Школьные годы
В свободное от учебы время у мальчишек нашего двора были занятия самые разнообразные. Конечно, все мы любили море, но, к сожалению, нас одних не пускали на пляж. Иногда отпускали со взрослыми соседями.
Довольно долго, по одесским меркам, я не умел держаться на воде и завидовал тем, кто, доходя до уровня плеч, смело отталкивался ногами от дна и плыл к флажкам. Однако в десять лет меня все же научили плавать, но это случилось не в Одессе.
Море меня, как одессита, притягивало очень сильно. Но все мои попытки научиться плавать часто заканчивались тем, что я вылезал из моря продрогший и наглотавшийся морской воды. Однако странное чувство я испытывал потом, купаясь в пресноводных реках или озерах: мне казалось ненормальным ощущать во рту вкус пресной воды, а вкус морской воды представлялся нормальным.
Всегда любил слушать рассказы взрослых о морских путешествиях, контрабандистах, которые в XIX веке часто высаживались на берегах под Одессой в катакомбах, устраивали там свои базы и через тайные ходы входили в город – часто в его центре. Надо сказать, что рассказы о катакомбах всегда волновали ребят, и мы старались найти подтверждение рассказам взрослых о том, что город стоит на песчанике, который уже много лет разрабатывается как строительный материал.
Нам, мальчишкам, хотелось самим добраться до катакомб. Кто-то подсказал, что в подвалах нашего дома можно найти проход в катакомбы. Вооружившись фонариками и кусками труб, мы около двух недель спускались в подвал, где искали возможность расширить встречавшиеся небольшие отверстия, чтобы пройти в хорошо различимые коридоры из песчаника. Для этого долбили кусками труб небольшие отверстия в перегородках из того же песчаника. Но все было тщетно.
Спустя много лет после Великой Отечественной войны я побывал на экскурсии в катакомбах. Кроме того, представления о катакомбах сложились, опять же, в послевоенное время после посещения одного из художественных музеев, расположенного в бывшем княжеском особняке на Херсонской улице, ведущей от центра города вниз, на Пересыпь. Здесь, после просмотра картин западных мастеров в залах второго и третьего этажа, экскурсовод предложила спуститься в подвальное помещение, откуда длинный и узкий каменный коридор вел к морю. Мы долгое время шли этим коридором с фонарями и добрались до огороженного места, за которым был виден провал. За ним еле-еле слышался плеск воды. По свидетельству экскурсовода, там, внизу, был небольшой заливчик, примыкающий к каменному коридору, по которому ходили контрабандисты. По этой дорожке они шли, попутно складывая товары, привезенные из дальних стран.
Так спустя много лет раскрылась тайна катакомб, которая в детстве волновала нас, мальчишек, и побуждала к различным действиям.
Были в детстве и другие развлечения и запомнившиеся дела. С друзьями я ходил по городу, все больше узнавая его. Недалеко от нас, рядом с вокзалом, была зеленая зона типа парка – Куликово поле. Сюда мы часто ходили, бродили между деревьями и кустарниками.
Одним из популярных занятий здесь была ловля тарантулов – больших пауков. Они зарывались глубоко под землю, оставляя круглые отверстия на поверхности земли. В эти отверстия мы опускали на веревочке куски смолы, за которые хватались тарантулы. Быстро выдергивая веревочку, мы либо убивали их камнями, либо собирали для коллекции. Это было увлекательное занятие. Сами пауки были огромные, лохматые и страшные. Ловить их было опасным делом: их укус был очень болезненным. Чтобы избежать его, нужно было быстро накрыть паука стеклянной банкой, а затем осторожно выпустить его в сосуд для длительного хранения. Коллекция пойманных пауков разного размера была предметом гордости.
Еще на Куликовом поле росли кусты дикой маслины. Мы часто обрывали ее и ели. Однажды нам попался куст с большими ягодами. Мы долго его обирали и ели маслины. Когда я пришел домой, все признаки отравления были налицо: боли в животе, температура, головокружение. Доставил матери два «приятных» дня.
Однако это не было единственным «лакомством», которым мы объедались в те годы. Еще помню деревья акации, на которые мы забирались, чтобы сорвать как можно больше сладковатых цветков и съесть их. А результат этих «пиров» был тот же – сильное отравление, боли в желудке, рвота.
Были, однако, в детские годы и приятные вкусовые ощущения от типичных черноморских продуктов. На всю последующую жизнь запомнил вкус жареной черноморской скумбрии, которая буквально таяла во рту. Этот вид скумбрии отличается от атлантической. Одесситы солили ее, коптили, и все это богатство продавалось на Привозе, куда мы с матерью ходили довольно часто в Рыбный корпус.
Во второй половине дня вдоль корпусов лежали биндюжники – одесские грузчики, доставлявшие рыбу на рынок. Однажды, проходя с матерью мимо Рыбного корпуса, я громко чихнул, и вдруг со стороны лежавших биндюжников раздались пожелания: «Вер гелеймт» («Чтоб ты околел!»). Это еврейское выражение схоже со словами «вер гезунд!» – «будь здоров!» Будучи уверенным, что мне пожелали здоровья, я повернулся в их сторону и сказал: «Спасибо». Раздался взрыв смеха. Так развлекались одесские биндюжники.
В Одессе скумбрию любили все. Когда она исчезла, пошли различные слухи о причине этого. Наибольшей популярностью пользовался сказ о том, что турки перегородили пролив Босфор металлической сетью, чтобы рыба не могла пройти в Черное море.
Еще одна история о скумбрии, любимой одесситами рыбе. Однажды рыбаки, ловившие скумбрию в открытом море, поразились большому количеству косяков этой рыбы. На следующий день скумбрия стала выбрасываться на берег. Не раздумывая долго, многие жители города стали на пляже буквально хватать бившуюся у ног рыбу, складывать в бочонки, принесенные заранее и опущенные на песчаные отмели, и солить ее.
Причины этого наплыва скумбрии одесситы объясняли по-разному. Наиболее реальной выглядела следующая версия: скумбрию преследовала рыба-хищник паламида, которая буквально висела над косяками скумбрии. Если скумбрию солили в бочках, то паламиду ловили и жарили на сковородах. Такое рыбное богатство наблюдалось у берегов Одессы лишь в предвоенные годы, и не более одной недели. Эту неделю запомнили многие жители города на долгие годы.
С раннего возраста я очень увлекался чтением. Читал все: и художественную литературу (классиков, современную и зарубежную литературу), и научно-популярную.
И первым, кто привил мне потребность в чтении, был брат Мирон. Он читал очень много. Всегда перед сном его можно было видеть с книгой в руках. Я расспрашивал его о том, что он читает. Часто брал книги, прочитанные им.
Меня удивляла его способность доставать интересные книги в самых различных местах – кроме библиотек, у друзей, родственников, соседей.
Мирон пытался научить меня быстро читать, что ему удавалось за счет пропуска отдельных мест в тексте. Я так и не смог овладеть этим методом чтения.
Где-то лет с тринадцати-четырнадцати очень увлекся классической западной литературой. Уезжая из Одессы, в эвакуацию сумел захватить с собой несколько книг. Помню, с какой жадностью я читал исторические хроники Шекспира, произведения Байрона, Диккенса.
Памятные встречи с родней
Вспоминаю два события тех лет, оставивших в памяти особое впечатление.
Первое произошло в 1935 году: к нам в Одессу приехал американский дядюшка Абрахам Красне со своим семейством. Где-то в начале ХХ столетия он эмигрировал из России в Америку. Его фамилия в действительности, как и девичья фамилия моей матери, была Краснощекий. В Америке он преобразовал ее в «Красне». Эта фамилия была хорошо знакома в Нью-Йорке благодаря широко известной в Америке компании по производству пищевых продуктов, принадлежавшей Абрахаму.
Остановился он со своей женой Мэри в гостинице «Лондонская» на Приморском бульваре.
Впечатлений от встречи с американскими родственниками хватило на много лет. На третий день их приезда мы были приглашены к ним. Для меня посещение лучшей гостиницы в городе с ее необыкновенным убранством, шикарной мебелью в просторных комнатах, где они разместились, свежи в памяти до сих пор. Меня несколько удивило большое количество родственников, которые заполнили прекрасные апартаменты. Я почти никого не знал. Спросил маму – она тоже почти никого не знала. Видимо, об этом визите гостя из Америки даже самые дальние родичи каким-то образом были осведомлены и явились со своими близкими.
Дядя Абрахам то и дело уходил в другие комнаты своего номера и возвращался с подарками, которые вручал жаждавшим получить что-нибудь для своей «мешпухи». Уже не помню, что досталось маме и отцу, но хорошо помню, что преподнесли мне. Прежде всего на меня надели кожаную курточку. В те времена это был необычайный подарок. Потом Мэри, жена Абрахама, вручила мне авторучку. И эта вещь была в то время большой редкостью у нас.
Я поблагодарил и сразу подумал, как эти подарки будут расценены моими сверстниками. Больше всего завидовали авторучке. Ее потом рассматривали соседские ребята, школьники. Все восхищались этим подарком и смотрели на меня как на счастливого человека.
Через три дня напротив нашего дома остановился шикарный «линкольн», и из него вышли Абрахам с Мэри и направились к нам. Я сразу выскочил из подъезда и подошел к автомашине. Там уже стояло несколько мальчишек из нашего двора. Мы рассматривали авто. Внутри за рулем сидел шофер. Самое большее, что мы могли позволить себе, – дотронуться до корпуса, провести рукой по капоту. Однако это оказалось не так безобидно. То ли корпус машины был под электричеством, то ли еще что, но руки пришлось отдернуть: ударило током. Мы, мальчишки, не вступили в контакт с шофером и решили, что он подключил электричество, чтобы нас отогнать. Еще и еще раз убедились в том, насколько все в этих автомашинах продумано их создателями.
Вскоре наш гость со своей женой уехал в Нью-Йорк. Потом, кажется, через год, а может быть, два, они снова приехали в Одессу. В этот раз с ними была дочь – красивая девушка лет двадцати-двадцати двух, которая сразу проявила интерес к Саше, моему брату. Вместе они гуляли по бульвару, центральным улицам. Саша вроде бы чуть говорил на английском, и этого хватало им, чтобы немного объясняться. Слушая разговоры старших, я понял, что молодые родственники прониклись чувством взаимной симпатии.
Но на этом все и кончилось. Отъезд дяди из СССР положил конец нашему общению с зарубежными родственниками. Правда, в самое тяжелое время – в 1943 году, когда мы жили в эвакуации в городе Джамбуле, неожиданно получили извещения на две посылки из США. Это оказались продовольственные посылки. Их содержимое в то время, когда хлеб и основные продукты мы получали по карточкам, было существенной добавкой к нашему рациону. Помню, в посылке было две банки тушенки, три банки сгущенного молока, конфеты, печенье. Мама распределила все это богатство на несколько дней. Мы еще долго вспоминали вкус этих гостинцев.
Сразу же отправили благодарственное письмо. На этом все закончилось. Надежды на регулярность этой помощи быстро рассеялись, так же как не дали результата и наши попытки в послевоенный период связаться с дядюшкой. Спустя много лет, будучи в Нью-Йорке, я пытался найти наших родственников. Но все это оказалось тщетным: то ли дядюшка умер, то ли его родственники, мало общавшиеся с нами, просто забыли о нашем существовании. Может быть, это было к лучшему – во всяком случае, в анкетах мы уже не писали о том, что имеем родственников за границей, что избавляло нас от множества тревог и неприятностей.
Второе событие произошло летом 1937 года. Вместе с родителями мы отправились в Киев, в гости к родственникам с отцовой стороны. Их было довольно много. Мы остановились у папиной сестры тети Ханы. Тетя Хана со своей семьей – мужем Лузиком, старшим сыном Абрамом (Аркадием) и младшим сыном Арончиком – жила на втором этаже в доме на Брест-Литовском шоссе. Рядом с этим домом был сарайчик, – отдельное помещение, где размещался скот: коровы, овцы, поросята. Рано утром тетя Хана ходила в этот сарайчик доить корову, ухаживать за другой живностью, а уже к девяти утра готовила всем завтрак.
Дядя Лузик работал на мясокомбинате. Он очень хорошо разбирался в достоинствах животных, всегда восхищался хорошо сложенными коровами, овцами. Однажды шли мы по улице, и по мостовой вели корову. И вдруг мы услышали его восторженные слова об этой буренке: «Какие бока! Какое вымя! Какая морда! Какая походка!» И так было всегда, когда ему встречались хорошие коровы.
Тетя Хана была энергичной женщиной, трудилась весь день. Она очень рано похоронила дочь, но двое сыновей были рядом. Один из них – старший Аркадий – стал чиновником, другой (Арончик) – почти мой ровесник (ему тогда было двенадцать лет) – в тот наш визит водил меня по Киеву, показывал городские достопримечательности.
Помню, очень сильное впечатление на меня произвел Успенский собор в Киево-Печерской лавре, парки на правом берегу Днепра. Хорошо запомнил Владимирскую горку, бульвары в центре города, Крещатик, Банковскую улицу с замечательными особняками, Центральный рынок.
Однажды Арончик, с которым я очень сдружился, предложил мне поехать на станцию, где обучали плаванию и гребле. Мы довольно регулярно ездили туда, занимались греблей, обучались плаванию, и вот именно там я всего за месяц овладел навыками и того, и другого. Был очень горд, приехав в Одессу и зайдя на пляж на 10-й станции Фонтана: пошел на глубину и поплыл. Радость была большая. С тех пор я почти ежедневно плавал, испытывая и удовольствие, и гордость.
С Арончиком с тех пор я больше не виделся. Когда началась война и немцы подошли к Киеву, он отказался эвакуироваться с родителями и пошел в ополчение. Сражался и погиб под Киевом.
Другая тетя – Маня – жила со своим семейством неподалеку, на том же Брест-Литовском шоссе.
И эта семья тоже держала животных. Главной среди них была, конечно, лошадь, которую запрягали в пароконную повозку, на которой дядя Зяма (муж Мани) развозил различные грузы. Неоднократно и меня возили на этой повозке.
Одним словом, пребывание в Киеве и общение с родственниками наполнили меня чувством гордости. Я часто потом их вспоминал. Более того, в годы войны в эвакуации мы объединились с некоторыми киевскими родственниками. Они жили в городе Джамбуле, и мы еще больше сдружились.
После войны я часто ездил в Киев и там бывал в гостях и у тети Ханы, и у тети Мани. Тетя Хана приезжала к нам в Москву, жила в квартире Аркадия и помогала ему. Моей жене и всем нашим она запомнилась не только как энергичная, но и веселая женщина, всегда была заботливой и смешливой. Похоронив мужа и старшего сына Аркадия, она сохранила жизнестойкость, любовь к близким. В конце концов она осталась одна.
Поскольку многие ее родственники уезжали в эмиграцию в Америку, тётя Хана решила ехать с ними. Я специально ездил в Киев уговаривать ее не ехать в Америку. Увы, она решила этот вопрос положительно и уехала. В Лос-Анжелесе жила с внучкой (дочкой Аркадия), дожила почти до ста лет, оставила хорошую память о себе.
Когда я бывал в Киеве, то часто останавливался у Гриши, папиного брата. Он был фронтовиком, воевал под Ленинградом. В 1943 году его нашел мой брат Аркадий и вывез на материк, спасая от голодной смерти.
После войны он вернулся в Киев, работал директором завода. Был он крупным человеком, но здоровья крепкого не имел. Где-то в возрасте пятидесяти пяти – шестидесяти лет дядя Гриша умер. Осталась его жена Клара, с которой мы поддерживали родственные связи много лет. Она приезжала к нам. Детей у них не было. Как-то было печально сознавать, что киевские Полтораки завершили свое существование на Родине: кто рано ушел на тот свет, а кто уехал за рубеж.
Продолжаю поддерживать родственные отношения с дочкой и внучками тети Мани. Они тоже живут в Америке. Иногда переговариваемся по телефону, по Скайпу. Поражаюсь внешнему виду Розы, которой уже далеко за восемьдесят, но которая, несмотря на сломанные ноги, сохраняет хороший внешний вид, ясное сознание.