Воспоминания немецкого генерала. Танковые войска Германии во Второй мировой войне. 1939–1945. Глава 5. Западная кампания (Гейнц Гудериан)

Подготовка

Перед тем как начать военные действия против держав Запада – чего мы избежали бы с радостью, – предстояло тщательно изучить опыт, полученный в Польше. Польский опыт показал – и это для меня неожиданностью не стало, – что «легкие дивизии» представляют из себя ужасную мешанину; поэтому было принято решение реорганизовать их в танковые дивизии. Эти дивизии получили номера от 6 до 9. Моторизованные пехотные дивизии показали себя чересчур громоздкими; из них было изъято по одному пехотному полку. Выполнение первоочередной задачи по перевооружению танковых полков машинами «Т-Ш» и «T-IV» продвигалось очень медленно, отчасти в силу нехватки производственных мощностей промышленности, а отчасти по причине того, что Верховным командованием владела тенденция консервировать танки новых типов.

Мне было вверено руководство боевой подготовкой нескольких танковых дивизий и пехотного полка «Великая Германия». Кроме этого, я был по большей части занят планированием будущих операций на Западе.

Подталкиваемое Гитлером к агрессивным действиям, Верховное командование планировало снова применить так называемый план Шлиффена, разработанный в 1914 году. Его преимуществом была простота, но новизной он не блистал. В общем, вскоре все занялись поиском альтернативных решений.

Как-то раз в ноябре меня пригласил к себе Манштейн и поделился своими идеями. Его план включал в себя мощный танковый бросок через юг Бельгии и Люксембург к Седану, прорыв линии Мажино на этом участке, что помогло бы, в свою очередь, прорвать французский фронт. Манштейн попросил меня оценить его план с точки зрения эксперта-танкиста. Тщательно изучив карты и вспомнив местность по своему опыту, полученному в Первой мировой, я подтвердил, что план Манштейна вполне реализуем. Единственным условием, которое я выдвинул для успешной реализации плана, было задействование как можно большего числа бронетанковых и моторизованных частей – по возможности вообще всех.

Тогда Манштейн составил докладную записку, которую, получив одобрение и визу генерал-полковника фон Рундштедта, отправил 4 декабря 1939 года в штаб Верховного командования. Там ее восприняли без особой радости. Верховное командование вообще планировало использовать разве что одну-две танковые дивизии в наступлении через Арлон. На мой взгляд, этого было явно недостаточно, и удар столь слабыми силами не имел смысла вообще. Наши бронетанковые войска и так были слишком слабы, и использовать их не полностью было бы страшной ошибкой. Но именно таковы были планы Верховного командования. Манштейн продолжал настаивать на своем, чем настроил против себя все Верховное командование, и в результате был смещен на должность командующего пехотным корпусом. Его просьба предоставить ему в распоряжение хотя бы танковый корпус осталась без удовлетворения. В итоге обладатель лучшего в нашей армии оперативного мышления участвовал в операции, именно ему в наибольшей степени обязанной своим успехом, только в качестве командира корпуса, двигавшегося где-то в третьем эшелоне атаки. Преемником его стал при генерал-полковнике фон Рундштедте менее активный офицер – генерал фон Зоденштерн.

Между тем случилось происшествие, поставившее крест на плане Шлиффена. Дело в том, что офицер связи люфтваффе, имея при себе важные документы, в нарушение всех правил совершал ночной полет вдоль бельгийской границы и пересек ее. Его принудили к посадке на бельгийскую территорию, и неизвестно было, удалось ли ему уничтожить документы, в которых содержались данные, имевшие к предполагавшемуся наступлению по плану Шлиффена непосредственное отношение. В любом случае теперь следовало исходить из того, что бельгийцы – а скорее всего, также французы и англичане – могут оказаться полностью информированными о намеченной операции.

Помимо этого Манштейну удалось сообщить Гитлеру, во время доклада о принятии командования над пехотным корпусом, о своих идеях по поводу предстоящей операции. В результате план Манштейна оказался предметом серьезного рассмотрения. Мне кажется, что окончательное решение в его пользу было принято на военных играх, которые состоялись 7 февраля 1940 года в Кобленце. Во время этих учений с картами я предложил совершить на пятый день кампании атаку силами крупных бронетанковых и моторизованных соединений, в ходе которой была бы форсирована река Мёз под Седаном и совершен прорыв, который позже мог бы докатиться до самого Амьена. Присутствовавший на учениях Гальдер, начальник Генерального штаба сухопутных сил, отозвался об этой идее как о «бессмысленной». В его представлении бронетанковые войска должны были достичь Мёза и даже обеспечить там предмостные укрепления, а затем дождаться подхода пехоты для начала «совместного наступления», которое, таким образом, могло развернуться только на девятый или десятый день кампании. Он назвал это «правильно сгруппированное массовое наступление». Я горячо возражал против такого плана, повторяя, что всю ударную мощь наших танков, которая, увы, пока что весьма ограниченна, следует вложить в один внезапный удар в решающем направлении; нужно расколоть оборону противника столь глубоким и широким клином, чтобы не нужно было уже думать о флангах, а затем так же быстро и решительно развить достигнутый успех, а не ждать пехоту.

Мою оценку передовых укреплений французов подтвердили и результаты подробного исследования, проведенного инженерным советником при штабе группы армий майором фон Штиоттой. Выводы майора основывались по большей части на данных аэрофотосъемки; его аргументы проигнорировать было невозможно.

14 февраля в Майене, в штабе 12-й армии генерал-полковника Листа, была проведена еще одна военная игра. Вновь на ней присутствовал Гальдер и вновь объектом рассмотрения стала битва за переправу через Мёз. Вопросы, поставленные передо мной, сводились к следующему: могут ли танковые дивизии форсировать реку самостоятельно или должны ждать подхода пехоты; если верно последнее, то стоит ли им вообще участвовать в форсировании или лучше подождать, пока пехота наладит переправу? С учетом труднопроходимости Арденн к северу от Мёза последний вариант отпадал совершенно; ситуация становилась все более удручающей, пока, наконец, мы с генералом фон Витерсгеймом, чей XIV мотопехотный корпус должен был следовать непосредственно за моими частями, не заявили наконец, что у нас не осталось доверия к командующим операцией. Мы постарались дать понять, что использовать бронетанковые части так, как предполагалось, просто нельзя, это обязательно приведет к кризису.

Однако, когда даже генерал-полковник фон Рундштедт проявил полное невежество в отношении возможностей бронетанковых войск и высказался в пользу наиболее осторожных действий, ситуация накалилась до предела. Да, Манштейна нам явно не хватало!

Без конца шли споры о том, как организовать командование множеством танковых подразделений. Решения принимались и отменялись, и в конце концов командование бронетанковыми силами было поручено генералу фон Клейсту, который до сих пор не отличался хорошим расположением к танковым войскам. Когда стало окончательно ясно, что моему бронетанковому корпусу придется наступать через Арденны, я немедленно приступил к подготовке своих генералов и штабных офицеров к этой задаче. Под мое командование были поставлены 1-я, 2-я и 10-я бронетанковые дивизии, пехотный полк «Великая Германия» и еще некоторое количество частей корпуса, в том числе – батальон мортир. Все мои части, за исключением полка «Великая Германия», были мне знакомы как в мирное время, так и на войне, и никаких сомнений в их боеспособности у меня не было. Теперь же мне предстояло подготовить их к предстоящей тяжелой задаче, в успешное завершение которой не верил никто, кроме меня, Гитлера и Манштейна. Сама борьба за то, чтобы наши предложения были приняты, оказалась ужасно изматывающим занятием, и мне определенно нужно было отдохнуть. Во второй половине марта я взял короткий отпуск.

Однако перед этим прошло совещание в рейхсканцелярии, на котором присутствовали командиры армий и группы армий «А», генерал фон Клейст и я. Гитлер тоже был там. Каждый из нас, командующих, описал, какая задача перед ним стоит и как он планирует ее выполнить. Я выступал последним. Передо мной задача стояла следующая: получив приказ, пересечь границу с Люксембургом, через юг Бельгии продвинуться к Седану, форсировать Мёз и установить предмостные укрепления на дальнем берегу, чтобы обеспечить беспрепятственную переправу следующему за мной пехотному корпусу. Я кратко описал, что мой корпус будет двигаться по Люксембургу и Южной Бельгии тремя колоннами; по моим расчетам, я добрался бы до бельгийских пограничных постов в первый же день и в тот же день прорвался бы сквозь них; на второй день я дошел бы до Нёфшато; на третий – дошел бы до Буйона и пересек бы реку Семуа. На четвертый день я планировал выйти к Мёзу, на пятый – форсировать его. К вечеру пятого дня я надеялся завершить работу над предмостными укреплениями на дальнем берегу Мёза.

– И что же вы будете делать потом? – спросил Гитлер.

Я ответил:

– Если не будет других приказов, я планирую продолжить на следующий день наступление в западном направлении. Пусть на уровне высшего командования будет принято решение, куда мне двигаться, на Амьен или на Париж. На мой взгляд, правильнее всего было бы направиться через Амьен к Ла-Маншу.

Гитлер кивнул и ничего больше не сказал. Лишь генерал Буш, командующий расположенной по моему левому флангу 16-й армией, выкрикнул:

– Вряд ли вы уж так прямо с ходу форсируете реку!

Гитлер напряженно посмотрел на меня в ожидании моего ответа. Я произнес:

– Уж вам-то этого точно не придется делать.

Гитлер никак не отреагировал на это.

Дальнейших приказов относительно моих действий после того, как Мёз будет форсирован и предмостные укрепления на дальнем берегу установлены, я так и не получил. Все решения о том, как действовать, я принимал полностью самостоятельно, пока не добрался в Абвиль до Атлантического побережья. Все приказы, полученные мной от Верховного командования, носили лишь сдерживающий характер.

Итак, после короткого отпуска я вернулся к подготовке великого похода. Затянувшуюся зиму сменила великолепная весна, а постоянные учебные тревоги грозили обернуться боевыми. Перед тем как непосредственно перейти к описанию предстоящих событий, думаю, мне надо объяснить, почему я с такой уверенностью оценивал предстоящую операцию. Для этого я должен позволить себе небольшой исторический экскурс.

Первая мировая война на Западном фронте после короткого периода военных действий вскоре приняла позиционный характер. Сколько бы ни накапливалось на обеих сторонах ресурсов, их было недостаточно, чтобы сдвинуть укрепленную линию фронта, пока в ноябре 1916 года у неприятеля не появились танки. На гусеницах, под прикрытием брони, ощетинившись пушками и пулеметами, они доставляли солдат живыми и боеспособными прямо на немецкие позиции, сквозь артиллерийский огонь, проволочные заграждения, траншеи и воронки от снарядов. Наступление, как таковое, вновь стало возможным.

О важности танков свидетельствует тот факт, что Версальский договор под страхом наказания запрещал Германии обладать бронированными машинами, танками или любой другой подобной техникой, которую можно было бы использовать в военных целях, равно как и пытаться создать такую технику.

Отсюда следует, что с точки зрения наших врагов танк считался решающим оружием, которое нам иметь никак было нельзя. Поэтому я и решил тщательно изучить историю этого оружия и проследить его развитие. Если изучать теорию бронетанковых войск отстраненно, не находясь под влиянием традиции, то из нее можно извлечь и выходящие за рамки принятых за рубежом доктрин уроки по созданию, организации и применению этих войск. За несколько лет упорной борьбы мне удалось воплотить в жизнь мои теории раньше, чем к тем же выводам пришли в других армиях. Итак, главной причиной моей уверенности в предстоящем успехе был наш прогресс в организации бронетанковых войск. Эту уверенность вплоть до 1940 года мало кто в германской армии разделял.

Тщательное изучение истории Первой мировой войны дало мне некоторое представление о психологии участников боевых действий. О нашей армии я, исходя из личного опыта, знал достаточно. О противниках же с Запада у меня тоже сформировались некоторые представления – совершенно верные, как показали события 1940 года. Несмотря на то что своей победой в 1918 году неприятель был обязан танкам, занимался он с тех пор в основном вопросами позиционной войны.

Французская армия была самой крупной в Западной Европе; танков у французов тоже было больше всех.

В распоряжении объединенных англо-французских сил в мае 1940 года было примерно 4000 бронемашин; в немецкой же армии их было на тот момент 2800, считая бронемашины разведки, а на момент начала наступления боеспособны были лишь 2200 машин. Так что количеством мы врагу уступали, к тому же французские танки превосходили наши толщиной брони и калибром орудий, хотя несколько уступали в скорости и маневренности (см. приложение 3). Причем французы не только обладали самыми мощными мобильными частями, но и построили самую сильную в мире линию укреплений – линию Мажино. Деньги, вложенные в ее строительство, лучше было бы потратить на модернизацию и усиление мобильных войск.

Предложения де Голля, Даладье и прочих в этой области были проигнорированы. Из этого следует сделать вывод, что французское руководство либо не смогло, либо не захотело понять значение танков в современной войне. В любом случае, из всего, что я слышал об их крупномасштабных маневpax, я сделал вывод, что командование французов обучало своих солдат как наступать, так и обороняться осторожно, по плану, на основе определенных, заранее обговоренных условий. Перед принятием любого решения им требовалась полная информация о боевом порядке и намерениях противника. А после принятия решения его следовало реализовывать точно по плану, методично, причем не только на этапе переброски и построения войск, но и даже во время артподготовки и собственно наступления (или оборонительных действий, в зависимости от задачи). Эта мания все планировать и контролировать, ничего не оставляя на волю случая, привела к тому, что бронетанковые войска заняли в армии такое положение, при котором не могли нарушить заранее принятую схему и оказались намертво увязанными с пехотными дивизиями. Лишь небольшая часть французских бронетанковых войск была правильно организована для оперативных действий.

Поэтому, что касается французов, немецкое командование вполне могло рассчитывать, что их оборона будет основана на укрепленных позициях и проводиться в жестких рамках доктрины. Доктрина эта была выработана в ходе уроков Первой мировой войны, уроков позиционного противостояния, переоценки огневой мощи и недооценки маневренности.

Эти стратегические и тактические принципы французов, хорошо известные нам в 1940 году и вступавшие в полное противоречие с моими собственными теориями ведения боевых действий, также служили причиной моей уверенности в победе.

К весне 1940 года мы располагали четкой картиной укреплений и диспозиции противника. Нам было известно, что где-то на участке между Монмеди и Седаном линия Мажино была слабее, чем везде. Линию укреплений от Седана до Ла-Манша мы назвали «продолжением линии Мажино». Известно нам было и о расположении и, по большей части, о прочности бельгийских и голландских укреплений. Все они возводились исключительно против Германии.

Линию Мажино обороняли незначительные силы, основная часть французской армии вместе с британским экспедиционным корпусом находилась во Фландрии, между Мёзом и Ла-Маншем, развернувшись фронтом на северо-восток; бельгийские и голландские войска находились в боевой готовности к защите своих границ от нападения с востока.

Дислокация войск противника ясно показывала, что от Германии снова ожидают действий по плану Шлиффена и что основные силы армий союзников готовятся отразить обходные удары немецких сил через Голландию и Бельгию. Никакого резервного прикрытия на случай выдвижения союзнических сил в Бельгию – скажем, в районе Шарлевиля и Вердена – не было заметно. Похоже, никакой приемлемой альтернативы старому плану Шлиффена французское Верховное командование не видело.

Наконец, причиной моей уверенности в победе были знания о боевом порядке неприятеля и предсказуемость его реакции на начало наступления со стороны Германии.

Кроме того, имелся еще ряд факторов общей оценки противника, на которые можно было с той или иной степенью надежности полагаться.

Французских солдат мы знали и уважали со времен Первой мировой войны как храбрых воинов, защищавших свою страну упрямо и энергично. Мы не сомневались, что и на этот раз они поведут себя так же. Но что касается руководства Франции, то мы были крайне удивлены, что оно не воспользовалось моментом и не приняло решения о нападении на Германию осенью 1939 года, когда основные силы немецкой армии, в том числе все бронетанковые части, находились в Польше. Причины такого бездействия нам были не ясны, можно было только строить догадки. В любом случае осторожность французов навела нас на мысль о том, что они все еще надеялись избежать серьезного вооруженного конфликта. Пассивное поведение правительства Франции зимой 1939/40 года говорило о том, что желания воевать у него нет.

Исходя из всего вышеизложенного, я пришел к выводу, что решительный бросок мощного бронетанкового клина через Седан и Амьен до самого Атлантического побережья нанесет противнику сильный удар по крылу его войск, продвигающихся в Бельгию; маловероятно, что у неприятеля найдется достаточно резервов, чтобы отразить этот удар. Я видел, что наши шансы на успех весьма велики, а в этом случае мы отрезали бы все основные силы противника, направлявшиеся в Бельгию.

Теперь мне предстояло убедить как свое начальство, как и подчиненных, что я прав, чтобы заручиться полной свободой сверху и надежной преданностью снизу. Второе мне удалось гораздо хуже, чем первое.

В случае наступления XIX армейский корпус получил приказ двигаться через Люксембург и юг Бельгии, захватить мост через Мёз и предмостные укрепления в Седане и обеспечить пехотным дивизиям переправу. Что делать в случае неожиданного успеха, регламентировано не было.

Была достигнута договоренность о сотрудничестве с люфтваффе. Я должен был пребывать в постоянном контакте с командующим самолетами непосредственной поддержки, – это был человек исключительной храбрости, генерал фон Штуттерхайм – и, одновременно с этим, с авиационным корпусом генерала Лёрцера. Чтобы как можно скорее установить прочную базу для сотрудничества, я пригласил летчиков на свои учения и сам принял участие в летных учениях, организованных генералом Лёрцером. Принципиальной темой для обсуждения было форсирование Мёза. После тщательного изучения проблемы мы сошлись на том, что наилучшим использованием военно-воздушных сил было бы обеспечение наземным войскам постоянной поддержки с воздуха во время самой переправы – то есть не концентрированная бомбардировка, а постоянные налеты и угрожающие имитации налетов на вражеские артиллерийские батареи с самого начала операции и до ее завершения; это заставило бы неприятеля прятаться как от самих налетов, так и от их имитаций. На карте были отмечены как цели налетов, так и их время.

Незадолго до начала операции было решено, в соответствии с пожеланиями Геринга, погрузить один батальон пехотного полка «Великая Германия» в самолет «шторьх» и утром первого же дня наступления высадить за линией фронта на бельгийской стороне, под Витри, к западу от Мартеланжа, чтобы возбудить панику на линии вражеской обороны.

Все три танковые дивизии корпуса выстроились единым фронтом для молниеносного броска через Люксембург и юг Бельгии. Посередине располагалась 1-я бронетанковая дивизия, за ней – артиллерия, штаб корпуса и большая часть зенитной артиллерии; именно она должна была нанести главный удар. Справа от 1-й шла 2-я бронетанковая дивизия, слева – 10-я бронетанковая дивизия и пехотный полк «Великая Германия». 1-й бронетанковой командовал генерал Кирхнер, 2-й – генерал Фейель, 10-й – генерал Шааль. Я хорошо знал всех троих и полностью полагался на их компетентность и верность. Они разделяли мои воззрения и веру в то, что, бросив танки на врага, их уже нельзя останавливать до самого конца. В нашем случае концом броска представлялся Ла-Манш. Таким же духом был проникнут и каждый солдат, и все были готовы рваться к Ла-Маншу вне зависимости от получения каких-либо приказов после начала наступления.

Прорыв к Ла-Маншу

Сигнал боевой тревоги прозвучал 9 мая 1940 года в 13.30. В 16.00 я уехал из Кобленца и вечером прибыл в штаб корпуса, располагавшийся под Битбургом, в Зоненгофе. Войска, как и предписывал приказ, были выстроены вдоль границы между Вианденом и Эхтернахом.

В 5.30 утра я вместе с 1-й бронетанковой дивизией пересек границу с Люксембургом под Валлендорфом, двигаясь в направлении Мартеланжа. К вечеру первого дня наступления авангард дивизии уже преодолел бельгийские приграничные укрепления и соединился с десантировавшимися ранее частями пехотного полка «Великая Германия», однако углубиться в территорию противника не смог из-за того, что дороги были повсеместно завалены, а объездных путей в этой горной местности не было. За ночь дороги следовало расчистить. 2-я бронетанковая сражалась под Стреншампом, а 10-я, наступая через Абе-ла-Нёв и Эталь, столкнулась с французскими частями – 2-й кавалерийской и 3-й Колониальной пехотной дивизиями. Штаб корпуса расположился в Рамбрю, к западу от Мартеланжа.

Утром 11 мая завалы и минные заграждения вдоль бельгийской границы были пройдены. К полудню 1-я бронетанковая продолжила движение вперед. Теперь мы направлялись к укреплениям, воздвигнутым с обеих сторон Нёфшато, которые обороняли бельгийские Chasseur Ardennais[10], отступавшие от границы, и французские кавалеристы. После короткого боя Нёфшато был взят, потери с нашей стороны были небольшими. Не остановившись на этом, 1-я бронетанковая продолжила бросок, взяла Бертри и к вечеру достигла Буйона, но этот город французам удалось удерживать всю ночь. Две другие дивизии продолжали двигаться строго по плану, встречая лишь слабое сопротивление. 2-я бронетанковая взяла Либрамон; 10-я понесла небольшие потери под Абе-ла-Нёв; командир 69-го стрелкового полка подполковник Элерман погиб под Сен-Мари 10 мая.

В ночь с 10 на 11 мая командующий танковой группой генерал фон Клейст, управлявший нашей операцией, отдал приказ 10-й бронетанковой дивизии немедленно изменить направление движения и идти к Лонгви, поскольку оттуда, по донесениям, приближалась французская кавалерия. Я просил отменить этот приказ – отвлечение трети моих войск на отражение предполагаемого нападения вражеской кавалерии ставило под угрозу успешное форсирование Мёза, а соответственно, и всю операцию в целом. Чтобы избежать проблем, связанных с этим удивительным страхом перед кавалерией противника, я приказал, чтобы 10-я бронетанковая дивизия двигалась по параллельной своей предыдущей линии движения дороге и наступала через Рюль к реке Семуа, чтобы выйти к ней между Куньоном и Мортеаном. Наступление продолжалось. Опасность остановки и изменения направления движения миновала. Командование танковой группы в итоге согласилось с нами. Французская кавалерия так и не появилась (см. приложение 4).

Пехотный полк «Великая Германия» в Сен-Медаре передали в резерв корпуса. Штаб корпуса заночевал в Нёфшато.

12 мая, на Троицу, в 5 часов утра я вместе со штабом выехал через Бертри, Феле-Венё и Бельво на Буйон. На этот город в 7.45 обрушился штурм 1-го стрелкового полка под командованием подполковника Балка; штурм закончился быстро и успешно. Французы взорвали мосты через Семуа, но в нескольких местах танки могли пересечь реку вброд. Инженерные войска тут же взялись за строительство новых мостов. Удовлетворившись принятыми мерами, я вслед за танками вброд пересек реку и направился к Седану, но дороги были заминированы, и мне пришлось вернуться в Буйон. Здесь, в южной части города, я первый раз в жизни попал под вражеский воздушный налет; целью бомбардировщиков был мост, возводимый 1-й бронетанковой. Мост, к счастью, остался цел, но несколько домов загорелось.

Теперь я ехал по лесу в 10-ю бронетанковую, которая пересекла Семуа на участке между Куньоном и Эбермоном. Добравшись до расположения дивизии, я стал свидетелем атаки разведывательного батальона на вражеские приграничные укрепления. Стрелки во главе с храбрым бригадным командиром полковником Фишером наступали непосредственно за разведчиками, с ними был и командир дивизии генерал Шааль. Дивизия, медленно двигавшаяся вперед вслед за офицерами, представляла из себя внушительное зрелище. Лесные укрепления вскоре были взяты: наступление на Базей и Балан через Ла-Шапель продолжалось. Я спокойно мог вернуться в Буйон, в штаб корпуса.

Начальник моего штаба, полковник Неринг, разместился между тем в гостинице «Панорама», где из окон открывался чудесный вид на долину Семуа. Мой рабочий стол был оборудован в общей комнате, но в отдельном алькове, украшенном охотничьими трофеями.

Мы продолжали работать. Вдруг раздались взрывы – еще один воздушный налет! И как будто этого было мало, огонь охватил инженерную колонну – грузовики, груженные детонаторами, взрывчаткой, минами, гранатами, взрывались один за другим. Голова вепря, висевшая над моим столом, свалилась со стены и пролетела на волосок от моего виска: остальные охотничьи трофеи тоже попадали, а стекло окна, перед которым я сидел, разлетелось на осколки, просвистевшие мимо моих ушей. Обстановка превратилась в крайне неудобную для работы, и мы решили куда-нибудь перебраться. Мы нашли маленькую гостиницу к северу от Буйона, где уже разместился штаб 1-го пехотного полка. При осмотре ее командующий авиационными войсками поддержки, генерал фон Штуттерхайм, предупредил меня о том, что она слишком открыто расположена. Пока мы разговаривали, появилась эскадрилья бельгийских самолетов и разбомбила лагерь танкового полка. Потери были минимальны, но теперь мы были склонны прислушаться к советам Штуттерхайма и приготовились ехать дальше на север, в следующую деревню, Бельво-Нуарфонтен.

Но не успели мы отправиться в путь, как за мной прилетел самолет «физелер-шторьх», чтобы доставить меня в штаб генерала фон Клейста. Там я получил приказ на следующий день, 13 мая, в 16.00 начать наступление, перейдя Мёз. 1-я и 10-я дивизии к этому времени, разумеется, успели бы занять боевые позиции, но вот 2-я бронетанковая, встретившаяся на реке Семуа с некоторыми трудностями, вряд ли бы успела. Об этом факте я и доложил, подчеркнув, что наши наступательные силы и без того слабы. Однако генерал фон Клейст приказа не изменил, и мне пришлось признать, что определенные преимущества немедленное наступление без ожидания основных сил нам, конечно, принесло бы. Следующий же приказ был еще более неприятным: будучи в неведении о нашей с Лёрцером договоренности, генерал фон Клейст и генерал военно-воздушных войск Шперле приняли решение о массированной бомбардировке, скоординированной по времени с началом артобстрела. Весь мой тщательно продуманный план наступления оказался под угрозой, потому что при таких обстоятельствах долговременная нейтрализация вражеских артиллерийских батарей оказалась бы невозможной. Я стал горячо возражать, предлагая действовать вместо этого по моему изначальному плану, на котором базировалось все предстоящее наступление. Но и это предложение генерал фон Клейст отверг, и новый пилот повез меня на том же «шторьхе» обратно в штаб. Этот молодой человек знал, где находится посадочная полоса, на которой он должен был меня высадить, но найти ее в сумерках не смог, и я увидел внезапно, что мы перелетели Мёз и оказались прямо над французскими позициями на медленном и безоружном самолете. Это было неприятно, и я крикнул пилоту, чтобы он немедленно повернул на север и нашел посадочную полосу; в общем, все закончилось благополучно.

Вернувшись в штаб, я тут же начал отдавать приказы. Ввиду того что времени до начала наступления оставалось мало, нам приходилось пользоваться готовыми бланками распоряжений, разработанных во время штабных игр в Кобленце, заменяя в них даты и время, и использовать их как приказы. Они очень хорошо соответствовали реальной ситуации. Надо было только заменить время начала наступления с 10.00 на 16.00. Командование 1-й и 10-й бронетанковых дивизий поступило так же, в общем, приказы отдавались легко и быстро (см. приложение 5).

К вечеру 12 мая 1-я и 10-я бронетанковые дивизии заняли весь северный берег Мёза и взяли старый город и крепость Седан. Ночь прошла в последних приготовлениях к атаке; артиллерия корпуса и танковой группы выдвинулась на свои позиции. Основное направление удара лежало в секторе 1-й бронетанковой дивизии. Она была усилена пехотным полком «Великая Германия»; вдобавок ей были переданы артиллерия корпуса и батальоны тяжелой артиллерии двух соседних дивизий. При оценке успехов, которых добились на следующий день эти две дивизии, не следует забывать о том, что их артиллерия была ослаблена.

Штаб корпуса было приказано перевести 13 мая в Ла-Шапель (см. приложение 6).

Утром я первым делом побывал в штабе 1-й бронетанковой дивизии, чтобы оценить, насколько дивизия готова к действиям. Затем, преодолев обильно заминированную территорию, которую мои водители очищали от мин, я приехал под артиллерийским огнем французов с дальнего берега реки в расположение 2-й бронетанковой дивизии в Сюньи. Авангард дивизии уже достиг французской границы. К полудню я вернулся в штаб корпуса, разместившийся теперь уже в Ла-Шапель.

К 15.30 под плотным огнем французов я отправился на передовой наблюдательный артиллерийский пункт 10-й бронетанковой дивизии, чтобы лично оценить воздействие на противника нашей артиллерии и самолетов люфтваффе. В 16.00 началась мощнейшая, по крайней мере на наш взгляд, артподготовка. Я в напряжении ждал появления авиации. Самолеты появились вовремя, и я увидел, к своему изумлению, лишь несколько эскадрилий бомбардировщиков; похоже, тактика, обговоренная мной с Лёрцером на штабных играх, была все-таки принята. Передумал ли генерал фон Клейст, или же его приказы не успели дойти до летчиков? В любом случае действия авиации оказались именно такими, какими их хотелось бы видеть, и я вздохнул с облегчением.

Теперь я ждал, когда начнется само наступление. Процесс переправы уже должен был закончиться, и я направился в Сен-Манж, а оттуда – во Флуан, где 1-я бронетанковая должна была форсировать реку. Там я переправился на другой берег в первой же из штурмовых лодок. На том берегу меня встретил храбрый, толковый командир 1 – го стрелкового полка подполковник Балк со своим штабом. Вместо приветствия, он крикнул мне:

– Катание на лодках по Мёзу запрещается!

Эти слова я сам когда-то бросил в сердцах на учениях, когда меня покоробило легкомысленное отношение некоторых молодых офицеров. Теперь мне было понятно, что они правильно оценили ситуацию.

1-й стрелковый полк и пехотный полк «Великая Германия» наступали так, как и отрабатывалось на маневрах. Непрерывные воздушные налеты практически парализовали французскую артиллерию; бетонированные укрепления вдоль Мёза были выведены из строя нашими противотанковыми и зенитными орудиями, а вражеские пулеметчики попрятались от нашей артиллерии. Несмотря на то что наступали мы по полностью открытой местности, потери наши оставались небольшими. До темноты мы достаточно далеко продвинулись в глубь вражеских укреплений. Было приказано продолжать наступление всю ночь без остановки, и я был уверен, что этот приказ будет выполнен. К 23.00 мы заняли Шевеж, часть леса Буа-де-ла-Марфе и добрались, к западу от Вадланкура, до основной линии французской обороны. Довольный и с чувством гордости за увиденное я вернулся в штаб корпуса в Буа-де-ла-Гаран, прибыл в Ла-Шапель, как раз когда начался очередной воздушный налет, и принялся изучать доклады с флангов.

Из 2-й бронетанковой дивизии сражались только передовые части – разведывательный батальон и мотоциклетный батальон при поддержке тяжелой артиллерии. Ввиду столь малого количества войск переправиться им не удалось. Вся стрелковая бригада 1-й бронетанковой дивизии находилась к этому моменту уже на левом берегу Мёза; артиллерия и танки готовы были последовать за ними сразу же, как только наведут мост. 10-я бронетанковая форсировала реку и установила на дальнем берегу небольшие предмостные укрепления. Из-за нехватки артиллерийской поддержки 10-й бронетанковой пришлось нелегко. Особенно досаждал обстрел сбоку, с линии Мажино южнее Дузи – Кариньяна. Однако на следующее утро и 10-я и 2-я дивизии вздохнули с облегчением: за ночь на ближний берег реки была переброшена тяжелая зенитная артиллерия корпуса, поскольку с 14 мая авиацию перебрасывали в другое место.

Ночью я позвонил Лёрцеру, чтобы выяснить, почему был изменен план авиационной поддержки, а заодно – поблагодарить его за эту поддержку, которой мы в столь значительной степени были обязаны своим успехом. Оказалось, что приказ Шперле действительно пришел с запозданием и его не успели донести до летчиков, поэтому Лёрцер и не стал вносить в план никаких изменений. Потом я известил о наших успехах Буша, который поставил под сомнение способность моих частей форсировать Мёз на совещании у Гитлера. Ответ был весьма лестен. В заключение я поблагодарил своих товарищей по штабу за их самоотверженную работу (см. приложение 7).

Рано утром 14 мая из 1-й бронетанковой передали, что за ночь они проникли еще глубже в расположение противника и теперь продвигались по Шемери. Я отправился туда. По берегам Мёза стояли тысячи военнопленных. В Шемери командир 1-й бронетанковой дивизии отдавал приказы своим подчиненным, и я послушал его. Поступило предупреждение о том, что на подходе крупные бронетанковые соединения французов, и он посылал танки к Стонну, чтобы отрезать наприятеля. Я вернулся к мосту через Мёз, где приказал 2-й бронетанковой бригаде переправляться сразу же за 1-й, чтобы к появлению французов на дальнем берегу было достаточно танков для отражения их атаки. Атака французских танков была отражена: при этом было подбито в Бюльсоне – 20 танков, а в Шемери – более 50. Пехотный полк «Великая Германия» занял Бюльсон и продвигался дальше, на Вилье-Мезонсель. После моего отъезда произошел печальный инцидент – наши бомбардировщики атаковали свою же пехоту в Шемери, нанеся тяжелые потери.

2-я бронетанковая дивизия между тем форсировала Мёз под Доншери и готовилась пробиваться по южному берегу реки. Я съездил туда, увидел, что командиры – полковник фон Ферст и полковник фон Приттвиц – находятся во главе своих войск, и спокойно вернулся к Мёзу. В это время шел сильный воздушный налет противника. Храбрые английские и французские летчики несли тяжелейшие потери, но разбомбить мосты им так и не удалось. Наши зенитчики показали себя в тот день в наилучшем свете. К вечеру количество сбитых ими самолетов противника дошло до 150. Позже командир полка, полковник фон Гиппель, получил за это Рыцарский Железный крест.

2-я бронетанковая бригада продолжала переправу без помех. К полудню, ко всеобщему удовольствию, приехал командующий группой армий генерал-полковник фон Рундштедт, чтобы лично оценить положение. Я доложил ему ситуацию прямо на мосту во время вражеского авиационного налета. Он сухо спросил:

– Здесь что, все время так?

Я честно ответил, что да, все время. На это он произнес несколько прочувствованных слов благодарности в знак оценки достижений наших храбрых солдат.

И я снова поехал в 1-ю бронетанковую, где встретил командира дивизии вместе со своим старшим офицером штаба, майором Венком. Я спросил его, может ли он повернуть всю дивизию на запад, или же надо оставить часть войск на восточном берегу Арденнского канала для охраны флангов с юга. Венк ответил на это моей же любимой фразой «Давить их, а не шлепать!» – что вполне определенно говорило о его решимости. 1-я и 2-я бронетанковые дивизии получили приказ немедленно изменить направление движения, переправиться через Арденнский канал и продвигаться на запад, чтобы прорвать там оборону французов. Теперь я должен был координировать продвижение двух дивизий. Сначала я поехал на командный пункт 2-й бронетанковой, который находился в Шато-Рокан, на высоте над Доншери. С этой обзорной точки открывался хороший вид на местность, по которой 2-я бронетанковая дивизия наступала 13 и 14 мая. Я и раньше удивлялся, почему французская дальнобойная артиллерия с линии Мажино и ее западного продолжения не открыла более интенсивный огонь и не причинили нам больше потерь по ходу наступления. Теперь же, при полном обозрении местности, успех нашего штурма вообще казался мне каким-то чудом.

Во второй половине дня я вернулся в штаб, чтобы скоординировать действия моих дивизий на 15 мая. Севернее моего корпуса располагался XLI армейский корпус (Рейнхардт), изначально следовавший за моими частями, а с 12 мая вовлеченный в боевые действия на правом крыле XIX армейского корпуса в направлении Мезьер – Шарлевиль.

13 мая этот корпус форсировал Мёз (под Монтерме) и с боями продвигался на запад. XIV армейский корпус генерала фон Витерсгейма находился теперь непосредственно позади моих частей и должен был вскоре достичь Мёза.

К вечеру отдельные части 1-й бронетанковой дивизии форсировали Арденнский канал и заняли, несмотря на упорное сопротивление противника, Сингли и Вандресс. Танки 10-й бронетанковой пересекли линию Мезонсель – Рокуре-Флаба, и основные силы ее достигли высот Бюльсон – Телонн, захватив там более сорока орудий противника.

Основной задачей XIX армейского корпуса было захватить доминирующие высоты вокруг Стонна и закрепиться на них, чтобы обеспечить идущим сзади частям безопасную переправу, лишив противника возможности обрушиться на наши предмостные укрепления. Весь день 14 мая пехотный полк «Великая Германия» и 10-я танковая дивизия вели ожесточенные бои за эти высоты. Деревня Стонн несколько раз переходила из рук в руки. Наконец 15 мая наступление завершилось успехом (см. приложение 8).

В 4.00 15 мая я встретился в штабе корпуса с генералом фон Витерсгеймом, чтобы обсудить с ним вопрос смены моих солдат на его части в районе предмостных укреплений у Мёза южнее Седана. Кратко обговорив ситуацию, мы вместе отправились к Бюльсону, в штаб 10-й бронетанковой дивизии. Генерал Шааль находился на переднем крае, во главе наступающих войск. Его заместитель по общим вопросам, замечательный офицер, генерал-полковник барон фон Либенштайн рассказал нам о проблемах, с которыми они столкнулись, и терпеливо отвечал на подробные расспросы генерала, которому мы передавали командование. Наконец мы сошлись на том, что на время смены войск 10-я бронетанковая и пехотный полк «Великая Германия» попадают в распоряжение XIV армейского корпуса до тех пор, пока части этого корпуса не сменят их. Так на следующие два дня под моим командованием остались только 1-я и 2-я бронетанковые дивизии.

10-я бронетанковая, вместе с приданным ей полком «Великая Германия», получила приказ прикрывать южный фланг XIX армейского корпуса вдоль линии: Арденнский канал – высоты в районе Стонна – изгиб Мёза к югу от Вильмонтри. В течение 15 мая к ней продолжало прибывать подкрепление в лице передовых частей 29-й мотопехотной дивизии.

Из штаба 10-й бронетанковой я поехал в Стонн, в штаб «Великой Германии». Когда я прибыл туда, французы предпринимали попытку контрнаступления, и найти кого-либо представлялось проблематичным. Заметно было некоторое общее напряжение, но в конце концов атака французов была отброшена, и я уехал в штаб своего корпуса, расположенный теперь в роще неподалеку от Сапони, на южном берегу Мёза.

Вопреки всем ожиданиям, ночь выдалась неспокойная, не столько из-за действий неприятеля, сколько из-за действий нашего собственного командования. Командир танковой группы фон Клейст приказал прекратить дальнейшее наступление и остановиться на предмостных укреплениях. Я с этим приказом никак не мог согласиться, ведь это означало бы потерять элемент неожиданности и перечеркнуть все достигнутые успехи. Поэтому я лично связался сперва с начальником штаба танковой группы полковником Цейтцлером, а потом, поскольку это не помогло, и с самим генералом фон Клейстом, отстаивая свою просьбу отменить приказ. Разговор шел на повышенных тонах, и мы по нескольку раз повторяли свои аргументы. Наконец генерал фон Клейст разрешил нам продолжать наступление еще в течение двадцати четырех часов, чтобы захватить, таким образом, достаточно пространства для следующей за нами пехоты. Мне пришлось упомянуть в конце разговора о миссии Хенча, напомнив, таким образом, о «чуде на Марне», – вряд ли это упоминание пришлось командиру танковой группы по душе.

Довольный тем, что отстоял свободу движения вперед, я поехал рано утром 16 мая через Вандресс в Омон, в штаб 1-й бронетанковой дивизии. Обстановка на фронте оставалась непонятной. Известно было только, что всю ночь под Бувельмоном шли ожесточенные бои. Значит – в Бувельмон! На главной улице горящей деревни я встретил командира полка, подполковника Балка, и выслушал от него описание событий прошедшей ночи. Не отдыхавшие с 9 мая солдаты были переутомлены. Боеприпасы были на исходе. Бойцы на передовой засыпали прямо в траншеях. Сам Балк, в ветровке и с палкой в руке, рассказал мне, каким образом удалось взять деревню. Когда офицеры стали просить его прекратить штурм, он закричал: «Тогда я один захвачу деревню!» – и пошел вперед. За ним последовали и остальные. Грязное лицо и красные воспаленные глаза его свидетельствовали о том, что день у него выдался тяжелым, а ночь – бессонной. За эту ночь он получил впоследствии Рыцарский крест. Его противник – хорошая норманнская пехотная дивизия и бригада спаги – сражался храбро. Неприятельские пулеметы еще продолжали где-то вести огонь, но артиллерийского огня не было слышно уже давно, и Балк согласился с моим мнением, что сопротивление практически подавлено.

За день до этого мы перехватили приказ французов, исходивший, если я не путаю, лично от генерала Гамелена, в котором было сказано: «Необходимо остановить, наконец, лавину немецких танков!» Я в очередной раз убедился, что надо продолжать наступление как можно упорнее, поскольку оборонительные способности французских войск вызывали явное беспокойство их Верховного командования. Нельзя было тратить время на колебания, а тем более – останавливаться.

Я приказал выстроить солдат поротно и зачитал им перехваченный приказ, чтобы им стало ясно, насколько важно именно сейчас продолжать наступление. Я выразил им благодарность за достигнутые успехи и сказал, что для завершения нашей победы теперь нужно ударить со всей силы. Затем я отдал приказ разойтись по машинам и продолжить наступление.

Туман войны, скрывавший от нас действительность, рассеялся. Теперь мы действовали открыто и тотчас же видели результаты своих действий. В Пуа-Терроне я встретил старшего офицера штаба 2-й бронетанковой дивизии, обрисовал ему ситуацию и уехал в Новьон-Порсьен, а оттуда – в Монкорне. Во время этой поездки я видел двигавшуюся вперед колонну 1-й бронетанковой дивизии. Солдаты были бодры и полны осознания того, какое великое дело они свершили. Они кричали мне вслед, и выкрики их были слышны порой лишь штабным офицерам из второй машины:

– Отлично, старина!

– Вон он, наш старик!

– Видели? Это ж Быстроходный Хайнц!

И так далее.

Хороший знак.

На рыночной площади в Монкорне я встретил генерала Кемпффа, командира 6-й бронетанковой дивизии корпуса Рейнхардта, чьи части, форсировав Мёз, прибыли в город одновременно с моими. Мы поделили улицы между тремя бронетанковыми дивизиями – 6-й, 2-й и 1-й, – которые заполнили город в своем непрерывном движении на запад. Приказа от командования танковой группы о каком бы то ни было разграничении между двумя танковыми корпусами не поступало, поэтому мы были полны решимости наступать вместе до последней капли бензина. Авангард моих войск достиг Марля и Дерси (65 километров от утренней точки отправления и 90 километров от Седана).

Между тем я приказал своим бойцам прочесать дома вокруг рыночной площади. За несколько минут были собраны сотни военнопленных из различных французских частей, на лицах которых читалось явное изумление, откуда мы здесь взялись. Рота вражеских танков, пытавшаяся прорваться в город с юго-запада, тоже сдалась в плен. Она входила в состав дивизии генерала де Голля; мы уже слышали о том, что генерал находится где-то к северу от Лаона. Штаб нашего корпуса расположился в небольшой деревушке Суаз, к востоку от Монкорне. Я находился на связи со штабами 1-й и 2-й бронетанковых дивизий. По радио мы доложили об итогах дня в командование танковой группой, и я объявил о своем намерении продолжать преследование противника и на следующий день, 17 мая (см. приложение 9 и карту 36).

В свете нашего грандиозного успеха 16 мая и одновременных побед XLI армейского корпуса мне не приходило в голову, что взгляды высшего командования могут остаться теми же, что и ранее, и что все, что от нас теперь требуется, – это удерживать предмостные укрепления на Мёзе в ожидании пехотных корпусов. Я находился во власти идей, которые я выложил в марте на совещании у Гитлера, стремился к тому, чтобы завершить бросок и не останавливаться до самого Ла-Манша. Не приходило мне в голову и то, что сам Гитлер, одобривший в свое время план Манштейна в самой смелой его версии и ни единым словом не возразивший против моих идей о прорыве, теперь испугается собственной решительности и прикажет немедленно остановить наше наступление. Лишь на следующее утро я понял, как жестоко ошибался.

Рано утром 17 мая я получил от командующего танковой группой приказ о том, что наступление необходимо немедленно прекратить и что я должен лично явиться с докладом к генералу фон Клейсту, который прилетит на наш полевой аэродром в 7.00. Он прибыл точно и, даже не поздоровавшись, с ходу стал жестко отчитывать меня за неповиновение приказам. Ни слова похвалы в адрес наших успехов от него мы не услышали. Когда первая вспышка ярости прошла и он сделал паузу, чтобы перевести дух, я попросил отстранить меня в таком случае от командования. Фон Клейст сначала опешил, но тут же пришел в себя, принял мою отставку и приказал передать командование старшему по званию из офицеров моего корпуса. На этом наша беседа и закончилась. Я вернулся в штаб и вызвал к себе генерала Фейеля, чтобы передать ему командование.

Потом я отослал радиограмму командующему группой армий фон Рундштедту, сообщив ему, что в полдень я передам командование, а сам полечу в штаб группы армий, чтобы доложить о случившемся. Ответ пришел незамедлительно: мне велено было оставаться в штабе и ждать прибытия генерал-полковника Листа, командующего следовавшей за нами 12-й армией, которому было поручено разобраться в ситуации. До появления Листа все части должны были оставаться на местах. Явившийся за распоряжениями майор Венк был обстрелян французским танком и ранен в ногу. Прибыл генерал Фейель, и я объяснил ему ситуацию. Позже днем появился генерал-полковник Лист и спросил, что здесь, черт возьми, происходит? На основании распоряжений, полученных им от генерал-полковника фон Рундштедта, он сообщил мне, что я не должен отказываться от командования и что приказ о прекращении наступления исходит от главного командования сухопутных сил (ОКХ) и, следовательно, должен быть выполнен. Однако причины, побуждавшие меня вести наступление, были ему абсолютно ясны, и поэтому он, с одобрения командования группы армий, отдал приказ продолжать разведку боем, отметив при этом, что штаб корпуса должен оставаться на месте. Ну, это хоть что-то, спасибо Листу. Я попросил его сгладить произошедшее между мной и генералом фон Клейстом недоразумение и приступил к организации разведки боем. Штаб корпуса оставался на своем месте в Суазе, откуда был протянут телефонный провод к моему «полевому штабу», чтобы моих приказов не слушали по радио представители главнокомандования.

Прежде чем 1-я бронетанковая дивизия получила приказ о прекращении наступления, ее части успели взять населенные пункты Рибмон на реке Уазе и Креси на реке Сер. Авангард 10-й бронетанковой, вырвавшись из области южнее Седана, достиг Фрельикура и Сольс-Монклана. Вечером 17 мая на Уазе возле населенного пункта Муа (25 километров от Дерси и 115 километров от Седана) были возведены предмостные укрепления (см. приложение 10).

18 мая в 9.00 2-я бронетанковая дивизия добралась до Сен-Кантена. Слева от нее стояла 1-я бронетанковая дивизия, также переправившаяся через Уазу и продвигавшаяся к Перонну. Утром 19 мая 1-й бронетанковой удалось соорудить возле этого города предмостное укрепление на реке Сомма. В Перонн заявились несколько французских штабов – они хотели на месте выяснить, что происходит. Все сдались в плен (см. приложения 11 и 12).

Полевой штаб корпуса переместился в Вилье-ле-Сек.

19 мая мы прошли по месту, где в Первую мировую было поле боя за Сомму. До сих пор наше наступление пролегало севернее рек Эна, Сер и Сомма, и реки эти прикрывали наш левый фланг, – впрочем, прикрывали его к тому же разведывательные войска, противотанковые установки и инженерные войска. Опасности с той стороны не ожидалось; 16 мая мы узнали о появлении в Монкорне 4-й бронетанковой дивизии французов под командованием генерала де Голля. В течение нескольких следующих дней дивизия де Голля приблизилась к нам вплотную, и 19 мая его танки не дошли до моего полевого штаба, расположенного в лесу Ольнон, лишь милю. Штаб обороняло лишь несколько 20-миллиметровых зенитных орудий, и несколько часов я провел в тревоге, пока неприятель не удалился в другом направлении. Узнали мы и о том, что в районе Парижа французы создают резервную армию из восьми пехотных дивизий. Сложно было представить, что генерал Фрер решится наступать на наши позиции, пока мы сами находимся в движении, – руководствуясь главным принципом французской армии, он должен был сначала собрать о противнике самую полную информацию. Поэтому надо было и дальше оставлять его в догадках; а наилучшим способом сделать это было продолжение наступления.

К вечеру 19 мая XIX армейский корпус достиг линии Камбре – Перонн – Ам. 10-я бронетанковая дивизия занялась охраной нашего донельзя растянувшегося левого фланга, сменяя части ранее осуществлявшей охрану 1-й бронетанковой. В ночь с 19 на 20 мая штаб корпуса переместился дальше, в Марлевиль. В тот день корпус наконец-то вновь обрел свободу действий, получив приказ начать с 20 мая наступление на Амьен. На 10-ю бронетанковую была теперь возложена обязанность обороны нашего левого фланга вплоть до Корби, что к востоку от Амьена. Сектор же, ранее занимаемый ею, теперь заняла 29-я мотопехотная дивизия. 1-я бронетанковая должна была наступать на Амьен; в ее задачи входило как можно быстрее возвести предмостные укрепления на южном берегу Соммы. 2-я бронетанковая получила приказ продвигаться к Абвилю через Альбер, там захватить еще одни предмостные укрепления на Сомме и нейтрализовать все неприятельские войска на участке между Абвилем и морем. Линией разграничения между 2-й и 1-й бронетанковыми дивизиями стала линия Комбле – Лонгеваль – Позьер – Варанн – Пушвиль – Канапле – Флике кур – Сомма.

Оборонительные секторы вдоль Соммы были следующие: 2-я бронетанковая (исключительно) – от устья Соммы до Фликскура;

1-я бронетанковая – от Фликcкура до слияния Авра и Соммы (к востоку от Амьена);

10-я бронетанковая – от слияния Авра и Соммы до Перонна.

По моим расчетам, 1-я бронетанковая дивизия должна была занять позиции для наступления на Амьен к 9.00. Я хотел лично принять участие в этом историческом событии и приказал, чтобы мне подготовили машину к 5.00. Офицеры уверяли меня, что это слишком рано и что надо бы попозже, но я настоял на своем и оказался прав (см. приложения 13 и 14).

Добравшись 20 мая в 8.45 до северных окраин Амьена, 1-я бронетанковая начала наступление. По пути туда я заехал в Перонн, чтобы убедиться, что 10-я бронетанковая заняла позиции, и там мне, не стесняясь в выражениях, рассказали о том, как происходила смена дивизий. Оказывается, части 1-й бронетанковой, охранявшие предмостные укрепления, не дождались подхода смены, потому что командующий, подполковник Балк, боялся опоздать к штурму Амьена, каковой считал гораздо более важным делом, чем охрану укреплений. Преемник Балка полковник Ландграф был разъярен ответом торопливого подполковника на высказанное ему возмущение: «Ну потеряем мы эти укрепления, ну возьмете их по новой. Я же их один раз смог взять, верно?» К счастью, противник предоставил Ландграфу достаточно времени, чтобы тот успел застать укрепления пустующими, а не захваченными противником. Я объехал Альбер, который все еще находился в руках неприятеля, и ехал в Амьен вдоль бесконечных колонн беженцев.

Наступление 1-й бронетанковой продвигалось успешно, и к полудню мы заняли город и установили плацдарм глубиной мили в четыре. Наскоро осмотрев занятую нами территорию и город, с его прекрасной церковью, я поспешил обратно в Альбер, где ожидал встретить 2-ю бронетанковую дивизию. По дороге я вновь ехал мимо колонн наших наступающих войск и толп беженцев. Попадались мне по дороге и вражеские машины – густо вымазанные грязью, они пристраивались к немецким колоннам в надежде добраться таким образом до самого Парижа и не попасть в плен. Поймал я таким образом человек пятнадцать англичан (см. приложение 15).

В Альбере я обнаружил генерала Фейеля. 2-я бронетанковая захватила артиллерийскую батарею англичан, застав ее выстроенной на плацу и укомплектованной учебными снарядами – они никак не ожидали нашего прибытия. Рыночная площадь и прилегающие улицы были забиты пленными всех национальностей. У 2-й бронетанковой практически закончилось топливо, и среди офицеров начались разговоры о том, что можно бы и остановиться, но это я пресек на корню[11]. Им было приказано немедленно продолжать наступление в направлении Абвиля, и к 19.00 они достигли этой цели, пройдя через Дульен – Бернавиль – Боме – Сен-Рике. Там им немало досадил налет нескольких неприятельских бомбардировщиков. Зайдя к шустрому командиру 2-й бронетанковой бригады, полковнику фон Приттвицу, и убедившись, что он все понял насчет наступления на Абвиль, я направился на северо-восток от Амьена, в Керьо, где теперь находился штаб моего корпуса. Там мы подверглись налету нашей же собственной авиации. Это, наверное, было нехорошо с нашей стороны, но наша зенитка открыла огонь и один из самолетов сбила. Оба члена экипажа катапультировались на парашютах и были неприятно удивлены, встретившись внизу со мной. По окончании малоприятной части нашей беседы я угостил молодых людей шампанским. Подбитый самолет, к сожалению, оказался новейшим разведывательным аэропланом.

Батальон Шпитты[12] из 2-й бронетанковой дивизии прошел в ту ночь через Нуаель и, таким образом, стал первым немецким подразделением, ступившим на берег Атлантического океана.

К вечеру мы уже не знали, куда нам наступать дальше. Фон Клейст и командование танковой группы тоже не имели инструкций насчет дальнейшего ведения операции. Поэтому весь день 21 мая прошел в бесполезном ожидании приказов. Я потратил этот день на поездку в Абвиль и инспектирование переправ и предмостных укреплений на Сомме. По дороге я расспрашивал солдат, выясняя их мнение об идущей кампании.

– Неплохо пошли, – ответил один австрияк из 2-й бронетанковой, – но целых два дня зря потеряли.

Увы, он был совершенно прав.

Захват портов Ла-Манша

21 мая я получил приказ продолжать наступление на север с целью овладеть портами на Ла-Манше. Я хотел, чтобы 10-я бронетанковая наступала на Дюнкерк через Эсдан и Сен-Омер, 1-я бронетанковая – на Кале, а 2-я – на Булонь. Но от этого плана мне пришлось, увы, отказаться, поскольку приказом командования танковой группы, изданным 22 мая в 6.00, 10-я бронетанковая была переведена из-под моего командования в резерв танковой группы. Поэтому, когда в тот же день мы двинулись в наступление, у меня под началом оставались только 1-я и 2-я дивизии. На просьбу оставить мне все три дивизии, чтобы быстрее выполнить задачу по захвату портов, я получил отказ. Получалось, что бросок 10-й бронетанковой на Дюнкерк отменяется. Скрепя сердце мне пришлось изменить планы. Теперь 1-й бронетанковой, совместно с прибывшим тем временем из Седана пехотным полком «Великая Германия», предстояло двигаться по линии Саме – Девр – Кале, а 2-й бронетанковой – в Булонь вдоль побережья.

21 мая к северу от нас произошло знаковое событие: в направлении Парижа попытались прорваться английские танки. Под Аррасом они наткнулись на дивизию СС «Мертвая голова», которая, не имея до того опыта боевых действий, в некоторой степени подверглась панике. Прорваться англичанам не удалось, но зато они произвели определенное беспокойство в штабе танковой группы генерала фон Клейста. Однако на нижестоящие уровни командования эта нервозность не распространилась: 21 мая 8-я бронетанковая дивизия XLI армейского корпуса дошла до Эсдана, а 6-я бронетанковая дивизия того же корпуса взяла Буаль.

Итак, наше наступление продолжилось 22 мая. В 8.00 мы переправились через Оти в северном направлении. Ни 1-я, ни 2-я бронетанковые дивизии не могли задействовать в наступлении все свои силы; часть войск (больше всего из 2-й бронетанковой) должна была оставаться в тылу, охраняя предмостные укрепления на Сомме, в ожидании, пока на смену явятся подразделения XIV армейского корпуса генерала фон Витерсгейма, следовавшие за нами, как это было под Седаном (см. приложения 16, 17).

Днем 22 мая разгорелись жестокие бои под Девром, Саме и южнее Булони. Нам противостояли в основном французы, но встречались и англичане с бельгийцами, а в одном месте – даже голландцы. Их сопротивление было сломлено. Но вот авиация противника вела себя очень деятельно, нас и бомбили, и обстреливали сверху, а самолетов люфтваффе что-то не было видно. Мы уже очень далеко оторвались от наших военно-воздушных баз, которым явно не удавалось перебазироваться в необходимом темпе. Но мы все равно пробивались к Булони.

Штаб корпуса переехал в Рек.

Десятую бронетанковую вернули под мое командование. Я немедленно принял решение переметнуть 1-ю бронетанковую, которая уже подошла к Кале, на Дюнкерк, а к Кале вместо нее подошла бы 10-я, двигавшаяся из Дульена через Саме. Особой срочности вопрос захвата этого порта не представлял. В полночь я отправил радиограмму в 1-ю бронетанковую со следующим приказом: «К 7.00 23 мая развернуться боевым порядком к северу от реки Канш, поскольку 2-я бронетанковая дивизия пробилась в Булонь, а во второй эшелон за вами вышла 10-я бронетанковая. 1-й бронетанковой двигаться по линии Одрюик – Ардр – Кале, а затем – свернуть на восток и наступать через Бурбужвиль – Гравлин на Берг и Дюнкерк. 10-я бронетанковая будет следовать южнее вас. Выполнять распоряжения по получении условной фразы «Наступать на восток». Начать движение в 10.00».

Рано утром 23 мая я передал по радио: «Наступать на восток, 10.00. Двигаться к югу от Кале на Сен-Пьер-Брук и Гравлин».

23 мая 1 – я бронетанковая двинулась на Гравлин, встречая на своем пути ожесточенное сопротивление противника, а 2-я бронетанковая увязла в тяжелых боях в Булони и окрестностях. Штурм самого города принял причудливую форму, потому что какое-то время ни танковые, ни артиллерийские орудия не могли пробить древние крепостные стены. Наконец нам удалось проделать брешь в стене, возле церкви, и с помощью найденной в одном из домов приставной лестницы и 88-миллиметрового зенитного орудия ворваться в старый город. В порту кипело сражение, в ходе которого один из наших танков сумел потопить британский торпедный катер и еще нескольким нанес те или иные повреждения.

24 мая 1-я бронетанковая дошла до канала Аа между Ольком и побережьем и возвела предмостные укрепления на канале в Ольке, Сен-Пьер-Бруке, Сен-Николя и Бурбужвиле. 2-я бронетанковая очистила от неприятеля Булонь, а основные силы 10-й бронетанковой дошли до линии Девр – Саме.

Под командование моего корпуса была переведена дивизия лейб-штандарт СС «Адольф Гитлер». Я отдал этой дивизии приказ наступать на Ваттан, усиливая таким образом бросок 1-й бронетанковой на Дюнкерк. 2-я бронетанковая тоже получила приказ оттянуть из Булони как можно больше войск для броска на Ваттан. 10-я бронетанковая окружила Кале и готовилась к штурму древней крепости на море. Днем я заехал в расположение дивизии и велел им вести штурм осторожно, по возможности избегая потерь. К 25 мая под Кале должна была прибыть тяжелая артиллерия, работа которой в Булони была завершена.

XLI армейский корпус Рейнхардта между тем установил предмостные укрепления на Аа в Сен-Оме.

Роковой приказ Гитлера – прекратить наступление!

В тот день, 24 мая, в идущую полным ходом операцию вмешалось Верховное командование, что имело фатальные последствия для всего будущего хода войны. Гитлер приказал нашему левому флангу остановиться на Аа. Переправляться на ту сторону было запрещено. Причины такого решения оставались для нас загадкой. В приказе было сказано (цитирую по памяти): «Дюнкерк предоставить люфтваффе. Если захват Кале окажется тяжелой задачей, этот порт тоже предоставить люфтваффе». Мы просто онемели. Но поскольку нам не сообщили, на каком основании был принят этот приказ, то и спорить с ним было затруднительно. Поэтому пришлось отдать следующий приказ по танковым частям: «Обороняйте линию канала. Используйте выдавшееся время для отдыха и восстановления».[13]

Ожесточенные налеты авиации противника практически не встречали сопротивления со стороны наших военно-воздушных сил.

Рано утром 25 мая я отправился на прибрежную полосу посмотреть, выполняет ли дивизия «Адольф Гитлер» приказ о прекращении наступления. Прибыв на Аа, я застал эсэсовцев в момент переправы. На том берегу находилась высота Монваттан. Она возвышалась всего на 235 метров, но на равнине, на которой мы находились, этого было достаточно, чтобы господствовать над всеми окрестностями. На вершине, среди развалин старинного замка, я и встретил командира дивизии, Зеппа Дитриха. На вопрос о причинах неповиновения приказам он ответил, что, находясь на высоте Монваттан, противник держал бы за горло все части, расположенные на нашем берегу канала, и поэтому Зепп Дитрих принял решение 24 мая овладеть высотой по собственной инициативе. Его дивизия, вместе с двигавшимся слева от нее пехотным полком «Великая Германия», продолжали наступление в направлении Ворму и Берга. В свете успешного продвижения дивизии я одобрил решение Дитриха и подумал, что надо выдвинуть ему в помощь и 2-ю бронетанковую.

В тот день мы завершили захват Булони. 10-я бронетанковая сражалась уже вокруг крепости Кале. Ответ коменданта крепости, англичанина бригадира Николсона на предложение сдаться был лаконичен: «The answer is no, as it is the British Army's duty to fight as well as it is the German's»[14]. Поэтому брать крепость пришлось штурмом (см. приложение 18).

26 мая 10-я бронетанковая захватила Кале. В полдень я приехал в штаб дивизии и, в соответствии с полученным приказом, спросил Шааля, нет ли у него желания предоставить Кале действию самолетов люфтваффе. Он ответил, что такого желания у него нет, потому что он сомневается в том, что бомбардировки будут эффективны против толстых стен и подземных укреплений. Более того, чтобы авиация могла начать налеты, пришлось бы отозвать войска с подступов к крепости, а потом штурмовать эти подступы заново. Мне пришлось с ним согласиться. В 16.45 англичане сдались. Мы взяли 20 000 пленных, из них 3000—4000 были англичанами, а остальные – французами, бельгийцами и голландцами; по большей части они отказались воевать, вследствие чего англичане заперли их в подвалах.

В Кале я впервые после 17 мая встретил генерала фон Клейста и выслушал от него на этот раз похвалу успехам моих солдат.

В тот же день мы двинулись к Дюнкерку в попытке замкнуть кольцо вокруг этой приморской крепости. И тут пришел новый приказ. Нам было велено остановиться, когда Дюнкерк был уже в пределах видимости! Мы видели, как на крепость налетела наша авиация и как британцы эвакуируют свои войска на кораблях, больших и маленьких.

Генерал фон Витерсгейм появился днем в моем штабе для обсуждения вопросов смены частей моего XIX корпуса частями его XIV. 20-я мотопехотная дивизия, представлявшая собой авангард его корпуса, перешла под мое командование. Я расположил ее справа от дивизии «Адольф Гитлер». Не успели наши переговоры завершиться, как произошло одно небольшое событие. Командир дивизии «Адольф Гитлер» Зепп Дитрих по дороге обратно с линии фронта попал под пулеметный обстрел англичан, засевших в одиноком доме, который теперь уже оказался в нашем тылу. Его автомобиль загорелся, и ему с товарищами пришлось прятаться в придорожной канаве. Дитрих с адъютантом заползли в дренажную трубу, проходящую под перекрестком, а для того, чтобы спастись от растекшегося из машины горящего бензина, он вымазал руки и лицо густым слоем грязи. Радист из штабного грузовика, следовавшего за автомобилем Дитриха, передал сигнал бедствия, и мы послали на выручку часть 3-го бронетанкового полка 2-й бронетанковой дивизии, в секторе которой все и происходило. Вскоре Зепп Дитрих появился в моем штабе – его вид, в грязи с ног до головы, вызвал у нас немало насмешек (см. приложение 19).

Только днем 26 мая Гитлер разрешил возобновить наступление на Дюнкерк. Время было уже упущено, и полная победа стала недосягаемой (см. приложение 20).

Корпус был брошен в наступление в ночь с 26 на 27 мая. 20-я мотопехотная дивизия, усиленная дивизией «Адольф Гитлер» и полком «Великая Германия», при поддержке тяжелой артиллерии была брошена на Ворму. Слева от нее продвигалась 1 – я бронетанковая, получившая указание большую часть сил сосредоточить на своем правом фланге, в соответствии с общим ходом наступления.

Пехотный полк «Великая Германия» получил своевременную поддержку со стороны 4-й бронетанковой бригады 10-й бронетанковой дивизии и закрепился на цели своего броска – на высоте Крошт-Питгам. Разведывательный танковый батальон 1-й бронетанковой захватил Брукерк.

Наблюдалось интенсивное движение морских транспортов из Дюнкерка.

28 мая мы дошли до Ворму и Бурбужвиля. 29-го 1-я бронетанковая взяла Гравлин. Но вот Дюнкерк в результате был взят без нашего участия. 29 мая части XIV корпуса пришли на смену нашим частям XIX (см. приложение 21).

Операция завершилась бы гораздо быстрее, если бы Верховное командование не останавливало постоянно XIX корпус своими приказами. Теперь уже невозможно сказать, каким был бы ход войны, если бы мы захватили в плен британские экспедиционные войска в Дюнкерке, но в любом случае военная победа такого масштаба дала бы хорошим дипломатам огромные козыри. К сожалению, из-за нервозности Гитлера такая возможность была утеряна. Свои тормозящие наше продвижение приказы он обосновывал все время одной и той же малоубедительной причиной: мол, местность во Фландрии не годится для танков, слишком много каналов и траншей.

29 мая я с нетерпением ждал возможности выразить моим храбрым солдатам свою признательность. Слова благодарности вылились у меня в следующий приказ:

«Солдаты XIX корпуса!

Семнадцать дней мы сражались в Бельгии и Франции. Шестьсот километров прошли мы после пересечения границы Германии и добрались до Ла-Манша и Атлантики. На этом пути вы сокрушили бельгийские укрепления, прорвались за Мёз, сломили продолжение линии Мажино в незабываемой битве за Седан, захватили господствующие высоты на Стонне, и, не останавливаясь, пробились через Сен-Кантен и Перонн в низовья Соммы, Амьен и Абвиль. Вы увенчали свои успехи захватом побережья Ла-Манша и морских крепостей в Булони и Кале.

Я просил вас сражаться без сна 48 часов – вы делали это 17 дней. Я приказывал вам сражаться, не страшась угроз с флангов и тыла, – вы ни разу не дрогнули.

Вы самоотверженно выполняли все приказы, с непревзойденным самообладанием и верой в свое предназначение.

Германия гордится своими танкистами, и я счастлив командовать вами.

Мы не забудем наших павших товарищей, честь им и слава! Их жертва не была напрасной.

Вооружимся же теперь для новых славных деяний!

Слава Германии, слава нашему вождю – Адольфу Гитлеру!

Подпись: Гудериан».

В своих воспоминаниях о Второй мировой войне Уинстон Черчилль утверждает, что якобы Гитлер, по предположениям некоторых немецких генералов, сдерживал свои танки под Дюнкерком в надежде, что англичане вот-вот запросят мира. Ни во время самих событий, ни позже я никогда не слышал ни о чем подобном. Предположение Черчилля о том, что Рундштедт сам мог решиться на остановку танковых частей, тоже несостоятельно. Более того, как непосредственный участник происходившего, я могу твердо заявить, что героическая оборона Кале, безусловно достойная всяких похвал, все же не могла оказать никакого влияния на развитие событий под Дюнкерком. Черчилль совершенно справедливо утверждает, что Гитлер, а в особенности – Геринг верили, что превосходство Германии в воздухе окажется достаточным, чтобы предотвратить эвакуацию британских войск по морю. Это было ошибкой, имевшей самые плачевные последствия, – ведь только захват всех британских экспедиционных войск в плен мог бы вынудить Англию к замирению с Гитлером или создать благоприятные условия для успешного вторжения на Британские острова.

Во Фландрии я узнал о том, что мой старший сын ранен, к счастью не смертельно. Второй мой сын получил во Франции Железный крест, как первой, так и второй степени. Он остался невредим, несмотря на то что всю кампанию провоевал в составе разведывательного танкового батальона.

Прорыв к швейцарской границе

28 мая Гитлер приказал учредить под моим командованием танковую группу. Штаб моего корпуса переместился в Синьи-ле-Пти, к юго-западу от Шарлевиля, чтобы готовиться там к следующему этапу кампании. Штаб прибыл на место 1 июня.

Образование «танковой группы Гудериана» произошло в первые дни июня юго-восточнее Шарлевиля. Штаб ее был сформирован из офицеров моего бывшего штаба XIX корпуса. Верный полковник Неринг остался начальником штаба, оперативным офицером (/ а) стал майор Байерлейн, а адъютантом – подполковник Рибель. В танковую группу вошли:

XXXIX армейский корпус (генерал Шмидт), с 1-й и 2-й бронетанковыми дивизиями и 29-й мотопехотной дивизией:

XLI армейский корпус (генерал Рейнхардт), с 6-й и 8-й бронетанковыми дивизиями и 20-й мотопехотной:

ряд подразделений, непосредственно подчиненных танковой группе.

Сама танковая группа входила в состав 12-й армии генерал-полковника Листа.

Марш на наше новое место сосредоточения представлял собой внушительное зрелище, особенно процесс перехода 1-й и 2-й бронетанковых дивизий с берегов Ла-Манша. Расстояние составляло примерно 240 километров, но из-за взорванных мостов некоторым подразделениям приходилось делать крюк, иногда километров по девяносто. Очевидными становились признаки усталости солдат и износа техники. К счастью, у нас было несколько дней на отдых, поэтому перед тем, как приступить к выполнению новых задач, в какой-то степени удалось восстановиться.

Успешное завершение первого этапа западной кампании привело к устранению войск противника из Голландии, Бельгии и Северной Франции. Мы обезопасили свой тыл для проведения операций в южном направлении. Основные силы бронетанковой и моторизованной техники неприятеля были уже уничтожены, поэтому на втором этапе кампании оставалось только разбить остатки французской армии – около 70 дивизий, считая две британские, – и заключить выгодный для Германии мир. По крайней мере, нам тогда казалось именно так.

Наши войска быстрее развернулись боевым порядком на нашем правом фланге, вдоль Соммы, чем в центре – на Сер и Эне. Поэтому армейская группа фон Бока могла начать наступление уже 5 июня, а армейская группа фон Рундштедта – не раньше 9-го.

В секторе армейской группы фон Рундштедта перед 12-й армией стояла задача пересечь реку Эну и канал Эна между Шато-Порсьен и Аттиньи, после чего – продвигаться в южном направлении. Пехотный корпус должен был форсировать реку и канал в восьми местах. После установки предмостных укреплений и наведения мостов танковые дивизии моей группы должны были идти в атаку вместе с пехотой, прорваться на открытое пространство, а затем наступать, в зависимости от ситуации, либо на Париж, либо на Лангр, либо на Верден. Первой нашей целью должно было стать плато Де-Лангр; прибыв туда, мы должны были получить дальнейшие приказы.

Я попросил командующего 12-й армией утвердить моей дивизии конкретные места для форсирования реки и дать нам возможность переправиться через реку самостоятельно. Идея о совместном наступлении с пехотой мне не нравилась – огромные и многочисленные транспортные колонны пехотных подразделений, как правило, наглухо забивали дороги, и я боялся, что это приведет к затруднению командования. Однако командир армии хотел приберечь танковые дивизии для решительного прорыва и поэтому отклонил мою просьбу. Итак, танковая группа сосредоточилась позади пехотного корпуса, и все четыре танковые дивизии готовы были наступать по восьми различным мостам, как только те будут наведены. Обе мотопехотные дивизии должны были следовать за танковыми дивизиями соответствующих корпусов. Для успешного выполнения плана пехоте необходимо было форсировать реку и захватить предмостные укрепления.

Разграничительная линия между XXXIX и XLI армейскими корпусами пролегала по линии Васиньи – Ретель – Жюнивиль – Овине – Оберив – Сюйп – Сен-Реми – Тиллой (зона ответственности XXXIX) – Вано – Соньи – Парньи (зона ответственности XLI).

8 июня штаб танковой группы переехал в Беньи.

9 июня, в день начала наступления 12-й армии, я выехал на наблюдательный пункт, расположенный к северо-востоку от Ретеля, чтобы лично наблюдать за продвижением пехоты и не пропустить момента, когда нужно будет выдвигать войска. С 5.00 до 10.00 не было видно ничего. Тогда я послал своих офицеров на соседние места, где тоже были намечены наступательные удары, чтобы выяснить, вышла ли пехота к Эне там. С обеих точек прорыва вокруг Ретеля я получил донесения, что наступление было отбито и что пехота сумела установить предмостные укрепления только в одном месте, углубившись на полтора-два километра – в окрестностях Шато-Порсьен. Я связался с начальником штаба 12-й армии, моим другом генералом фон Макензеном, и предложил ему ночью перебросить танки на другой берег в этом единственном месте, чтобы на следующее утро они были готовы к броску. Затем я отправился в Шато-Порсьен, заехав по пути в штаб III армейского корпуса генерала Гаазе, где получил краткий обзор ситуации. На месте, осмотрев предмостные укрепления, я направился к командиру моего XXXIX корпуса генералу Шмидту, который находился, вместе с генералом Кирхнером, чуть севернее самого городка. Мы обсудили вопросы продвижения 1-й бронетанковой и ее размещения внутри предмостных укреплений Шато-Порсьен. Было решено начать переброску с наступлением сумерек.

Вскоре после этого я встретил командира армии генерал-полковника Листа. По дороге ему попадались части 1-й бронетанковой дивизии, и он недовольно заметил мне, что многие танкисты сняли кители, а некоторые даже позволили себе купаться в реке. Далее генерал-полковник сердито вопрошал меня, почему мы до сих пор не пошли в атаку через предмостные укрепления. На основе только что полученных мной лично данных я ответил, что невозможно наступать через предмостные укрепления, которые до сих пор не захвачены или не расширены до нужных размеров. Далее я указал на то, что захват предмостных укреплений не входил в задачу моих танковых подразделений. Верный своей рыцарской природе, Лист тотчас же протянул мне руку в знак примирения и спокойно перешел к обсуждению текущих вопросов.

В штабе своей группы я пробыл недолго и вернулся к предмостным укреплениям в Шато-Порсьен, чтобы лично проконтролировать размещение моих танков и пообщаться с командиром действовавшей там пехотной дивизии. Генерала Лоха из 17-й пехотной дивизии я встретил на дальнем берегу, и мы согласовали с ним свои действия. На передовой я оставался до часу ночи, а затем навестил раненых бойцов из моих танковых и разведывательных подразделений, ожидавших отправки обратно через предмостные укрепления, и поехал обратно в свой штаб в Беньи, чтобы отдать распоряжения.

За день было возведено два небольших предмостных укрепления к западу и востоку от Шато-Порсьен. По ним можно было перебросить за реку 2-ю бронетанковую дивизию вместе с частями 1-й.

Наступление моих танков должно было начаться 10 июня в 6.30. Я находился к тому времени на передовой, подгоняя 1-ю стрелковую бригаду, которая отстала от наступающих войск. К моему удивлению, пехотинцы на передовой узнавали меня, и, когда я спросил откуда, выяснилось, что и офицеры и рядовые помнили меня еще с тех пор, когда я командовал 2-й бронетанковой дивизией, находясь в Вюрцбурге, этом некогда прекрасном, а ныне полностью разрушенном городе. Мы были очень рады увидеться вновь. Танки и пехота пошли в атаку одновременно, и все могли полностью полагаться друг на друга. Мы быстро продвинулись через Авансон и Таньон до Нёфлиза, что на реке Ретурн. На открытой местности танки практически не встречали сопротивления, поскольку, согласно своей новой тактике, французы сконцентрировали оборону в лесах и деревнях, а с открытой местности войска убрали вообще, пасуя перед нашими танками. Поэтому нашей пехоте приходилось ожесточенно сражаться на забаррикадированных улицах и среди деревенских домов, а танки, которым лишь доставлял небольшое неудобство эпизодический обстрел французской артиллерии с позиций, все еще удерживаемых французами на Ретельском фронте – в нашем тылу, – прошли до Ретурн и под Нёфлизом форсировали эту заболоченную реку, перегороженную дамбой. 1-я бронетанковая уверенно наступала теперь по обоим берегам Ретурн; южнее реки двигалась 1-я бронетанковая бригада, а севернее – стрелки Балка. Днем мы достигли Жюнивиля, где противник встретил нас контратакой силами крупного танкового соединения. Южнее Жюнивиля завязалось сражение, закончившееся часа через два в нашу пользу. Ближе к вечеру был взят и сам Жюнивиль, причем Балк лично захватил знамя французского полка. Неприятель был отброшен до Ла-Нёвиль. В ходе танкового сражения я лично пытался подбить французский танк модели «В» из трофейного 47-миллиметрового противотанкового орудия, но тщетно; все снаряды просто отскакивали от его толстой брони. Наши 37– и 20-миллиметровые орудия были против этого противника тем более беспомощны. В результате мы завершили этот бой с тяжелыми потерями.

Вечером произошла еще одна жестокая битва с вражескими танками, на этот раз – севернее Жюнивиля. Французы двигались со стороны Аннель на Перт с твердым намерением начать контрнаступление, но нам удалось разбить их.

2-я бронетанковая между тем пересекла Эну к западу от Шато-Порсьен и наступала в южном направлении. К вечеру ее подразделения дошли до линии Удилькур – Сент-Этьен. Подразделения корпуса Рейнхардта, которым удалось переправиться еще не во всех намеченных точках, двигались вслед за частями 1-й бронетанковой. Данные разведки позволяли предположить, что взятие Жюнивиля в скором времени положит конец сопротивлению противника в Ретеле, и тогда корпус Рейнхардта вновь обретет свободу действий.

Теперь штаб танковой группы расположился в лесу Буа-де-Севиньи, на Эне, к юго-востоку от Шато-Порсьен. Там я и заночевал. Я был полностью вымотан, рухнул на сноп соломы и уснул, не сняв даже фуражки. Заботливый, как всегда, Рибель поставил надо мной тент и выставил часовых, чтобы мне дали спокойно поспать хотя бы часа три.

Рано утром 11 июня я был в Ла-Нёвиль, командуя наступлением 1-й бронетанковой дивизии. Атака продвигалась как на учениях: артиллерийская подготовка, наступление танков и пехоты, окружение деревни и прорыв через Бетенвиль, – я хорошо помнил эту деревню по Первой мировой войне. Сопротивление неприятеля было наиболее стойким вдоль реки Сюипп. Противник предпринимал тщетные попытки контратаки, используя для этого около 50 танков, скорее всего, из 7-й легкой дивизии французов. Мы захватили деревни Норуа, Бен и Сен-Илер-ле-Пти.

Вторая бронетанковая дошла до Эпуа, 29-я мотопехотная углубилась в леса юго-западнее этой деревни. XLI армейский корпус Рейнхардта, продвигавшийся восточнее XXXIX, отразил нападение французов с фланга, совершенное силами 3-й механизированной и 3-й бронетанковой дивизий, переброшенных с Аргонн. Расправившись с врагом, корпус продолжил движение на юг.

Днем я получил сообщение, что главнокомандующий армией собирается посетить нашу танковую группу, и поспешил обратно. Когда я прибыл в штаб, генерал-полковник фон Браухич был уже там. Я рассказал ему о ситуации на фронте и о наших планах. Никаких новых указаний я не получил. Вечером штаб переместился в Жюнивиль.

12 июня мы продолжили наступление. XXXIX армейский корпус получил приказ продвигаться на Шалон-на-Марне силами 2-й бронетанковой дивизии и на Витри-ле-Франсуа силами 1-й бронетанковой и 29-й мотопехотной. XLI армейский корпус должен был на своем правом фланге пробиваться через Сомму – Пи на Сюипп.

Наше продвижение затруднялось стремительным движением следовавшей за нами пехоты. Пехотные подразделения добрались уже до Эны и местами упирались прямо в танковые части. Разграничительные линии между дивизиями не были достаточно ясно определены, из-за чего возникали недоразумения. Мы посылали в штаб армии просьбы разобраться с этой ситуацией – ответа не было. На всех точках переправы через Сюипп наблюдались оживленные сцены. Все хотели идти первыми – и танкисты и пехота. Храбрые пехотинцы шли маршем день и ночь – так им хотелось добраться до врага. Утром мы прошли столь памятные мне по осени 1917 года Шампанские горы. Я побывал в 29-й мотопехотной, которая только что появилась на фронте. Командовал ею генерал барон фон Лангерман; я застал его на северном краю лагеря Мурмелон-ле-Гран за отдачей разведывательному батальону приказов о наступлении на лагерь. Присутствовали все командиры подразделений, и приказы были четкими и ясными. Впечатление на меня это произвело очень хорошее. Со спокойной душой я поехал во 2-ю бронетанковую в Шалон-на-Марне.

Когда я прибыл на место, дивизия только что дошла до Шалона. Авангард наших разведчиков захватил нетронутым мост через Марну, но, ко сожалению, они не проверили мост на предмет мин, хотя и имели на этот счет строгие предписания. В результате мост взорвался под нашими войсками, и мы понесли потери, которых могло бы и не быть.

Обсуждая планы дальнейшего наступления с генералом Фейелем, я получил вызов обратно в штаб, где ждали прибытия главнокомандующего группой армий генерал-полковника фон Рундштедта.

К вечеру 1-я бронетанковая достигла Бюсси-ле-Шато. Солдаты получили приказ наступать на Этрепи, на канале Рейн – Марна.

В этот день корпус Рейнхардта вел оборонительные бои с врагом, нанесшим удар с запада, с Аргонн. Во второй половине дня я побывал в дивизиях этого корпуса, в окрестностях Машо, и смог таким образом лично одобрить принятые меры. Мы захватили Суэн, Таюр и Манр. По дороге обратно в штаб танковой группы я снова стал свидетелем того, как продвижению наших наступающих войск мешает рвущаяся вперед пехота. И вновь мои попытки решить эти проблемы через командование 12-й армии оказались тщетными.

Теперь танковая группа стала ежедневно получать приказы, которые противоречили один другому. То нам предписывалось свернуть на восток, то – продолжать движение на юг… Сначала мы должны были внезапным штурмом взять Верден, затем – продолжать наступление в южном направлении, потом – свернуть на восток к Сен-Миелю и опять вернуться к наступлению на юг. Больше всего от этих колебаний страдал корпус Рейнхардта. Курс, которым следовал корпус Шмидта, я оставлял неизменно южным, чтобы хоть часть войск моей танковой группы могла быть приверженной единой цели.

13 июня я впервые побывал в корпусе Рейнхардта, в его 6-й и 8-й бронетанковых дивизиях, которые все еще сражались с вражескими частями, подошедшими из Вердена и Аргонн. К вечеру я отправился на поиски штаба 1-й бронетанковой дивизии, которая добралась до канала Рейн – Марна возле Этрепи. Командование XXXIX армейского корпуса приказало дивизии не пересекать канала. Я об этом приказе не знал; а если бы знал, то не одобрил бы его. Под Этрепи я встретил Балка, неутомимого командира авангарда 1-й бронетанковой, и спросил его, навел ли он мост через канал. Он ответил, что да, навел. Тогда я спросил, установил ли он на том берегу предмостные укрепления, и он, с некоторой заминкой, ответил, что да, установил. Его сдержанность меня удивила, и я спросил, можно ли проехать к этим укреплениям на машине. Глядя на меня с недоверием, он очень осторожно ответил: да, можно. И мы отправились туда. Среди укреплений я встретил офицера инженерных войск лейтенанта Вебера, который, рискуя жизнью, пытался предотвратить подрыв моста, и командира стрелкового батальона, установившего укрепления, капитана Экингера. Я имел честь вручить этим храбрым офицерам по Железному кресту. Потом я спросил Балка, отчего остановилось продвижение вперед, и только теперь узнал о приказе по корпусу. Вот почему Балк выглядел так настороженно – он проник дальше, чем полагалось, и боялся наказания с моей стороны.

И вновь, как и в Бувельмоне, наш прорыв был почти завершен. И снова времени для колебаний не оставалось. Балк высказал мне свою оценку неприятеля – в его секторе канал защищали чернокожие солдаты, практически лишенные артиллерии. Я отдал приказ наступать на Сен-Дизье и пообещал лично известить о своем приказе командиров дивизии и корпуса. И Балк пошел в атаку. Я же вернулся в штаб дивизии и приказал немедленно бросить всю дивизию вперед, после чего известил о своих приказах 1-й бронетанковой генерала Шмидта.

Конец ознакомительного фрагмента.