Воспоминания незнаменитого. Живу, как можется. 5. Я – музыкант (Шимон Гойзман)

5. Я – музыкант

Лишь в конце сентября мы снова оказались в родном институте и вернулись к обычной учебе. Я, как, наверно, и другие «целинники», сразу же попал под перекрестные расспросы тех, кто на целину не ездил. Впрочем, вопросы не отличались разнообразием: сколько заработал, велик ли был урожай и тому подобные. Только лишь Вова Афанасьев с Аллой, которые это лето провели с дочкой в Дмитриеве, и Володя Букингольц, студент-инвалид, искореженный полиомиелитом, задавали мне вопросы иного толка: «Что за люди там работают? Остались ли на этих землях казахи? Какие взаимоотношения между целинниками?..»

Однако через несколько дней наша мирная учеба была прервана. По институту был объявлен приказ: с такого-то числа всеобщий выезд в колхозы на уборку урожая картофеля сроком на месяц! Я был в отчаянии: на целине я весь пообносился, не было у меня ни сапог – всесезонной сельской обуви, ни теплых вещей, подходящих для осенней работы в поле.

Спасение пришло с неожиданной стороны – меня выручил Володя Букингольц, с которым я близко познакомился еще на первом курсе. Этот незаурядный человечек, невзирая на свое уродство (горб спереди и горб сзади, большая, вросшая в плечи голова, коротенькие ножки разной длины), имел удивительно веселый и неунывающий нрав, обладал хорошей коллекцией грампластинок с джазовой музыкой, живо интересовался литературой. Володя был неистощим на всякую студенческую инициативу, и не зря все годы учебы он был неизменным членом профкома института. Этой весной Букингольц закончил истфил. При распределении на работу ему безжалостно предложили сельскую глубинку, несмотря на то, что он явно не может даже сам себя обслуживать – ему голову моет мама! И вот, тяжело опираясь на палку при ходьбе и при этом сильно раскачиваясь с боку на бок, Букингольц снова маячит в коридорах института. Оказалось, что в надежде получить таки в будущем место в городской школе Володя снова поступил в Пединститут, но теперь уже на географический факультет. И вот он ловит меня на лестничной площадке и от имени профкома предлагает съездить в командировку! И не куда-нибудь, а домой, в Киев, чтобы закупить там и привезти в Курск комплект инструментов для духового оркестра.

– Ты как-то сожалел, что в институте нет джазового оркестра? Так давай для начала организуем духовой, а там посмотрим! Ты мне рассказывал, что эти инструменты в Киеве делают? Вот и езжай! Две недели тебе на это дело хватит?

Я был огорошен таким предложением, но, конечно, согласился немедленно. В прошлом учебном году, будучи членом жюри на смотре художественной самодеятельности, Букингольц с восторгом отозвался о нашем выступлении и пошутил, что в нашем репертуаре только выступления джазового оркестра не хватает. Я же тогда, как любитель джаза, вполне серьезно высказал свое сожаление по этому поводу. Вот он и припомнил этот разговор.

Так тогда и вышло, что Ася и все мои друзья-товарищи поехали в колхоз на картошку, а я – в Киев, в первую в своей жизни командировку. По приезде в Киев выяснилось, что купить на заводе инструменты не так уж и просто. Духовые оркестры завод больше не выпускает, переключившись, в основном, на производство магнитофонов. «Только несколько нераспроданных комплектов инструментов еще болтаются где-то в музыкальных магазинах. Ищите там», – бесстрастно предложили мне сотрудники заводского отдела сбыта. Пошел и нашел. Однако в каждом музыкальном магазине мне твердо говорили, что покупка оркестра возможна только за наличные деньги. А их у меня, естественно, не было. Я впал, уж было, в полное уныние, но тут вмешалась моя тетя Рая, которая давно работала в ателье индивидуального пошива на приеме и выдаче заказов.

– Не волнуйся! У меня есть на примете одна постоянная заказчица, жена директора того завода. Так я попрошу ее, и она все тебе сделает!

Делать нечего – оставалось только ждать известий от Раи. Забежал как-то вечером ко мне неуловимый Алик. Встретились радостно. Я выложил ему весь ворох моих впечатлений о целине, куда он принципиально не поехал, и про Асю, с которой я познакомился и подружился на целине. А он рассказал мне о летних туристских походах и, кстати, пропел новую песенку о целине, которую привез оттуда:

Алик пел восточную протяжную мелодию своим высоким тенором, а меня заставил изображать аккомпанирующий мужской хор со словами: «Тумба-тумба раз, и тумба-тумба раз, и…» Получалось смешно и красиво. На прощанье он сказал мне по секрету, что, возможно, уже к концу этого года они с Мерой поженятся.

Через несколько дней Рая предложила мне, не мешкая, снова навестить отдел сбыта завода и идти прямо к начальнику. Начальник отдела сбыта встретил меня приветливо:

– Вы знаете? Вам повезло! Как раз один магазин вернул нам комплект духовых инструментов!

– ????

– Так, ерунда, придрались к чему-то. Вы не волнуйтесь оркестр весь в порядке. Возьмете?

Счастью моему не было предела. Пораженный простотой, с которой вот так, по-семейному решаются любые проблемы, я помчался на почту, и немедленно телеграфировал в Курск номер счета завода для оплаты оркестра. А еще через несколько дней я уже благополучно сдал в профком на хранение два тяжелых дощатых ящика. Ящики были громадные: в одном лежали два баса-геликона, а в другом остальной комплект труб, альтов, теноров, баритонов и даже большой барабан. Моя первая командировка закончилась, и, бесцельно послонявшись некоторое время по пустующим коридорам института, я снова забрался в библиотеку под бочок к любимой кафельной стенке, ожидая не столько возобновления занятий, как возвращения Аси из колхоза. Да-да, именно так. Я сам себе каждый день удивлялся все больше и больше, почувствовав, что мне просто ее не хватает! «Интересно, чувствует ли Ася там, в колхозе такую же тоску по мне?» – робко думал я. Но рано или поздно жизнь возвращается в свою привычную колею. Студенты вернулись из колхоза, в институте возобновились занятия. Радостно встретившись с Асей, я стал ежедневно и подолгу гулять с ней по улицам, каждый раз оттягивая момент расставания. Как-то Ася, пожаловавшись, что уже замерзла, и предложила мне зайти к ним домой, погреться. Перспектива знакомства с ее родителями меня несколько испугала. И я отказался. Не то, чтобы я оробел. Нет. Просто мне вспомнились настойчивые попытки моих родителей (в основном, мамы) познакомить меня в Киеве с какой-нибудь обязательно еврейской девочкой. А когда я познакомился-таки с одной еврейской девочкой из Майкиного класса и начал встречаться с ней, то тетя Гитя немедленно донесла об этом моим, и они втроем устроили подробную разборку моральных качеств ее родителей, как будто вопрос о моей женитьбе стоит уже на повестке дня. После этого мне вообще перехотелось с этой девочкой встречаться! Вспомнилось, как мои родители пытались вмешаться в Алкину судьбу, когда она решила выйти замуж за русского.

Что я знал о родителях Аси? Знал из ее рассказов, что папа у Аси выходец из степного Оребуржья, а мама – из северной Вологодчины, что у них всегда было много друзей и знакомых из числа еврейских семей, и никогда в доме не было слышно плохого слова о евреях. Но одно дело – друзья-знакомые, а другое дело – возможное будущее своей дочери. И я представил себе, как после моего знакомства с родителями, те в присутствии Аси сразу начнут перемывать мои кости и промывать ее мозги, быть может, даже приговаривая: «Вот, выйдешь замуж за такого, народишь еврейчиков!». Нет уж. Нечего пока вмешивать в наши отношения родителей. Но как-то я, не спеша, провожал, как обычно, Асю домой после лекций. Шел мелкий неприятный дождичек. Жила Ася на центральной улице Ленина в полуподвальной квартире двухэтажного старинного дома. Мы спрятались от дождика в приямке, в сенцах у ее дверей, и она вновь пригласила меня к себе. И я отважился. Нас, приветливо улыбаясь, встретила Асина мама, крупная женщина с папиросой в зубах. Впрочем, это меня не удивило, так как по рассказам Аси я уже знал, что ее мама и папа курят.

– Анна Евграфовна, – приветливо улыбаясь, представилась она. – Вы тут посидите, а я пойду, чай поставлю.

И она вышла в прихожую, где гудела растопленная к обеду печь (прихожая служила одновременно и кухней). Так прошло мое знакомство с мамой – очень просто, без всякой натянутости. Более того, я даже не заметил на себе ее какого-либо заинтересованного, оценивающего взгляда. Не успели мы приступить к чаю, как пришел и Асин папа, оказавшийся довольно высоким худощавым человеком. Алексей Сергеевич, так звали Асиного папу, радостно засуетился:

– Что же это вы тут? Чай собираетесь пить? Да мы тут и водочки с молодым человеком за знакомство выпить можем, – сочным баритоном заявил он, доставая из буфета початую бутылку и два маленьких пластмассовых «наперстка». – Мы так, по маленькой… А то мне еще на работу надо идти (я на обед каждый день домой захожу).

Выпили, закусили, точнее, очень плотно поели… И так мне сразу стало тепло и приятно от этой непринужденной и домашней обстановки, по которой я, откровенно, соскучился, что больше я уже никогда не отказывался от Асиных приглашений. Лишь изредка у меня мелькала тревожная мысль о том, что я утрачиваю чувство меры, и становлюсь чуть ли не нахлебником в этой семье. Тогда я на какое-то время придумывал разные отговорки от визитов в обеденное время. Потом забывался и снова частил с визитами. Ведь отказаться от общения с Асей я уже никак не мог, все это было для меня не так-то просто. Самой веской отговоркой были, конечно, репетиции духового оркестра. Дело в том, что уже к моменту возобновления занятий в институте профком подыскал и принял на работу в институт руководителя будущего институтского духового оркестра. Меня тогда вызвал в профком его председатель Мишка Маслов (студент-старшекурсник с истфила) и представил:

– Вячеслав Седых, кларнетист эстрадного оркестра при кинотеатре «Комсомолец». Так вот он твердо заявил нам, что дает гарантию: уже к новому 1957 году в институте будет играть свой духовой оркестр. Так что, набирай желающих учиться.

– А почему я?

– А кто же еще? Инструменты привез кто? Ты, – со смехом вмешался сидевший тут же Букингольц. – К тому же я знаю, что ты любишь это дело. Сам мне рассказывал.

И я начал агитировать своих друзей студентов-вечерников:

– Должны же мы, чёрт возьми, зажить, наконец, полнокровной студенческой жизнью!? А то только ворчим по углам, что в столицах де студенты живут весело, как в песне поется, «от сессии до сессии…», а мы, мол, – провинция. Да, Курск – это провинция, но мы сами должны поднять себя на другой уровень жизни! – И я выразительно посмотрел на Петрована: – Иначе тут кое-кто скоро сопьется со скуки. В общем, сагитировал.

На первую репетиции я привел в профком Игоря Покидько, Петрована, Володю Юрьева, Виталия Романюка и еще четверых студентов-вечерников. Высокий в болтающемся на худых плечах пиджаке Слава Седых стоял у окна и, положив кларнет на выдающийся вперед тяжелый подбородок, играл увертюру к кинофильму «Дети капитана Гранта». Играл он мастерски, и душа моя буквально таяла от удовольствия. Увидев нас, он отложил кларнет в сторону и начал по очереди проверять каждого на наличие слуха:

– А ну-ка спой за мной следом: «тря-трям-таря-ря», – запел он сиплым тенорком какую-то простенькую песенку.

И каждый из нас пытался в меру сил повторить за ним эту нехитрую мелодию.

– Так, у Гойзмана и у Романюка слух отличный, у остальных слух тоже есть, но… так себе, – объявил он. – А у тебя, Юрьев, слуха нет совсем, ты, блин, больше не приходи сюда.

Далее всем, у кого слух «так себе», он раздал альты, теноры и баритоны и показал, как надо извлекать из этих дудок благопристойные звуки и играть простейшие гаммы.

– Главное, ребята, запомните: вы – аккомпанемент и, чтоб лабать марш, вам надо вместе с каждым ударом большого барабана научиться говорить через мундштук «Ис-та, Ис-та, Ис-та, Ис-та» а если лабаете вальс, – то: «Ис-та-та, Ис-та-та». Понятно? А вы, Петров, на басу с каждым ударом барабана должны выдавать короткое «Пу». Понятно?

– А что означает глагол «Лабать»? – с невинным видом спросил филолог Романюк.

– Лабать – это по-нашему, по-музыкальному означает «играть», а музыкант – «лабух».

– А кто будет, простите меня, лабать на трубах? – спросил Игорь Покидько, указывая на сиротливо лежащие на стуле элегантные инструменты ручищей, два пальца которой держали за раструб маленький альт.

– На трубы, когда надо будет, я своих знакомых лабухов приглашу. А вам, Сеничка и Виталик, – сказал он, обращаясь ко мне и Романюку, – предлагаю учиться на солирующих инструментах – на кларнетах. Согласны? Слух у вас, что надо. И если будете упорно трудиться, то я из вас, блин, чуваков, быстро классных лабухов сделаю.

Так я начал учиться игре на кларнете. Мой папа музыкального слуха не имел, но почему-то все время стремился поддержать музыкантскую традицию нашей семьи, и очень хотел, чтобы я научился играть на скрипке. Над моей кушеткой на толстом гвозде, вбитом в заднюю стенку платяного шкафа, всегда висела привезенная с войны дядей Юрой трофейная скрипка в солидном черном футляре. Висела она, как напоминание и как символ фамилии «Гойзманы – музыканты». Помнится, мне было уже тринадцать или четырнадцать лет, когда папа, не взирая на денежные затруднения, несколько раз нанимал для меня учителей. Они приходили к нам домой по вечерам, и я усердно играл монотонные этюды по старинным нотам, которые подарил мне мой двоюродный дед Лазарь Гойзман. С последним учителем я достиг даже кое-каких успехов: мы играли с ним дуэтом что-то из Моцарта. Но я никак не смог осилить прием игры «вибрато», без которого скрипка не пела, а скрипела. И учитель от бессилия начал бить меня своим смычком по пальцам! Однако его смычок, прежде всего, ударил по моей подростковой гордости, и после этого учиться на скрипке я решительно отказался. Зато Слава был очень доволен тем, что я знаком с нотной грамотой и мне не надо рассказывать, что такое гаммы и какая от них польза. Он сразу вручил нам с Виталиком ноты вальса «Осенний сон» и марша «Вперед»:

– Здесь партии первого и второго кларнетов. Учите! Это мы будем на новый год играть. А для разминки перед каждой репетицией играйте, блин, вот эти гаммы.

На звуки, доносившиеся с репетиций духового оркестра, стали подходить еще добровольцы. Особенно я обрадовался, когда к нам пришел Володя Медведев с дневного физмата, который еще у себя в родном Льгове играл на баритоне в школьном духовом оркестре, а затем в институте нашлись и свои трубачи – преподаватель психологии Лев Ильич Уманский и еще два студента – Ваня Уваров и Гена Сычев.

Вот только времени на учебу катастрофически не хватало. Обнаружив, что Ася не выбрасывает свои прошлогодние конспекты, я решил выгадывать время за счет посещения своих лекций. Зачем они мне нужны, если у Аси все тщательно законспектировано!? И я теперь стал частенько засиживаться допоздна в Асином доме за разбором этих конспектов.

Ася. Декабрь 1956 года

В один из таких поздних декабрьских вечеров, долго, как всегда, расставаясь в дверях, я неуклюже объяснился Асе в любви, и тут же сбежал, опасаясь услышать от нее какой-нибудь скоропалительный ответ. Лишь на следующий день, когда мы встретились снова, я услышал от нее робкий то ли намек, то ли ответ о взаимности ее чувств ко мне. Я был счастлив! Когда же в середине декабря Анна Евграфовна собрала всех родственников на семейный праздник по случаю своего 50-летия, то, естественным образом, на него был приглашен и я. Тут я увидел все семейство в сборе (или меня все увидели?). На тесное застолье пришли Нина Евграфовна с мужем, вдовые сестры Клавдия Евграфовна и Александра Евграфовна и даже двоюродная ее сестра с мужем, двоюродный брат Аси – Юрий с беременной женой и дочерью. После традиционных тостов почти вся семья запела русские народные песни и романсы. Я был удивлен профессиональной слаженностью семейного хора, в который вплелся и мой голосок. В какой-то момент, как мне показалось, все обратили и на меня поощрительное внимание: Нина Евграфовна запела мало кому известную народную песню «Во кузнице два кузнеца, молодые кузнеца…», а ее поддержал, всем на удивление, только один я, пропев к тому же под дружный хохот и вовсе никому не знакомый последний куплет песни, в котором «…рассукин сын таракан проел Дуне сарафан на самой заднице».

Новогодний бал в институте прошел-таки в сопровождении собственного духового оркестра. Мы со своими пультами и нотами расселись на лестничной площадке, а в широком коридоре перед нами проплывали вальсирующие пары, и среди них изредка перед оркестром оказывалась и Ася с какой-то подругой-партнершей. И на ее лице была самозабвенная мечтательная улыбка. И я счастливо улыбался, кося на нее взгляд. Чуть ли не ежедневно наблюдая новую для меня семью Аси и всю ее многочисленную родню, я так естественно представлял свое будущее в этой среде, что готов был немедленно предложить Асе руку и сердце. Вот и от Алика из Киева пришло известие, что он в канун нового года женился (кстати, прямо в день его свадьбы объявился отец Меры, которого они с мамой считали погибшим. Оказывается, он многие годы без суда и следствия отбывал срок где-то на Севере, и только сейчас его реабилитировали и отпустили домой). Но одно дело сирота Алик, к тому же студент четвертого курса, а другое дело – я. Трезвое понимание, что создание новой семьи может осуществиться только после окончания Асей института, заставляло меня отложить свои мечты на более далекую перспективу.

В начале 1957 года зашел в профком Слава Седых и сообщил по секрету: «Тут один старый цыган-музыкант умер, Иван Пономарев, а его жена продает оптом четыре очень хороших музыкальных инструмента: старинный кларнет из настоящего черного дерева, серебряный саксофон-тенор, помповую трубу и тромбон с кварт-вентилем! И за все про все – двадцать тысяч рублей! Только надо поспешить – такие инструменты у нас в стране не выпускаются, и охотники на них могут быстро найтись; если не в Курске, то в другом городе».

Мишка Маслов и Володя Букингольц сразу же загорелись идеей создания в институте своего эстрадного оркестра (слово джазовый в те годы из русского языка старательно изгонялось!). Вот лишь одна беда – такие большие деньги профком мог тратить только путем банковского перечисления, а вдова признавала только наличные. И тут я подумал: «А в комиссионный магазин банковское перечисление сделать можно?» Немедленно Маслов позвонил в комиссионный. Увы. Оказалось, что перечисления можно делать во все магазины, кроме комиссионных. А я уж размечтался, было взять в руки саксофон! В тот день провожал я Асю домой после лекций в грустном настроении. Но Ася предложила мне посоветоваться с ее папой: он ведь главный бухгалтер Горпромторга! Может быть, что-нибудь подскажет? Пришлось обратиться к Алексею Сергеевичу. После того, как я ему изложил не только ситуацию, но и свои мечты о деревянном кларнете и серебряном саксофоне, Алексей Сергеевич, немного поразмыслив, решительно изрек на своем, очевидно, оренбургском наречии: «Да, однова дыхнуть!», что означало: «Очень просто, сделаем!». И действительно, вскоре, в порядке исключения, Горпромторг выделил магазину №5 (без указания слова «Комиссионный») лимит на прием средств по перечислению.

Радости моей не было предела, когда в моих руках оказался кларнет немецкой фирмы Arthur Ubel из настоящего эбенового дерева, а не какая-то там дудка производства Киевского Музкомбината из черной пластмассы! Деревянный кларнет позволял играть значительно громче, и звуки были красивее! Вскоре в стенах нашего института появился и руководитель эстрадного оркестра – Аркадий Русанов. Впрочем, свою главную задачу он видел лишь в обеспечении нас партитурами музыкальных пьес, а обучал меня игре на саксофоне все равно тот же Слава Седых.

После зимней экзаменационной сессии, которую я сдавал на этот раз с большим трудом, снова начались репетиции к предстоящему традиционному смотру самодеятельности. На этот раз в профкоме решили раздробить коллектив самодеятельных артистов вечернего отделения, влив их в коллективы соответствующих факультетов дневного. Кончилось это тем, что вся группа хористов-вечерников влилась в хор физмата, включая и филолога Романюка, да одна студентка вечернего истфила согласилась исполнить со мной ноктюрн Чайковского в переложении для фортепиано и кларнета. Остальные вечерники участвовать в самодеятельности дневного физмата отказались. На репетициях дуэта Слава меня постоянно отчитывал, обучая все тому же приему игры с проклятым «вибрато»:

– Ну, разве это кларнет? Это у тебя какая-то азербайджанская зурна получается. Звук должен чуть-чуть вибрировать! Чтоб было красиво! И вообще, ты понимаешь, что такое ноктюрн? Это в переводе с иностранного – ночная песня! Поэтому ты кларнетом петь должен! Вот ты только представь себе: ночь; осень; дождь и грязь кругом, и пьяный чувак идет; ему трудно, он спотыкается, ляпается в одну лужу, в другую; встает, шатается и дальше идет; и ни одна собака помочь ему не хочет…

Он тут же взял кларнет и показал, как этот ноктюрн, по его мнению, должен звучать. Я изумленно слушал его игру! Несмотря на весьма своеобразную словесную интерпретацию ноктюрна, от его игры у меня мурашки по телу шли, и слезы на глаза наворачивались. Нет, мне так никогда, наверно, не сыграть.

Первомайская демонстрация 1957 года

Для руководства хором физмата был приглашен студент-третьекурсник Курского музучилища Стасик Чаговец. Я впервые увидел, что значит по-настоящему работать с хором! Он предложил нам для исполнения четырехголосное произведение Дунаевского «Летите, голуби, летите» и мы пели свои сложные, непохожие партии и получали истинное удовольствие, слушая гармонию сливающихся воедино голосов. На смотре наш хор имел потрясающий успех. Нас даже обещали послать на Всемирный Фестиваль молодежи, который должен был пройти этим летом в Москве. Блеснули физматовцы и искрометными плясками, где Ася была, как всегда, в солистках. Да! Забыл еще упомянуть о своем первом сольном выступлении! На этом смотре я участвовал в номере «Фокусы»: помню, вышел я на сцену один и начал на саксофоне играть бесконечную заунывную восточную мелодию, затем на сцене появился в чалме «известный индийский факир» Абу-Али-Адибей ибн Шойтов и его ассистент Даня Якиревич3 с висящей на шее гигантской двухметровой логарифмической линейкой – взятым напрокат в математическом кабинете наглядным пособием. Факир прогнозировал будущее, отвечая на самые различные вопросы конферансье, например:

– Уважаемый факир Абу-Али-Адибей ибн Шойтов, назовите фамилию будущей жены Вашего ассистента!

Факир несколько раз тащил ползунок логарифмической линейки из одного ее края в другой, и в момент, когда я прервал игру, торжественно провозгласил: «Фамилия его будущей жены – Якиревич!»