Воспоминания незнаменитого. Живу, как можется. 4. Целина (Шимон Гойзман)

4. Целина

По прибытии в Акмолинск выяснилось, что нас, студентов Пединститута и электромеханического техникума, определили в зерносовхоз «Калининский». Добирались мы до него очень сложно. Сначала наш эшелон поехал назад до станции Атбасар, а там мы пересели на армейские грузовые машины, открытые кузова которых были устланы соломой, и долго ехали, весело глотая густую пыль разбитых целинных дорог. Позднее мы выяснили, что в 50 километрах от нас есть железнодорожная станция Джаксы, мимо которой мы уже проезжали на поезде. Но это было позднее.

Центральная усадьба зерносовхоза представляла собой широкую, хорошо спланированную улицу из двадцати или тридцати рассчитанных на две семьи одноэтажных домов. В начале улицы находилась площадь с конторой зерносовхоза. Возле конторы мы побросали в кучу все наши рюкзаки и чемоданы, затем прихватив фотоаппарат, мы с Асей и другими девочками побрели осматривать местные достопримечательности. Рядом с конторой стояли отдельные домики: столовая, магазинчик и медицинское заведение под названием «Медпункт». Напротив конторы – два солидных кирпичных корпуса заводского типа. Заглянув туда, я неожиданно увидел милые моему сердцу токарные станки и прочее заводское оборудование. На улице тихо, ни души. Оно и понятно – стариков и старух, сидящих обычно на лавочках перед деревенскими домами, в молодежном совхозе нет, а все бывшие комсомольцы-добровольцы, конечно, на работе. Традиционных кур и петухов, разгуливающих обычно по сельским улицам, тоже не было. Кому за ними ухаживать? В противоположном конце улицы находился небольшой домик с вывеской «Молокозавод» и парк культуры. Вход в парк культуры обозначался двумя деревянными столбами с натянутым на них красным полотнищем, на котором белыми буквами был начертан лозунг «ПРИВЕТ ТРУЖЕННИКАМ СОВХОЗА». Сразу за столбами мы увидели хорошо утоптанную танцевальную площадку, а за ней – несколько десятков низкорослых корявых березок. А далее за парком, куда не кинь взгляд, лежало плоское, как блин, тянущееся до самого горизонта поле с непривычно низкорослой пшеницей. Лилёчек-Колобочек сразу же попросила меня сфотографировать всех девочек-вечерниц на память у входа в парк, а Асе я предложил сфотографироваться возле березок.

Наконец перед нами, устало рассевшимися на своих рюкзаках и чемоданах, выступил высокий ярко-рыжий еврей, который представился, как главный инженер зерносовхоза Иванов. Лицо его мне показалось очень знакомым. Где я мог его видеть? Между тем, этот Иванов вкратце охарактеризовал свой зерносовхоз, как самый крупный и самый передовой во всей Акмолинской области. Он с гордостью доложил нам, что совхоз основали киевские и донецкие комсомольцы, что ширина земли, занятой совхозом, 14 километров, а длина – 55 километров, что только у них есть такие солидные мастерские по ремонту техники (взмах рукой в сторону заводских корпусов), такое количество домов (взмах рукой вдоль улицы). А в завершение своей речи он сообщил, что питаться мы будем там (взмах рукой в сторону столовой), папиросы и всякие, там, помады покупать – там (взмах рукой в сторону магазинчика), а жить будем на квартирах целинников (взмах рукой куда-то в небо) по два – три человека на семью.

– А теперь заходите по очереди в контору, где каждый из вас получит аванс 100 рублей. Такой аванс вы будете получать здесь раз в 10 дней, чтобы вам было чем расплачиваться в столовой и в магазине.

Вскоре выяснилось, что в совхозе на всю нашу ораву семей не хватит, и студентов-вечерников Пединститута и студентов электромеханического техникума поселят в палатках на первом отделении совхоза, которое находится рядом, всего в 18 километрах от Центральной усадьбы.

После сытного столовского то ли обеда то ли ужина я помог Асе и Людмиле, которую Ася смешно называла Лютиком, донести вещи до домика, в котором им предстояло жить. Затем, с сожалением расставшись с Асей, примкнул я к своим товарищам, которые уже грузили в кузов армейского грузовика матрацы и матерчатые тюки с комплектами военных шестиместных палаток. И снова в путь-дорогу.

Уже в сумерках нас привезли на нужное место: ряд из трех или четырех утлых казахских домишек с плоскими крышами, на которых густо росли какие-то высокие травы, высокий и длинный стог сена, вдали – смутно виднеющиеся длинные строения, очевидно, амбары. И больше ничего.

Под руководством опытных солдат-шоферов, которые с явным удовольствием заигрывали с нашими девчонками, мы быстро научились устанавливать палатки. Установили палатки и себе, и девочкам, закинули в палатки вещи, расстелили казенные матрацы и тут же повалились в мертвецком сне.

В первые дни нас ежедневно возили работать на Центральную усадьбу. Заезжали за нами одни и те же шофера-солдаты, с которыми мы все быстро перезнакомились. Оказывается, их вместе со своими автомашинами прикомандировали сюда на все время уборки урожая. Новенькие грузовые машины с высокими бортами нам, ребятам, показались необычными и солдаты, удовлетворяя наше любопытство, с гордостью пояснили, что это американские «Студебеккеры», которые попали в страну еще во время войны по «Ленд-лизу»: «С тех самых пор так и ходят. Хоть бы что, без всякого ремонта»!

Каждое утро солдаты лихо осаживали свои студебеккеры у входа в столовую и мы высыпались из кузовов, спеша поскорее занять очередь «к заветной стойке». Потом на этих же студебеккерах нас везли в поле на прополку (совершенно не нужная работа!). Там я неизменно, конечно, оказывался рядом с Асей. Затем на студебеккерах же – на обед в столовую. Впрочем, скоро стало ясно, что ста рублей на десять дней явно не хватает. А когда перед самым вторым авансом денег на обеды у меня совсем не стало, Ася выручила: пригласила меня к себе и сытно накормила гречневой кашей с молоком. Ася и Лютик оказались опытными в хозяйственных тратах, и вместо хождения в столовую готовили себе еду дома, покупая продукты в магазине и на молокозаводе. Жили они на квартире у молодой хохлушки, которая сидела дома с годовалым, непрерывно истошно орущим Колэсыком.

– А вы ж из якых мисць будэтэ? – полюбопытствовал я, переходя на украинский язык.

– Мы з Черниговской области, – охотно ответила мне хозяйка, кормя манной кашей своего Колэсыка.

– Так вы не из первоцелинников?

– Та не… Ти первые, воны горожане булы. Писля первого же урожаю уси уйихалы. Од первоцелинников осталось только одно начальство (бо воны партейные!) да Володька-тракторист, шчо вон биля дорогы пьяный спыть. А мы сэляне. Мы до земли привычные.

– А чего же вы сюда приехали, – не унимался я. – Или в вашем черниговском колхозе работы не было?

– Та не… Работа была. Просто всем нам, кто сюда записался, паспорта выдали. Теперь мы с паспортами, как все свободные люди. Да и хата теперь у нас своя… без свекрови, – захихикала хохлушка, стыдливо прикрывая рот краем белого платочка.

«Вот так! – отметил я про себя. – Значит, не удастся мне познакомиться с высокосознательными комсомольцами, которые пели весёлые и бравурные песни, а в переывах между песнями пахали, сеяли и, стоя в эффектной позе на мостике комбайна, убирали урожай. Из городских мальчиков и девочек романтика быстро выветрилась, а на смену им приехали далекие от романтики специалисты со своими меркантильными интересами. Значит, и начальство не прочь бы вернуться в Киев к своим семьям, да партия не разрешает!» На следующей неделе армада комбайнов нашего совхоза выехала на поля и приступила к уборке урожая. Нам же велели стать на разгрузку машин, привозивших пшеницу прямо из-под комбайнов на ток Первого отделения. Поездки в Центральную усадьбу прекратились – теперь к нам в полдень регулярно стал приезжать оттуда трактор, на прицепе которого отчаянно болтался вагон-магазинчик, забитый консервами и прочей едой.

Своим бригадиром мы единогласно избрали Игоря Покидько, а руководил всеми работами высокий рябой казах Тапай – заведующий током. Несколько студебеккеров, груженных до самого верха зерном, одновременно заезжали на ток, солдаты-шофера ловко открывали задний борт, а мы быстро вскарабкивались в кузов и очень быстро освобождали его, сбрасывая на асфальтовый ток деревянными лопатами и совками зерно. Студебеккеры спешили назад к комбайнам, а мы спешили до приезда новых машин собрать все сброшенное нами кое-как зерно в длинные параллельные бурты.

Уборка шла и днем, и ночью, без выходных дней. И мы работали так же, посменно, по 12 часов в сутки. Вот только питались скудно, в основном, консервами. Однажды, когда мы днем после ночной смены спали в палатке, меня разбудил громкий гогот гусей.

– У, сволочи, спать не дают. Кыш отсюда! – ругнулся сквозь сон лежащий напротив меня Семка Коростышевский.

На минуту стало тихо, но тут же в полог палатки просунулась очередная гусиная голова и произнесла свое традиционное приветствие: «Га-га». Семка не выдержал, изловчился, схватил гуся за глотку, и гусь, не произнося больше ни звука, скоропостижно скончался.

– Ну, и ловок же ты! – высказал я Семке свое восхищение. – Гусь даже не успел Тапая на помощь позвать!

– Чтоб гусь перед смертью не волновался и не устраивал ненужные истерики, надо знать на какое место глотки давить, – словоохотливо пояснил Семка. – Мне в Киеве это показывал сам резник синагоги, что на Подоле на Житном рынке сидит. Так, так, теперь надо выкопать здесь ямку, отрезать гусю голову и подвесить его за ноги, чтобы в ямку стекла вся кровь… А ночью мы его зажарим и устроим знатный обед!

Говоря все это и привязывая гуся к центральному шесту палатки, он ловко и быстро орудовал большим складным ножом.

– Я тут присмотрел недалеко от нас небольшой картофельный огородик! – заговорщицки подмигнул мне Семка. – С десяток картофелин – и знатный гарнирчик к гусю будет. А пока скорее спать!

Ночью, в перерыве между разгрузками мы с Семкой в кромешной темноте с трудом нашли то картофельное поле, руками подкопали несколько кустов картофеля и вернулись на ток с желанной добычей. Под руководством Семки Коростышевского девочки долго жарили того гуся на костре, и ночной обед удался на славу2! Однако к рассвету погода испортилась и следующие машины мы разгружали уже под дождем. В перерывах между разгрузками сохли, стоя у костра. Для меня и для Петрована это кончилось плачевно: я нажил прострел спины, а Петрован – страшный подмышечный фурункул. Мы оба несколько дней подряд не могли работать – я ходил скрючившись, так как не мог разогнуть спину, а Петрован не мог опустить руку и всем позволял заглядывать себе под мышку, называя свой фурункул по-сельски: «сушшье вымя». Зато у меня появилась возможность навещать Асю: чаще пешком (всего лишь три часа быстрым шагом), иногда на попутных машинах. Один раз меня подбросил к Центральной усадьбе на своей грузовой машине председатель рабкоопа Аркадий Степанович, худощавый мужик с абсолютно лысым черепом. Как всегда, он был изрядно пьян. Разговорились.

– Аркадий Степанович! Везде на целине сухой закон, а у меня день рождения скоро. Не с чем отпраздновать. Помоги!

– Сема! Ддержись зза Аркадия Сстепаныча – будет все! Ззавтра же ззаходи на склад – введро вермута выделю!

– Э! Вермут – это девочкам, а мне бы пару бутылок беленькой сообразить…

– Сделаем. З-запросто. Но только так: ты мне, я тебе. Понял? Я завтра же поеду в райцентр, в Балкашино. Там водка на складе есть, а ты мне поможешь загрузить в машину кое-какой товар.

– А какой товар грузить?

– Да вот надо будет нагрузить эту машинёнку бревнами в одном лесхозе, – сказал председатель рабкоопа, весело рассмеявшись.

– Неужто здесь где-то есть леса???

– Конечно, есть. Рядом, в Кокчетавской области. Это от нас недалеко, 220 километров.

Я согласился, не приняв всерьез пьяную болтовню председателя. Однако ранним утром трезвый, как стеклышко, Аркадий Степанович заехал к нам на Первое отделение и попросил меня поторопиться и быстренько найти себе еще напарника.

Я подошел к уже выздоравливающему Петровану, который немедленно согласился быть моим напарником. Мы предупредили о своей поездке бригадира Игоря и проворно забрались в пустой кузов машины, предварительно накидав туда немного сена для комфорта. Хоть по целинным масштабам 220 километров – это пустяки, рядом, но время на дорогу от этого меньше не становится! Путь наш пролегал по прямолинейной целинной дороге. К моему удивлению, дорога вдруг свернула, и начался крутой спуск куда-то. Выглянул я из кузова и аж оторопел, увидав впереди неожиданный, типично украинский пейзаж: внизу была речка, а на ее берегу несколько рядов аккуратных белых мазанок, охранявшихся самыми настоящими украинскими пирамидальными тополями! Возле одной хатки остановились.

– Слезайте, ребята, – заглянул к нам в кузов Аркадий Степанович. – Перекусим здесь, отдохнем. А то вы ведь и позавтракать толком, наверно, не успели? Эй, баба Мокрына, принимай гостей. Керосинчику тебе привезли, – застучал в дверь хаты наш председатель рабкоопа.

Баба Мокрына усадила нас за непокрытый, но чистый стол, захлопотала у чистой выбеленной печи, бормоча под нос слова благодарности за керосин, и поставила перед нами большущую сковороду с горячей картошкой, поджаренной на кусочках сала. Затем на столе появилась и бутылка самогона.

– Вот так, ребята! – разговорился после стакана самогона Аркадий Степанович. – Кругом на целине совхозы, а здесь – колхоз! «Веселовский» называется. Его тут давно еще раскулаченные из Украины основали. Земли им выделили немного, но живут себе хорошо и самогон хороший гонят.

– Хоть и далеко их от дома загнали, – не удержался я. – А умудрились все-таки на свой манер обустроиться.

– А в этих краях всякий народ есть, – ответил мне Аркадий Степанович. – И все на свой манер живут. Еще увидишь здесь выселенных немцев. Так те построили себе такие длинные дома, что под одной крышей и жилье, и сарай, и хлев, и даже колодец. Знаешь, какие тут зимой вьюги страшные? А им удобно – можно всю зиму жить и на улицу не выходить! А чеченцы и ингуши? Так они себе черт-те что понастроили! Не то дома, не то землянки какие-то! Не поймешь.

– А откуда здесь тополя наши взялись? – недоумевал я.

– С самой Украины везли, – вмешалась бабка. – Скарб нам не дали с собой взять, а вот прутики разрешили…

– А почему же земли им выделили мало? Она ведь здесь лежит не мереная? Или потому, что раскулаченные?

– Да не. На что нам больше? Земля здесь, сынок, родит только первые два годка, а дальше ее удобрять-то надо, – прошамкала бабка – Потому-то у нас и земли столько, сколько унавозить можем, сколько скотины держим.

В райцентре Балкашино Аркадий Степанович действительно получил ящик водки, который он бережно установил в кабине, и ручную швейную машину, которую он кинул нам в кузов. И вновь мы помчались по пыльной степной дороге в дальнейший путь. Но вскоре мы въехали в настоящую тайгу. Дорогу все время пересекали корневища вековых деревьев, что доставляло нам массу неприятностей, особенно на обратной дороге, когда пришлось сидеть нам уже не на сене, а на бревнах, которыми мы загрузили машину выше кабины шофера. Домой мы вернулись поздней ночью, получив за работу обещанные две бутылки водки.

И снова ток, и снова разгрузка подъезжающих одна за другой машин с зерном. Впрочем, машины стали приходить все реже и реже, т. к. зерно начали возить куда-то в другие места. А когда наш ток был уже забит зерном до отказа, нам даже разрешили устроить себе долгожданный выходной. В тот день первоцелинник Володька-тракторист привёз с Центральной усадьбы вагончик с продуктами и вручил мне целую канистру с вермутом – личный «подарок» от Аркадия Степановича (Надо же! Не забыл обещанное!). Володька, почувствовав предстоящую выпивку, тут же напросился к нам в компанию. К вечеру мы устроили перед входом в палатку «шикарный» стол из положенных на землю в ряд чемоданов. На них выставили заветные две бутылки водки и канистру вина; девочки не ударили в грязь лицом, и соорудили немудреную закуску.

Застолье тянулось до самой ночи. Разожгли костер, и снова ко мне уютно клубочком приткнулась Лилька Майорова, а Светка – рядом с Игорем все сидела. Много пили, много пели. Не обошлось, конечно, и без разговора о первоцелинниках. Захмелевший Володька-тракторист разболтался, украшая свою речь, не стесняясь девочек, смачной матерщиной:

– Значит, дело было так… От Атбасара две тракторные колонны с первоцелинниками: одна это мы – зерносовхоз «Калининский», а другая – зерносовхоз «Победа», приехали сюда в чистое поле. Выкинули, значит, нас всех-всех прямо в сугробы снега (март еще был). Приказали ставить палатки всем, потому как по такому снегу участок совхоза «Победа» всё равно не найти. Ну, поставили палатки, значит, и стали думать, что делать. Холодище, кругом ветрище дует. Значит, сообща решили: послать два трактора аж в Кокчетав за водкой, а то без нее мы все тут с тоски помрем. Сели на трактора: на один сел я, а на другой – кореш с «Победы». И поехали. Вернулись мы аж через три недели, привезли на прицепах и водку, и жратву всякую. Радости было! Потом перепились и, как водится, пошла драка меж нашими и Победовцами. Дрались всерьез до крови, пошли в ход ножи. Тут рыжий Семен (он – партеец, он у нас, на Киевском «Арсенале», между прочим, начальником цеха был!)…

– Так ты Володька, земляк, оказывается! – не удержался я. – Я ведь тоже с «Арсенала». Только ты с первого, а я со второго, что возле лавры стоит. То-то лицо рыжего мне всё время знакомым кажется! Вспомнил! Мы же вместе с ним в трамвае каждое утро на работу ездили!

Мы радостно обнялись, но все за столом загалдели: «Валяй, Володька дальше! Рассказывай!»

– Да… Так, вот… Побежал Семен в палатку директора с криком: «Щас наши комсомольцы перережут друг друга!» А директор на тот раз совсем больной лежал, с температурой. Ну, заскакивают они с директором в первую палатку, директор орет: «Прекратить!», а его никто и не слышит. Заскакивают они, значит, во вторую палатку, так там он еще и по морде схлопотал. Ну, тогда директор рассвирепел, сам садится на трактор и прямо – по палаткам, давить всех начал… Ну, задавить на смерть никого не задавил, так только, может, кого покалечил малость. Но протрезвели все! В один момент! А на следующий день, значит, победовцы от нас съехали, благо снег сошел. Их совхоз и сейчас рядом с нашим.

– Да, страшные дела ты рассказываешь, – задумчиво протянул Игорь Покидько. – А дальше, что?

– А дальше? Директор, значит, у нас – мужик серьезный, партеец, говорят, директором шахты раньше был! Приказал он нам каждый день ездить в Джаксы, на станцию, и свозить сюда все, что там под открытым небом валяется. Ну, мы и везли. Везли щитовые дома, комбайны, трактора, станки. Начальник станции бегал за нами, как собака, и кричал: «Это ж не только вам, это не ваше, тут разные получатели!». Даже драться пытался. А нам что? Нам сказали: «грузи и вези», мы и грузим и везём. Домишки щитовые быстро собрали и поставили, поля вспахали и засеяли. Потом, конечно, приезжали на станцию Победовцы и другие, там, за своими домами, тракторами и комбайнами, но… шиш им. Так все лето Победовцы в палатках и прожили, – пьяно рассмеялся Володька. – И посевную они провели еле-еле – тракторов то у них было маловато! Потом, значит, приезжало к нам областное начальство. Разбираться. Так не то, что нашего ругали, что все себе захапал, а еще спасибо ему сказали. Говорят, на других станциях все добро растащили так, что и концов не нашли! А тут – пожалуйста, искать не надо, всё в одном месте!

Невдалеке от нас с Лилькой сидел на корточках Петька Кострыкин со своей неразлучной подругой – гитарой. Он был студентом дневного физмата, но почему-то работать со своими на Центральной усадьбе не стал, а прибился к нам, к вечерникам. Я сразу почувствовал в нем человека, побывавшего в заключении (на всех, кто там побывал, лагерь откладывает какой-то свой отпечаток, например, манера сидеть на корточках во время отдыха. Позже он с неохотой сам подтвердил мою догадку). В свободное от работы время он нам часто пел, что нравилось всем, особенно девочкам. Вот и сейчас они попросили его спеть что-нибудь, и Петька, не ломаясь, запел жалостную:

Потом под аккомпанемент Петькиной гитары мы пели и другие песни, прижавшись тесно друг к другу, чтобы не замерзнуть в холодную казахстанскую ночь. Хороший получился праздник. Для души.

Вскоре после этого выходного дня Тапай распорядился срочно все наши аккуратные бурты разровнять, а потом всё буртовать заново. Оказывается, пшеница в буртах умеет сама по себе разогреваться и может даже загореться! А нам что? Сказали, что будут платить за каждую перекидку зерна. Взялись мы за деревянные лопаты и начали ежедневные работы по перелопачиванию пшеницы. Благо, машины с новым зерном приходить вообще перестали. Потом зарядили дожди, и работы на открытом токе вообще прекратились. Но на работу мы выходили, прятались от дождя в крытом амбаре, зарывая ноги в зерно, чтобы не мерзли.

Наш токовой Тапай в такие дни, как правило, сидел в открытых дверях амбара на донышке перевернутого ведра и непрестанно курил, ведя с нами неспешные разговоры:

– Что тут раньше была? Барашка была. Людей мала, а барашка много-много, до края земли. Всё барашка. Барашка идет, травку ест, и мы следом за барашка идем, юрты ставим.

– Тапай, а где же сейчас те люди?

– Люди? Барашка на мясо весь порезали, а сами на юг уехали. Далеко уехали, где нет целина.

Наконец, нам объявили день отъезда домой. В хмурое утро дня отъезда мы под руководством Игоря быстро свернули и сложили палатки, потом, в ожидании машин, бесцельно бродили по сжатым полям, обильно усыпанным слоем осыпавшейся пшеницы. Слой пшеницы был толщиной с палец. Жалко пшеничку… Когда же нас доставили на Центральную усадьбу, то устроили короткий митинг. Сначала директор поблагодарил нас за хорошую работу и предоставил слово какому-то секретарю обкома коммунистической партии. Тот сообщил, что на наш Курский отряд комсомольцев выделена одна медаль «За освоение целины» и шесть почетных знаков. Медаль он торжественно вручил руководителю комсомольского отряда Владимиру Тарасову, тому самому представителю Курского обкома комсомола, шестью почетными знаками он наградил студентов из числа комсомольского актива, которых мы и на работе толком не каждый день видали. А всем остальным комсомольцам вручили по маленькому круглому значку «Участнику уборки урожая 1956 года». Получив в конторе, окончательный денежный расчет, мы двинулись на станцию Джаксы. Ехали медленно по обочинам дорог, так как все дороги были заняты буртами пшеницы, тлевшей под открытым небом. Перрон станции Джаксы тоже был засыпан пшеницей. У подножия пшеничных буртов молча сидели и безучастно смотрели на нас торговцы-ингуши, высланные сюда еще во время войны. А за пределами перрона, как бы в чистом поле, сиротливо стоял пустой состав из новеньких пассажирских вагонов! Неужели это для нас? Неужели мы поедем, как «белые» люди? И все побежали к этим вагонам. Бежали так, как бегут в атаку! Физматовцы и студенты вечернего отделения попали в один вагон. Мы, ребята, великодушно уступили девочкам первые и вторые полки, предоставив себе третьи, багажные.

Сентябрь 1956 года

И начался наш долгий путь домой. От этого пути в памяти остался в душе неприятный осадок. То в одном, то в другом купе слышалось ворчание многих обсчитанных заработной платой, или обойденных наградами. Мне кажется, что именно тогда родился популярный анекдот: «Любые дела в нашей стране проходят пять стадий: шумиха, неразбериха, поиск виновных, наказание невиновных и награждение тех, кто не имел к этому никакого отношения». А я, хоть и был, как и другие, обсчитан и обойден наградами, поездкой на целину был удовлетворен. Потому что ехал не ради денег и наград, а любопытства ради: романтиков на целине я, как и предполагал, не нашел.

Не думал я, познав всю подноготную Всесоюзного молодежного движения, что мне еще предстояло познать грязную сторону своего ближайшего окружения – Курского студенчества. Когда мы доехали, наконец, до Саратова, то впервые за многие дни увидели в свободной продаже водку. После изрядной выпивки все целинные обиды всплыли наружу, среди студентов-комсомольцев начались серьезные разборки, сопровождавшиеся грязной руганью и перешедшие в драки. Лишь поздней ночью наряды Саратовской милиции сумели затолкать всех разбушевавшихся целинников в вагоны, и мы тронулись дальше. Домой, к мамам и папам. А маленький круглый целинный значок я храню в заветной шкатулке и по сей день.