Глава 4
Часы на память
«…Его бы в больницу, вон лицо какое серое. А вдруг инфаркт? – Глеб в очередной раз взглянул на сидевшего на земле и опершегося спиной о ствол поваленного дерева Кошелева. – Чтобы уколы, капельницы и все остальное, что положено. Только куда?»
Ильино все больше заволакивало дымом, пожар разгорался.
«Ну не может же быть так, чтобы везде сразу? Должно же остаться место, где всего этого нет. Нужна машина, желательно внедорожник. – И Чужинов перевел взгляд на «пробку» у моста. – Например, вон тот японец вполне подойдет: видно же, что подготовлен явно не для понтов по городу. Да и оружие должно быть в патрульной машине». Насколько уверенней он бы себя чувствовал, пусть и с этим огрызком – АКСУ. Или пусть даже пара пээмов: стрелять сразу с двух рук навык имеется – в его родных войсках готовят на совесть.
Эти гадины, а что они? В конце концов, они не умеют снимать одним выстрелом в голову с дистанции, на которой противника невооруженным глазом даже не разглядишь. Или из засады в упор внезапной очередью. Их, этих гадин, и не видно, кстати. Даже та парочка, что возле «Днепра» была, куда-то испарилась.
Глеб прикидывал варианты подхода к мосту, а руки были заняты другим. Выбрасывателя у ружья не имелось, и потому он раз за разом переламывал ружье, разряжал его, стучал кистью с зажатыми в ней патронами по бедру, после чего снова вгонял их в стволы. Раз, другой, третий, десятый, двадцатый. Автоматизм за полчаса не наработаешь, но лишним не будет: глядишь, в нужный момент и без заминки обойдется, которая бывает ценою в жизнь.
«Если подогнать джип к подножию холма, а Кошелев с внуком будут меня уже там поджидать, тогда им только и останется, что в него вскочить. А потом, потом как карта ляжет: какими бы ни были быстрыми эти гадины, но за машиной им не угнаться. Медлить смысла нет – скоро стемнеет. Попросить пистолет у Кошелева? Вряд ли он его даст и правильно сделает».
– Как вы себя чувствуете, Андрей Владимирович? – обратился он к нему. Возможно, придется помочь ему спуститься с холма. Или на себе отнести.
– Мне уже лучше, Глеб. Только ты вот что: выбрось-ка все это из головы.
– Что именно, Андрей Владимирович?
– То, что задумал, Глеб. – Кошелев пошевелился, и лицо его болезненно скривилось. – Не стоит, поверь мне. Будь я в лучшем состоянии, можно было бы и попробовать, но не в одиночку.
– Но машина, Андрей Владимирович…
– Глеб, вот что я тебе скажу: все намного страшней, чем может показаться, успел я «налюбоваться» тем, что творилось там, внизу. Сейчас, отойду немного, и мы пешочком, пешочком… так будет надежнее, поверь.
Слова Кошелева прозвучали больше как просьба, нежели как увещевание.
– Хорошо, Андрей Владимирович, я останусь, – пожал плечами Глеб.
Понятно все: беспокоится Кошелев не за себя, практически беспомощного, и тем более не за него – за внука. Останься тот один, и что его ждет?
– Кто-то едет. – Егор выглядел на удивление спокойным, Глеб мальчишку даже зауважал.
Мальчишка не мог не слышать их разговор, а именно утверждение деда, что такое, как здесь, творится сейчас повсеместно. Но он не приставал к деду с бесконечными вопросами: «А с мамой ничего не случится?» – и тому подобное.
Звук мотора все приближался, и по нему было понятно, что из машины стараются выжать все. Наконец показалась и она сама – паркетник не из дешевых, черный, сверкающий лаком в тех местах, где его не запорошила дорожная пыль.
Джип остановился примерно на том месте, где Чужинов бросил мотоцикл. Выходить из машины никто не стал, наоборот, завизжали по асфальту шины, и она начала разворачиваться. Она уже почти развернулась, когда из кустов облепихи, что росли на противоположной стороне дороги, молнией выскочила темная тень и бросилась к авто. Даже с холма, на котором они находились, было слышно, как со звоном разбилось дверное стекло.
Внутри джипа раздались испуганные крики, причем не одного человека, нескольких, один из них явно принадлежал женщине. Из кустов появлялись все новые тени, и вскоре машина стала очень похожа на те, которых так много было вокруг: с выбитыми окнами, с потеками крови по пыльным дверцам. Глеб вздрогнул: такое могло случиться и с ним, когда он остановил мотоцикл.
– Повезло тебе, Глеб, – услышал Чужинов голос Кошелева. – Тебе повезло, – повторил он. – Или, возможно, есть какая-то другая причина?
Другая причина? Мотоцикл тарахтел так, что его слышно издалека. Хотя… Уже на асфальте у «Днепра» сдох генератор: не привык мотоцикл к таким дальним вояжам, и сюда Глеб добирался на аккумуляторе. И если верно то, что утверждает Кошелев… Хотя, может быть, и действительно ему просто повезло.
Кошелев умер ночью. Возможно, его погубило то, что они перебрались на соседний холм, подальше от дороги и моста, и на этом настоял он сам. К подножию Андрей Владимирович шел еще своими ногами, опираясь на внука, но вверх по склону Чужинов практически нес его на себе.
На ночлег они расположились у раскидистой сосны. Когда-то очень давно дерево лишилось верхушки и потому выросло похожим на гигантский куст. Вторая половина ночи прошла в полудреме. Под утро его стало клонить в сон так, что веки, казалось, налились свинцом и закрывались сами собой.
– Ты бы вздремнул, Глеб, я уже выспался.
В сереющем рассвете лицо Кошелева выглядело особенно бледным, но голос как будто бы звучал бодро.
– Как вы, Андрей Владимирович?
– Нормально, Глеб, нормально, спи, разбужу.
Чужинов прижался спиной к стволу сосны, накинул капюшон толстовки на голову, сунул руки под мышки – куртку отдал Егору, ему нужнее. Под утро значительно посвежело, и все же спать хотелось до одури. Казалось бы, с чего уставать, но за день он вымотался так, что чувствовал себя как будто выжатым.
«Нервы, все нервы, больше всего всегда пугаешься неизвестного».
Поерзал, устраиваясь поудобнее, несколько раз положил руку на лежавшее рядом ружье, как бы примериваясь, и заснул.
То, что Кошелев умер, Глеб понял сразу, едва открыв глаза. Было уже светло, вовсю пели птицы, радуясь новому дню, встретить который Кошелеву не пришлось. Чужинов взглянул на Егора, завернувшегося в его куртку и свернувшегося калачиком.
«Пусть поспит, – подумал он. – Ничего изменить уже нельзя».
Он все же попытался прощупать пульс на виске, на шее, на запястье, – безрезультатно. Рука Кошелева, еще не закоченевшая, безвольно откинулась в сторону, когда он ее отпустил, задела Егора, и тот открыл глаза. Пока Глеб подбирал нужные слова, чтобы сообщить ему самое неприятное известие из всех, что только существуют, – известие о смерти близкого человека, мальчишка посмотрел на деда и понял все сам. Взглянул на Чужинова, и Глеб кивнул:
– Мужайся, Егор, – только и сказал он.
Глаза у мальчишки блеснули слезами, но он справился, сильно прикусив губу, и только шмыгнул носом.
Егор осторожно положил руку деда на грудь, погладил ее:
– Глеб, деда ведь мы не смогли бы спасти?
– Нет, – покачал головой Чужинов.
«Наверное, нет. И все же, вероятно, стоило рискнуть. Возможно, не прав он был, настаивая на том, что беда пришла для всех сразу, и где-нибудь совсем рядом все осталось по-прежнему. Или не совсем по-прежнему, но там люди, много людей, и среди них есть врачи».
Перед тем как положить в неглубокую могилу тело Кошелева, Глеб вынул из его карманов документы, пистолет и снял с руки часы. Протянул их Егору:
– Возьми, память о деде останется.
Тот взял, но надевать не стал, спрятав в карман джинсовой куртки.
– Попрощайся с дедом. – И Егор послушно присел рядом с телом Кошелева.
– Стрелять приходилось?
Егор кивнул:
– Да, из «марголина»[13]. И еще из «макарова», но совсем немного.
– Отец тоже военный?
Егор снова кивнул:
– Майор.
– А Андрей Владимирович? – Глеб взглянул в сторону невысокой могилы, где в изголовье был воткнут наспех сооруженный крест.
– Генерал-майор.
«Вот они-то и воспитывали тебя мужчиной», – подумал Чужинов.
– Значит, так, смотри и слушай внимательно. У этого пистолета, в отличие от пээма, предохранитель снимается вверх. Видишь красную точку?
Перед тем как отдать вальтер мальчишке, Глеб внимательно его осмотрел, вынув обойму и сняв затвор. Пистолет оказался в превосходном состоянии. И еще, он не ошибался: калибр у пистолета действительно был мал, пять и шесть миллиметра, или двадцать второй. Словом, то, что называется «мелкашка». Патрон кольцевого воспламенения с безоболочечной пулей, больше всего подходящий для охоты на мелких грызунов. В детстве они с пацанами мастерили самоделки под такой патрон. Ничего сложного: две трубки, вложенная одна в другую, болт и резинка от велосипедной камеры. Его друг даже ладонь себе прострелил, слишком ненадежная конструкция.
Ну и позже приходилось иметь с такими патронами дело: со снайперской винтовкой, разработанной на основе биатлонной. Но она так, против собачек и людей, не защищенных бронежилетами, на дистанции тридцать – сорок метров. Собачкам, и не каким-то там дворовым цепным барбосам – специально обученным псам, его научили рвать пасть в самом прямом смысле этого слова. Именно пасть – наиболее уязвимое место. Вернее, не пасть – нижнюю челюсть. Но много ли это меняет? Вот только эти существа совсем не собаки, а у такого калибра при отличной баллистике останавливающее действие никакое. Увеличить его, конечно, можно путем нехитрых манипуляций с пулей, но вряд ли даже этого хватит.
– Дед рассказывал, такие когда-то были у британских коммандос, – сказал вдруг Егор, видя, как внимательно рассматривает Чужинов пистолет.
– Держи, – Глеб протянул ему собранный вальтер, – и не забудь, что предохранитель снимается вверх.
Он не представлял, что делать дальше и куда направиться. Чужинов знал только одно: теперь у него есть цель – этот мальчишка должен остаться жив, и все его дальнейшие планы приобретали хоть какую-то осмысленность…
– Во, еще одна тварина сдохла, – известил всех Семен Поликарпов, дежуривший у входа на чердак.
– Может, повезет, как тем? – Голос Кирилла Лажева звучал без особой уверенности.
– Вряд ли, чтобы они все вдруг сразу сдохли, единственный раз и слышал о подобном случае, – засомневался Поликарпов.
Каждый знал историю о том, как однажды немалая стая тварей, загнавшая несколько человек на крышу, вся передохла в течение нескольких часов прямо у них на глазах.
Мертвых тварей попадалось достаточно и раньше, но чтобы вот так, разом… Когда впервые начали обнаруживать трупы, причем в немалом количестве, люди воспрянули духом: глядишь, через какое-то время все хищники передохнут. Увы, надеждам сбыться было не суждено: отродий меньше не становилось.
Глеб слышал множество версий произошедшего, и одна из них показалась ему наиболее правдоподобной, а именно: в течение жизни количество сердечных сокращений у живых существ примерно одинаково, что у воробья, что у слона, что у человека, разница только в частоте. У воробья она за тысячу, ни со слоном, ни с человеком не сравнить, соответственно, и срок жизни пичуги очень мал. У тварей пульс огромный, тот же воробей обзавидуется, но и живут они несравненно меньше птиц. Зато и регенерация бешеная, и плодовитость ужасающая. К тому же твари абсолютно нечувствительны к боли, и единственный способ борьбы с ними – убить или хотя бы обездвижить.
«Возможно, те твари и наплодились в одно время. Именно по этой причине все они тогда и передохли у людей на глазах», – предполагал рассказчик.
Дом, принадлежащий прежнему знакомцу Лажева, скорее всего давно уже мертвому, был небольшим – шесть на шесть метров, к тому же часть пространства занимала печная труба кирпичной кладки, и места на чердаке оставалось не так уж много. Хуже того, для теплоты был насыпан шлак, а от него и грязи, и пыли хватает.
– Замо́к, что ли, твой друган не мог сделать? – ворчал Семен.
– Какой замо́к? – Лажев уже наслушался, что у его друга руки не из того места растут и вообще что дом маленький, не кирпичный, не двухэтажный и не забранный по всем окнам толстыми решетками или бронежалюзи. Тогда оставалось бы только проделать в потолке люк.
– Чика терпеть решеток не мог, – поначалу попытался объяснить Кирилл, но потом плюнул.
– Такой замок: мешают глину с опилками, чтобы не растрескалась, и заливают сверху. Держит тепло не хуже, а такой грязи нет, – объяснил Поликарпов. – И где он только шлак в этом захолустье отыскал? – недоумевал Семен.
– В кочегарке. Она школу отапливала, клуб и сельсовет. И вообще: не нравится здесь, вали в соседний дом, он как раз кирпичный.
«Я тоже сомневаюсь, что эти твари передохнут, – думал Чужинов. – Вот в то, что сюда могут заявиться новые, верится гораздо больше. Значит, необходимо что-то предпринять. Только что?»
– Глеб, – отвлек его от размышлений голос Молинова, – взгляни. Видишь ее?
Чужинов кивнул: вижу.
– Как ты думаешь, сама не сдохнет?
– Нет, только если ты ей в этом поможешь, – улыбнулся он.
Через дыру в крыше были видны голова и часть туловища твари, и она явно не собиралась подыхать сама. Убивать тварь, которая вот-вот отдаст концы сама, – лишний перевод патронов, но эта, за которой они наблюдали, явно заслуживала пули.
Молинов перевел предохранитель на одиночные выстрелы, затем плавно потянул спусковой крючок. Тварь как подкошенная завалилась набок и даже дергаться не подумала.
– Сам дорабатывал? – поинтересовался Глеб.
– А чего там военного? – пожал плечами Молинов. – Конечно, сам.
Спуск у таров довольно тугой, но Эдуард положил на крючок самый кончик указательного пальца.
– Глеб, – это была уже Полина, – ничего придумать нельзя? Душно тут – ужас. Что к вечеру-то будет?
– «Придумать»? Можно, Полина, еще как можно. Хватит нам на чердаке загорать, нас поди заждались уже. Сделаем-ка мы вот что…