Глава II
Тайна глазастой совы
– Надо выручать папу, – сказал мне утром Алешка. – У него кроме этой совы дел выше крыши. Берем сову на себя. Я знаешь чего вчера у него подслушал? – И Алешка рассказал.
Оказывается, вчера у одного немца еще одну вещь украли – браслет с камнями. И опять очень загадочно. Посторонних не было, двери не взламывали, в окна не лезли. И никаких следов не оставили.
– И чего она в немецкие дома повадилась? – заключил Алешка. – Наших, что ли, ей мало?
Эти три высотных дома, огороженных ровным черным забором из квадратных прутьев, называли почему-то немецкой колонией.
Кто их так назвал, когда и за что – я не помню. Мне это слово «колония» с детства не понравилось. Однажды мы с Вовкой Грушиным гоняли во дворе мяч, и Вовка красиво влепил его прямо в окно на втором этаже. Ничего страшного вообще-то не произошло – мяч не лопнул, окно не разбилось. Но хозяйка квартиры Модеста Петровна здорово разоралась – даже чуть из окна не вывалилась.
– Ты отпетый хулиган! – визжала она на Вовку. И на весь двор. – По тебе колония плачет!
Мы еще были тогда не очень взрослые, и я не знал, что такое колония. Почему-то подумал, что это колонна. Демонстрантов. С флагами, бумажными цветами и праздничной музыкой. Я такую видел в каком-то старом кино. И почему эта веселая колонна должна плакать по Вовке? Больно он ей нужен. Тем более что стоит рядом, лыбится во весь рот и прижимает к грязной футболке грязный мяч. И с живым интересом слушает все, что орет на весь двор Модеста Петровна. И весь двор тоже слушает.
Модеста Петровна у нас всегда в центре особого внимания. Скандального. Ей вообще тяжело живется – она всегда и всем недовольна. Как сердитый барсук. Когда она проходит мимо песочницы со своей Жужей, то всегда шипит сквозь зубы:
– Развели детей – с собаченькой погулять негде.
А Жужа при этом рычит, скалит свои мелкие зубки и норовит написать в песок. И никто не решается дать ей пинка. Во-первых, потому что она маленькая – всего-то зубки, хвостик и голубой бантик с заколочкой на макушке. А во-вторых, у нас во дворе любят не только детей, но и собак. И все понимают, что злобная собака в своей злости не виновата. Она просто берет пример с недоброго хозяина. Вот у нас есть во втором подъезде громадный ротвейлер Гоша. Про ротвейлеров какие только ужасы не рассказывают. Но у доброго хозяина и ротвейлер добрый. На этом Гоше малыши даже верхом ездят. А он только радуется. А если ему вдруг нужно сделать свои дела, то Гоша бежит на пустырь и выкапывает ямку. А потом ее закапывает. А Жужа норовит напакостить в песочнице. И сама Модеста от нее не отстает. Нет, я не то, конечно, хотел сказать, вы не думайте. Просто наша Модеста всегда ставит свою машину задом к песочнице и когда ее заводит, вся вонь из выхлопной трубы разгоняет несчастных малышей. Но все бедные мамы вместо того, чтобы дать Модесте хорошего пинка, подхватывают своих малышей и разбегаются по домам, писать на нее жалобы в газеты. На большее они не отваживаются, потому что Модеста Петровна раньше у нас была дворником, а теперь она – директор ломбарда в нашем доме. И все знают, что у нее хорошая «крыша». Даже две. Одна бандитская, а другая милицейская.
Модеста – очень богатая женщина. Когда людям срочно нужны деньги, а взять их негде, они несут ей в ломбард всякие золотые вещи – у кого что есть. И она забирает эти вещи и дает им вместо них деньги. А потом эти люди эти свои вещи выкупают, но уже за другие деньги, побольше. А если они не смогут этого сделать в срок, то золотые вещи остаются у Модесты и она их продает в ювелирный магазин. И этим наживается. Сверх всякой меры. У нее даже все зубы золотые. И пальцы, и руки, и уши, и шея. Когда она идет по двору к машине, то слышится легкий звон, будто в кармане позвякивает мелочь. Но это, конечно, не мелочь. «За вот это колечко, – говорит в гневе Модеста, – я могу купить весь наш дом и двор. Только на фиг они мне нужны!»
Повзрослев, я узнал, что колонна и колония – разные вещи. Но все равно мне казалось странным, когда я слышал: немецкая колония. Колония пингвинов – это я знаю. Колония для преступников – тоже. А колония немцев – не совсем понятно. И уж вовсе непонятно, что в этой колонии понадобилось нашей отечественной сове? Впрочем, что ей понадобилось, ясно, но почему именно у немцев? Странная сова. С каким-то патриотическим оперением.
– Мы должны ее выследить, – продолжал Алешка, – и подстрелить на месте преступления.
Во дает!
– Я уже придумал! Там есть здоровое дерево, вроде дуба. Мы на нем шалаш построим и будем по очереди в засаде сидеть. Круглые сутки. А в школу будем ходить тоже по очереди.
От Лешки не отвяжешься. Если он что-то задумал, будет как комар возле уха зудеть…
Мы в тот же день притащили с заброшенной стройки доски и начали ладить шалаш на большом дубе. Алешка его хорошо выбрал – этот дуб стоял на самом краю парка, недалеко от немецких домов. И с него была видна вся территория колонии как на ладони.
Я забрался на дерево, Лешка подавал мне доски. Я укладывал их на толстые сучья и сколачивал гвоздями для прочности. Получился довольно приличный помост. Алешка еще натаскал сухих сучьев, и мы замаскировали ими наш наблюдательный пункт. Со стороны, наверное, казалось, что среди зеленых дубовых ветвей разместилось громадное воронье гнездо.
– Нужно принести сюда термос с чаем, – сказал Алешка, – и пищу.
– И ночной горшок, – усмехнулся я.
– Потерпим. В крайнем случае…
Но ему эту мысль не удалось развить. Снизу послышался веселый мужской голос:
– Привет, Оболенские! – это был наш знакомый участковый. Он стоял под деревом, задрав голову и щурясь от солнца. – Вы там поосторожнее. Вас что, из дома выгнали?
– Ага, – с ходу «признался» Алешка. – Пока двойки не исправим. Но вы не беспокойтесь за нас – папа тоже здесь ночевать будет.
Участковый почесал затылок: видно, задумался – с чего бы это уважаемый полковник милиции, сотрудник Интерпола, будет в столичном городе ночевать на дереве? Но Алешка его успокоил, пояснил:
– Его тоже выгнали. До пенсии.
– А мама хочет птичкой стать, – добавил я.
– Во какие события на моей территории! – и участковый пошел по своим делам, раздумывая над этими событиями.
– Папе доложит, – сказал я. – И маме тоже.
– Ни за что, – уверенно отрезал Алешка. – Сам подумай. Позвонит он и спросит: «Товарищ полковник, у вас все в порядке? А то есть данные, что вас из дома выгнали. А ваша жена птичкой стала. А дети на дереве сидят, сам видел». Что ему товарищ полковник ответит?
– Папа ответит: «А у вас, товарищ лейтенант, все в порядке? С головой».
Мы похихикали и пошли домой за ружьем, учебниками и термосом.
…В общем, мы просидели в засаде целый день. Никто за это время в немецкие дома не прилетал. И не вылетал. И никаких вещей из окон не выносил.
Тем не менее мы неплохо провели время. Болтали, пили чай. Учили роль Скалозуба. Так глубоко вникли в его психологию, так полно раскрыли и широко развили его образ, что Алешка сказал:
– Дим, а он мне нравится. Прямодушный такой, честный. Настоящий полковник. Слуга царю, отец солдатам.
– Ты только Бонифацию так не скажи, когда вы будете «Горе от ума» проходить.
– Расстроится?
– Мама расстроится.
Окружающая фауна к нам за это время привыкла. Белки стали поскакивать, птички по веткам шастать. Вот только собаки нервничали, когда мимо проходили. Они чувствовали – кто-то здесь есть, а никого не видно. Скулили, крутили носами, вертелись вокруг дерева, облаивали его, а хозяева недоуменно на них «фукали». И поскорее старались отойти от этого загадочного места.
К вечеру нам эта засада порядком надоела. И Алешка схулиганил от скуки. И ради справедливости. Тут как раз проходил глупый и злобный Джой с хозяином на поводке. И облаивал всех, кто им встречался. А если какая-нибудь старушка пугалась, возмущалась и делала замечание, что, мол, такую злобную собаку нужно выводить в наморднике, то тут уж сам хозяин рычал:
– На тебя саму, старая дура, нужно намордник надеть. Чтоб не гавкала.
Мы эту парочку очень не любили. И побаивались. И не только мы. И собирались участковому пожаловаться. Но как-то забывали.
И вот они идут. Впереди Джой, гавкает на все подряд, а за ним хозяин с самодовольной ухмылкой. Потому что все встречные пугливо их обходят и долго оборачиваются. А ему это страшно нравится: он весь такой великий и ужасный.
Как только они поравнялись с дубом, Алешка хищно прищурился и потянулся за ружьем.
Я схватил его за руку и прошептал прямо в ухо:
– Ты что! Собака-то не виновата!
– Отцепись. Я не в собаку! – прошептал Алешка.
– Еще лучше! – Ружье хоть и духовое, но бьет чувствительно.
– Я в банку, Дим. Фокус будет.
И тут до меня дошло. Джой уже подходил к банке из-под пепси и злобно на нее рычал. А потом как на нее, дурной, рявкнет! Чтобы она удрала с его дороги.
А банка не испугалась: в ответ как подскочит. И как на него бросится, гремя своими боками по асфальту.
Неустрашимый Джой даже хвост не успел поджать. Взвизгнул, как щенок, и рванул в колючие кусты боярышника, которые росли вдоль дорожки. Толстый его хозяин такой прыти не ждал. И на брюхе поехал за Джоем. И так взвыл, когда врезался в кусты, что Джой еще больше испугался и рванул по газону к ограде. Волоча за собой хозяина. И вскоре они исчезли вдали.
– Вот так вот! – сказал Алешка, опуская ружье. – Долго теперь хамить не будут.
Да, я все больше и больше чувствую его превосходство. Честный такой, прямой. Настоящий полковник.
– Всех сов, наверное, распугали своими воплями, – проворчал Алешка.
– Пошли домой, – обрадовался я.
– Совы ночью охотятся. Не знал?
Перспектива просидеть на дереве всю ночь мне вовсе не улыбалась.
– Лех, – сказал я, – если она прилетит за добычей ночью, мы все равно ее не увидим в темноте.
– Ладно, – согласился он. – Как стемнеет, снимем засаду. – И снова взялся за ружье.
А если сова и вправду прилетит? Неужели он будет в нее стрелять? И я спросил его:
– Тебе ее не жалко? Такая способная птица.
А Лешка вдруг произнес в ответ загадочную фразу:
– Не больно-то она и птица.
И молчал до самого вечера.
Вернувшись домой, мы незаметно пронесли ружье в свою комнату и спрятали под тахту. А потом пошли мыть руки и ужинать.
Папа еще не пришел с работы, и мама, поглядывая на часы, вздыхала и, наверное, подсчитывала в уме годы и дни до его пенсии.
– Где бегали? – наконец спросила она. – Чем занимались?
– Шалаш в парке строили.
– Лучше бы в своем доме порядок навели.
– А зачем? – удивился Алешка. – Все равно ремонт будем делать.
– С вами сделаешь, – вздохнула мама и опять взглянула на часы.
– Он сову ловит, – сказал Алешка, правильно поняв ее грустный взгляд. – На удочку.
– Не говори глупости! Лучше посуду помой.
«Чем это лучше?» – подумал я. А Лешка и тут меня обошел:
– Сегодня Димкина очередь.
– Не спорь со мной, Алексей! – вспылила мама. – Ой! Папа пришел! Кушай, Ленечка, кушай, милый. – И она, пригладив ему хохолок на макушке, побежала открывать дверь.
– Где бегали? – спросил папа, переобуваясь. – Чем занимались?
– Бешеных собак отстреливали.
Полуправда всегда убедительна. Ясно же – человек не хочет в чем-то признаться и деликатно врет. Расспрашивать его в таком случае бесполезно.
Папа усмехнулся и пошел ужинать. А мы с Лешкой пошли спать. Но не успели мы угомониться, как раздался телефонный звонок. Так поздно могли звонить только папе. К сожалению, мы не смогли пробраться в прихожую, к параллельному аппарату, и поэтому подслушали одного папу. Но по его ответам сумели восстановить этот ночной диалог.
Участковый: Извините, товарищ полковник, у вас все в порядке?
Папа: Кажется, да. А в чем дело?
Участковый: Сигнал поступил, что ваши ребята сегодня ночуют в парке… на дереве.
Папа на всякий случай приоткрыл дверь в нашу комнату, оглядел «безмятежно спящих» сыновей и снова взял трубку.
Папа: Вполне возможно. Я их выгнал за плохую успеваемость.
Участковый: Может, мне их подстраховать?
Папа: Спасибо, не стоит. Я это сделаю сам.
Участковый (с заминкой): Значит, вы это… тоже… А ваша супруга, значит…
– На ветке, – сказал папа и, попрощавшись, положил трубку.
Какой добросовестный и заботливый человек этот наш участковый. Прямой такой. Будущий полковник.
После уроков мы опять провели время на… ветках.
– Еще один день, – сказал я Алешке, – и я перьями начну обрастать.
Но Алешку это не испугало. Он яростно утверждал, что если сова ворует вещи, то таскает их в свое гнездо. А гнездо у совы может быть только в парке. Значит, совершив очередную кражу, она неизбежно пролетит мимо нас.
– Логично? – спросил Алешка.
– Логично, – вздохнул я.
Но мне почему-то показалось, что Алешка старается убедить не столько меня, сколько самого себя.
Но вот в чем?..
В общем, мы не только обжились в своем «гнездышке», но и начали обрастать, как перьями, новыми полезными знакомствами. В частности, ближе к вечеру мимо проходил наш районный бомж Вася, который к лету перебирался на местожительство в парк. Он сразу же нас засек, остановился, оглядел шалаш, одобрил:
– Неплохо сладили. Токо стенки надо добавить. Опасно без них.
Вася знал, что говорил. Он сам в свое время построил в глубине парка «бунгало» на ветвях. Но однажды свалился с него во сне. И поэтому перебрался на землю – соорудил себе домик из полиэтиленовой пленки, обзавелся имуществом и систематически таскал в свою берлогу разные полезные вещи с помоек и свалок. Вот и сейчас, помимо рюкзака за спиной, Васину поклажу составляла вполне приличная подушка от тахты.
– Кресло будет, – пояснил он. – Без кресла – не жизнь. Вы сходите к универсаму – там еще две такие есть.
Разговор завязался.
– А вы чего? Бездомные, что ли?
– Временно, – сказал я.
– А… – сразу все понял Вася. – Педагогический прием. Исправление ошибок.
Такому умному человеку не стоит врать. Полезнее им воспользоваться.
– Мы сову караулим.
– Брехня, – Вася поставил подушку на землю. Махнул рукой. – В парке она не водится. Уж я-то знаю.
– А почему?
– Голубей и ворон много стало. Она, видать, в домах гдей-то гнездится. Потому другая птица, опасаясь, в парк перебралась. Хорошая птица, вкусная. Голубиный паштет делаю. Как мушкетер. Даже рогатку завел. Ну, прощевайте, воробьи. Не забудьте к универсаму сбегать. Там еще кастрюльки выкинули, вполне гожие.
Но мы к универсаму за «гожими» кастрюльками не пошли – у нас их дома полно, – а еще немного посидели в засаде.
И не зря! Ближе к вечеру мелькнула в районе двенадцатого этажа большая птичья тень. Но в парк она не полетела, а исчезла где-то меж домов.
Алешка проводил ее взглядом и загадочно произнес:
– Так я и думал…