Глава 3
Тридцать шесть часов спустя Тесс была на пути к Шарлотсвиллу. Она решила отклонить предложение родителей Ворона лично и убедить их найти частного детектива из Техаса, который хорошо знает штат. Да и провести прохладное октябрьское воскресенье на трассе, огибающей Шенандоа[37], – вовсе не самый плохой вариант.
Как ни странно, Тайнер выразил желание поехать с ней, мотивируя это тем, что она слишком приличная девочка и не умеет говорить «нет». Но Тесс казалось, что ему просто хотелось отвлечься от дел. В последнее время он очень много работал и безнадежно погряз в рутине, а в итоге заявил, что ему все надоело, чем весьма удивил. Раньше Монаган считала, что такие порывы свойственны только молодым.
– Не переживай, я не собираюсь впрягаться, – заверила она. – Просто хочу убедиться, что они наймут кого-нибудь приличного, чтобы им не выставили огромный счет за одно размещение объявления.
– Но твоя «Тойота» до Шарлотсвилла не дотянет. Мы поедем на моем фургоне.
– Как спросил бы Тонто Одинокого рейнджера[38]: что за «мы», кимосаби?[39] И вообще, машина, которая проехала сто тридцать тысяч миль, проедет и еще четыреста.
– Но не за день. И если ты собираешься взяться за это дело…
– Было бы нечестно по отношению к ним брать у них деньги. Все, что мне известно о Техасе, это «Помни о “Мэне”!»[40].
– «Помни об Аламо!»[41] «Помни о “Мэне”!» – это из времен Испано-американской войны.
– Ну вот, тогда я вообще ничего не знаю.
Тайнер бросил скорбный взгляд.
– А я помню времена, когда образованием средней школы Балтимора еще можно было похвастаться.
– Им и сейчас можно хвастаться. Меня били всего раз в четыре года. Рекорд.
Воскресным утром «Тойота» выехала из Балтимора по трассе 60 в направлении Шарлотсвилла. Единственным пассажиром была Эсски. Тесс решила ехать на запад, а затем по парковой дороге Шенандоа на юг. Это уводило немного в сторону от цели путешествия, но позволяло избежать потока машин, идущих в Вашингтон, а Эсски могла полюбоваться на осенний листопад.
Тесс неплохо знала первую часть пути благодаря десяткам школьных поездок по Скайлайн-драйв[42] или в Лурейские пещеры[43], где ей каждый раз приходилось по новой учить, чем сталактиты отличаются от сталагмитов. «“Т” – значит течь. Сталактит стекает». Еще одна клетка мозга, занятая ненужной информацией.
Но к югу от Естественного моста[44] все было в новинку. Тесс вообще путешествовала нечасто. Она ездила с компанией из колледжа, несколько раз бывала в Нью-Йорке, на свадьбе в Чикаго, однажды провела весенние каникулы на Внешних отмелях[45], вот и все. Когда было время, не хватало денег – сейчас появились деньги, немного денег, но времени совсем нет. Или не хочется его заиметь.
Монаган никогда не понимала прелести путешествий. Незнакомые лица, незнакомые места, перевернутый с ног на голову быт. Ради чего? Чтобы полюбоваться видом, вот как сейчас? Красиво, конечно, но стоит ли ради этого уезжать из дома?
Тесс вспомнила, как Китти подарила ей в детстве стереоскоп. Ей тогда было шесть или семь, а Китти, обаятельная молодая тетя, еще даже не поступила в колледж. Тесс почтительно подносила устройство к лицу и нажимала на кнопку, созерцая мост Золотые Ворота и плотину Гувера, Меса-Верде[46] и Четыре угла,[47] «Астродром»[48] и Аламо (знает, знает она про Аламо).
Места, которые интересовали Тесс, находились недалеко от дома. Могила Эдгара По, например. Она могла поклясться, что чувствовала ледяное дыхание всякий раз, когда проходила мимо. Или кладбище Гринмаунт, где похоронен Джон Уилкс Бут[49]. Хотя, наверное, пристрастие к кладбищам Монаган пыталась выдать за любовь к местным достопримечательностям.
Оказавшись в Шарлотсвилле, она, согласно указаниям миссис Рэнсом, проехала университет и оказалась в самом сердце старого района с солидными домами и большими деревьями. Тесс ожидала увидеть что-нибудь более ветхое, вроде захудалых одноэтажных домиков с табличками «Собственность – это кража!»[50], вывешенными на незапертых входных дверях. Но перед домом Рэнсомов был ухоженный газон, а сам он вполне соответствовал духу Движения искусств и ремесел[51]. Бунгало контрастировало с более традиционными соседними домами, но, бесспорно, выглядело весьма симпатично.
Дверь открыла невысокая женщина с темными неконтролируемыми кудрями в просторных цветастых штанах и яркой фиолетовой футболке. Она выглядела точь-в-точь как Тесс себе представляла: типичная иммигрантка во внутренние шестидесятые, безразличная к моде и своему внешнему виду.
– Я покажу, как зайти с заднего крыльца, – сказала она, изобразив деревенский говор; для комического эффекта, вероятно. – Проще через кухню. Тем более я только что вымыла переднюю.
– Рада видеть вас, миссис Рэнсом. – Тесс протянула ей руку, предвосхищая возможные нежелательные объятия. Бостонцы обычно сдержанны в эмоциях, но никогда нельзя знать наверняка.
– Рэнсом? – женщина недоуменно посмотрела на нее в ответ. – О, вы, должно быть, имеете в виду Кендалл. Она в студии, заканчивает. Скоро выйдет вас встретить. Я передала по рации, что вы пришли.
Сад за домом, скрытый изгородью оливкового цвета, удивил, оказавшись тайной галереей искусств, значительно большей, чем можно было предположить, глядя с улицы. Вдоль тропинок стояли большие бронзовые скульптуры разных стилей.
– Не думаю, что сад скульптур в Балтиморском музее может похвастаться таким же количеством экспонатов, – сказала Тесс Эсски, которая как раз изучала одну из наиболее абстрактных работ.
– Так и есть, но там собраны скульптуры, представляющие куда больший интерес, – сказала высокая женщина, шедшая по дорожке от домика в задней части сада. На ней был пыльный зеленый рабочий халат, накинутый поверх одежды; на правой щеке засох мазок, но это не мешало ей выглядеть прекрасно. Темные волосы были стянуты в пучок и держались благодаря черепаховому гребню. Тесс сама когда-то пыталась носить подобную прическу, но ее волосы постоянно выбивались из-под любых креплений, и она вернулась к старой доброй косе.
– Тесс, – произнесла женщина, изучая ее. – Ты выглядишь именно так, как я себе представляла. То есть… В общем, у Ворона много твоих портретов.
Неужели? Вот это новость. Свой первый фотоаппарат она купила, когда стала работать частным детективом.
– Миссис… Мисс Кендалл?
Тесс протянула руку, но женщина проигнорировала ее и заключила в объятия.
– Называй меня Фелиция.
– Фелиция Кендалл? Я же слышала о вас.
Фелиция Кендалл будто смутилась от звука собственного имени.
– Надеюсь, сын не хвастался.
– Совсем наоборот. Он говорил, что мать занимается керамикой как хобби. А вы, оказывается, та самая Фелиция Кендалл. Ваши работы так известны, что даже такая невежда, как я, их знает. Я помню, вы когда-то получили заказ на скульптуру Генри Луиса Менкена[52]. Но Ворон ничего такого не рассказывал.
Фелиция осторожно улыбнулась.
– Дети видят своих родителей не так, как их видят другие. Я всегда была в первую очередь мамашей. Так и должно быть.
– Значит, вы, наверное, ставили желания Ворона выше своих собственных?
«Это многое объяснило бы, – подумала Тесс, – его радость, его веру в мир».
– Нет, вовсе нет. На самом деле я всегда верила, что Ворон будет счастлив, если будем счастливы мы. Мы уехали из Бостона в Шарлотсвилл именно ради этого. Даже несмотря на то, что карьера Криса наверняка пошла бы… по более крутой траектории, если бы он остался в Гарварде.
Фелиция снова смутилась по непонятной причине. У счастливых родителей счастливые дети. Тесс задумалась, возникала ли когда-нибудь у ее предков столь оригинальная мысль. Не то чтобы они были несчастливы, просто больше думали об отношениях друг с другом, чем с ней, поэтому дома она частенько чувствовала себя посторонней. Единственное пятно на бесконечной идиллии их страстных ссор и еще более страстных примирений.
– Устала в дороге? – спросила Фелиция. – Я приготовила тебе комнату Ворона. Или хочешь чашечку кофе? Пока тепло, можно посидеть здесь, хотя бы до захода солнца.
Прежде чем Тесс успела ответить, на дорожке раздались шаги и скрипнула задвижка на садовых воротах. Монаган заметила огонек, промелькнувший в глазах Фелиции, и подумала, как это возможно – даже через четверть века искренне радоваться приходу второй половинки.
Затем она увидела Криса Рэнсома. Он тяжело дышал, лицо раскраснелось после, судя по всему, продолжительной пробежки. Он был высок, как и его сын, с короткими черными волосами, таким же острым лицом и длинными ногами.
Лет на десять младше Фелиции Кендалл, по меньше мере. А то и на все пятнадцать.
– Тесс Монаган, – сказал он, протягивая ей руку. – Очень приятно.
Она не приняла руки, а лишь стояла и смотрела на эту пару – мужчина, так похожий на своего сына, и приятная женщина с убранными наверх темными волосами и широкими плечами. Тесс уже видела их раньше. Видела их отражение в стеклах дверей на своей веранде и в витринах магазинов в Феллс-Пойнт. Эти были постарше – но казались настолько похожими, что пробирала дрожь. Дежавю, ей было известно, – это когда мозг неправильно воспринимает что-то. Но она и в самом деле видела эту пару, причем много раз. «Представь нас такими на нашей рождественской открытке», – сказал Ворон после того, как они впервые переспали. Он схватил ее за бедро, Тесс, голая, вылезла из постели и отразилась в зеркале над комодом. Это были самые отвратные слова, которые ей кто-либо говорил после секса. И самые трогательные.
Теперь она поняла: Ворону просто нужна была девушка, похожая на ту, которая вышла замуж за его молодого отца.
Чуть позже Тесс лежала на кровати в комнате Ворона поверх покрывала и разглядывала постер «Дэйв Мэтьюс бэнд»[53]. Ей казалось, что она весь вечер только и отвечала «нет».
«Нет, работа не нужна».
«Нет, не надо больше картошки, хотя она очень вкусная, спасибо».
«Нет, не знаю, смогу ли работать в Техасе. Даже не в курсе, действует ли там моя лицензия и можно ли мне носить оружие в Виргинии».
«Нет, не давайте Эсски больше ветчины, в ней слишком много натрия».
«Нет, ничего не знала и не слышала про Ворона, пока не пришло письмо».
«Нет, нет, нет».
Но Фелиция и Крис не сдавались. Наверное, они считали, что провели удачный маневр, поселив Тесс в детской комнате Ворона, полной его вещей. Но это лишь прибавило ей решимости покинуть их дом и убраться из Шарлотсвилла подальше. Фелиция и Крис, дававшие сыну все, что тот хотел, теперь, судя по всему, твердо решили вернуть ему Тесс.
Но родители не понимали, что он не хотел ее, а она не хотела его.
Раздался стук в дверь, в проем просунулась голова Криса Рэнсома.
– Можно войти?
– Это же ваш дом.
Он отодвинул стул от деревянного письменного стола, настолько поврежденного, будто на нем провели множество опасных химических экспериментов, и сел.
– Ты так тихо вела себя за ужином, – легко улыбнулся он. – За весь вечер произнесла всего несколько слов.
– Я желаю вам лишь самого лучшего. Я вполне понимаю вашу озабоченность, но нужно нанять детектива, который хорошо знает Техас.
– Зато ты знаешь Ворона.
– Разве?
Пальцы Криса Рэнсома стучали по надписям, выцарапанным на столе, который ломился от всевозможных мальчишеских коллекций – птичьи гнезда, камни, наконечники стрел. Комната напоминала музей, сохраненный не столько на случай возвращения Ворона, сколько для того, чтобы будущие поколения, если пожелают, увидели ее такой, какой тот ее оставил. «А здесь известный композитор (художник, будущий президент страны) играл с моделями самолетов и изучал ночное небо в телескоп». Родители же Тесс превратили ее комнату в комнату для досуга, как только она окончила колледж.
– Не совсем понимаю, Тесс.
– Я имею в виду…
Ей показалось наглостью продолжать лежать на постели, поэтому она спустила ноги на пол и села.
– Я имею в виду, я знала его больше года, мы работали рука об руку в тетином книжном магазине. Мы встречались почти полгода. Но я ничего о нем не знала. Либо я не слушала его, либо он ничего не рассказывал. И то и другое, думаю.
– Так чего ты не знала?
– Я не знала, что он сын Фелиции Кэндалл, например. Или что вы были шишкой в Гарварде.
– По-моему, это не так уж важно. К тому же мы уехали в Шарлотсвилл, и Ворон легко мог быть кем-то другим, а не сыном известного скульптора и «гарвардской шишки», выражаясь твоими словами. Слава родителей может испортить ребенка.
– Фелиция сказала, что вы переехали из-за того, что не могли найти счастья в Бостоне.
– Она так сказала? – Крис переставлял птичьи гнезда, хотя Тесс казалось, что они и без того стоят идеально. Затем стал двигать их, словно показывая орнитологическую версию известного карточного фокуса.
– Вы были там широко известны? – спросила она по наитию, повинуясь несуществующему воспоминанию. – Скандально известны?
Крис улыбнулся. Его внешнее сходство с Вороном до сих пор сбивало Тесс с толку. Во многом он был таким, каким, пожалуй, она хотела видеть Ворона – только повзрослевшим.
– Вот видишь, почему мы с Фелицией хотим, чтобы именно ты помогла нам. У тебя превосходная интуиция.
– Не льстите мне, пожалуйста. Просто ответьте на вопрос.
Крис напоминал ребенка, которого заставили прочитать стихотворение наизусть.
– Сейчас трудно представить, но двадцать пять лет назад мы с Фелицией имели скандальную славу, по крайней мере, там, в Бостоне. Сразу хочу заметить, что в те времена порог скандальности был значительно ниже, чем сейчас.
– И что вы такого сделали?
– У нас была интрижка.
Взгляд Тесс будто вопрошал: «И это все?» Крис снова улыбнулся.
– Шокирует, да? Шокирует мысль о том, что когда-то такое могло шокировать. Муж Фелиции был научным руководителем в Гарварде. Я был его лучшим студентом и собирался со временем привезти в альма-матер все крупные известные премии. Я разрабатывал теории, которые могли изменить наш мир. Но вместо этого перевернул свой. Я влюбился.
Он снова поправил птичьи гнезда, но его голос приобрел теплый, мечтательный оттенок. Эта часть истории явно была его любимой.
– Я влюбился, а Фелиция забеременела. Хотя постой… Так можно подумать, будто я тут ни при чем. На самом деле я этого хотел. Она забеременела от меня, потому что я не мог без нее жить. Я думал, она не бросит мужа ради меня, но бросит ради ребенка. Не потому что не любила, просто Фелиция была осторожной, рассудительной женщиной. Она в основном поступала не так, как сама хотела, а так, как от нее ждали.
– Но вам удалось все изменить.
– В конечном итоге да, удалось. Ворон появился на свет до того, как она развелась, и мы так никогда и не поженились официально. К тому же разница в возрасте действительно смущала людей. Мне было двадцать два, а ей тридцать три. Глупо, как возраст может сбивать людей с толку, да?
Тесс, которая порой мучилась из-за шестилетней разницы между ней и сыном Криса, не стала отвечать на этот вопрос.
– А Ворон знал обо всем этом?
– О да, – нахмурился Крис. – Хотя вообще-то он, скорее всего, не знает, что мы не женаты. Мальчишек мало заботят такие вещи, так ведь? Они никогда не просят показать свадебные фотографии. Если бы он спросил, мы бы ему сказали, но я не припомню, чтобы заходила речь. Мы каждый год отмечаем нашу годовщину, только это годовщина не свадьбы, а ночи, когда мы встретились. Тридцатое мая. На вечеринке в День памяти[54]. На Фелиции тогда было бледно-зеленое платье.
Тесс покопалась в памяти, пытаясь найти хотя бы обрывок этой истории. Ворон наверняка должен был хоть что-то рассказывать об этом. Нет, ничего не вспомнила.
– Я ничего об этом не знала, – сказала она, пытаясь придать голосу грустный оттенок, но получился глухой бубнеж. – А Ворон знал, как познакомились мои родители, как они жили. Он знал, какие бары попадают под надзор моего отца – он инспектор в Балтиморе. Он даже знал, чем моя мама занимается в Агентстве национальной безопасности, хотя это вообще-то конфиденциальная информация.
– Она диспетчер, верно? Высокая, как ты, женщина; старается подбирать под одежду самую подходящую обувь из возможной.
Тесс подошла к комоду Ворона, на котором поверх грубой ткани была выставлена детская коллекция фигурок из «Звездных войн».
– Видите? Вы даже знаете, как моя мама одевается. Это уже больше, чем мне известно о Фелиции. А вы еще хотите сказать, что я знаю Ворона.
– Ворон – один из лучших слушателей в мире.
– Он же постоянно болтает, – возразила Тесс.
– Да, болтает. Но при этом никогда не выдает информации о самом себе, верно? Он рассказывает о последней прочитанной книге, о песне, над которой работает, о чем-нибудь необычном, что увидел на улице. Но никогда о себе. Удивительная черта. Он может одурачить кучу людей, заставив их думать, что они с ним близки, хотя на самом деле вовсе нет. Все эти слова, вся его болтовня – это лишь способ держать людей на расстоянии.
– Значит, я права: я по-настоящему никогда его не знала. Я подхожу для поисков еще меньше, чем думала сначала.
Крис поднялся.
– Хочу кое-что тебе показать. Это внизу, в студии Фелиции. Не возражаешь?
Ночь была прохладной, одной из первых настоящих осенних ночей в году. Они смотрели, как изо рта идет пар, когда шли через сад в коттедж, из которого Фелиция материализовалась днем. Крис Рэнсом отпер дверь и включил свет.
– У Ворона здесь была собственная мастерская, – Крис грустно улыбнулся. – Пожалуй, мы были к нему слишком снисходительны.
– Я пойму ваши теории? – вдруг спросила Тесс, запнувшись на мгновение. Ей было неуютно, она испытывала чуть ли не страх перед тем, что Крис Рэнсом решил срочно ей показать. – В смысле, вы же экономист. Вы сможете настолько упростить, что даже такая балда, как я, поймет?
– Если не смогу, в этом будет моя вина, а не твоя. Исходное положение – изобилие.
– Изобилие?
– Сейчас оно достаточное.
Разум Тесс отказался это понимать.
– Все, что я вижу, говорит о том, что мы живем во времена нехватки, что людей слишком много, а ресурсов – слишком мало.
– Что ж, теория изобилия и начинается с того, что меняет представления об уровне «достаточного». Я привел тебя сюда, чтобы показать студию Ворона. Чтобы убедить: ты знаешь его, а он знает тебя.
Он открыл дверь в дальнем конце огромной комнаты, где работала Фелиция. В окна струился лунный свет, и прежде чем Крис зажег свет, Тесс почувствовала присутствие сотен холстов, больших и маленьких. Но когда помещение осветилось, она увидела, что в комнате их не более дюжины, и все они были довольно небольшого размера.
Со всех холстов на нее смотрело собственное лицо.
Это была она – пастелью, тушью, маслом, карандашом. В одежде и без, с косой и с распущенными волосами. На нескольких картинах даже присутствовала Эсски, которая появилась у Тесс уже ближе к концу их отношений. На одной или двух картинах девушка и собака были изображены спящими – тела зеркально отражали друг друга. Тесс смутилась, представив, как Ворон стоял над ними спящими и запоминал каждую деталь, включая грязные белые носки. Единственное, что было на ней.
– До прошлой недели мы не знали, что все это здесь. Мы всегда уважали его личное пространство, но когда он перестал звонить и писать… Мы подумали, можно найти какие-нибудь зацепки.
– Вы же знаете, что я действительно попыталась помириться с ним, – сказала Тесс, чувствуя, как занимает оборонительную позицию. Сама ситуация ошеломляла ее своей пикантностью. Она с отцом своего бывшего рассматривала картины, изображающие ее обнаженной. Никогда не читала Эмили Пост[55], но и без того было понятно, что эта ситуация выходила за рамки.
– Он не хотел повторять все заново. Он сказал, что мы упустили момент, и наверное, был прав.
– Такое случается. Мы с Фелицией – последние, кто станет осуждать пути человеческих сердец. Как там Фолкнер сказал в своей нобелевской речи? «Сердце хочет того, что хочет».
– По-моему, это был Вуди Аллен, на пресс-конференции, посвященной Сун-и[56]. Фолкнер сказал, что конфликты людских сердец – это единственное, о чем стоит писать. – Знание родной литературы все-таки помогает. Не всегда, но часто.
– А я уверен – это единственное, ради чего стоит жить.
Крис Рэнсом взял один из самых маленьких набросков, где Ворон особенно приукрасил обнаженную фигуру: ямочку на подбородке углубил, талию слегка заузил, а ниже убрал все неровности. Зато мышцы ног действительно были ее, как и очертания трицепса. Она много работала над тем, чтобы придать своим рукам такую форму.
Рэнсом изучил картину и задумчиво взглянул на Тесс. Если бы на нее смотрел другой мужчина, она посчитала бы взгляд непристойным и оскорбительным. Но Крис смотрел так, будто она была всего лишь одним из предметов в коллекции сына, собранной за многие годы. Наконечники стрел, камни, фигурки из «Звездных войн», телескоп. Ласточкино гнездо.
– Тесс, мы с Фелицией понимаем, что могли бы нанять кого-нибудь другого. И возможно, нам именно так и стоит поступить. Но между тобой и Вороном кое-что осталось незавершенным. Я не могу подобрать слов, чтобы как-то ее обозначить, но эта связь напоминает путеводную нить. Ты найдешь путь к нему. Или он найдет путь к тебе. Ни один другой частный детектив не сделает этого.
Он достал что-то из кармана.
– Это последняя открытка, которую Ворон прислал нам, перед тем как исчез.
Не фотография, а раскрашенный вручную рисунок – голубые цветы на зеленом поле. «Техасский люпин», сообщала надпись.
На обороте Ворон написал:
Я как будто начинаю все заново. Все не так, как я ожидал, но это ведь не плохо само по себе. Как и говорил папа, я следую традиции и нарушаю закон. ЕВТ. Ворон.
– ЕВТ? – спросила Тесс.
– «Еду в Техас». Так писали у себя на дверях оказавшиеся вне закона, когда уходили на неизведанные земли. «Еду в Техас. Не пытайтесь найти меня, все равно не сможете».
– Да? – Тесс подняла подбородок.
Да, она возьмется.
На следующий день перед самым отъездом в Теннесси из Абингдона, Виргиния, Тесс позвонила тете Китти. Она звонила по частной линии, зная, что Китти не сможет ответить, так как в это время обычно работает в своем магазине, – а значит, племянница запишет сообщение на автоответчик. Она не хотела объяснять, почему едет. Она просто хотела.
– Это Тесс, – сказала она. – Если Тайнер позвонит, скажи ему, что я двинула в Техас. Позвоню ему вечером, когда пересеку Миссисипи.
Тесс посчитала, что там она будет точно спасена от его гнева. Ширины Миссисипи должно хватить, чтобы его крик не долетел.
У нее была щедрая сумма на повседневные расходы и порядочного размера аванс, «Тойота» и чемодан со всем необходимым.
Менее получаса назад она купила в «Гэп» и «Олд Нэви» вещей на неделю. Спортивная одежда, которую она всегда держала в багажнике вместе со скакалкой и баскетбольным мячом, собака, еженедельник, «Дон Кихот» (привыкла возить эту книгу с собой, полагая, что еще сможет когда-нибудь ее дочитать), «неделька» хлопчатобумажного белья, которое стоило доллар в нефирменном магазине – наверное, потому, что на одной паре вместо «Среда» было написано «Серда».
Этого достаточно. Должно хватить. Крис Рэнсом прав. Представления нужно менять.