К свободе не привыкают – её любят
За год свободной жизни Глеб полностью адаптировался к воле. Отрастил себе длинные волосы, как у попа и без всякого стеснения ходил по городу, опираясь на искусно вырезанную трость. Этой тростью он не только гордился, но и дорожил ей. Так – как вырезана она была в местах заключения известным народным умельцем Фёдором Оболенским, по кличке Цезарь.
Это был высокий красавец, чуть старше Глеба из Рязанской области. Его золотые руки всегда были востребованы у воров. Он имел несколько судимостей за изготовление печатей и безукоризненную подделку документов. Цезаря уважали все авторитетные зеки за его волшебные руки, и хорошая молва о нём как о рукотворном кудеснике распростиралась по всем зонам и тюрьмам. Он имел большую любовь к дереву и к тому из чего можно выточить стоящую вещь. Из любой щепки или отвалившего каблука от кирзового сапога, он мог сотворить настоящее произведение искусства. Своим умением он поделился и с Глебом, но Глебу трудно давалось это можно сказать ювелирное ремесло. Так, как отец с детства его приучил к топору и рубанку, но всё равно, вырезать из дерева затейливую шкатулку Глеб научился, а вот из куска резины сотворить печать высшего качества ему было не под силу. Пальцы были непослушные, и зрение прилично подсело в местах заключения, но пока он обходился без очков. Трость Глеб носил не для форсу, – она помогала ему волочить за собой протез, хотя он мог обходиться и без неё.
Опираясь на палку ему было легче тянуть свою «эрзац – ногу» изготовленную из липы. Этот протез был похож на гигантскую рюмку, с утончённой ножкой и при ходьбе он приятно поскрипывал. Соседи поговаривали, что этот протез он изготовил сам, находясь в заключении, где потерял и ногу. Но они ошибались, морёный, местами с потрескивающим лаком протез, – изготавливал тоже Цезарь, но не без участия самого Глеба. Он тоже свои руки приложил к его созданию. Глеб никогда протез не прятал от чужих глаз, а наоборот как бы всем напоказ в ложе протеза закладывал штанину и закреплял его ремнями. Некоторые взрослые ребята шутили:
«Дядя Глеб вам бы ещё на глаз чёрную повязку нацепить, то вылитым пиратом будете…»
Глеб понимал шутки и в ответ улыбаясь, отвечал:
– И хохлатого попугая посадить на плечо!
У Глеба были очень сильные руки, которым не мало пришлось в своей жизни поработать топором, а также волевое с правильными чертами лицо.
Шрам, проходивший от виска к скуле, нисколько не портил его лицо, а наоборот придавал ему своеобразный шарм, делая его внешность мужественной и даже привлекательной, как у некоторых киногероев. Эту пожизненную метку он получил во времена сучьих войн в лагерях. Обыватели побаивались Глеба, и старались при встрече обходить его стороной. И Глеб чувствовал эту неприязнь к своей персоне. К счастью их тогда на их улице мало было. Надо сказать что, отбыв в заключение большой срок, – блатного оттенка в его речи и поведении не усматривалось. Остальные же соседи были к нему расположены вполне нормально, так – как помнили его с довоенных времён добрым весёлым и покладистым парнем. И конечно не забыли, когда с войны он пришёл увешанный орденами и медалями. При встрече все мужики считали своим долгом подойти к нему и всунуть свою руку в его огрубевшую широкую ладонь и не редко угощали пивом или водочкой. И он не отказывался от угощений хороших людей. С ними он мог неплохо забыться о плохих временах и поверить, что та двадцатилетняя арестантская жизнь, которая у него проходила в тайге и бетонных стенах с крепкими решётками была плохим сном.
Одинокие же женщины завидев его, даже в неподходящий момент не ленились перерезать этому мужчине дорогу в любом месте. И помимо дежурного «Здравствуйте!», не гнушались ещё, и справиться о его здоровье или перекинуться несколькими фразами. Некоторые из них не прочь бы с ним пойти под венец.
Они его уважали и открыто вдыхали не стесняясь его порой прострельного взгляда. А были и скромницы, которые только из дали наблюдали за ним, но в тайне все мечтали положить, свою голову ему на грудь. Потому что помимо внешних данных у него был серебряный голос, приводивший их в трепет и профессиональные руки, в которых нуждался почти каждый двор, где не было мужчин. Он был хорошим плотником с детства, – этой нужной профессии его обучил отец, беря с собой постоянно на приработки.
– Глеб, – при встрече обращалась к нему одна из соседок, Валентина Шухова. – Ты хоть к свободе то немного привык?
– К свободе не привыкают, – отвечал он, – её просто любят, как свежий воздух, как чистое небо с ярким солнцем и даже горячий хлеб, посыпанный солью.
– Наверное, забыл, когда в руках топор держал? – Дарья говорила, что тебя так строго наказали, что и работать строго-настрого запретили.
– Талант не предаётся забвению, – возразил ей Глеб. Вскоре он доказал не только Шуховой, но и всем бабам, что способен мастерски орудовать плотницким инструментом. Он своими усилиями залатал всем вдовам дыры по своей части и возвёл на речке «Славка» мостки для полоскания белья, больше похожие на эстакаду, с перилами и лавочками. Первыми испытали мостки местная ребятня.
Они задорно смеялись, когда рыбкой ныряли в проточную воду и с захваченным духом выныривали, показывая всем большой палец руки.
Этому строению радовалась и молодёжь, – для них это был своеобразный «Вечерний красный уголок», где они скопом проводили время с танцами и плясками под гармошку или транзисторный приёмник «Альпинист». Речка Славка протекала рядом с их улицей, которая считалась крайней точкой города и, делая крутой изгиб, впадала в Волгу.
С другой стороны города бежала в похожем русле речка Весёлка. Разделяла эти две реки большая мостовая, выложенная из булыжника, по которой часто ездили рейсовые автобусы, чертыхаясь из стороны в сторону, так, что кишки наизнанку выворачивало. Горожане называли эту мостовую «РВС» в переводе не Революционный Военный Совет, а «Рвотный Волжский створ».
Речка Весёлка была значительно меньше Славки и к концу лета не редко пересыхала до такой степени, что любой мальчишка в некоторых местах мог её перейти вброд. Для мальчишек наступала лафа в это время, так – как рыбу они ловили руками. Славка же была рекой широкой и имела помимо понтонного моста большой деревянный мост с потемневшими от времени массивными перилами. Женщинам эти мосты не нужны были, – им с них бельё не полоскать и на остров, если они и ходили только лишь для того, чтобы нарвать черемши или щавеля. Остров был хорошим утешением в первую очередь для браконьеров и большой радости товаркам не приносил. А вот мостки, сооружённые, Глебом, им пришлись кстати. Они нарадоваться не могли новому строению. Там где полоскалось бельё, лился поток информации городских новостей. К этим мосткам Глеб всегда пришвартовывал свою алюминиевую лодку «Каму» и когда выезжал на ней ловить рыбу, то устанавливал на корму небольшой мотор «Стрела» и ехал далеко от дома. Никто не знал, где он ловит рыбу, но возвращался всегда с хорошим уловом. Часть этого улова он оставлял себе, а остальную рыбу раздавал соседям. Не редко он сажал в лодку своих племянников и они, проплывая под деревянным мостом у места, где Славка впадает в Волгу, исчезали в больших водах, где сновали баржи и речные суда. Иногда вслед за ними на небольшом ялике грёб Феликс Нильс. Но за быстроходным мотором ему трудно было угнаться на вёслах и он, так и не узнав, где Таган ловит рыбу с племянниками, бросал свои снасти в воду и довольствовался своим скудным уловом, злясь на самого себя, что опять проворонил место, где Глеб удит рыбу.