Вопрос и ответ. Часть первая. Тодд в башне (Патрик Несс, 2009)

М истер Коллинз тычками и пинками гонит меня вверх по узкой винтовой лестнице без окон – все выше, выше и выше. Когда ноги мне почти отказывают, мы подходим к двери. Он открывает ее, заталкивает меня внутрь, а я валюсь на дощатый пол и со стоном перекатываюсь на бок – руки так занемели, что я даже не могу выставить их вперед и смягчить удар.

Открываю глаза и вижу перед собой тридцатиметровую пропасть.

Мистер Коллинз хохочет, наблюдая, как я пытаюсь отползти подальше от края. Я лежу на мостках шириной в досок пять, закрепленных вдоль стен квадратной комнаты. Посреди нее – огромная дыра с болтающимися внизу канатами. Я смотрю вдоль них и вижу гигантскую звонницу, в жизни таких огромных не видал: два колокола висят на одной балке, и в каждом из них, ей-богу, можно было бы жить. В стенах башни прорезаны арки, чтобы звон разносился на всю округу.

Я подскакиваю на месте: мистер Коллинз с грохотом захлопывает дверь и гремит ключом в замке – этот звук не допускает даже мысли о побеге.

Я кое-как встаю и прислоняюсь к стенке, пытаясь восстановить дыхание.

Закрываю глаза.

Меня зовут Тодд Хьюитт, думаю я. Я сын Киллиана Бойда и Бена Мура. Через четырнадцать дней мой день рождения, но я уже мужчина.

Меня зовут Тодд Хьюитт, и я мужчина.

(мужчина, который выболтал мэру ее имя)

– Прости, – шепчу я, – прости.

Через несколько секунд я все же открываю глаза и оглядываюсь. На уровне глаз в стенах проделаны небольшие прямоугольные отверстия, по три с каждой стороны, сквозь них в комнату падает тусклый пыльный свет.

Я подхожу к ближайшему окошку. Я, как все уже поняли, нахожусь в колокольной башне собора, очень высоко над землей. Прямо передо мной расстилается площадь, где я был только сегодня утром, а кажется, что прошла целая вечность. Спускаются сумерки: значит, я валялся без сознания почти весь день, а за это время с ней могли сделать что угодно, мэр мог…

(заткнись, просто заткнись)

Я осматриваю площадь. Она по-прежнему пуста и безлюдна, на ней царит тишина Бесшумного города, который просто взял и открыл ворота наступающему врагу.

Город, который даже не попытался дать отпор.

Мэр подошел, и они как миленькие вручили ему ключи. Иногда слухи об армии так же эффективны, как сама армия, говорил мне мэр, и кто теперь скажет, что он был не прав?

А мы все это время бежали, бежали из последних сил и как можно быстрее, стараясь не думать, каким будет Хейвен и что нас там ждет, но надеясь увидеть рай, надеясь на спасение.

Надежда есть всегда, говорил Бен.

Но он ошибался. Мы попали не в Хейвен.

Мы попали в Нью-Прентисстаун.

Я морщусь – в груди больно щемит – и смотрю на запад через площадь, поверх деревьев и молчаливых домов на водопад, который обрушивает свои воды в долину, и на зигзаг дороги, где я сражался с Дейви Прентиссом, а Виола…

Я разворачиваюсь.

Глаза начинают привыкать к темноте, но в комнате все равно ничего нет, кроме мостков и едва ощутимой вони. Канаты висят посреди дыры, примерно в двух метрах от любого края мостков. Я пытаюсь рассмотреть, крепко ли они привязаны к колоколам – зазвонят ли те в случае чего?.. Я вовсю щурюсь в дыру: что же там на дне? Но в темноте ничего не разобрать. Может быть, и голый кирпич.

С другой стороны, два метра – не такое уж большое расстояние. Можно запросто допрыгнуть и по канату спуститься вниз.

Но потом…

– Умно, ничего не скажешь, – доносится голос из дальнего угла комнаты.

Я отшатываюсь, вскидываю кулаки, мой Шум весь ощетинивается. Из темноты встает человек – еще один мужчина без Шума.

Вот только…

– Если ты попробуешь съехать вниз по канатам, которые так маняще болтаются прямо у нас под носом, об этом узнает каждый житель города.

– Вы кто? – В животе все бултыхается от страха, но кулаков я не разжимаю.

– Ну точно. Я сразу понял, что ты не из Хейвена.

Мужчина подходит ближе, и свет выхватывает из темноты его лицо. Я вижу синяк под глазом и разбитую губу. Компрессов на него решили не переводить.

– Я и забыл, какой он громкий… Странно, – бормочет человек себе под нос.

Он невысокого роста, ниже меня, и куда толще, немного старше Бена, но гораздо слабее и мягче. Он весь мягкий, даже лицо какое-то мягкое… Если понадобится, я запросто его побью.

– Это ты верно подметил, – усмехается мужчина.

– Кто вы? – повторяю я.

– Кто я? – тихо повторяет мужчина, а потом повышает голос и с достоинством произносит: – Перед тобой Кон Леджер, мальчик. Мэр Хейвена. – Он задумчиво улыбается. – Но не Нью-Прентисстауна. – Глядя на меня, он слегка качает головой. – Мы давали лекарство даже беженцам, когда они повалили в наш город.

А потом я вижу, что его улыбка – никакая не улыбка. Он морщится.

– Святый боже, мальчик мой! – восклицает мэр Хейве-на. – Какой же ты шумный!

– Я не мальчик, – огрызаюсь я, все еще держа кулаки наготове.

– Совершенно не представляю, какое это может иметь значение, – улыбается мэр Леджер.

Мне хочется сказать ему десять миллионов самых разных вещей, но любопытство берет верх.

– Так, значит, вы действительно изобрели лекарство? От Шума?

– О да, – говорит мэр Леджер, снова морщась, как будто пробует какую-то гадость. – Это растение местной флоры с естественным нейрохимическим действием… Мы смешали его экстракт с рядом синтетических веществ – и получилось! В Новом свете наконец воцарилась тишина.

– Не во всем Новом свете.

– Это да, – кивает мэр Леджер, поворачиваясь к одному из прямоугольных окошек в стене. Руки у него сцеплены за спиной. – Приготовление лекарства – весьма трудоемкий процесс. И очень долгий. Окончательный вариант удалось синтезировать только в прошлом году, и на это ушло двадцать лет. Однако мы уже изготовили достаточно лекарства для своих нужд и хотели начать производство на экспорт, но…

Он умолкает, решительно глядя на расстилающийся внизу город.

– Вы сдались врагу, – говорю я. Мой алый Шум рвет и мечет. – Как последние трусы.

Мэр Леджер оборачивается, улыбка-гримаса бесследно исчезла с его лица.

– И почему же, интересно, меня должно волновать мнение какого-то мальчишки?

– Я не мальчишка, – цежу я сквозь зубы, – и неужели кулаки у меня до сих пор стиснуты? О да, еще как.

– Разумеется, мальчишка, – отвечает мэр Леджер. – Ведь мужчина знает, что перед лицом смерти люди порой вынуждены принимать не самые популярные решения.

Я сощуриваюсь:

– О смерти я знаю не меньше вашего, нечего меня поучать.

Мэр Леджер удивленно моргает, читая мой Шум и замечая в нем ослепительные вспышки. В следующий миг он вешает голову и опускает плечи.

– Прости меня, – говорит мэр Леджер. – Я вообще-то не такой. – Он кладет руку на лицо и растирает его, морщась от прикосновений к синяку под глазом. – Вчера я был добрым и милостивым мэром чудесного города. – Он словно смеется над какой-то шуткой, понятной только ему. – Но это было вчера.

– Сколько жителей в Хейвене? – спрашиваю я, не давая ему закрыть тему.

Мэр Леджер поднимает голову:

– Малыш…

– Меня зовут Тодд Хьюитт, – говорю я. – Можете называть меня мистер Хьюитт.

– Он обещал нам новую жизнь…

– Даже я знаю, что он всегда врет. Сколько здесь человек?

Мэр Леджер вздыхает:

– Включая беженцев, три тысячи триста.

– Армия Прентисстауна втрое меньше, – говорю я. – Вы могли победить.

– В основном это женщины и дети. Простые фермеры. – В других городах женщины и дети тоже сражались.

Женщины и дети умирали.

Мэр Леджер подходит ближе, его лицо искажено гневом.

– Да, а женщины и дети этого города умирать не будут! Потому что я заключил с Прентиссом мир!

– Хорош мир! Этот мир вам лицо разукрасил и губу разбил.

Мэр Леджер смотрит на меня еще секунду, а потом обреченно фыркает:

– Слова мудреца из уст деревенщины. – И отворачивается к окошку.

Тут я замечаю какой-то низкий гул.

Вопросительные знаки наполняют мой Шум, и не успеваю я раскрыть рот, как мэр – да, мэр, прежний мэр, – отвечает:

– Верно, ты слышишь меня.

– Вас? Но как же лекарство?

– А ты бы стал лечить поверженного врага?

Я облизываю губы.

– Так он возвращается? Шум? – спрашиваю я.

– О да! – Мэр Леджер снова поворачивается ко мне. – Если не принимать лекарство ежедневно, он очень скоро вернется.

Он отходит в свой угол и медленно садится.

– Обращаю твое внимание, что туалета здесь нет, – смеется он. – Примите наши извинения за неудобства…

Я смотрю на него, и мой Шум по-прежнему красный, разгневанный и полон вопросов.

– Это ведь ты, правильно я понимаю? – спрашивает мэр Леджер. – Ради тебя всех городских жителей разогнали по домам, чтобы новый президент мог встретить тебя верхом на коне?

Я не отвечаю, зато мой Шум все выдает.

– И кто же ты, Тодд Хьюитт? – спрашивает мэр Лед-жер. – Почему ты такой особенный?

А вот это, думаю я, очень хороший вопрос.

Ночь наступает быстро и как-то сразу. Мэр Леджер с каждой минутой говорит все меньше, а дергается все больше и наконец, не выдержав, начинает расхаживать туда-сюда по мосткам. Все это время его гул становится громче, так что в итоге, даже если бы мы захотели поговорить, нам бы пришлось кричать.

Я стою у стены и смотрю, как на небе появляются первые звезды и долину накрывает ночь.

Я думаю и одновременно стараюсь не думать, потому что от мыслей все нутро скручивается, горло сдавливает и меня начинает тошнить. Или того хуже: на глаза наворачиваются слезы, а потом уж тошнит.

Потому что она где-то там.

(пожалуйста будь там)

(пожалуйста пусть с тобой все будет хорошо)

(пожалуйста)

– Тебе обязательно все время так шуметь? – взрывается мэр Леджер. Я поворачиваюсь к нему и уже хочу сказать что-нибудь резкое в ответ, когда он вздыхает и извиняется. – Я не такой… – он опять начинает теребить свои пальцы, – неприятно, когда тебя так внезапно лишают лекарства.

Я снова смотрю на Нью-Прентисстаун: в домах начинают загораться огни. За весь день я не увидел на улицах ни единой живой души, все сидят по домам – наверное, это приказ мэра.

– Значит, и там сейчас то же происходит? Со всеми?

– Что ты, у жителей есть личные запасы, – отвечает мэр Леджер. – Правда, рано или поздно Прентисс все заграбастает.

– Да уж, когда придет армия, это не составит ему никакого труда.

Луны начинают свой неспешный путь по небосводу. В их ярком свете можно разглядеть весь Нью-Прентисстаун, и я вижу блестящую реку, пронзающую город насквозь, а дальше – пустые поля, за которыми поднимаются отвесные скалистые утесы: северная стена долины. Река и дорога уходят дальше на восток, к неизведанным горам и долам, а город постепенно сходит на нет. На юг устремляется другая дорога, почти не мощенная; она вьется между зданий и домов, потом скрывается в лесу и, наконец, поднимается на высокий холм с раздвоенной верхушкой.

Вот и весь Нью-Прентисстаун.

Приют для трех тысяч трехсот людей, которые попрятались по домам и сидят тихо как мышки. Словно их и нет вовсе.

Ни один не отважился поднять руку, чтобы попытаться спастись от наступающего врага. Они понадеялись, что чудовище их не сожрет, если они будут смирными и покорными.

Вот куда мы бежали столько дней…

Я замечаю на площади какое-то движение, мелькнувшую тень, но это лишь собака. Домой, домой, домой, разбираю я едва слышный Шум. Домой, домой, домой.

Собакам неведомы людские заботы.

Собаки могут быть довольны жизнью даже в самые скверные времена.

Минуту я пытаюсь восстановить дыхание, проглотить слезы и ком в горле.

Не думать о своем псе.

А когда я снова поднимаю глаза, то вижу вовсе не собаку.

Он едва держит голову и идет через площадь рядом со своей лошадью, копыта цокают по мостовой, а когда он подходит ближе, даже сквозь громоподобный гул, исходящий от мэра Леджера, – не знаю, как я сегодня буду спать, – я различаю это.

Шум.

В тишине затаившегося города разносится его Шум.

И он, несомненно, слышит мой.

Тодд Хьюитт? – думает он.

Чувствую: его лицо расползается в улыбке.

Я тут нашел одну вещицу, Тодд, громко думает он, поднимая голову к башне. Твою вещицу.

Я ничего не говорю. И ни о чем не думаю.

Молча смотрю, как он тянется за спину, достает что-то и протягивает вверх.

Даже отсюда, даже при свете лун, я понимаю, что это.

Дневник моей ма.

У Дейви Прентисса дневник моей ма.

Н аступило следующее утро, и у подножия колокольной башни быстро и шумно возвели дощатую сцену с микрофоном. Постепенно к ней подтягиваются мужчины Нью-Прентисстауна.

– Что происходит? – спрашиваю я, выглядывая наружу. – А ты как думаешь? – говорит мэр Леджер, сидя в своем темном углу и растирая виски. Его раскаленный металлический Шум визжит, точно бензопила. – Будут знакомиться с новым вожаком.

Мужчины почти ничего не говорят, лица у них бледные и мрачные, но мыслей, конечно, не угадаешь – без Шума-то! Впрочем, выглядят они опрятнее, чем жители моего родного города: волосы подстрижены, подбородки гладко выбриты, да и одежда получше. Многие из них круглы и румяны, как мэр Леджер.

Хейвен, видать, был славным местечком. Людям тут не приходилось гнуть спины каждый день, чтобы выжить. Может, это их и размягчило.

Мэр Леджер фыркает, услышав мои мысли, но ничего не говорит.

По периметру площади выстраиваются люди мэра Прентисса с винтовками наперевес – они будут поддерживать порядок. Я вижу мистера Тейта, мистера Моргана и мистера О'Хару – мужчин, с которыми я рос, которых видел каждый день и считал простыми фермерами. Пока они не стали кое-кем другим.

Дейви Прентисса нигде не видно, и мой Шум при мысли о нем опять начинает клокотать.

Видимо, придя в себя, он спустился в долину той же дорогой и случайно нашел по пути мой рюкзак. Внутри оказались только тряпки и книжка.

Дневник моей ма.

Слова, которые она писала специально для меня.

Писала, когда я родился. Перед самой смертью.

Перед тем, как ее убили.

Мой ненаглядный сын… клянусь, ты своими глазами увидишь, как жизнь в нашем мире наладится.

Эти слова читала мне Виола, потому что я сам не мог…

А теперь они у гаденыша Дейви Прентисса…

– Очень тебя прошу, – цедит мэр Леджер сквозь стиснутые зубы, – будь так любезен, хотя бы попытайся…

Он умолкает и виновато глядит на меня.

– Прости, – повторят он уже в миллионный раз после того, как мистер Коллинз принес нам завтрак.

Не успев и слова вымолвить, я внезапно ощущаю ужасную боль в сердце, такую невыносимую печаль, что от неожиданности охаю.

И снова смотрю в окно.

На площадь выходят женщины Нью-Прентисстауна.

Они идут группками, держась на расстоянии от мужчин – ближе не пускают конники мэра Прентисса.

Я чувствую их тишину так же ясно, как не чувствую Шума мужчин. Она похожа на огромную боль утраты, и группки женщин на дороге – словно островки невыразимой печали в общем мирском шуме. Я вытираю глаза и прижимаюсь к стенке, пытаясь рассмотреть каждую из идущих.

Пытаясь увидеть ее.

Но ее там нет.

Ее нет.

Женщины похожи на мужчин: большинство одеты в рабочие брюки и рубашки разного фасона, на некоторых длинные юбки, почти все выглядят опрятными и сытыми. Прически у всех разные: короткие и длинные стрижки, косы, хвосты, а блондинок среди них куда меньше, чем я видел в Шуме прентисстаунцев.

А еще многие из них шагают по улице со скрещенными на груди руками… и с подозрением на лице.

Гнева на этих лицах намного больше, чем на мужских.

– Хоть кто-нибудь пытался вам возражать? – спрашиваю я мэра Леджера. – Хоть один человек?

– У нас демократия, Тодд, – вздыхает он. – Ты знаешь, что это значит?

– Понятия не имею, – отвечаю я, все еще глядя вниз и не находя искомого.

– Это значит, что к мнению меньшинства прислушиваются, – поясняет мэр, – но решает все мнение большинства.

Я смотрю на него:

– То есть все эти люди захотели сдаться?

– Президент сделал предложение Городскому совету, членов которого избрал народ, – говорит мэр Леджер, трогая разбитую губу, – что город останется невредим, если мы сдадимся.

– И вы поверили?

Глаза мэра Леджера вспыхивают.

– Ты или забыл, или не знаешь, что одна кровопролитная война на этом свете уже была. Война, которая должна была положить конец всем войнам. И если можно как-то избежать повторения тех событий…

– Тогда вы как миленькие сдадитесь на растерзание убийце.

Мэр Леджер снова вздыхает:

– Большинство членов Совета, включая меня, решили, что так нам удастся сохранить больше жизней. – Он опирается головой о кирпичную стенку. – Наш мир не совсем черно-белый, Тодд. Верней, совсем не черно-белый.

– Но что, если…

Лязгает дверной замок, и к нам заходит мистер Коллинз с пистолетом в руке.

Он опускает глаза на мэра Леджера:

– Подымайся.

Я недоуменно смотрю то на него, то на мэра:

– Что происходит?!

Мэр Леджер медленно встает.

– Похоже, пришел мой час, Тодд, – говорит он с напускной беззаботностью, но я слышу страх в его гуле. – Это был прекрасный город, – говорит он мне. – А я был хорошим человеком. Прошу тебя, помни об этом.

– Да о чем вы? – не понимаю я.

Мистер Коллинз берет его за руку и выталкивает за дверь.

– Эй! – ору я им вслед. – Куда вы его ведете?

Мистер Коллинз заносит кулак, чтобы ударить меня…

И я отшатываюсь.

(заткнись)

Он хохочет и запирает дверь.

Лязгает замок.

И я остаюсь один в башне.

А когда гул мэра Леджера потихоньку утихает, я начинаю различать…

Марш, марш, марш – из далекой дали.

Подхожу к окошку.

Это они.

Армия завоевателей входит в Хейвен.

Они спускаются по зигзагу дороги, будто черная река – пыльный и грязный поток, прорвавший плотину. Они идут по четыре-пять человек в ряд, и первый такой ряд скрывается в зарослях у подножия холма, когда последний появляется на его вершине. За ними наблюдает толпа на городской площади: мужчины отворачиваются от помоста и смотрят на холм, женщины выглядывают из переулков.

Марш, марш, марш становится громче, эхом разносится по улицам города. Будто тиканье огромных часов.

Толпа ждет. Я жду вместе с ними.

И вот между деревьев, у поворота дороги…

Появляются они.

Армия.

Первым идем мистер Хаммар.

Мистер Хаммар, который жил на заправке, мистер Хам-мар, который думал о всяких гнусностях, мистер Хаммар, который стрелял по бегущим жителям Фарбранча.

Мистер Хаммар ведет за собой армию.

Я уже слышу его: он выкрикивает слова военного марша, чтобы остальные не сбивались с ритма. «Нога!» – вопит он снова и снова.

Нога!

Нога!

Нога на шее!

Солдаты входят на площадь и идут вдоль одного ее бока, оттесняя в сторону мужчин и женщин Хейвена. Мистер Хаммар проходит довольно близко к башне, и я вижу на его лице хорошо знакомую улыбку – улыбку, которая бьет, которая терзает, которая властвует.

И чем ближе он подходит, тем ясней я сознаю.

Эта улыбка без Шума.

Кто-то выехал из города навстречу армии. Кто-то с большим запасом лекарства. Армия не издает ни звука, если не считать марша и топота.

Нога, нога, нога на шее!

Они идут вдоль площади к помосту. Мистер Хаммар останавливается на углу и начинает строить солдат за помостом: они встают спиной ко мне, лицом к собравшимся на площади горожанам.

Я начинаю понемногу узнавать солдат. Вот мистер Уоллас. Мистер Смит-младший. Мистер Фелпс, хозяин лавки. Люди Прентисстауна и бессчетное множество других.

Армия «шла и росла».

Я вижу Ивана, с которым работал в Фарбранче и который по секрету рассказал мне о сторонниках мэра Прентисса. Он стоит во главе одного из строев, и наглядные доказательства его слов стоят за ним с винтовками наготове.

Наконец последний солдат входит на площадь и останавливается под последнее слово марша.

Нога на шее!

Наступает полная тишина, обдувающая Нью-Прентис-стаун, точно ветер.

Где-то подо мной раскрываются ворота собора.

И на помост выходит мэр Прентисс. Он хочет говорить со своим новым городом.

– Сейчас, – чеканит он в микрофон, отсалютовав мистеру Хаммару и поднявшись по ступеням на помост, – вы все напуганы.

Мужчины города тихо смотрят на него.

Женщины в переулках тоже молчат.

Армия стоит начеку, готовая ко всему.

Даже я, оказывается, затаил дыхание.

– Сейчас вы думаете, что вас завоевали, что надежды нет. Вы думаете, что обречены.

Мэр Прентисс стоит спиной ко мне, но благодаря динамикам, спрятанным по четырем углам площади, его голос гремит над городом, а может, и над всей долиной и за ее пределами. Потому что здесь собрались все, кто может его услышать. Каждый житель Нового света теперь либо здесь, либо под землей.

Мэр Прентисс обращается к планете.

– И вы правы, – говорит он. Честное слово, я слышу его улыбку. – Вас завоевали. Вас победили. Вы обречены.

Его слова несколько секунд висят в воздухе. Мой Шум вскидывается, и несколько человек на площади поднимают головы к башне. Я пытаюсь утихомирить свои мысли, но кто эти люди? Кто эти чистенькие, сытые, довольные жизнью люди, так легко сдавшиеся врагу?

– Но завоевал вас не я, – продолжает мэр Прентисс. – Не я побил вас и не я поработил.

Он умолкает и окидывает взглядом толпу. На нем белая одежда, белая шляпа, белые сапоги, а поскольку и помост накрыт белой тканью, в ярких солнечных лучах смотреть на него почти больно.

– Вы – рабы собственной лени, – говорит мэр Прентисс. – Вы пали жертвами собственной беспечности и мягкотелости. Вас погубят… – на этом слове он резко повышает голос, так что половина собравшихся на площади подскакивают на месте, – ваши собственные благие намерения! – К этому времени мэр Прентисс расходится не на шутку и тяжело дышит в микрофон. – Вы слабы и беспомощны перед невзгодами этого мира, всего за одно поколение вы превратились в людей, которые легко сдаются даже не врагу, а СЛУХАМ о враге!

Он начинает расхаживать по помосту с микрофоном в руке. Каждый напуганный человек в толпе, каждый солдат – до единого – неотрывно следит за его движениями.

Я тоже.

Мэр Прентисс продолжает расхаживать, постепенно повышая голос:

– Так что теперь вы знаете, что я сделал. Я просто протянул руку и взял. Отобрал у вас свободу, город, будущее. – Он смеется, как будто не может поверить своему везению. – Я-то готовился к войне.

Некоторые из собравшихся смотрят себе под ноги, пряча глаза от остальных.

Интересно, им стыдно? Очень надеюсь, что да.

– Но вместо войны меня встретили переговорами. Которые начались со слов: «Умоляем, не делайте нам больно» и «Пожалуйста, берите что хотите».

Внезапно мэр останавливается посреди помоста.

– А я ждал ВОЙНЫ! – снова кричит он, потрясая кулаком.

И все вздрагивают.

Если толпа вообще может вздрогнуть, она вздрагивает – именно так это выглядит сверху.

Что делают женщины, мне не видно.

– Но раз войны я не получил, – беззаботно продолжает мэр Прентисс, – теперь вы за это ответите.

Я слышу, как открываются двери собора. Мистер Коллинз тычками ведет на помост мэра Леджера со связанными за спиной руками.

Мэр Прентисс, скрестив руки на груди, молча наблюдает за ними. Наконец в толпе мужчин поднимается ропот, среди женщин – громкое недовольное бормотание, и конники начинают размахивать винтовками, чтобы угомонить людей. Мэр Прентисс даже ухом не поводит, словно и не замечает этих звуков. Он просто смотрит, как мистер Коллинз заводит мэра Леджера на помост.

На верхней ступеньке мэр Леджер останавливается и окидывает взглядом толпу. Люди молча смотрят на него, кто-то морщится от оглушительного гула его Шума, в котором начинают проступать первые слова и картинки. Все они пропитаны страхом. Вот мистер Коллинз подбивает ему глаз и расквашивает губу, вот мэр сдается, вот его запирают в башне.

– На колени, – говорит мэр Прентисс.

И хотя он произносит это очень тихо, без микрофона, слово это колокольным звоном гремит у меня в голове. Судя по изумленному оху толпы, в остальных головах тоже.

Внезапно, не успев даже сообразить, что к чему, мэр Леджер падает на колени. На его лице написано искреннее удивление.

На него смотрит весь город.

Мэр Прентисс выжидает одну секунду.

А затем подходит ближе.

И достает нож.

Огромный смертоносный клинок, сверкающий на солнце.

Мэр Прентисс заносит его над головой.

И медленно поворачивается на месте, чтобы все увидели, что сейчас будет.

Чтобы все увидели нож. На секунду мое сердце уходит в пятки, да ведь это же… Нет, нет, не мой.

А потом кто-то кричит:

– Убийца!

Единственный голос взлетает над тишиной. Женский голос. Мое сердце уходит в пятки… Но нет, это не она.

И все-таки хоть кто-то осмелился, хоть один человек…

Мэр Прентисс спокойно подходит к микрофону.

– С вами говорит победитель, – почти вежливо произносит он, словно и не слышал крика той женщины. – Ваши главари будут казнены – это неизбежное следствие поражения.

Он поворачивается к стоящему на коленях мэру Ледже-ру. Тот пытается напустить на себя невозмутимый вид, но все на площади слышат, как он не хочет умирать, какие детские желания и страхи его посещают, как громко брызжет из него вернувшийся Шум.

– Сейчас вы узнаете, – говорит мэр Прентисс, поворачиваясь обратно к толпе, – что за человек ваш новый президент. И что ему от вас нужно.

Тишина, по-прежнему тишина, если не считать жалкого мяуканья мэра Леджера.

Мэр Прентисс подходит к нему, нож сверкает на солнце. В толпе снова поднимается ропот: до всех доходит, что сейчас произойдет. Мэр Прентисс встает позади мэра Лед-жера и воздевает нож к небу. Он смотрит на толпу, толпа смотрит на него, лица застыли в ожидании, люди слушают бывшего мэра, который пытается, но не может обуздать свой Шум.

– СМОТРИТЕ! – орет мэр Прентисс. – ВОТ ВАШЕ БУДУЩЕЕ!

Он заносит нож, словно хочет еще раз крикнуть: «Смотрите!»

Ропот становится громче…

Мэр Прентисс заносит нож…

Голос, женский голос, может тот же самый, кричит:

– Нет!

И я внезапно понимаю, что сейчас случится.

В том зале, когда я сидел привязанным к стулу, он довел меня до отчаяния, подвел к самому краю смерти, заставил бояться ее, а потом…

Исцелил мои раны.

Тогда-то я и сделал, что он хотел.

Нож со свистом пронзает воздух, и разрезанная веревка падает с рук мэра Леджера на помост.

Весь город охает. Нет, вся планета.

Секунду мэр Прентисс выжидает, потом тихо, без микрофона, говорит:

– Вот ваше будущее.

Но слова эти опять звенят прямо в голове. Он прячет нож за спину и возвращается к микрофону.

И начинает исцелять раны толпы.

– Я не тот, за кого вы меня принимаете, – говорит он. – Я не тиран и пришел не с тем, чтобы истребить вас. Я не безумец, который уничтожит собственную надежду на спасение. Я НЕ… – он смотрит на мэра Леджера, – ваш палач…

Толпа так затихла – и мужчины, и женщины, – что площадь кажется пустой.

– Война кончилась, – продолжает мэр Прентисс. – Ей на смену пришла новая жизнь.

Он показывает пальцем на небо. Все с опаской смотрят наверх, словно оттуда может что-то упасть.

– Возможно, до вас уже дошел слух о новых переселенцах…

У меня сжимается нутро.

– Говорю вам как президент, – продолжает мэр Прентисс, – это истинная правда.

Откуда он знает? Черт, откуда?

В толпе снова поднимается ропот от этой вести. Мэр не призывает людей к тишине, только радостно перекрикивает:

– Мы встретим их с распростертыми объятиями! Мы создадим новое общество, которое с гордостью встретит новых жителей нового Эдема! – Он опять повышает голос: – Мы покажем им, что воистину оставили Старый свет позади и обрели РАЙ!!!

Опять разговоры в толпе со всех сторон.

– Лекарство я у вас заберу, – говорит мэр.

Боже, вот тут-то ропот замолкает.

Мэр Прентисс позволяет тишине утвердиться окончательно и добавляет:

– На время.

Мужчины переглядываются между собой и снова поднимают глаза на мэра Прентисса.

– Мы стоим на пороге новой эры, – говорит тот. – Вы должны заслужить мое доверие, а для этого вместе со мной будете строить новое общество. Когда мы его построим, когда мы вместе начнем преодолевать трудности и праздновать первые успехи, тогда вы заслужите право вновь называться мужчинами. А значит, получите право и на лекарство. В этот славный день все мужчины воистину станут братьями!

На женщин мэр Прентисс и не смотрит. Мужчины тоже. Женщинам ведь лекарство ни к чему, и добиваться его не нужно, так?

– Да, будет нелегко, – продолжает мэр Прентисс, – я не хочу вас обманывать и обнадеживать. Но это благодарный труд. – Он обводит рукой армию. – Мои заместители уже начали организовывать вас. Вы и дальше будете следовать их указаниям, но поверьте, никто не хочет обременять вас сверх меры. Скоро вы увидите, что я – не завоеватель. Я не желаю вам зла. – Он вновь умолкает. – Я вам не враг… – мэр Прентисс в последний раз поворачивается к толпе мужчин, – я ваш спаситель.

И хоть у них нет Шума, я вижу по лицам, как в них просыпается надежда: вдруг он говорит правду, вдруг все наладится, вдруг, несмотря на все ужасы, они обретут свободу?

Вот уж нет, думаю я. Даже не мечтайте.

Не успевает толпа разойтись, как дверной замок опять лязгает.

– Добрый вечер, Тодд, – говорит мэр Прентисс, входя в мою тюрьму и морщась от вони. – Понравилась моя речь?

– Откуда вы узнали про переселенцев? – спрашиваю я. – Вы разговаривали с ней? Как она?

Мэр Прентисс не отвечает, но и не бьет меня, а просто с улыбкой говорит:

– Всему свое время, Тодд.

По ступенькам за дверью поднимается Шум. Жив! Я жив! слышу я. Жив, жив, жив, жив!

Мистер Коллинз заталкивает в комнату мэра Леджера.

И вытягивается по струнке, завидев начальника.

– Новую постель получите завтра, – говорит мэр Прентисс, все еще глядя на меня. – И удобства тоже.

Мэр Леджер раскрывает рот, но заговорить получается не с первой попытки.

– Господин Президент…

– Завтра же начнете работать, – перебивает его мэр Прентисс, будто и не слыша.

– Работать? – удивляюсь я.

– Ну да, все должны трудиться, Тодд, – говорит мэр Прентисс. – Труд – это прямой путь к свободе. Я тоже буду работать… и мэр Леджер.

– Правда? – спрашивает тот.

– Но мы же в тюрьме, – говорю я.

Мэр Прентисс снова улыбается – еще веселей, чем прежде.

Интересно, какую гадость он задумал?

– Выспись хорошенько, – говорит мэр Прентисс, делая шаг к двери и глядя мне прямо в глаза. – Рано утром за тобой придет мой сын.

Выясняется, что утром моим главным поводом для беспокойства становится вовсе не Дейви Прентисс. Я на него и не смотрю.

Это лошадь.

Жеребенок, говорит она, переминаясь с ноги на ногу и глядя на меня блестящими безумными глазами, как будто хочет хорошенько потоптать.

– Я ничего не смыслю в лошадях, – говорю я.

– Эта кобылка из моего личного стада, – говорит мэр Прентисс поверх Шума его собственного коня, Морпета. – Зовут ее Ангаррад, она очень славная и добрая лошадь.

Морпет смотрит на мою конягу, и в его Шуме читается только одно слово: сдавайся, сдавайся, сдавайся. От этого кобыла нервничает еще сильней. Ну и животное мне дали, ничего не скажешь. Как ездить-то на эдаком клубке страхов?

– Что такое? – ухмыляется Дейви Прентисс, сидящий верхом на норовистом коне. – Боишься?

– Что такое? – передразниваю его я. – Папочка до сих пор не угостил тебя лекарством?

Его Шум тут же вскидывается.

– Ах ты, маленький…

– Тише, тише, – осаживает его мэр Прентисс. – И десяти слов друг другу не сказали, а уже поцапались.

– Он первый начал, – оправдывается Дейви.

– Держу пари, он и закончит. – Мэр Прентисс многозначительно смотрит на меня, вглядываясь в алый растревоженный Шум, полный красных вопросительных знаков о Виоле и желания надрать задницу Дейви Прентиссу. – Поехали, Тодд, – говорит он, беря поводья своего коня. – Готов стать вожаком?..

– Разделение очень простое, – говорит мэр Прентисс, пока мы скачем рысью сквозь раннее утро – куда быстрей, чем мне бы хотелось. – Мужчины будут жить в западном конце долины, перед собором, а женщины – позади него, в восточной части.

Мы скачем на восток по главной улице Нью-Прентис-стауна – той, что начинается с зигзага у водопада, пересекает городскую площадь, огибает собор и теперь устремляется в долину. По переулкам маршируют небольшие взводы солдат да шныряют туда-сюда нью-прентисстаунские мужчины – кто с чемоданами, кто с тюками.

– Что-то я женщин не вижу, – говорит Дейви.

– Ни единой женщины, – поправляет его отец. – Все верно, капитан Морган и капитан Тейт перевезли всех женщин еще минувшей ночью.

– Что вы с ними сделаете? – спрашиваю я, так крепко цепляясь за луку седла, что пальцы белеют.

Мэр Прентисс смотрит на меня:

– Ничего, Тодд. Их окружат заботой и почтением, какие подобают строительницам нового мира. Ведь они внесут огромный вклад в будущее этого города. – Он отворачивается. – Но пока им лучше пожить отдельно.

– Правильно, пусть стервы знают свое место, – хмыкает Дейви.

– Я не разрешаю тебе выражаться в моем присутствии, Дэвид, – спокойным, но серьезным тоном произносит мэр Прентисс. – Женщины заслуживают уважения и всех возможных благ. Но по сути ты прав. У каждого из нас есть место. Мужчины Нового света забыли свое, и поэтому на какое-то время я отделю их от женщин, чтобы все горожане вспомнили свою роль и предназначение… – Тут он оживляется. – Люди это оценят. Раньше они жили в хаосе, а я дам им порядок я полнейшую ясность.

– Виола с остальными женщинами? Как она? – спрашиваю я.

Мэр Прентисс снова смотрит на меня:

– Ты обещал, Тодд Хьюитт. Или тебе напомнить? Только спасите ее, и я сделаю что угодно. Именно так ты и сказал, слово в слово.

Я беспокойно облизываю губы:

– Откуда мне знать, что вы выполните свою часть уговора?

– Ниоткуда, – отвечает мэр Прентисс, буравя меня взглядом – кажется, эти глаза могут разглядеть во мне любую ложь, даже самую ничтожную. – Я хочу, чтобы ты верил мне, Тодд. А какая же это вера, если ей нужны доказательства?

Он снова переводит взгляд на дорогу, а Дейви мерзко хихикает у меня под боком, так что мне остается только разговаривать со своей лошадью. У нее темно-коричневая шкура и белая полоска на носу, а грива так безупречно вычесана, что и трогать-то страшно. Жеребенок, думает она про меня.

Она, думаю я. Она. И тут мне приходит на ум вопрос, который раньше как-то не приходил. У овец на нашей ферме в Прентисстауне тоже был Шум, но ведь у женщин его нет, так почему…

– Потому что женщины не животные, Тодд, – отвечает мэр Прентисс, прочитав мои мысли. – Как бы плохо ты обо мне не думал! Они бесшумны от природы. – И уже тише добавляет: – Что делает их особенными.

Вдоль дороги, по которой мы сейчас едем, стоят в основном лавки и магазинчики, перемежаемые зелеными деревьями. Почти все лавки закрыты, и неизвестно, когда откроются. Дома тянутся от переулков к реке слева и холмам справа. Большинство зданий, если не все, стоят поодаль друг от друга – видно, только так и можно жить в большом городе, когда лекарство от Шума еще не найдено.

Мы проезжаем мимо солдат, марширующих по пять – десять человек в ряд, и мимо мужчин, бредущих с вещами на запад. Женщин по-прежнему нигде нет. Я вглядываюсь в лица прохожих, и большинство из них смиренно смотрят себе под ноги: где уж там биться за свободу?..

– Вперед, девочка, – шепчу я лошади. Оказывается, ездить верхом очень неприятно для кое-каких частей тела…

– Ну надо же! – усмехается Дейви, нагоняя меня. – Не успел сесть в седло, а уже ноешь!

– Заткнись, Дейви.

– Вы должны называть друг друга мистер Хьюитт и мистер Прентисс-младший, – оглядываясь, кричит нам мэр Прентисс.

– Что? – Шум Дейви вскидывается. – Да он даже не мужчина! Ему только…

Отец одним взглядом заставляет его замолчать.

– На рассвете в реке нашли тело, – говорит он. – Тело со страшными ранами и огромным ножом в шее. Смерть наступила не позже чем два дня назад.

Мэр Прентисс снова буравит взглядом мой Шум. Я вызываю в уме картинки, которые он хочет увидеть, и представляю, как убивал Аарона. Вот такая штука этот Шум – в нем любые твои мысли, а не только правда. Если усердно думать, будто ты что-то сделал, остальные тоже так подумают.

Дейви фыркает:

– Ты убил проповедника Аарона?! Ни за что не поверю.

Мэр Прентисс молча пришпоривает Морпета. Дейви хихикает и пускается вдогонку за отцом.

За мной, храпит Морпет.

За тобой, ржет в ответ конь Дейви.

За тобой, думает моя кобыла, тоже прибавляя шагу. Прямо скажем, легче мне от этого не становится.

Но я все высматриваю…

(вдруг ей удалось сбежать?..)

(вдруг она ищет меня?..)

(вдруг она?..)

А потом я слышу это.

Я – круг, круг – это я.

Отчетливый, словно колокольный звон, голос мэра Прентисса сплетается у меня в голове с моим собственным голосом, он как будто говорит прямо в моем Шуме. От неожиданности я чуть не падаю с лошади. Даже Дейви удивленно оглядывается, не понимая, на что это я так среагировал.

А мэр Прентисс просто едет себе по дороге, словно ничего не случилось.

Чем дальше на восток и дальше от собора мы уезжаем, тем серее становится вокруг. Скоро под копытами лошадей оказывается гравий, а дома вокруг становятся все проще и проще – длинные деревянные бараки на большом расстоянии друг от друга, будто кирпичи, разбросанные по лесу.

От этих домов исходит женская тишина.

– Верно подмечено! – говорит мэр. – Мы въезжаем в женский квартал.

Мое сердце сжимается, тишина эта подобна стальной хватке.

Я пытаюсь выпрямиться и скакать ровнее.

Потому что где-то здесь может быть она, где-то здесь ее лечат.

Дейви снова подъезжает ко мне, его жалкие недоусики изгибаются в гнусной улыбке.

Я скажу тебе, где твоя шлюшка, говорит его Шум.

Мэр Прентисс резко оборачивается.

От него исходит ужасно странный звук, как будто крик, но беззвучный, неземной, словно вмещающий в себя тысячу слов одновременно. Он проносится мимо и даже взъерошивает мне волосы на затылке.

Но реагирует на него Дейви.

Его голова дергается назад, словно от удара, и он судорожно хватается за поводья, чтобы не выпасть из седла. Конь разворачивается, и я вижу глаза Дейви, ошарашенные и безумные, из разинутого рта тянется ниточка слюны.

Черт, это еще что такое?..

– Он ничего не знает, Тодд, – говорит мне мэр. – Все, что ты узнаешь о ней из Шума моего сына, ложь от начала и до конца.

Я перевожу взгляд на Дейви, ошарашенного и часто моргающего от боли, потом опять на его отца:

– Это значит, что она цела и в безопасности?

– Это значит, что он не знает. Верно, Дэвид?

Да, па, отвечает Шум Дейви, все еще дрожащий от страха и боли.

Мэр Прентисс поднимает брови.

Дейви стискивает зубы.

– Да, па, – выдавливает он.

– Я знаю, что мой сын – лжец, – говорит мэр Прентисс. – Что он невежа, хулиган и плевать хотел на мои принципы и убеждения. Но он все-таки мой сын. – Прентисс снова обращает взгляд на дорогу. – И я верю в искупление.

Шум Дейви становится тихим, но где-то в глубине его слышится алое шипение.

Нью-Прентисстаун постепенно тает вдали, вдоль дороги теперь почти нет построек. Между деревьев мелькают то красные, то зеленые фермерские поля – что-то из посаженного мне знакомо, что-то я вижу впервые. Тишина женщин постепенно сходит на нет, а местность вокруг дичает: в канавах растут цветы, восковые белки дразнят друг друга, ярко светит солнце и всюду царит мир и покой, как будто ничего не случилось.

Река поворачивает, мы огибаем холм, и вдруг впереди вырастает огромная железная башня.

– Что это? – спрашиваю я.

– Тебе-то какая разница? – ухмыляется Дейви, хотя ответа явно не знает.

Мэр Прентисс молчит.

Сразу за башней дорога опять поворачивает и идет вдоль длинной каменной стены. Чуть дальше в стене виднеется арка больших деревянных ворот. Больше за длинную – очень длинную – стену никак не попасть, а у ворот дорога заканчивается.

– Первый и последний монастырь Нового света, – говорит мэр Прентисс, останавливаясь у ворот. – Он был построен для спокойной жизни наших святейших, когда мы еще верили, что сможем побороть Шум с помощью дисциплины и самоотречения. – Его голос твердеет. – Но монастырь забросили, не успев толком достроить.

Мэр Прентисс поворачивается к нам. В Шуме Дейви вдруг вспыхивает странная искорка радости. Мэр бросает на него предостерегающий взгляд.

– Тебе не дает покоя вопрос, – говорит он мне, – почему я назначил своего сына твоим надзирателем.

Я кошусь на Дейви, тот все еще улыбается.

– Тебе нужна твердая рука, Тодд, – говорит мэр Прентисс. – Ты до сих пор раздумываешь, как бы отсюда сбежать, и при первой возможности попытаешься это сделать. Чтобы найти свою драгоценную Виолу.

– Где она? – спрашиваю я, заранее зная, что ответа не получу.

– Я не сомневаюсь, что Дейви будет как раз такой твердой рукой.

Сыночек ухмыляется.

– А взамен он поймет, что такое настоящая отвага. – Улыбка Дейви тут же меркнет. – Что такое благородство, что значит быть настоящим мужчиной. Другими словами, он поймет, что значит быть тобой, Тодд Хьюитт. – Мэр Прентисс бросает на сына последний взгляд и разворачивает коня. – Мне не терпится узнать, как прошел ваш первый день вместе.

С этими словами он дергает поводья и уносится обратно в Нью-Прентисстаун. Зачем он вообще с нами ездил? Уж наверняка у него были дела и поважней.

– Разумеется! – кричит мэр Прентисс, не оборачиваясь. – Но тебя нельзя недооценивать, Тодд Хьюитт!

Он скрывается из виду. Мы с Дейви дожидаемся, пока топот копыт не стихнет вдали.

Я заговариваю первым:

– Скажи, что случилось с Беном, или я выгрызу тебе глотку.

– Босс тут я, малыш! – Дейви опять ухмыляется. Он спрыгивает на землю и бросает на землю свой рюкзак. – Лучше относись ко мне с уважением, не то па…

Я уже спешился, и мой кулак летит прямо в жалкое подобие его усов. Дейви не успевает увернуться от удара, но тут же бьет в ответ. Я тоже бью, не обращая внимания на боль, и мы валимся на землю, сплетаясь в вихре кулаков, локтей и коленей. Дейви все еще покрупней меня будет, но не намного, так что я почти не замечаю разницы. И все же в конце концов он прижимает меня к земле, заламывает мне руки за спину и утыкается локтем в горло.

Его разбитые губы кровоточат, нос тоже, да и мое лицо выглядит не лучше. Плевать! Дейви тянется за спину и достает из кобуры пистолет.

– Твой па ни за что не позволит меня пристрелить, – хриплю я.

– Ага, – выплевывает Дейви. – Но все равно у меня пушка есть, а у тебя нет.

– Бен тебя побил, – хриплю я под его локтем. – Тогда, на дороге, он тебя остановил, и мы сбежали.

– Никто меня не останавливал, ясно? – ухмыляется Дейви. – Я взял его в плен! Отвел к па, и па разрешил мне его пытать. Я замучил его до смерти!

И тут в его Шуме…

Я…

Я не знаю, что возникает в его Шуме (он лжец, лжец!), но это придает мне сил, и я скидываю его с себя. Мы снова деремся, Дейви пытается отбиться прикладом пистолета, но в конце концов я сваливаю его и припечатываю локтем к земле.

– Помни это, сопляк, – выдавливает Дейви, кашляя, но пистолет из рук не выпуская. – Когда мой па опять начнет тебя расхваливать, помни, это он разрешил мне замучить Бена.

– Ты врешь! – кричу я. – Бен тебя побил.

– Да что ты? И где же он тогда? Идет на помощь? – смеется Дейви.

Стиснув кулаки, я делаю шаг назад, потому что он прав, так ведь? Мой Шум взрывается от горя, как будто все происходит сейчас, как будто он умирает у меня на глазах.

Дейви хохочет, отползая к огромным деревянным воротам.

– Мой па видит тебя насквозь! – кричит он, и его глаза радостно распахиваются. – Читает тебя, как книгу!

Мой Шум взвывает еще громче.

– Отдай мне книжку! Или клянусь, я убью тебя!!!

– Ничего ты мне не сделаешь, мистер Хьюитт, – говорит Дейви, прижавшись спиной к воротам и осторожно поднимаясь. – Ты не станешь рисковать жизнью своей возлюбленной сучки, забыл?

И все.

Больше я ничего не могу сделать.

И они это знают.

Потому что я не стану подвергать ее опасности.

Мои руки хотят изувечить Дейви Прентисса – как тогда, на склоне, когда он выстрелил в нее…

Но теперь они ничего не сделают… Хотя и могли бы…

Потому что он слаб.

И мы оба это знаем.

Улыбка Дейви меркнет.

– Думаешь, ты такой особенный, да? – шипит он. – Думаешь, па тебя приголубит?

Я стискиваю кулаки, разжимаю. Но с места не схожу.

– Па знает тебя, – ухмыляется Дейви. – Видит насквозь.

– Ничего он не знает, – цежу я сквозь зубы. – И ты тоже.

Дейви опять ухмыляется:

– Неужели? – Его рука тянется к железной ручке ворот. – Тогда познакомься со своим новым стадом, Тодд Хьюитт!

Он толкает ворота, открывает их и отходит в сторонку, чтобы я все увидел своими глазами.

Из загона на меня смотрят сто с лишним спэков.

Моя первая мысль – развернуться и убежать. Бежать, бежать и никогда не останавливаться.

– Хотел бы я на это посмотреть, – говорит Дейви, стоя в воротах и улыбаясь, будто только что выиграл приз.

Их так много, господи, так много… вытянутые белые лица смотрят на меня, глаза огромные, рты маленькие и зубастые, уши вообще ни на что не похожи…

Но даже так что-то человеческое в них есть, верно? Все равно у них есть лица, и на этих лицах такой же страх…

И боль.

Трудно отличить мужчин от женщин, потому что на всех растет одинаковый лишайник вместо одежды, но ощущение такое, что они тут целыми семьями: большие спэки защищают маленьких, а спэки-мужья защищают жен – они обхватывают друг друга руками, склоняются и молча…

Молча.

– Вот именно! – восклицает Дейви. – Представляешь, эти идиоты дали лекарство даже животным!

Спэки переводят взгляды на Дейви, и в толпе поднимается странное щелканье. Спэки переглядываются и кивают. Дейви вскидывает пистолет и шагает на монастырскую землю.

– Что это вы удумали? – выплевывает он. – Попробуйте возразить! Ну? ВОЗРАЗИТЕ!

Спэки сбиваются в группы и пятятся.

– Поди сюда, Тодд, – приказывает Дейви. – У нас полно работы.

Я не сдвигаюсь с места.

– Сказал же, поди сюда!!! Это животные, ничего они тебе не сделают.

Я по-прежнему не шевелюсь.

– Он убил одного из вас, – говорит Дейви спэкам.

– Дейви! – ору я.

– Ножом башку ему оттяпал. Пилил и пилил…

– Заткнись! – Я кидаюсь вперед, чтобы заткнуть его поганый рот.

Спэки, стоящие ближе всего к воротам, пятятся еще дальше и как можно быстрей, глядя на меня испуганными глазами и пряча от меня детей. Я толкаю Дейви, но он только хохочет, а я вдруг понимаю, что оказался на монастырской земле.

Боже, сколько вокруг спэков.

Каменная стена монастыря опоясывает громадный участок земли, но здание на нем всего одно и очень небольшое, что-то вроде склада. Остальное пространство разделено на маленькие участки деревянными заборами с низкими воротами. Большинство таких загонов сильно заросло сорной травой. Дальняя каменная стена виднеется метрах в ста от нас.

Но в основном я вижу только спэков.

Сотни, сотни спэков, занимающих все пространство.

Больше тысячи.

Они жмутся к монастырской стене, прячутся за гниющими заборами, сидят кружками или стоят шеренгами.

Но все не сводят глаз с меня, безмолвные, как могильные плиты. Зато мой Шум брызжет во все стороны.

– Он врет! – кричу я. – Все было не так! Все было не так!

Но как же тогда было? Как мне все объяснить?

Ведь я в самом деле убил его, верно?

Не так, как сказал Дейви, но все равно ужасно, и картина эта настолько ясно встает у меня перед глазами, что спрятать ее за стеной лжи, не думать о ней нет никакой возможности: на меня обращены сотни взглядов. Сотни лиц!

– Это вышло случайно, – говорю я и умолкаю, переводя взгляд с одного странного лица на другое, не слыша их Шума, не понимая их щелканья, не зная, что происходит. – Я не хотел.

Но спэки молчат. Ничего не говорят, просто смотрят на меня.

Раздается скрип: ворота за нашими спинами снова открываются. Мы оборачиваемся.

Там стоит Иван из Фарбранча, присоединившийся к армии после сражения с мэром.

И какой правильный выбор он сделал! На нем офицерская форма, за спиной толпятся охранники.

– Мистер Прентисс-младший, – говорит он Дейви и кивает. Тот кивает в ответ. Иван поворачивается ко мне, но Шума у него нет, а по взгляду ничего не поймешь. – Рад видеть вас в добром здравии, мистер Хьюитт.

– Вы знакомы?! – вопрошает Дейви.

– Да, было дело, – все еще не сводя с меня глаз, отвечает Иван.

Я не говорю ни слова.

Я слишком занят разглядыванием картинок в своем Шуме.

Перед глазами у меня Фарбранч. Хильди, Тэм и Фран-сиа. Страшная резня, в которой Иван выжил.

По его лицу пробегает тень раздражения.

– Я заодно с теми, за кем сила, – говорит он. – Только так и можно выжить.

Я представляю себе горящий Фарбранч, мужчин, женщин и детей в огне.

Иван хмурится еще сильней:

– Эти ребята останутся здесь и будут вас охранять. Ваша задача – распределить спэков по участкам, кормить их и поить.

Дейви закатывает глаза:

– Как будто мы сами не знали…

Но Иван уже отвернулся и идет к воротам, оставляя с нами десять вооруженных солдат. Они занимают позиции на каменной стене монастыря и начинают разматывать мотки колючей проволоки.

– Десять солдат с винтовками да нас двое, а спэков вон сколько, – бормочу я еле слышно, но мой Шум можно различить за милю.

– Да ладно, не бойся, – говорит Дейви. Он наводит пистолет на ближайшего спэка – кажется, это женщина, потому что на руках у нее крошечный спэк. Она закрывает его своим телом. – Они не умеют драться, в них это не заложено.

Я вижу лицо спэка, защищающего свое дитя.

Это лицо поверженного, думаю я. Они все сдались. И знают это.

Я понимаю, каково им.

– Эй, ушлепок, смотри сюда! – Дейви воздевает руки к небу, привлекая к себе внимание спэков, и орет: – Вы обречены-ы-ы!!!

А потом ржет, не затыкаясь.

Дейви решил, что его задача – надзирать за работой спэков на участках. Это значит, что мне придется их кормить: сыпать корм и подливать воду в корыта.

Но я привык к такой работе и не возражаю. Я каждый день занимался этим на ферме. Да еще и вечно ныл, дурень неблагодарный.

Я вытираю глаза и начинаю работать.

Спэки стараются ко мне не подходить. Я только «за», если честно.

Потому что смотреть им в глаза невыносимо.

Мэр Прентисс сказал Дейви, что раньше спэки работали здесь слугами и поварами, но он первым делом приказал разогнать их по домам и запереть. Ночью, пока я спал, их всех перевезли сюда.

Одновременно с женщинами.

– Люди разрешали им жить у себя во дворе, представляешь? – усмехается Дейви, наблюдая за тем, как я тружусь. Утро сменилось днем, и он приступил к обеду, который вообще-то выдали на двоих. – Вот бред, а? Как будто они члены семьи!

– Может, они и были членами семьи, – говорю я.

– Ну, а теперь перестали, – смеется Дейви, вставая и помахивая пистолетом. – Давай за работу.

Я высыпал в корыта уже почти весь корм со склада, но этого явно мало. К тому же несколько колонок с водой не работают, и до захода солнца мне удалось починить лишь одну.

– Нам пора, – говорит Дейви.

– Я не закончил, – бурчу я в ответ.

– Прекрасно, – бросает он через плечо. – Тогда оставайся тут один.

Я оглядываюсь на спэков. Рабочий день на исходе, и они сгрудились у дальней стены, как можно дальше от ворот и солдат.

И от нас с Дейви.

Я лихорадочно перевожу взгляд с него на спэков и обратно. Им не хватает еды. И воды тоже. Им некуда ходить в туалет и совершенно негде спрятаться от непогоды.

Я развожу руками и показываю им пустые ладони, но разве делу этим поможешь? Они молча смотрят на меня, а я роняю руки и плетусь следом за Дейви.

– Так вот как ведут себя храбрецы, а? – говорит он, отвязывая своего коня, которого называет Ураганом, хотя откликается бедняга только на Желудя.

Я не обращаю на Дейви внимания, потому что думаю только о спэках. Нет, о спэклах. О том, как хорошо я буду с ними обращаться. Честное слово! Я буду давать им вдоволь еды и воды, сделаю для них все что в моих силах.

Правда.

Я даю себе такое обещание.

Потому что этого бы хотела она.

– О, я знаю, чего она хочет на самом деле, – ухмыляется Дейви.

И мы опять деремся.

К моему возвращению в башню там уже положили новую постель – матрас с простыней для меня и такой же для мэра Леджера. Он сидит на своем и жует кусок мяса.

Вонь, кстати, исчезла.

– Ага, – говорит мэр Леджер. – И угадай, кому пришлось все тут мыть?

Оказывается, его назначили уборщиком.

– Достойный труд, – говорит он мне, пожимая плечами. Но что-то в его Шуме подсказывает мне, что этот труд не кажется ему таким уж достойным. – А что, весьма символично. Упал с самого верха на самое дно. Было бы смешно, если б не было так грустно.

У моей постели тоже стоит миска с едой, я беру ее, подхожу к окошку и смотрю на город.

Который начинает потихоньку жужжать.

Лекарство выводится из крови мужчин, и это слышно. Гул несется из домов и построек, из переулков и садов.

В Нью-Прентисстаун возвращается Шум.

А теперь подумайте: я с трудом ходил даже по Прентис-стауну, хотя там было всего сто сорок шесть жителей. В Нью-Прентисстауне их в десять раз больше.

Не представляю, как я это вынесу.

– Со временем привыкнешь, – говорит мэр Леджер, доев свое мясо. – Помни, я прожил здесь двадцать лет, пока не изобрели лекарство.

Я закрываю глаза и вижу перед собой только стадо спэ-ков, буравящих меня взглядом.

Осуждающих меня.

Мэр Леджер хлопает меня по плечу и показывает на мою тарелку с мясом:

– Ты же больше не хочешь?

А ночью мне снится…

Она…

Солнце так ярко светит за ее спиной, что лица не видно. Мы стоим на склоне холма, и она что-то говорит, но через рев водопада ни слова не разобрать. Я все спрашиваю: «Что? Что?», а когда пытаюсь до нее дотронуться, ничего не выходит, и рука вся покрывается кровью…

– Виола! – кричу я и резко сажусь в кровати, тяжело дыша в темноту.

Кошусь на мэра Леджера. Он лежит на своем матрасе лицом к стенке, но Шум у него не спящий – такой же сероватый, как днем.

– Вы не спите, – говорю я.

– Ну и громкие сны тебе снятся, – бурчит мэр Леджер в стенку. – Она так тебе дорога?

– Вам-то какое дело? – огрызаюсь я.

– Надо просто перетерпеть, Тодд, – вздыхает мэр Леджер. – Больше ничего не остается. Только жить и терпеть.

Я отворачиваюсь к стене.

Я ничего не могу сделать. Пока она у них, не могу.

Пока я не знаю, что с ней.

Пока они по-прежнему могут причинить ей боль.

Жить и терпеть, думаю я.

А где-то там она…

И я шепчу, шепчу ей, где бы она ни была сейчас: «Только терпи и живи, прошу тебя».

Только живи.