Великая Русская Безнационалия – 2
Собственное природное сознание (как врожденное стремление к идентичности, как условие и основание всякого «патриотизма»), будучи абсолютно неустранимой формой психической и социальной адаптации людей к природным условиям существования, есть даже у крайних номад, приобретающее, однако, у последних взамен естественных чувственно-эмоциональных (ценностных) – противоестественные (ценностно безразличные), т.е. гораздо более отвлеченные и, как правило, религиозно-мистические, абстрактные, «обратно-перспективные» формы (апеллирующие не к непосредственному восприятию, а к мышлению и его оборотной стороне – вере). А потому гораздо более жесткие и нетерпимые по отношению к «другим» и непохожим на них. Русский лицемерный национализм как безнационализм (в своем первоначальном истоке – в православной идеологии Московского царства) в этом смысле чрезвычайно схож с иудейским религиозно-мессианским национализмом, являясь, по сути, исторической калькой с последнего (о чем писали все религиозные мыслители конца XIX – начала ХХ в. – от Данилевского и Соловьева до Бердяева и Карсавина).
Именно религия, точнее – кардинально переворачивающий действительность монотеизм, сама структура «восточной» (трансцендентной) религиозности, сохранившей и усилившей дуалистическую противопоставленность природе («нельзя быть праведным без страданий»), сделала возможным как внутренний разрыв ценности со смыслом (непосредственно переживаемого и данного в мышлении), так и последующее иррациональное соединение эмоционально-психической сферы с новым, привнесенным извне и совершенно чуждым «рацио» (логикой, мышлением), насильственно заместившим собой первоначальные «корневые» смыслы, гармонически взаимодействовавшие со средой обитания и встроенные в нее. Соединение переживаемой прирожденности с мыслимым безразличием к ней (выраженное в замечательной формуле «быть русским значит быть православным») не носит рационального характера и не может быть объяснено, исходя из самого себя, а потому русский инверсивный национализм оказывается возможным, вообще-то говоря, исключительно в рамках религиозного, крайне нетерпимого, ригористичного и рестриктивного мировоззрения – таким он зародился, таким он и остался даже в рамках «наукообразной» советско-интернациональной идеологии, столь же религиозно эсхатологичной (и хилиастичной), как и ортодоксальное православие, с которым она боролась. Поэтому не должно удивлять появление людей с портретами Сталина и иконами – это одна и та же, в основе своей иррациональная, ментальная структура («быть русским значит быть советским, интернациональным»), порожденная своеобразным «восточным реализмом» (тождеством атмана-брахмана). Поскольку превращение русского инверсивного национализма в светскую рациональную идеологию оборачивается банальной русофобией (как у «либералов», ценностно и психически не связанных с большинством населения страны) – для реализации «монгольского принципа права» в действительности необходим именно религиозно одуряющий «синтез» прирожденности (по ценности) и безнациональности (по смыслу), мистически-иррациональное соединение их в одном сознании.
Что такое соединение не только в силу своей изначально заложенной противоестественности (настоящей ментальной шизофрении), но и в силу мощного резонанса с доминирующим политическим «ордынством», как раз на пике своего осуществления всегда заканчивается исторической катастрофой – вполне закономерно. «Смутное время» неминуемо наступает не просто вследствие «надрыва» народных сил, вслед за эсхатологической «мобилизацией» общества и государства, но является, прежде всего, неизбежным выводом из торжествующего и доведенного до исступления «осмысленного» самоотрицания, когда глубинная прирожденность со всей присущей ей страстностью (психической энергией) вкладывается в прямо отрицающие ее же социокультурные формы осознанной деятельности (в сфере религии, образования, культуры, социальной жизни и политики). В формуле инверсивного (противоестественного) национализма чем отчетливее ценность национального, тем непреодолимее и реальнее смыслы ее отрицающие. Поэтому рост религиозного в своей основе национализма (как безнационализма) всегда и неизбежно оборачивается культурным крахом прирожденности, ее фундаментальным погромом и погружением в самые дикие формы культурного варварства с бьющей через край ненавистью к себе подобным. Так было и в 17 веке – сразу после принятия церковно-политической (теократической) концепции «Москвы – Третьего Рима», и в 20 веке – после окончательного отката от первоначального светского европеизма романовской династии, адаптировавшего «принцип Орды» к новым историческим реалиям, к восторжествовавшей затем вновь концепции русско-православного самодержавия, и повторяется ныне в Украине – на восходящем тренде малого русско-советского ренессанса в России под красными флагами, с иконами, георгиевскими лентами и имперскими триколорами.
Именно необходимость психической адаптации к ужасающим условиям крайне неустойчивой, никак неукорененной жизни, когда каждый день может оказаться последним, порождает глубинную потребность в религии восточного толка с ее крайними воззрениями на мир, по сути, не допускающими самостоятельного существования ни светской культуры, ни науки, ни «нормального» (естественного) «национализма», ориентированного на заботу обо всем этом. Этим ведь «византинизм» отличается даже от католицизма – западной разновидности христианства, начиная с «Двух градов» Бл. Августина обладавшего значительным внутренним потенциалом для развития светской культуры. Русский инверсивный национализм порожден не просто религией, но религией крайне иррациональной, обращенной вспять и в целостное отрицание действительности, какой-либо «естественности» вообще, ценимой самой по себе (обладающей какой-либо заключенной в нем самом ценностью).
В самом деле, когда люди добровольно отказываются от человеческой жизни, пусть в маленьком уютном «доме», но уважающем человеческое достоинство, права и свободы граждан, в обмен на нищенскую, рабскую, не стоящую ни гроша жизнь подневольных крестьян в уходящей за все горизонты «Ымперии» – это, несомненно, религиозно-иррациональный выбор (своего рода мистическая нирвана «евразийства»). Хотя, скажем откровенно, большинство открытых радетелей «принципа Орды» отнюдь не готово отождествлять самих себя с бесправным податным населением и бессознательно видит себя скорее в роли звероподобных карателей-надсмотрщиков, во исполнение воли Хозяина безнаказанно изливающих свои комплексы и обиды на это самое население – отсюда такая ничем не сдерживаемая страсть к прямому насилию – мордобою, вообще телесным наказаниям3, пыткам, измывательствам, причинению разнообразных физических страданий, уничтожающих человеческую личность в принципе, «мораль» тюремщиков и заключенных. В соответствии с «принципом Орды» всякая власть должна внушать безотчетно-иррациональный, парализующий ужас населению оккупированных территорий – иначе, за неимением иных мотиваций, ей просто не удержаться.
Кстати сказать, этот же принцип основанного на страхе пирамидально-иерархического подавления нижестоящих всегда переносился и на силовые структуры. Иерархически разделенные внутри себя на привилегированное начальство и абсолютно бесправных «расходных» солдатиков (даже в «рабоче-крестьянской» Красной Армии), набранных из глухих деревень покоренной и опустошенной Руси, с вечным рукоприкладством, палочной дисциплиной, заградотрядами, надзирающими комиссарами и «дедовщиной» (и в этом смысле не имеющие понятия ни о воинском братстве, ни о рыцарстве и чести, не говоря уж о милосердии в отношении мирных жителей) гигантские крепостные армии (начиная с устрашающих карательных походов Москвы против Твери и Новгорода) всегда представляли собой вооруженное сборище настоящих насильников и мародеров, создающих гораздо большую угрозу как собственному населению, так и населению бесконечно присоединяемых территорий (предназначенных для очередного раздела и грабежа), нежели любой противник, с которым им приходилось иметь дело.
Вообще, первое и единственное предназначение любых силовых ведомств в соответствии с принципом Орды – вовсе не забота о благополучии собственных граждан, а, в первую очередь, перманентная борьба с ними как с опасными противниками. Постоянное обращение с собственным населением как с покоренным населением оккупированных территорий, свирепое насилие, крепостничество, рабский труд, концентрационные лагеря и массовые казни, бесконечная политика ограничений, цензуры, запретов, подавления всякой независимости (сельской, городской, национальной, творческой и научно-образовательной), идущей «снизу» (от людей) – будь то в религии или в культуре, тотальное стремление к всеобщему единообразию, опекаемое жуткой восточной религиозностью, насильственно перенесенной из загнивавших остатков того, что некогда было восточной римской империей – вовсе не случайные эксцессы исторического развития, а неустранимые следствия принципа Орды, его закономерные выводы. И этим «Орда» существенно отличается от настоящей «Империи», являясь, по сути, полной ее противоположностью, как в культурном, так и в цивилизационном смысле.