1899 год
4 мая, вторник
«Андрюшка грубит няньке, не желая мыть шею и полоскать другие части своего подвижного и быстро грязнящегося тела; кричат Марина и Настасья, вечно что-то между собою разделяя, причём последняя норовит получить себе всегда львиную долю, но бывает за это бита своей старшей полновесной сестрицей» (из письма И. В. Цветаева от 4 мая 1899 года И. В. Помяловскому).51
Июнь (начало месяца)
Отъезд А. Д. Мейна в сопровождении И. В. Цветаева и Сусанны Давыдовны Мейн на лечение (рак желудка) в Берлин. Марина и Анастасия Цветаевы с матерью провожают их на Брестском вокзале52. Это последнее свидание деда с внучками.
Сусанна Давыдовна Мейн (урождённая Сусанна Марианна Эшлер) (ок. 1843—1919)53 – вторая жена А. Д. Мейна, бывшая бонна Марии Александровны Цветаевой, бывшая экономка А. Д. Мейна, по национальности швейцарка. Дети называли её Тьо54 (искажённое «тётя», она плохо говорила по-русски).
Июль (начало месяца)
Мейны и И. В. Цветаев вернулись в Москву.
24 июля, суббота
В Неопалимовском переулке, д. 1555 (дом Ганешина) (Москва) скончался Александр Данилович Мейн (1836—1899).
Осень
Марина впервые исповедовалась священнику, настоятелю университетской церкви Николаю Александровичу Елеонскому (1843—1910) (близкий друг И. В. Цветаева) в домóвом храме мученицы Татианы Московского университета (ул. Б. Никитская, д. 1) и на следующий день осознанно причастилась. Это запало в душу великому поэту – позднее она вспоминала о своей «первой православной исповеди» в университетском храме (автобиографический рассказ «Чёрт», 1935 г.).
Выступала, играя на рояле, в ученическом концерте перед публикой.
В четыре руки с ней играла старшая и лучшая ученица музыкального училища Надежда Яковлевна Брюсова, сестра поэта Валерия Брюсова.
Ориентировочно в этом году закончена первая стихотворная тетрадь Марины Цветаевой.
«Круглый стол. Семейный круг. На синем сервизном блюде воскресные пирожки от Бартельса. По одному на каждого.
– Дети: берите же!
Хочу безе и беру эклер. Смущённая яснозрящим взглядом матери, опускаю глаза и совсем проваливаю их, при:
Ты лети, мой конь ретивый,
Чрез моря и чрез луга
И, потряхивая гривой,
Отнеси меня туда!
– Куда – туда? – Смеются: мать (торжествующе: не выйдет из меня поэта!), отец (добродушно), репетитор брата, студент-уралец (го-го-го!), смеётся на два года старший брат (вслед за репетитором) и на два года младшая сестра (вслед за матерью); не смеется только старшая сестра, семнадцатилетняя институтка Валерия – в пику мачехе (моей матери). А я – я, красная, как пион, оглушённая и ослеплённая ударившей и забившейся в висках кровью, сквозь закипающие, ещё не проливающиеся слёзы – сначала молчу, потом – ору:
– Туда – далёко! Туда – туда! И очень стыдно воровать мою тетрадку и потом смеяться!
(Кстати, приведённый отрывок, явно, отзвук пушкинского:
«Что ты ржёшь, мой конь ретивый», с несомненным – моря и луга – копытным следом ершовского Конька-Горбунка. Что в нём моё? Туда.)
А вот образец безразмерных стихов:
Она ушла, бросая мне холодный взгляд,
Ни слезы не пролила. О я несчастный,
Что верил я пустым её словам!
Она так сладостно смеялась,
Она так нежно говорила, что я тебя люблю.
Её голосок звучал так звонко,
Так нежно звучал её голосок.
Кто бы сказал, что она не исполнит
Сердца заветный зарок?
Да, она мне обещала
Меня одного любить,
А на другого променяла.
Так ли должно было быть?
А это – откуда? Смесь раннего Пушкина и фельетона – как сейчас вижу на чёрном зеркале рояля – газеты «Курьер».
<…>
Не могу не закончить заключительным (трагическим!) стихотворением моей детской тетради. Рисунок: я за письменным столом. Лицо – луна, в руке перо (гусиное) – и не перо, а целое крыло! – линия стола под самым подбородком, зато из-под стола аистовой длины и тонизны ноги в козловых (реализм!) сапогах с ушами. Под рисунком подпись: «Марина Цветаева за сочиненьями».
Конец моим милым сочиненьям
Едва ли снова их начну
Я буду помнить их с забвеньем
Я их люблю
– Вы никогда не писали плохих стихов?
– Нет, писала, только – все мои плохие стихи написаны в дошкольном возрасте.
Плохие стихи – ведь это корь. Лучше отболеть в младенчестве.»56
«Педелем вызвано второе моё в жизни стихотворение:
Все бегут на сходку:
Сходка где? Сходка – где?
Сходка будет на дворе».57
Единственный из взрослых, кто серьёзно относился к её стихам, был Сергей Иловайский58, сын Д. И. Иловайского и его второй жены Александры Александровны Иловайской (урожд. Каврайская (Коврайская – неверный вариант фамилии59), 1859—192860). «Это, кажется, единственный человек за всё моё младенчество, который над моими стихами не смеялся (мать – сердилась), меня ими, как красной тряпкой быка, не вводил в соблазн гнева…»61