Глава 5
«Дора старательно помогала мне во время моего выздоровления, хотя и раздражала меня не меньше. Но только с ее помощью я немного окрепла физически. На деньги, которые я нашла в кармане своего пальто, мы купили мяса и овощей и сварили борщ. А ведь я уже стала забывать его вкус… Не помню, что я говорила Доре о причине, по которой оказалась в Москве в столь плачевном состоянии, но, очевидно, мои объяснения оказались довольно убедительными, потому что она оставила меня в покое и теперь изводила разговорами о своей личной жизни, о каком-то соседе-полковнике, который якобы оказывает ей знаки внимания… Мне приходилось делать вид, что я внимательно слушаю ее. Из вежливости. Из осторожности. Чтобы, не дай Бог, не настроить ее против себя. Промолчала я и тогда, когда поняла, что она потихоньку „зажала“ все мои деньги.
Она заходила ко мне по нескольку раз на день, но строго в половине седьмого вечера уходила к себе – по телевизору шел бразильский телесериал, просмотр которого составлял часть ее жизни и, по ее словам, открывал ей глаза на мир. Если уж быть до конца откровенной, я завидовала этой простой женщине и тем маленьким радостям, которые скрашивали ее, в сущности, серую и беспросветную жизнь. Но она не замечала этой серости вокруг, считая, что и в том бедламе, в котором она жила, можно всегда создать для себя крошечный мирок, замкнутый стенами с обоями в розовый цветочек, освещенный большим уютным шелковым абажуром и напоенный ароматами готовящейся еды… А если в этом мирке есть еще и цветной японский телевизор, а сосед по лестничной клетке предлагает немного секса перед сном, так отчего же не радоваться жизни?
В часы, когда я оставалась одна и у меня пробуждался аппетит, я вставала с постели и шла на кухню, где, наслаждаясь тишиной и покоем, но главное – отсутствием шумной и суетливой Доры, накладывала себе полную тарелку еды и спокойно ужинала, прислушиваясь к завыванью ветра за окном. А потом возвращалась в спальню и занималась тем, что переключала телевизор с одного канала на другой, стараясь не думать о том, что пора уже давно быть в Лондоне, что Гаэль, наверно, сходит там с ума, волнуясь по поводу того, что ни от меня, ни от Пола Фермина нет никаких вестей… Вся надежда была на возвращение Вика. Я верила, что он мне поможет как можно скорее улететь домой. А уж я найду способ, как его отблагодарить.
Но с наступлением темноты со мной начинало твориться что-то страшное. В голову лезли мысли об убийцах Пола, которые теперь, наверно, разыскивают и меня, причем цели у них могут быть разные: содрать с меня деньги, посадить за решетку или просто убить за то, что я ограбила кого-нибудь из их близких. Я так и не поверила в то, что мною всерьез занимаются ФСБ и Интерпол. Здесь, в Москве, в тихой квартирке, у меня было достаточно времени, чтобы проанализировать детально все, что произошло со мной, начиная с четвертого октября – дня, когда я приехала на похороны Милы, – вплоть до сегодняшнего. Четвертое, одиннадцатое – даты моего прибытия в Москву… Боже, я и не заметила, что прошло так много дней… Зато я отлично запомнила дату, когда впервые наткнулась на коробку, полную писем от моей сестры… Это было четырнадцатое октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года.
Но перед тем, как наткнуться на эту злосчастную коробку, перевернувшую всю мою жизнь, я весь вечер предавалась воспоминаниям о Вике.
Да, я все еще ждала его, рисуя в своем воображении те счастливые дни, которые он, если судить по рассказам Доры, проводил с „положительной во всех отношениях“ женщиной по имени Татьяна. Я даже пыталась представить себе ее… Но мысли все равно почему-то возвращались к нашему с Виком прошлому, когда он чувствовал себя счастливым со мной.
В то холодное утро, когда мы впервые вышли на московские улицы, чтобы окунуться в этот огромный и жестокий мегаполис, называемый Москвой, в котором одинаково быстро и без проблем можно было как распрощаться со своей честью и жизнью, так и разбогатеть в два счета, провернув пару грязных, а то и „мокрых“ дел, Вик бросился под колеса белого „Форда“…
Конец ознакомительного фрагмента.