Волчья стая. Глава 1 (Алексей Макеев)

Глава 1

Полковник милиции Лев Иванович Гуров, старший оперуполномоченный Главного управления уголовного розыска МВД РФ, неторопливым шагом шел по Никитскому бульвару. Стояла та прекрасная пора ранней московской осени, которую Лев Гуров любил больше всех других времен года.

Небо уже налилось глубокой сентябрьской голубизной, которую оттеняли пушистые, словно котята, белые облака, медленно плывущие в прозрачном просторе; уставшее за лето солнце уже не жгло, а ласкало своими лучами город. Осень еще не успела полностью вступить в свои права, листва кленов, лип и каштанов оставалась зеленой, но среди нее уже загорелись ярко-красные рябиновые кисти. Еще две-три недели, и половодье желтых, алых, багряных красок захлестнет подмосковные леса, затопит улицы и парки столицы. Вспыхнет на клумбах многоцветная радуга георгинов, астр и хризантем, и столица станет нарядной, как ни в какой другой сезон. Гуров по делам службы в каких только городах России и бывших братских республик не побывал, но нигде не видел такого изумительного бабьего лета, как в Москве.

Свою машину, аккуратный серый «Пежо», Лев Иванович оставил на стоянке под окнами, с метро тоже решил не связываться – стоит ли лезть в подземную толкучку из-за двух остановок? Одни лица чего стоят: присмотришься к соседям по вагончику, и на весь день настроение испортится.

Гуров предпочел пройтись пешком, он верил в целебную силу движения, кроме того, на ходу Льву легче думалось.

Ранним утром, еще до рассвета, плеснуло коротким, по-летнему теплым ливнем, дышалось свободно и легко, хоть чувствовался уже в московском воздухе неистребимый привкус бензиновой гари и выхлопных газов. Солнечные лучи отражались в зеркальцах еще не просохших луж, зайчиками бликовали на стенах домов.

Рассеянный взгляд Гурова привычно фиксировал приметы столичного пейзажа. Про себя Гуров меланхолично отметил, что облик столицы меняется на его глазах изо дня в день. И не в лучшую сторону. Он неторопливо шел по знакомой до каждой трещинки на асфальте московской улице и думал, что этот город, который Гуров любил всем сердцем, в котором прошла вся его жизнь, все труднее становится называть своим. По отдельности перемены практически незаметны, только вот в один прекрасный день ощущаешь всей кожей, что Москва словно бы отгородилась от тебя незримым, но прочным барьером, перешла в новое качество и другое измерение, где ты кажешься уже почти ненужным, лишним. Теряет Москва свое неповторимое, ни на кого не похожее лицо, становясь просто громадным мегаполисом, так что скоро от Мехико, Чикаго или Детройта отличить станет нелегко древнюю российскую столицу. Исчезает особый уют и очарование московских улиц, скверов и площадей, и ты чувствуешь себя уже не хозяином города, а гостем. Порой – нежеланным…

Подтверждение того, что жизнь как-то хитро и недобро изменилась, Лев Иванович получил незамедлительно.

Гуров вдруг услышал знакомую мелодию. Боже милостивый, из пластиковой будочки, над которой виднелась лживая надпись «У нас только настоящая лицензионная аудио– и видеопродукция», доносился чудовищно искореженный, но все же узнаваемый мотив «Васильков»! Сыщик изумленно прислушался: да неужто песни его молодости вновь входят в моду?!

Ага, как же… Нет, мелодия оказалась действительно та самая, тридцатилетней давности. И цветочек-василечек упоминался, но уж больно в лихом контексте! Визгливый голос непонятной половой принадлежности старательно, хотя крайне не музыкально, выводил:

Такое свежее прочтение классики советской эстрады семидесятых годов потрясло старшего оперуполномоченного до глубины души. Прямо-таки затошнило бедного полковника Гурова…

«Стареете, господин полковник, – с оттенком самоиронии обратился к себе Лев. – Все-то вам не так, на все-то вы брюзжите. Успокойтесь, меньше нервов. Ну, пошлость и мерзость, конечно, так ведь кому-то нравится. Это лет двадцать тому назад подобные вокальные упражнения с прямыми намеками на „голубизну“ потянули бы на статью УК. Что делать, времена меняются… Жаль только, что так быстро и резко, не успеваешь привыкнуть. Надо просто смириться с тем, что той Москвы, в которой я родился, в которой начинал службу, уже не вернешь, как нельзя вернуть ушедшую молодость… Но и в тираж нам со Стасом выходить рановато, мы еще пригодимся этому городу. На наш век прохиндеев хватит».

Стасом полковник Гуров называл своего близкого друга и заместителя, тоже оперуполномоченного по особо важным делам, полковника Станислава Васильевича Крячко. Бок о бок с этим человеком Гуров работал уже более двадцати пяти лет. Поначалу отношения у них не складывались, но затем два блестящих сыскаря как-то притерлись друг к другу. Тут, как в воздушном бою, кто-то становится ведущим, а кто-то – ведомым. Ведущим стал Гуров.

Простыми, обычными, рутинными делами их сыскной тандем давно уже не занимался. Друзьям на долю всегда доставалось нечто особенное, с изюминкой, эксклюзив, как модно нынче выражаться. Задачи, от которых Эркюль Пуаро на пару с комиссаром Мегрэ, попади они чудом в постсоветскую Россию, тотчас бы тихо удавились. Лев Иванович Гуров и Станислав Васильевич Крячко на такую суровую судьбину не жаловались, напротив, гордились такой своей «особостью», как были горды, наверное, ветераны-легионеры Древнего Рима, когда слышали от Цезаря: «Дошел черед и до триариев!»

Еще не успев открыть дверь в свой служебный кабинет, который он делил со Станиславом, Гуров услышал раздраженный голос своего «друга и соратника» – он часто называл так Станислава Васильевича.

– Здравствуй, Лев! – Крячко на секунду оторвался от телефонной трубки, а затем продолжил вразумлять кого-то на том конце провода, добавляя в интонацию лошадиные дозы иронии. – То, что вы прислали мне по факсу, господин военюрист второго ранга, документом, в строгом смысле, не является. Чем является, спрашиваете? Филькиной грамотой. Ох, и протокольчик же!.. Точно вопросы задавал законченный кретин, а отвечали на них абсолютные дураки. Причем все были пьяны до бесчувствия. Ваш дознаватель даже не удосужился узнать у начальника караула точное время обнаружения трупа, что попросту ни в какие ворота не лезет! Что значит «около четырех часов утра»? Ваши подчиненные где работают, в военной прокуратуре или в детском саду?

«Ага, вот он с кем разговаривает, – подумал Гуров, с легкой улыбкой глядя, как разошедшийся Станислав жестикулирует дымящейся сигаретой. – Этого следовало ожидать. У меня изначально не было особых надежд на помощь военной прокуратуры. Это они теперь начнут надеяться на нас. Но то, что мы задействовали вчера картотеку ОД, это мы молодцы. Надо же, всего два месяца тому назад и совсем рядом, в ближнем Подмосковье».

Картотекой ОД Гуров называл информационно-аналитическую базу данных «образа действия», в США и европейских странах подобная картотека называется системой МО, от латинского «modus operandi». Дело, которым они со Станиславом занимались со вчерашнего дня – убийство директора частного специнтерната «Палестра» Алексея Борисовича Давиденко, – было, как и всегда, нестандартным. Слишком нетрадиционным способом отправили в мир иной восходящую звезду российской коррекционной педагогики. Так что мысль о проверке – а не угробили еще кого-нибудь сходным образом? – напрашивалась. Вот для этого и служит картотека ОД.

Оказалось, что да, угробили. Солдатика-срочника, проходившего службу в дислоцированном под Москвой батальоне химической защиты. Вчера же за подписью начальника ГУ МВД генерал-лейтенанта Орлова был послан служебный запрос в военную прокуратуру, которая вела следствие по делу об убийстве караульного, младшего сержанта Павла Андреевича Перепелкина, и ограблении склада, который тот охранял.

– А как понимать словосочетание «заостренный металлический предмет цилиндрической формы»? – все сильнее расходился Крячко. – Это по-каковски сказано? Во всяком случае, не по-русски. Могли бы хотя бы размеры «предмета» в протоколе указать, может, он с телеграфный столб величиной, а может, с английскую булавку, пойди догадайся! Где он, кстати? Не кто, а что – предмет пресловутый. Это хорошо, что он у вас сохранился как вещдок, с вашими порядками могли бы и выбросить. Я сегодня же заеду к вам и заберу его, нужно сравнить… Вы распорядитесь там.

Крячко раздраженно бросил трубку на рычаг, повернулся к Гурову:

– Висяк там законченный и безнадежный. Два месяца они колупались, а результаты нулевые. Чего и следовало ожидать. Но я думал, что в армии больше порядка, по крайней мере, в Московском ОВО. Ничего подобного!

– Что именно пропало со склада, который караулил бедолага-сержант? – поинтересовался Гуров, усаживаясь за свой рабочий стол.

– Я именно об этом, – со злостью сказал Станислав. – Плановую инвентаризацию имущества, которое там хранилось, проводили за полгода до убийства караульного и взлома. Акт прислали сегодня по факсу. Но не хватает подписей половины членов инвентаризационной комиссии. Прапорщик, отвечающий за этот склад, тоже подписаться не удосужился, хорошо, хоть командир батальона свою закорючку поставил. Это не документ, а насмешка над здравым смыслом. Так что никакой веры этой бумажке у меня нет.

«У меня тоже, – мысленно согласился с другом Гуров. – Известно, как проводятся плановые инвентаризации, если дело не касается ядерных боеголовок или чего-то в том же духе. Проверяемые организуют хороший такой дастархан и накачивают проверяющих до зеленых чертиков так, что они свои пальцы-то пересчитать становятся не в состоянии. Распечатали склад, прошлись пьяной походочкой вдоль стеллажей – все на месте? А как же… Запечатали, расписались в акте и отвалили в сторону моря…»

– Когда жареный петух в известное место клюнул, – продолжал Крячко, – уже бригада дознавателей провела переинвентаризацию. Как раз за несколько минут до твоего прихода у меня с этим деятелем, военюристом, об этом разговор шел. По телефону он говорить на данную тему отказался, упирая на то, что сведения секретные. Из чего я делаю вывод, что преступники утащили что-то очень важное, возможно – опасное. И то сказать: ради десятка комплектов обмундирования и пары банок с гуталином для чистки сапог часовых не снимают. Придется ехать в военную прокуратуру самому, выяснять на месте. Я им наведу шороху! При необходимости я и Петра подключить не постесняюсь, раз уж он нам такое дело подсиропил. Заодно заберу у них вещдок, сравним с той штукой, которой ухлопали Давиденко.

– Ты на колесах? Это хорошо, заодно забросишь меня к Харитоньевскому переулку. Хочу своими глазами посмотреть на место преступления, кабинет Давиденко. Кстати, поговорю с его замом по воспитательной работе, он, как выяснилось, когда-то работал в МУРе, бывший наш коллега. Заключение медэкспертов у нас уже есть. Трассологи и баллистики обещали выдать результаты экспертизы сегодня к вечеру. Тогда у нас будет от чего танцевать. А ты из военной прокуратуры отправляйся на Новокунцевское кладбище, там в час дня хоронят Давиденко. Присмотрись к его вдове, если ее папаша соизволит траурную церемонию своим присутствием почтить, то к нему – тоже. Если вдова не вконец убита горем, подойди, представься и договорись о встрече, с этим тянуть не следует. Что, поехали?

– Всегда готов! – бодро откликнулся Станислав. – Надо же, Новокунцевское… Нас с тобой, Лева, там не похоронят. Это, считай, филиал Новодевичьего, это тебе не Калитниковское или Троекуровское! Понятно, с таким тестюшкой…

– Ты не рановато ли о собственных похоронах задумался? – Гуров ехидно усмехнулся. – Я пока что не тороплюсь и тебе не советую.

…Именно родственные отношения покойного Алексея Давиденко с Федором Андреевичем Загребельным стали основной причиной того, что дело об убийстве директора специнтерната «Палестра» досталось Льву Гурову и Станиславу Крячко.

Вчера, около двенадцати, им позвонила по «внутряшке» секретарша Верочка и пригласила подняться в генеральский кабинет.

Начальника ГУ генерал-лейтенанта милиции Петра Николаевича Орлова отличал проницательный интеллект, помноженный на колоссальный практический опыт, а также нестандартный, смелый взгляд на то, как надо управлять силовыми структурами в наше непростое время.

Ему удалось создать блестящий коллектив профессионалов-единомышленников, случайные люди в управлении не приживались, а за малейшую попытку погреть руки на своем милицейском статусе Орлов карал мгновенно и беспощадно.

Петр Николаевич полагал, что хороший начальник всегда обязан поддерживать у подчиненных веру в то, что они способны справиться с любой самой трудной задачей. И ведь справлялись обычно! Особенно такие подчиненные, как полковники Лев Гуров и Станислав Крячко.

Орлов относился к друзьям по-особому, выделяя их из всех остальных своих сотрудников. Петр Николаевич знал Гурова и Крячко очень давно, еще с той далекой поры, когда знаменитые сыщики были молоденькими неопытными лейтенантами. На его глазах они росли, набирались профессионализма и сыскного мастерства. Генерал очень уважал Льва и Станислава, доверял им безоговорочно, а они, в свою очередь, отвечали Орлову тем же. Троих этих людей связывала крепкая, проверенная временем дружба. И потому самые сложные, запутанные дела доставались именно Гурову и Крячко.

– Словом, тесть Давиденко не только один из самых крупных подрядчиков дорожного строительства в Москве, – растолковывал ситуацию Орлов, – но и политик «новой волны», сопредседатель подкомитета по правам человека в Комитете по международным делам Госдумы, член бюджетной комиссии, что-то еще в том же духе, министр мне говорил, но я не запомнил. Впрочем, это неважно. Суть ясна. Из очень важных персон с весьма солидным политическим весом, не говоря уже о капиталах. Так вот, он буквально роет рогами землю. Ему почему-то очень важно, чтобы убийство его зятя было раскрыто, и раскрыто быстро, он нажал на все рычаги, и в результате делом займемся именно мы. Родственные чувства? Возможно… В конце концов бизнесмены и политики в чем-то остаются людьми. Что ты морщишься, Лев, точно лимон без сахара жуешь? Я этих «хозяев жизни» тоже не особо жалую, но распоряжение министра, оно и есть распоряжение министра.

…Кого Лев Иванович Гуров терпеть не мог, так это Очень Важных Персон, пользующихся особым вниманием и облеченных особым доверием. Политиков и политологов, краснобаев и демагогов, «выразителей чаяний народных», которые, по его глубокому убеждению, ничего, кроме вреда, стране не приносили и не принесут в обозримом будущем.

Да, нечистоплотные люди в политике скорее правило, чем исключение. И, заметим, все они рвут на груди рубахи, пытаясь убедить ближних и дальних, встречных и поперечных, что радеют исключительно за интересы России. Тут, мол, сами понимаете, не до чистоплюйства.

Удивляться этому, вообще говоря, не приходится, и отношение полковника Гурова к нынешним «хозяевам жизни» вполне можно понять.

Задумаемся: кто они, те люди, которые пробились в коридоры власти, отхватили по жирному куску пирога при оголтелой дележке всего и вся в постсоветской России? Да те же функционеры блаженной памяти КПСС из молодых, комсомольские активисты всех уровней, профсоюзные аппаратчики, кагэбэшники высшего и среднего звена и прочие «слуги народа». Они не потеряли ничего, кроме чести и совести, но, во-первых, ни того, ни другого у них никогда не водилось, а во-вторых, им на это глубоко и откровенно наплевать. Более того, они приобрели полную безнаказанность. Если раньше, до развала Союза и краха советской власти вкупе с однопартийной системой, эта публика хоть чего-то боялась, скажем, не угодить вышестоящему партийному начальству и вылететь из насиженного кресла, то теперь управы на них вовсе не стало. Уже успели наворовать столько, что никого и ничего не боятся. И что мы имеем сейчас? В будущее глядим без особых надежд, от настоящего брезгливо плюемся, оглядываясь назад в поисках помощи, утешения, совета, не находим ни того, ни другого, ни третьего.

– Но и само убийство, – закончил Орлов, – представляет несомненный интерес. Я что-то такого не припомню, как раз для вас загадочка. Так что удачи, сыщики!

…Труп Алексея Борисовича обнаружила уборщица ранним утром тринадцатого сентября, в понедельник. Женщина мыла полы коридора второго этажа и вдруг услышала странное слитное гудение из кабинета Давиденко. Дверь кабинета, против обыкновения, не была заперта.

Заглянув в кабинет, уборщица чуть не свалилась в обморок. Было от чего! С головы мертвеца, пришпиленного, словно бабочка, к дубовой панели стенной обшивки, взвился рой мух, отблескивающих сине-зелеными брюшками. А уж запах… Следственная бригада районщиков, подъехавшая по вызову, прихватила с собой медэксперта, он вчерне определил время смерти: не менее пятидесяти часов. Начало сентября выдалось теплым, так что, хоть окно в кабинете оставалось открытым все время, прошедшее с момента убийства, дыхание перехватывало от сладковатой трупной вони.

То, что Алексея Борисовича Давиденко убили, сомнений не вызывало. Не может человек сам загнать себе в правую глазницу кусок стали двадцатисантиметровой длины, да так, чтобы наконечник, заостренный под конус, пробил затылочную кость и глубоко вошел в полированную дубовую панель! Зрелище было не для слабонервных – даже ко всему привычных ментов из райотдела пробрало до печенок. Алексей Давиденко был личностью довольно известной, не каким-нибудь бомжем подзаборным, чья жизнь и смерть никого не интересует. В районе его знали, знали и о том, чей он зять. И старший следственной группы, опытный немолодой капитан, мгновенно сориентировался: не наша это компетенция. Надо оповещать начальство, бить во все колокола и по возможности спихивать это дело наверх. Пусть им МУР занимается или ГУ уголовного розыска. Сыскари уровнем повыше нас.

Угадал ведь капитан, попал в десятку! Все закрутилось с ошеломляющей быстротой: уже через два часа генерал Орлов выслушивал краткие и недвусмысленные распоряжения министра, еще через полтора Петр Николаевич сам вызвал двоих своих преторианцев, Гурова и Крячко, чтобы поставить им задачу.

Прошло чуть больше суток с того момента, как Лев и Станислав покинули генеральский кабинет. Строить какие бы то ни было версии произошедшего – преждевременно. Нужны факты, требуются хоть какие-то зацепки… Словом, волка ноги кормят, как любил выражаться Лев Иванович. Время аналитической работы наступит позже.

«Несколько удивляет один момент, – думал Гуров, забираясь на переднее сиденье крячковского „Мерседеса“, над которым за преклонный возраст и непрезентабельную внешность потешалось втихаря все управление, – ведь супруга, ныне вдова, Екатерина Федоровна Давиденко пребывала в столице. Муж не возвращается вечером в пятницу с работы домой, не звонит, ни о чем не предупреждает… А затем двое суток о нем ни слуху ни духу. Обычно в такой ситуации любящая жена бежит в милицию! Могла бы к папе броситься: пропал, дескать, твой зятек! Так ничего похожего. Или у них было так принято? Личная независимость, суверенность частной жизни и все прочее? Конечно, в каждой избушке – свои погремушки… и все же странно! Ладно я, с моей профессией и по месяцу можно дома не появляться, Маша уже привыкла, да и предупреждал я ее перед свадьбой, за кого замуж собирается. Кстати, она, по крайней мере, знает, где меня носит, когда я домой не прихожу. Но Давиденко вроде бы педагог. Мирная, спокойная работа… Если на первый взгляд!»

Крячковский «Мерседес», который лишь внешне, к тому же только для дилетанта, ничего не понимающего в автомобилях, представлялся дряхлой развалиной, резво взял с места и покатил к Садовому кольцу.

Станислав не жалел ни времени, ни денег, когда дело касалось любимой машины, Крячко относился к своему престарелому «мерсику» приблизительно так, как Д’Артаньян к своему боевому коню. Постоянно что-то чинил, переделывал, усовершенствовал, только что спать с ним в обнимку не ложился. В результате под неказистой внешностью скрывались два ведущие моста на полужесткой «спортивной» подвеске, усиленная коробка передач и форсированный мотор с турбонаддувом. Словом, конструкторам из «Даймлер-Крайслер» и «Мазды» только и оставалось, что удавиться от зависти.