Глава III
Помня строгое запрещение барыни, Илюша все время проводил в кухне или в людской, и не ходил в комнаты. Он даже плохо знал, из кого именно состоит семейство его хозяев. Барыню он видал несколько раз, и всякий раз ее суровый, гордый вид пугал его. Иногда в кухню забегали два мальчика его лет или немножко постарше, – резвые, шаловливые. Они кричали на прислугу, топали ногами, если приказания их не скоро исполнялись, и старший из них один раз даже ударил по лицу горничную, которая хотела отвести его от горячего самовара. Мельком видал Илюша барина; знал он из рассказов прислуги, что этот барин иногда очень добр, готов отдать все понравившемуся человеку, а иногда до того сердит, что все в доме дрожат перед ним; знал, что, кроме мальчиков, у господ есть еще дочка, – некрасивая, болезненная, нелюбимая матерью девочка; что для присмотра за детьми нанимают гувернанток; и что гувернантки эти беспрестанно меняются.
– Мамзель-то опять уходит, – не раз говорили при нем в кухне. Еще бы, кто у нас уживется! Такие балованные дети, такие озорники, что страсть!
Знал Илюша, что этим озорникам очень часто покупают разные необыкновенно хорошие вещи, вроде громадных деревянных лошадей, слонов, ворочающих хоботами, солдатиков с палатками и пушками; иногда, когда он слышал рассказы обо всех этих диковинках, у него являлось сильное желание пробраться в детскую и хоть одним глазком взглянуть на них, но тут рождалась мысль: «А что как прогонят, обругают?» – и он не поддавался искушению.
Настало лето. Семейство Гвоздевых переехало на свою дачу в окрестностях Петербурга. Илюша, вместе со всей прислугой, перебрался туда же. В первый раз в жизни проводил мальчик лето не в городе, а на свежем воздухе, среди зелени и цветов. На каждом шагу представлялись ему новые, невиданные картины, приводившие его в восторг. Он осторожными шагами ходил по чисто выметенным дорожкам цветника, останавливался перед каждым вновь распускавшимся цветком и любовался им, не смея дотронуться до него рукой, чтобы не испортить его. Закинув назад голову и широко раскрыв рот от удивления, следил он за смелым полетом жаворонка в поднебесье, прислушивался к его звонкой песни. Кормление кур, доенье коров, косьба – все это было интересной новостью для ребенка, который всю свою жизнь провел на грязных дворах и в тесных переулках Петербурга. Теперь уже никто из домашних не находил, что он мешает, что он занимает много места.
Утром, пока господа еще спали, он бежал уже в сад; садовник, работавший там, хотел сначала гнать его, что мальчишка что-нибудь испортит, но потом рассудил, что лучше воспользоваться его любовью к цветам и заставить его помогать себе. Илюша был этому радехонек. Он поливал клумбы, полол сорную траву, подвязывал цветы, делал все, что приказывал садовник, и часа два-три незаметно пролетало для него в приятной работе Как только шторы на окнах хозяйских комнат поднимались и лакей вносил на обтянутый полотном балкон чайный прибор, Илюша спешил убежать из сада: он считал этот сад как бы продолжением барских комнат и боялся, что из сада его прогонят так же, как гнали из этих комнат. Наскоро перекусив чего-нибудь у тетки, он уходил подальше от дома, – в рощу, на луг (полей, засеянных хлебом, вблизи дачи не было), на берег речки, светлые струйки которой так приветливо журчали, так красиво нежились на солнце. Там никто не мешал ему всем любоваться, все разглядывать, валяться на мягкой траве, взлезать на деревья. Если какая-нибудь компания дачников показывалась невдалеке, он отходил прочь или прятался. Встречались ему во время его прогулки и мальчики одних с ним лет, – бедно одетые, видимо не господа; некоторые из них пытались вступить с ним в разговор, но Илюша сторонился от них, неохотно отвечал на их вопросы и ясно выказывал свое нежелание завязывать с ними знакомство. Дело в том, что в первый же день переезда на дачу, мальчик вызвал сильные насмешки своим полным незнанием деревенской жизни.
– Тетенька, глянь какая птичка! Поет она? – спросил он, указывая на пеструю бабочку, усевшуюся на ветке дерева, подле самого кухонного окна.
Вся кухонная компания громко расхохоталась; никто не объяснил мальчику, что это было за насекомое; его просто назвали дураком, а лакей – большой шутник и остряк – начал рассказывать ему разные небывальщины об этой чудной «птичке».
Эта и подобные ошибки мальчика вызывали постоянные насмешки, которые очень оскорбляли Илюшу, и, чтобы не подвергаться им, он решился никому не поверять своих новых впечатлений, ни у кого ни о чем не спрашивать, а просто смотреть и слушать.
На даче Илюше пришлось познакомиться с маленькими барчатами, которых так оберегали от его общества в городе. Иногда дети вставали раньше обыкновенного и выходили в сад, пока он еще помогал садовнику работать. Мальчики весело бежали по аллее, крича, смеясь, перегоняя и нередко толкая друг друга. Они рвали и ломали цветы, показывали языки сопровождавшей их гувернантке, кричали на садовника, одним словом – вели себя такими неприятными детьми, что при первой же встрече с ними Илюша подумал:
«Еще она – „она“ в его мыслях значила барыня – говорила, чтобы я не смел играть с ними, да я и сам не захочу с ними знаться! Ишь, как смяли всю клумбу!»
Девочка, дочь хозяев, произвела на него совсем другое впечатление: она никогда не принимала участия в шумных играх братьев, а обыкновенно шла тихонько или рядом с гувернанткой, или сзади всех.
«Да она, кажется, совсем не барышня!» – подумал Илюша, увидев ее в первый раз. Барышня по его понятиям должна была иметь важный, гордый вид, а маленькая Зиночка Гвоздева казалась скорее жалкой, чем важной. Одетая в нарядное платьице с открытой шейкой, с голыми ножками, она дрожала от утренней свежести и беспрестанно болезненно подергивала худенькими плечиками; красноватые, как будто припухшие глаза ее не выносили яркого солнечного света – она то моргала ими, то щурила их; скорая ходьба вдогонку за убегавшими мальчиками видимо утомляла ее, – она останавливалась, отставала от гувернантки и тогда гувернантка сердито толкала ее или дергала за руку. Вообще гувернантка эта, едва осмеливавшаяся делать какое-нибудь замечание своим балованным воспитанникам, обращалась крайне грубо с бедной девочкой.
Один раз Зиночка, заглядевшись на работу садовника, пересаживавшего какое-то растение из одной клумбы в другую, ступила на сырую землю и запачкала свой нарядный серенький ботинок. Заметив это, гувернантка со всей силы дернула ее за руку и сердито заговорила с ней на каком-то непонятном Илюше языке. Зиночка закрыла лицо руками и горько заплакала. В эту минуту дверь комнат отворилась и на балконе показалась сама барыня.
– Что такое, что Зина опять плачет? – сердитым голосом проговорила она. – Зина, приди сюда!
Девочка с видимой неохотой подошла к матери, и Илюша вслед за ней прокрался к балкону.
– Зина, – строгим голосом проговорила барыня: – сколько раз говорила я тебе, чтобы ты не смела никогда плакать в саду. Ты, кажется, хочешь, чтобы все соседи видели твои капризы? А я этого вовсе не хочу! Пошла вон, я попрошу mademoiselle запереть тебя на целый день в классной комнате! Дрянная плакса!
Сердитая гувернантка потащила громко рыдавшую девочку в комнаты, а Илюша с этой минуты почувствовал необыкновенную жалость, даже нежность, к бедной, обиженной Зиночке. Ему очень хотелось поговорить с ней, позабавить ее чем-нибудь, но он вскоре увидел, что это довольно трудно исполнить.
Дети всегда с удовольствием поглядывали, как садовник с Илюшей поливают сад. Как-то раз им вздумалось самим приняться за эту работу. Мальчикам тотчас же принесли хорошенькие маленькие лейки и приказали Илюше наполнять эти леечки водой из его большой лейки. У Зины не было леечки, она стояла посреди дорожки и с грустью поглядывала на забаву братьев.
– Жорж, дай мне немножко пополивать, – попросила она одного из братьев.
– Я сам хочу, лейка моя! – отвечал мальчик.
– Толя, дай мне твою леечку, на одну только минутку! – обратилась девочка к другому брату.
– Ишь, что выдумала, ободранная кошка, – вскричал грубый мальчик: – пошла прочь с дороги, а то я всю воду на тебя вылью. – И он замахнулся на нее лейкой.
Зина отошла прочь, и Илюша заметил на глазах ее слезы. Он быстро побежал в кухню, выпросил у тетки большой старый чайник, наполнил его водой и поднес Зиночке.
– На, поливай, – проговорил он.
Зина взяла чайник, и глазки ее заблестели от удовольствия.
– Пойдем, я тебе покажу, какие цветы надо полить, – продолжал Илюша, помогая девочке поддерживать тяжелый чайник.
Зина готова была идти за ним, но в ту минуту раздался голос Жоржа:
– Зина, ты зачем это с мальчишками разговариваешь? Постой-ка, я маме скажу!
Девочка отошла от Илюши, но слабые руки ее не могли сдержать чайника в равновесии; он пошатнулся и несколько капель воды пролилось на ее платье. Гувернантка тотчас заметила это, вырвала чайник из рук девочки, выплеснула воду на землю, а Зиночку усадила возле себя на скамейку. Илюша видел печальное лицо девочки, но подойти к ней не осмеливался.
Через несколько дней после этого ему удалось оказать более важную услугу Зиночке. Сердитая гувернантка не ужилась у Гвоздевых и ушла от них. Недели две детям позволяли играть в саду одним, без присмотра старших. Зиночке от этого было еще хуже, чем от строгости гувернантки: братья постоянно обижали ее, они были гораздо сильнее ее, и она не могла от них защищаться; если же она жаловалась матери, та говорила, что она плакса, капризница, недотрога, и наказывала ее же, а мальчикам не делала даже замечания за их грубость. Раз утром Жорж вздумал играть в лошадки и запряг Зиночку. Девочка не любила бегать, она была слабого здоровья и усиленное движение утомляло ее.
– Я не хочу, я устала! – пропищала она, пробежав одну аллейку.
– Нет, ты должна! Папа ведь велел тебе вчера бегать и играть с нами… Я скажу папе, что ты его не слушаешься. Ну, беги же! Но-о! Пошла!
Зина пробежала еще немножко.
– Я не могу, я, право, не могу! – говорила она, задыхаясь.
– Не можешь? Так я же тебя!
Злой мальчик замахнулся прутом, заменявшим ему кнут, и со всей силы ударил по голой руке девочки. Зина вскрикнула от боли.
– Так тебе и надо, – не унимался Жорж. – Вот тебе и еще… – Он замахнулся во второй раз, но вдруг чья-то рука выхватила у него хлыст и он увидел перед собой Илюшу, с лицом, раскрасневшимся от гнева, со сверкающими глазами.
– Не смей ее трогать! – повелительным голосом проговорил маленький защитник Зины. – Если ты хоть пальцем ее тронешь, я тебя отдую этой палкой – он показал большую палку, которую держал в руке, – я ведь сильнее тебя!
Неожиданное вмешательство Илюши, его решительный тон и сердитое выражение лица до того поразили детей, что они совсем растерялись. Жорж, отчасти чувствовавший себя виноватым, отчасти испугавшийся палки своего противника, бросил вожжи, за которые держал сестру, и убежал, ворча что-то под нос. Зиночка плакала и от боли, и от страха, как перед своим притеснителем, так и перед защитником, и поспешила спрятаться в беседку, чтобы мать не заметила ее слез и не наказала ее.
Никто из детей не счел удобным рассказать об этом происшествии старшим, но с этой минуты Жорж старался избегать Илюши и при нем не обращался больше так грубо с сестрой.
Илюше скоро надоело во время его уединенных прогулок только смотреть и слушать. Вдоволь налюбовавшись пестрыми красками цветов, зеленью леса и травы, светлой водой речки, наслушавшись пенья птиц и шума зеленых ветвей, он начал придумывать себе другие забавы: он срезал и обчищал от коры тросточки и хлыстики, устраивал себе удочки, бросал в цель мелкие камешки, делал на песчаном берегу речки стены и башни из песку и камней, рыл канавки, одним словом – придумывал все те игры, которые мальчики так любят. Одна забава особенно понравилась ему. Он сколотил из палочек и щепочек плотик, который отлично держался на воде. Он накладывал на него бумажек, цветов, травы и пускал его плыть по течению реки, а сам шел по берегу и, когда хотел, с помощью большого шеста пригонял к себе свой кораблик. Раз, гуляя с матерью по берегу речки, маленькие Гвоздевы застали его за этой игрой. Она показалась им необыкновенно интересной, и Толя уже собирался обратиться к нему с требованием, чтобы он отдал им свой кораблик, но мать остановила его:
– Полно, Толечка, к чему тебе эта дрянь, – сказала она: – завтра папа поедет в город, я попрошу его, чтобы он привез тебе хорошенький кораблик с парусами и матросами.
– И мне, мама милая; пусть папа привезет два кораблика! – упрашивал Жорж.
– Хорошо, я ему скажу! Только дети с условием: вы должны играть осторожно и не подходить близко к воде.
Мальчики готовы были обещать все, что угодно, только бы получить желанную игрушку. Зиночка тоже хотела попросить кораблик, но при первом же ее слове мать так неласково посмотрела и так строго крикнула на нее:
– Говори громко! Держи голову прямо! – что у бедной девочки не хватило духу выговорить свою просьбу.
«Вот ведь, наверно ей ничего не купят, – рассуждал про себя Илюша, слышавший весь разговор матери с детьми. – Ну, постой же, пусть они играют своими корабликами, а я сделаю ей плотик такой хорошенький, что им завидно станет, и сам буду играть с ней».
Он тотчас же принялся за работу, и на другой день плотик был готов. Илюша украсил его флагом и бортами из тряпочек розового коленкора; плотик вышел прехорошенький и отлично держался на воде. Надобно было только дождаться, когда дети придут на реку без матери: при барыне Илюша не решался подойти к Зине и предложить ей свой подарок. Дня через три случай поблагоприятствовал ему. Дети пришли на берег речки под присмотром горничной. Мальчики тотчас же занялись спусканием на воду своих новеньких корабликов; горничной было так трудно удерживать шалунов на берегу, что она не обращала на Зину никакого внимания. Девочка села на камешек, в нескольких шагах от братьев, и о чем-то задумалась. В одну минуту Илюша был подле нее со своим подарком.
– На тебе плотик… хорошенький… он плавает лучше чем их корабли. Возьми, я тебя научу, как спускать его на воду, я поиграю с тобой! – проговорил он.
Зина взяла в руки игрушку.
– Благодарю тебя, – сказала она не детски серьезным голосом: – только мне нельзя играть с тобой.
– Отчего нельзя? Нас никто не увидит, они заняты своими кораблями и не заметят… Пойдем! – настаивал Илюша.
– Нет, нельзя, – повторила Зиночка.