В зоне наметились большие перемены. Зэки «прочухали» это сразу. Ежедневные совещания ментов за «зоной»; озабоченные лица начальников отрядов после этих «сходок»; еженедельные шмоны в отрядах; злобное рыканье контролеров; неожиданные вылазки оперов до подъема, после отбоя; вызовы на беседу «коней» и «серых мышек»; назначение новых бригадиров и завхозов – все это наводило на определенные выводы. По утрам менты безжалостно стряхивали со шконарей сонных мужиков. В столовой, на «промке» контролеры буквально раздевали каждого. На обходах обрезали всевозможные веревочки-шнурочки, на которых мужики сушили носки, трусы; обдирали с тумбочек и стен картинки женщин из обложек журналов. Все предвещало перемены в режиме в сторону его ужесточения. Всех «авторитетов» разогнали по другим зонам, усадили-упрятали в ШИЗО, БУРы, а некоторые сами спрятались, затаились и «закатались в вату». В отсутствии второй власти, власти авторитетов, начали проявляться лидеры-активисты. Менты зверели с каждым днем все больше, зэки опускали голову все ниже и ниже. Зима по календарю заканчивалась, но снега навалило столько, что, казалось, он никогда не растает, и зима никогда не закончится.
Прижимало сердце. Последние два месяца принесли столько переживаний, хлопот, стрессов, что вот-вот «сорвет крышу». Не было уже сил терпеть горящую боль в груди, да и начмед после очередной инъекции категорично заявил о том, что, если не ляжет в больницу – может «крякнуть». Категорично припугнул – не ляжешь сейчас же, отправлю этапом на РБ, то есть выбора не оставлял. И, хотя этап на РБ уже и не казался таким жутким, все же решил Николай не искушать судьбу. Собрал необходимые вещи и залег в санчасть. Спустя несколько дней начмед еще раз «обрадовал» – диагноз неутешительный – придется полежать не меньше месяца. Утешало одно – находясь в санчасти, можно было каждый день, а если схитрить, то и не один раз в день, увидеть, побыть вблизи, а если повезет, то и пообщаться с той, которую он считал для себя эталоном женской красоты, грации, обаяния, милосердия, добропорядочности, женственности. Но, в то же время – неприступности, недосягаемости, чистоты. Стройная, красивая она, конечно же, знала и чувствовала, какими глазами на нее смотрят зэки. Но не показывала ни раздражения, ни вульгарного пофигизма, ни злобы или кокетства. Она была на работе, и было видно, что работа для нее – главное. В ведь работа ее – честное исполнение врачебного долга перед… преступниками разного уровня, «калибра» и ранга. Иногда ему удавалось поговорить с ней. Передавая ему лекарства, производя инъекции или измеряя давление, когда ее руки касались его – невыносимая энергия этого касания проникала в тело, в душу. Прожигала, томила, ласкала и будоражила одновременно. Конечно, она была из другого мира, и он это знал. Но этот луч благородной красоты манил, притягивал, гипнотизировал и томил. Недосягаемая, она была рядом, и этого было достаточно. Достаточно, чтобы оберегать ее от злых похабных шуток; достаточно для того, чтобы забыть обо всем: и о сроке отсидки, и о возрасте, и о ее личной жизни.
Однажды он увидел ее случайно в слезах. Тогда он так растерялся, что и не нашел, что сказать. Но после – сколько он утешал ее, жалел, успокаивал. Она стала для него идолом. Но она ведь была еще и женщиной, живым человеком – и это придавало новые краски и новые оттенки в этой серой, мрачной и промозглой действительности. Он осознавал, что придумал ее, но это же и радовало. Это был его секрет, его тайна, его личная собственность – неприкосновенная, никому не известная, кроме него самого. Это – его, и никто никогда не прикоснется к этому, ни с какой стороны и ни с какой-либо целью. И, конечно же, он знал, что их две – одна живет, работает в реальной жизни, своей жизни; другая – живет в его жизни, в его сознании, в его воображении. И одна и другая были одинаково для него дороги, а, может быть, по-своему любимы.
Активисты совершили очередную гадость. «Колек, тебя кидают с библиотеки и завхоза» – гласила полученная малява. Как раз вечером пришел начальник отряда за объяснительной по поводу курения. Оказывается, прав был Синица, загнавший маляву. Пока Николай лежал в санчасти, актив «слил» оперу и начальнику отряда компромат на него, плюс акт, составленный накануне контролером за курение в санчасти. Принято решение о снятии его с должности завхоза отряда и одновременно предлагается освободить для актива библиотеку, где теперь будет «совет отряда». Назавтра с утра Николай проскочил с толпой в калитку КП и пробился в отряд. Библиотека была открыта, за столом сидели новый завхоз и новый бригадир. Включен телевизор, на столе чиф.
– Кто вам дал ключи? – спросил с порога Николай.
– Отрядник.
– Мужики, вы в курсе, что вы совершили блядский поступок? По сути.
– Какая суть, Колек? Ты че, блатной?
– Здесь не только мои личные вещи. Здесь есть кое-что из общего, здесь есть и запреты. Вы без моего ведома, без смотрящего, которого вы не курсанули, взяли ключи у мусоров и заехали без спроса. За это нужно ответить.
– Перед кем? Перед тобой, может?
– Да нет, есть братва, есть босота. Мне придется их курсануть. Тогда будет вам и суть и понятия.
– Иди, дружище, куда хочешь, понял? А сейчас вали отсюда.
Николай подошел к столу, выключил из розетки телевизор.
– Встань, дай кое-что возьму из своего, – сказал одному из сидящих. В ногах под линолеумом лежала заточка. Достал и ловко спрятал в рукаве.
– Мужики, уходите отсюда по-хорошему. Дальше разберемся по миру, иначе будет плохо всем, не только мне…
Немного поколебавшись, мужики все-таки вышли, усмехнувшись.
Целый месяц менты прессовали бывшего завхоза. Отшмонали все, что можно было: ключ от локалки, плитку самодельную, второе одеяло, посуду, заточку, нашли в матраце зубило, за батареей кусок арматуры. Шмонали не только в его ходке, но и у соседей. В результате – три акта и лишение на полгода посылок, передач, свиданий и звонков. Посадить в ШИЗО не решились по состоянию здоровья. В бригаде тоже было не просто. Собравшись в стаю псов, актив всячески провоцировал Николая. Стоило ему лечь днем отдыхать – включалась на всю мощь музыка, да и другие пакости пытались сотворить, подговаривая «коней» и других падких на подлости чертей. В конце концов, библиотеку прошмонал сам «хозяин» совместно с ДПНК. Изъяли диски с шансоном, буханку хлеба, пепельницу с бычками и «мурзилку» – порножурнал, о котором Николай даже не подозревал. Но ДПНК, как бы случайно, заглянул за стеллаж с книгами и, как бы случайно, вытащил оттуда этот журнал. В результате еще один акт и вердикт: снять с должности библиотекаря на полгода за хранение запрещенных предметов и выговор. Как бы там не было – ситуация сложилась совсем непростая. Николай оказался под прицелом и под перекрестным огнем. С одной стороны – администрация колонии взяла его в «разработку» за «пропаганду и продвижение воровских традиций», а с другой стороны – в отряде на него ополчились сразу две группировки: коммерсанты, в лице актива отряда и сектора, и полубосота, полублатные, молодняк – шавки во главе с отсидевшим уже пять лет хитрым и изворотливым Мишей. Одному противостоять такому прессу становилось невмоготу. Николай все чаще чувствовал желание взяться за ломик, против которого, как известно, нет приемов, но этого делать было нельзя ни по понятиям, ни по жизни. Значит, нужно было искать «ноги», первопричину и источник исходящих гадостей. И вскоре, ответ был получен. Всю эту возню вокруг него затеял молодой опер. Сначала один «коник», зажатый ночью в сушилке, признался, что это он подложил журнал «мурзилку» за книжки, признался, кто его подослал – из группировки полубосоты. Затем от коммерсов, которые сами ели себя с потрохами, поступила информация о том, кто сливает всю гадость оперу. И в конце концов, один из ментов сам рассказал Николаю, что опер хвалился на сабантуе в честь дня внутренних войск о том, что он уже прижал «охотника» в угол, и вскоре тот не выдержит и проявит свою звериную сущность. Но его, мол, тут же обезвредят сами зэки и сдадут его оперу. Очередная «заморочка» светит ему, оперу, внеочередным, то есть досрочным повышением, о чем есть уже договоренность в ДИНе – Департаменте исполнения наказаний. Ошалев от такой информации, Николай целый вечер просидел в библиотеке, которую ему на днях нужно было передать завхозу…
Думал, гадал о том, как выйти из этой ситуации. С одной стороны «кум» правильно все рассчитал. Он – зверь, особо опасный преступник, «мокрушник». На нем два трупа. Психика расшатана: убийство, тюрьма, три года зоны, бросила недавно жена, отказались помогать родственники. Ведет одиночный образ жизни, вол-одиночка, бирюк. Если спровоцировать его – будет стоять за себя до конца любыми путями и способами. А если «завалит» кого-то, оперу это только на руку, так как завалить-то может он, охотник, и не завалит, вероятнее всего, покалечить, а это рецидив… И если он, оперативник, успеет упредить и задержать особо опасного преступника в момент подготовки или совершения нового преступления – ему и новая звездочка на погоны. Неважно, что уже ползарплаты ушло на сигареты и чай для подкупа сук-шестерок: цель оправдывает средства. Потирал «кум» руки, но не знал, что его планы уже раскрыты почти полностью. От того, что он узнал, откуда исходит опасность и зло, Николаю намного легче не стало. Машина компромата, доносов, стукачества запущена. Зона стала «красной», то есть подконтрольной по всем позициям ментам. Авторитеты посажены в ПКТ или разосланы в другие лагеря. Большинство зэков в силу различных причин, а в основном из-за боязни потерять УДО или просто из-за страха жить, смирилось с такой долей. Они молча униженно терпели холодную воду в бане, все ухудшающуюся пайку в столовой, вяло махать руками и ногами на зарядках, по-белому застилая шконари на втором и третьем ярусах. И не было Николаю с кем противостоять беспределу мента и актива, а одному справиться без применения насилия, без драки невозможно, практически неосуществимо. Ввязываться в драку было нельзя. Один. Либо его покалечат толпой (если не убьют, то прибьют надолго), либо придется самому кого-то «валить», а это «ПЗ» – сто процентов, то есть «век воли не видать». Да еще так неожиданно и не вовремя навалилась новая болезнь и приходилось через каждые четыре часа ходить на укол в санчасть. Рассчитывая на внутреннее чутье, на интуицию, Николай ждал подсказки внутреннего голоса. Но ее не было, а самолюбие и гордыня все больше и больше подталкивали к решению вопроса одним махом – бойней. Интриги и провокации продолжались, «полупокеры» становились все наглее. Поговорив открыто с тремя-четырьмя пацанами о возникшей проблеме и предложив им подписаться за него в случае разборок, увидел опущенные глаза и удаляющиеся сгорбленные спины. Побоялись корефаны подписаться, побоялись ШИЗО, УДО потерять, передачку из дома отсрочить, да и лишний раз по морде получить. Страх – главное и основное составляющее животного инстинкта стада, людского стада за колючей проволокой. И этот инстинкт, подогреваемый и развиваемый ментами в зоне преобладает над всеми другими условными и безусловными подвижками мозгов, и без того задурманенных, обкуренных, отпитых или отбитых до «посадки». Мозги без страха в зоне ментам не нужны. Если в них не удалось привить этот рефлекс, значит, такие мозги нужно изолировать и нейтрализовать. Для этого у них, у администрации, имеется огромный опыт и знания, накопленные за десятилетия развитой, социалистической тюремной практики. Положительный исход таких мероприятий – 90 процентов, а 10 оставшихся – смертники. Об этом Николай думал, он это знал, осознавал, предвидел. Но осознавать было трудно и не хотелось в это верить. Но было нужно. Выходы были, но какой из них? Можно было поднять кипиш, избить контролера или офицера и, получив по минимуму еще годика три, уехать на строгий режим. Можно было дальше, получив еще воз взысканий, заполучить «злостника» и уехать в тюрьму на «крытую» – помещение камерного типа уже без дополнительного срока. Да с его здоровьем это был крайний вариант. Можно было попробовать замириться впротиву кумовскому беспределу с хотя бы одной из группировок. И последний вариант – завязать драку, втянув в нее всю группировку. Тогда у оперов будет вопрос – как всех не посадить? А значит, будет шанс выплыть в мутной воде. Хотя, как оказалось, это был не последний вариант. Время, как обычно, опять снисходительно отнеслось к нему, и выход пришел совсем неожиданно, откуда его Николай никак не ожидал.
А пока, сидя последнюю короткую летнюю ночь в библиотеке, слушал радио, задумался, вспоминая…