Сказки
Сказка об Ерше Ершовиче, сыне Щетинникове
Ершишко-кропачишко, ершишко-пагубнишко склался на дровнишки со своим маленьким ребятишкам; пошёл он в Кам-реку, из Кам-реки в Трос-реку, из Трос-реки в Кубенское озеро, из Кубенского озера в Ростовское озеро и в этом озере выпросился остаться одну ночку; от одной ночки две ночки, от двух ночек две недели, от двух недель два месяца, от двух месяцев два года, а от двух годов жил тридцать лет. Стал он по всему озеру похаживать, мелкую и крупную рыбу под добило подкалывать. Тогда мелкая и крупная рыба собралась во един круг и стали выбирать себе судью праведную, рыбу-сом с большим усом: «Будь ты, – говорят, – нашим судьей».
Сом послал за ершом – добрым человеком и говорит: «Ёрш, добрый человек! Почему ты нашим озером завладел?» – «Потому, – говорит, – я вашим озером завладел, что ваше озеро Ростовское горело снизу и до верху, с Петрова дня и до Ильина дня, выгорело оно снизу и доверху и запустело». – «Ни вовек, – говорит рыба-сом, – наше озеро не гарывало! Есть ли у тебя в том свидетели, московские крепости, письменные грамоты?» – «Есть у меня в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: сорога-рыба на пожаре была, глаза запалила, и поныне у неё красны».
И посылает сом-рыба за сорогой-рыбой. Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых, зовут сорогу-рыбу: «Сорога-рыба! Зовёт тебя рыба-сом с большим усом пред своё величество». Сорога-рыба, не дошедши, рыба-сом, кланялись. И говорит ей сом: «Здравствуй, сорога-рыба, вдова честная! Гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?» – «Ни вовек-то, – говорит сорога-рыба, – не гарывало наше озеро!» Говорит сом-рыба: «Слышишь, ёрш, доб рый человек! Сорога-рыба в глаза обвинила». А сорога тут же примолвила: «Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!»
Ёрш не унывает, на бога уповает: «Есть же у меня, – говорит, – в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: окунь-рыба на пожаре был, головёшек носил, и поныне у него крылья красны». Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туда же понятых, приходят и говорят: «Окунь-рыба! Зовёт тебя рыба-сом с большим усом пред своё величество». И приходит окунь-рыба. Говорит ему сом-рыба: «Скажи, окунь-рыба, гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?» – «Ни вовек-то, – говорит, – наше озеро не гарывало! Кто ерша знает да ведает, тот без хлеба обедает!»
Ёрш не унывает, на бога уповает, говорит сом-рыбе: «Есть же у меня в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: щука-рыба, вдова честная, притом не мотыга, скажет истинную правду. Она на пожаре была, головёшки носила, и поныне черна». Стрелец-боец, карось-палач, две горсти мелких молей, туды же понятых, приходят и говорят: «Щука-рыба! Зовёт рыба-сом с большим усом пред своё величество». Щука-рыба, не дошедши рыба-сом, клялась: «Здравствуй, ваше величество!» – «Здравствуй, щука-рыба, вдова честная, притом же ты не мотыга! – говорит сом. – Гарывало ли наше озеро Ростовское с Петрова дня до Ильина дня?» Щука-рыба отвечает: «Ни вовек-то не гарывало наше озеро Ростовское! Кто ерша знает да ведает, тот всегда без хлеба обедает!»
Ёрш не унывает, а на бога уповает: «Есть же, – говорит, – у меня в том свидетели и московские крепости, письменные грамоты: налим-рыба на пожаре был, головёшки носил, и поныне он чёрн». Стрелец-боец, карась-палач, две горсти мелких молей, туды же понятых, приходят к налим-рыбе и говорят: «Налим-рыба! Зовёт тебя рыба-сом с большим усом пред своё величество». – «Ах, братцы! Нате вам гривну на труды и на волокиту; у меня губы толстые, брюхо большое, в городе не бывал, пред судьями не стаивал, говорить не умею, кланяться, право, не могу». Эти государские посыльщики пошли домой; тут поймали ерша и посадили его в петлю.
По ершовым-то молитвам бог дал дождь да слякоть. Ёрш из петли-то да и выскочил; пошёл он в Кубенское озеро, из Кубенского озера в Трос-реку, из Трос-реки в Кам-реку. В Кам-реке идут щука да осётр. «Куда вас чёрт понёс?» – говорит им ёрш. Услыхали рыбаки Ершов голос тонкий и начали ерша ловить. Изловили ерша, ершишко-кропачишко, ершишко-пагубишко! Пришёл Бродька – бросил ерша в лодку, пришёл Петрушка – бросил ерша в плетушку: «Наварю, говорит, – ухи, да и скушаю». Тут и смерть Ершова!
А. Завьялова. Бабушкины сказки
Ершишко-плутишко
1729 года, месяца сентября 16 числа
Зародился ершишко-плутишко,
Худая головишко,
Шиловатый хвост,
Слюноватый нос,
Киловатая брюшина,
Лихая образина,
На роже кожа – как елова кора.
Прижилось, проскудалось
Ершишку-плутишку
В своём славном Кубенском озере,
Собрался на ветхих дровнишках
С женою и детишкам,
Поехал в Белозерское озеро,
С Белозерского в Корбозерское,
С Корбозерского в Ростовское:
«Здравствуйте, лещи,
Ростовские жильцы!
Пустите ерша пообедать
И коня покормить».
Лещи распространились,
Ерша к ночи пустили.
Ерш, где ночь ночевал,
Тут и год годовал;
Где две ночевал,
Тут два года годовал;
Сыновей поженил,
А дочерей замуж повыдавал,
Изогнал лещов,
Ростовских жильцов,
Во мхи и болота,
Пропасти земные.
Три года лещи
Хлеб-соль не едали,
Три года лещи
Хорошей воды не пивали,
Три года лещи
Белого свету не видали;
С того лещи
С голоду помирали,
Сбивалися лещи в земскую избу,
И думали думу заедино.
И писали просьбу,
И подавали Белозер-Палтос-рыбе:
«Матушка Белозер-Палтос-рыба!
Почему ершишко-плутишко,
Худая головишко,
Разжился, распоселился
В нашем Ростовском озере
И изогнал нас, лещов,
Ростовских жильцов,
Во мхи и болота
И пропасти земные?
Три года мы, лещи,
Хлеба-соли не едали,
Три года лещи
Хорошей воды не пивали,
Три года лещи
Свету белого не видали;
С того мы, лещи,
И с голоду помирали.
Есть ли у него на это дело
Книги, отписи и паспорты какие?»
И думали думу заедино
Щука ярославска,
Другая переславска,
Рыба-сом с большим усом:
Кого послать ерша позвать?
Менька послать -
У него губы толстые,
А зубы редкие,
Речь не умильна,
Говорить с ершом не сумеет!
Придумала рыба-сом
С большим усом:
Послать или нет за ершом гарьюса;
У гаргуса губы тоненьки,
Платьице беленько,
Речь московска,
Походка господска.
Дали ему окуня рассыльным,
Карася пятисотским,
Семь молей, понятых людей.
Взяли ерша,
Сковали, связали
И на суд представили.
Ёрш перед судом стоит
И с повадкой говорит:
«Матушка Белозер-Палтос-рыба!
Почему меня на суд повещали?» -
«Ах, ты, ершишко-плутишко,
Худая головишко!
Почему ты разжился и расселился
В здешнем Ростовском озере,
Изогнал лещов,
Ростовских жильцов,
Во мхи и болота
И пропасти земные?
Три года лещи
Хлеба-соли не едали,
Три года лещи
Хорошей воды не пивали,
Три года лещи
Свету белого не видали,
И с того лещи
С голоду помирают.
Есть ли у тебя на это дело
Книги, отписи и паспорты какие!» -
«Матушка Белозер-Палтос-рыба!
В память или нет тебе пришло:
Когда горело наше славное
Кубинское озеро,
Там была у ершишка избишка,
В избушке были сенишки,
В сенишках клетишко,
В клетишке ларцишко,
У ларцишка замчишко,
У замчишка ключишко, -
Там-то были книги и отписи
И паспорты, и всё пригорело!
Да не то одно пригорело;
Был у батюшки дворец
На семи верстах,
На семи столбах,
Под полатями бобры,
На полатях ковры -
И то всё пригорело!»
А рыба-сёмга позади стояла
И на ерша злым голосом кричала:
«Ах ты, ершишко-плутишко,
Худая головишко!
Тридцать ты лет
Под порогом стоял,
И сорок человек
Разбою держал,
И много голов погубил,
И много живота притопил!»
И ершу стало азартно;
Как с рыбой-сёмгою не отговориться?
«Ах ты, рыба-сёмга, бока твои сальны!
И ты, рыба-сельдь, бока твои кислы!
Вас едят господа и бояра,
Меня мелкая чета крестьяна -
Бабы щей наварят
И блинов напекут,
Щи хлебают, похваливают:
Рыба костлива, да уха хороша!»
Тут ёрш с сёмгой отговорился.
Говорит Белозёр-Палтос-рыба:
«Окунь-рассыльный,
Карась-пятисотский,
Семь молей, понятых людей!
Возьмите ерша».
А ёрш никаких рыб не боится,
Ото всех рыб боронится.
Собрался он, ершишко-плутишко,
На свои на ветхие дровнишки
С женою и детишкам
И поезжает в своё славное
В Кубенское озеро.
Рыба-сёмга хоть на ерша
Злым голосом кричала,
Только за ершом вслед подавилась:
Ах, ты, ершишко-плутишко,
Худая головишко!
Возьми ты меня в своё славное
В Кубенское озеро —
Кубенского озера поглядеть
И Кубенских станов посмотреть».
Ёрш зла и лиха не помнит,
Рыбу-сёмгу за собой поводит.
Рыба-сёмга идучи устала,
В Кубинском устье вздремала
И мужику в сеть попала.
Ёрш назад оглянулся,
А сам усмехнулся:
«Слава тебе господи!
Вчера рыба-сёмга
На ерша злым голосом кричала,
А сегодня мужику в сеть попала».
Ёрш сёмге подивовал
И сам на утренней зоре вздремал,
Мужику в морду попал.
Пришёл Никон,
Заколил прикол;
Пришёл Перша,
Поставил вершу;
Пришёл Богдан,
И ерша бог дал;
Пришёл Вавила,
Поднял ерша на вила;
Пришёл Пимен,
Ерша запинал;
Пришёл Обросим,
Ерша оземь бросил;
Пришёл Антон,
Завертел ерша в балахон;
Пришёл Амос,
Ерша в клеть понёс;
Идёт Спира,
Около ерша стырит;
Амос Спиру
Да по рылу.
«Ах ты, Спира!
Над этакой рыбой стыришь;
У тебя этака рыба
Век в дому не бывала!»
Пришёл Вася,
Ерша с клети слясил;
Пришёл Петруша,
Ерша разрушил;
Пришёл Савва,
Вынял с ерша полтора пуда сала;
Пришёл Иуда,
Расклал ерша на четыре блюда;
Пришла Марина,
Ерша помыла;
Пришла Акулина,
Ерша подварила;
Пришёл Антипа,
Ерша стипал;
Пришёл Алупа,
Ерша слупал;
Пришёл Елизар,
Блюда облизал;
Пришёл Влас,
Получил в глаз;
Пришла Нелина
И блюда обмыла!
Выше города плетень
Тень-потетень, выше города плетень; на полице трубица гороховая, на печи калачи, как огонь горячи, с печки упали, в горшочек попали. Кушайте, бояре, поварных щей. Тетка-божатка, сошей-ка рубашку, тоненьку, беленьку, косой вороток. Поеду я жениться, на сивке, на бурке, на соловой кобылке. Кобылка, кобылка, не сдерни овина; в овине Арина ткёт полотно, перетыки-то кладёт. Да не дотыкивает. Шапка-татарка поехала по лавкам; бей в доску да поминай Москву. Как на Вологде вино по три денежки ведро, хоть пей, хоть лей, хоть окачивайся! Куколка, куколка, для чего долго жила? Я боялась типуна. А типун-то не судья. А судья не лодыга. Лодыгины дети хотят улетети за Иванов город. Они по грамотке пишут. На девицу дышут. Девица, девица, поди по водицу! На дороге-то волки горох молотили, поповы ребята попу-то сказали, попадья-то с печи обломала плечи. Сём-пересём на лопатке испечён;
Мужик песню спел, на капустник сел, съел три короба блинов, три костра пирогов, заулок рогулек, заход калачей, макинницу сулою, овин киселя, поварёнку щей!
В.Сергеев. Женщина на сенокосе
Сват и Полусват
Вот в прежние-то времена, как вздумают жениться, так шли свататче. Вот жених посылает к невесте своих сватов в нашу, волокославинскую, сторону. Пришёл сват да и полусват. Сват начинает хвалить жениха: «наш жених очень баской да богатой». А полусват себе прихваливает. Сват говорит: «У жениха нашего две лошади». А полусват: «что ты, сват, не две, а четыре!». Ну сват далее хвалит: «У нас ведь у жениха четыре коровы». А полусват: «что ты, сват, да ведь восемь!»
Вот эдак хвалят они да хвалят жениха. Что сват скажет, а полусват вдвое прибавит.
Отеч невесты и баит: «Дак что же, неужели у вашего жениха никакого изъяна нет?» Сват говорит: «Да как нет, есть изъян, он худо на один глаз видит».
А полусват на это и говорит: «Да что ты, сват, ведь на оба!»
Невеста как за занавеской услыхала, так и не пошла за жениха.
Вот так с тех пор в нашей округе посылают свататчи-то только свата, а полусвата не берут.
Записано со слов Е.Ф. Хомяковой.
Складчина Трудилович
Посвящается двоим: вам и им.
Жили Яков да Ирина
Из деревни Звездина;
Яков важный был детина,
И не хуже и она.
Не венчались, не ругались:
Врозь им ласковей жилось.
А сошлись да обвенчались,
Стали жить уж как пришлось.
«Нет, без дров-то не вспотеешь, —
Кликнет баба, – вот зима;
Пьян, так что? Не околеешь!» —
Околей вперёд сама.
Видишь, белой рубашонки
Лень на праздник припасти.
Ни парнишки, ни девчонки
Не сумела принести.
Перестану пить с парнишком. —
«Погоди же, принесу». —
Десять лет годим уж с лишком.
Баба с лёгкого часу
Через год, наскучив точно
Укоризной муженька,
Принесла – и как нарочно —
Принесла ему сынка.
Муж взглянул: лоб плосковитый,
На головке вихорёк;
Молвил: «Будет даровитый», —
И Митюшеньком нарёк.
Через три скончался года
Яков Львов из Звездина,
И принялась у прихода
Выпричитывать жена:
«Собрался, старик, в дорогу.
Ну, прощай. На том свету
Не забудь ты молвить Богу,
Сохранил бы сироту».
Все стояли в панихиду,
Все явились помянуть;
Кто от правды, кто для виду —
Долгом все сочли вздохнуть.
«То пришло, не стало Яши;
То придёт, и нам там быть». —
Да, Семён; житья-те наши!..
– «Перестань, Ирина, выть!»
Потрясли и Мите руку,
Поласкали… «Тяти нет?
Спрятан в землю тятя?» – Ку-ку —
Крикнул мальчик на ответ.
Ты мани меня, мани;
Да смотри, не обмани.
Вот однажды из правленья
Подал сотский в Звездино
От начальства объявленье.
Было в нём объявлено,
Что священник от Николы
Ездил просьбу подавать
Об открытьи земской школы.
Разрешили открывать.
Мало думала Ирина.
Сын уж был годов восьми.
Привела учиться сына
С просьбой: «Батюшко, нажми».
И не шлялся сын на воле,
Слушал, делал да твердил.
Тридцать пять их было в школе,
Яшин всех опередил.
Близко вешнего Николы
Сделать школам всех обзор
Был во все отправлен школы
Из управы ревизор.
Вот обзор: «Узнали мало
(Бог простит на первый раз),
Отвечали тихо, вяло,
Только вот один у вас
Соколиного полёта.
Это чей у вас зверок?» —
С соколиного болота, —
Вслух промолвил паренёк.
«Митя, что ты!» – Браво, браво,
Соколиный, брат, и взор! —
И отправился в управу
Их управы ревизор.
Хоть закрыть-то не закрыли,
Ожидаючи плода,
Только вдоль переместили…
Призадумался тогда
Этой школы попечитель:
«Мальчик редкостный, божусь.
Вы в гимназью не хотите ль?
Приготовить я возьмусь».
– Я ништо, да как вот мама,
И живём мы ведь бедно. —
«Будь умён, поступишь прямо». —
Побывайте в Звездино. —
Скоро в гости соберётся,
Кто не стар и кто не прочь,
Если денежка ведётся,
Делу доброму помочь.
Не успел ещё учитель
Кончить класс, а в Звездино
Наш Зарывин-попечитель
Прилетел уже давно.
Рассказал он там честненько,
Что крестьянский ныне сын,
Проучившийся умненько,
Будет точно дворянин.
«Так вступись уж, сделай милость,
Укажи свет бедняку».
И крестьянка повалилась
Прямо в ноги добряку.
Приложила три поклона,
Стала сына целовать.
«Митя, вот тебе икона;
Дай Бог счастья наживать!»
И счастливы мы довольно,
И довольно хороши.
Отчего же так невольно
Мы не чувствуем души,
Если встретится порою
Мальчик свеженький, живой,
Крепкий телом и душою,
Со способной головой?
Доходила ли заслуга,
Иль кто любит, тот хорош?
Иль душой своей на друга
Зародился он похож?
Или маленькая птичка,
Кто не сам в себя влюблён,
По сердчишку он – тряпичка,
По умишку – поп Семён?
Иль, быть может, не с того ли
Тянет здесь детей любить,
Что чужой завидно доле,
А самим пришлось губить
Без плода, без исполненья
В этой жалостной глуши
Благородные стремленья
Недоразвитой души?..
Не свернул ли я немножко?
Может быть, вам недосуг?
Но длинна ещё дорожка.
Отдохни, мой милый друг.
Рад бы я и сам развязке.
Только парня проводить —
И конец бы нашей сказке.
Да велели погодить.
Видно в каждом добром деле
Оппозиция нужна…
Врозь родные заглядели,
Заглядела вкось она…
На пилатовскую ногу
Стать Зарывину пришлось,
И при отправке в дорогу
«До свиданья» сорвалось.
Тут заплакала Ирина:
«Уж и тот-то обманул,
Кто учиться дальше сына
Всех усерднее тянул.
Что я с женским-то умишком
Буду делать?» На беду,
«Сотни две вам нужно с лишком»,
Ей сказали в городу.
Через год стипендиатом
Посулилися принять.
Посоветоваться с братом
Мать поехала назад.
Кабы я была царица, Третья молвила сестрица, Я б для батюшка-царя Родила богатыря.
Ночь проходит. Дело к свету.
На машину уж пора.
Время полдень. Мити нету.
Он не трогался с двора.
Тут Зарывин вздумал охнуть,
Охнуть чисто от души,
Что приходится заглохнуть
Парню умному в глуши.
И стал складывать от скуки
Песнь о деле мужика,
Песнь о средствах для науки
И о грязи бедняка.
Песен этих вышла книжка.
Здесь же можно поместить
Только две. Хоть читки лишка,
Но позвольте угостить.
Песня Зарывина, посвящённая матери
Так уважать и учёных не всякого
Совесть советует мне,
Как из крестьянок вдову после Якова.
Женщина есть в Звездине.
Крепче проси ты у жизни Подателя,
Дал бы тебе Он пожить
И посмотреть, как в чину председателя
Стал бы Митюха служить.
Парня крестьянского чуть не из Азии
Вывести в люди хотят.
Грустно и знать, что его из гимназии
Пусто отправят назад.
Не помогайте священника сыну, дворянскому
И без пособия выучат их,
А не помочь сироте и крестьянскому
Грех нам, учёные, грех.
Вторая песня Зарывина, посвящённая сыну
Родился в деревне он глухо,
Митюхой деревня зовёт,
Но с грустью в селе про Митюху
Один из безвестных поёт:
«Судьба моя, что ли, такая?
Тебя мне любить привелось —
И так высоко, что на многих
Смотреть уж пониже пришлось.
Не кудри меня приманили,
Не грудь и не чёрная бровь,
Тебя завещала любить мне
К развитью народа любовь.
Теперь её кинуть мне жаль уж:
Давно та любовь завелась,
И если бы мог ты увидеть,
Как пышно она развилась!
Да жаль, не настолько мы зорки,
Чтоб видеть, как сердце горит,
Красив ли цветок нашей жизни,
Куда с него пыль полетит.
Посмотрят на карточку дома
И скажут, я знаю одно:
«Гляди-ко: Зарывин с Митюхой —
Чудно, дядя Павел, чудно»
«Ну, пожалуй, дядя, будет.
Будут люди засужать». —
Да, пожалуй, что засудят.
Будем сказку продолжать.
Этот случай, слишком мерзкий,
Попечителя привёл
К мысли грустной, может – дерзкой,
О значенье сельских школ.
Он кричал: «Крестьян побольше
Нужно в город отправлять;
А как выучатся, дольше
Жить в деревне заставлять.
Здесь железная дорога.
Тужат: мало ездоков.
Средство есть, их будет много:
Даром брать учеников.
На егорьевской платформе
Тоже мать из Звездина
Встретить вышла б сына в форме
(Для чего она нужна?),
И пред всем народом сына
Целовала б горячо.
Нам подобная картина
Не наскучила ещё…»
Я опять… Прости, читатель,
Что сбиваюсь иногда!
Может, с вами, как писатель
Не увижусь никогда.
Не с претензией поэта
Вздумал я писать стихи,
Хоть и очень лестно это
(Ха-ха-ха да хи-хи-хи!).
До поэтов от погоста,
От святых почти ворот
Далеко… А вот вопрос-то,
Чтоб попомнил наш народ:
Если любит кто ученье,
А карманчику невмочь,
Так иметь бы попеченье,
Как бы бедному помочь.
Как и в сказках говорится:
Бедность – лютый богатырь,
Где в гостях она явится,
Там пустырь да монастырь.
Роет всем она могилу.
Нужно, значит, силача,
Чтобы бедность, злую силу,
Со всего рубил плеча.
Нарождается детина
В царстве белого царя;
Называется Складчина,
Сын Труда-богатыря.
Выступай, голубчик, смело
Против бедности в поход,
Есть тебе святое дело:
В сёлах тысячи сирот.
Дожидаются Складчины
Выйти к ним помогу дать!
Что способным без причины
Даром в сёлах пропадать?
Вот выходит… Покормите
Молодого силача,
И пойдёт он, поглядите,
Бедность потчевать сплеча.
Не кормили, а кутили,
И наместо папирос
Предложили, прокатили
О Митюшеньке вопрос.
Прокатили!.. Где ж Складчина?
«Вот он, тут же. Что молчит?
Заколдован? Есть причина?
Сробел, молод, пьян иль спит?
Молод…» Крикнули все: – Браво!
Экономно, отказать! —
И про всех – грешны иль правы —
Он не мог ещё сказать.
Только шибко: «Кто же выше?» —
Спьяна молвил молодец.
Вдруг звонок: «Прошу потише!»
Все замолкли – и конец.
А. Завьялова. Журавли
Заключение
Сон Зарывина, им самим рассказанный
Я сборщиком шёл по столице,
На шею икону надев
И жертвы Небесной Царице
Прося на известный напев.
Вхожу в одно место. Картофель
Крошит там Митюшенко наш,
А рядом сидит Мефистофель…
«Картофельку, Митя, мне дашь?»
Хохочет: «Ты выучил важно,
Сижу я высоко, смотри,
Смотри, как поджарится влажно,
Так кушают только цари.
Прикончив твой курс гимназиста,
Я в Питер приехал служить,
Имею уж фартук форсистый,
Пять лет могу даром прожить.
Понятно? Две сотни в кармане,
А пища-то как хороша!»
Я всплакал, и скрылся в тумане
Разбитой душонки душа.
Автор неизвестен. Сказочный труд.
Солнышко
Слушай сказку про Лидию из деревни Петровское, что под Вологдой. Жила себе баба и жила, добра нажила, дочь подняла, платьями всякими обзавелась. Чего ещё надобно? Любая другая баба радовалась, а эта – нет. Надо ей какую-нибудь чудинку приобрести, соседей удивить, самой себя барыней показывать. И удумала Лидия дома себе разные да земли близкие прибирать к рукам. Начала с того, что терем рубленный-строганый заимела. Стоит терем посреди деревни, как чудо: на солнышке сверкает, крышей блестит, из трубы дым валит… Радоваться бы хозяйке, ан, нет. Задумала она другой терем-замок построить. И построила эко чудо невиданное! Кирпич красный, крыша белая, окошки резные, разные узоры лепленные… Во всей округе такого нет. Радоваться бы… Нет, не такова Лидия. Задумала она крепость возвести, как у немца или испанца. Мастеров созвала – работа закипела. И появилась крепость с большущими часами. Бой у них по времени – само собой. Небывалой красоты вышла крепость. Радоваться бы… Нет, Лидии неймётся. Она всё новые и новые дома приобретает. Как-то спохватились жители деревни, нет города к той поре, где Лидия ихняя что-то не настроила. И самой не видно. Стали искать и нигде не находят. Столько у неё домов, разве скоро отыщешь? Одни сказывали, что видели её на новом строительстве мудрёного дома. Другие толкуют о том, что Лидия подалась в иные города и там скупает баские дома-терема. Третьи говорят, что она растворилась в домах-жилищах, и кто её вспоминает, тому она приносит счастье и радость в дом. Не знаю, кому и верить, но в моей сказке у неё долгий век. Внук её Мишутка всё ищет и ищет бабу Лиду. Она звала своего внука «Солнышком». И когда Мишутка-малышок подходит к какому-то дому-терему, на котором играет солнышко, он показывает пальцем на блики– отблески и говорит: «Я!» Ты, милый, ты! Ты ведь и продолжение её, тебе теперь и творить чудеса. Какие? Об этом в другой сказке.
Про Назарка
Жил бедный Назарка. Домёнко у него был худой, скотины не было. Потом он решил продать и домик. За десять рублей продал и пошёл в Чёбсару к Калякину в кабак.
Отдал все десять рублей Калякину и сказал: «Ты мне подавай, а когда деньги кончатся, мигни мне». А на десять рублей сколько можно было выпить – по две копейки бутылка. Заказал бутылочку водки, рыбник и всех поит.
Приходят три попа, потом из извозу приехало мужиков двадцать:
– Хозяин, дай им чаю, я заплачу.
Вот попы глядят: шикует Назарка.
Хозяин мигнул: кончается, мол. Назарко подошёл к хозяину, шляпой помахал:
– Хозяин, в шляпе квито! – и к выходу.
Попы переглянулись: шляпа-то какая у Назарки!
– Эй, Назарка, погоди!
– Чего вам?
– Продай шляпу.
– Что вы! Видели, как я рассчитался?
Не отстают попы:
– Продай шляпу!
– Ой, не знаю, сколько за неё и взять. Ну, ладно – по двести рублей с брата!
Шестьсот рублей заплатили. Назарко деньги в кошелёк. Пришёл, домок купил, лошадёнку купил, живёт себе припеваючи.
Попы не пошли в Чёбсару, приезжают в Вологду, пошли в «Золотой якорь», шикарный ресторан.
Всем трём нельзя идти сразу.
Один поп пошёл. Он набрал всего рублей на сто. Помахал шляпой:
– Хозяин, в шляпе квито!
Тут его схватили:
– Чего это ты, дьявол долгогривый, не платил ни копейки!
Схватили его, оттрепали и книзу головой спустили под лестницу.
А те два попа ждут.
– Ну, как?
– Ой, добро, ребята! (Ему обидно, что этим-то не досталось).
Другой пошёл. Набрал вина и закуски рублей на двести.
– Хозяин, в шляпе квито!
– Да что это! И другой нашёлся!
И этому наподдавали. Выкатывается, а первый-то хохочет. Такая шляпа изладилась!
– Ну, что, как, брат?
– Добро нагулялся!
Двое нагулялись, надо и третьему.
Третий ещё больше набрал всего. Подходит к прилавку:
– Хозяин, в шляпе квито!
– Да что, – говорит, – конец-то будет?!
И этого оттрепали, вниз головой под лестницу спустили.
Поддали им, хорошо попало. Все трое собрались:
– Пойдём, убьём Назарку.
Поехали домой, собрались Назарку бить.
Назарка видит: идут попы.
А он клячу купил. На навоз серебра набросал. Сидит, выбирает серебрушки.
– Бог помощь, Назарушка! (Про шляпу и не спрашивают).
– Чего делаешь?
– А вот, купил лошадь, а она серебром оправляется. Вот уже три рубля набрал.
– Продай нам!
– Да как я продам, вот сидя триста рублей наберёшь.
– Продай!
– Да что вы! В жерёбе лошадь.
Ну, сговорились за восемьсот рублей.
Тот, кому первую ночь коня держать, дал ему меру пшеницы, зерна насыпал.
Поп сидит в углу, ждёт. Вот лошадь хвост оттянула – поп полу подставил, повалилось. Потом и шляпу подставил. Побежал в избу – прямо на стол:
– Иди, попадья, ищи.
Как они ни рылись, ничего не нашли, кроме зёрен.
Все три попа спробовали и решили убить Назарку.
А Назарка женился за это время и знал, что его бить придут попы. Надул пузырь, налил крови и привязал его бабе под левую руку. Плётку достал, что на стене висела.
– Я буду заставлять самовар ставть, ты не ходи, в тебя ножиком шаркну, ты свались.
Попы идут:
– Садитесь, садитесь, дорогие гости, ну-ка, давай, ставь самовар.
– Неохота, ну тебя!
– Ой, такая сякая, я тебя!
Ножиком её в пузырь, она – на пол.
Упала, кровь потекла. Попы глаза вытаращили: заколол бабу.
– Ничего, ничего, сейчас шёлковая будет.
Схватил плётку и давай стегать бабу, а она как закричит:
– Сейчас поставлю, сейчас самовар поставлю!
Попы глядят: что такое, баба как шёлковая бегает!
И попам захотелось выучить своих матушек.
– Продай плётку!
– Нет.
– Продай, по пятьсот рублей дадим.
Назарка согласился. Вот один приходит домой в непоказанное время. Кондратьевский ножик, хороший такой, лежит.
Он рычит:
– Напеки-ка блинов.
– Да что ты, уж девять часов!
– А, ещё не слушаешься. Ты у меня не станешь?
Как саданул ножом, а потом плёткой стегать, но так она и не встала.
Тут и заревел:
– Ой, бабу зарезал.
Выучил! Ему обидно стало, он другим и сказал. И все три попа зарезали своих матушек.
А Назарка не мог больше придумать ничего. Взял дубинку и всех трёх попов убил. Одного попа в угол посадил, а другого в подпол.
Кричит соседу:
– Филька, зайди ко мне вечером.
Зазвал Фильку.
– Давай, Филя, я угощу. Попа я убил, стащи его в Вологду, в реку.
Схватил тот, брякнул его туда в прорубь.
Пока он ходил, Назарка вытащил другого, в угол посадил.
Филька является:
– Ну, как, стащил? На, выпей.
Тот выпил много.
– Парень, ты его утащил, а он вот стоит!
– Да как он, дьявол!
Царапнул этого и стащил.
Прибегает бегом, чтобы успеть быстрее. Дверь отворяет, а он сидит в углу.
– Слушай, да ты камень привяжи.
Филька царапнул этого, камень привязал, да жердью под лёд и пихал всю ночь.
Смотрит утром – священник идёт заутреню служить.
– Ах, ты опять здесь?
Он и живого попа цап и потащил.
Тот верещит, насилу народ отнял.
Всё-таки этого спасли.
В. Сергеев. Путник