Глава 2
Правила игры
Время действия: 1981 год, середина августа, вечер. Место действия: где-то на границе рек Кобук и Ноатак, в глубине западной части горного хребта Брукс-Рейндж. Труднодоступная, пробитая ветрами местность, серо-голубые горы и тундровые долины, оплетенные оленьими тропами, что протянулись вдаль под бескрайним небом. Худощавый молодой человек карабкается вверх под порывами холодного северного ветра. За одно его плечо закинут рычажный карабин 35-го калибра, а за другое – средней руки фотокамера. На поросшей кустарником террасе на склоне горы, прямо над ним, в косых серебристых лучах света сошлись в схватке гризли и одинокий серый волк. Волк кружит и стремительно бросается, пытаясь вгрызться в медвежий зад, гризли уворачивается и бьет лапой, его рев заглушает ветер. Медведю никак не удается поймать волка, а волк не может ранить медведя, и никто из них не собирается сдаваться. Возможно, они не могут поделить добычу, а может быть, волк защищает свое логово или просто кидается на медведя из принципа.
В первый раз он увидел их в бинокль за милю отсюда, снял рюкзак и побежал к ним через разветвленные речные протоки, по кочкам, поросшим душицей, все выше в горы, мимо заиндевевших карликовых берез и россыпей сланца. Взмокшее от пота тело бил озноб. Он замедлил темп, пробираясь последние двести метров через заросли ив, держа фотокамеру наготове, а пулю в патроннике, хоть и не собирался стрелять. Он знал также, что шансы сделать хороший кадр ничтожно малы.
Это не было дерзким вызовом самому себе, хотя, конечно, ему было страшно: он начал свое 350-мильное путешествие на каноэ в одиночку и так далеко от людей еще никогда не забирался, к тому же сейчас он приближался не только к разъяренному гризли, но и к первому в своей жизни волку. Случись что – никто не хватится его в ближайшие несколько недель. У него не было возможности связаться с внешним миром, и только бывалый пилот маленького самолета, доставивший его сюда, имел хоть какое-то представление, где его искать. Однако он продолжал неуклонно продвигаться вверх по склону, к волку с медведем, повинуясь зову своего сердца.
Я взглянул на события тридцатилетней давности через призму прожитых лет и улыбнулся, вспомнив, как карабкался по той горе с таким воодушевлением, которого больше уже никогда не испытывал. Именно в тот момент – безрассудно ли, нет ли – и возникла мотивация добраться до Аляски. Я понимал это тогда, а теперь осознал еще яснее.
С самого раннего детства я читал о крупных хищных млекопитающих и видел их во сне, но жил в таких местах, где подобные существа обитали лишь в зоопарках. Аграрный штат Мэн, куда я переехал, будучи студентом колледжа, где изучал и оттачивал навыки, необходимые в походах, был для меня недостаточно отдаленным регионом. Я собрался на Аляску, поставив в известность своих родных и друзей, и отправился прямиком в одно из самых диких и отдаленных мест, какое только смог найти на карте: северо-запад Арктики, в верхнем левом углу на карте штата, в сотнях миль от сети дорог – территория, где хозяйничали волки и гризли, со всеми вытекающими последствиями. Это не было продуманным решением. Я просто уехал.
На момент, когда я стремительно взбирался на ту гору, я уже два года жил в отдаленной эскимосской деревне на реке Кобук – все еще «зеленый», но уповающий на удачу и молодость, которые компенсируют нехватку знаний. Вместо того чтобы продолжить учебу и стать биологом дикой природы, как я изначально планировал, я нашел работу управляющего трейдингового поста и комплектовал группы охотников на крупных животных, пройдя уже тысячи миль на снегоходе, лодках «Скиф» и каноэ, а также пешком. Однако описываемый поход, предпринятый в одиночку, в дебри дикой природы той земли, которую я впоследствии полюбил, был еще одним шагом к познанию окружающего мира. Полнейшее одиночество в путешествии – не на несколько дней или миль вокруг, а на гораздо большее расстояние и долгое время, да еще по местности, где господствуют крупные хищники, – заставляет по-иному воспринимать звук хрустнувшей веточки, оценивать малейший запах, ловить отблеск чего-то движущегося на далеком горном хребте. А тогда, в первые минуты после того, как я был заброшен туда, я воспринял неожиданно материализовавшихся медведя и волка как приветливо встречающую меня группу. Конечно, я побежал к ним.
К моменту, когда я достиг террасы, где надеялся застать драку, они уже исчезли. У меня даже не было уверенности, что это то самое место. Я недооценил густоту кустарника, такого плотного, что на несколько метров вглубь уже ничего не просматривалось. Пытаясь сдерживать дыхание, я стоял и прислушивался к окружающему меня миру. Когда я, наконец, заметил волка, он какое-то время уже наблюдал за мной. Он стоял в пятидесяти метрах надо мной, возвышаясь на выступе скалы в своей линяющей в конце лета шубе. Волк поднял морду и завыл – не с вызовом, а с некоторым отвращением, презрительно сообщая о том, что этот недотепа, приближение которого мы чувствовали и слышали последние полчаса, находится прямо здесь. Потом он рысью побежал верх по хребту, поджарый и легкий, не бросив в мою сторону больше ни одного взгляда.
Я наблюдал за тем, как серый волк сливается с серой скалой, а потом вспомнил: где-то поблизости может быть разъяренный медведь, возможно, даже за этим ольховником. Я прижался к скале, глядя во все глаза, со своей дешевой фотокамерой и духовым ружьем наперевес.
Тем временем гризли незаметно кружил с подветренной стороны, чтобы оказаться надо мной.
Когда я услышал первый низкий рык, медведь был уже у меня за спиной, на расстоянии пятнадцати метров, обнюхивая то место, где я только что стоял.
Едва я пошевелился, как он тут же поднял голову и уставился прямо на меня, округлые бока сжимались при каждом его сердитом фуке. Пока я неуклюже шарил, выбирая между камерой и ружьем, он фыркнул и кинулся вверх по склону, избавив меня от принятия решения и, возможно, много от чего еще. Никогда я не подходил так близко к объекту, чтобы сделать снимок, но еще важнее то, что в тот момент осуществилась моя мечта, прямо здесь и сейчас. И это останется со мной навсегда.
За долгие годы, прошедшие с тех пор, я повстречал немало волков и медведей, иногда так близко, что видел свое отражение в их глазах и ощущал запах дикого зверя. Я жил среди эскимосских охотников-инупиаков, таких как Клэренс Вуд: мужчин с обмороженными лицами, воспринимавших такие оттенки звуков и запахов, которые я и представить не мог, и посвященных в те знания, которые передавались из поколения в поколение. Они были не просто близки к миру природы, они являлись его частью. Когда они позволяли, я следовал за ними и учился всему, чему мог. Я хотел понять, как это возможно – взглянув на волчьи следы, сказать: «Они и вправду свежие, волков трое, ели совсем мало и недавно». Более того, я хотел не только знать, но и ощущать ту же неразрывную связь с землей и животными, которых они преследовали, – охотиться и убивать, как волк.
Несмотря на то что меня вряд ли можно было причислить к опытным охотникам, глубокими познаниями и обширным культурным багажом я тоже не отличался. Сын профессионального дипломата, я жил с родителями в Европе, Юго-Восточной Азии, Вашингтоне, округ Колумбия. С восьми лет не расставался с журналом о природе «Аутдор Лайф» и зачитывался охотничьими рассказами Руарка и Хемингуэя. Мне никогда не приходило в голову, что возможен другой способ общения с дикими животными, помимо охоты на них, и никто не говорил мне о другом направлении.
Неудивительно, что моей первой работой на Аляске стала организация охотничьих команд, освоение всего этого бизнеса с нуля: как найти животное, подкрасться к нему, подстрелить, освежевать и разделать тушу дикого зверя – большого и маленького. И хотя я достаточно скоро обнаружил, что охота не для меня, все же продолжал идти своей охотничьей тропой, развивая ловкость и приобретая новые навыки. Попутно я совершенствовался, постигая науку старых охотников-инупиаков, с которыми часто путешествовал. Пока еще я не был хорошим следопытом или метким стрелком, но у меня было неплохое зрение, сила и упорство, а еще, похоже, мне всегда сопутствовала невероятная удача, когда нужно было подстрелить животное. За все эти годы туш и шкур животных я перевидал больше, чем можно себе вообразить. Их плоть соединялась с моей собственной. Я носил их шкуры и спал на них. Их кости и рога украшали мой дом.
Со временем Клэренс стал моим напарником по охоте и близким другом. Еще в самом начале он рассказал мне, что черные волки другие: они умнее, выносливее, их труднее поймать. Так это или нет, но первый волк, которого я подстрелил на девятом году жизни на Аляске, был черным: сорокапятикилограммовая самка. И она, и я путешествовали в одиночку по склону горы Ингичук холодным солнечным апрельским днем 1988 года. В тот момент, когда она упала, азарт и ликование смешались с горечью подспудного осознания собственной вины. По возвращении в деревню мои эскимосские друзья молча кивали в знак одобрения и подправляли мои неумелые надрезы. Часть этой шкуры, которую продубила и прошила аана (бабушка) Минни Грей, стала отделкой и воротником парки, защищавшим мое лицо от арктической стужи. Оставшуюся часть я отдал Минни, и этот подарок скрепил нашу дружбу, начало которой было положено, когда я впервые принес ей мясо оленя и помог по хозяйству. И хотя я был учителем сельской школы, но также и охотником, ведущим тот же образ жизни, что и ивиисаапаатмиуты – люди Красной скалы.
И Минни, и Клэренс верили в то, что животные добровольно отдаются в руки людей и что при соблюдении соответствующего ритуала жертвоприношения, такого как нигилук (разрезание трахеи, чтобы выпустить душу), они рождаются заново в бесконечном цикле переселения душ.
Никто из соседей не понимал моих терзаний: убийство того, что я люблю – и не единожды, а снова и снова, – навсегда останется тяжким бременем на моей совести.
Я не стал ни хорошим волком, ни настоящим инупиаком, хоть Минни и называла меня сыном, представившись моей эскимосской мамой, когда ко мне приехали родители.
Но я продолжал свои вылазки, рыская по окрестностям на снегоходе или лыжах, каноэ или «Скифе» либо просто пешком, проходя расстояния в десятки тысяч миль, иногда в компании, а чаще в одиночку. И хотя я все так же питался в основном тем, что приносил с охоты, и часть моей одежды была сшита из шкур убитых животных, я стал все чаще отставлять в сторону ружье и просто наблюдать либо подкрадываться к диким зверям с фотоаппаратом вместо винтовки.
Однажды я вдруг поймал себя на том, что не могу вспомнить, когда в последний раз стрелял в живое существо. С тех пор я перестал быть охотником. Я отказался от оружия и шкур. Если бы это было возможно, я бы вернул назад большинство пуль, выпущенных из моего ружья. Я сохранил лишь несколько символов из той прошлой жизни, включая ряд черепов, чтобы они напоминали мне о том, каким я был.
И, наверное, не случайно, что я женился на Шерри, совершенно помешанной на любви к животным, действительном члене организации «Люди за этичное обращение с животными» (PETA). Чтобы понять всю степень ее приверженности своим идеалам, следует упомянуть об одном эпизоде ее биографии: Шерри предпочла бросить учебу в колледже в возрасте семнадцати лет, только чтобы не препарировать обезглавленную лягушку на занятиях по биологии. Вместо этого она сдала экзамен на соответствие образовательному уровню. И хоть на момент нашего с ней знакомства я уже почти разделял ее моральные принципы – не есть никаких живых существ с «лицом», я не мог не восхищаться ее непоколебимой преданностью идее. К тому же я был по уши влюблен.
Я покинул свое арктическое жилище и переехал в столицу штата Джуно, где она работала и жила – мегаполис по сравнению с той глухой провинцией, по которой я бродил два десятилетия. Вздыхая, она все же принимала то, что время от времени я готовлю мясо оленя, которое переправляли мне мои друзья с Севера, а я терпеливо сносил полемику непоколебимой защитницы прав животных. Нас объединяла любовь ко всему живому и к дикой природе Аляски, а теперь еще этот реальный волк во плоти, поджидавший нас за дверью. И хоть я не мог изменить свое прошлое, само его присутствие, казалось, давало возможность некоего искупления.
Итак, наш мексиканский вояж плавно, по дуге сместился в северном направлении. Вместо того чтобы потягивать коктейли «Маргарита» под тростниковым навесом и валяться на раскаленном песчаном пляже, мы провели неделю после зимнего солнцестояния упакованные в парки и снегоступы, дрожа от холода в тени ледника Менденхолл. Продолжительность светового дня сократилась до нескольких часов, да и свет был сумеречный. Над нами нависали горы, и захлестывали волны холода; ясный морозный день вдруг становился мрачным, и начинался такой интенсивный снегопад, что наши следы заметало прямо на глазах. Сначала мы шли на лыжах, но когда сугробы стали чересчур глубокими, побрели пешком, пробивая дорогу вместе с собаками, прыгающими позади нас в облаке снежной пыли. Чем выше мы поднимались, тем глубже становился снег. Когда ненадолго затихала пурга, возникали горы в сверкающем снежном покрове. Сам ледник казался наполовину погребенным под снегом.
А черный волк то появлялся, то исчезал из виду – темный маячок жизни в белом безмолвии. И хотя из-за него мы поменяли свои планы, нам не пришлось менять свой обычный распорядок дня, включавший ежедневные прогулки с собаками: обычно мы выходили через заднюю дверь и отправлялись на озеро либо на лыжную тропу. С самого начала мы решили ограничить наши контакты с волком до одного, максимум двух раз в день, и не дольше, чем по полчаса. В конце концов, у него были другие дела, не последним из которых была добыча пропитания – непростая работа для одинокого волка. Я не мог себе представить, что его влекло к нам нечто большее, чем простое любопытство, и нам хотелось, чтобы так все и оставалось. Мы жаждали наблюдать за тем, что никогда не доводилось видеть прежде.
Волк, похоже, ждал нас. Когда мы направились к утесу Биг-Рок, в полумиле от нашего дома, он возник, как привидение, выйдя из кустов: хвост вровень со спиной – нейтральная, доверительная поза. Как только мы двинулись вдоль западного берега озера, он рысцой побежал параллельно нашему маршруту, останавливаясь и продолжая движение одновременно с нами. Пока мы удерживали собак рядом с собой, он не подходил ближе, чем на сотню метров – расстояние от него до всех трех. Волки и собаки обмениваются пахучими метками, сохраняя дистанцию и почти не контактируя взглядом, как японские бизнесмены при обмене визитками. Кто знает, что каждый из них прочел о другом?
Мы шли по изгибу тихой части залива, вдоль западного берега озера, в темной изогнутой тени горы Макгиннис – по маршруту, в отличие от восточного края озера, удаленному от паутины дорог. За островом Крачек, сразу за утесом Биг-Рок, мы нашли укромное место, скрывшись от любопытных глаз. Собак отвлекли их любимой игрой: бросали им фрисби и теннисные мячи, которые они сразу же приносили нам. У каждой собаки был свой мячик, и каждая ждала своей очереди. Они были настолько увлечены, что большую часть времени не замечали, что их хозяева наблюдают за волком, а волк, в свою очередь, за нами.
Стоя у края ольшаника, черный волк навострил уши и издал пронзительный прерывистый звук, который легко можно было принять за крик какой-то неведомой птицы. Дакота вскинула уши в сторону темного незнакомца, заскулила в ответ и прыжками стала носиться по направлению к нему, порой пробегая больше половины расстояния, разделявшего их; но стоило нам окликнуть ее, она возвращалась, и волк тоже останавливался на полпути. Когда мы начинали махать руками, он пугался и возвращался назад. Отлично! Как бы то ни было, мы не хотели, чтобы он подходил слишком близко. Чейз заявила всему свету в недвусмысленных выражениях, что ее мнение по поводу этого бандита ни черта не изменилось и она не собирается его менять и впредь. Гас то и дело приглушенно и обеспокоенно ворчал, но в основном игнорировал темную тень своего прошлого, затаившуюся в кустах.
Когда к нам присоединилась наша подруга Анита со своими двумя собаками, Шугар и Джонти, маниакальными любителями носиться за предметами, наша группа превратилась в толпу: три человека, пять лающих собак – сумасбродная компания, все сметающая на своем пути.
Пару раз с нами увязывался мой друг Джоэль, волоча за собой большой штатив и профессиональную кинокамеру. Мы оба знали, что нас ждет, но в то же время понимали, как важно постараться сделать все правильно. Никакого столпотворения или суеты. Если волк начинал нервничать, мы позволяли ему уйти. Если он приближался, мы сидели тихо. Волк сам выйдет на контакт.
Черный волк наблюдал от кромки озера, явно озадаченный, но заинтригованный этой странной сворой и ее выходками. Когда мы двинулись дальше, выйдя на озеро, и направились в ту сторону, куда он не пошел бы, поворачивая к дому, он рысцой побежал следом за нами, чтобы обнюхать собачьи метки и оставить в ответ свой автограф – послания, которые будут прочитаны и поняты всеми, кто познает мир посредством своих носов. Затем он поднял морду и завыл в небо протяжным плачем одинокого волка.
Где-то вначале, возможно, это был третий раз, когда мы с Шерри и тремя нашими собаками вышли на прогулку, баланс нашего понимания ситуации сместился. Мы завернули за остров и начали бросать собакам тарелки фрисби. Свет был таким паршивым, что я даже не взял фотоаппарат. Шерри прильнула к видоискателю своей видеокамеры, снимая для домашнего видео всю эту безумную сцену: волк мечется туда-сюда вдоль берега, наблюдая за тем, как собаки носятся, будто с цепи сорвались, и жалобно воет. Спустя несколько минут брошенный мной Дакоте мяч полетел куда-то в сторону, ударился о лед и покатился в сторону берега. Пока мы размышляли над тем, как достать мяч, не веря в то, что волк может броситься за ним, схватить и умчаться прочь, тот прогарцевал вдоль берега, прыгнул, подбросил мяч, ударил по нему лапами и снова поймал – движения, понятные любой собаке. Правда, волк добавил в них свой волчий акцент. Было ясно, что он точно знал про игрушки: несъедобные предметы, не имеющие ценности непосредственно для выживания, которые по взаимному согласию участников или по индивидуальной прихоти становятся объектом игры[7].
И здесь таилась вечная загадка: «курица или яйцо?» Копировал ли волк действия собак или же наши собаки унаследовали модель поведения своих не столь далеких предков?
В конце концов потребность бегать и приносить предметы идет от врожденного хищнического инстинкта вроде преследования и поимки зайца. И совершенно логично предположить, что эта игра будет понятна любому волку, если он в соответствующем настроении. Более того, если рассматривать это с позиции теории эволюции, то игра имеет смысл для таких столь высокоорганизованных социальных животных, как волки. Борьба, забавы с игрушками и преследование объекта обеспечивают развитие жизненно важных навыков у молодых животных и помогают укреплять социальные связи, необходимые для успешного функционирования стаи.
И разве собаки – не наши одомашненные, прирученные аналоги волков, видоизмененные в результате длительного процесса селекции в угоду нашим прихотям? Недавно проведенное исследование демонстрирует мизерные 0,2 процента различия между генетическим набором волков и собак. Научные работы, осуществленные в 1990-х годах, так же как последние археологические данные, указывают на расхождение двух видов, имевшее место в Китае или на Среднем Востоке пятнадцать тысяч лет назад. С тех пор были проведены другие исследования и найдены новые свидетельства. Так, к примеру, в сибирской пещере был обнаружен череп собаки, возраст которой составлял тридцать пять тысяч лет. Там же лежали человеческие артефакты и скелет собаки, похороненной с костью в пасти. Эти данные указывают на гораздо более раннее расхождение собаки и волка – от пятидесяти до ста двадцати пяти тысяч лет[8]. Все в целом подводит нас к выводу, что, скорее всего, процесс одомашнивания животных происходил в разных местах планеты и охватывал несколько континентов.
В это трудно поверить, но Дакота тоже была на 99,98 процента волком, включая, естественно, ту ее часть, которая обожала бегать, сломя голову, и ловить предметы, а потом каждый раз приносить их обратно, складывая в кучу, – слабый отголосок инстинкта преследования. Я задумался: а может, некоторые собаки чувствуют большую потребность в подобных играх, так как это единственный способ проявить генетически запрограммированный охотничий инстинкт. Волк в подобной ситуации выглядит более расслабленным, он воспринимает все только как игру – именно так было в случае с тем черным волком и с другими дикими волками, которых я встречал. Ведь волки ежедневно охотятся, чтобы выжить, а дурачества с игрушкой – это, скорее, перерыв на отдых, нечто совершенно непохожее на серьезное занятие, просто веселая игра ради забавы. Для энергичных лабрадоров и бордер-колли принести брошенный предмет – это больше, чем игра, это их работа, чертовски серьезный бизнес.
Конечно, лишь единицы волков имеют регулярный доступ к теннисным мячам. Но волки всех возрастов – прирученные и абсолютно дикие – действительно включаются в игру, вместе или по отдельности, используя предметы, которые подходят под определение «игрушка»: старый олений рог, крыло куропатки – все, что подвернется. Мне посчастливилось несколько раз наблюдать за играми диких волков на природе, но одна игра мне особенно запомнилась.
Примерно пятнадцать лет назад, во время моего одиночного похода в конце зимы в долину верховья реки Ноатак, несколько волков из стаи, состоявшей из двенадцати особей, подошли к месту моей стоянки. Я спугнул двух из них, пытаясь выбрать лучший угол обзора для фотокамеры, а следовало бы просто стоять, не двигаясь. Жутко недовольный собой, я устало побрел к палатке, но вдруг почувствовал, что не один. В зарослях кустарника лежал в расслабленной позе с поднятой головой серый волк, самец. Он пристально смотрел в сторону остальных волков, стоявших ниже по склону, демонстративно игнорируя мое слишком очевидное присутствие. Наконец он зевнул, встал, потянулся и бросил случайный взгляд в мою сторону, словно бы сообщая, что заметил меня и его это нисколько не заботит. Пока я кружил, пытаясь обойти кусты, волк двинулся с места неспешной походкой, не проявляя ни малейших признаков волнения. Вдруг он уставился куда-то, изготовился и прыгнул. Я был уверен, что он обнаружил на земле белку или сурка. Сейчас я впервые в жизни стану очевидцем сцены убийства волком своей жертвы! Но он подошел с обычным ивовым суком диаметром пять сантиметров и длиной полметра – точно такую палку мог подобрать любой лабрадор и таскать ее повсюду. Волк повернулся и бросил в мою сторону косой взгляд, тряся головой и палкой в знакомой собачьей манере типа «смотри, что у меня есть» – приглашение к игре «догони и отними». А потом он гордо прошествовал вниз по склону, как старший полковой барабанщик, держа сук в пасти. Я сидел, раскрыв рот, фотокамера так и осталась у меня в руках.
Была ли для волка эта палка игрушкой? Да, несомненно, но не только. Так как мне выпало оказаться рядом (этот факт, на мой взгляд, спровоцировал подобные действия волка, судя по его косому взгляду), я был вовлечен в игру – пусть лишь на мгновение – в игру как проявление знака внимания между видами. Вроде того, как вороны и волки играют в салочки. Это было предзнаменованием грядущих событий, которые произойдут годы спустя с черным волком.
Эпизод с теннисным мячом стал далеко не последним, когда волк принял участие в игре человека и собаки – будь то спонтанно или с расчетом на будущее. В любом случае пока это была только разминка. Несколько дней спустя он стащил у нас еще один мяч, забрав его с собой. С тех пор на протяжении последующих месяцев и лет история время от времени повторялась: мы бросали собакам игрушки, а волк периодически таскал их у нас. Его манера воровать лишний раз подтверждала расхожую истину: волкам нельзя доверять.
Но что бы ни произошло в тот день, у нас осталась памятная вещица, не позволяющая нам забыть о нем.
Годы спустя тот желтый мячик, который волк стащил, а потом бросил, размером с кулак и с вмятиной от одного зуба, лежит среди дорогих сердцу Шерри сувениров.
Рядом с ним хранится клочок шерсти с хвоста Дакоты и отпечаток лапы волка размером с руку, отлитый в гипсе. Это все, что у нас осталось на память.
Не успели мы свыкнуться с мыслью, что у нас появился еще один участник игры, как буквально через несколько минут после эпизода с теннисным мячом нас ждало новое потрясение, и все благодаря Чейз, нашей годовалой блу хилер.
У нас было два спокойных и воспитанных лабрадора. И еще была Чейз. Хилеры (австралийская порода собак, выведенная для охраны крупного рогатого скота – не путать с австралийской пастушьей собакой) способны, скажем так, создавать проблемы. Выведенная в результате скрещивания дикой собаки динго с домашними собаками всего сто лет назад и зарегистрированная Американским Кеннел-клубом (AKC) в 1960-х годах, эта новая порода имеет массу вариаций. В самых сложных случаях некоторые особи так и остаются с непокоренными дикими сердцами и не боятся проявлять свою необузданную натуру. Не важно, насколько близки генетически среднестатистическая собака и волк, хилеры, благодаря своей наследственности и тому, что всего несколько поколений назад они жили в условиях дикой природы, демонстрируют иное поведение. Официальное описание породы включает фразу «проблеск недоверия во взгляде». А проводимая под эгидой АКС выставка для австралийских гуртовых собак включает конкурс, где собак судят по тому, насколько близки они по физическим характеристикам своим дальним предкам, включая наличие у них волчьих признаков. Без сомнения, большинство хилеров – дружелюбные компаньоны, и они замечательные, энергичные собаки. Но если в собаке этой породы окажется чуть больше черт ее дальних предков, это может создать проблемы.
Чейз была как раз из таких. В хороший день она была совершенством, в плохой – ходячей катастрофой. Она попала к нам в возрасте восьми недель. Несмотря на то что она была чертовски смышленой, быстро запоминала команды и все самые сложные модели поведения (много ли вы знаете собак, которые на вопрос «А кто себя хорошо вел?» – садятся на попу, поднимают лапу и по команде складывают все игрушки одну за другой в корзину?), мы никак не могли научить ее сдерживать свою агрессивную реакцию, граничащую с психотическим синдромом, при виде незнакомых собак, на которых она бросалась со скорострельной скоростью, скаля зубы. Я уверен, что в ее голове срабатывал сигнал: защитить нас от грозящего нападения. Любая собака – от бостон-терьера до немецкого дога, которая бы подошла к нам слишком близко, нарвалась бы на подобную встречу. Однако, несмотря на задиристый нрав, Чейз, как правило, отступала, если объекты ее атаки давали отпор, что ничуть не останавливало ее при следующей встрече. Конечно, когда она подросла, нам удалось где-то на три четверти отучить ее от подобного поведения. Но в тех обстоятельствах держать нашего хулиганистого и бестолкового подростка на привязи было необходимой мерой: ни одного уважающего себя волка не отпугнет ее вздорная выходка.
Итак, мы стояли там, спустя несколько минут после того, как волк поймал теннисный мяч. Шерри все еще смотрела в глазок видеокамеры, я кидал мячи нашим лабрадорам, а волк рысцой бегал взад-вперед, наблюдая за нами и скуля. В какой-то момент мне понадобилось задействовать обе руки, и я плотно прижал ботинком конец поводка Чейз – как мне казалось. Резкий неожиданный рывок – и она сорвалась: рычащее расплывчатое пятно, летящее прямо на волка, как какая-то пятнадцатикилограммовая собака Баскервилей, игнорируя тот факт, что она в четыре раза меньше и раз в двадцать слабее своего противника. Волк принял вызов и прыжками понесся ей навстречу, чтобы встретить противника во всеоружии. Я рванул в их сторону в ожидании скорого столкновения, хотя и знал, что не успею вовремя. Шерри увидела в глазок видоискателя убежавшую собаку и приближающегося к ней волка, опустила видеокамеру и истошно закричала, зовя Чейз. С тем же успехом она могла просить метеор уйти от столкновения.
Эти двое сошлись в вихре снега: волк с разинутой пастью, скачущий прыжками, громадные лапы вот-вот пригвоздят нашу собаку к земле.
В тот безумный миг Чейз полностью исчезла под волком. Он опустил морду к земле. Ну, вот и все, это конец. Наша собака мертва. Я облажался, я никогда не смогу простить себя.
Но вдруг из снега выстрелила серо-голубая фигура и с той же скоростью помчалась обратно, визжа всю дорогу. Губы растянуты в оскале, знакомом любому владельцу собак. Волк прыжками преследовал ее по пятам на расстоянии буквально в пару метров, но, когда Чейз поравнялась с нами, повернул обратно, припорошенный снегом. Несмотря на то что ее била дрожь и шерсть смерзлась от слюны, тщательно осмотрев каждый сантиметр ее тела, мы не нашли ни одного повреждения или кровоподтека. Волк мог легко сломать ей шею одним укусом и забрать с собой, чтобы закусить позднее. Или надрать ей задницу, что она вполне заслужила, в результате чего собаку пришлось бы поместить в реанимацию в ветлечебнице. Вместо этого черный волк – весь такой мягкий и пушистый – отреагировал на агрессию так снисходительно, как поступил бы дядя волк по отношению к волчатам из его собственной стаи. Даже Чейз, похоже, поняла, какой ей преподали урок. Не то чтобы она его вполне усвоила, но с тех пор с волком больше не связывалась, хоть и продолжала выражать недовольство на безопасном расстоянии.
Помимо того, что нас мучила совесть, в те первые встречи с волком мы пребывали в полнейшем неведении относительно дальнейшего развития событий. И хоть каждая сторона сделала шаг навстречу, странное, почти зловещее затишье возникло в наших отношениях. И пусть некоторые пустозвоны утверждают обратное, я уверен, что волк был единственным, кто рисковал своей жизнью. Если бы только он мог увидеть или учуять те черепа и шкуры его соплеменников, что висели внутри десятков домов, раскинувшихся перед ним, включая мой собственный, из той, прошлой жизни, он бы бежал за горизонт, задрав хвост. А он был здесь, общаясь с нашими собаками с помощью своих меток и при этом излучая невероятную беззаботность и ведя себя совершенно предсказуемо по отношению к нам, посредникам дружеского общения. Мне пришло на ум слово «учтивый», словно он был иностранцем, пытавшимся понять наши правила общения и не допустить ни малейшей оплошности, дабы не показаться бестактным.
Мы вновь и вновь мысленно возвращались к произошедшим событиям, ища какое-то объяснение его поведению. Был ли он недоумком, который дурачился, как несмышленый волчонок, или его надо воспринимать как представителя волчьего племени, посланного, чтобы следить за нами или договориться о чем-то? А может, он пришелец, принявший волчье обличье? Но если отбросить шутки в сторону, мы не могли не учитывать вероятность того, что он жил в неволе или был нечистокровным волком, а когда вырос, стал слишком неуправляемым, поэтому владелец, возможно, просто выпустил его на свободу. И хотя на Аляске действительно держат волков в неволе, таких животных очень мало, и получить подобное разрешение довольно сложно. Обычно их выдают лишь природоохранным паркам. В любом случае помесь волка с собакой на территории штата считается незаконной, и такое животное подлежит немедленной конфискации. Так что его будет непросто спрятать в таком маленьком городе, как Джуно, где все жители на виду.
Как бы там ни было, волк вел себя совсем не как прирученное дикое животное – скорее, наоборот. Я видел много волков, живших в неволе, и несколько гибридов собак и волков. Даже находясь в привычном для себя окружении, они легко возбуждались и становились игривыми. Они вели себя совсем не так, как домашние животные – спокойные и уверенные, живущие в своем мире. Недавно выпущенный на волю волк или помесь волка с собакой, привыкший к определенным ограничениям и своим хозяевам, с рождения защищенный от внешнего мира, скорее всего, будет ущербным и неприспособленным к жизни в условиях дикой природы.
И, наконец, ключевой момент: этот волк подходил к нам не за тем, чтобы выпрашивать пищу, и он явно был в хорошей физической форме. Наиболее верным объяснением было самое простое: матушка-природа любит испытывать судьбу, и такой уникальный волк мог получиться просто при слепой комбинации генов. Возможно, это был не совсем тот волк, которого мы надеялись встретить, но все же волк. Биолог доктор Вик ван Балленберг (чьи тридцатичетырехлетние исследования, посвященные в первую очередь американским лосям, включают также подробные наблюдения за волками) отмечает: «Все животные – индивидуумы со своим неповторимым характером… Различия между волками особенно поражают. Некоторые, вне зависимости от того, сколько раз вы с ними встречались, будут держать дистанцию. Другие, из той же стаи, абсолютно спокойны и толерантны от начала и до конца».
По иронии судьбы, это именно тот тип ультратолерантного животного, которое лежало поодаль от костра, наблюдая за человеком еще тысячу лет назад, что, вероятнее всего, щекотало ему нервы, возбуждая страх. Почему он не боится? А ведь должен. Если нет, то он опасен, если подпустить его слишком близко. Возможно, у него бешенство. Вы только посмотрите на размеры этой чертовой твари! О чем он думает? Волки и люди никогда не ладили, за исключением, как ни парадоксально, тех случаев, когда люди держали их при себе. Это странный, ненормальный союз, учитывая, что мы пригласили тень нашего страха к себе в дом и назвали его лучшим другом. Все равно остается укоренившееся, боязливое недоверие, порой граничащее с ненавистью к его прародителю, помимо нашей воли.
Какова бы ни была история этого волка и как бы мы ни старались хранить в тайне его присутствие, новость о нем все равно просочилась бы. Как говорил Бен Франклин: «Три человека способны хранить секрет, если двое из них мертвы», – а мы уже превысили лимит. К тому же мы не могли заставить волка сидеть в укрытии, не оставлять следов и не выть. А выл он, кстати, по несколько долгих минут – и днем, и ночью. Как и люди, не все волки такие голосистые, как в телешоу «Американ айдол». Кто-то повизгивает или поет йодлем, а кто-то вообще не попадает в такт. Как бы предсказуемо это ни прозвучало, голос волка чертовски точно соответствовал его облику: протяжная, звонкая нота, доходящая до фальцета, прерывалась, а затем падала к нижним, глухим обертонам – вой такой же величавый и незабываемый, как окружающий ландшафт.
Национальный заповедник «Менденхолл» был центром ежедневных прогулок нескольких десятков местных собачников, пеших туристов и лыжников, а по выходным его территория площадью шесть тысяч акров становилась любимой зимней игровой площадкой для жителей Джуно, привлекая сюда всех желающих – от семей с малышней на санках до профессиональных альпинистов. И хотя он граничил с дикой местностью, центральная часть парка была изрезана сетью троп: следы животных пересекались с четырехмильной петлей специально проложенного лыжного маршрута по пересеченной местности и даже со следами от инвалидных колясок, приспособленных для горных маршрутов. В погожий воскресный зимний денек это место могли посетить несколько сотен людей, прибывающих сюда более чем из десяти разных точек. Вьюги, наметающие глубокие сугробы, и крепкие морозы на время приостанавливали этот поток, заодно приглушая завывания и припорашивая все тропы. Но мы не надеялись, что сможем сохранить свой секрет, подобно детям, которые в своих фантазиях прячут единорога в чулане. И даже если бы мы могли это сделать, волк не был нашим, чтобы его скрывать.
И все же у волка был один козырь. Дело в том, что Джуно отличается от большинства городов Аляски, что подтвердит большинство его коренных жителей – либо одобрительно кивая, либо нахмурившись. Он признан одним из самых «зеленых» и либеральных городов штата. Это то место, где Сара Пэйлин получила бы мощный отпор, если бы участвовала в выборах мэра города (и где даже на пике своей популярности она потеряла избирательные голоса на губернаторских выборах). Джуно одновременно является столицей штата, рыбным портом и месторождением золота, открытым еще во времена территориального деления. Менталитет его жителей представляет собой смешение либеральных взглядов и старой политики уравниловки. Это то место, где люди, не раздумывая, привыкли выносить вопросы на всеобщее обсуждение. Здесь можно наблюдать, как представители власти штата запросто болтают с третьим поколением коммерческих рыбаков, стоя в очереди в продуктовом магазине «Супер Бэа». Любой палубный матрос из аляскинской службы паромных переправ, как заправский профессор колледжа, обсудит с вами проблемы экологии, вырубки лесов или возможность получения разрешения на разработку новой золотой жилы, а также расскажет о черном волке, который бродит в окрестных лесах.
Исторически так сложилось, что подавляющее большинство жителей Джуно поддерживает политику местных властей, защищающих волков, и выступает против финансируемого администрацией штата проекта по их контролю.
Джуно был, вероятно, единственным крупным городом во всем штате, где к волкам относились терпимо, давая им шанс на выживание.
Но как бы непринужденно ни чувствовал себя волк среди людей, ему бы никто не позволил бродить в предместье усеянного торговыми центрами, суматошного и более крупного Лос-Анкориджа с населением в триста тысяч. А как насчет Фэрбанкса, расположенного севернее, в центре Аляски, далеко от ее границ? Даже не думайте! На самом деле в большинстве городов и деревень, разбросанных на просторах субконтинентальной территории штата, у волка не было бы шансов выжить: его бы убили сразу же, как только обнаружили.
Солидные сорок процентов жителей Джуно так или иначе поддерживали общую политику в этом вопросе. Волк им по меньшей мере доставлял неудобства, он нежелательный конкурент – если не прямая угроза, – когда дело касается охоты на оленей, лосей и горных козлов. Поэтому, даже если большинство жителей и не видели причин для беспокойства, имелся довольно приличный контингент тех, кто придерживался противоположного мнения.
Ясным январским утром Шерри, я и собаки отправились на западный берег озера, но вместо ожидаемой встречи с волком у северной оконечности залива мы обнаружили скопление ярких курток и весело скачущих собак. Волк был там же, но не наблюдал за происходящим со стороны, а смешался с толпой. Любой, кто увидел бы эту сцену на расстоянии, принял бы его за одну из резвящихся собак. Мы остановились и наблюдали за всем с расстояния примерно в семьдесят метров. Три женщины, все местные, качали головами, усмехались и пожимали плечами в изумлении. Одна из них достала фотоаппарат и начала снимать, словно пытаясь удостовериться в том, что увиденное ей не приснилось. Волк вышел из-за куста. Кто-то закричал, и, еще не до конца разобравшись в том, что происходит, все замахали руками и забегали в панике. Собаки не слушались и не шли к хозяевам, для них все это было развлечением.
Судя по языку тела собак, бояться и вправду было нечего. Хоть черный волк и возвышался над своими плохо подобранными соперниками, он проявлял не больше злобности, чем безобидный волчонок. Он скулил, подыгрывал собакам и позволял бегать за собой, опустив при этом хвост и излучая мягкую дурашливость годовалого лабрадора, помещенного в тело волка, словно бы вылепленное руками Микеланджело.
Когда женщины и собаки стали покидать берег озера, волк поднял хвост, приветствуя нас, и побежал рысцой в нашу сторону, подходя ближе, чем обычно. И хоть в процессе игры он не утаскивал мяч и собаки не контактировали с ним – во всяком случае, не так близко, как с теми женщинами, которые только что ушли, – потому что мы постоянно отходили назад, волк дважды останавливался на расстоянии пятидесяти, а иногда даже менее двадцати пяти метров. Если мы начинали махать руками или делали несколько быстрых шагов в его сторону, он отпрыгивал назад, потом останавливался, но в конце концов снова приближался.
Зрелище это было, конечно, завораживающее, идеальное для съемки (мне, наконец, удалось сделать несколько достойных снимков), но тревожное. Речь не идет о каком-либо намеке на агрессию или дискомфорте – никакого тяжелого взгляда, шерсти дыбом или оскала. Но что было бы, если бы он подошел к другому человеку, который не умеет читать язык тела животного и никогда не встречал волка, к тому, кто может воспринять любое движение навстречу как повод для самозащиты. А если тот направит жалобу в Лесную службу США или Департамент рыболовства и охоты штата Аляски?
Однажды утром, еще до рассвета, нас разбудил волчий тенор, проникающий сквозь толстые тридцатисантиметровые утепленные стены спальни и окна с двойными стеклопакетами. Мы обнаружили его следы в пятидесяти метрах от заднего крыльца, идущие параллельно дороге, что вела к лагерю Лесной службы и ближайшему пляжу у теплого пристанища, известного как «хижина конькобежца». Было ощущение, что волк под покровом темноты пробирается все ближе к нашему жилищу. Изучает? Охотится? Действительно, заяц-беляк, бобер, норка и другая дичь часто забегали на болотистые пруды и в ближайшие порослевые леса, однако этот вой был фактически громким заявлением: я здесь. Неизвестно, что побудило его, но волк, который когда-то старался держаться подальше от берегов озера у подножия горы Макгиннис, постепенно подходил все ближе и ближе и, похоже, уже не собирался никуда уходить. Только так и можно было понять его действия: расширение территории, на которую он заявил свои волчьи права, и исследование уже своих владений. И не важно, нравилось нам это или нет, мы вынуждены были принять эти правила игры.