В Америке
Исчезновение Лавареда, конечно, было большим событием на пароходе. Сперва думали, что он упал в море. Но после остановки в Сабанилье сэр Мирлитон подошел к капитану и успокоил его. Он нашел в своей каюте записку следующего содержания:
ccc
«Через восемь или десять дней ждите меня в Колоне в гостинице „Истмус“, где я присоединяюсь к вам. Я не имею ничего против того, чтобы несчастный Буврейль, ввиду моего отсутствия, снова получил свое имя и каюту, но буду вам благодарен, если вы подождете следующей остановки „Лорана“, чтобы сказать всю правду.
Поклон вашей дочери.
Всегда к вашим услугам Арман Лаваред,
будущий миллионер».
/ccc
Англичанин исполнил все эти поручения. Было весьма вероятно, что Арман вышел из Гуайра в порт Каракас в Венесуэле, от которого он отстоит менее чем в пяти лье.
Личность Буврейля, значившегося в его бумагах, была удостоверена сэром Мирлитоном и знатным пассажиром доном Хозе Куррамазас-и-Мирафлор. Команда рассыпалась в извинениях, но эти сожаления были не вполне искренние, так как офицерам нравился веселый искатель приключений, исчезнувший в Южной Америке, и они невольно были холодны и сдержаны с тем, кто причинил им столько беспокойства во время перехода. Буврейль тем не менее занял подобающее ему место пассажира первого класса, и путешествие окончилось для него лучше, чем началось.
Все эти события, разумеется, сблизили четырех пассажиров, знавших Лавареда.
Дон Хозе воспользовался этим для того, чтобы проложить себе путь к миллионам англичанки. Но все было напрасно. «Жемчужина Великой Британии» оставалась неприступной, как английская пехота при Ватерлоо. Буврейль со своей стороны старался в отсутствие Лавареда умалить его в глазах сэра Мирлитона.
«Лоран» беспрепятственно прибыл в Колон, и пассажиры, сойдя на берег, занялись каждый своим делом.
Сэр Мирлитон и мисс Оретт спокойно отправились в английскую гостиницу «Истмус», содержавшуюся с дорогим для англичан комфортом, – дорогим не только в прямом, но и в переносном смысле. Буврейль последовал за ними. Впрочем, это входило в его программу путешествия: «§ 3. Останавливаться предпочтительно в английских гостиницах». Вдобавок он не забывал, по какому делу приехал на перешеек: будучи представителем важной группы акционеров, он хотел видеть на деле состояние работ и лично убедиться, возможно ли довести их до конца в определенный срок. Дочери он писал, что Лаваред бесследно исчез.
ccc
«Ты можешь быть спокойна. Предмет твоих мечтаний потерпел неудачу в своем глупом предприятии. Он непременно должен вернуться сюда, потому что только отсюда уходят пароходы во все страны света. С него станется, что он вздумает продолжать путь; но прежде чем он решится на это, я поставлю ему несколько препятствий. Пройдут недели, месяцы – и твой прекрасный Арман будет считать счастьем вернуться к дочери Буврейля».
/ccc
Банкир должен был составить отчет, и для начала он отправился по железной дороге из Колона в Панаму и обратно, надеясь увидеть что-нибудь полезное, – путешествие довольно короткое, так как расстояние меньше, чем от Парижа до Монтро. Для этого нужны были опыт и специальные знания, которых у него не было. Он нашел небесполезным сблизиться с французами, которые, по его мнению, были рады встретиться с соотечественником. Но при всей своей хитрости он не нашел ни одного достаточно наивного и болтливого, который бы ему все рассказал.
Что же касается дона Хозе, то он, сойдя на берег, казалось, сбросил с себя свое кастильское чванство и старался как можно более стушеваться. Колон находится в Панаме, то есть в одном из штатов Колумбии, и авантюрист не желал привлекать на себя внимания колумбийских властей.
Он даже пропадал два дня, так что его спутники не могли понять, куда он девался. Дело в том, что дон Хозе, бывший на самом деле потомком бедного индейца, отправился в маленькое местечко Мирафлорес, расположенное на склоне гористой возвышенности, поднимающейся над Тихим океаном. Там он поцеловал свою добрую старушку мать, исполнявшую черную работу на кофейной плантации. Будучи хорошим сыном, он оставил ей несколько пиастров, обещая дать больше, когда получит место префекта в Камбо.
Он снова появился в Колоне лишь для того, чтобы сообщить о своем немедленном отъезде.
Ехать сухим путем ему казалось небезопасно и недостаточно быстро. Коммерческие суда беспрестанно отправляются в Лимон, порт Коста-Рики на Атлантическом океане. По перешейку идет железная дорога, уже несколько лет соединяющая эти пункты между собой. Дон Хозе простился с семьей Мирлитонов со свойственным ему красноречием:
– Я не прощаюсь с вами, мисс, а говорю до свидания. Я еду принять бразды правления, доверенного мне народом; надеюсь вас там встретить и оказать вам гостеприимство. «Роза Англии» затмевает свет солнца!
Комплимент, не произведший никакого впечатления на «розу Англии», воодушевил Буврейля. По дороге к порту он сказал своему соучастнику:
– Во что бы то ни стало я заставлю сэра Мирлитона ехать сухим путем!
– Ему можно дать знать, что Лаваред находится в штате Коста-Рика, в городе, который я укажу.
– Да, это средство может быть…
– Я пошлю мулов до границы и, проезжая Сиерру, позабочусь об остальном.
Буврейль, опасаясь неприятного возвращения Лавареда, был не прочь воспользоваться помощью Хозе. Это, по крайней мере, вселяло в него уверенность, что миллионы очень дорогой «розы» не перейдут к Лавареду взамен наследства кузена. Это лучше, чем убивать своего будущего зятя.
Так проходила неделя. Назначенный Лаваредом срок приближался, а о нем еще ничего не было слышно. Буврейль был в восторге; он познакомился с неким Жероланом, руководившим работами, который сообщил ему много новых сведений о стране и которого он называл «господин инженер».
Сэр Мирлитон и мисс Оретт были спокойны. Они проводили время в прогулках по городу, осматривая памятники. И вот однажды, когда наши друзья занимались изучением местности, появился Лаваред – к великому отчаянию Буврейля и радости мисс Оретт, которую отчасти разделял даже спокойный сэр Мирлитон.
– Расскажите, – спросил последний, – как вы провели это время?
– Прежде всего отправимтесь в порт со мною и взойдем на «Maria-de-la-Sierra-Blanca», пароход, на котором я только что приехал. Я вам расскажу при свидетелях свою простую одиссею.
Несколько минут спустя Лаваред начал:
– В Гуайру мы прибыли ночью. Я воспользовался санитарным пароходом, принявшим меня за беглеца. Во всех южных республиках не хватает жителей, и европейцев, приезжающих с оружием и багажом, принимают с удовольствием. В Венесуэле практикуется это не так часто, но Парагвай, и Аргентина, и другие привлекают к себе эмигрантов Старого Света всеми средствами, похвальными и не похвальными. Итак, меня приняли в Гуайре и даже накормили. Вечером я справился о дороге в Каракас, находящийся почти в двадцати километрах…
– Что вам там нужно было?
– У меня был свой план. Расспросив, где французский базар, я явился к своему старому приятелю Жордану, сделавшемуся одним из важных негоциантов. Я ему изложил положение дела, что рассмешило его, и он обещал мне помочь. Ему было очень легко это сделать как главе торговой фирмы. Жордан уже открыл несколько отделений своего дома и мечтает открыть еще. Он предложил мне заняться этим и прежде всего наблюдать за вновь открывавшимся отделением в Сабанилье, затем изучить американский берег, доехать до Веракруса, останавливаясь везде, где мне покажется нужным. Для этого он предоставлял в мое распоряжение свой пароход «Maria-de-la-Sierra-Blanca», на котором мы теперь находимся; им командует капитан Дельгадо, которого я имею честь вам представить и который меня скоро доставил сюда. Это единственное место, где мне нужно было остановиться, потому что здесь я должен был встретиться с вами.
– Отлично, но где вы достали денег?
Ловушка была слишком очевидна – и Лаваред в нее не попался.
– Но мне и не нужно было денег для всего этого… Жордан кормил меня, я работал для него, и мы были квиты. Господин Дельгадо может подтвердить, что я служу у него неделю и он еще не видал такого исправного служащего.
Моряк вполне согласился с этим.
– Я никогда не встречал человека более бескорыстного, чем этот француз, – подтвердил он.
– Благодарю вас за аттестат, – сказал, смеясь, Лаваред.
– Как? Мы не отправимся вместе по Антильскому морю?… Но ведь мы должны дойти до Мексиканского залива… Что скажет господин Жордан?
– Не беспокойтесь, ему все известно, и он только хотел помочь мне проехать опасное для меня место… Итак, останемся, и да хранит вас Бог.
– Я приглашаю вас обедать, – сказал Мирлитон, смеясь. – Это не нарушит условий борьбы, и помимо того, что это будет приятно моей дочери, я должен сознаться, что вы меня сильно интересуете.
– Я в восторге, – ответил Лаваред и не лгал, потому что счастлив был снова находиться в обществе молодой англичанки.
За обедом разговор возобновился:
– Вы должны мне сказать, – начал англичанин, – откуда и как мы будем продолжать наше кругосветное путешествие.
– Откуда? Из Центральной Америки… потом через Мексику, Сан-Франциско, затем…
– Хорошо, хорошо, но как?
– Как? Пешком.
– My God!
– И не теряя времени, потому что у меня в распоряжении только год… Если вы устанете, то можете остановиться, а я буду продолжать путешествие с завтрашнего дня, четырнадцатого мая.
– Но так как мы сейчас уезжаем, то где же вы будете сегодня ночевать?
– Не беспокойтесь. Я здесь разыскал своего старого дядьку из морского училища, господина Жеролана, он мне и предложил гостеприимство. Итак, до завтра… спокойной ночи.
Оставшись один, Мирлитон прошептал:
– Вот так настойчивость! Он достоин быть нашим соотечественником.
– Да, – сказала мисс Оретт, – и какой он веселый! Настоящий француз!
На следующее утро Буврейль первым явился к «своему другу» Жеролану. Сперва он написал дону Хозе о появлении Лавареда и о его желании продолжать путешествие сухим путем за неимением другого бесплатного способа. Он узнал все это от Жеролана, который передал это без всякого злого умысла.
Англичанин с дочерью вскоре присоединились к ним.
– Я не знаю, насколько вам знакомы эти края, – сказал Жеролан Лавареду, – но думаю, вам трудно будет найти проложенную дорогу. Менее чем через день пути вы встретите дремучие леса, убежище змей и диких зверей; в этих лесах живут только метисы, черные замро, авантюристы всех цветов, искатели каучука. В лучшем случае вы можете встретить кроткое индейское племя, это бывает. Но есть и другие племена, дикие, независимые и иногда кровожадные.
– Картина неутешительная, – отвечал Лаваред, – но она меня не пугает. За неимением дороги, проложенной человеком, сама природа ее устроила, так как по обеим сторонам перешейка идет отлогий берег, по которому мы можем добраться до соседних республик. А Кордильеры ведь тоже дорога. Кроме того, если в лесах встречаются звери, которые могут нас съесть, то, логически рассуждая, там должны быть и такие, которых можно есть, как, например, лани и другие; наконец, в случае надобности можно проложить себе дорогу при помощи ружья.
– Я могу вам дать два, у нас нет в этом недостатка. Я даже лучше сделаю: нам, агентам канала, предоставляются некоторые льготы при проезде по железной дороге; я вас довезу до середины перешейка, в ущелье Кулебра в центре Сьерры. Среди моих служащих есть индеец из Путриганти, «добрый гений испанцев», хорошо знакомый с этой местностью. Он очень любит белых с тех пор, как французский доктор спас его жену от смерти. Если он согласится сопровождать вас, то будет очень полезен.
– Моя счастливая звезда посылает мне его, – сказал Арман, смеясь, – ведь я тоже немного врач.
Вскоре маленький караван отправился в путь, уводя и Буврейля в сопровождении Жеролана и Мирлитонов. Во время пути Лаваред обнаружил солидное знакомство с инженерными работами по прорытию канала.
Молодой француз не был молчалив от природы; Буврейль со своей стороны слишком старался узнать правду, и неудивительно, что разговор вскоре перешел на поразившее их зрелище.
– Канал, – говорил Жеролан, – сперва пересекает от Колона до Монкей-Хилл и Лайон-Хилл низкую равнину, где работы были очень легки, но дальше, между Гатумом и Табернильей, у Гамбуа, работать было очень трудно.
– Это местечко направо и есть Гатум?
– Да, это, кажется, самый большой склад бананов Центральной Америки. Вывоз в Нью-Йорк настолько возрос, что понадобилось построить специальные суда для перевозки и сохранения огромного количества этих фруктов.
– Ведь мы теперь на правом берегу реки? Может быть, это знаменитый Шагр, о котором так много говорят инженеры?
– Да, можно перейти на левый берег по железному мосту Барбакоа. Здесь Шагр спокоен, но дальше он страшен… Во-первых, вы видите кругом эти болота, в которых нужно было вырыть траншеи на протяжении тридцати километров… Подпочва не пропускает влагу, и мы здесь потеряли тысячи человеческих жизней.
В самом деле на всем видимом расстоянии равнина усеяна лужами со свинцовым оттенком. Над этими тинистыми болотцами постоянно стелется туман. Путешественники чувствовали себя окруженными тяжелой, вызывавшей тошноту атмосферой.
– Здесь, – продолжал Жеролан, – обильное испарение истощает человека. Неутомимая жажда мучает его. И подобно Танталу, он не может пить окружающей воды под страхом смерти. Не говорю уже о москитах и других насекомых, ядовитое жало которых прокалывало кожу рабочих.
Наконец они вышли из этого ада.
– Но, – спросил Буврейль, – разве нельзя было обойти эту местность?
– Это кратчайший путь к самой низкой части Кордильеров.
– В таком случае, – заметил Лаваред серьезно, – сохранили бы время, людей и деньги, если бы до начала работ высушили болота. Наши инженеры уже делали подобные чудеса во Франции, а итальянцы подражают им в топях близ Рима.
Они только что покинули железную дорогу, и Жеролан повел их за Табернилью. Оттуда виднелись новые траншеи, где все было разрыто. За болотами текла река Шагр, состоящая из ряда потоков, которых предприниматели, кажется, не имели в виду.
– Это, однако, особенная река, – сказал Жеролан, – так как иногда можно ее свободно перейти, но через два часа после дождя уровень ее поднимается от шести до семи метров. Тогда вода, бурно стекая с покатости, уносит громадные куски скал. В эти дни траншея бывает залита, работа нескольких недель пропадает. Снова начинают трудиться, а Шагр опять шумит. Это было бы смешно, если бы не грустные последствия.
– Но здравый смысл говорит всякому, что опасно возводить постройки одоло такого неудобного беспокойного соседа, – заметил Лаваред.
– То же самое замечание сделал при мне чиновник, присланный французским правительством.
– Ну, – заметил Лаваред серьезно, обращаясь к своим друзьям, – я сказал это легкомысленно. Конечно, нельзя было и думать об осушке такого огромного болота, поддерживаемого источниками. Прежде всего надо было вырыть другое русло для Шагра и отвести его от канала, и тогда очищение болот будет легко.
Удивленный Буврейль слушал с большим вниманием. Однако он начал сомневаться и спросил сэра Мирлитона:
– Как вы думаете, возможно ли все это?
– Думаю, что да, – ответил англичанин, – это вполне разумно.
– В самом деле, – спросил Буврейль у Жеролана, – возможно ли изменить русло?
– Иногда достаточно простой плотины. У нас во Франции несколько таких плотин… Здесь это также возможно. С Табернильи начинаются пороги. От этого города до Обрако через Мануэль и Горгону – водораздел находится несколько к западу от этого последнего пункта – тянутся Кордильеры, окружая озеро Гамбоа, откуда вытекает Шагр, в который вливается еще один поток с востока. Довольно большая и широкая плотина могла бы изменить течение реки.
– Итак, Лаваред, может быть, нашел способ возобновить прерванные работы?
– Может быть… потому что все остальное не труднее начала работ в равнине Монкей-Хилл. За возвышенностью по направлению к Тихому океану долиной Рио-Гранде путь достигает широкого залива Панамы почти по прямому направлению.
– Ах, этот прямой путь… трудно провести его при естественных препятствиях.
– Нет, после нивелировки гористой местности идет плодородное и покрытое лесом пространство, где среди богатейшей в свете растительности возвышаются живописные местечки: Эмперадор, Параисо, Мирафлорес, Корозель, Ла-Бока. Затем конечной точкой являются Перико и Фламенко.
– Вот так молодец! – восхищался Лаваредом Буврейль. – Если бы он был моим зятем, то скоро удесятерил бы мое состояние.
В нем заговорил эгоизм. Хищник имел в виду только эксплуатацию энергии и ума для своей личной выгоды. Тем временем Жеролан послал за своим индейцем, жившим неподалеку, в Сан-Пабло.
Высокого роста, хорошо сложенный, с бронзовым цветом лица, ласковым взглядом, это был чистокровный индеец, что теперь составляет большую редкость в Панаме. Благодаря его аккуратности и послушанию его сделали надсмотрщиком за работами; это был один из немногих туземцев, оставшихся на службе в обществе. Сперва они были так же многочисленны, как и чернокожие, но скоро бежали от болот. Как известно, пришлось вместо них вербовать даже африканских негров и китайцев. Царство болот поглотило все!..
– Рамон, – обратился к нему Жеролан, – вот мой соотечественник и друг, инженер и доктор, который должен отправиться в Коста-Рику. Хочешь его сопровождать?
Индеец посмотрел на него и молча протянул ему руку. Арман не понял этого движения.
– Прибавь, – сказал он, улыбаясь, – что я путешествую без денег!
Рука Рамона оставалась протянутой. Лаваред инстинктивно протянул ему свою. Лицо индейца озарилось горделивой радостью. С ним обращались, как с равным, а не как со слугой!
– Твой друг мой друг, капрал, – сказал он Жеролану.
– Почему же капрал? – спросил Арман.
– Это все равно, что кацик, или начальник.
– Но белые говорят «капитан».
– Это еще остатки кастильского многоглаголания.
– Итак, – сказал Лаваред, – ты хочешь оставить свою службу?
– Я оставался здесь только из благодарности к доктору, вылечившему мою Илоэ, – с грустью ответил индеец. – Все мои единоплеменники, которые не умерли в «адской траншее», возвратились обрабатывать свои земли… Я с радостью уйду, чтобы больше не возвращаться. Наш путь один и тот же, мы пойдем вместе с твоей и моей подругой.
И он показал на покрасневшую мисс Оретт.
– Shocking, – прошептал сэр Мирлитон.
– Эта молодая девушка не моя подруга.
– Хорошо… Илоэ сегодня вечером будет приветствовать твою сестру в моем доме в Сан-Пабло.
Было лишним объяснять индейцу, что мисс Оретт не была даже родственницей Лавареда. Жеролан знаком просил не входить в дальнейшие объяснения.
– Но, – возразил Лаваред, – я не один, со мною, как ты видишь, мое племя, – добавил он весело, указывая на несколько смущенного Мирлитона.
– Они пойдут за тобою… Ты француз и врач, и за это я тебя люблю и уважаю, ты инженер, и я должен слушаться тебя… Но прежде всего, так как ты француз, я сведу тебя к одному месту, здесь поблизости, где ты будешь горд и доволен.
Остальные последовали за ним. Маленькая компания долго взбиралась по горной тропинке, и когда достигла Сьерро-Гранде, индеец направился к высокому дереву, сделал Лавареду знак влезть на него и сказал:
– Это здесь.
Зрелище было действительно чудесное. С этого места видны оба склона Кордильеров и оба беспредельных океана: Тихий с долиной Рио-Гранде и Атлантический с долиной Шагра. Канал, пересеченный горой, казался ничтожным усилием рук крошечного человека перед гордым величием природы.
– Великолепный вид!..
– И редкий, – прибавил Жеролан, – нигде не увидишь такого простора.
– Спасибо, Рамон, что ты привел меня сюда, – сказал Лаваред, спускаясь на землю.
– Это дерево француза, – заметил индеец.
– Что это значит?…
Жеролан должен был объяснить это по дороге в Сан-Пабло.
– В тысяча восемьсот восьмидесятом году один лейтенант, Бонапарт Виз, бывший главным сторонником проведения канала, с другим офицером нашего флота, господином Арманом Реклю, открыли этот пункт Сьерры, откуда видна конечная точка работ.
Сэр Мирлитон, по-видимому, был доволен не менее Лавареда.
– Вы довольны, – сказал он, – и я тоже.
– Не меньше меня, – ответил Лаваред, – потому что дело касается открытия, сделанного одним из моих соотечественников.
– А я говорю, – возразил англичанин, – что я более доволен, чем вы… потому что если французский моряк первый увидел место сближения двух морей, то английский моряк первый предвидел, куда должен был прибыть ваш соотечественник.
Это было верно, и британская гордость имела оправдание. В 1831 году командир Пикок, недолго думая, точно определил линии сообщения между двумя океанами; железная дорога, а затем канал оправдали его предположения. Также шотландец Патерсон один из первых предвидел значение американского перешейка, названного им «ключом мира», и хотел завоевать его для своей родины. Он был побежден и прогнан в 1700 году испанским генералом Томасом Херрера, которому за это воздвигли статую в Панаме.
– Известно, впрочем, – сказал Лаваред, – что еще задолго до нашего времени поднимался вопрос о прорытии канала. Первый, кому это пришло в голову, был не кто другой, как Карл Пятый, который в тысяча пятьсот двадцать третьем году по совету Сааведра поручил Кортесу сделать изыскания. В тысяча пятьсот двадцать восьмом году португалец Гальвао смело предложил императору исполнить проект; а Гомара, автор вышедшей через несколько лет «Истории Индии», указывает даже три различных направления.
– Но в таком случае, – заметил Мирлитон, – почему же понадобилось три столетия, чтобы возобновить изыскания по указаниям Гумбольдта?
– Потому что преемник Карла Пятого, благочестивый Филипп Второй, не хотел изменять природы из боязни испортить то, что Бог создал… и человечество должно было ждать, чтобы французский авантюрист барон Тиерри, бывший впоследствии королем Новой Зеландии, получил в тысяча восемьсот двадцать пятом году концессию, которой не мог воспользоваться; но чертежи этой концессии изучил в тысяча восемьсот двадцать девятом году президент Боливар… С тех пор было не менее шестнадцати проектов, составленных инженерами всех национальностей.
– Ты много знаешь о прошлом, – вдруг обратился индеец к Лавареду, – но ты, может быть, не знаешь многого существующего теперь, виденного мною, что объяснило бы тебе, почему работы были так трудны и изнурительны.
– Что ты хочешь сказать?
– Что положение рабочих было ужасное. Вода в болотах смертельна, жара невыносима… Где могли бы люди, особенно белые, подкрепить свои утраченные силы? В маленьких погребках, где назначенные обществами тарифы не соблюдались. Так, некоторые торговцы продавали воду из Франции по полпиастра за бутылку! Принимая во внимание, что страна болот не имеет воды для питья, ты поймешь, что рабочие осуждены были погибнуть от жажды.
– Но это невозможно!
– Да, – сказал Жеролан, – Рамон, к сожалению, не преувеличивает. То, что он называет французской водой, есть не что иное, как вода из Сен-Гальмье, которую бессердечные торговцы имели смелость продавать по два франка пятьдесят сантимов за бутылку. Вследствие этого бывали частые волнения. Грабили, даже иногда разрушали и сжигали некоторые из этих лабораторий… Но ремесло это было так выгодно, что почтенные негоцианты после двух или трех подобных несчастий покидали перешеек со значительным барышом в кармане. А гибель людей их нимало не тревожила.
– Боже мой! Скольким беднякам стоил жизни этот недосмотр!
– И тут, – перебил Рамон, – твои соотечественники уплатили обильную дань. С уничтожением французских рабочих их набрали из всех стран, всех цветов; тут были и белые, и черные, и краснокожие… Но ты понимаешь, почему мои братья, индейцы из Ширики, а также черные замбо из Панамы, настойчиво отказывались от участия в работах.
Буврейль делал заметки. Все это представляло материал для его отчета.
Когда индеец усадил в свой экипаж Лавареда, мисс Оретт и Мирлитона, ростовщик не посмел попросить в нем места для себя. Говоря откровенно, слишком наивно было бы со стороны Лавареда увезти его с собой.
Буврейль вместе с Жероланом возвратился по железной дороге в Колон, чтобы там ждать ответа от дона Хозе. Прежде всего он отправил своей дочери Пенелопе телеграмму следующего содержания:
ccc
«Еще не возвращаюсь, еду не знаю куда за Лаваредом. Это удивительный человек. Поезжай отдохнуть на нашу дачу в Сенс; жди известий от меня».
/ccc
Тем временем наши путники достигли жилища Рамона. Индианка Илоэ оказала англичанам самое теплое гостеприимство.
Лаваред, Мирлитон и индеец устроились, как могли, и решено было завтра утром отправиться в путь.
Арман, Рамон и Мирлитон пошли вместе. Илоэ и мисс Оретт сидели в экипаже с багажом. Их вез мул в живописной упряжке; он двигался совершенно самостоятельно, не нуждаясь в погонщике.
Молодые женщины сразу подружились. Англичанка была в восторге от наивной простоты индианки, а Илоэ была очарована чистотой души мисс Оретт.
– Итак, – сказала Илоэ, – этот молодой человек тебе не брат и не жених, как мы предполагали… и ты повсюду следуешь за ним!
– С моим отцом, – заметила Оретт, краснея.
– Но ты очень интересуешься им… Не жених ли он твой?
– Нет, нет…
– Но ведь ты расположена к нему?
– Я!..
– Да, это видно по твоему волнению, по твоему смущению, когда ты говоришь об опасностях, которым он подвергался и подвергается еще теперь.
– У него благородное сердце, и он мой друг, вот и все.
– А! – ответила индианка, бросая на свою спутницу взгляд, по-видимому, смутивший ее.
Затем обе женщины замолкли. Индейцы говорят мало. Мисс Оретт задумалась, спрашивая себя, не права ли была наивная Илоэ.
Во всяком случае, если она и привязалась к своему спутнику, чувство это было еще совершенно бессознательно. Ее возмущала мысль, что ее расположение к Лавареду могло вызвать дурные предположения.
В эту минуту Рамон нагнулся к какому-то растению и сорвал его: затем передал его жене, которая все бережно спрятала. Лаваред спросил, что это значит.
– Это гуако, – отвечал индеец, – растение, излечивающее от укуса коралловой змеи.
– Это хорошенькая змейка, похожая на женский браслет?
– Да, она в самом деле хороша, эта змейка красного цвета, с золотыми и бархатными кольцами, и действительно мала, так как длина ее не превышает двадцати – двадцати пяти сантиметров, но ее укус причиняет мгновенную смерть.
– Брр… – сказал Арман. – И ты можешь предохранить нас от этого?
– Да, при помощи этого растения. Создатель, посылающий опасности, дает и средство спастись от них.
– Это верно.
Сэр Мирлитон, слушавший молча, начал осторожно ходить, смотря на землю.
– Что ты делаешь? – спросил, улыбаясь, индеец.
– Смотрю, нет ли маленьких змей.
– Вот что! Тогда не гляди под ноги… Надо смотреть вверх.
– Как так? – воскликнул он.
– Да, эти змеи обвивают концы веток и свешиваются до земли. Ты легко можешь принять их за цветы.
Проверить эти слова на опыте было легко. По дороге был лес: там росли conocaste – род красного дерева низшего сорта, madera-negra, называемая матерью какао, потому что под ее тенью растет какао, часто попадалось дерево chapulastapa – коричневое дерево, считающееся самым красивым в этой стране. На конце ветки, под которой проезжала карета, вдруг задвигалась красная точка. Рамон взял гибкую палочку и одним ударом сшиб змею, разрубленную пополам. При этом распространился сильный запах дикого миндаля.
– Синильная кислота, – заметил Арман.
Змея упала на кусты. Сэр Мирлитон, по просьбе дочери, хотел ее взять, чтобы сохранить как воспоминание, но быстро отдернул руку, закричав от боли.
– Разве змея еще жива? – спросил Лаваред.
– Нет, – ответил индеец, – но куст, на который упала змея, chichicaste, и твой друг укололся… Возьми змею и дай твоей дочери.
– Но ты не укололся?
– Нужно только задержать дыхание, чтобы безнаказанно дотронуться до куста.
Хотя Арман знал многое, но этого он не знал.
– Сведения приобретаешь, путешествуя, – сказал он, улыбаясь, сэру Мирлитону, приложившему на больное место лист quita-calzones, который ему дал Рамон.
Больше не было приключений. Картина изменилась.
Не было величественных тропических растений, ярких цветов, странной формы плодов, но появилась густая трава, называемая para, доставляющая особый корм, хороший и питательный. Это изменение указывало на соседство гасиенд и ранчо – хуторских участков, владетелей которых называют испанцами, какой бы они ни были национальности.
Для индейца, особенно для бедного, каждый гражданин «испанец» имеет право на почтительный поклон, почти коленопреклонение, сопровождаемое словами: «Ваша светлость».
Это вступление в разговор относится к давнему времени, к периоду завоевания.
Лаваред очень удивился, увидев недалеко от дороги оленя, похожего на своих собратьев, находящихся в лесу Фонтенбло. Животное покинуло дикий лес саванн, чтобы пастись на густой траве. Но ему не повезло. Рамон убил его и таким образом с лепешками, приготовленными Илоэ, обеспечил провиант маленького каравана.
Час спустя новое удивление ожидало нашего друга. Он увидел бедняка, который серьезно складывал большие камни один на другой.
– Что ты делаешь, Хозе? – спросил он.
Все индейцы отвечают на имя Хозе, как все индианки – на имя Мария. Это наблюдается всюду – от Мексики до Южной Америки.
– Вы видите, ваша светлость. Я строю «столб верности». Лаваред слушал с удивлением. Рамон должен был объяснить ему это:
– Индеец, покидая дом, собирает не более не менее как двадцать два камня и складывает их один на другой. Если при его возвращении он найдет столб в прежнем виде – значит, жена не переставала думать о нем.
Несмотря на свою природную серьезность, Мирлитон не мог удержаться от улыбки.
– Но разве ветер, дождь, гроза не могут поколебать этой легкой постройки?
Бедняк индеец взглянул на европейца.
– Разумеется, – сказал он, – но все-таки нужно, чтобы святой Эскипулас это позволил.
Снова потребовалось объяснение.
– Этот чудотворец, – сказал Рамон, – Христос негров, живший в Гватемале. Он перенес все земные страдания, даже ненависть жены. Но так как он был беден и любил индейцев – своих ближних, то сотворил это чудо для своих друзей в саваннах.
Эта легенда была рассказана совершенно серьезно, без восторженности, как самая обыкновенная вещь, но с такой верой, что Лаваред не решился выразить сомнение из боязни огорчить друга.
К вечеру снова вошли в саванны, Арман не захотел останавливаться в селах, населенных потомками прежних завоевателей. Там нужны были деньги, чтобы платить за ночлег.
Из покрывал и веток Рамон скоро устроил себе убежище. Илоэ изжарила четверть оленины, Мирлитон потчевал всех старым коньяком из своего запаса.
Ночь прошла почти спокойно. Почти – потому что москиты очень беспокоили англичан.
Мисс Оретт переносила все храбро. На самом деле приключения лишь забавляли эту молодую девушку. Что касается Лавареда, то, по примеру Рамона, он расположился на самых высоких ветках миндального дерева, с которыми сплетались на высоте пятнадцати метров ветви соседнего кедра… Он расположился верхом, защищенный слева и справа, и, завернутый в покрывало от мула, заснул сном праведника.
Москиты летают обыкновенно низко. Тут ему нужно было только опасаться вампиров, этих тропических летучих мышей. Но Рамон, чтобы их отогнать, курил какое-то душистое растение.
Рано утром наши друзья взглянули друг на друга. У бедняжки мисс Оретт страшно распухло плечо, потому что во сне она немного откинула войлочное одеяло, в которое ее завернула Илоэ, и злые ночные насекомые искусали ее. У несчастного Мирлитона лицо было неузнаваемо. Нос распух, веки тоже, на щеках громадные волдыри придавали ему вид, возбуждающий сожаление.
Но индеец скоро пособил делу: из своей дорожной аптечки он вынул щелочь и фенол, которые быстро излечили раны Мирлитона.
Во время подобных путешествий надо еще бояться лихорадок. Но у Мирлитона было свое лекарство – хинин. А Рамон указал на еще более простое средство.
– К тебе не пристанет лихорадка, если будешь пить грог из рома, – заметил он Лавареду, – у меня есть с собою целая бутылка. Это антильский ром. Есть надо мало и часто брать холодные ванны!