21. Женя Лейбович: никаких некрологов!
И я решил: напишу. Но только не некролог, потому что некролог – это самое последнее, что может быть данью памяти столь незаурядного человека, каким был Женя.
Трудно поверить, но я был знаком с ним более двадцати лет; наверное, с того момента, когда я переступил порог его знаменитого книжного магазина «Болеславский», располагавшегося по своему неизменному адресу с начала тридцатых годов прошлого века – Алленби 72.
За это время магазин сменил всего трех хозяев: первым был собственно Болеславский, вторым – знаменитый израильский композитор Саша Аргов и третьим – Женя Лейбович. И есть какая-то грустная ирония судьбы в том, что он был последним хозяином этого магазина. После закрытия было такое ощущение, что закрылась какая-то очень важная страница в истории Тель-Авива, в истории его бесшабашного русскоязычного братства.
Нет, Женя после этого успел еще очень многое – жил несколько лет в Праге, путешествовал, вернулся в Израиль, участвовал в культурной жизни Тель-Авива, и никто – никто! – даже представить себе не мог, что время начало свой грозный отсчет по отношению к человеку, ставшего своеобразным символом улицы Алленби, ее глашатаем и пророком, ее книгоношей, архивариусом, собирателем традиций и коллекционером необычных человеческих судеб.
Жизнь самого Жени Лейбовича представляется мне совершенно свободным сюжетом для авантюрного романа, где движение жизни составляло главную основу. Достаточно вспомнить, что он вырвался из советской Литвы в Израиль, долгое время бороздил моря и океаны в качестве офицера торгового флота, нажил друзей и врагов, детей и жен, но – куда бы ни бросала его судьба – он всегда оставался самим собой: человеком, исполненным свободы, независимости и сарказма.
Каждый из нас, кого когда-либо прибивала судьба к порогу магазина на улице Алленби 72, должен, наверное, быть благодарен Жене за то, что он заряжал своей энергией и весельем, мудростью и иронией, оптимизмом и верой в собственные силы. Я уже не говорю о том огромном количестве историй, которые дарил Женя совершенно безвозмездно, словно алмазные россыпи разбрасывая.
У него в магазине бывали такие люди, что история каждого могла послужить сюжетом для захватывающего кино или книги. Я помню, как Женя разговаривал при мне с величественным старцем; вначале они говорили на английском, потом перешли на немецкий, а закончили беседу на иврите.
Когда старец ушел, Женя сказал мне, потирая руки:
– А теперь я буду тебя удивлять! Как ты думаешь, сколько лет этому мужику?
– Ну, лет, семьдесят… – пожал я плечами. – А что?
– Семьдесят, – хмыкнул Женя, – ему девяносто лет…
– Сколько? – не поверил я.
– Девяносто! – повторил Женя, довольный произведенным эффектом. – Но это не самое главное, дорогой мой. Самое интересное в другом – этот старик в двадцатых годах слушал в Вене лекции Зигмунда Фрейда!
Сколько таких стариков и фантастических судеб открыл для меня Женя?
Я как-то сказал ему, что надо бы повесить у него в магазине камеру, чтобы она просто фиксировала всех, кто сюда приходит и те разговоры, которые ведутся – и это был бы, наверное, потрясающе интересный фильм.
Женя согласился со мной.
Но камеру так и не повесили.
И теперь, когда Жени не стало, я вновь вспомнил об этом упущении – потому что хоть так можно было бы сохранить неповторимый образ этого закоренелого чудака, фавна, любителя книг и живописи, человека с улицы Алленби, жизнь которого не нуждается ни в каких некрологах!