12. Я люблю Москву
(грустная заметка)
Однако последнее мое пребывание, несмотря на радостный повод (1 мая сего года в Доме Высоцкого показывали спектакль, созданный по моей пьесе), поселило в сердце какую-то неясную тревогу.
Я попытался выразить ее в стихотворных строчках после того, как оказался на Патриарших прудах.
На Патриарших прудах,
там,
где сидели Берлиоз и Бездомный,
бродит странный
народ,
большей частью
бездомный,
но не в смысле том,
что лишенный
крыши над головой,
а, скорее, лишенный
отечества,
не чувствующий
страны под собой,
потерявший почву,
а, стало быть, и опору,
давно позабывший
про ту прекрасную пору,
когда слова
не расходились со смыслом,
благоухали, как роза,
обретали значенье и плоть.
Катится солнце
по небу,
как голова Берлиоза,
и тоску, чье лезвие не притупилось,
видимо, не перебороть.
«Тревожное ощущение? – переспросила меня моя московская приятельница – лингвист, умница, переводчик, изумительный знаток французской поэзии, – а ты видел когда-нибудь, чтобы под трехдневным ливнем по колено в воде киргизы пытались бы стричь траву газонокосилкой и чесать затылок вдесятером оттого, что машинка-то вдруг почему-то заглохла?»
Я почесал в затылке, а она продолжила: «Думаю, что лет через пятьдесят здесь вообще европейцев не останется. Кто сумеет – уедет на Запад, а остальные сопьются и помрут. Придут новые гунны. Пойми, я это говорю безо всякого расизма. Просто констатация факт. Переселение народов, так сказать…» Она замолчала и пожала плечами: «Не понимаю, почему всем дома не сидится. Здесь же они, как рабы, лучше бы свой сад обустраивали. Впрочем, это всех касается…»
Может, у моей собеседницы было в этот день плохое настроение? Кто знает…