Глава первая
Метель, глюки и откушенные ноги
Зяма считался «главным гопником» Шипкинского переулка и примыкающей к нему местности. Вообще-то, он и от почётного звания «главного купчинского гопника» не отказался бы, да только – куда там: годы уже не те, а нынешняя молодёжь, она нагла и отвязана без всякой меры, того и гляди – голову оторвёт. Оторвёт, выбросит в мусорный бак и даже имени-прозвища, презрительно сплюнув, не спросит. И былыми заслугами-подвигами не поинтересуется. Были уже печальные прецеденты…
«Тридцатник, мля, уже не за горами», – навязчиво зашелестели в голове тревожные мысли. – «Здоровье ни к чёрту: сердчишко, мать его, регулярно барахлит, сухой кашель донимает по утрам, изжога, такое впечатление, навечно поселилась в желудке. Да и с черепушкой, мля, не всё в порядке. И глюки временами донимают. И память, если крепко выпить, иногда отказывает. Здесь, понимаешь, помню. А тут, блин, не очень…. Вот, взять, к примеру, тот же вчерашний вечер. Вроде бы всё помню: отобрали с Ржавым у малолетнего пацанчика мобилу навороченную, толкнули её знакомому барыге с «Юноны[2]», бухла взяли, пирожков с капустой прикупили, выпили, закусили. Хорошо, мля, было. Только в конце блевать потянуло. Видимо, с пирожков…. А откуда, мать его, взялся фиолетовый бланш под глазом? Не помню, хоть убей. И Ржавый, мля, аналогично…. Поменять…м-м-м, этот…. Ну, как там его? Э-э-э…, образ жизни? С бухлом завязать? Про анашу забыть? Ну, не знаю, мля…. А что же тогда, завязав и забыв, делать? Как, мать его, дальше жить? А? Кто бы, мля, подсказал…».
– Брателло, эй! Ты, никак, заснул? – кто-то сильно и настойчиво потянул его за рукав куртки. – Или же с «косячка» поплохело?
– А? Что? – «вынырнул» из своих тяжких раздумий Зяма. – Куда?
– В горло, стало быть, – протягивая пластиковый стаканчик, наполненный буро-коричневой жидкостью, выдал свою фирменную щербатую улыбку Ржавый. – Глотай, кореш, мля. Глотай, не сомневайся…
Зяма с трудом, отчаянно дёргая кадыком и болезненно морщась, выцедил предложенный напиток. Выцедил, смачно сплюнул под ноги, откашлялся, занюхал воротником старой джинсовой куртки, бросил в рот кусочек плавленого сырка, вяло пожевал, проглотил, а после этого кратко поделился своими вкусовыми ощущениями:
– Совсем, суки рваные, разучились делать «семьдесят второй» портвейн. Сплошная, мля, химия. А раньше, говорят, его из натуральных яблок гнали. Сволочи буржуинские, мля.
– Гы-гы-гы! – дружно загоготали собутыльники. – Ну, атаман, ты и задвинул! Молодец! Гы-гы-гы…
– Хочешь, красавчик, «Агдама»? – предложила Милка – субтильная и слегка помятая девица со свеже-рассечённой бровью. – Чес слово, вкусненький.
– Давай, шалава купчинская, наливай. До самых краёв…
После щедрой порции «Агдама» всё кардинально изменилось и разительно улучшилось – и общее самочувствие усталого организма, и настроение.
«Сегодня же у нас пятница, девятнадцатое число», – лениво хрустя спелым яблоком, рассуждал про себя Зяма. – «Значит, у бюджетников, мать их бюджетную растак, аванс. Благое дело, мля. Благое…. Надо будет – где-нибудь через часик с гаком – перебазироваться в район кольца «шестьдесят второго» трамвая. Удобное там, мля, место. Справа роддом расположен. Слева – в отдалении – новостройки. А между трамвайным кольцом и новостройками, мать их, имеется приземистая бетонная «коробка» неизвестного «долгостроя». Самое милое, мля, дело: сиди себе под крышей, пей портвешок, анекдоты трави, покуривай и – между делом – высматривай пьяненького одинокого лоха, бредущего от последнего (или там предпоследнего), трамвая к родимому дому…. Ну, а потом, после удачной охоты, можно будет и к Милке на хату завалиться. Типа – пупками потереться слегка. Противная она баба, честно говоря. И повышенной чистоплотностью, мля, не отличается. Но где же, мать его, других взять? Та же Лерка – Милкина подружка – ещё хуже…. Опаньки! Как это – где взять? Вон же идёт – бикса козырная. Причём, мля, прямо к нам…
Действительно, к загулявшей гопницкой компании, расположившейся под уличным фонарём, медленно приближалась женщина: лет двадцати семи-восьми, очень стройная, с угольно-чёрными волосами ниже плеч, в длинном тёмно-бордовом кожаном плаще непривычного покроя. А ещё у незнакомки было очень приметное лицо: смуглое-смуглое, с тонкими породистыми чертами и заострёнными скулами.
«Может, мля, японка?», – насторожился Зяма. – «Ну, их, этих иностранцев и иностранок. В том смысле, что менты потом – ежели что – запрессуют по полной.… И глаза у пришлой дамочки особенные: чёрные, мля, бездонные и неподвижные. Многообещающие такие глаза…. Бр-р-р. Даже шустрые мурашки, мать их колючую, по спине побежали…. Может, шаманка? Читал про них когда-то, ещё в школе…».
– Добрых вам дорог, путники, – поздоровалась – глубоким грудным голосом – странная женщина. – Скучно мне сегодня, ребятки. Скучно. Разговоров хочется – всяких и разных…. Примите в ватажники? – достала из бокового кармана плаща пузатую бутылку, щедро украшенную цветными этикетками.
– Ух, ты! Виски, мля, – восхитился непосредственный Ржавый. – «Белая лошадь», мать её лошадиную. Ёлочки зелёные и сосёнки стройные…. Подходи, барышня скучающая, не сомневайся. За свою, мля, будешь.… Как величать-то тебя, черноглазая?
– Шуа.
– Ну, и имечко, однако.
– Обыкновенное. Северное.
– Бывает, мля, конечно. Базара нет…. Значит, хочешь, скуластенькая, к нам прибиться, дабы вечерок скоротать с пользой? Хорошее, конечно, дело…. А, вот, расскажи-ка ты нам какой-нибудь дельный анекдотец. Только свежий, мля. На старые и «бородатые» мы и сами мастера нехилые. Понравится, так и примем в коллектив.
– Хорошо, путники беззаботные, слушайте…. Просыпается мужик с крепкого-крепкого бодуна на скамеечке. Раннее погожее утро. Прохожие идут по тротуару. «Где я, люди добрые?», – спрашивает мужик. «Проспект Ветеранов», – отвечает ему сердобольный старичок. «К чёрту подробности, дедуля. Город какой?».
– Гы-гы-гы! – дружно заржали гопники. – Нормальный, мля, вариант. Принимаем в компанию…
– Тогда, путники, угощайтесь, – Шуа ловко отвернула пробку, коротко приложилась узкими губами к бутылочному горлышку, после чего пустила «Белую лошадь» по кругу.
«Божественный, мля, напиток», – сделав несколько крупных глотков, оценил Зяма. – «Только, мать его, слегка сладковат…. Виски-то мне уже доводилось пробовать: лет пять с половиной тому назад – по весне, когда возле Волковского кладбища одного пьяненького «баклана» распотрошили. Вот, в его дипломате похожая бутылочка и обнаружилась. Только в тот раз оно (виски), мля, совсем другим было. В том смысле, что поганым деревенским самогоном так и отдавало. За версту, мля…. Что-то я захмелел после этого вискарика, так его и растак. Даже безразличная сонливость, мля, навалилась. А ещё, в довесок, и заумные мысли – о бренности всего сущего. Мол, все мы – однозначно и скоротечно – смертны…. Странные такие мысли, мля. В том плане, что никогда прежде они мою глупую черепушку не посещали. Никогда…».
– Что это такое? – вытянув ладошки перед собой, несказанно удивилась Милка. – Снег пошёл…
Действительно, с ночного питерского неба начали плавно опускаться, словно бы кружа в каком-то старинном медленном танце, снежинки: белые, очень крупные, мохнатые и неправдоподобно-разлапистые.
– Хрень охренительная, – задрав голову, прокомментировал Ржавый. – Зима наступила?
– Очень похоже на то, мля, – громко шмыгнула длинным носом лохматая Лерка. – И похолодало. Резко так. У меня даже сопли зелёные, так их и растак, потекли из носа…. Может, «семьдесят второго» портвейшка накатим? Типа – для сугрева?
Но «накатить» было не суждено.
Со стороны Бухарестской улицы – неожиданно и резко – ударил сильнейший порыв льдисто-холодного ветра. Ну, оно тут же всё и закружилось – в едином изысканном кружеве: пластиковые стаканчики, фольга от плавленых сырков, обрывки газеты и снежинки, снежинки, снежинки…
– Метель, мля, началась, – зябко ёжась, сообщила Милка. – Серьёзная такая, мать её. Не шутейная. Так, сволочь, и сдувает. А холодный колючий снег даже в уши залезает…. Что будем делать, атаман?
– В парадную перебираемся, – решил, долго не раздумывая, Зяма. – Я входной код замка знаю. Хватаем бутылки и остатки закуси. За мной, братва. На подоконнике разложимся.
– Стоп, пацаны, – неожиданно заупрямился Ржавый. – Нельзя – в эту парадную.
– Почему это, мля, нельзя?
– Дык, это…. Говорят, что Серый вернулся…
– Ага, сегодня, – зло сплюнув под ноги, подтвердила Лерка. – Матрёна рассказывала. Мол, мля, ещё здоровее, чем был. И весь такой…м-м-м, матёрый из себя. Ну, то есть, очень взрослый и серьёзный…. Может, атаман, ну его? Типа – себе дороже?
Сергей Яковлев? Это было, действительно, серьёзно. Зяма – когда-то очень давно – учился с Серым в одной школе, правда, в параллельных классах.
«Ох, и доставалось мне тогда от него», – подумалось. – «По полной и расширенной программе, мля. И не только мне. А очень даже, мать его ети, многим…. Значит, вернулся, оглоед? Ай-яй-яй. Грехи мои тяжкие. Осторожней надо, мля, быть. На всякий и пожарный случай. Зубы-то, они не лишние. Хоть и гнилые насквозь…».
– Может, к Милке отправимся? – предложил Зяма.
– Не-е, пацаны, так не пойдёт, – тут же заныла деваха. – В том плане, что такой огромной кодлой. Тесно там у меня, мля. И мать-старушка парализованная.
– Что же тогда, народ, делаем? Делим бухло и пошло разбегаемся в разные стороны?
– Не надо никуда разбегаться, – заверила Шуа. – В «Колизее» пересидим непогоду. У меня и ключик от дальней боковой двери имеется. Купила по случаю.
Гопники и гопницы, боязливо переглядываясь, молчали…
Сделаю, пожалуй, уважаемые читатели и читательницы, маленькое отступление. Чисто информационной направленности.
Шипкинский переулок, он достаточно короткий – тянется от улицы Бухарестской до Будапештской. Или же, наоборот, от Будапештской улицы до Бухарестской. Тут, уж, как кому больше нравится…
И долгое время о его существовании мало кто – вне Купчино – и догадывался. А потом этот короткий и неприметный переулок «прогремел» практически на весь Санкт-Петербург. Да, что там – на Санкт-Петербург, на всю нашу огромную и замечательную страну он тогда «прогремел»: по всем крупным телевизионным каналам – в течение добрых двух-трёх месяцев – регулярно показывали развёрнутые репортажи про Шипкинский.
Дело было так. В самом начале двадцать первого века в Шипкинском переулке построили кирпичную шестнадцатиэтажную «свечку». Вот, в этот дом семья Яковлевых и переехала – продали «двушку» на проспекте Димитрова и добавили к вырученной сумме многолетние сбережения. Очень даже удобно и рационально получилось: старый и новый дома располагались относительно недалеко друг от друга, Серому даже школу не пришлось менять, что, согласитесь, для выпускного класса совсем и немаловажно.
Переехали, значит, и тут выяснилось, что за их «свечкой» строители возводили (вернее, уже заканчивали возводить), ещё один жилой кирпичный комплекс – только семиэтажный.
– Это, наверное, так называемое «жильё повышенной комфортности», – предположила тогда матушка Сергея, – предназначенное для всяких современных российских чиновников и прочих богатеев.
А потом их дом начал «падать». То есть, значимо отклоняться в сторону переулка…
Как это обнаружилось? Элементарно: неожиданно заклинило все лифты, причём, «намертво», стали искать причину, тут-то и выяснилось, что перепад между отдельными бетонными перекрытиями составлял почти пятнадцать сантиметров. Естественно, что перепуганные жильцы тут же выставили на стыках перекрытий самодельные «маячки», и уже через пару суток стало окончательно ясно: дом кренится и «падает».
Жильцы – в срочном и массовом порядке – сообщили о выявленном факте куда надо: и районным властям, и прокурорским деятелям, и «Гостехнадзору», и муниципальным депутатам, и представителям городской прессы. А ещё и Интернет – для пущей эффективности процесса – задействовали.
Что тут началось – словами не передать. Комиссия за комиссией зачастили. Важные и серьёзные такие комиссии, состоявшие из солидных и упитанных дяденек-тётенек в деловых импортных костюмах. А ещё и всяких журналистов-корреспондентов набежало – как собак нерезаных. Включая, понятное дело, ушлых и нахрапистых телевизионщиков. Короче говоря, Шипкинский переулок реально «прогремел» на всю страну…
Высокие и авторитетные комиссии, многократно и плодотворно посовещавшись, установили, что дом – в целях экономии – был выстроен не на свайном фундаменте, как это принято в условиях вязких и неустойчивых грунтов, а на плитном. Земля же в Купчино болотистая и, более того, на совесть пропитанная грунтовыми водами, вот, фундаментная плита и «поехала». То бишь, слегка перекосилась.
Наспех сделали и утвердили «спасательный» проект, нагнали целую кучу самой разнообразной строительной техники, начали спешно бурить – рядом с «поехавшей» фундаментной плитой – скважины большого диаметра и закачивать в них (под высоким давлением), специальный раствор на бентонитовой основе. Что-то там ещё делали – в плане применения новейших инновационных технологий. В конечном итоге, дом «падать» перестал и даже, по клятвенным уверениям высокопоставленных чиновников, частично выпрямился.
А, вот, строительство комплекса «повышенной комфортности», который возводили за «свечкой», было заморожено.
Почему – было заморожено? Трудно сказать однозначно. Может, высокие комиссии, усердно шаставшие рядом с шестнадцатиэтажкой, выявили – до кучи – какие-то серьёзные нарушения в разрешительной документации. Или же запросили (за свою «слепоту»), запредельную взятку. А ещё по Купчино ходили-бродили смутные слухи, что «главного застройщика» семиэтажки неожиданно посетило видение – типа во сне к нему явилась безобразная старушенция в гадких лохмотьях и напророчила, мол: – «Как достроишь, милок, этот семиэтажный комплекс, так сразу же и помрёшь…». Ну, а мнительный «главный застройщик» тут же испугался – до полной потери пульса, срочно ушёл «на больничный», а после выздоровления отдал строгий приказ – о незамедлительном прекращении строительства. Тёмная история, короче говоря…
Как бы там ни было на самом деле, но упомянутый комплекс так и остался стоять недостроенным: строители – тринадцать лет тому назад – огородили его «сетчатым» забором, установили на входных проёмах толстенные металлические двери, а после этого ушли. Как выяснилось, навсегда.
Коварное и жестокое Время, естественно, не пощадило «недострой»: водосточные трубы проржавели и местами осыпались, оконные рамы почернели, покрылись бело-серой плесенью и обветшали, крышу – над северным крылом – сорвало сильными ветрами, кирпичная кладка покрылась сетью извилистых трещин. А сам комплекс, с течением времени, стал именоваться в народе коротко и непритязательно – «Колизей». Из нетленной серии, мол: – «В итальянском Риме есть Колизей? Есть. А чем наше благословенное Купчино хуже этого занюханного Рима? Ничем, ясен пень. Вот, пусть и у нас будет – свой собственный «Колизей». Назло всем этим самодовольным и зажравшимся европейцам…».
Казалось бы, что «купчинский Коллизей» должен был быть любимым местом обитания бомжей, гопников и беспокойной хулиганистой молодёжи. Как же иначе? Мол, бесхозная крыша над головой…. Железные двери? Не смешите, пожалуйста. Кроме дверей, как известно, ещё и окна существуют. А отжать оконную раму – при наличии фомки и русской смекалки – раз плюнуть…. Итак, должен был быть – любимым местом. Но, по факту, не был. Почему? Пытались, естественно, поначалу упомянутые бомжи-гопники-хулиганы обжиться в «Колизее». Но только ничего хорошего у них не получилось, мол: – «Забираешься через окошко внутрь и сразу же, мля, чувствуешь – что-то ни так. Типа – тёмная-тёмная аура висит вокруг. И колючие ледяные мурашки, мать их растак, быстро-быстро бегут по спине…. Глядь, тёмные уродливые тени отчаянно прыгают по кирпичным стенам и бетонным перекрытиям. Прыгают, суки рваные, и угрожающе скалятся. А некоторые из них, свят-свят, даже с рогами…. Потом – откуда-то снизу – жалостливые стоны-крики долетают: словно бы там пытают-изничтожают кого-то. После стонов жуткий вой раздаётся. А после воя – рычание. Дикое-дикое, мля, такое…. Сердце тут же в пятки уходит-падает. И ноги – сами по себе – бежать начинают. Кажется, что ещё пару секунд назад ты был в «Колизее». А в себя уже за забором приходишь. И как бежал, и как через забор перелезал – не помнишь. Трясёт всего. Всё трясёт, мля, и трясёт. Трясёт и трясёт. Почитай, целые сутки напролёт. Даже целебный «Агдам» – под «косячок» – не помогает…».
А ещё всё Купчино (стараниями уважаемых Матрёны Ивановны и Ульяны Макаровны), было уверено, что в «Колизее» проживает самая натуральная чупакабра[3]. Мол: – «А по ночам эта кровожадная гадина вылезает из «Колизея» и убивает-съедает всех собак и кошек, подвернувшихся под её когтистую лапу. Однажды я даже сразу двух чупакабр видела. Вот этими самыми глазоньками. Чтоб мне на месте провалиться и «Дом-2» больше никогда не смотреть…».
Слухи слухами, но бродячие собаки и кошки, тем не менее, в Купчино перевелись – как класс. За редчайшими исключениями, понятное дело. А, ведь, ещё лет семь-восемь тому назад от них было, буквально-таки, не протолкнуться.
Короче говоря, «Колизей» – среди жителей района – традиционно пользовался дурной славой, и его предпочитали предусмотрительно обходить стороной…
Итак, купчинские гопники и гопницы, неуверенно переглядываясь, молчали.
– Не бойтесь, родные, – надменно и вальяжно усмехнулась Шуа. – Ничего там страшного нет. Для меня, по крайней мере…. Отставить – глупые и бесполезные споры! Запихиваем непочатые бутылки с вином в полиэтиленовый пакет. Початые несём в руках. И за мной шагаем, путники неприкаянные. Шагаем-шагаем. Я сказала.
Она резко развернулась и, не оборачиваясь, уверенно направилась к углу дома. Гопники, не споря, дружно последовали за ней.
«Ерунда, мля, какая-то», – заторможенно подумал Зяма. – «Не хочу я туда идти, а, тем не менее, иду. Словно, мать его, зомби на верёвочке. Да и все остальные – в количестве семи подвыпивших рыл…. Это, наверное, мля, из-за виски халявного. Подмешано там, наверняка, что-то, век анаши не курить…. Ох, не кончится всё это добром. Не кончится, депутатом буду. Бежать надо отсюда. Бежать, мля, сломя голову…».
Думать-то он думал, но только никуда не бежал – брёл себе и брёл, словно бы окончательно растеряв последние остатки воли, за новой смуглолицей знакомой. Покорно, надо заметить, брёл…
Компания, прикрывая – ладонями и рукавами одежды – физиономии от встречных потоков снега, оказалась за «свечкой».
– Хрень очередная, – вяло пробормотал Ржавый. – Никогда, мать его, здешние фонари не светили. Никогда…. Ну, зачем, мля, освещать недостроенный и заброшенный объект? Незачем, ёжики колючие…. А теперь, понимаешь, горят. Так их и растак…
«Действительно, мля, горят», – мысленно согласился с корешем Зяма. – То есть, светят…. Только странный этот свет долбанный. Мутный-мутный, призрачный и чуть-чуть подрагивающий…. Ох, мама моя, мамочка. Говорила же ты мне много-много раз, мол: – «Возьмись, сыночек, за ум. Возьмись. Не шляйся ты – дни и ночи напролёт – по всяким местам подозрительным. Дома сиди и пить бросай. А ещё лучше – на работу устройся. Да и жениться тебе надо бы. Жениться, остепениться и о Будущем задуматься…». Говорила. Много раз. А я, придурок глупый и законченный, не слушал. Вот и доигрался. Поделом. По грехам и по делам гадким…. Тьфу, пригоршня холодных снежинок попала в нос. Вот же. Ап-пчхи…. Всё снежит, мля, и снежит. Мать его морозную…. Шуа легонько тронула ладонью «заборную» секцию, и та – словно калитка на петлях – распахнулась. Мля…. А теперь подошла к тёмной двери и, взявшись за железную ручку, открыла её. Просто так открыла – безо всякого ключа. Врунья дешёвая: купила, мол, она по случаю. Ага, конечно. Зараза и шалава, блин горелый…».
– Заходим, – не оборачиваясь, велела странная женщина. – Извините, милые мои путники, но обратной дороги нет. Так, вот, получилось. Не взыщите.
Они вошли. Через пару секунду под потолком зажглась длинная и узкая неоновая лампа.
Зяма, услышав, как сзади сдавленно чертыхнулась Милка, обернулся и зло прошептал:
– Совсем, лярва неумытая, ополоумела? Нашла, понимаешь, где рогатого поминать. Так и накликать, мля, недолго.
– Дык, я н-ничего т-такого…, – принялась отчаянно заикаться девица. – П-последней, мля, вошла. Развернулась, чтобы д-дверку п-п-прикрыть. А нет т-там, мля, никакой д-дверки. Т-т-только стена…
«Действительно, кирпичная стена», – взглянув, окончательно запечалился Зяма. – «Наверное, опять глюки начались, мать их галлюциногенную. Ох, не ко времени…. Кстати, а откуда здесь взялся свет? Ведь, электричества-то к «Колизею» так и не подвели…. Засада какая-то. Страшновато даже, мля, немного. Так и на измену можно подсесть. В том смысле, что жидко обхезаться – ненароком – в штанишки…».
– Шагаем, человеки пришлые, – сухим и слегка надтреснутым голосом велела Шуа.
Они и шагали – размеренно, отстранённо и равнодушно.
– Какой коридор-то длиннющий, – монотонно бормотал Ржавый. – И, мля, с уклоном…. Куда он ведёт, интересно? Глубоко под землю? А, Зяма? Молчишь, чувырло братское? Ну, молчи-молчи. Молчун хренов, мля…. А, вот, эти длинные лампочки под потолком. Непривычные, так их и растак. Гораздо тоньше стандартного «дневного света». Висят, понимаешь, через каждые десять-двенадцать метров. Висят, светят и, такое впечатление, мля, слегка шевелятся. Словно живые…. И, заметь, никаких окон нет по сторонам. Ну, ни единого. Как такое, мля, может быть? Бред бредовый и запущенный…. Ноги же сами идут. Понимаешь, Зяма? Сами собой…. У тебя, мля, аналогично? Ну-ну. Да, дела-делишки у Петрова Гришки…. А наша новенькая? Она же, мать её растак, была в кожаном тёмно-бордовом плаще. В модном и, наверняка, дорогущем. А сейчас? Дерюжка какая-то серо-бурая, типа – старенькая мешковина…. И спина у неё была прямой. А сейчас – сутулая. Даже, мля, с небольшим горбиком. Ещё и постукивает чем-то на ходу…. И голосок у неё изменился. Подозрительно, однако, гадом буду…. Эй, красотка незваная! – повысил голос. – Притормози-ка, дорогуша. Разговор к тебе имеется.
– Ась? – обернулась идущая впереди женщина. – Громче говори, милок. Туга я нынче на ухо. Стара стала, извини…
«Старуха, мля!», – мысленно охнул Зяма. – «Древняя-древняя, в рваных и драных лохмотьях. А по лохмотьям вши, так их всех и растак, ползают. Жирные такие, молочно-кремовые, мля. Шустрые-шустрые…. Старая карга на кривую клюку опирается. Ею, значит, и постукивает по бетонному полу – в такт шагам…. Носяра же у старой ведьмы приметный: длинный, крючковатый, очень мясистый и весь, мля, усыпанный крупными разноцветными бородавками. И тёмно-сизые имеются, и ярко-багровые, и нежно-розовые. Гадость неаппетитная и законченная, так её и растак, короче говоря. А глаза-то, тем не менее, прежние: чёрные-чёрные, неподвижные и бездонные – словно старинные колодцы в дикой пустыне…».
– Дык, бабушка, это я так, – смущённо вильнул взглядом Ржавый. – Показалось…
– Показалось, так показалось, – покладисто прошамкала беззубым ртом старуха. – Внучок.
– А как зовут-то тебя, бабанька?
– По-прежнему. Шуа.
– Ага, понял…. Дальше идём?
Старушенция, не ответив, резко развернулась и, бодро постукивая своей кривой клюкой по тёмно-серому бетону, зашагала вперёд.
– Что это такое, брателло? – шёпотом заканючил на ходу Ржавый. – Ничего, мля, не понимаю.
– Глюки, наверное, – так же тихо откликнулся Зяма.
– Думаешь?
– Ага, мля…. Или «травка» попалась некачественная. Или же в «семьдесят второй» химии пересыпали. Суки жадные и рваные…
Старуха скрылась за поворотом.
– Бежать надо, мля, – тоненько всхлипнув, запричитала сзади Милка. – Только ноги не слушаются. Совсем. Нет, не кончится это добром. Не кончится, курвой буду.
– Так ты и так – она самая и есть, – затравленно усмехнулся Зяма. – В том плане, что курва – самая натуральная и законченная…. Когда, родная, последний раз копейку по-честному заработала? А? Без наводок, разводок и кидалова? Сама не помнишь? Вот, то-то же…. Так что, шагай, шалава. Шагай, мля, не кисни. От Судьбы, как известно, не убежишь. Сколько, мля, не старайся…
Они по очереди, вслед за старухой, повернули за угол.
Повернули и вскоре оказались в просторном зале.
«В очень, мля, просторном», – мысленно прокомментировал Зяма. – «Метров, наверное, сто семьдесят квадратных будет. А то и больше. И в очень высоком – вплоть до десяти-двенадцати метров. Хрень охренительная и блин подгоревший…. Длинных неоновых ламп здесь нет, зато на стенах закреплено полтора десятка ярко-горящих факелов…. Ярко-горящих, мля? Ну-ну. Дыма-то нет. И смолой здесь совсем не пахнет. Надо думать, очередные глюки, мать их козырную…. Что ещё? В зале сложено – и здесь, и там – много камней: покатых, округлых и серых – всевозможных оттенков этого цвета. В центре помещения стоит деревянный истуканище. Вернее, мля, идол: метров пять-шесть в высоту, солидный и массивный, очень тёмный (наверное, от старости), с характерно-рассерженной физиономией – ну, прямо как у нашего участкового, не к ночи, гад, будь помянут…. А по углам ещё четыре идола расположились – пониже и посветлей «главного». Да и деревянные физии у них, мля, чуток поприятнее…. Ещё возле каждого истукана беспорядочно набросано много-много светло-жёлтых и жёлто-чёрных костей. А среди костей стоят бронзовые котлы: возле «главного» идола – огромный, возле других – раза в два поменьше. Всё как у людей, так его и растак…. Что там у нас в котлах? Сейчас, мля, посмотрим. Сейчас-сейчас…. Меха какие-то, типа – шкурки пушных зверьков, серебряные монетки различных размеров и разноцветные речные раковины. Барыжий вариант, короче говоря…. В правой стене – круглая дыра: диаметром, наверное, с полметра. Может, чуть меньше. Вентиляционный ход, мля, надо думать. А других входов-выходов – кроме нашего коридора – не наблюдается…. И старуха-проводница – вместе со своими уродливыми бородавками – куда-то запропала. Словно бы под землю провалилась…».
– Это – капище, – задумчиво промолвила Милка. – Я про такие ещё в школе читала. В учебнике. Жертвенное, мля, капище, раз кости возле идолов сложены…
– Гонишь, наверное? – непонимающе набычился Зяма. – Капище, говоришь? А капище – кого конкретно?
– Ну, земеля, ты и спросил…. Бога какого-то, не иначе. Северного, мля, Бога.
– Почему – северного?
– Ну, как же. Камушки здесь характерные: округлые и светлые. Таких, мля, на нашем севере очень много. Я когда под Воркутой срок мотала – вдоволь на них насмотрелась…. Ой, кто здесь?
– Хи-хи-хи! – разнеслось по залу. – Это я, Шуа…
Из-за «главного» идола вышла восьмилетняя – на вид – девчушка: худенькая, улыбчивая, скуластенькая, со светлыми смешными косичками, черноглазая, в простеньком светло-голубом платьице в крупный чёрный «горох».
– Какая, мля, симпатичная пигалица! – слюняво ощерился Ржавый, которого пару лет назад обвиняли в педофилии, но доказать так ничего и не смогли. – Иди ко мне, лапочка с косичками. Вкусной конфеткой угощу.
– Хи-хи-хи!
– Сейчас поймаю проказницу…
Девчонка, увернувшись от Ржавого, подбежала к правой стене, ловко залезла в круглое отверстие вентиляционного хода и была такова.
– Ушла, мерзавка. Жаль.
– Не о том думаешь, морда озабоченная, – нахмурился Зяма.
– А о чём надо, атаман, мля?
– Если бы я знал…. И ругаться прекращай, приятель. Надоело. Не надо больше. Ни к чему…
– Тяф-тяф-тяф! – донёсся азартный лай.
Через полминуты в зал – из коридора, по которому недавно прибыли гопники, – вошла женщина.
«Ничего же себе!», – мысленно восхитился Зяма. – «Самая натуральная королева – в нарядном средневековом платье: сплошные кружева, оборочки и рюшечки, а ещё и «стоячий» воротник, украшенный самоцветами…. Да и не в платье, собственно говоря, дело. Осанка у неё королевская. Да и выражение породистого лица, обрамлённого высокой и изысканной причёской. А глаза – ожидаемо – чёрные, неподвижные и бездонные…. Двух маленьких чёрных собачек ведёт на длинных кожаных поводках. Точно такие, кажется, были у знаменитого клоуна Карандаша. Мне мама про него частенько рассказывала в детстве. И картинки показывала…. Эх, мама-мамочка, как же это? Почему всё так позорно сложилось? Ну, почему? И назад, как назло, уже не повернуть…. Поплачь по мне, пожалуйста. Поплачь…. Кстати, ни на грамм не удивился бы, если на поводках были бы не чёрные скотч-терьеры, а, наоборот, белые-белые песцы. По крайней мере, это выглядело бы логичней…».
– Что же вы такие шумные, путники? – надменно поморщилась женщина-королева. – Бродите по ночному городу. Кричите. Грязно ругаетесь. Гогочете. Мирным людям спать не даёте…. Зачем? Разве вы не знаете, что Шуа ненавидит шум? И Войпель его не любит.
– И что это за фря припёрлась? – подобрав с пола тёмно-серый кусок бетона, возмутился недалёкий и туповатый Ржавый. – Нотации, мля, читает? Для этого нас сюда и заманили? А? И глюками пугают? Так вас всех, черноглазых, и растак…
«Напрасно он это», – чувствуя, как его охватывает вселенская безысходная тоска, подумал Зяма. – «Совсем-совсем напрасно…».
– Пусть будет – как будет. И как должно быть, – брезгливо усмехнувшись, торжественно объявила королева. – Каждому да воздастся – по делам и грехам его. Не нами придумано, не нам и отменять…
Последовал лёгкий кивок головы, украшенной высокой королевской причёской, и длинные кожаные поводки мгновенно исчезли-растаяли. А маленькие скотч-терьеры тут же начали стремительно расти, превращаясь в огромных зубастых монстров – с круглыми глазищами, горевшими нестерпимым ярко-жёлтым огнём, и длинными мускулистыми лапами-руками, оснащёнными кривыми острыми когтями.
«Пора», – решил Зяма и рванул – что было сил – к круглому вентиляционному ходу в правой стене.
Рванул и краешком глаза – на бегу – заметил, как один из желтоглазых монстров прыгнул вперёд и сделал резкое движение когтистой лапой. Брызнула чья-то красно-бурая кровь. Раздался отчаянный вопль, полный нестерпимой боли и чувства полной и окончательной безысходности…
Где в этот момент находился второй зубастый монстр?
К сожалению, он выпал из поля зрения. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
Зяма, засунув голову и плечи в вентиляционный ход, пополз. Вернее, попытался это сделать.
«Чёрт, кажется, застрял», – пронеслось в голове. – «Даже и полтора метра не преодолел. Жаль…».
Пришла-навалилась острая и жгучая боль.
– Это мне только что откусили ноги, – прошептал Зяма.
Прошептал и умер…
Не спалось ей этой ночью: сон приходил и уходил, сменяясь вязкой дрёмой, вновь возвращался, снова покидал…
Да и снилось – в коротких обрывочных снах – чёрт знает, что: маленькие чёрные собачки и какие-то огромные полуголые мужики – с тёмно-тёмно-красной кожей, ярко-жёлтыми глазами, острыми зубами и длинными лапами-руками, оснащёнными кривыми чёрными когтями. А ещё навязчиво мелькали – перед внутренним взором – огромные лужи красно-бурой крови, в которых лежали-валялись ошмётки чьих-то растерзанных тел.
– Не к добру это, – тревожно ворочаясь с боку на бок, сварливо ворчала Матрёна Ивановна. – Ох, не к добру. Быть беде…. А Дмитрий Силыч-то как храпит в соседней комнате. На все лады, сокол ясный, заливается…
В какой-то момент она поняла, что больше уже не уснуть. А осознав это, слезла со старенького продавленного дивана, наспех, не включая света, оделась, покинула квартиру, вышла на улицу и устроилась на любимой скамейке, врытой в землю возле подъезда.
Вскоре вокруг начало явственно сереть.
– Наступает «час волка», – тихонько пробормотала Матрёна Ивановна, которая, не смотря на безобидный внешний вид (мол, тихая и мирная бабушка «Божий одуванчик»), прожила очень беспокойную, сложную и насыщенную жизнь. – Час – между умирающей ночью и нарождающимся рассветом. Очень непонятное, загадочное и неверное время, когда много чего происходит. Например, среди серьёзных диверсантов принято – начинать все особо важные и знаковые операции именно в «час волка». Так, уж, издавна повелось. Не нами придумано, не нам и отменять…
Из-за угла «свечки» – со стороны «Колизея» – показались две тёмные высоченные фигуры, которые, сгибаясь под тяжестью, волокли куда-то большие тёмные мешки.
«Мешки связаны попарно и переброшены через плечи», – непроизвольно отметила наблюдательная Матрёна Ивановна. – «Два облома умножаем на два – получаем четыре плеча. Ещё раз – на два. Следовательно, имеем восемь плотно набитых мешков…».