Введение
За кого вы почитаете меня?
Однажды Иисус спросил своих учеников: «За кого почитают меня люди?» Те ответили, что об их учителе ходят самые разные слухи: что он пророк, возможно, вернувшийся на землю Илия или Иоанн Креститель. «А вы, – спросил Иисус, – за кого меня почитаете?» (Мф 16:13–15.) На протяжении двух тысячелетий христиане давали разные ответы на этот вопрос. Разумеется, большинство верило в то, что Иисус был человеком, но в то же время Богом, одним из трех лиц Троицы. Он был и Богом, и человеком.
Но такая формулировка порождает больше новых вопросов, чем ответов, поскольку такая «простая» вера в Иисуса Христа вынуждает нас соединять две радикально различные категории бытия. Подобное нарушение границ озадачивает и возмущает верующих нехристиан. Особенно таких строгих монотеистов, как мусульмане и иудеи. И даже сами христиане, которые разделяют эту веру, зачастую не могут ее объяснить с той ясностью, на которой настаивали древние соборы церкви. По тем жестким стандартам буквально всех современных людей (включая многих священнослужителей) за исключением отдельных специалистов можно было бы обвинить в серьезной ереси[1].
Библия не слишком ясно отвечает на вопрос о том, каково соотношение между человеческой и божественной природами во Христе, и различные тексты Писания на эту тему довольно трудно примирить между собой. В Новом Завете Иисус открыто отождествляет себя с Богом: «Я и Отец одно» (Ин 10:29–30), – заявляет он. «Видевший Меня видел Отца» (Ин 14:8–9). В Евангелии от Иоанна Иисус говорит народу: «Вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира» (Ин 8:23). «Прежде нежели был Авраам, – продолжает он, – Я есмь» (Ин 8:58). Слушатели возмущены – и не только потому, что Иисус хвалится тем, что жил еще в глубокой древности. Слова «Я есмь» – ego eimi по-гречески – напоминают о том, что Бог сказал Моисею при неопалимой купине. Лучше было бы передать их так: Я ЕСМЬ. Похоже, Иисус этим и утверждает, что он есть вечный Бог, выведший Израиль из Египта и даже сотворивший этот мир. Неудивительно, что толпа захотела побить Иисуса камнями за богохульство. Таким образом, позднейшие читатели Евангелий должны были привыкнуть к той мысли, что Иисус и Отец одно.
Но если мы, готовые принять эти удивительные утверждения, продолжим читать Евангелие, мы увидим, что Иисус отделяет себя от Отца: «Отец Мой более Меня» (Ин 14:28), – говорит он. Когда Иисус предсказывает конец мира, он добавляет, что точный срок события не известен ни Сыну, ни ангелам, но его знает только Отец (см. Мк 13:32). Если Сын знает меньше, чем Отец, значит, между ними есть отличие.
Что мы имеем в виду, когда говорим: «Христос был одновременно и Богом, и человеком»? Евангелия, несомненно, показывают, что Иисус был человеком: он истекает кровью, он любит и гневается, он умирает в драматичной агонии. Но как нам примирить этот факт с доктриной Воплощения? В самом начале Евангелия от Иоанна Христос отождествлен с Логосом – с Божиим Разумом и его творящим мир Словом:
В начале было Слово [Logos], и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога… И Слово стало плотию, и обитало с нами (см. Ин 1:1–14).
Слово стало плотью, Бог стал человеком. Но какова связь между этим Словом и человеком по имени Иисус? Что означают эти слова Послания к Колоссянам: во Христе «обитает вся полнота Божества телесно» (Кол 2:9)?
Мы все время сталкиваемся с проблемами и парадоксами. Когда Иисус приходит в Вифанию, где умер его друг Лазарь, он печалится: евангелист говорит, что он «восскорбел духом и возмутился» (см. Ин 11:31–36). Иисуса одолевает чисто человеческая скорбь; далее в одном из самых известных библейских стихов говорится: «Иисус прослезился» (Ин 11:35). Между прочим, об этом рассказывает Евангелие от Иоанна – то самое, где Иисус шокирует читателя выражением «Я ЕСМЬ». Стоит задуматься над этим. Иисус плакал, это был плач Христа, Помазанника, – нужно ли нам верить в то, что Бог, Творец и Источник всякого бытия, действительно плакал? И еще удивительнее другой вопрос: как Христос мог пострадать на кресте? Значит ли это, что Бог действительно умер? И мы не вправе сказать, что подобные парадоксы придумали богословы, уже лишенные «простой веры» (как принято думать) апостольского века. Уже в 110 году, когда Новый Завет еще не был окончательно завершен, великий мученик епископ Игнатий Антиохийский провозгласил, что Христос есть «Бог, пришедший во плоти». Игнатий говорил, что сердца верующих воспламенены «кровью Бога». Одно дело – Бог, который плачет, но как может Бог истекать кровью? Даже верные католики, которые называют причастие Corpus Christi, Телом Христовым, не дерзают при этом называть облатку «Телом Бога». Бог отличается от Христа[2].
На протяжении первых четырех веков существования христианства верующие пытались самыми разными способами разрешить эти проблемы толкования Писания и проблемы логики. Самые выдающиеся богословы и ученые разных церквей проставляли разные акценты, размышляя о человеческой и божественной природах Иисуса, при этом они могли – не пользуясь хитроумными уловками или манипуляциями с цитатами – найти библейские тексты, которые подкрепляли их мнения[3]. Иные христиане первых веков полагали, что божественная природа Христа затмевала собой человеческую. Для них Христос был явлением Бога, ходящего по земле, который облекся в образ человека так, как если бы он надел маскарадный костюм. Слово надело на себя плоть, как мы можем надеть на себя куртку. Но что в этом случае означают страдания Христа, его слезы и кровь – неужели это просто притворство или иллюзия? Другие видели в Иисусе великого человека, переполненного сознанием Бога. На него сошел Дух Божий – вероятнее всего, это произошло в момент крещения в Иордане, – однако две природы Христа всегда существовали отдельно одна от другой. Это означало, что Христос всегда оставался человеком. Одни христиане думали, что две природы были нераздельно соединены в вечности; другие считали, что между ними существовала лишь временная и частичная связь.
Так кем же был Иисус – Богом, носящим образ человека, или человеком, носящим в себе Бога? Это только лишь два полюса картины, между которыми можно расположить множество самых разных мнений. И такие мнения вели жаркую борьбу между собой на протяжении нескольких первых веков существования христианства. К 400 году большинство христиан согласно считало, что Иисус Христос обладал божественными свойствами и что он обладал и человеческой природой (physis по-гречески), и природой божественной. Но это представление оставляло простор для самых разных интерпретаций, и при другом ходе исторических событий – если бы Вселенские соборы вынесли иное решение – ортодоксией могло бы стать любое из этих мнений. Тогдашняя эпоха с ее культурной и политической жизнью со всей возможной силой поддерживала представление о Христе как Боге, так что было очень непросто сохранить идею об Иисусе как человеке. Однако главные силы ортодоксии горячо отстаивали представление о том, что Христос был в полной мере человеком, – и с исторической точки зрения этот факт крайне показателен.
Так кем же был Иисус – Богом, носящим образ человека, или человеком, носящим в себе Бога? Это только лишь два полюса картины, между которыми можно расположить множество самых разных мнений
Победило именно такое мнение. Когда нынешние церкви говорят о своем понимании идентичности Христа – когда они раскрывают свою христологию, – как правило, они опираются на корпус готовых интерпретаций, на древние тексты, созданные в V веке. На Великом соборе, прошедшем в 451 году в Халкидоне (недалеко от нынешнего Стамбула), церковь сформулировала положения, которые в итоге стали официальным богословием Римской империи. Собор принял мнение о том, что во Христе есть две природы, соединенные в одном лице. Эти две природы существуют «неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно; так что соединением нисколько не нарушается различие двух природ, но тем более сохраняется свойство каждой природы и соединяется в одном Лице»[4].
Мы не можем говорить о Христе, не упоминая о его полноценной человеческой природе, которую нисколько не умаляло и не упраздняло божественное в нем. Халкидонская формулировка сегодня остается официальным исповеданием большинства самых разных христианских церквей – исповеданием протестантов, католиков или православных, – хотя трудно судить о том, многие ли из этих христиан могут объяснить ее смысл. Как бы там ни было, Халкидон положил конец любым спорам об идентичности Христа, и после него любой неоднозначный текст Библии или ранней традиции следовало понимать в свете этой сильной формулировки. На протяжении более пятнадцати веков Халкидон давал ответ на великий вопрос, поставленный Иисусом.
Но Халкидон дал не единственное возможное решение вопроса, и нельзя назвать это решение очевидным или логичным. Только политическая победа сторонников Халкидона придала идеям собора особый статус, в силу которого все последующие поколения христиан толковали весть христианства исключительно в их свете. В Новом Завете можно найти самые разные типы христологии, которые создавали церкви, стоявшие близко ко временам Иисуса и к миру его мышления. В частности, несложно найти отрывки, которые предполагают, что человек Иисус обрел божественность в определенный момент своей жизни или даже после земной смерти.
Самыми в политическом смысле сильными оппонентами Халкидона были христиане, говорившие о единственной божественной природе Христа, которых мы называем монофизитами – от греческого выражения «одна природа». Их было много, они пользовались влиянием, более того, именно они господствовали в христианском мире и Римской империи на протяжении многих лет после Халкидонского собора и были побеждены лишь после нескольких десятилетий кровавых сражений. На протяжении веков после Халкидона монофизиты продолжали господствовать в тех местах, где ранее всего возникло христианство, – в Сирии, в Палестине и в Египте. Члены самых древних церквей, которые глубоко и самым непосредственным образом были связаны с апостольским веком, увидели, что их особое понимание Христа отвергли как ересь. Почетное происхождение ничего не значило в этих спорах.
Обе стороны, когда им давалась такая возможность, устраивали гонения на своих противников, в результате чего погибли как минимум десятки тысяч человек. Верующие были готовы убивать и умирать, становиться гонителями или мучениками за природу Христа. Современные христиане не склонны сочувствовать участникам этих древних религиозных войн. Неужели этот вопрос стоил того, чтобы проливать за него кровь? Люди того времени не мучились подобными сомнениями, их глубоко заботило то, как верующие должны понимать Христа, которому они поклоняются. Неправильное понимание природ Христа сводило на нет все самое ценное для христиан: смысл спасения и искупления, характер богослужения и Евхаристии, образ Девы Марии. Каждая сторона верила, что она обладает абсолютной истиной, без веры в которую невозможно спасение.
Мы слышим ужасные истории о насилии христиан в других сферах, в первую очередь истории о Крестовых походах и инквизиции; однако насилие внутри христианского мира по поводу споров V и VI веков имело куда более масштабный и систематичный характер, чем любые деяния инквизиции, и оно возникло куда раньше по ходу истории церкви. Когда Эдуард Гиббон писал свой классический труд – «Историю упадка и разрушения Римской империи», – он собрал там множество примеров насилия и фанатизма христиан. Вот что он писал об эпохе, последовавшей за Халкидоном:
Иерусалим заняла армия монахов [монофизитов]; во имя единой воплощенной Природы они грабили, жгли и убивали; гробница Христа была осквернена кровью… За три дня до праздника Пасхи [александрийский] патриарх был окружен в соборе и убит в баптистерии. Его изуродованное тело предали огню, а пепел развеяли по ветру; уверяли, что верующих на этот поступок подвигло явление ангела… Подобные кровавые суеверия у обеих сторон воспламеняли принцип и практика воздаяния; в метафизических спорах гибли тысячи людей[5].
Мы слышим ужасные истории о насилии христиан в других сферах, в первую очередь истории о Крестовых походах и инквизиции; однако насилие внутри христианского мира по поводу споров V и VI веков имело куда более масштабный и систематичный характер, чем любые деяния инквизиции, и оно возникло куда раньше по ходу истории церкви
Сторонники Халкидона вели себя не лучше в борьбе за свое понимание ортодоксии. В восточном городе Амида халкидонский епископ яростно преследовал противников вплоть до сожжения их живьем. Он придумал дьявольский метод: поселял прокаженных «с разлагающимися руками, покрытыми кровью и гноем» вместе с монофизитами, пока последние не образумятся[6].
Сама Евхаристия стала важным средством религиозного террора. На протяжении эпохи религиозных войн кто-то регулярно (и часто) отлучал других от церкви и предавал их анафеме, а из этого следовало, что отлученных не допускали к причастию. В отдельных случаях причастие давали, используя физическую силу, так что Евхаристия, основанная на идеях о самоотдаче и самопожертвовании, становилась орудием угнетения. Историк VI века рассказывает о том, как силы константинопольского патриарха, сторонника Халкидона, пытались искоренить очаги монофизитства в столице. Клирики патриарха с запасами освященного хлеба были вооружены и опасны. Они «выволакивали [монахинь] и заставляли их силой принимать причастие из своих рук. А те разбегались, подобно птичкам перед ястребом, забивались в угол и, завернувшись в покрывала, говорили: «Мы не можем иметь общение с Халкидоном, разделившим Христа, Бога нашего, на две природы вместо соединения и учащим о Четверице вместо Святой Троицы». Но их протесты ничего не значили. «Их силой подводили к причастию; когда они воздевали руки над головой, несмотря на их крик, руки им связывали и их тащили, несмотря на причитания, рыдания, громкие крики и попытки вырваться. И затем одним из них вкладывали в рот причастие, несмотря на их вопли, тогда как другие падали лицом на землю и проклинали тех, кто заставляет их причащаться силой»[7]. Они принимали Евхаристию в буквальном смысле с криком и дракой – но считалось, что после такого причащения они вступали в общение с Халкидоном и церковью, проповедующей это учение.
Религиозная карта нашего мира во многом была создана под влиянием спора о природе Христа. Первенствующая церковь сохранила веру в то, что Христос был в полной мере человеком, ценой потери половины мира
Битвы за понимание природы Христа отнюдь не ограничивались пределами церкви, ужасные гражданские войны продолжались и спустя двести лет после Халкидона. Этот вопрос казался столь важным, столь существенным для веры и будущего христиан, что бойцы с обеих сторон были готовы вносить разделения, подрывавшие силу церкви и империи, и создавать угрозу революций и гражданских войн. В итоге эти раздоры подорвали власть Рима в восточном мире, способствовали подъему ислама и уничтожению христианства во многих частях Азии и Африки. Среди победителей в этом конфликте оказался не только ислам, но и христианство Европы – точнее сказать, в результате Европа стала бастионом христианства. Таким образом, религиозная карта нашего мира во многом была создана под влиянием спора о природе Христа. Первенствующая церковь сохранила веру в то, что Христос был в полной мере человеком, – но ценой потери половины мира.
Религия строила политический мир, но и политика, в свою очередь, влияла на характер религии. Когда мы рассматриваем основные элементы того, что стало ортодоксальным учением церкви, мы видим, что многие ключевые представления обрели свой особый статус в силу тех или иных исторических событий, то есть по воле случая. Исход споров V и VI веков определяли не чисто религиозные вещи, но достаточно внешние факторы. Нельзя сказать, что одна из сторон нашла более весомые аргументы или глубже проникла в суть Писания и тексты отцов: обе они умело отстаивали свои позиции. Обе стороны могли указать на героических подвижников или явных святых в своей среде. Но куда более важную роль здесь имели интересы и склонности враждующих императоров и императриц, позиции соревнующихся между собой князей церкви и их сторонников, а также военные успехи и неудачи империи в борьбе с варварами. Если несколько упростить картину, можно сказать так: судьба доктрины церкви зависела от того, как империя сражалась с Аттилой, предводителем гуннов.
В долговременной перспективе исход христологического спора зависел лишь от одного: от того, какая сторона займет господствующее положение в христианской Римской империи, так что ее мнение будет признано ортодоксальным. А это политический предмет, на который влияли случайности географии и военные успехи. Из того, что такое-то мнение признано ортодоксальным, не следует, что оно изначально и неизбежно должно было таковым стать: церковь Римской империи оказалась правой в силу того, что она выжила. А все это чистая случайность, прихоть судьбы – конечно, мы можем думать иначе, если в соответствии с традицией, общей для христиан, иудеев и мусульман, видим Божью руку в как будто бы хаотичных событиях мировой истории.
Хотя эти споры могут показаться нам чем-то давно устаревшим, в них звучали важнейшие темы, которые волновали христианский мир и позднее: при возникновении Реформации, в конфликте между верой и наукой Викторианской эпохи, – и продолжают его волновать и в наши дни. На Великих соборах, включая Халкидон, обсуждались такие ключевые вопросы, как власть в религии, отношения между церковью и государством, методы понимания и толкования Писания, этика и поведение христиан и средства спасения.
Древние войны за Иисуса касались четырех важнейших вопросов, которые в той или иной мере окрасили собой все последующие споры между христианами. Это, в первую очередь, с виду простой вопрос, заданный Иисусом: «За кого вы меня почитаете?» А он лежит в основании трех последующих вопросов: «Что такое церковь?», «Какой властью вы это делаете?» И что мне делать, чтобы спастись? Эти споры о природе Христа, возможно, глубже касаются самых основ христианской веры и практики, чем какие-либо последующие споры.