Детство
Мой отец – Павел Лейбович Горфункель – родился в Ленинграде 27 октября 1923 года.
Его мама – моя бабушка, Ева Фишелевна Флейшман – родилась в большой семье в Молдавии, в маленьком городке или в сельской местности, в деревне. Во время революции и гражданской войны в Молдавии и на Украине прошла волна еврейских погромов. Спасаясь от них, убегали, стараясь спрятаться в высоких колосьях и в кустах, старики, молодежь, дети – и бабушка в том числе. Бандиты их догоняли и убивали. На глазах у бабушки были убиты ее родные – дядя, тетя, двоюродные сестры. Бабушка сумела укрыться в поле и благодаря этому спаслась. Спаслись также ее родители, брат и сестра. Впоследствии все они, кроме бабушки, эмигрировали в Аргентину – в то время многие уезжали в Южную Америку. А бабушка не поехала – она встретила моего будущего дедушку, тогда молодого красивого моряка Черноморского флота. Бабушка, кстати, была очень красивой девушкой – у нас есть ее фотография в молодости. Моряка звали Лейба Михайлович Горфункель, его знакомые и соседи звали его Лев Михайлович – так было проще. Он родился в многодетной семье, был моряком царского флота и демобилизовался после Первой мировой войны. Они поженились в Молдавии, уехали жить в Ленинград и поселились там на улице Плеханова, где у них было две комнаты в пятикомнатной квартире, в которой до этого была оранжерея профессора ботаники из Петербуржского университета. Работали они в составе артели по изготовлению головных уборов – шили на дому кепки и сдавали их в артель. Больших денег это не приносило, но жили вполне сносно. Лев Михайлович был человеком с твердым, даже жестким, характером и нежностью явно не отличался. Придя с работы или закончив какую-то работу дома, мог вполне развалиться на диване, и его мало волновало, что жена (моя бабушка) в поте лица занята работой по дому. Бабушке было тяжело от работы и обидно от такого невнимания. Но что поделать: время было тяжелое, нравы тоже, да еще и моряк – вполне можно понять. Мой отец – Павел – был старшим ребенком в семье. Через два года после него родилась его сестра Муся (Мария), а еще через пятнадцать лет – его брат Геня (Генрих). Бабушка, вдоволь хлебнувшая «еврейского счастья», настояла впоследствии на том, чтобы отчества детей хотя бы произносились «Львович», а не «Лейбович» – так их все потом и звали, а Мусю она даже сумела записать в документах как «Мария Львовна». И моего отца тоже все сначала знали как Павла Львовича. Однако он все равно позднее стал Павлом Лейбовичем, о чем расскажу дальше.
Из рассказов бабушки (она рассказывала Гене и моей маме, а они – мне) я знаю, что отец мой воспитывался на улице – в том смысле, что основную часть времени проводил с друзьями, он никогда не делился своими проблемами с родителями, ничего не рассказывал о школе, о друзьях, его родители не знали, что ему нравится, как он живет, он как будто жил отдельно и избегал разговоров с ними. Участие его отца в воспитании ограничивалось в основном наказаниями в виде порки. Они случались не очень часто, но это был основной способ воспитания и основная форма общения Льва Михайловича со старшим сыном Павлом. Несмотря на это (или благодаря этому), мой отец своего отца уважал, считал правильными чертами его строгость и волю. Отец в детстве никогда не плакал (за исключением грудного возраста). Он даже не показывал, что ему больно. И научился этому так, что делал это всю жизнь: никогда и никто не видел и не знал, какие боли ему приходилось терпеть практически постоянно, о чем расскажу дальше. И он никогда не извинялся – как бы с него этого ни требовали. Он был не просто упорным – он был по-настоящему упертым в этом вопросе. Он настолько «напрактиковался» в этом, что и много лет спустя не мог извиниться, даже если считал нужным, и лишь после долгих лет жизни с мамой он наконец немного растаял и научился этому. А плакал он лишь дважды – и об этом тоже расскажу позднее. Так что отец с детства воспитал в себе упорство, упрямство – как хотите. И волю. Волю, которая станет для него потом настоящим стержнем, помогающим преодолевать многие трудности, а впоследствии – даже предметом профессионального исследования. Также он с детства привык не делиться с родными своими переживаниями, проблемами, болями, вообще привык быть одиночкой и самостоятельно решать свои проблемы и переносить свои невзгоды. В детстве он был очень подвижным и очень непослушным, приносил замечания из школы за плохое поведение. Но он был очень способный, что отмечали все его учителя, его сочинения и контрольные по математике нередко отмечали как лучшие, хотя нередко он получал и неуды. Однажды он выступал на школьном вечере в присутствии родителей, загримированный под Пушкина, и читал его стихи, хорошо читал. Его запомнили дети и потом, встречая, говорили: «Вон Пушкин идет!» Его приняли в школу по классу скрипки: у него оказался абсолютный слух, но учиться он не захотел, а заставить его все равно бы никто не смог. Никаких других сведений о детстве отца не сохранилось. Он закончил школу – и началась война.