Воин Русского мира. Часть первая (Т. О. Беспалова, 2018)

Часть первая

Колонна прибыла раньше расчетного времени. Ночь ещё не успела наступить, когда фары первой фуры ударили снопами света в дорожный знак, черные буквы на белом фоне: «Пустополье». Колонна подошла к городишке с южной стороны, когда немногочисленные жители обезлюдевшей окраины ещё не отошли ко сну.

Сильвестр озирал последствия первого удара «градов» – удара устрашения. Той ночью накрыло южную окраину Пустополья. Именно в этих местах квартировал Барцу Бакаров – позывной Чулок – самый занозистый из бригады Землекопов. Капитальное сооружение, сложенное из железобетонных плит, пострадало меньше других построек. Совсем другое дело – одноэтажные щитовые или саманные домишки. Удар ракеты превращал такое строение в груду ни на что не годного мусора. В ту ночь погибло полтора десятка человек, но Барцу Бакаров конечно же уцелел.

Первые недели в Пустополье Сильвестр пытался вникнуть в причины противостояния Пастухов и Землекопов. Наверное, в идеологии каждой группы содержались глубинные, непонятные для чужака различия. Лихота платил своим сторонникам. Станиславу Рею, позывной Матадор, жители Пустополья платили за защиту. От кого?..

Сильвестр ворошил ботинком оттаявший, прошлогодний пепел. Беды Пустополья начались с этого самого, первого залпа. Спровоцировал атаку Барцу Бакаров. Операцией руководил лично Сильвестр. Удачный залп. Вот они, руины невзрачного домишки местной любовницы Барцу. Женщина погибла в ту ночь, а Барцу ушел. С того всё и началось.

Стороны обменивались ударами, как боксеры на ринге. Ненавистью отвечали на ненависть, нищету заедали грабежом. Ни о тактике, ни о тем более стратегии никто понятия не имел. Население Пустополья жило в постоянном страхе перед новыми атаками и не видело будущего. Так называемые защитники городка периодически атаковали резиденцию хозяина этих мест – Саввы Лихоты – в надежде отбить пусковые установки «градов», приобретенные тем по случаю в целях самообороны. Но каждый пуск обходился хозяину края в кругленькую сумму.

Сильвестр предложил Лихоте рассмотреть возможность продажи одной установки командиру Землекопов. Матадор взял паузу, а через неделю в соседнем районе кто-то ограбил и сжег броневичок инкассаторов. Но, видимо, добыча оказалась не богатой. Теперь Матадор торговался, жадничал, а может быть, всё ещё надеялся завладеть вожделенным «градом» безвозмездно.

Сильвестр скучал. В таких местах сложно выстроить по-настоящему прибыльный бизнес. Население неплатежеспособно. Оно предпочитают красть. Никто не хочет наниматься на работу. Рассчитывают на помощь Христа ради, а сами и в Бога-то не верят. Сильвестр ждал прибытия новой партии товара, уже не рассчитывая на барыши. Предыдущая партия в полном объёме и безвозвратно была утрачена, похерена, похищена, растворена в лужах, до краев заполнявших выбоины здешних дорог, сожжена в кострах бездомных, толпами шатающихся по здешним дорогам.

Первая фура шла с зажженными огнями. У остальных горели лишь габариты – Вестник не изменил своей обычной осторожности. Но вот огни машин погасли. Утихло урчание автомобильных движков. Навалилась черная, оглушительная тишина. Только мелкий дождичек тарабанил по ветровому стеклу джипа. Лето не бывает бесконечным, особенно в таких местах, как это. Одно название чего стоит: Пустополье!

Капельки скатывались вниз по ветровому стеклу, оставляя за собой ясно различимые следы. В этих местах всё пропитано угольной пылью, даже тучи, даже дождь. Если не оросить ветровое стекло жидкостью из автомобильного бачка, то на утро на стекле обнаружатся темно-коричневые разводы.

Издержки войны. Приходится мириться со многим. Чужая пища, непривычный климат, испорченный промышленными выбросами воздух, иррациональное поведение местного населения, полное отсутствие достойных женщин, которое, впрочем, хоть отчасти, но компенсируется доступностью остальных. Солдат много может вынести – перетерпит и это.

Пространство между джипом и кабиной головной фуры слабо освещалось габаритными огнями «тойоты». Сильвестр мог видеть, как дверь кабины распахнулась, и на землю спрыгнул высокий человек в камуфляже. Через мгновение его угловатую фигуру поглотила ночная чернота, но ещё через мгновение Вестник возник в световом потоке, создаваемом фарами джипа. Он нёс в обеих руках большие клетчатые сумки невероятной прочности и грузоподъемности – практичное изобретение азиатов. В таких сумках местное население носило всё. Вот ещё одно слово: тара. Тара – это стеклянная бутылка для «Джим Бима», тара – это пластиковый стаканчик, и такая вот клетчатая сумка – тоже тара.

Вестник бежал неловко. Так могут перемещаться по суше совсем не приспособленные для бега существа, цапли, например. Путаясь, ударяя сумками по высоким голенищам, он преодолел расстояние, отделявшее его от джипа Сильвестра, за считаные секунды. Они сошлись у заднего бампера «тойоты». Вестник поставил сумки на пол багажника. Сильвестр заговорил с ним на португальском языке, потому что беловолосая женщина не спала и, как обычно, была настороже. Ее усталое, искаженное досадой лицо виднелось над спинкой заднего сиденья.

– Как дорога? – дежурно поинтересовался Сильвестр.

– Добрались бы без приключений, если бы не одно обстоятельство, – пропыхтел Вестник.

– Что?

– Их разведчица. Сидела на ретрансляторе мобильной связи. Забралась на ферму, – португальский Вестника грешил скользким южноанглийским акцентом.

– Опять женщина? – Беловолосая неотрывно смотрела на его лицо, отслеживала каждое движение губ. Сильвестру пришлось изобразить игривую улыбку. Мало ли что!

– Всегда одна и та же женщина, – кивнул Вестник. – Не получается её снять. Ловкая.

Последнее слово он произнес по-русски. Беловолосая вздрогнула, заволновалась. Сильвестр с силой захлопнул дверь багажника. Обе клетчатые сумки остались внутри. В каждой – не менее ста граммов. По здешним меркам – целое состояние! Надо торопиться. По обочинам дороги уже бродили, сбиваясь в кучки, тени. Жители южной окраины Пустополья стекались к автомобилям с гуманитарной помощью.

– Ждите до утра! – рявкнул Вестник в темноту. – Мы не станем возиться с коробами ночью. Сутки провели в дороге…

Он помолчал, подбирая нужное слово. И оно нашлось.

– Милосердствуйте. Мы устали.

Да, русский язык Вестника оказался намного лучше португальского.

Сильвестр запрыгнул на водительское место. Беловолосая тут же оказалась рядом, на переднем пассажирском сиденье. Замечательна эта способность русских женщин – перебираться с заднего сиденья на переднее, не покидая автомобиля! Так сильно не хотела сидеть плечом к плечу с Вестником, который смиренно устроился за спиной водителя?

Сильвестр завел двигатель, включил дальний свет. Лучи ксеноновых фонарей разогнали в стороны причудливые тени. Русские, как правило, предпочитают темную, бесформенную одежду или камуфляж. Никто не хочет выделяться. Западные СМИ метко нарекли их нацией рабов. Он смог рассмотреть несколько лиц. На всех одно и то же выражение – унылое, затрапезное коварство.

Затрапезный – ещё одно странное русское слово. Сильвестр часто использует его не к месту. Почему не сказать просто: бедный, грязный, ленивый? К чему эти изыски? Но русские часто смотрят на него с кривыми, льстивыми ухмылками, и ему это нравится. Сильвестр умеет заставлять русских повиноваться. И этот джип так же, повинуясь его воле, сейчас тронется с места, покатится по черному проселку.

– О чем тоскует мой коханчик? – елейным голоском спросила Беловолосая.

– Поздно уже. Порядочным людям пора отходить ко сну, – угрюмо отозвался Сильвестр, выводя «тойоту» на шоссе. – Ну, показывай, где этот твой лес?..

Беловолосая хорошо знала дорогу, ни разу не ошиблась, не запуталась в хитросплетении степных проселков. Соображает! Многих достоинств женщина – трудолюбивая, безотказная, но как же любит поговорить! И ночь ей слишком темна, и погода слишком дождлива, и муж у неё ревнив и мнителен.

– Я заплачу, – время от времени повторял Сильвестр. – Все твои тревоги будут щедро оплачены, дорогая!

Он предпочитал не опускаться до долгих объяснений. Простой русской женщине не понять, почему для настоящего дела ночь предпочтительнее дня. Ночью можно делать любые дела. Днем Сильвестру было скучно смотреть на чужую плоскую степь, обезображенную конусами терриконов. А ночью, когда пейзаж скрывала темнота, фары «тойоты» ломали правильные контуры предметов, оживляя странные, назойливые тени. Призрачные существа одобрительно смотрели с обочин на лаковые бока заморского авто. Так в этих местах зеваки провожают восторженными взглядами колонны праздничного парада.

Азиаты любят парады. У них всё напоказ: и геройство, и блуд. Процесс всегда важнее результата.

Беловолосая сидела рядом, положив босые ступни на торпеду. На среднем пальце её правой ноги поблескивало белым металлом колечко. Сильвестр осторожно посматривал на её ноги. Броский лак на кривых пальцах. Щиколотки широкие, на лодыжках первые звездочки варикоза, но кожа пока гладкая и блестит.

Беловолосая густо подводила глаза, завивала волосы крутыми кудрями и даже в прохладную погоду носила вызывающе короткие шорты. Зов плоти! Ни страх, ни голод ему не помеха. Беловолосая нарочно выставила на обозрение ноги. Кого она пытается обольстить? Его, Сильвестра, или всё-таки Вестника?..

Но тот никак не реагирует на прелести местной фемины. Сухое лицо его, закрыто на все замки, как покинутый хозяевами дом. Черты неописуемо просты. Протоколы местной полиции описали бы его так: особых примет не имеет. Кроме, пожалуй, одной. В вырезе камуфляжной куртки, там, где из-под брезента выглядывает полосатый тельник, у основания шеи, виден розовый край свежего, едва зажившего шрама.

Рассеянному наблюдателю могло бы показаться, будто Вестник дремлет. Но Беловолосая поглядывает на руки Вестника, сжимающие автомат. Оружие снято с предохранителя, и Беловолосая знает об этом.

Почему Вестник не рожден на свет боязливым пацифистом из тех, что любят неспешные велосипедные прогулки и готовы часами смотреть в мертвую воду каналов? Немного марихуаны, качественный алкоголь и ласки чисто вымытой, добросовестно исполняющей свои обязанности, не старой женщины – большего и не надо для счастья такому джентельмену. Тем не менее он здесь взбивает тяжелыми подошвами черную пыль, сутками торчит за рулем фуры. Пожалуй, он и сам добросовестный.

Добросовестный – вот ещё одно странное русское слово, не обремененное однозначно трактуемым смыслом. Сильвестр умеет вживаться в ландшафт. Вот он уже и мыслит абстрактными понятиями, свойственными местному населению.

Сильвестр сдержанно улыбался своим мыслям до тех пор, пока они не добрались до леса. Дорога отгородилась от степи частоколом тонких стволов и густым подлеском. Колея сделалась глубже, местами напоминая противотанковый ров. Сильвестр перевел вариатор коробки передач в механический режим функционирования.

– Позволь мне сесть за руль, – предложил Вестник по-русски, и они поменялись местами.

Сильвестр следил, как Вестник управляется с автомобилем, будто и не было долгого пути за рулем фуры. Его товарищ не только добросовестен, но и неутомим. Товарищ – тоже хорошее слово, в которое русские вкладывают свой, особый, посконный смысл.

– Посконный товарищ, – пробормотал Сильвестр, и Беловолосая обернулась.

Женщина уставилась на него с нескрываемой тревогой. Русские всегда так реагируют, когда он оперирует их понятиями. Наверное, профессор-биолог из Берлинского зоопарка – давнишний приятель Сильвестра – так же смотрел бы на моржа, вдруг заговорившего с ним на верхнегерманском диалекте.

– Налево… направо… – командовала Беловолосая.

Световые лучи метались из стороны в сторону. Они долго петляли по лесным проселкам.

Беловолосая опускает стекло. Душный, попахивающий амиачными дымами воздух затекает в салон автомобиля. Начало осени. Термометр на панели «тойоты» показывает десять градусов по Цельсию. По местным меркам – теплынь.

Фары «тойоты» освещали глубокую колею. Вестник вел автомобиль со всей возможной осторожностью. Сильвестр блаженствовал на заднем сиденье. Салон «тойоты» просторен, эргономичен, красив, но всё же Сильвестр больше любил немецкие машины.

Местное население почему-то хранило приверженность отечественному автопрому. Лишь те, кто побогаче, предпочитали пожилых «японцев». Немецких машин в окрестностях Пустополья не было, и «Мерседес G-класс» Сильвестра слишком бросался бы в глаза. Потому, по прибытии в Пустополье, Сильвестр обзавелся транспортом средней обшарпанности. Крыша кузова, двери, салон «тойоты» несли следы многочисленных боевых испытаний. Но двигатель и подвеска были в полном порядке.

Считая местные дороги убийцами автомобилей, Сильвестр берег свою «тойоту», водил автомобиль с максимальной осторожностью и одобрял стиль вождения товарища. Надежная осмотрительность – самая приятная из черт Вестника – делала его хорошим водителем.

Частокол деревьев редел, а подлесок и вовсе исчез. Почва под кронами сделалась бугристой, словно её перекопали полчища барсуков. Теперь в свете фар лесное подбрюшье просматривалось на десятки метров.

– Стой! – внезапно закричала Беловолосая. – Вот она, копанка. Видишь?

Они выбрались наружу, под мелкий дождичек. Вестник не стал глушить двигатель. Тихое шуршание капель по жухлой листве, урчание холостых оборотов да звуки шагов – вот ингредиенты тишины пустого леса.

Белый ксеноновый свет вычленил из темноты ветхое сооружение, кое-как слепленное из жердин – навес на хлипких подпорках. Навес прикрывал вход в землянку.

Сильвестр подошел поближе. Старая, обитая облезлым дерматином дверь оказалась незапертой. Чтобы осмотреть внутренность землянки, пришлось воспользоваться фонариком. Послушный воле Сильвестра луч осветил грязные, сложенные из тех же жердин стены, убогий скарб, уложенный вдоль них. Хлипкие стропила подпирали бревенчатый потолок.

Сильвестр хотел осмотреть лаз под землю, но передумал – слишком уж спертым оказался воздух внутри землянки. Он выбрался наружу, обошел копанку кругом. Снаружи потолочные стропила прикрывала черная, заросшая редкой травкой земля. Перед входом в копанку лежало несколько мешков с приготовленным к отправке углем.

Между редких стволов тут и там виднелись темные груды шлака. Вестник хлопотал возле джипа. Скоро он предстал перед Сильвестром в брезентовой ветровке, штанах и каске. Светодиодный фонарик на эластичном ремешке болтался у него на груди. Такие фонарики любят смельчаки, отваживающиеся спускаться под землю. Источник света крепится к шахтерской каске и освещает дорогу в преисподнюю. А вот и её врата – неиссякаемый источник первобытного мрака. Осанна смелым, до наступления посмертия вступающим в первый круг! В этих местах подобной отвагой обладают все без разбора: и мужчины, и женщины, и дети, и старики.

Кто трудолюбив и оборотист, тот не голодает. Ах, вот ещё одно слово: оборотистый! Говорят, и Вестник подтвердил уж ему эти слухи, будто вся земля в окрестностях Пустополья изрыта подземными ходами. Карты, схемы, ориентиры – всё в головах местных жителей. Из этих недр они извлекают свой хлеб насущный. «Черное золото» – так они называют каменный уголь.

Вот и сейчас, в свете ксеноновых фар обшарпанной заморской машины, оно горит мириадами разноцветных искр. Немалая гора его насыпана перед входом в зияющий чернотой лаз. Беловолосая – хозяйка этой горы – выбросила из багажника «тойоты» кипу пустых мешков. Надеется наполнить их добычей, которую впоследствии рассчитывает продать.

Тело Беловолосой теперь тоже прикрыто соответствующей случаю одеждой – брезентовым комбинезоном. Она обула тяжелые армейские ботинки, прикрыла голову каской. Яркая лампа на каске уже зажжена. Беловолосая чрезвычайно подвижна, и облако света, отбрасываемое её фонарем, мечется в душном воздухе из стороны в сторону. Израненные, чахлые деревья сторонятся его, будто оно горячо, будто не свет аккумуляторной лампы, а разогретый подземный газ, вырвавшийся на поверхность, мечется между стволами с намерением сжечь этот несчастный лес.

Сильвестр принялся перекладывать обернутые газетами кульки из клетчатых сумок в приготовленные заранее, объемистые рюкзаки. Один из них Вестник повесит себе на живот, другой – за спину. Вестник помогал ему, извлекая со дна сумок, из-под вороха цветных, дешевых тряпок аккуратные свертки.

– Валюта? – тихо спросил Сильвестр по-португальски.

– Немного местной дряни. Разве это валюта?

– Я слышал переговоры Землекопов. Недалеко от Благоденствия кто-то опять напал на инкассаторов.

Световой луч замер. Беловолосая стала прислушиваться к их разговору.

– Не оставлять же им? – вздохнул Вестник. – Деньги для них – лишняя обуза. Мы их и так кормим. А остальное – зачем?

Луч фонарика Беловолосой осветил внутренность багажника, когда с упаковкой «товара» было уже покончено. Вестник ловко обвешался рюкзаками.

– Там оружие не нужно, не бери, – бросила женщина. – Под землей нечего стрематься. Туто и не глыбоко.

Не дожидаясь ответа, она исчезла в черном зеве копанки. Сильвестр видел, как мечется облако света от её фонаря. Вестник посмотрел на Сильвестра. Лицо его на миг обрело вопросительное выражение.

– Не сейчас, – сказал Сильвестр по-русски. – Пусть она выйдет наверх. В этом лесу она знает ещё много «дыр». Они могут понадобиться нам.

Вестник коротко кивнул, прежде чем последовать за Беловолосой.

Она вернулась из «дыры» совсем скоро.

– Услал меня. Секреты у него. Та те секреты белым мелом по кирпичу писаны.

Выражение усталого довольства на лице чрезвычайно шло ей. Сильвестр ответил улыбкой, искренне стараясь не замечать теней у неё под глазами. А она, уверенная в значимости своих женских чар, с показной опаской посматривала на его автомат.

– Шо лыбишься, офицерьё? Дал бы мне на поживу толику порошку.

Сильвестр достал из кармана заранее оговоренную и приготовленную плату – деньги и порошок – и протянул ей. «Вихрь» он не снимал с предохранителя. Удерживал с нежностью, как грудное дитя, на сгибе левой руки.

– Та на шо мне столько денег? – на лице Беловолосой возникла заискивающая, подпорченная неуклюжим лукавством улыбка. – Та мне и половины много буде! Дай порошку побольше!

– Бери! – Сильвестр чуть ли не насильно сунул в её перепачканные угольной пылью руки две скомканные розовые бумажки и крошечный, хорошо запаянный целлофановый пакет.

Беловолосая оживилась. Евровалюта! А сумма! Целое состояние! Пакет же она, не разглядывая, сунула под комбинезон. Наверное, спрятала в карман шорт.

– Добренький, – она положила ладонь ему на грудь. – Може, ещё как подможешь женшыне. Чи шо?

– Отдай деньги мужу, – был ответ.

– Та зачемо? – она всё ещё пыталась казаться лукавой, играла глазами, стаскивая с себя перепачканный угольной пылью комбинезон. – Я сама могу распорядиться. Не хочешь любиться, так дай еще порошка.

Взгляд Беловолосой был так же навязчив, как затяжной, осенний дождь.

– Мой муж старый, бухает, бестолковэ, не зробляет. – Она зачем-то подмигнула. – Шо и премьи не будет? Подмогни, коханчик!

Где-то невдалеке заурчал экскаватор. Сильвестр на мгновение задумался. Ах, да! До окраины Благоденствия – коттеджного поселка, пригорода Пустополья – должно быть не более километра. Значит, рычат мотором друзья-Пастухи из бригады Лихоты, ковыряют черную землю, строят Божий храм. Работают основательно, будто сотню лет собираются грехи замаливать. Выходных, праздников, каникул не знают, а если таковые и случаются – крушат Пустополье ракетами ближнего радиуса действия.

Вороватое население этой страны жаждет войны, как голодный хлеба, как грешник спасения. А под шумок и мародерствуют. Тащат всё. Первая партия порошка, не менее сто двадцати граммов исчезла прямо из апартаментов Сильвестра в доме Лихоты. Обратиться за помощью непосредственно к хозяину показалось неразумным. Савва Олегович состоял в столь сложных отношениях с Господом Богом, так что предвидеть его реакцию на бизнес Сильвестра не представлялось возможным.

Вторая партия наркотиков была закамуфлирована под средства гигиены для детей ясельного возраста. Шифровались так, словно на хвосте уже сидел Интерпол. Не помогло. После долгих, трудоемких розысков, обгоревший жигуленок и пустые, оплавленные упаковки из-под памперсов в нём нашлись на одной из окраинных свалок Пустополья. Осмотрев пожарище, Сильвестр пришел к заключению: автомобиль курьера выжгли огнеметом, не освободив его от ценного груза. Пришлось менять схему работы.

Нынешнюю партию «зубного порошка» их партнер закатал в пуговицы летних девчачьих платьев, что значительно увеличило объем товара в упакованном виде. Сильвестр замечал подозрительные взгляды Беловолосой. Действительно, странно. Зачем бы ему, как говорят в этих местах, трезвому и надежному мужику прятать партию трикотажа в дикой «дырке»? Почему просто не хранить её в платяном шкафу? Почему не арендовать склад? Да и к лицу ли ему мелкая тряпочная торговля? Впрочем, Сильвестра всегда впечатляла толерантность русских женщин к поступкам своих избранников.

Сильвестр посматривал на «дыру». Вестник всё не появлялся. Следующую партию порошка они замаскируют под гуманитарный груз. Их азиатский партнер разместит товар в крышках консервов. Маринованные огурчики! Редчайшая гадость, которую местное население потребляет тоннами. Транспорт доложат пластиком вперемешку со слесарным крепежом на тот случай, если похититель обнаглеет и вздумает жечь «газель» из огнемета. В таком случае можно будет обойтись и без помощи Беловолосой, а то уж больно она стала внимательной к их делам!

– Ты лучше расскажи, где потеряла капитана?

Ожила рация. Вестник говорил по-английски.

– Я близко, командир. Время подхода пять – десять минут.

Беловолосая не солгала, шахта действительно была неглубокой, рация работала хорошо. Женщина убрала волосы с ушей, но как ни старалась – не смогла разобрать ни слова в английской фразе Капитана.

Надо убираться отсюда. А Беловолосая пусть добирается до дома на попутках. Пусть экскаваторщик Пастухов ей поможет. Странные люди! Сама замужем за Землекопом, а младший брат работает на Лихоту и его Пастухов. В любом случае такая баба не пропадет, пока они с Вестником ей не помогут сгинуть.

На улице прохладно, раннее утро, осень, а она в шортах и тонкой курточке. Модница! И не холодной ей?

– Мамо!

Сильвестр обернулся на голос, молниеносным движением снимая оружие с предохранителя. Они стояли рядом и просто, безо всякого выражения смотрели на них – две девочки, совсем разные, но всё-таки сестры. Держались за руки – ладонь в ладони – привычным для обеих, сестринским жестом. Но какими же несхожими могут быть дети из одной семьи!

Меньшая – крупная, такая же широкобедрая, как Беловолосая. Светлые волосы заплетены в косы, глаза пронзительного, фиалкового цвета. Одета в старомодное, цветастое, давно не стиранное платье. Колготки на коленях кое-как заштопаны. Кофточка и шапка крупной вязки, на шее – цветастый платок. Такие носят в этих местах старухи. Она переминалась с ноги на ногу, словно стыдясь своих сильно заношенных сапог, на одном из которых, к тому же разошлась молния и его пришлось перевязать веревкой.

Старшая – чуть выше младшей, тоненькая, прямая. Блестящие, темные локоны ниспадают до середины груди, глаза – темные, бездонные колодцы, щеки и лоб – белый мрамор, губы – лепестки экзотического цветка. Одета в ветровку камуфляжного окраса и мешковатые, армейские брюки. Одежда велика ей. Рукава и низ брюк аккуратно подвернуты, за спиной объёмистый рюкзак. Что в нём? Трудно понять. Зато в правом кармане куртки девчонка держит плотный, увесистый предмет. Возможно, пистолет. Она сжимает предмет рукой и не сводит глубокого взгляда с Сильвестра, совершенно не обращая внимания на мать, которая щебечет без умолку. Странно! В этих местах всегда то пыль столбом подпирает небо, то грязный дождь льется на землю, а у этой девушки локоны и глаза блестят. Странно…

Сильвестр принял расслабленную позу, опустил автомат дулом вниз, прислушиваясь к сбивчивой речи Беловолосой.

– Та мы тута працуем. Вона дядя угля купил. Топить ему надо. Мерзнет он. Что стоишь? – Беловолосая дернула Сильвестра за рукав. – Открывай багажник-то. Стану мешки совать. А ты, Шуратка, помогай-ка!

Беловолосая кинулась к мешкам. Младшая девчонка устремилась было на помощь матери, но Сильвестр остановил её. Жест получился неловким, пришлось поднять автомат. Он заметил, как дернулась рука старшей девчонки. Она держит в кармане оружие, которым хорошо владеет, при необходимости сумеет быстро извлечь и не побоится применить по прямому назначению. Вестник не появлялся. Беловолосая быстро наполнила пару мешков. Пришлось «совать» их в багажник «тойоты». Ничего, он оставит их на обочине дороги. Пусть местные бездельники поживятся. Закрывая дверь багажника, Сильвестр ещё раз оглянулся на черный провал копанки, а темноволосая девчонка отследила его взгляд. Почему вдруг вспомнились слова Вестника о неуловимом снайпере? Но девчонка не дала додумать правильную мысль.

– Я вижу, как вы працуете. – голос её оказался звонким с едва заметной хрипотцой.

– Не надо беспокоиться, – тихо отозвался Сильвестр.

– А я и не беспокоюсь. Не о чем, – дерзко отозвалась она и добавила, обращаясь к Беловолосой: – Ты прикрылась бы. Для кого ляжки выставила?

– Хамка! У, шахтерский выблядок! – тявкнула в ответ Беловолосая.

Завязалась скучная перебранка. Применяя к дочери очень обидные эпитеты, Беловолосая неизменно обращалась к девушке по имени и называла её Вичкой. Никак не иначе. Девочка некрасиво кривила лицо, говорила быстро, сбивчиво, ругала свою мать, применяя в речи непереводимые на родной язык Сильвестра, короткие, хлесткие слова. Предложения состояли из однокоренных слов, но смысл речей был вполне ясен даже ему, иностранцу. Наверное, девочка хорошо училась в школе и знает толк в родном языке. Особенно часто она произносила вполне приличное и литературное слово «блуд». Сильвестр знал и его – Достоевского счел необходимым прочесть в подлиннике.

– Та кто ж вам позволил подглядывать? – сыпала в ответ дочери Беловолосая. – Та и какой же блуд, Вичка? Це ж деловая встреча. Бизнес. Твой батька денег не мае, приходится мне…

– Мама, мы грибочки сбиралы, – встряла младшая девочка. Губы её заметно дрожали. – Мы не прыглядывалы! Ни!

В доказательство своих слов девочка притащила из кустов большую, полупустую корзину.

Старшая не сводила с Сильвестра глаз, Беловолосой будто и не существовало. А та не умолкала, затопляя пространство потоками речей, общий смысл которых сводился к одному: в Пустополье, к отцу девочек, она возвращаться не намерена, а пока перекантуется у их бабушки в соседнем поселке, именуемом Лисичановкой.

Мамаша несколько раз пыталась обнять младшую девочку, но старшая отогнала мать пинком тяжелого ботинка. Новая мода у русских девиц: носить камуфляж и тяжелую армейскую обувь. Тяжелые, мужские ботинки на высокой шнуровке они называют берцами. Сильвестр не любил такую обувь. Возиться со шнурками – что может быть скучнее? Он носил короткие, мягкие сапожки. Один сапожник с Пражского града изготавливал их специально для него.

Но девушка! Вот она, русская гризетка! Эта не станет прятать пистолет за подвязкой чулка. О нет! Она держит оружие в кармане и как бы ни озлилась, не выпускает рукоять пистолета из ладони, но и не покажет, что вооружена до поры. Неужели надеется опередить его, Сильвестра? Нехорошо. Поднимется пальба, а неподалеку русские ковыряют землю. Мотор экскаватора ревет, но у девчонки может оказаться крупный калибр и без глушителя. На грохот сбегутся Пастухи. Прощай конфиденциальность!

Сильвестр прыгнул на водительское место, завел двигатель «тойоты».

Беловолосой удалось схватить младшую из девочек за руку. Мать потащила дочь в ту сторону, где грохотал экскаватор. Сесть в машину к Сильвестру Беловолосая не решилась, побоялась старшей дочери. Так и пошла на звук тарахтящего движка. Забавно. Зато девчонка подошла, постучала тонким пальчиком в стекло. Сильвестр приоткрыл дверь. Она стояла совсем рядом. Аромат духов «Тантейшн» оглушил его. Еще одна странность! Юная девушка, а запах взрослой зрелой обольстительницы. Нищенка из Пустополья пользуется недешевым парфюмом! Откуда у неё? Сильвестр поморщился под испытующим взглядом девчонки.

– Чо? Любимую вспомнил? Неужели и у тебя она есть?

Отчего так неприятно щекочет в носу? Чего он хочет? Убежать, спрятаться, похоронить себя на время в отвалах пустой породы? Бросить всё! Нет сил смотреть в эти глаза! А как же русская добросовестность? Нет, с волками жить – по волчьи выть. Так они говорят. Пусть будет по их правилам. Сильвестр пытливо уставился на девчонку.

– Я знаю, кто ты, – проговорила Вичка. – Ты – Сильвестр, наемник Лихоты. А там… – Она ткнула пальцем в сторону «дыры». – … там другой его наемник. В дыре вы прячете порошок. Вы дали порошок моей мачехе. Теперь она неделю будет чалиться в Лисичановке и… – девчонка на мгновение запнулась. – Но она не наркоманка. Нет! Ваш порошок она продаст. Купит себе пива, а детям тушенки. Она – хорошая женщина. Зато в Лисичановке половина из тех, кто не сбежал, – наркоманы.

Эх, глаза у девки! Шахтные тоннели! Затягивают. Опасны.

Сильвестр видел, как Вестник вылезал из копанки, видел черную пыль в складках его лица.

– Вот он пришел, – девчонка указала пальчиком себе за спину. – С пустыми руками. Потому что уголь ему не нужен. Потому что всё оставил под землей. Может быть…

– Только попробуй, – тихо ответил Сильвестр, посматривая на её правую руку.

Вестник подошел уже совсем близко, но он был безоружен.

– Не буду! – Девчонка оскалила белые зубки. – Та я ж только грыбочки сбырала.

Она подхватила брошенную сестрой корзину. Теперь Сильвестр видел обе её ладони. То же самое видел и Вестник. Он вопросительно глянул на командира, и Сильвестр отрицательно покачал головой, произнес одними губами:

– Не сейчас.

И ещё:

– Я сам.

Дождь сыпанул с новой силой. Девушка повернулась к ним спиной и молниеносно исчезла между стволами редколесья. Пропала, будто дождем смыло. Вестник прыгнул на пассажирское сиденье, нашарил на заднем оставленный по велению Беловолосой ствол.

– Догнать? – едва слышно просил он.

– Не надо, – отозвался Сильвестр. – Это та самая Пчелка…

– Кто?

– Разведчица Землекопов.

– Я слышал, Пчелка – снайпер.

– Да она от скуки, как тут говорят, на все руки мастерица. Опасная баба, но я не думал, что такая юная.

– Тогда ни к чему ей стариться, а?

– Согласен. Но ты за ней не ходи. В лесу тебе с ней не справиться.

«Здравствуй, Сашко!

Моя Александра Ивановна шлет тебе привет. Давно не писал. Прости. И сейчас по нужде пишу. Не по доброй воле. Ты тоже хорош. Куда пропал? Как дела с Еленой? Помирились чи нет? Шо там Москва? О Пустополье может быть короткий рассказ в двух вариантах. Или плохо или очень плохо.

Я обойдусь без длинных вводных. По-честному.

Сам сижу без работы, потому что шахта закрылась с самой весны. С той поры и не входил в клеть. Бригада моя разбежалась. Кто повесил на шею автомат, кто сбежал. Остальные живут по-крысиному, и я как все. Шныряем, ищем пропитание. На небо не смотрим. Всё больше под ноги. А там – асфальт утыкан минами. Не каждая разрывается. Криворукими сделаны потому что. Не только такое говно к нам прилетает. Дом учительницы Анны Мефодиевны (помнишь?) разрушен в одну ночь прямым попаданием ракеты. Сама-то Мефодиевна жива. Но что толку? Голь-нищета. Но мы её подкармливаем. Есть пока чем. Лазаем под землю на карачках. Копаем ржавыми совками. На головы сыплется порода. Говорю же – будто крысы. Какая там техника безопасности! Добытое сдаем Савве. Ты помнишь его? Думаю помнишь. Он-то на коне. Молодец!

В семье моей всё хорошо. Жена работящая. Имеет заработок в валюте. Я не жалюсь. Но! Мой тебе совет. Если надумаешь ещё раз жениться – крепко подумай и не бери за себя молодую. Я-то ошибся, но пятиться поздно. Двое детей и ещё Вичка. Куда их денешь?

Брат, я взмок тыкая пальцами по кнопкам. Потому теперь о главном. Слышу близко беду. Очко играет. Понимаешь? Не с теми моя баба связалась. А остановить её у меня нет полномочий. Добром такое дело кончиться не может. Если так случится, последняя просьба моя к тебе – мои дети. Петьке всего девять лет. В третий класс пойдет. Да и Шуратка недалеко от него ушла. Ну а Вичку ты знаешь. Я вас знакомил.

Брат, если дойдут до тебя плохие вести – помоги им хоть деньгами.

Давно тебя не видел. Не знаю, как и живешь. Но надеюсь – хорошо. Москва – богатый город. Если б не крайняя нужда – не стал бы и просить. А так – прошу. Не мог бы ты выслать мне хоть пятьсот гривен? А лучше семьсот. Надо поменять рулевой редуктор на “жигуле”.

Твой друг и брат Иван Половинка».

«Колесико» крутилось. Иван ждал. Ну, вот, он сделал всё возможное. Наконец в верхней части диалогового окна появилась обнадеживающая надпись: «Письмо успешно отправлено».

Иван поднялся, подошел к дивану. Дочь спала, подложив ладонь под щеку, прикрылась своей пропахшей порохом ветровкой. Пятнистая ткань оставляла открытыми гладкие девичьи ноги. Иван стянул через голову тельняшку, прикрыл их. В ответ Вичка улыбнулась ему, не размыкая век. Что же поделать? Девчонка воюет, а он – старый гусь – только клювом щелкает, да топорщит ощипанные крылья.

Когда дочка явилась домой, он накрыл вечерять и опять не удержался. Поллитровка ушла влегкую, за полчаса. Добрая доча не попрекнула, а тихо улеглась спать, сытая. Тогда Иван, по обыкновению, обыскал её вещи. Всё: и куртку, и рюкзак, и берцы. А как же! Вдруг да в ботинки упрятала? Доча наблюдала за ним сквозь завесу ресниц. Наблюдала да и уснула. И снова ни слова попрека. Она вообще ни разу на него не возмутилась, даже когда маленькая была. Даже когда Галку домой привел.

Иван зазвенел мелочью, зашелестел бумажками.

– Батя, у меня нет ни денег, ни оружия. Ты же знаешь, – сквозь сон проговорила Вичка.

Слава богу, проснулась!

– Знаю, – радостно отозвался Иван. – И не знаю тоже.

– Чего?

Он молчал, улыбаясь, и тогда она раскрыла глаза, уставилась на него.

– Батя! Я не заношу сюда оружие, если оно тебе треба. А что до денег…

– У меня есть, – быстро прервал её Иван.

– Та конечно! У тебя е. Пока не…

– Что?

Но она снова закрыла глаза и, казалось, уснула.

За окнами «тойоты» мелькал серо-желтый пейзаж. Осень в этих местах теплее весны. Дни ясные, будто весенние, утра сумеречные. Пройдет несколько недель, и северная зима накроет степь потоками ледяного дождя, смоет с последних чахлых листьев серую пыль, превратив её в черную жижу. А потом наступит зима. Вторая его зима в Пустополье. Почему-то вспомнились читанные в недавнем прошлом, хорошо изданные на бумаге письма солдата-немца[1]. Тот воевал где-то северней, был, кажется, корректировщиком артиллерийского огня во время Второй мировой войны. Смешно вспомнить, как менялось его настроение от одной военной зимы до другой. К чему эти воспоминания? В те времена вермахт шел к Москве.

Да и он, Сильвестр, разве воюет? Разве возможно назвать этот местечковый бардак войной? Еще одно их словцо. Местечко. Местечковый. Странный народ. Каждому – своё местечко и так навек. Нет, демократия не для них.

Мысли не мешали следить за дорогой. Свет фар скользил по глянцевой поверхности бескрайних луж, оглаживал бетонные бока строений, метался между бесконечными заборами. В ранний час движения на улицах Пустополья почти не было, однако Сильвестр не выключил дальний свет. А огромные, заполненные осенними дождями ямы! А последствия ночного обстрела! После прохода конвоя с продовольствием, на следующую же ночь, Киборг устроил фантастический фейерверк – закидал Пустополье минами. Требовалась немалая сноровка, чтобы вовремя заметить хвостовое оперение неразорвавшейся мины, торчащее из асфальта. Если оно попадет под колесо джипа – беды не миновать. Словом, обстоятельства требовали от водителя пристального внимания, но и время поджимало.

Большинство аборигенов страдали от патологической лени, но поднимались почему-то всегда рано, а после памятной встречи возле лесной копанки прошло уже более суток. Сильвестру был известен домашний адрес Беловолосой. Поздним вечером Киборг подтвердил важную информацию: и сама Беловолосая, и двое её младших детей находятся у родни, в Лисичановке. А это значит, что на пустопольской квартире должна быть – или не быть, кто предугадает военную судьбу? – лишь сама Виктория Половинка и её запойный отец, Иван.

Окраинные районы Пустополья, та их часть, что ещё не превратилась в зловонные руины, были застроены одноэтажными домишками. Улицы там широки и сплошь огорожены глухими заборами. Над заборами – шиферные крыши. За заборами – садики и грядки. В целом вполне приемлемо, но бедновато. Центр же Пустополья по странному местному обычаю целиком застроен трущобами.

Все окрестные городишки таковы: железобетонные параллелепипеды в три – пять этажей стоят рядами параллельно друг другу. Между домов – заросшие бурьяном дворы. Здесь улицы совсем уж плохи. Древний асфальт изрыт огромными, заполненными водой ямами, которые пересыхают в середине лета, а с началом осени снова заполняются водой. Дворовые проезды узки и местами густо заставлены транспортом жильцов – ни проехать, ни развернуться. Мины Киборга залетают и сюда, и тогда посреди выщербленного асфальта распускаются стальные цветы войны. Но аборигены не торопятся извлекать неразорвавшиеся мины из тротуаров. Закладывают меж железных соцветий хитрые кривые, смеются. Странно!..

Сильвестр припарковал «тойоту» на обочине одной из центральных улиц и прошел во двор пешком. Полосатая кошка шмыгнула у него из-под ног, скрылась в узком вентиляционном окошке домового подвала. Дом длинный, в пять подъездов и пять этажей. Соседние дома похожи на него, как единоутробные братья: такие же обшарпанные стены, такие же заваленные старым хламом балконы. В неопрятных дворах на веревках сушится постельное белье. Его полощет дождь. Угольная пыль садится на выцветший ситец, придавая ему сероватый оттенок.

Сильвестр быстро нашел нужный подъезд. Открыл железную, выкрашенную в странный, азиатский цвет ядовитой голубизны, дверь. В подъезде пахло пивом и мочой. Выщербленные цементные ступени вели на площадку первого этажа и далее – выше.

Сильвестр остановился перед первой ступенькой, прислушался. На втором этаже кто-то тихо переговаривался перед самой дверью. Надо торопиться. И он одним духом взлетел до третьего этажа, привалился спиной к обшарпанной стене, снова прислушался. Этажом ниже хлопнула дверь. Сильвестр достал из кармана и раскрыл небольшой самодельный нож. Но шаги неведомого жильца затихли на нижней площадке. Хлопнула, закрываясь, ядовито-синяя дверь.

Сильвестр продолжил подъем медленно, осторожно прикасаясь ладонью к перилам. Деревянная отделка перил давно истерлась в труху или была оторвана от сварной арматуры. Прикасаться к ним противно, неприятно топтать частые следы плевков на ступенях лестницы. Сильвестр начинал злиться. «Вихрь» пригрелся на положенном ему месте – под мышкой. Но сегодня он не хотел плеваться в противника крупным калибром. Дело следовало завершить по-тихому. А для этого сгодится и обоюдоострый нож, изготовленный местным мастером из стали хорошей закалки.

Сильвестр преодолел последний пролет. Вот она, квартира номер девятнадцать, пятый этаж. Ему удалось сохранить дыхание спокойным. Высоко забралась Беловолосая. Впрочем, сейчас за этой дверью её нет. Она в Лисичановке продает порошок или копает буряк, или белит хату матери. Жалкий, забитый и забытый зародыш жалости шевельнулся под желудком. Наверное, так чувствует себя женщина в начальный период беременности. Трепетание крылышек быстро затихло. Он стоял перед дверью в жилище Половинок. Ударил в дверь подошвой ботинка один раз, второй, третий.

Мужик навалился на него внезапно и, получив адекватный отпор, отлетел к стене. Межкомнатная перегородка содрогнулась. По ту сторону её, в комнате, что-то с грохотом сорвалось со стены. Кто-то завозился, зашлепал босыми ногами по полу. Кто-то застучал по батарее, снизу послышались глухие вопли:

– Эй, Половинка! Угомонись! – визжал пронзительный женский голос.

Сильвестр приложил палец к губам:

– Надо по-тихому, иначе…

– По-тихому не буде, – сказал противник, обдавая Сильвестра смрадом дешевого алкоголя.

– Мне нужна Виктория Половинка. Пчелка. Ты мне не нужен. Иди отдыхать.

В ответ жилец квартиры номер девятнадцать непристойно выругался, за что и получил нового нагоняя. Однако на этот раз ему удалось устоять на ногах. Подернутые недельным опьянением, глаза его прояснились, в них появилось знакомое уже Сильвестру, свойственное местному населению волчье выражение. Что ж, его противник намерен драться.

– Быть по сему! – проговорил Сильвестр.

– Та да, закордонна мразь! – был ответ.

Теперь Сильвестр мог рассмотреть противника. Грузный, сутулый, с беспокойным взглядом, его противник, тем не менее твёрдо стоял на ногах. Устрашающая рожа заросла недельной щетиной, рот оскалился двумя рядами железных зубов, под выпуклым животом болтались вытянутые на коленях, линялые портки. Он заполнял собой почти всё пространство крошечной прихожей. Кроме него, здесь нашли себе местечко узкий шкаф, вешалка и подставка для обуви под ней. И всё бы ничего, и нашлось бы где развернуться, если б не высокая, плотно спаянная куча хлама в углу: коробки, пакеты, связки журналов.

Сильвестр с изумлением покосился на красочные обложки: «Космополитен», «Эсквайр», «Вог». Чудеса! Они читают глянец! Сильвестр со стыдом припомнил соитие с Беловолосой. Спонтанное и стремительное, она оставило по себе ощущение неприятной, оскорбительной нечистоты. Воспоминание о её крупном, неповоротливом, голодном теле, о странном обычае употреблять бранные слова даже в минуты интимной близости, о чугунных, не по-женски тяжелых объятиях вызвали у него желание немедленно покинуть полутемную прихожую. Но добросовестность!

Нанимаясь на эту работу, Сильвестр не сомневался в собственной резистентности к ментальным импульсам чуждого ему народа. Доводить начатое до конца, ставить однозначно трактуемые цели, не отвлекаться на второстепенные задачи, не подменять реалии бесплодными фантазиями, не поддаваться лени, не заменять здравый смысл излишней чувствительностью, желая оправдать собственную недееспособность, не лезть на рожон – чего, казалось бы, проще? И вот он стоит на давно не мытом полу, в захламленной прихожей пустопольской трущобы и борется с неизведанным доселе желанием войти на такую же грязную, захламленную кухню, найти в переполненной мойке емкость почище, наполнить её прозрачной, обжигающей влагой, опустошить и…

– Поговорим? – предложил хозяин квартиры.

– О чем? – быстро отозвался Сильвестр.

– Водки? – вопросом на вопрос ответил хозяин.

Несколько невыразимо коротких мгновений потребовались Сильвестру на преодоление растерянности. Хозяин квартиры напал первым, ударил отработанным ударом в горло и промахнулся. Сильвестр ушел от удара и в прыжке задел хозяина дома по колену. Тот охнул и не только устоял. Он кинулся в атаку. Сильвестр уходил от ударов, совершая затейливые пируэты. Сейчас их схватка походила на сложный обрядовый танец, который мог бы длиться вечно. Но Иван начал уставать.

Нет, всё же Беловолосая плохая хозяйка. Жилище завалено хламом, самой нет дома даже ранним утром, мужа не уважает, плохо думает о нём, и потому он стал таким вот обрюзгшим, бестолково молотящим кулаками в стены собственного дома неудачником.

Не прошло и пары минут, как Сильвестр понял – он имеет дело с отъявленным уличным бойцом. Обычным драчуном-забиякой и не более того. Казалось, будто удары Сильвестра обладают чудодейственным свойством уменьшать массу тела. Грузный Иван Половинка порхал от стены к стене, сокрушая убогую обстановку. Каждое новое движение Сильвестра оставляло на теле Ивана очередную рану, в то время как сам нападавший оставался невредим. Совершая свой первый полет, хозяин квартиры задел головой низко свисающий, зажженный абажур и теперь тот раскачивался, орошая грязные обои, барахло, Сильвестра и его противника беспокойными тенями. И без того грязная майка хозяина квартиры разукрасилась алыми пятнами. Сильвестр ранил его несколько раз ножом, но все раны были всего лишь порезами, неглубокими и неопасными. Ивану пока удавалось избегать колющих ударов, а боли от порезов он, казалось, вовсе не чувствовал. Прибегая к однообразным приемам, Иван всё время пытался поразить противника в горло. Поразить наверняка или уж, как минимум, не пустить дальше прихожей, потянуть время.

Исход схватки был вполне предсказуем. Сильвестр нанес удар по самому выпуклому и уязвимому месту на теле Ивана – животу – и промахнулся. Противник ушел влево и, воспользовавшись случаем, извлек из груды хлама в углу длинный, узкий металлический предмет – заточку, слишком длинную для ближнего боя. Он вытащил его из-под связки журналов, зная наверняка её положение среди коробок и пакетов. О, Иван Половинка, бывший глава бригады проходчиков не так-то прост! Вид остро отточенного куска железа стал хорошей мотивацией для завершения схватки. Сильвестр сорвал со стены вешалку и ударил ею по голове противника, одновременно прижимая острый кусок арматуры подошвой к полу. В результате недолгой борьбы с теряющим силы противником, Сильвестр оказался сидящим у того на груди. Левую руку его пригвоздил к полу всё той же заточкой, правую прижал к боку коленом. Надо заканчивать дело.

– Налей водки, – внезапно попросил Иван.

Помутившийся его взгляд был устремлен куда-то в пространство мимо Сильвестра. Тот много слышал о муже Беловолосой. В Пустополье об Иване отзывались уважительно и… жалели. Жалели, как человека отжившего своё, но опустившегося и бесполезного даже для родной семьи. Местное население склонно к абстрактной жалости.

Сильвестр улыбнулся собственной, внезапно пришедшей на ум шутке.

– От Ивана Половинки осталась одна лишь половинка, – тихо сказал он.

– Ух ты! – оскалился Половинка. – Речистай пидорок. А модный какой!.. Почем значки покупал? Еврами платил чи нашими гривнами?

У бывшего проходчика ещё достало сил ехидничать над своим убийцей, нацепившем на куртку множество значков – наград за победы в европейских стрелковых турнирах.

Иван прижал подбородок к груди, верно угадывая намерения врага, пряча шею. Он беспокойно водил заплывшими глазами из стороны в сторону, словно прислушиваясь к чему-то. Ждал помощи?.. Пытался выиграть время?..

Из тесной прихожей внутрь квартиры вели две двери. Одна из них была приоткрыта. Сильвестр видел угол белой эмалированной плиты. Другая дверь, плотно прикрытая, видимо, вела в комнату. В ярко освещенной щели под нею, метнулась быстрая тень.

– Эй, девушка! Вичка! – позвал Сильвестр.

Иван дернулся и открыл шею. Сильвестр тут же махнул лезвием по щетинистой, стареющей коже. Быстро, точно, наверняка. Отпрянул, не стал смотреть, как замызганная майка окрашивается алым.

– Умереть ничего, если выпить немного…[2] – прохрипел Иван.

Сильвестр кинулся в комнату. Она, конечно, совсем недавно была здесь. Аромат «Тантейшн» ни с чем не возможно спутать. Но куда делась? Не выпорхнула же с пятого этажа? Сильвестр быстро оглядел комнату. Такую меблировку, или даже древнее, ему доводилось видеть очень давно, во время службы на Кубе. Ах, вот она!

Из-за запыленного стекла серванта на него смотрели внимательные глаза. Лицо, обрамленное причудливыми косичками. На груди, на белом фартуке, подобно цветкам ириса лиловеют банты. Это она, Виктория Половинка – самый отважный из бойцов бригады Землекопов. Присвоить фотографию – дело пары секунд, а потом – к окну. Что там? Действительно, пятый этаж, но дневной свет едва пробивается в комнату сквозь густую крону старого бука. Огромное дерево переросло пятиэтажную трущобу, разошлось вширь, распростерло необъятную крону. Сучья, обращенные к дому, частично обрублены и густо покрыты волчками. Все, кроме одного. На этом, единственном суку молодая поросль была обрезана. Сильвестр примерился. Если встать на балюстраду балкона, оттолкнуться, то, при известной ловкости, вполне можно допрыгнуть до этого самого сука. Наверное, девчонка так и поступила.

– Сильвестр! Здесь Киборг! – прохрипела рация на его плече.

Этажом ниже со стуком распахнулось окно, чей-то заспанный голос спросил:

– Хто-хто? Киборг тута? Ах ты, образина бандитская! Вася! Пастухи тута! Я грю на крыше Пастухи! А-а-а-а!..

Киборг, словно почуяв неладное, благоразумно утих.

Пришлось срочно покидать балкон и квартиру семейства Половинок. Он ещё не успел выскочить из подъезда, когда рация на его снова плече ожила.

– Сильвестр! Здесь Киборг! Выйди на связь!

– Киборг! Я – Сильвестр! Слушаю. Что случилось? – Он говорил, быстро сбегая по лестнице. Межэтажные площадки мелькали одна за другой. Четвертая, третья, вторая…

– Обстрел!.. – голос Киборга канул в треске помех.

– Киборг! Тебя вызывает Сильвестр! – пришлось приостановиться на площадке между вторым и первым этажом.

– …Нападение на объект ноль-один! Повреждена передняя подвеска! Мы застряли в поле! Окружены Землекопами! Нужна помощь!.. – Голос Киборга прорывался через треск помех.

– Объект не бросать! – Не помня себя, Сильвестр заговорил на английском языке. – Держать оборону!

На раздумья пара минут. В отряде Пастухов кроме него самого и Вестника есть ещё только один человек, способный взять на себя офицерские функции. И этот человек сейчас в затруднительном положении, окруженный врагами, обремененный той самой пусковой установкой, которая предназначалась для продажи Землекопам.

– Сильвестр вызывает Вестника!

Ответ последовал немедленно:

– Вестник на связи. Но я в квадрате зет сорок восемь.

Всё понятно. Вестник выводит конвой на обратный путь. Двумя этажами выше хлопнула дверь, вниз по лестнице загрохотали быстрые шаги. Кто-то приговаривал, не переставая, с частым придыханием:

– Проклятые Пастухи!.. Пастухи тута… Проклятые Пастухи…

Сильвестр явственно услышал характерный щелчок. Некто, страстно ненавидящий Пастухов, снял оружие с предохранителя. Нет, открывать стрельбу здесь и сейчас Сильвестр не собирался. Последние, выщербленные ступеньки, синяя дверь, влажный полисадник, лабиринты мокнущего под осенним дождичком белья, обочина улицы, ключ в замке зажигания. Ходу!

– Они в зеленке. Рассыпались в цепь, – голосом Матадора проговорила рация. – Короткими очередями, Пчелка!.. Внимательно! Конец связи!..

Конец связи! Какая там связь, когда Стас сидит прямо под ней, под броней бэтээра? Стоит только открыть люк, и она увидит его рядом с водителем или за рычагами управления. Но люк на ходу открывать нельзя. Случись чего, она успеет соскочить, или её отбросит в сторону взрывной волной. А там уж как повезет. Может, всё и обойдется. Куда хуже завалиться под «броню» и там сгореть.

Но Вике сейчас не хочется думать о плохом. Ей хочется думать о доме. Ей надо как можно скорее попасть домой! А для этого надо выжить здесь и сейчас. Сегодняшняя миссия бригады Землекопов должна быть завершена.

Вика попыталась остановить взглядом плывущую по правой обочине дороги полосу «зеленки». «Зеленка»! Одно название! Какая там зелень, когда листья облетели еще осенью и успели истлеть под снегом. А теперь и снега не стало. По серо-рыжему фону тут и там разбросаны белые лоскуты, и те скоро истают под ударами апрельского солнца. Но пока земля промерзла, тверда, свежих следов не держит.

С минувшей осени вся изгажена гусеницами бронированных машин. И прошлую весну не пахали, и в этом году на поле пахарю делать нечего, если хочет остаться жив. Бывшая пахота начинена неразорвавшимся железом. Какие она может дать всходы?

Сама «зеленка» – частокол голых стволов. В беспорядочном переплетении ветвей, конечно, можно укрыться, имея соответствующую сноровку. И враг такую сноровку имеет. Бог знает, где они прячутся! Неужто можно успеть за полтора суток нарыть столько щелей в неоттаявшей земле? Палят бог весть откуда. Пули визжат и стучат по броне, пролетают над головой.

Вика не боится их. Она полулежит на броне, её «кикимора» сливается с камуфляжной окраской бэтээра. На большой скорости её очень трудно рассмотреть из «зеленки». А она чует врага, время от времени поднимает приклад к плечу, отвечает «зеленке» одиночными выстрелами или короткими очередями. Случается – срежет веточку у дерева. Случается – отнимет жизнь у врага. Под броней Стас давит на газ. БТР движется быстро, замедляясь на ухабах и разгоняясь на гладких участках трассы до восьмидесяти километров в час.

Справа проплывает ярко раскрашенная будка. В мирное время здесь останавливался общественный транспорт, следующий из областного центра через Лисичановку в Пустополье. Сейчас площадка вокруг остановки обложена железобетонными блоками в три – пять рядов в высоту. За таким периметром, если придется, можно долго держать оборону. Но сейчас периметр пуст. Остановка – на ничейной земле. Здесь сражаться пока не с кем.

Дорога вырывается в открытое поле. Впереди дорожный знак – черные буквы на белом фоне: «Лисичановка». Если удастся благополучно миновать полуразрушенное село и совершить быстрый марш в пятнадцать километров по голому полю, то они окажутся в Пустополье, въедут в городок через свой блок-пост, с северной, безопасной окраины.

Передний люк открывается. Из отверстия высовывается до смешного круглая в защитной каске голова Стаса.

– Нам надо залить горючее, – говорит он. – Я вызываю Индейца, но он не отвечает. Будь внимательней.

Вика не слышит его голоса. Она смотрит в лицо Стаса. Разбирает слова по артикуляции. Их командир никогда не надевает балаклавы.

Лисичановка. В нос лезет запах нечистот. Тополя вдоль дороги все до одного изранены, кроны и стволы посечены осколками. Мимо проплывают искореженные заборы и проваленные крыши. Целых домов немного. Жители сбились по нескольку семей, ютятся. А кому не хватило жилой площади – сидят по погребам. Но сейчас, когда под охраной бригады Землекопов в село вкатилась фура с гуманитарной помощью, невзрачные тени стали появляться из-за заборов.

Вика смотрит на них через прицел, не снимая пальца со спускового крючка. Круглая голова Стаса исчезает, люк захлопывается. БТР резко притормаживает, движется медленно, словно ощупывая перед собой дорогу бледными лучами фар. Оба, и водила в прорези переднего люка, и Даниил Косолапов – позывной Терапевт, – сидя на броне по другую сторону от ствола пушки, неотрывно смотрят на дорожное полотно. Следом чадит выхлопом, порыкивая при переходе на нижнюю передачу, фура с продовольствием. Наконец Вика замечает пятнистую «Ниву» с пустым кузовом. Кабина джихадмобиля тоже пуста. Действительно, где же Индеец и Чулок? Вика всё время слышит голос Стаса:

– Чулок вызывает Матадор. Индеец вызывает Матадор.

– Индеец на связи, – отзывается рация. – Вижу вас. Дорога чиста.

– Чулок вызывает Матадор, – настаивает Стас.

– Индеец на связи. Чулок поотстал. Шакалит по огородам. На дороге чисто. Выхожу к вам.

Но вот из голых кустов акации выламывается Индеец. Вика смотрит на него в перекрестье прицела. Терапевт соскакивает с брони. Позади надсадно ахают тормоза фуры. БТР останавливается. Приехали.

Вика осматривает обочины. На броне лучше, чем внизу, на земле. Тут и там груды искореженного, горелого железа. «Двухсотых» жители Лисичановки прикрыли, чем Бог послал. Запах жженой резины и горелого мяса невыносим. Вика сглатывает горький ком. Несколько сутулых теней ковыряются в утробе недогоревшей «газели». Население Лисичановки стекается к фуре. Смурной водила выпрыгивает из кабины, ухватив за ремень, вытягивает наружу автомат, бредет к задней двери. Слышатся сдавленные причитания, плач.

Индеец, с видом нарочитой рассеянности оглядываясь по сторонам, подгребает ближе к ним. Ложе автомата покоится в его левой ладони. Правая накрыла затвор и спусковой механизм. Автомат Индейца – обычный АК. Но приклад! Приклад новейший, телескопический, затыльник регулируется по длине и высоте. Недешевая вещь. Ему цена – не меньше десяти тысяч. А про прицел и говорить нечего. Такая шняга стоит целое состояние.

Индеец экипирован лучше любого в бригаде и более других беспечен. Стас не любит его, непонятно почему, и терпит. Вот и сейчас командир в бешенстве. Румяные губы его вытягиваются в тонкую линию. Ах, если бы его синие очи не закрывали темные стекла! Наверное, тогда камуфляж Индейца уж задымился бы.

– Вы – мертвецы! – рычит командир. – Просто ходячие трупы! Ты – зомби, Индеец! Сколько раз я говорил вам: залогом живучести является строгое соблюдение воинской дисциплины! Не гулять по одному!

– Так мы ж на своей земле! – мямлит тот.

Тяжелый, крупный человек, он кажется беспомощным ребенком перед командиром бригады Землекопов.

– Твоя земля – микрорайон Выхино в Москве. А это – Лисичановка, и я не хочу ехать к твоей матери в Выхино, чтобы рассказывать ей, как ты погиб! Ты, парень, ещё не просох после субботних поминок, а уже снова готов напороться на заточку!

Командир прав. В прошлую прогулку по окрестностям Лисичановки они нашли своего бойца. Вернее, его труп. Пастухи не стали тратить на него боекопмлект. Проткнули десяток раз заточкой и бросили в лесополосе. Лисицы объели парню лицо. Парень родом из Лисичановки, но нехороший. Ходили слухи, будто приторговывает местной разновидностью наркоты – «зубным порошком». У Землекопов железная дисциплина: если курить, только табак. Выпивка – на большие праздники или поминки и то в меру. Но этот, заблудший мертвец, как же его звали?..

– Вепрь чи Кочет? – Вика в сомнении уставилась на Стаса.

– Вот, послушай Пчелку! – оживился тот. – На обоих – и на Вепря, и на Кочета, – враг не потратил ни одного патрона. Их просто закололи, как поросят. Но из скотины делают колбасу. А из таких, как ты, – корм для местных лисиц!

– Да. Кто-то из Пастухов совсем ополоумел. Хоть бы Киборг дал ему ножик. Можно ведь просто, – Индеец проводит себя ребром ладони по горлу. – Вжик – и пузо в крови.

Стас начинает снова, в который уже раз, излагать порядок движения разведывательной группы. В самый разгар воспитательной процедуры из-за забора вылезает второй «мертвец» – Чулок. Чулок совсем не москвич, хотя в «первопрестольной-белокаменной-нерезиновой» кого только не найдешь. Наверное, и таких вот чернооких, огненногривых, до бровей заросших бородами, хоть пруд пруди. Впрочем, Вике в Москве так и не довелось побывать. Крестный звал, но как-то не сложилось.

– Да я же только… – ноет Индеец.

– Не ходить по одному! Я тебе в сотый раз повторяю, Роман! – твердит Стас. – Вернемся на базу – устрою внеочередной тренинг.

– Какой тренинг, генацвале? – хмуро возмущается Чулок. – Мне до бабы надо. Сам знаешь. Без бабы я не человек.

– Не отпущу.

– В субботу.

– В субботу утром, как обычно, футбольный матч. Выигравшая команда идет в увольнение. Проигравшая – занимается чисткой снаряжения.

На голос командира потихоньку с «брони» и из-под неё собирается народ. С трассы подтянулась бригадная БМП.

Вика отошла в сторону. Ей любопытно: что ищут лисичанцы на трупе обгоревшей «газели»?

«Газель» тушили. Огонь не смог добраться до бензобака. Среди обуглившихся обломков кузова россыпью валялись консервные банки с разноцветными этикетками и синие, оплавившиеся пакеты – гуманитарная помощь. Несколько лисичанцев – старики да старухи – ковырялись в этом, по нынешним временам, драгоценном хламе. Один мужичок помоложе раскидывал вилами тлеющие головешки.

– Дьявола им в душу, – бормотал мужичок с вилами. – Горе-поджигатели. Подзапалили да и разбеглись ровно крысы. И толку не имают, что тож еда! Писча! Сами голодуют и нас жратвы залишають. Как набежали – мы хотели ж отбиця. Дак они троих положили.

Мужик шмыгнул носом. Глаза его увлажнились.

– Кто поджег? – спросила Вика.

– Та кто ж! – был ответ. – Таки ж бандиты як ви. Тольки без билих повязок.

– Ни! – возразил другой лисичанец. – Я бачив одного бандита. Приличный. На мотоциклетке импортной. Та вона його товарыщи.

Он махнул в сторону заборов, туда, где за частыми стволами тополей темнела лента истертого, источенного корнями вездесущих сорняков, тротуара. Там шныряли какие-то личности.

Вика насторожилась и даже сняла автомат с предохранителя. Яночку она заметила сразу. Именно вокруг неё крутился мерзкий типчик – то ли Колян, то ли Толян. Прибилась к бабе рвань, платяная вша, вцепилась жвалами, не отпускает. И кликуха у него отстойная – Волынка. И нудит он, и клянчит, и жалуется, и лезет повсюду, и язвит, как вредное насекомое. Откуда взялся – никто не знает. Почему ему Пустополье так глянулось? На шахту нынче не наняться. Другой работы нет. Зачем он здесь?

На сморщенном лице Волынки застыло свойственное ему, плаксивое выражение. Узрев Даниила, он забежал за придорожный столб и теперь выглядывал оттуда, шевеля неопрятными усами. Яночка крупная, на голову выше Вики, дородная, не первой молодости женщина, пыталась делать вид, будто не замечает бойцов бригады Землекопов – поджимала губы, отворачивалась, пряча досаду, но не уходила. Наверное, так же, как многие в Лисичановке, просто голодна и вот явилась посмотреть, чем можно поживиться от гуманитарных щедрот.

Яночка исподволь и с тоской в глазах рассматривала Даньку. Они прожили вместе, ежедневно ссорясь и жестоко ревнуя друг друга, не менее полутора лет. Яночка стеснялась и гнушалась своей неуместной любви. Терапевт злился. Как-никак он доктор – дипломированный специалист, а она – простая продавщица из продуктового ларька. Родители Даньки отвергли Яночку, называли пролазой, обвиняли чуть ли не в колдовстве. Действительно, странно, как ей удалось окрутить мужика – не дурака, не урода, с высшим образованием да на десяток лет моложе себя?

С началом войны Яночка и Данька отдалились друг от друга. А потом, когда война грянула по-настоящему, в Пустополье прибыл Стас и взял Даньку на короткий поводок – они вовсе разошлись.

Вот и теперь Терапевт стоял, переминаясь с ноги на ногу, на Яночку вовсе не смотрел. В зеркальных стеклах его очков отражалась только скукоженная рожица Волынки.

– Если станешь бить, пожалуюсь Станиславу, – загудел Волынка. – Вам, военным, нас, мирных бить не положено. Ты присягу давал, Данька! За нарушение присяги полагается расстрел на месте.

– Ты с ним спишь, что ли? – Терапевт метко сплюнул на истертую обувку Волынки. – Ну и как? Счастливо?

Он по-прежнему не смотрел на Яночку и напрасно.

– Та не с тобой же спать, сынок, – огрызнулась та. – Приблудился приживал перехожий, попользовался женщиной и сдриснул. Ясное дело – молодой.

– Я не сдриснул, а абстрагировался, – пояснил Терапевт. – Увеличил дистанцию. Потому что война…

– Да оставь ты его, Яна! – снова загудел Волынка. – Дожила до седых мудей, а ума нету! Я ж тебе говорил: дура ты! Зачем с молодым снастаешься? Пусть он и доктор, а толку-то шо? Ни совести, ни заработков!

Терапевт дернулся. Железо на его портупее звякнуло. Хирургические инструменты – зажимы разных модификаций и типоразмеров, ампутационный нож, скальпели, тракар – крепились на ременной портупее и позвякивали при каждом движении и сияли даже в пасмурную погоду.

– У тебя, шо ли, заработки? Где працуешь, кровосос невеликий? – зашипел он. – При бабе, штатный коханчик?.. Седые муди?..

Нижняя челюсть Косолапова ходила ходуном.

– Оставь его, Волынка! – сморщилась Яночка. – Не отвечай ему!

– Та за якие такие седые мудя он толкует? – не отставал Терапевт. – Шо вин знае? Шо бачив? Убью!

– Не убьешь! – Волынка завертелся, прикрывая голову руками, будто решил, что будет убит именно ударом по черепу.

– Та он к вам же в бригаду нанялся, – бросила Яночка. – Теперь такой же, как ты. Сам убийца.

Она, не попрощавшись, двинулась прочь по выщербленному асфальту тротуара. Волынка подался было следом, но далеко не ушел. Нет, Терапевт не стал бить его по голове. Саданул прикладом между лопаток, вышиб с асфальта в колючие кусты и там затоптал бы, если б не Вика.

– Оставь! Не надо! – Она ухватила Данилу за запястье.

– Та он хороший парень! – Яночка обернулась. Шагов с двадцати она на всю улицу выкрикивала похвалы бывшему любовнику. – Он тебе сгодится, Виктория! Тем более с мамкой его ладить больше не придется. Разнесло бомбой мою тещу! В хлам! В пыль!..

Яночка, по обыкновению, была нетрезва. Вика заволновалась, глянула в сторону БТР. Не слышит ли криков шальной бабы Стас? Впрочем, командир Землекопов не станет связываться с продавщицей из продовольственного ларька. Зачем она ему?

Волынка вывернулся из-под ног Терапевта и утек следом за Яночкой, а Вика вернулась к разгромленной «газели». Лисичанцы, подобно помойным котам, всё ещё копались в обгорелом мусоре, совсем недавно бывшим вполне пригодным к употреблению добром. Часть из них уже подалась ко вновь прибывшей фуре. Эти выстроились в покорную очередь. Иные продолжали ковыряться в теплом пепле.

Мужичонка с вилами мельком глянул на оружие, окинул взглядом саму Вику, на мгновение задержав недружелюбный взгляд на её темной косе, вольно змеившейся из-под края балаклавы.

– Нет того, чтобы ныне дивчата шелковы платья носили. Экая на тебе хламида!

Вика, левой рукой придерживая приклад автомата, правую подала старухе. Та ловко карабкалась наружу из руин «газели». Бабка приняла помощь, крепко вцепилась в рукавицу, не выпуская, однако, из рук тяжелую клетчатую сумку.

– Что набрала, бабка? – спросила Вика.

– Сардинки, масло постное, – отвечала старуха. – Картошка есть. Пожарим. Будем живы.

Наконец она встала на твердую землю. Сумку примостила между ног, сжала лодыжками, будто опасаясь за вновь обретенную добычу. Левую руку она держала в кармане пальтеца, словно оберегала кисть. Неужели тоже ранена? Вике не хотелось расспрашивать, а старухе хотелось уйти, но она почему-то не решалась, настороженно посматривая то на викино оружие, то на её переносье, остававшееся открытым в прорези балаклавы. Смотрела пристально, непрестанно сжимая и разжимая дряблую, покрытую старческими пятнами кисть правой руки. Сильно заношенную шапчонку-пирожок из некогда дорогого меха она обмотала шалью, из-за чего голова её казалась неестественно большой. Швы на стареньком, драповом пальто местами разошлись, пряди ватина выбились наружу. И лицо старухи, и её одежду, и обувь покрывали пятна копоти. От неё разило давно не мытым телом, солярой и перегаром. Вика поморщилась.

– Нет ли водки? – жалобно спросила старуха. – Порой бывает так страшно… Но выпьешь, и оно вроде ничего…

– Вы кто? – спросила Вика. – Откуда здесь эта «газель»? Зачем её подожгли? Кто её тушил? Кто стрелял в вас?

– Я?.. Зачем?.. – Старуха сначала оторопела, а потом принялась оправдываться. – Паспорт вот не прихватила. Анна Исаковна я, Косьяненко. Учительница. Бывшая. Русский язык и литература. Сейчас на пенсии. Внук в… С вашими он. А сын…

Лицо её дрогнуло.

Легкий удар в плечо. Вика обернулась. Терапевт протянул ей початую бутыль «Джим Бимма». Нацепил на нос зеркальные очки – весеннее солнышко жестоко, если зрачки неправильно реагируют на свет. Зато рука тверда.

– На. Стас увидит – отправит на губу, – буркнул Терапевт. – Пусть лучше они порадуются.

– Рука тверда и танки наши быстры, – проговорила Вика, забирая бутылку и, обернувшись к учительнице, добавила: – Пойдем, бабуля. Мы тебя проводим.

Она выдернула у старухи из-под ног сумку с провизией, сунула в неё подарок Терапевта. Старуха засеменила впереди. Непрестанно оборачиваясь, с настороженным интересом заглядывая Вике в лицо, она поведала об обстоятельствах гибели старшего сына. Вика в одной руке тащила клетчатую сумку, на сгибе другой покоился автомат. Терапевт шлепал следом. Этот всегда держит оружие наготове. Малейшее сомнение – начнет шмалять за милую душу, не выясняя – кто, откуда, зачем и почему возник на его пути. Бабка тарахтела без умолку:

– А за «газель» могу сказать так. С южной окраины приходит человек. Часто. Большой начальник. Свита у него… Между собой то на английском языке общаются, то на немецком. Бойко так чешут. Но сам начальник и по-русски хорошо говорит. А вот по-украински – не очень. Напрягается. Имя у него странное. И вроде наше, в Святцах такое есть. Но как-то у нас не принято так крестить младенцев. Да и какие нынче младенцы!.. А в этот раз они гуманитарку пригнали. А потом между собой ссориться начали. Бог весть из-за чего! Вот «газель» и загорелась. Да и люди…

Старуха сморгнула слезы.

– Та как зовут-то благодетеля, бабуля? – встрял Терапевт.

– Сильвестр, кажется.

– Красивый человек, большой, щедрый, косая сажень в плечах? – уточнила Вика.

– Да. Красивый. Точно!

– Шо, понравился, бабуля? На молодых пацанов потянуло? – осклабился Терапевт.

– Да он и не молодой. Старше вас, но младше меня. Вам, думаю, обоим в отцы сгодится.

– Сгодится… – угрюмо подтвердила Вика.

Она заметила знакомую, четырехскатную крышу. Папка называл этот дом «образцом молдавской архитектуры». Здесь проживало семейство Середенко – мачехина семья. Вика подошла вплотную к забору, поставила сумку на землю, поднялась на цыпочки. Эх, высока ограда, ничего не видно!

– Погоди! – Терапевт ударил ногой в калитку.

Сварной профиль, листы профнастила – настоящий музыкальный инструмент. Звонко поет и под градом осколков, и под ударами солдатского башмака.

– Погоди! Ты напугаешь их! – рыкнула Вика.

– Да шо там! – Терапевт налег плечом, калитка распахнулась, оба отскочили в сторону. Анна Исаковна схватила сумку у Вики из-под ног, завертела головой в поисках подходящего укрытия.

Вика не стала проходить в глубь двора, остановилась неподалеку от калитки, прижала к лицу оптический прицел, чтобы получше рассмотреть двор семьи Середенко. Вроде бы всё в порядке: дверь погреба заперта на висячий замок. Возле дверей в сени – стопка пустых, оцинкованных ведер. Остекление веранды цело. На корявой обнаженной кроне яблони никаких посторонних предметов. Двор перепахан ещё с осени. Черная, бугристая грязь как смерзлась в глубокие борозды, так и не оттаяла ещё…

Что-то розовеет посреди двора? Вика сделала шаг вперед, навела тубус прицела на странный предмет и… потеряла дыхание. Посреди давно опустевшего, грязного двора валялась длинноногое субтильное тельце в розовом, пышном наряде – кукла Барби. Вика сама купила её прошлым летом. Тогда же были приобретены и богатый гардероб из дюжины платьев, и мебель из белой, фигурной пластмассы. Всё это богатство Вика преподнесла в подарок младшей сестренке Шуратке на день рождения. Заплатила тогда за подарок все наличные деньги. Батька ругался, но недолго, а Галка…

Слезы брызнули из глаз. Предательские слезы.

– Шо? – В голосе Терапевта слышалось недоумение. – Та там нету никого! Дом порожний.

Он бодро обежал подворье. Мерзлая земля зазвенела под подошвами тяжелых ботинок. Попытался открыть дверь на веранду – крашенная голубой краской дверная ручка осталась в его ладони, дверь оказалась запертой. Остекление веранды печально задребезжало.

– Я полгода не была дома, – Вика опустила ствол к земле. – Шесть месяцев…

– Так забувай! Хто ж тебе не пускае?

Терапевт повернулся к ней, и Вика увидела своё залитое слезами лицо в зеркальных стеклах его очков. Куда спрятаться? Бежать к БТР? Но как же оставить старуху? Вот она, вошла во двор, смотрит на нее, пряча за нарочитым почтением жалость.

– Ты знаешь Середенок? – спросила старуха. – Риту, Галю Половинку и её детей?

– Галка – жена её батьки, – пояснил Терапевт. – И то правда, где ж они поховалыся? Чи в Пустополье сдриснули?

– Тут мамки твоей родня живет? – наконец решилась спросить старуха.

– Нет.

– Мачехи?

– Не, Анна Исаковна. Тут живет бабушка моих брата и сестры. Маргарита Федоровна Середенко. Вы же её знаете. Видели, наверное, Сашеньку и Петю. Это мои брат и сестра. Но сейчас никого нет. Наверное, они в Пустополье.

Вика, отобрав у бабки сумку, решительным шагом направилась к калитке. Анна Исаковна подхватилась, заспешила следом, бормоча угодливые похвалы Шуратке и Петру. Вика не слушала её, шмыгала носом, стараясь изгнать непрошеные воспоминания об отце. Терапевт шумно дышал сзади над ухом. Оборачиваясь, Вика снова и снова видела свои отражения с зеркальных стеклах его очков. Она сдернула и сунула за портупею балаклаву. Непрошеные, подлые слезы, оставляли влажные дорожки на щеках. Срамота!

Так, по обочине грязной, изувеченной гусеницами улицы они добрались до скособоченного, побитого осколками забора. За листами профнастила пряталась почти целая хатка. Залетная мина повредила сени, взрывной волной выбило стекла из окон, а в остальном – ничего, жить можно. Повезло учительнице русского языка и литературы.

Навстречу им выбежала небольшая собачонка в тряпичном, цветном ошейнике, такая же чумазая, как её хозяйка. Глянула на гостей, на хозяйку, но голоса подавать не стала.

– У тебя погреб есть, бабка? – спросила Вика, опуская ношу на землю.

– А то как же! – Старуха улыбнулась.

Наверное, ей хотелось поскорей достать из сумки подарок Терапевта, приложиться, прилечь.

Бабка подняла с земли сумку и направилась к покосившемуся крылечку. Собачонка последовала за ней. Странное дело, Вике вдруг почудилось: из-за неказистой сарайки, там где неопрятной кучей свален строительный и прочий мусор выглянуло чумазое личико белобрысого мальчонки. На рваной куртке застежка-молния разошлась, пестрая шапочка украшена лохматым помпоном, а тот держится на одной лишь нитке, вот-вот оторвется. Вика уставилась на давно немытые, с обломанными ногтями и въевшейся в кожу сажей руки, сжимавшие такого же грязного, игрушечного мишку. Откуда взялся на бабкином дворе пацанчик-младшеклассник? Может быть, это внук хозяйки? Может быть, просто соседский мальчишка?.. Вряд ли! Уж больно знакомым показалось Вике детское личико. Но откуда взяться здесь, в Лисичановке, мальцу с Пустополья?

– «Беги! Опасность! Бомба!» – беззвучно закричал мальчишка, и Вика повиновалась.

Папка называл её ошибкой природы. Тощая, шустрая девчонка, неудавшаяся скрипачка и троечница, неуживчивая, беспокойная сиротка на войне оказалась как раз к месту. Полгода в боях – и ни одного ранения. Как удавалось ей обходить вражеские схроны? Как удавалось угадывать, в каком месте разорвется мина? Каким чутьем находила она растяжки? Вот и сейчас знакомое чувство смертельной опасности торкнуло в спину чуть ниже лопаток. Сила и ловкость, смекалка и отвага – вот лучшие друзья настоящего солдата!

– Ноги! – скомандовала Вика.

Она знала: Терапевт сорвется с места вместе с ней или на мгновение раньше. Безумный бросок в сторону, болезненный удар по ребрам. Но что такое боль по сравнению с неукротимым, животным чувством опасности? Этим чувством настоящий солдат щедро оделяется при рождении. Это чувство – ангел-хранитель любого хорошего солдата – нисходит под первым обстрелом и потом бережет своего носителя до конца жизни.

Тело повиновалось безукоризненно. Вика уткнулась лицом в твердую землю за кучей мусора в том месте, где мгновение назад прятался неизвестный пацанчик. Слева забор, позади – каменная стена сарайки. Сверху на них посыпались каменная пыль и какие-то влажные ошметки.

Горсть осколков ударила в полотно профнастила, превращая лист жести в частое решето. Терапевт вслух досчитал до пяти, прежде чем подняться на ноги. Он всегда так делал при минометном обстреле.

– Ходу, Пчелка! – рявкнул он, прежде чем сигануть из укрытия на старухин двор.

Вика последовала за ним. Анна Исаковна, учительница русского языка и литературы, лежала перед входом в свои полуразрушенные сени. Лицо её несло печать сладостного умиротворения, будто она уже употребила щедрый дар Терапевта. Ткань пальтеца на глазах напитывалась тёмной влагой. Вика освободила ладонь от перчатки, склонилась к убитой, приложила ладошку к груди. Действительно, влажно и красно. Терапевт шерудил ногой клетчатые обрывки.

– Осторожно! – предупредила Вика.

– Та ладно! Весь подарок сдетонировал.

Совсем близко кто-то истошно завопил. Вика дрогнула, но всё-таки решилась сунуть руку в тот из карманов бабкиного пальто, где она держала руку. Вместе с окровавленной ладонью наружу выскользнул небольшой сверток, упакованный в фольгу. В таких пакетиках до войны в пустопольской аптеке отпускали гомеопатические препараты. Вика порвала серебристую обертку острым ноготком. Понюхала беловатый порошок с вкраплениями более крупных, коричневатых, рассыпчатых гранул – нет, это не гомеопатия.

– Видишь, Вичка, какие говенные дела! «Зубной порошок» у учительницы в кармане! – шмыгнул носом Терапевт. – А в банки с харчами наклали «пластика», доложили болтами, упаковали в «газель» и подожгли. Хавайте, людыны, гуманитарну помощь от Пастухов!.. Пойдем. Пусть сами хоронят прижмурившихся. Нам надо до Пустополья. Пойдем…

Он потянул Вику за полу «кикиморы». На находку не покусился, и Вика рассыпала порошок по двору. Невдалеке за увечными заборами и проваленными крышами, за ампутированными кронами придорожных тополей зарычал движок бэтээра, и они припустили туда быстрой трусцой.

– Ты знаешь хто такий цей Сильвестр, Вичка? – спросил на бегу Терапевт. – Це тот хмырь, шо к Стасу ходит?

Вика молчала.

– Якщо той, то у него ж и бээмпэ купували. Дешево виддав. За семдесят тисяч рублив. Ты бачила его?

– Нет!

– Гарный дядька. На голливудского актера походит. Рожа гладкая, насоляренная. Брови ниби выщипаны, на пальцах маникюр… Напхать бы зубочисток гадюке под ногти!

– Хватит! – огрызнулась Вика.

Их путь лежал мимо полуразрушенного бетонного строения с проваленной крышей и разбитыми стеклами. Однако решетки на окнах уцелели и синюю, железную дверь ещё не успели снять с петель. Вике показалось, будто за разбитыми стеклами мелькнула быстрая тень, будто скрипнуло под неосторожной ногой битое стекло.

– Эй! Кто там? – рявкнула Вика.

Терапевт снял автомат с предохранителя.

– Погоди! – Вика положила ладонь на поднятый ствол.

– Як мы туда зайдемо? – спросил Терапевт.

– Так же, как он! – Вика махнула мохнатым рукавом «кикиморы» в сторону окон. – Видишь, одна из решеток отходит?

Неизвестный, скорее всего, был тщедушен. Просочиться в такую узкую щель Вика, конечно, могла. Совсем другое дело – Терапевт. Длинная жердина, косая сажень в плечах.

– Я не полезу, – словно услышав её мысли, произнес Данила. – Ты тока будь на виду и трохи що – катись под окно. Ну, лезь, а я пока тут…

Он порылся в карманах, извлек короткую ножовку с удобной ручкой и большие кусачки – так фокусник достает белого кролика из шляпы.

– Полезай, – повторил он, и Вика повиновалась.

Пустой, разграбленный магазинишко. Наружная дверь и решетки на окнах в сохранности, но внутри всё сметено или разрушено. Пол загажен человеческим пометом, полки и стеллажи в таком состоянии, будто их курочили ломом или громили битами. Нигде ни одного целого стекла.

Битое стекло неизбежно поскрипывало под ногами, да монотонно скрежетала ножовка Терапевта. Сладостные звуки, свидетельствующие о преданности товарища. Уж она-то знает Данилу Косолапова! Что бы ни произошло, он найдет возможность прийти на помощь. Что бы ни случилось, Терапевт всегда и неизменно весь, с головы до пят, увешан всевозможной амуницией. У него всегда есть под рукой и слесарный, и медицинский инструмент, и мелкие запасные части, необходимые для ремонта автомобиля.

В снаряженном виде Косолапов походил на богато украшенную новогоднюю елку и при ходьбе издавал мелодичное позвякивание. Вика не любила ходить в разведку вместе с Терапевтом – слишком шумно, но сейчас мерное скрежетание его ножовки придавало уверенности в своих силах и отваги. Чего уж там, она – не робкого десятка, позабыла, как надо бояться. Откуда же взялся страх? Проскочил неприятным холодком меж лопаток, свалился в лохматую штанину «кикиморы», выскользнул наружу, зашуршал по битому стеклу.

– Кто тут? – едва слышно прошептала Вика, перевела режим огня на своем АК на одиночные выстрелы и добавила в полный голос: – Выходи!

Парень вышел из дверного проема, ведущего в подсобное помещение магазина. Обычный парень: приятное лицо, хорошая куртка мягкой кожи, обут не в берцы, а в обычные, цивильные ботинки, лицо продолговатое, породистое, интеллигентное, симметричное, а потому не слишком запоминающееся. Во взгляде нет обычной для жителей Пустополья голодной шакальей настороженности. Вроде бы и знакомый парень, и на местных похож, но какой-то чужой.

– Ты чей? – рявкнула Вика.

Парень молча, с простодушным вниманием смотрел на неё.

– Почему не отвечаешь? Глухой? Немой? Тупой?

Он равнодушно смотрел в дуло автомата, словно вовсе не ведал о том, для чего предназначена эта черная штуковина. Вика продолжала разглядывать его, преследуя одну лишь цель: необходимо как можно скорее понять, где он держит оружие.

– Подними руки! – наконец скомандовала она.

– Зачем?

– Ой! Подал голос! Значит, не немой и не глухой! Подними руки. Я тебя обыщу.

Парень улыбнулся, зевнув, потянулся. Ножовка скрежетала в ускоренном темпе. Наверное, Терапевт слышал их голоса.

– Отпусти меня с миром, – проговорил парень. – Я не хочу общаться с твоими друзьями.

И он прибавил ещё пару фраз на каком-то малознакомом Вике языке, возможно, на немецком.

– Я не хочу стрелять в тебя, но сейчас придет Терапевт, и тогда…

– Терапевт – это тот, кто пытает пленных?

– Кто ты такой? – крикнула Вика во весь голос, отчаянно надеясь, что Данила её услышит.

Ножовка скрежетала в бешеном темпе, слышался стон раздираемого кусачками металла. Вика двинулась по направлению к парню. Палец на спусковом крючке автомата омертвел. Сейчас она знала наверняка: при любых обстоятельствах она ни за что не сможет выстрелить в этого человека. Ни за что!

– Оставь это! – Он просто протянул руку и толкнул дуло автомата вниз. – Меня зовут Ярослав, а ты…

Его новая улыбка показалась Вике застенчивой.

– Что – я? – Ещё минута – и она свалится замертво. Как же сердце-то колотится! Но почему?!

– … культурная девушка. Я уж подустал от всех этих «шо» да «та». В институте учишься?

Вике показалось, будто она превратилась в тот самый, легендарный соляной столп. Бренчание ножовки умолкло.

– Короче. Там лезет этот ваш новоявленный Торквемада. Я не хочу с ним связываться. Меня зовут Ярослав. Если захочешь пообщаться – сумеешь найти, ты ведь разведчица. Или я сам тебя найду, Пчелка!

А после этого он просто поцеловал её. Вот так вот подошел и поцеловал в нос, потому что губы её, по обыкновению, прикрывала балаклава. Вика моргнула раз и второй. А парень исчез, словно вылетел в трубу. Только в поганом магазинишке ни батарей парового отопления, ни тем более печи не было и в помине. Куда же он мог деться?

Вика выскочила в подсобку. Следом за ней скрипели по битому стеклу тяжелые ботинки Терапевта.

– Та, може, его и не було? – Данила скосил на неё глаза.

– Нет, ты мне скажи! – настаивала Вика. – Кто у нас Ярослав?

– Та Ярославов шо рыбы в пруде. – Терапевт выпустил из носа дым. – Може, ты бачила Ярослава Засалюка?

– Не. Того я знаю.

– Може, Коробченкова Ярика?

– Не. Этот вообще не наш. Пойдем-ка на «броню». Матадор что-то долго молчит…

– Терапевт, Пчелка! Вызывает Матадор! Собираемся на «броне»! – будто подслушала её рация.

– Матадор! Вызывает Лава! «Броня», ответь Лаве!

Услышав голос дяди Ильи, Вика приостановилась.

– Говори, Паровоз, – отозвался Стас. – Матадор слушает тебя.

– Я за Пчелку. Где она?

– С нами, на «броне».

– Рано утром с той стороны стали пуляться «снежками». Один прилетел к нам на двор. Галке не повезло. Всё собрал быстро. Только левую ногу два часа искал.

Вика замерла, прислушиваясь к надсадному шипению из рации у левого плеча.

– Нашел? – спросила рация голосом Матадора.

– Всё, что нашли, в домовину положили, – был ответ, и сразу, без перерыва повелительный баритон Стаса:

– Пчелка, Терапевт, вызывает Матадор. Жду вас на «броне».

– Терапевт идет на «броню», – отчеканил Данька.

Он крепко ухватил Вику за капюшон «кикиморы» и дернул, заставляя двинуться с места.

– Ходу! Ну же! Переставляй ноги!..

Одёжка в облипочку, привядшие титьки наружу, на голове блондинистый «вавилон», глаза густо подведены черной тушью. Аляповатая, навязчивая подача изрядно побитого жизнью, обвисшего на боках тельца. Маргарита Середенко ещё не дожила до честной государственной пенсии, но уже перешагнула через пятидесятилетний рубеж и была лишь на пару лет старше Викиного отца. Старая, гламурная кляча! Дешевка! Вика старалась не смотреть на тещу отца, сосредоточив внимание на детях.

Наверное, и её дочь, вторая жена Ивана Половинки, Галя, вылезла из материнской утробы с таким же броским «мейкапом» на лице. А тушь у престарелой блондинки водостойкая, не смывается и потоками горючих слез.

– Галка-то, Галка! Ай, доча моя!.. – прошептала Маргарита Середенко, распахивая объятия.

– Ты бы хоть умылась, что ли, – пробормотала Вика, отстраняясь.

– Не смиется. Це татуаж.

– А одеться? – Вика дернула Риту за бретельку желтой, отделанной кружевом маечки. – Кофту надень!

– Що це ести, Викторья? – Молодая бабка таращила глаза, даже не пытаясь прикрыться.

– Эсвэдэ, винтовка, – холодно ответила Вика.

– Шо такий больший? Гляди, ремень титьку расплющил! – Маргарита попыталась заступить ей дорогу, встала поперек двери.

Шурка стала с бабкой рядом, плечом к плечу. Малая смотрела на старшую сестру молча, исподлобья. Давно немытые, белобрысые волосы девчонки были заплетены в две тощенькие косички, заканчивающиеся синими бантами.

– Шо на тоби за одежа? – продолжала теща её отца.

– Нормальная одежа. Стиль «милитари».

– Ох! – Маргарита внезапно осела на пол, под ноги Вике, демонстративно хватаясь за сердце.

Вика разомкнула руки. Коробка с грохотом упала на пол. Банка сардин с синей этикеткой, растворимый кофе в блестящем пакете, несколько плиток шоколада рассыпались по давно немытому полу.

– Шо це? – Рита бессмысленно пялилась на еду. Шура и Петруха принялись ползать по полу, собирая рассыпавшуюся снедь. Петруха тут же вцепился зубами в шоколад.

– Тут хватит на пару недель, – проговорила Вика, поворачиваясь к двери, но Рита крепко сомкнула пальцы на её щиколотке.

Крепкая у бабули рука. И в горе не ослабела.

– А Галку хоронить кто ж буде?

– Ты! Твоя дочь – ты и хорони.

– Я одна не можу! Глянь на них – це ж круглые сироты! И ты их оставляе…

– «Не можу»! – передразнила Вика родственницу. – А ты знаешь, почему Галку убили? С кем она якшалась? Какие делишки вертела?

– Шо?!

– Может, за дело убили? Может, давно заслужила – зажилась, как говорится?..

Ответом ей стал отчаянный рев Шуратки.

– Мама!.. Мама!.. – ныл Петька.

– Побачь! Они всё понимае! Горьки сироты! – Рита тыкала указательным пальцем в детей.

Облупившийся лак на её ногте вызывающе блестел. В комнате пахло чужим потом и застарелой пылью. Вика огляделась. За время её отсутствия жилище семьи Половинок переменилось до неузнаваемости. Вроде бы и вещи на месте, но расставлены иначе. В доме давно не прибрано, душно. Вика распахнула балконную дверь, вышла наружу. Вот он, родной бук. Ах, как далеко ушли те времена, когда она, наперекор запрету бати, порхала с балюстрады на толстый сук и обратно.

Стараясь унять злобу, Вика уставилась вниз. Оттуда доносился прерывистый стрекот мотора. Терапевту наконец удалось раскочегарить старенькую «Ниву» – их пятнистый «джихадмобиль» с пулеметом в кузове. Илья Хоменко – позывной Паровоз – уже устроился в кузове, пристегнул своё кряжистое тело ремнями к задней стенке кабины.

Задержись она ещё хоть на пару минут, и верные товарищи унесутся в пыльную даль. Стараясь не смотреть по сторонам, она пробежала через комнату к двери на лестницу. Но беспрепятственно выскочить наружу не удалось – молодая бабушка и её юная внучка плотно обосновались на пороге родимого жилья. Обе приняли одинаковые позы, подтянув ноги к подбородкам. Физкультурницы! Петруха стоял чуть в стороне, неуловимо знакомым жестом прижимая к животу грязного плюшевого мишку.

Вика обернулась. Гроб стоял на столе в меньшей из комнат. Дорогая домовина – лакированная, с кистями. Галина, женщина, носившая одну с ней фамилию, лежала в нём по покойницкому обыкновению, сложив руки на груди. Тоненькая свечка догорала между её пальцами.

– Бачила б ти у що вина перетворилася. Навить таке камянне серце здригнулося б! Так ти подивися! Видкривши труну-то! – сухим, трескучим голосом щебетала Маргарита.

– Что, от крестного нет писем? – без надежды, сама не ведая, к кому обращаясь, спросила Вика.

Шурка ответила ей, превозмогая рыдание:

– Нет. Только одно письмо и было – тогда, давно. А больше – нет… Я каждый раз проверяю почту, когда есть Интернет. А днями повторила последнее папкино письмо…

– Надо было от себя написать… – буркнула Вика.

– Треба було самой написать. Навищо тебе в институте батько вчив? – вставила свои пять копеек Рита.

– Если опять будет обстрел, бегите на шахту, в бомобоубежище, – посоветовала Вика.

Шурка продолжала рыдать. Петруха молча грыз шоколад. Вика тяжело вздохнула, в последний раз глянула на Галку. Эх, узковата дверь родимого жилища! Но там, у подъезда обшарпанной пятиэтажки сбивчиво тарахтит «Нива». Вика не может вернуть жизни родителям брата и сестры, но она ещё может воевать.

Она перемахнула через головы Шурки и Маргариты, подошвами ботинок нечаянно задев бабкину прическу.

– И ничего не говорите мне, не стану слушать, – бормотала она, сбегая вниз по грязной лестнице.

Сквозняк гнался за ней, заигрывал с прядями расплетшейся косички. На лестничной площадке пятиэтажки не осталось ни одного целого окна.

Сначала проснулся смартфон, издав коротенький, мелодичный писк. Экран засветился и погас. Неугомонный подарок дочери никогда не ведал покоя. Бдел денно и нощно, поставляя владельцу насущную информацию. Этот коротенький писк в половине седьмого утра сигнализировал о пополнении списка входящих писем в электронном почтовом ящике имени Александра Травня. Любопытно, от кого?..

Сашка продрал глаза и заводил толстым пальцем по сенсорному экрану. Одна за другой всплывали цветные вкладки. Самой навязчивой из всех оказалось изображение бородатого юнца, с нарочитым сладострастием таращившего ясные очи в объектив камеры. В телефоне нашлись бы и другие портреты тонкорукого и голенастого модника, доставшегося Сашке по наследству вместе со смартфоном.

Донашивая за дочерью гаджеты, можно много интересного узнать! Неужели Маруся встречается с таким? Стараясь избавиться от дремы, Сашка таращился на экран. Куда катится этот мир? У ясноглазого бородача штаны не прикрывают щиколоток и шнурки лилового цвета! Нет, такая техника не для Травня – лишние картинки показывает. Надо включать компьютер, потому что письмецо, упавшее на почту, пришло из Пустополья, с адреса ipolovinka@ukr.net. Но сначала сварить кофе! Без кофе нельзя ничего читать в такую рань.

Травень прошлепал по гулкому коридору на кухню. Квартира была пустой – Елена и её лохматые питомцы отправились на прогулку. Но всё равно, повинуясь укоренившейся привычке, он ступал осторожно.

Браузер сработал быстро. В диалоговом окне Яндекс-почты непрочитанные письма выделялись черным жирным шрифтом. Таких нашлось всего два, и одно из них – от Ивана. Сашка пробежал письмо взглядом несколько раз. Кажется, он уже читал это раньше, но не откликнулся тогда. Занят был. Чем?.. Он во второй раз перечел письмо. Обычная неуклюжая стилистика, свойственная его школьному другу, но изложено вполне связно. Вряд ли Ваня был пьян, когда писал это письмо. Надо бы ответить. Узнать номер лицевого счета. Или поискать в старых письмах? Нет, лень. Раз уж Ванька хочет денег – пусть потрудится повторить. Травень нажал на баннер «ответить», быстро набил пару строк и отправил послание.

Умничка Пенелопа стремительно перебирала лапками впереди Лены. Зимний полдень мог бы показаться совсем мрачным, если б не свежевыпавший снежок. Дворники ещё не успели изничтожить последствия природного катаклизма, и подошвы коротких сапожек извлекали из белого покрывала музыкальный скрип. Снег приносил и иную радость – тишину. Город, словно обернутый в вату, почивал до следующей оттепели.

Новогодние праздники давно минули, а до весны ещё далеко. Зима начинала надоедать, но Лене пока удавалось справляться с досадой. Парковка перед домом оказалась полупустой: старенький «мицубиси» – имущество мужичка с седьмого этажа, ржавые «жигули» дворника, «хёндай гетц», принадлежащий этой толстожопой пигалице – Аленке и её, Ленина, машина. Вернее, не её, мужнина, любимое чадо старого птеродактиля.

Выводя на прогулку Пенни, она оставила мужа сидящим в машине. Что он в ней потерял, куда собрался ехать – она не спросила. Надоели постоянное вранье и отговорки. Человек должен трудоустроиться, должен работать. Особенно мужик. Но только не птеродактиль!

Он особый. Ему не удался первый брак. Он герой! Он пострадал на войне. Он перебрал чудовищное количество баб, пока она, Лена, не подобрала его и сделала из него того, кто он есть – птеродактиля…

Черт! Черт! Нога, обутая на настоящую австралийскую уггу, поехала вперед. Лена упала на правое колено. Милая девочка – Пенни – обернулась, смиренно уставилась на неё. Надо купить лучшей подружке новую одежку – расшитое блестками пальтецо цвета фуксии уже изрядно истрепалось.

Лена отряхнула снег со штанины, подняла голову. Вон оно! Вернее, она – толстозадая соседка с седьмого этажа, Аленка бежит к подъезду. Одета, как обычно, черт знает во что. Джинсы фасона «бойфренд» – любит же молодежь такую дрянь! – ботинки кошачьей, леопардовой окраски, из дыр на коленях выглядывают розовые коленки, на башке шапка с дурацким помпоном, руки в карманах штанов. Толстожопая пацанка! Откуда это она в таком виде? Лена ещё раз, просто для порядка, глянула на «туарег» мужа.

Морозный воздух над задним бампером уже не туманился. Стекла очищены от снега. Салон пуст. Значит, «птеродактиль» продолжал сидеть на яйцах в своем гнезде. Хорошенькое гнездышко! «Фольксваген Туарег» 2010 года выпуска с небольшим пробегом и незначительным количеством царапин на кузове. Салон – свиная кожа, коробка – полуавтомат, хорошая аудиосистема. В таком гнезде приятно тискать молодух.

Лена ещё раз посмотрела вслед Аленке. Ножки – кегельками, попка – сердечком, спину на две части делит длинная коса. На что такая девка тратит молодость? Не надоело разве оглаживать лысую башку старого баобаба? Нет, не баобаба. Сегодня она будет называть Сашку «птеродактилем». Итак, «птеродактиль» остался в «туареге» один.

Впрочем, завидев её, «звероящер» выказал почтение – вылез наружу, и Лена снова, в который уже раз изумилась. Как такая махина может помещаться в автомобиле, да ещё кувыркаться там, сливаясь в экстазе с не мелкой, по сути, девкой? До «фольксвагена» у них был седан «мицубиси лансер». Тоже не маленькая машина, но в ней Травень упирался грудью в руль. «Туарег» просторней, но и там «птеродактилю» тесно.

Он заглушил мотор, запер автомобиль, потащился следом за Леной к подъезду, являя полнейшую покорность. В лифте с ним слишком тесно. В прихожей слишком душно. У него огромные легкие, потребляющие весь кислород без остатка.

– Неандерталец ты, Травень! – фыркнула Лена.

– Спасибо за комплимент!

Черт, давала же себе слово не вскидывать брови. Вдоль лба пролегли муравьиные тропы – тошно в зеркало смотреть. Надо собраться, сосредоточиться мышцами. Лицо должно оставаться неподвижным. Лена тревожно всматривалась в зеркало, пытаясь зарегистрировать изменения в едва намечавшейся сеточке на внешней стороне правого глаза.

– А ты кто? – усмехнулся муж.

Такой, с улыбающейся рожей, «птеродактиль» ещё больше похож на пещерного жителя. Зубастая улыбка и этот прищур, который так нравится бабам – какая гадость!.. Липнут к нему, по сей день липнут. Да откуда же им знать, что он собой представляет на самом деле? Ведутся на стать, широкие плечи. Конечно, в Сашке есть некий шарм. В каждом движении тела мощь и размах. А голова где?.. А душа?.. Циник. Неандерталец!

– Я, разумеется, современный человек. Разве не заметно? – Лена тряхнула светлыми волосами.

Почему он так смотрит на неё? Что задумал? Сейчас скажет какую-нибудь гадость.

– Ты не в курсе современных достижений науки…

Вот оно!

– Я?!

Черт! Брови опять приподнялись, собирая кожу на лбу в отвратительные складки.

– Палеонтологи нынче считают, что неандертальцы были более высокоразвитыми существами, чем предки современного человека. Они вымерли лишь потому…

– Ну, во-первых, не вымерли, а во-вторых… – Лена, не отводя взгляда от зеркала, провела рукой по волосам. – Почему ты меня опять оскорбляешь?

– Да брось ты! – «Неандерталец» скорчил скучающую мину и вознамерился ретироваться на кухню.

– Почему так чесноком воняет? Ты жарил котлеты? Я же просила не ложить в фарш так много чесноку! И потом, ты какой сковородой пользовался?

Звонкий голосок Лены гнался за «неандертальцем» по узенькому коридору до тех пор, пока тот не шмыгнул в туалет.

– Не ложить, а класть, – послышалось из-за двери.

– Кладут глаз на баб и говно в толчок! – парировала Лена.

Для большей убедительности, она ударила ладонью по двери туалета. Пенни брызнула из-под ног на кухню. Лена последовала за ней. На запрещенной к употреблению тефлоновой сковороде жались друг к другу продолговатые тельца котлет. Лена, не удержалась, отщипнула бочок у одной.

Котлеты хоть и пахли чесноком, оказались на удивление вкусны. Овощной салат, хоть и крупно порезанный, тоже пришелся кстати. Лена навалила полную тарелку еды, наполнила разрисованный собачками бокал свежезаваренным чаем, села к столу. Пенни была тут как тут. Карие глаза-бусинки смотрели на хозяйку снизу вверх со знакомым преданным вниманием. Собака проводила когтистой лапкой по её ноге сверху вниз.

– Кто тут хочет кушать? – Лена склонилась к собаке. – Кто голодненький?

Она подхватила Пенни под живот и водрузила на стол. Потом крошила котлету на кусочки, вкладывала их в узкую пасть левретки, не переставая ласково ворковать. Пусть «птеродактиль» слушает, пусть понимает, сколько потерял, что разменял на баб!

Раздражение, злость, ревность сбились плотным комом в нижней части пищевода. Есть расхотелось. На столе, под боком холодильника стояла полупустая бутылка «Блэк лейбл»… Нет, сейчас нельзя. Скоро собираться на работу.

Из туалетной комнаты тянуло сигаретным дымом, но раздражение Лены иссякло. Рубленое мясо пришлось очень кстати. Да и Пенни, казалось, была весьма и весьма довольна. С тихим цоком переставляя лапки, она ходила по столу и слизывала со скатерти последние крошки. Лена прикинула в уме. Да, пожалуй, она не ела мяса уже дней десять. Надо поблагодарить «неандертальца». Пусть порадуется её доброте.

– Сашок! – проворковала она. – Котлетки удались! Спасибки!

Она причмокнула губами так, чтобы было слышно в прокуренном туалете. Однако «неандерталец» не сразу вылез из своего дымного убежища, а явившись на кухню, первым делом скинул собаку со стола. Просто шевельнул широкой десницей пещерного человека, и Пенни с тихим писком сверзилась на пол. «Звероящер» уселся к столу. О чем-то задумался. О толстозадой Аленке мечтает, не иначе, но смотрит пока миролюбиво.

– Послушай. Я получаю письма из Пустополья. Первое ещё осенью пришло…

Надо же! Говорит человеческим голосом, да ласково так! Уселся напротив, смотрит в лицо, не отводит взгляд, как обычно. Но так ещё хуже, ещё больше лжи. Наверное, с Аленкой проблемы – не дает. Лена вскочила на ноги.

– Послушай! – Она потратила последние силы, удерживая вопль.

А вид сверху у муженька тоже препоганый. В принципе ничего плохого нет в том, что лысеющие мужчины выбривают начисто волосы. Но когда бильярдный шарик становится матовым, покрываясь свежей порослью, когда волоски серебрятся, а кожица под ними блестит, как первый осенний ледок, возникает соблазн разрушить эту мерзость, расколоть, разметать! Лене и на этот раз удалось преодолеть опасное желание ударить «птеродактиля» кулачком по макушке. Да и Пенни требовала внимания. Собака прыгала по полу, тихонько поскуливая.

– Бедная моя! Пенюшка!.. Кто обидел мою девочку?.. Знаю, знаю кто – злой дядя-неандерталец! Вот мы его накажем!..

– Прости! – каркнул «птеродактиль». – Просто не люблю, когда Пенни по столу ходит. Собака всё-таки.

– «Прости»! – Лена подбоченилась. – Вот так вот просто – «прости»? А ещё чего хочешь? Может, лысинку твою отполировать? Может, ноготки на ногах постричь?..

– Послушай… Лена, – казалось, «птеродактилю-неандертальцу» стало не по себе. Наконец-то проняло! Надо дожать.

– Тебе слишком много позволено. Мне известны твои тайные мысли! Конечно! Широкие плечи, улыбочка, тренажерный зал и это твоё железное… гнездо! Скоро на шестой десяток перевалит, а бабы до сих пор на улице оборачиваются. Загляденье – не мужик!

– Лена! – «Птеродактиль» показал звериный оскал. Улыбается, скотина! – Я же не виноват, что дамы оборачиваются? Не заковать же всех в ортопедические воротники!

Он ещё шутит!

– Ну что ты лыбишься?! Что?! Лучше бы вспомнил о том, каким я тебя подобрала! Еле живой инвалид, пьяная развалина, мастурбатор! Откуда что взялось? Плечики-то расправились! Вместо кровавых помоев во рту металлокерамика. Нет, ты мне скажи, скажи когда тебе в последний раз снился Кандагар? Что молчишь?.. Не я ли сушила простыни, когда ты ссался под себя?

– Послушай…

– …да, ты был голодранцем. Ты и сейчас голодранец…

«Неандерталец» снова ретировался в прокуренную берлогу. Замок на туалетной двери щелкнул. Лена подбежала к двери и со всей силы ударила ладонью по ней. В ответ – ни звука, лишь Пенни пискнула где-то на кухне. Но всё-таки стало легче.

– Я ухожу на работу, – спокойным голосом проговорила Лена.

В ответ снова тишина.

– Ну хорошо! Когда ты выйдешь, я снова постучу по твоему панцирю.

А потом случились новые досады: ремешок на обуви не хотел застегиваться, пояс юбки впивался в бока, ключ от входной двери спрятался в ворохе шарфов, небрежно сваленных на стуле в прихожей.

А потом – работа. Вездесущий запах эфира, бисеринки пота на лбу, надоедливое бормотание Эльвиры, напряженные лица пациентов. Ни хорошая анестезия, ни качественные расходники, ни современное оборудование – ничто не может уничтожить страха пациента перед стоматологическим кабинетом.

Под вечер явился старый аллергик, и они с Эльвирой битый час слушали его стоны и хрипы. Непереносимость зубоврачебного наркоза – большего невезения невозможно и вообразить.

Лена вернулась домой в десятом часу, когда «неандерталец» уже спал. Перед сном он, похоже, помирился с Пенни, потому что собака мирно дремала у него в ногах.

Наутро он выглядел виноватым. Бесшумно носил своё большое тело по квартире, изо всех сил стараясь не попадаться Лене под ноги. Холодные, рыбьи глаза его, как обычно в таких случаях, подернулись влагой и стали похожими на мартовские сосульки.

– Тебе к которому часу сегодня? – наконец решился заговорить он.

Лена долго не удостаивала «птеродактиля» ответом. Ему не раз и не два пришлось повторить свой тривиальный вопрос. Она варила кофе на кухне, смаковала коричневый, пахнущий корицей напиток, обернувшись спиной к опостылевшему семейному мирку, в котором и все корысти-то – она сама, «неандерталец» и собачонка. Он подошел сзади, попытался обнять. Он всегда так делал. Давно изведанная ею, но всё равно странная нежность огромного, утратившего силы зверя, вернула начавшее было затихать раздражение.

– В первую смену, – буркнула она. – А это значит, что мне надо уходить прямо сейчас. Понял? И я хочу допить кофе! Понял?.. Я работаю! Понял?

Он отступил, спрятав огромные руки за спину. Проклятая, хищная улыбка не покидала его лица. Он радуется её гневу. Он торжествует.

– Будь ты проклят! – прошипела она. – Ты разрушил мою жизнь!

Он исчез. Лена изумилась. Да, они прожили вместе пятнадцать лет, но она никогда не переставала удивляться этой его способности мгновенно исчезать и появляться. Она прожила треть жизни под одной крышей с животным. Диким, живучим, хищным, коварным животным.

– Птеродактиль, неандерталец, животное… – бормотала Лена, натягивая джинсы, и верная Пенни подлаивала ей.

Из-за двери доносились звуки музыки. Алена пыталась вспомнить название мелодии. Что-то испанское или итальянское?.. Травень и его Ленка на отдых обычно отправляются именно в те края. Позвонить или уйти? Ленки дома нет. Алена видела, как жена Травня выскочила из подъезда. Её рыжую курточку из беличьего меха невозможно не узнать.

Итак, жена умчалась в сторону метро, муж остался дома один. Можно нажать на кнопку звонка, можно зайти, но надо придумать предлог. Алена прислушивалась к плавным звукам трубы. Музыкант несколько раз сбивался, начинал с самого начала, останавливался, будто находя в своей игре изъяны. Потом он снова принимался выводить мелодию – всё время одну и ту же. Как же она называется?.. Ах, вот и повод! Алена надавила на кнопку звонка несколько раз к ряду. Мелодия умолкла. Дверь распахнулась через мгновение. Травень, крупный, чрезвычайно сильный и неповоротливый на вид мужчина обладал удивительной способностью передвигаться совершенно бесшумно. Вот он стоит перед ней с трубой в руке. Полосатый тельник накинут на плечи, глаза прищурены, улыбка блистает. Сейчас станет вышучивать её. Ну и пусть!

– Соскучилась? – Вот первый коварный вопрос.

– Нет. Хотела только спросить…

– Или рассказать?.. Ах да! Мелодия называется сицилиана. Иоганн Себастьян Бах. Так что ты хочешь рассказать?

– Ничего…

– Да ты зайди. Что стоять на пороге? – Он отступил в сторону, положил трубу на стульчик, поверх ленкиных шарфов, стянул с шеи тельняшку. Может быть, сейчас он её наденет и у неё всё пройдет?

– У меня там…

– На плите молоко убежало? – Сашкина улыбка сделалась шире двери. Чеширский кот обзавидовался бы. – Заходи, не бойся. Ты же хочешь что-то рассказать.

Надень он тельняшку, можно было бы и войти. А так… Алена попыталась не смотреть на Травня. Глаза, улыбка, тело!.. Так хочется потрогать, снова прикоснуться к белому шраму под правым соском, к животу, обхватить сзади за шею и поцеловать голову над ухом. Почувствовать, как он дрогнет, испытывая первый порыв возбуждения. Нет, лучше уж смотреть на цветной ворох ленкиных шарфов или, ещё лучше, бежать немедленно!

– Не бойся. Я не стану приставать. Просто выпьем… чаю, поговорим. Ты расскажешь мне, как живешь с ним. А то в прошлый раз – помнишь? – сбежала. Ленки моей испугалась. Зачем? Почему? Ведь хочешь же что-то рассказать. Ну? Как живешь? Начинай!

– Я хорошо живу. – Алена, наконец, решилась посмотреть на него.

Травень больше не улыбался. Наоборот, стал нарочито серьезен, холодные, серые глаза его потеплели, увлажнились. Так ещё хуже. Пусть бы лучше улыбался!

– Я часто вспоминаю о тебе. Видела, как Елена выскочила из дому, и вот решила… – Ох, зачем она говорит это?!

– Давай не будем о нас. Ладно?

Но Алена уже не могла остановиться.

– …я напрасно так жестоко поступала. Я не бессердечная. Думаешь, не понимаю, как ты скучал… просто я хотела отомстить… это глупо, по-детски… но я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Понимаешь?

– Понимаю…

Ну зачем, зачем он смотрит на неё с таким выражением? Зачем вытирает тельником пот со лба? Может, ему опять нездоровится? Скоро, завтра начнется оттепель. Наверное, рана тревожит. Там, на спине, пересекает обе лопатки другой шрам – глубокий, извилистый след осколка. «Там спрятаны мои крылышки, – шутил Травень. – Когда-нибудь я их снова расправлю. Вот увидишь».

Хороша же она со своими фанабериями! Алена сделала один лишь шаг в прихожую и тут же, мгновенно, на её запястье сомкнулась его тяжелая ладонь. Короткий шрам под правым соском оказался рядом с губами. Знакомый запах ударил в голову. Травень по-прежнему пользовался простецким одеколоном «Шипр». «Настоящему мужчине “Шипр” пригоден как для наружного, так и для внутреннего применения», – так говорил он ей. И ещё: «Это запах Кандагара. Там иного было не достать». Она недоумевала. Есть же современные, модные, изысканные ароматы. К чему держаться за запах умершего совка? Повинуясь непреодолимому порыву, она ткнулась носом в беленькую полоску шрама и тут же ощутила знакомую, желанную, уносящую в заоблачные дали мощь.

– Погоди, я хоть дверь прикрою. – Травень снова засмеялся. – И учти: у нас только час. Ленка ушла не на работу, а к косметологу…

Он курил только самокрутки. Сигареты драли горло. Совсем другое дело – рассыпчатый табачок. Фильтры, табак, бумага – всё лежало в специальной коробочке на балконе. Сашка выпустил изо рта сладковатый, пахнущий яблоком дым. Пенни крутилась под ногами, назойливо поскуливая. Как поступить? Опять втянуться в двойную жизнь? Опять превратиться в боязливую тряпку? Ведь знал он, ведь чувствовал, что с Аленкой не кончено.

В области лопаток знакомо заныло, словно крылья зашевелились под кожей. Сашка поморщился. В полевом госпитале на всех не хватило наркоза, отправить на вертолете пятерых тяжелораненых долго не представлялось возможным. Пряников оперировал его на живую, лишь обколов рану новокаином. Вот тогда-то он, Сашка, впервые почувствовал, что такое иметь крылья за спиной. Волнение ли, непогода – они начинают шевелиться да так неистово, что порой и уснуть невозможно.

Как быть с Аленкой?.. И прогнать невыносимо, и вместе не быть. Двадцать три года разницы! Да она всего на пару лет старше Маши…

– Бабник я, Пенни, – посетовал Сашка. – Практикующий, гадкий бабник!

Собака в ответ только горестно вздохнула. Её голое тельце сотрясалось от холода. Не простыла бы. Сашка раскурил ещё одну сигаретку. Вообще-то противная тварь. Нет, не Лена, её собака. А Лена… В любом случае он много хуже её и потому ей не судья. Да и просто не судья, без «много хуже».

Внизу хлопнула дверь подъезда. Сколько времени минуло после того, как жена грозила ему, дескать, поднимется к Аленке и задаст ей жару? Наверное, минут двадцать. Четыре этажа, восемь маршей – если спускаться бегом, потратишь не более трех минут. Лена все не появлялась на площадке у подъезда. Неужели действительно поднялась к Алене? Эх, хоть бы она сама его бросила, освободила, вытолкнула! Нашла бы себе толкового мужика, а так – всё равно не жизнь.

Наконец, Сашка с облегчением увидел, как Лена выскочила из подъезда. Оттепель сменилась морозами, но свежий снег пока не выпал. Тут и там зияли темные пятна луж. Прохожие аккуратно, опасаясь не оскользнуться, обходили их. Елена же перла в своей обычной манере, напролом. Холодное стекло льда ломалось под подошвами её уг. Пару раз она поскользнулась. Один раз смогла устоять самостоятельно, другой – её поддержал импозантный господин зрелых лет. Елена посмотрела на него, зарделась. Всё-таки она еще реагирует на мужиков. Может быть, их непомерно затянувшийся, несчастливый брак не до конца изуродовал её? Но вот она опомнилась, подняла голову, встретилась глазами с Травнем и беспокойно вырвала локоть из затянутой в лайку руки незнакомца.

Елена уходила по серому тротуару, мужчина смотрел ей вслед, Травень смотрел на мужчину. Он не первый раз видел этого господина, появившегося в их доме недавно. Это случилось после новогодних каникул. Смакуя табачок на балконе, Травень видел, как подкатило такси, и этот самый незнакомец выгрузил из багажника объемистый, свиной кожи чемодан. Сашка не наблюдал жизни соседей. Знал лишь Аленку, но этот человек, по какому-то странному стечению обстоятельств, уже не раз успел попасться ему на глаза. Загорелый, лощеный, совсем чужой, он постоянно цеплялся за Сашку темным взглядом, будто хотел спросить о чем-то и не решался.

В тот день господин долго топтался перед их подъездом, внимательно читая номера припаркованных машин. Особое внимание он, разумеется, уделил «туарегу» Травня, чем и привлек его внимание. Сашка не уходил с лоджии, курил сигареты одну за другой. С пятого этажа не слишком-то удобно рассматривать человека. Черный, странного кроя берет, длиннополое дорогое пальто, шелковое кашне, очки с темными, матовыми стеклами, прямая осанка, легкая стремительность движений – вот всё, что смог запомнить Травень.

Незнакомец скрылся в подъезде, Сашка вошел на кухню. Коробку с курительными принадлежностями и зажигалку он сунул в карман брюк, зачем-то схватил Ленкину чашку с собачками. Дверной звонок задребезжал, подтверждая самую невероятную из его догадок. Когда Сашка распахнул входную дверь, господин в черном берете стоял перед ним во всей своей изысканной красе. Одного с Травнем роста, но уже в плечах и талии да и годами чуть постарше, он, пожалуй, выглядел несколько неестественно в своем длиннополом пальто из мягкой, дорогой материи. Раструбы дорогих перчаток торчат из кармана, кисти рук погружены туда же. Вот сейчас он покажет их Тарвню, и окажется, что пальцы гостя тонки и унизаны дорогими кольцами. Какие камни он предпочитает: брилианты, рубины, аквамарин? Какой металл: белое или красное золото?.. Чашка с собачками выскользнула из руки Травня, полетела к порогу по странной траектории. Чудные дела творятся с этой посудой! Он ведь и не бросал её, но получилось так, будто бросил. Гость поймал чашку, не совершая излишних телодвижений. Короткий взмах руки, и черный камень, обрамленный в желтый металл мелькнул перед лицом хозяина квартиры. Эх, как же Травень не догадался!

– Это – черный сапфир. А это – чашка вашей жены. Вы и находчивы, и изобретательны. Савва Олегович не ошибся в вас.

Цивильная, брендовая одежда не очень-то вязалась с офицерской осанкой и стремительными движениями опытного охотника. Да, господин явно был армейцем, причем совсем не штабным сидельцем, а полевым, окопным драчуном.

– Меня зовут Сильвестр, – просто сказал господин. – Мне нужен Александр Травень. То есть вы.

– Проходите, – махнул рукой Травень, отступая в сторону.

Гость, стремительно скинув верхнюю одежду, проскочил мимо кухни сразу в комнату. Странный берет его и дорогое пальто, и лайковые перчатки остались небрежно брошенными на тумбочку в прихожей. Травень бегло огладил вещи. Нет, в ткани не прятались тяжелые и плотные предметы. Он видел, как из заднего кармана брюк гость достал небольшой, бумажный пакет, развернул его, выложил содержимое на стол.

Перед тем как усесться в ленкино кресло, гость практически не смотрел по сторонам, словно бывал в этой комнате не раз.

– Вы знакомы с Еленой? – спросил Травень.

Гость недоуменно вскинул брови.

– С моей женой…

– А! Красивая женщина, но несколько простовата на мой вкус. А на ваш?.. Любовница ваша мне нравится больше.

– Алена? – хмыкнул Травень.

– Да, молоденькая шатенка. Очень удобно. У жены и у любовницы одно и то же имя. Не являясь страстным поклонником женщин, я всё же покорен обаянием русских барышень и дам. О, да!

Улыбка его, в противоположность словам, совсем не казалась нахальной. Травень передернул плечами. На столе лежали упакованные банковским способом пачки купюр крупного номинала. Это их незнакомец достал из бумажного пакета. Денег было много. Очень много.

– Позволю себе заметить, – пришелец едва заметно смутился. – При помощи денег можно некоторым образом регулировать проблемы, связанные с женской капризностью. Утихомирить э-э-э… нервную почву. Направить в нужную сторону мосты и переправы. Женщины любят и ценят деньги.

– Ты раньше бывал здесь? – Травень продолжал смотреть на беспечно развалившегося в кресле незнакомца сверху вниз.

Что ж тут скажешь! Прическа – волосок к волоску, а волосы-то мы красим. Стесняемся собственной седины? Физиономия и шея разглажены руками массажиста, умащены кремами. Если вытащить кулак из кармана брюк и ударить им по тщательно выстриженной макушке, он очнется часа через два, не раньше. Это первое. Если мужик – постоянный клиент салона красоты, если ухаживает за собой, как какой-нибудь пидор, то почему тогда его, Травня, не боится?

– Я не гей и уж тем более не любовник вашей жены, – проговорил гость. – Бить по голове меня не стоит. Я – полезное существо. Даже для вас. И не только. Я работаю на Савву Лихоту.

– Я слышал, Савва разбогател. Неужели вы его мажордом?

Громко хохоча, Травень упал в кресло. Теперь породистое лицо гостя оказалось прямо перед ним. Травень, из последних сил сдерживая смех, посматривал на пачки банкнот. Две пачки розовых, похожих на фантики купюр Евросоюза.

– Смейтесь, – пришелец поощрительно улыбнулся. – Вас изумляет щедрость вашего товарища?

Травень рассматривал складки на лице пришельца, его странный для начала весны, совсем свежий загар, его ухоженные руки, его дорогую, неброскую одежду: рубашка в мелкую клетку, кардиган с логотипом Алессандро Мандзони, струящиеся брюки из тонкой шерсти, ботинки. Гость прошел в квартиру, не разуваясь, но Травень посматривал на обувь безо всякого раздражения. Безусловно, он иностранец, это и по выговору ясно. Россиянин непременно разулся бы.

– Итак, ваше имя?..

– Я назвал себя при начале знакомства. – Он улыбался со сдержанной приветливостью. – Сильвестр. И это моё настоящее имя.

– Хорошо. Пусть будет Сильвестр.

На столике лежала пачка ленкиного «Кента» и зажигалка. Травню хотелось закурить, но для этого пришлось бы отправиться на лоджию, иначе Елена по возвращении устроит грандиозный скандал.

– Итак, мой друг Лихота процветает. – Травень закурил сигарету, затянулся глубоко. Тонкое тельце «Кента» сразу же наполовину истлело. Пришлось стряхнуть пепел в цветочную вазу, стоявшую на журнальном столике между ними – демонстрация непокорности, достойная заключения в Бастилию.

– Зависимость от женщины, – вкрадчиво произнес гость. – До какой-то степени это может быть даже приятно, но не долго.

Травень не выдержал, ещё раз посмотрел на пачки купюр. Такая сумма могла бы решить многие из его проблем и, возможно, добавить новые.

– Савва Олегович предлагает вам хорошую работу. Опасность есть, но с вашими навыками, полагаю, не следует бояться такого рода трудностей. Эти деньги – не плата. Так, командировочные на первый случай. О гонораре Савва Олегович станет говорить с вами лично.

– С моими навыками? – Травень пытался копировать выражение лица незнакомца.

– О да! Боевой опыт Кандагара, Чеченские кампании – первая и вторая… – Пришелец продолжал смотреть на него с наглой пытливостью. – Да мало ли ещё какой опыт! Савва Олегович убежден, что вы владеете всеми видами оружия, главным из которых является ваше собственное тело.

Взгляд Сильвестра, подобно щекотной вши, ползал по туловищу Травня, словно пытался найти скрытое под одеждой оружие.

– Вот те на! – Сашка поежился. – Вы хорошо проинформированы. Тело мое, конечно, перед вами, но в остальном я безоружен. По нашим законам имею разрешение лишь на охотничье ружье….

– На подъезде к Пустополью вас встретит мой человек. В ваших родных местах царит такой… – он смял тонкогубый рот, подыскивая слово, – публичный дом, что разрешение на использование оружия никто не спрашивает. Уверяю, местные жители палят друг по другу из «градов». И это стало обыденностью. Бывшие шахтеры, врачи, учителя, строители…

– Я понял.

– Итак? Вы приобретете билеты?

– Мне комфортней на машине.

– Я отправлю контакты принимающей стороны вам на мейл.

У кардигана Алессандро Мандзони с логотипом «Армани» оказался объемистый внутренний карман. Оттуда Сильвестр извлек тончайший гаджет. Такой модели Травню никогда не приходилось видеть. Сильвестр культурно осведомился по поводу мейла хозяина квартиры.

Смартфон пискнул где-то в районе кухни. Травень отправился за ним. Открыл почту, дабы удостовериться в получении письма. Диалоговое окно почты показало два непрочитанных сообщения. К одному был прикреплен документ в формате Word. Понятно. Это послание нынешнего гостя. Другое письмо отправил банк, и оно содержало выписку из его, Травня, счета. Деньги, перечисленные им три недели назад на лицевой счет Ивана Половинки, вернулись невостребованными. Как же так? Травень водил пальцем по экрану, пытаясь найти переписку с Иваном.

– У меня есть и прискорбные известия.

Сашка дрогнул, едва не выронив смартфон, обернулся. Сильвестр смотрел на него с порога кухни и на загорелом челе его не было и следа скорби.

– Одну минуту… – попытался остановить его Травень.

– Об Иване Половинка и его жене Галине, – гнул своё незваный гость.

– Что?!

– Мне известен номер участка на кладбище, где похоронены обе Половинки. Вот только…

– Что?! А дети? Дети живы?!

– Зачем же так бледнеть? На вас лица нет, уважаемый Алекс.

Мир кружился перед глазами Травня. Белые локоны Елены, темные косички Алены, сапфир цвета ночного звездного неба, кучерявый мальчишка в шортах и с разбитыми коленками – Ванька Половинка. Голос незваного гостя звенел чугунным набатом:

– Вы так расстроились! Мне, право, жаль! Но я не могу удалиться, не удостоверившись. Информация получена вами? В моем письме нет ничего особенного, но всё же… – Он немного помедлил. – В письме содержится информация, которая хоть и с некоторой натяжкой, но всё же может считаться конфиденциальной. Там обозначено место и время встречи с моим помощником – Вестником.

– Погоняло?

– Позывной! В письме указано его имя, которое я не могу произнести вслух…

– Понятно. Неназываемый.

Ему показалось или Сильвестр на самом деле издал носом брезгливый, фыркающий звук? Наконец-то пробрало. Травню вдруг захотелось, чтобы гость исчез. Пусть даже он провалится сквозь пол, оставив по себе лишь клубы серного дыма. Не страшно. Лишь бы пропал. Сашка судорожно тыкал пальцами в скользкий экран смартфона. Всё. Письмо ушло. Может быть, кто-то отзовется. Может быть, Виктория жива. Или кто-то из малых… Эх, на что он надеется? Старшая – студентка, малые – школьники, одиннадцать и девять лет.

– Когда, ты говоришь, неназываемый встретит меня?

Снова хрюканье, потом сдержанный смешок и, наконец, культурная, сдержанная речь:

– Через двое суток. Место встречи указано в файле. При подъезде к месту встречи включите рацию. Вестник вызовет вас по номеру машины.

Сильвестр назвал государственный регистрационный номер «туарега» и выложил на кухонный стол черную коробочку полевой рации.

– Передай неназываемому – буду на месте через семьдесят два часа. А пока…

Сашка водил пальцем по списку контактов. Вот он, заветный номер. Маруся, Маняся, Машенька. Но говорить с дочерью в присутствии гостя никак не возможно. Травень поднял глаза. Кухня и прихожая оказались пусты. С тумбочки исчезли предметы шикарного гардероба, исчез и их странный хозяин. Через распахнутую дверь Травень глянул в комнату. Упакованные банковским способом купюры лежали там, где их оставил гость. Сашка подошел к столу. Он открывал и закрывал глаза, каждый раз надеясь, что банкноты превратятся в резаную бумагу. Но не тут-то было. На журнальном столике перед ним лежали две тысячи евро. На первый случай, как выразился незнакомец.

Смартфон затренькал на разные лады. Пришла смс-ка, пополнился новым посланием почтовый ящик. Начнем с смс-ки. Вдруг это дочь? Так и есть, сразу отозвалась, умница-красавица!

«Буду тебя ждать в шоколаднице на страстном напротив россии, – писала дочь в ответ на его просьбу о встрече, – у меня есть только час так что советую обдумать повестку».

Далее следовала желтенькая мордочка смайлика с забавно сложенными алыми губками. Травень вздохнул. Вправе ли он надеяться на большее?

Теперь надо прочесть и сообщение в почте. А вдруг?.. Сердце ёкнуло в тревожном предчувствии. Ответ пришел с адреса Половинки. Открыв письмо, он поспешил найти подпись. Её не оказалось. Текст же письма оказался ужасающе краток: «Кто вы я не знаю. Но помогите нам. Брат где то бродит. Бабушка бухает. Вика в танке. А я совсем одна и всё время хочу есть».

Кафешка на Страстном. Мокрый снег тает на оконном стекле, слезами скатываясь на низкий подоконник, превращает огни города, так и не ставшего родным, в разлитую гуашь. Маруся сидит и спокойно, сосредоточенно смотрит в планшет. Сидеть напротив неё и просто смотреть на родное личико – вот оно, счастье. Впрочем, Травень давно привык к тому, что счастье редко бывает полным. Дочь сидит напротив него, но её нет рядом. Словно это не она вовсе, а выставленное на комод изображение в рамке, Live Photo, имитация присутствия. Но всё таки это лучше, чем ничего.

– Что ты будешь пить, Маруся? Кофе?

– Нет. Я сегодня уже выпила три чашки.

– Чай?

– Ты же знаешь, я не пью чай в таких заведениях.

– Что тогда? Глинтвейн?

Травень листал барное меню.

– Может быть, вино? Красное или белое? Бокал шампанского за встречу?

– Воду без газа. Лучше «Ивиан». Впрочем, в такой забегаловке…

На её ресницах ещё искрились крохотные капли «снежной росы», но лицо хранило отстраненное выражение. Дочь ревностно оберегала рубежи собственной независимости. Непреодолимая преграда. Пропасть, отвесный склон – какая разница! Дочь не с ним.

– А поесть? Еда! Пища! – Травень помахал рукой, пытаясь привлечь внимание дочери.

– Воду без газа и салат. Любой салат. – Она недоуменно уставилась на него. – Что с тобой? Ты злишься?…

Салат, кофе и «Ивиан» принесли быстро. Официант налил воду в стакан. Маша сделала полглотка и отставила стакан – слишком холодная. Дочка любит всё нейтральное. Ни холодного, ни горячего не приемлет.

– Может быть, тирамису? Хочу хоть чем-то тебя угостить. Я сегодня при деньгах.

Дочь с нескрываемой иронией глянула на отца.

– Ты платежеспособен?

– С деньгами нет проблем. – Сашка заерзал. – Я нашел высокооплачиваемую работу в Пустополье.

– Странно! – Она явно заинтересовалась, даже отложила в сторону планшет, даже сняла очки. – Обычно из тех краев едут на заработки сюда. Откуда там может взяться высокооплачиваемая работа?

– Ты же знаешь, я умею устраиваться. – Сашка из последних сил старался казаться беспечным.

– Ты продал машину? – В её голосе звенела приятная тревога.

– Нет, что ты! Я на ней и еду…

– А-а!..

– Я получил аванс.

Дочь заволновалась не на шутку, быстро глотнула воды из стакана, позабыв, что та еще не согрелась.

– Я еду в Пустополье. Завтра. И, вероятно, надолго. Настаивал на встрече, потому что хотел проститься.

– Понятно.

Маша нацепила очки и снова уткнулась в планшет.

– Я еду в Пустополье, – повторил Травень.

– Я слышала. – Экран планшета отбрасывал цветные блики на стекла её очков. – Если тебе понадобятся деньги…

– Деньги есть.

– Откуда? Играл в подземном переходе на трубе? Там тебе дали аванс?

Она открыла сумочку. Деньги извлекла быстро, видимо, точно помнила, в каком из кармашков они лежат.

– Тут двадцать тысяч, – она кинула на стол сложенные вдвое розовые пятихатки. – Больше дать не могу. Не возьмешь – обижусь.

Это любовь или дочерний долг перед стареющим отцом? Нет, скорее всего, минутная концентрация, вспышка дочерних чувств и последующее, мгновенное охлаждение, отвержение, отторжение.

– Я отдам, Маша.

– Это в том случае, если ты вернешься, – рассеянно отозвалась она.

– Как я могу не вернуться? – изумился Травень. – Пусть там э… вооруженное противостояние, но я ещё вполне способен…

– Да ты способен. Сначала Афганистан. Ну, в том случае, положим, у тебя не было выбора. Но потом! Первая Чеченская война, вторая Чеченская война… А ведь тогда у тебя уже была я! Но ты оставил нас, ты пошел воевать. Добровольно!

Такой он её никогда не видел. Горячится, почти кричит. Посетители кафе за соседними столиками посматривают на них с веселым изумлением. Дочка воспитывает отца! Молчи, Травень! Дай ей высказаться. Лучше уж так, чем холодная отстраненность.

– …вспомни, в каком виде ты вернулся в Москву в нулевом году?.. Я понимаю мать! Я благодарю Лену. Она заботилась о тебе, но и её ты достал. Всё, что ты умеешь толком делать – это воевать и играть на своей трубе!

– Твоими устами говорит сейчас мать. К этому я способен относиться с пониманием, но…

– Конечно! – Дочь подняла на него глаза. – Ты ещё вполне способен снова жениться на какой-нибудь парикмахерше…

– Маша!

– …или маникюрше, или продавщице из галантерейного ларька.

– Ты о чем это? – Травень из последних сил старался казаться строгим.

– Ты предпочитаешь доступных женщин достойным…

– Это твоя мать…

– …как и большинство мужиков!

– Победоносная концовка!

Но дочь умолкла, благоразумно не желая продолжать бессмысленную пикировку с отцом на пороге войны.