II. Три года. Голос Конрада. Чудо
Преподобного Джейкобса уволили за проповедь, которую он прочел 21 ноября 1965 года. Это легко было выяснить с помощью Интернета, потому что у меня имелся ориентир: тот день был воскресеньем перед Днем благодарения. Преподобный исчез из нашей жизни через неделю, и ушел один. Пэтси и Моррис – Морри-Хвостик, как прозвали его ребята из БММ, – к тому времени уже покинули нас. Как и «плимут-бельведер» с кнопочной коробкой передач.
Воспоминания о событиях трех лет между днем, когда я впервые увидел Мирное озеро, и Ужасной проповедью отпечатались в моей памяти удивительно ярко, хотя до начала своего повествования я был уверен, что помню мало. В конце концов, кто из нас помнит в подробностях свою жизнь с шести до девяти лет? Но изложение событий на бумаге – это чудесно и жутко в одно и то же время. Оно позволяет проникнуть в глубины памяти, доступ к которым был прежде закрыт.
Мне кажется, что я мог бы отложить в сторону события, о которых решил поведать, и написать целую книгу – и немаленькую – о тех годах и том мире, что так сильно отличается от того, в котором я живу сейчас. Помню, как мама в комбинации гладила белье – потрясающе красивая в утреннем свете. Я помню свои растянутые плавки из некрасивой серо-зеленой грубой ткани и купание с братьями в пруду Гарри. Мы говорили друг дружке, что дно скользкое из-за коровьих лепешек, но это был обыкновенный ил (наверное). Я помню навевавшие сон уроки в нашей школе с одним классным помещением, когда мы в своем углу занимались правописанием и подсказывали несчастному бестолковому Дикки Осгуду, как правильно написать слово «жираф». Я даже помню, как он говорил: «З-з-зачем мне п-п-писать про него, если я никогда его не в-в-видел?»
Я помню паутину грунтовых дорог, опутывавших наш город, и игру в шарики на школьном дворе во время холодных апрельских перемен, и завывание ветра в соснах, когда я лежал в постели после молитвы на ночь и пытался уснуть. Я помню, как отец в надвинутой на лоб бейсболке с надписью «МОРТОН ФЬЮЭЛ ОЙЛ» выходил из гаража с гаечным ключом в руке, а на костяшках его пальцев сквозь грязь проступала кровь. Я помню, как Кен Маккензи представлял на своем шоу «Майти-90» мультфильмы с морячком Папаем и как мне приходилось уступать место перед экраном, когда приходила Клэр с подружками, потому что они хотели смотреть «Американ бэндстенд» и знать, что носят девушки. Я помню багряные закаты, похожие на кровь на отцовских костяшках, и от этих воспоминаний даже сейчас меня пробирает дрожь.
У меня в запасе тысячи других воспоминаний, в основном хороших, но я сел за компьютер вовсе не для того, чтобы взглянуть на мир сквозь розовые очки и предаться ностальгии. Избирательная память – один из главных пороков старости, и у меня нет на это времени. Не все было хорошо. Мы жили в сельской местности, где всем приходилось трудно. Полагаю, сельская жизнь нелегка и сейчас.
Левую руку моего друга Эла Ноулза затянуло в картофельный сортировщик его отца, и Эл потерял три пальца, прежде чем мистер Ноулз сумел выключить норовистый и опасный агрегат. Я был там в тот день и помню, какими красными стали ремни. Я помню, как кричал Эл.
Мой отец (вместе с Терри, своим верным, пусть и не очень умелым помощником) сумел починить «Дорожную ракету» – Господи, как чудесно и мощно ревел двигатель, стоило добавить оборотов! – и передал ее Дуэйну Робишо для участия в гонках в Касл-Роке. Машина была заново покрашена, и на ее борту красовался номер «19». На первом же круге первого заезда этот идиот не справился с управлением и опрокинул «Дорожную ракету». Сам Дуэйн не получил ни единой царапины. «Наверное, педаль газа заклинило», – объяснил он со своей обычной дурацкой ухмылкой, на что мой отец возразил, что если что и заклинило, так это мозги у Дуэйна.
– Это научит вас никогда не доверять Робишо ничего ценного, – заметила мама, на что отец засунул руки в карманы брюк с такой силой, что они немного сползли, и стала видна верхняя часть трусов. Не исключено, что он это сделал, чтобы руки не оказались на свободе и не совершили чего-то нежелательного.
Ленни Макинтош, сын почтальона, потерял глаз, когда наклонился, чтобы посмотреть, почему не сработал фейерверк, который он положил в пустую банку из-под ананасов.
У моего брата Конрада пропал голос.
Нет, не все было хорошо.
В первое воскресенье, когда преподобный Джейкобс приступил к своим обязанностям, в церкви собралось больше людей, чем когда-либо за все годы работы толстого, седого и добродушного мистера Латура, читавшего благонравные, но туманные проповеди. У него неизменно увлажнялись глаза в День матери, который он называл Материнским воскресеньем (эти подробности я узнал от мамы, поскольку годы спустя вообще смутно помнил, каким был мистер Латур). Вместо обычных двадцати прихожан собралось в четыре с лишним раза больше, и я помню, как громко звучал хор голосов, прославлявших Бога: «Хвала Господу, от которого проистекает всякая благодать, хвала Господу от всех, кто здесь собрался». У меня даже мурашки побежали по коже. Миссис Джейкобс отлично играла на органе, а ее светлые волосы, перехваченные простой черной ленточкой, отсвечивали разными цветами, когда на них падал свет сквозь единственное в церкви витражное окно.
Возвращаясь домой из церкви, вся наша нарядная семья поднимала клубы пыли, и я, оказавшись позади родителей, слышал, как мама выражала свое одобрение. И облегчение.
– Я боялась, что раз он такой молодой, нас ждет лекция о гражданских правах, отмене призыва в армию или чем-то в этом роде, – сказала она. – Однако была очень хорошая беседа на библейские темы. Мне кажется, люди будут ходить. Как думаешь?
– Какое-то время, – ответил отец.
– Тоже мне нефтяной магнат! Да к тому же циник! – отозвалась она и шутливо ущипнула его за руку.
Как выяснилось, они оба оказались отчасти правы. Посещаемость церкви никогда не падала до уровня времен мистера Латура, который в зимние дни редко собирал больше дюжины прихожан, жавшихся друг к другу, чтобы согреться: единственным источником тепла в продуваемом сквозняками помещении была дровяная печь. Постепенно количество прихожан сократилось сначала до шестидесяти, потом пятидесяти и, наконец, примерно до сорока человек, на чем и остановилось, колеблясь вокруг этого значения, словно показания термометра в переменчивый летний день. Никто не ставил это в вину мистеру Джейкобсу, чьи ясные и благоугодные проповеди всегда были основаны на Библии и никогда не затрагивали такие противоречивые темы, как атомная бомба или марш свободы. Люди просто потеряли интерес.
– Бог перестал быть важным для людей, – заметила как-то мама после службы, когда прихожан явилось совсем мало. – Но придет день, когда они об этом пожалеют.
За эти три года наше Братство методистской молодежи тоже пережило скромное возрождение. Во времена Латура по четвергам редко собиралось больше дюжины ребят, и у четырех из них была фамилия Мортон, а звали их Клэр, Энди, Кон и Терри. Я тогда считался слишком маленьким для посещения собраний, за что Энди называл меня счастливчиком и награждал щелбанами. Когда я однажды поинтересовался у Терри, как все проходило, он равнодушно пожал плечами:
– Мы пели песни, изучали Библию и обещали никогда не пить спиртного и не курить. Затем он говорил, что мы должны любить своих мам, а кэтлики отправятся в ад, потому что они поклоняются идолам, и что евреи любят деньги. И еще он говорил, что если кто-то из друзей рассказывает непристойности, надо представить, что Иисус их тоже слышит.
Однако при новом пасторе посещаемость выросла до тридцати с лишним ребят в возрасте от шести до семнадцати лет, что даже вызвало необходимость купить новые складные стулья для церковного подвала. И интерес был вызван вовсе не механическим Иисусом, пробиравшимся через Мирное озеро, – восторг от этого зрелища быстро сошел на нет, даже в моем случае. Не думаю, что ребят привлекали и картинки со Святой землей, которые преподобный развесил на стенах.
Все дело было в его молодости и увлеченности. Кроме чтения проповедей он устраивал игры и разные мероприятия, не уставая повторять, что Иисус нес свое учение в основном на открытом воздухе, а значит, христианство не ограничено стенами церкви. Мы продолжали изучение Библии, но занимались этим, играя в «музыкальные стулья», и нередко кто-то оказывался на полу в поисках стиха 9 главы 14 Второзакония или стиха 12 главы 2 Послания к Тимофею. Было весело. Кон и Энди помогли соорудить бейсбольную площадку позади церкви, и порой по четвергам мальчишки играли в бейсбол, а девчонки за них болели, а порой – девчонки играли в софтбол, и уже мальчишки поддерживали их (надеясь, что кто-то из девочек забудет про игру и явится в юбке).
Интерес преподобного Джейкобса к электричеству нередко находил отражение в его «беседах с молодежью» по вечерам в четверг. Я помню, как однажды он зашел к нам домой и попросил Энди надеть в следующий четверг свитер. Когда мы все собрались, он попросил моего брата выйти на середину и сказал, что хочет продемонстрировать, как выглядит бремя греха.
– Хотя я уверен, что ты не такой уж и грешник, Энди, – добавил он.
Брат нервно улыбнулся и промолчал.
– Это не для того, чтобы вас напугать, ребята, – продолжил Джейкобс. – Некоторые священники верят в полезность страха, но я к ним не отношусь. Я просто хочу, чтобы вы были в курсе.
(Как потом выяснилось, обычно именно эти слова говорят люди перед тем, как напугать вас до смерти.)
Он надул несколько шариков и попросил нас представить, что каждый из них весит двадцать фунтов. Взяв первый, преподобный произнес:
– Это – ложь.
Затем он быстро потер шарик о свою рубашку и поднес к свитеру Энди. Шарик прилип к нему будто приклеенный.
– А вот это – воровство. – Он прикрепил к свитеру еще один шар. – А теперь гнев.
Я точно не помню, сколько всего было шаров, но, кажется, семь по количеству смертных грехов, и они облепили вязаный свитер Энди с оленями.
– Тут больше ста фунтов греха, – подвел итог Джейкобс. – Очень тяжелое бремя! Но кто берет на себя все грехи мира?
– Иисус! – дружно ответили мы хором.
– Правильно. И когда вы молите его о прощении, происходит вот что. – Джейкобс вытащил булавку и проткнул один за другим все шары, включая и тот, что почему-то оторвался, и его пришлось водружать на место.
Мне кажется, что часть с прокалыванием шаров нам всем понравилась гораздо больше, чем со святым статическим электричеством.
Но самое сильное впечатление произвела демонстрация возможностей электричества, устроенная с помощью собственного изобретения Джейкобса, которое он назвал «Лестницей Иакова». Это был металлический ящик размером с бокс, в котором жила моя игрушечная армия. Из него торчали два провода, похожие на комнатную телевизионную антенну. Когда преподобный воткнул вилку в розетку (прибор работал от сети, а не от батареек) и щелкнул выключателем на боку, по проводам поползли вверх длинные искры, причем такие яркие, что резало глаза. Достигнув верхней точки, они исчезали. Когда Джейкобс кинул в воздух над устройством щепотку какого-то порошка, карабкавшиеся вверх искры засветились разными цветами. Девчонки ахнули от восторга.
Этот опыт тоже имел какую-то религиозную подоплеку – во всяком случае, в представлении Чарлза Джейкобса, – но будь я проклят, если помню, какую именно. Может, что-то связанное со Святой Троицей? Без «Лестницы Иакова» перед глазами, без устремляющихся вверх искр и звука работающего прибора, напоминавшего шипение разъяренного кота, такие экзотические ассоциации забывались так же быстро, как обычная простуда.
Однако одну его мини-лекцию я помню очень хорошо. Преподобный устроился верхом на стуле лицом к нам. Жена сидела на скамеечке за фортепиано позади него, скромно сложив руки на коленях и слегка склонив голову. Может, она молилась. А может, просто скучала. Я знаю, что многим из слушателей было скучно – к тому времени основная часть методистской молодежи Харлоу уже начала уставать от электричества и его небывалых возможностей.
– Ребята, наука говорит нам, что электричество есть движение заряженных атомных частиц, называемых электронами. Поток электронов создает ток, и чем быстрее текут электроны, тем выше напряжение. Это – наука, и она очень хороша, но у нее имеются свои пределы. Всегда наступает момент, когда знания иссякают. Чем же в действительности являются электроны? Ученые говорят, что это заряженные атомы. Ладно, отлично, пусть так, но что такое атомы? – Он подался вперед, устремив на нас пристальный взгляд голубых глаз, которые сами казались наэлектризованными. – Никто этого не знает наверняка! И вот тут на сцену выходит религия. Электричество – это один из путей Господа в бесконечность.
– Лучше бы он притащил электрический стул и поджарил белых мышей, – презрительно фыркнул Билли Пэкетт как-то вечером после благословения. – Вот это было бы клево!
Несмотря на частые (и все более скучные) лекции о святом напряжении, большинство из нас с нетерпением ждало занятий в четверговой вечерней школе. Если преподобный Джейкобс не садился на своего любимого конька, его беседы на темы нравственности, которой учит Священное Писание, бывали очень увлекательными и даже веселыми.
Он говорил о реальных проблемах, с которыми мы все сталкивались: от травли одноклассников до соблазна списать во время контрольной. Мы с удовольствием играли, с удовольствием (преимущественно) занимались и с удовольствием пели, потому что миссис Джейкобс была прекрасной пианисткой и никогда не растягивала гимны.
К тому же она умела играть не только гимны. Одним незабываемым вечером она сыграла три песни «Beatles», и мы вместе исполнили «From Me to You», «She Loves You» и «I Want to Hold Your Hand». Мама говорила, что Пэтси Джейкобс играла на пианино в семьдесят раз лучше мистера Латура, и когда жена священника попросила выделить немного церковных денег на настройщика из Портленда, дьяконы единогласно поддержали ее просьбу.
– Но лучше, наверное, все-таки воздержаться от «Beatles», – сказал при этом мистер Келтон. Он был дьяконом методистской церкви Харлоу дольше других. – Дети могут послушать их по радио. Нам бы хотелось, чтобы вы придерживались более… хм… христианских мелодий.
Миссис Джейкобс, застенчиво потупив взгляд, согласилась.
Но и это было не все. Чарлз и Пэтси Джейкобс обладали сексуальной привлекательностью. Я уже упоминал, что в него втрескались Клэр с подружками, а вскоре большинство мальчишек запало на жену священника, потому что Пэтси Джейкобс была потрясающе красивой: светлые волосы, чистая белая кожа, полные губы, большие зеленые глаза. Конни утверждал, что Пэтси обладала колдовскими чарами, потому что каждый раз, когда она смотрела в его сторону, у него подгибались колени. С такой внешностью она наверняка стала бы причиной пересудов, если бы активно пользовалась косметикой, а не ограничивалась легким мазком губной помады. Но в двадцать три года ей ничего больше и не требовалось. Косметикой ей служила молодость.
По воскресеньям она носила подобающие платья до колен или чуть ниже, хотя в эти годы дамские юбки начинали постепенно укорачиваться. На собрания БММ по четвергам она надевала юбки и платья безупречной длины (из «Шип энд Шор», как утверждала мама). Но женская половина паствы все равно смотрела на нее с пристрастием, потому что безукоризненно сидевшая одежда лишь подчеркивала фигуру, и мои братья лишь закатывали глаза или изображали, что отдергивают руку, будто случайно дотронулись до раскаленной плиты. Она играла в софтбол вместе с девчонками в «дамские дни», и однажды я подслушал, как мой брат Энди – думаю, тогда ему было лет четырнадцать – признался, что вид Пэтси Джейкобс, пробегающей базы, вызывает у него чувство, близкое к религиозному экстазу.
Она могла играть на пианино по четвергам и участвовать в большинстве других мероприятий БММ, потому что приводила с собой маленького сынишку. Он был послушным и славным мальчуганом. Морри любили все. Насколько я помню, он нравился даже Билли Пэкетту, чей атеизм в то время начинал набирать силу. Морри почти никогда не плакал. Если он падал и сдирал кожу на коленях, то просто хлюпал носом и тут же успокаивался, стоило одной из девочек постарше взять его на руки и прижать к себе. Когда мы выходили на улицу поиграть, он неизменно следовал за мальчишками, а если не мог за ними угнаться, то за девчонками, которые с удовольствием возились с ним во время изучения Библии или качали его в такт при пении – отсюда и прозвище Морри-Хвостик.
Особенно его любила Клэр. У меня перед глазами до сих пор стоит картина – хотя я понимаю, что она является плодом многих наложенных друг на друга воспоминаний, – как они сидят в углу с игрушками: Морри – на маленьком стульчике, Клэр – на коленях рядом, помогает ему с раскраской или выкладыванием змейки из домино.
– Когда я выйду замуж, то рожу четырех таких детей, – призналась однажды Клэр матери. Думаю, ей тогда было семнадцать и ее пребывание в БММ подходило к концу.
– Удачи тебе, – ответила мама. – Во всяком случае, я надеюсь, что твои дети будут не такими страшненькими, как Морри, этот медвежонок.
При всей своей неделикатности это замечание не было лишено оснований. Хотя Чарлз Джейкобс был красивым мужчиной, а Пэтси Джейкобс – самим совершенством, Морри-Хвостик выглядел заурядно, как картофельное пюре. У него было совершенно круглое лицо, напоминавшее мне Чарли Брауна из комиксов, и тусклые темные волосы. Хотя глаза отца Морри были голубыми, а матери – чарующе зелеными, у самого мальчика они оказались самыми обыкновенными карими. Тем не менее все девчонки его обожали, словно именно такого малыша им хотелось родить в ближайшие десять лет, а мальчишки относились к нему как к младшему брату. Он был нашим талисманом. Он был Морри-Хвостиком.
Как-то вечером в один из февральских четвергов мы впятером возвращались домой, раскрасневшись от катания на санках за церковью (преподобный Джейкобс провел электрическое освещение вдоль всей трассы), распевая «Я Генрих Восьмой» во все горло. Я помню, Энди и Кон были в особенно веселом настроении, потому что привезли наши санки и устроили Морри на подушке впереди, где он бесстрашно восседал, похожий на резную фигуру на носу корабля.
– Вам нравятся эти собрания, верно? – спросил отец. Мне показалось, что в его голосе звучало удивление.
– Да! – подтвердил я. – Мы ответили на тысячу вопросов по Библии, а затем пошли кататься на санках. Миссис Джейкобс тоже каталась, только никак не могла удержаться и все время падала!
Я засмеялся, и отец рассмеялся вместе со мной.
– Это здорово, Джейми, но вы там чему-то учитесь?
– Воля человека должна быть продолжением воли Божьей, – отбарабанил я, цитируя последний урок. – А еще, если соединить положительный и отрицательный полюса аккумулятора проводом, будет короткое замыкание.
– Верно, – согласился отец, – и поэтому надо быть особенно осторожным, когда «прикуриваешь». Но мне непонятно, какое отношение это имеет к уроку по христианству.
– Это к тому, что, когда поступаешь плохо, чтобы сделать что-то хорошее, ничего хорошего не получается.
– Ясно. – Отец взял последний номер журнала «Кар энд драйвер» с крутым «Ягуаром-XK-E» на обложке. – Знаешь, Джейми, есть такое выражение: дорога в ад вымощена благими намерениями. – Он на секунду задумался и добавил: – И освещена электрическими фонарями.
Эта мысль его развеселила, и он засмеялся. Я тоже рассмеялся за компанию, хотя и не понял, в чем заключалась шутка. Если это вообще была шутка.
Энди и Кон дружили с братьями Нормом и Хэлом Фергюсонами. Фергюсоны относились к тем, кого у нас называли «чужаками» или «пришлыми». Они жили в Бостоне, так что общение обычно ограничивалось летними каникулами. Их семья владела загородным домом на озере Лукаут примерно в миле от нашего дома, и две пары братьев познакомились на церковном мероприятии, которое называлось «Библейская школа на каникулах».
У Фергюсонов был семейный абонемент на посещение курорта «Козья гора», и иногда Кон и Энди ездили с ними на их автомобиле-универсале поплавать и пообедать в «клубе». Они рассказывали, что бассейн там в тысячу раз лучше пруда Гарри. Нас с Терри это не очень-то волновало – нам хватало пруда, и у нас были свои друзья, – но Клэр им дико завидовала. Ей хотелось посмотреть, «как живут богатые».
– Да точно так же, как и мы, дорогая, – сказала мама. – Кто говорит, что богатые другие, ошибается.
Клэр, отжимавшая белье в нашей старенькой стиральной машине, недовольно скривилась.
– Сильно сомневаюсь, – ответила она.
– Энди говорит, что девчонки в бассейне плавают в бикини, – вставил я.
– Это все равно что в трусах и лифчике, – фыркнула мама.
– А мне бы хотелось иметь бикини, – заметила Клэр. Думаю, она сказала это нарочно, чтобы позлить мать, как это любят девушки в семнадцать лет.
Мама погрозила ей пальцем с коротко подстриженным ногтем, с которого капала мыльная пена.
– Вот так девушки становятся беременными, юная мисс.
Клэр мастерски отразила этот выпад:
– Тогда ты не должна пускать туда Кона и Энди. Девушки могут забеременеть из-за них.
– Попридержи язык, – сказала мама, показав глазами в мою сторону. – Дети любят слушать то, что им не полагается.
Как будто я не знал, из-за чего девушки беременеют: из-за секса. Парни ложились на них сверху и ерзали, пока не возникало ощущение. А когда это случалось, из их штуковины вытекала какая-то загадочная штука под названием сперма. Она попадала девушкам в живот, и через девять месяцев наступало время пеленок и детских колясок.
Несмотря на все протесты сестры, родители не запретили Кону и Энди ездить летом на курорт раз или два в неделю. Когда Фергюсоны приехали на зимние каникулы в феврале 1965 года и пригласили братьев покататься на лыжах, родители их отпустили, и наши старенькие, исцарапанные лыжи украсили багажник универсала вместе со сверкающими новенькими лыжами Фергюсонов.
Когда они вернулись, на горле Кона красовался багровый рубец.
– Ты что, не удержался на трассе и налетел на ветку? – поинтересовался отец, когда пришел домой и увидел отметину.
– Еще чего, пап! – возмутился Кон, бывший отличным лыжником. – Мы с Нормом гонялись наперегонки. Катились бок о бок, как черти…
Мама предостерегающе подняла вилку.
– Извини, мам. Как бешеные. Норм налетел на кочку и потерял равновесие. Он махнул рукой… – Кон показал как, едва не опрокинув свой стакан с молоком. – И угодил лыжной палкой мне в шею. Было больно, как… в общем, очень сильно, но сейчас полегче.
Но он ошибался. На следующий день багровая полоса поблекла и превратилась в похожий на ожерелье синяк, однако мой брат охрип. К вечеру он мог говорить только шепотом, а через два дня совсем лишился голоса.
Растяжение гортанного нерва в результате перенапряжения шеи. Такой диагноз поставил доктор Рено. Он сказал, что сталкивался с этим раньше, и через неделю-другую голос Конрада начнет возвращаться. К концу марта с Конни будет полный порядок. Он сказал, что беспокоиться не о чем, и не ошибся. Во всяком случае, в отношении себя самого: с его голосом все было в порядке. Чего нельзя было сказать о моем брате. Шел апрель, а Кон все еще общался при помощи записок и жестов. Он по-прежнему ходил в школу, хотя другие мальчишки начали над ним смеяться. Их особенно веселило, как он решил проблему участия в жизни класса (во всяком случае, отчасти), написав «ДА» на одной ладони и «НЕТ» на другой. У него имелся целый набор карточек с разными сообщениями, написанными печатными буквами. Особый взрыв веселья вызывала карточка с надписью «Можно выйти в туалет?».
Кон, казалось, относился к этому достаточно спокойно, понимая, что любая другая реакция только подольет масла в огонь и раззадорит насмешников, но однажды вечером я зашел в комнату, которую мой брат делил с Терри, и увидел, как он лежит на кровати и беззвучно плачет. Я подошел к нему и спросил, что случилось. Глупый вопрос, ведь ответ был мне известен, но в такой ситуации надо было что-то сказать, и я мог это сделать, потому что это не меня ударили по горлу лыжной палкой Судьбы.
– Убирайся! – произнес он одними губами. Его щеки и лоб в новой россыпи прыщей пылали, а глаза опухли от слез. – Убирайся, убирайся на хрен, урод!
Той весной у мамы в волосах появилась первая седина.
Однажды, когда отец пришел домой, выглядя более уставшим, чем обычно, мама сказала, что надо отвезти Кона в Портленд и показать специалисту.
– Мы ждали достаточно долго, – сказала она. – Этот старый болван Джордж Рено может говорить что угодно, но я знаю, что случилось, и ты тоже знаешь. Тот безрассудный богатенький мальчик порвал нашему сыну голосовые связки.
Отец тяжело опустился за стол. Никто из них не заметил меня в прихожей, где я нарочно задержался, делая вид, что завязываю шнурки на кедах.
– Мы не можем себе это позволить, Лора, – сказал он.
– Но ты же позволил себе закупить топливо в Гейтс-Фоллз! – В ее голосе зазвучали противные, презрительные нотки, которых я раньше никогда не слышал.
Отец сидел, глядя в стол, хотя на нем не было ничего, кроме клеенки в красно-белую клетку.
– Вот поэтому мы и не можем себе это позволить. Мы едва сводим концы с концами. Ты же знаешь, какой была зима.
Мы все это знали. Когда благополучие семьи зависит от продаж печного топлива, со Дня благодарения и до самой Пасхи все домашние будут постоянно смотреть на градусник, надеясь, что красный столбик не поползет вверх.
Мама стояла у раковины, погрузив руки в облако мыльной пены, в глубине которого невидимые тарелки грохотали так, будто она не мыла их, а пыталась разбить.
– По-другому ты никак не мог, верно? – поинтересовалась она тем же противным голосом. Я ненавидел этот голос. Она говорила так, будто нарочно пыталась вывести его из себя. – Тоже мне, нефтяной барон!
– Я заключил сделку до того, как это случилось с Коном, – отозвался он, по-прежнему не глядя на нее и снова засунув руки глубоко в карманы. – Это было в августе. Мы вместе читали «Альманах старого фермера», и там говорилось, что ожидается самая холодная и снежная зима за все послевоенное время. И мы вместе решили, что надо закупать. Ты сама считала на арифмометре.
Тарелки в раковине загремели еще громче.
– Возьми кредит!
– Я бы взял, Лора… послушай. – Наконец он поднял на нее глаза. – Возможно, мне придется его взять, чтобы пережить лето.
– Речь о твоем сыне!
– Я это знаю, черт возьми! – взорвался папа. Это испугало меня и, должно быть, испугало маму, потому что из облака пены послышался грохот бьющихся тарелок. Она вытащила руки из раковины, и на одной из них была кровь.
Мама протянула ее отцу – совсем как мой онемевший брат со своими «ДА» и «НЕТ» – и сказала:
– Посмотри, до чего ты меня до… – Она остановилась на полуслове, заметив, что я сижу в прихожей и смотрю на них. – Убирайся! Ступай на улицу и поиграй!
– Лора, не вымещай это на Дже…
– Убирайся! – закричала она с той же яростью, с какой заорал бы Кон, будь у него голос. – Как не стыдно подслушивать!
Она разрыдалась. Я выскочил из дома, тоже плача, и, не разбирая дороги, бросился бежать, а добравшись до шоссе, перемахнул через него, не глядя по сторонам. Я не стремился к дому священника – я был слишком расстроен, чтобы даже подумать о нем. Если бы Пэтси Джейкобс не вышла на лужайку перед домом, чтобы проверить, не проросли ли цветы, посаженные осенью, я бы, наверное, бежал, пока не упал без сил. Но она вышла и окликнула меня по имени. Мне хотелось бежать дальше, но – я, кажется, уже говорил об этом – я был вежливым мальчиком, пусть и расстроенным. Я остановился.
Она подошла ко мне. Я опустил глаза и тяжело дышал.
– Что случилось, Джейми?
Я промолчал. Она взяла меня за подбородок. Я увидел Морри на ступеньках крыльца в окружении игрушечных грузовиков. Он глазел на меня.
– Джейми? Скажи, что тебя расстроило?
Нас учили не только быть вежливыми, но и не болтать о том, что происходит в семье. Только так ведут себя настоящие янки. Но доброта миссис Джейкобс сняла запреты, и я рассказал обо всем без утайки. О страданиях Кона (глубину которых, по моему убеждению, родители не постигли, хотя и очень переживали), о том, как мама боялась, что у него порваны голосовые связки и он никогда больше не сможет говорить, о том, как настойчиво она просила папу показать его специалисту, на что тот ответил, что у нас на это нет денег. И главное, о криках. Я не рассказал Пэтси о чужом голосе, который появился у мамы, но только потому, что не знал, как это выразить.
Когда я наконец выговорился, она сказала:
– Пойдем к заднему сараю. Тебе нужно поговорить с Чарли.
Поскольку гараж теперь, как и положено, был занят «бельведером», Джейкобс оборудовал мастерскую в заднем сарае. Когда Пэтси завела меня в сарай, он что-то паял в телевизоре без экрана.
– Когда я снова соберу эту штуку, – сказал он, обнимая меня за плечи и доставая платок из заднего кармана, – то смогу ловить телевизионные станции Майами, Чикаго и Лос-Анджелеса. Вытри глаза, Джейми. Да и носу не повредит немного внимания.
Приводя себя в порядок, я с восхищением разглядывал безглазый телевизор.
– Вы и правда сможете ловить станции Чикаго и Лос-Анджелеса?
– Да нет, это была шутка. Я просто пытаюсь подключить усилитель сигнала, который позволит ловить не только восьмой канал.
– У нас ловит шестой и тринадцатый, – сказал я. – Хотя картинка на шестом рябит.
– У вас есть антенна на крыше. А у семьи Джейкобс – только комнатные «усы».
– А почему вы ее не купите? Они продаются в «Вестерн ауто» в Касл-Роке.
Он усмехнулся:
– Отличная идея! На квартальном заседании я выступлю перед дьяконами и скажу, что хочу потратить часть собранных пожертвований на телевизионную антенну, чтобы Морри мог смотреть мультики, а мы с женой – сериал «Станция “Юбочкино”» по вечерам во вторник. Ладно, не обращай внимания, Джейми. Скажи-ка лучше, что тебя так расстроило?
Я оглянулся, ища глазами миссис Джейкобс и надеясь, что она избавит меня от необходимости пересказывать все еще раз, но жена пастора незаметно удалилась. Он взял меня за плечи и подвел к ко́злам. Мне хватило росту, чтобы залезть на них и усесться.
– Это из-за Кона?
Конечно, было несложно догадаться: в ту весну просьба о возвращении Кону голоса каждый четверг была частью заключительной молитвы, как и мольбы за других членов БММ, с которыми что-то случалось (чаще всего переломы, но Бобби Андервуд сильно обжегся, а Кэрри Даути пришлось обрить голову наголо и ополоснуть уксусом, когда ее мать с ужасом обнаружила, что малышка завшивела). Однако ни жена преподобного Джейкобса, ни он сам не имели ни малейшего представления о том, как сильно страдал Кон и как это несчастье сказалось на всей семье, будто особо заразный вирус.
– Летом прошлого года папа купил топливо, – сказал я, снова начав плакать. Я ненавидел слезы: плач был излюбленным приемом малышни, – но сейчас ничего не мог с собой поделать. – Он сказал, что от такой цены грех отказываться, только зима оказалась теплой, и цена печного топлива упала до пятнадцати центов за галлон, а теперь им не по карману обратиться к специалисту. А если бы вы слышали маму, она говорила совсем не как мама, а папа иногда сует руки в карманы, потому что… – Но тут наконец сдержанность янки дала о себе знать, и я закончил: – Потому что я не знаю почему.
Он снова вытащил платок, пока я вытирался, взял с верстака металлический ящик. Из него во все стороны торчали провода, будто клочья нестриженых волос.
– Вот усилитель, – произнес он, – изобретенный вашим покорным слугой. Когда я его закончу, то протяну провод из окна и до карниза. А потом подсоединю… – Он кивнул на угол, где ржавыми металлическими зубьями вверх стояли грабли. – Антенна Джейкобса, штучное изделие.
– А она будет работать? – спросил я.
– Не знаю. Думаю, что да. Но даже если и так, я уверен, что дни телевизионных антенн сочтены. Еще лет десять, и телевизионные сигналы будут передаваться по телефонным проводам, а станций будет намного больше трех. К девяностым годам сигналы будут приходить от спутников. Я знаю, что это звучит как научная фантастика, но такая технология уже существует.
На лице преподобного появилось знакомое мечтательное выражение, и я решил, что он уже забыл о Коне. Теперь я знаю, что это не так. Он просто давал мне время прийти в себя и, возможно, хотел подумать сам.
– Сначала люди сочтут это поразительным, а потом – само собой разумеющимся. Они станут говорить: «Да, у нас есть телефонное телевидение», – или: «У нас есть спутниковое телевидение», – но они будут ошибаться. Все это – дар электричества, которое в наши дни проникло во все аспекты жизни и стало таким привычным, что мы перестали его замечать. Есть такое выражение: слон в гостиной. Так говорят про то, чего нельзя не заметить, но что со временем становится настолько обыденным, что мы перестаем обращать на это внимание.
– Пока не придется убирать за ним какашки.
От этих слов он расхохотался, и я вместе с ним, хотя в моих глазах еще стояли слезы.
Преподобный подошел к окну и посмотрел на улицу, сложив руки за спиной. После долгого молчания повернулся ко мне и сказал:
– Я хочу, чтобы ты привел ко мне вечером Кона. Ты сможешь это сделать?
– Конечно, – ответил я без особого энтузиазма. Я решил, что он хочет еще раз помолиться. Хуже от этого точно не будет, но и лучше вряд ли станет, потому что за Кона уже очень много молились.
Родители не возражали против нашего визита к священнику (мне пришлось спрашивать их по отдельности, потому что в тот вечер они не разговаривали друг с другом). Труднее было уговорить Конни, возможно, потому, что я и сам не очень-то верил в эту затею. Но я обещал преподобному и должен был сдержать слово. Я обратился за помощью к Клэр, которая верила в молитву намного сильнее меня, а кроме того, умела добиваться своего. Думаю, в немалой степени потому, что была единственной девочкой. Из четырех братьев только Энди, самый старший, мог устоять, когда она хлопала ресницами и о чем-то просила.
Мы втроем перешли шоссе номер 9, отбрасывая длинные тени в свете взошедшей полной луны, и Кон, которому в тот год исполнилось тринадцать – темноволосый и стройный, в выцветшей клетчатой куртке, перешедшей к нему от Энди, – вытащил блокнот, который везде носил с собой. Он написал что-то на ходу, поэтому буквы получились неровными. «Это глупо».
– Может быть, – не стала спорить Клэр, – но нас точно угостят печеньем. У миссис Джейкобс всегда есть печенье.
Кроме того, у миссис Джейкобс был Морри, уже пятилетний, одетый в пижаму. Он подбежал к Кону и прыгнул к нему на руки.
– Так и не можешь говорить? – спросил Морри.
Кон покачал головой.
– Папа тебя вылечит, – заверил Морри. – Он работал весь день. – Потом протянул руки к сестре. – Возьми меня, возьми меня, медвежонок Клэр, и я тебя поцелую!
Она засмеялась и забрала его у Кона.
Преподобный Джейкобс ждал в сарае, одетый в выцветшие джинсы и свитер. В углу работал электрообогреватель, его проволочные элементы раскалились докрасна, но в мастерской все равно было холодно. Я подумал, что священник, наверное, слишком поглощен работой над своими проектами, чтобы заняться утеплением. Временно безглазый телевизор был накрыт теплоизоляционным чехлом от газонокосилки.
Джейкобс обнял Клэр и чмокнул ее в щеку, затем пожал руку Кону, который протянул ему блокнот. «НАВЕРНОЕ, СНОВА Молитвы», – было написано на чистой странице.
Я подумал, что это невежливо, и судя по тому, как нахмурилась Клэр, она разделяла мое мнение, но Джейкобс только улыбнулся.
– Возможно, и до них дойдет дело, но сперва я хочу попробовать нечто другое. – Он повернулся ко мне. – Кому помогает Господь, Джейми?
– Тому кто сам о себе заботится, – ответил я.
– Не очень грамотно, но по сути верно.
Он подошел к верстаку и взял предмет, похожий на широкий ремень из ткани или самое узкое в мире электрическое одеяло. Из него торчал шнур, на котором имелась белая пластиковая коробочка с ползунковым переключателем. Джейкобс с поясом в руках устремил на Кона серьезный взгляд.
– Над этим прибором я возился весь прошлый год. Я называю его электрическим стимулятором нервов.
– Одно из ваших изобретений, – сказал я.
– Не совсем. Идея использования электроэнергии для снятия боли и стимулирования мышц очень и очень стара. За шестьдесят лет до рождения Христа римский врач по имени Скрибоний Ларг обнаружил, что боль в ногах можно унять, если поставить страдающего на электрического угря.
– Да вы все выдумали! – не поверила Клэр и рассмеялась. Но Кон не смеялся, устремив зачарованный взгляд на тканевый ремень.
– Вовсе нет, – возразил Джейкобс, – но источником энергии для моего прибора являются маленькие батарейки, которые действительно изобрел я. В центральной части штата Мэн трудно встретить электрических угрей, не говоря уже о том, чтобы обвить их вокруг шеи мальчика. А именно это я и собираюсь сделать при помощи своего самодельного устройства. Дело в том, Кон, что доктор Рено может быть прав, считая, что никакого разрыва голосовых связок нет. Не исключено, что им просто нужен толчок. Я готов провести эксперимент, но все зависит от тебя. Что скажешь?
Кон кивнул. В его глазах я увидел давно забытое выражение: надежду.
– А почему вы никогда не показывали нам это на занятиях БММ? – спросила Клэр с упреком.
Джейкобс удивился и даже немного смутился:
– Думаю, я просто не знал, как связать это с уроком по христианству. До того как Джейми пришел ко мне сегодня, я собирался испытать его на Эле Ноулзе. Вы же знаете, какой с ним произошел несчастный случай?
Мы все кивнули. Он потерял пальцы в картофельном сортировщике.
– Он все еще чувствует пальцы, которых больше нет, и говорит, что они болят. К тому же он стал плохо владеть этой рукой из-за повреждения нерва. Как я уже говорил, мне давно известно, что электричество может помочь в подобных вопросах. А теперь, похоже, моим подопытным кроликом станешь ты, Кон.
– Значит, нам просто повезло, что такой прибор оказался под рукой? – поинтересовалась Клэр. Я не понимал, какое это имело значение, но, видимо, имело. Во всяком случае, для нее.
Джейкобс укоризненно взглянул на нее и сказал:
– Словами «совпадение» и «везение» пользуются неверующие люди, Клэр, когда хотят описать волю Божию.
Она покраснела и, смутившись, опустила глаза. Кон тем временем что-то нацарапал в блокноте: «Это больно?»
– Не думаю, – ответил Джейкобс. – Ток очень слабый, практически незаметный. Я опробовал его на своей руке – как манжету для измерения давления – и почувствовал лишь покалывание, какое бывает, если отлежишь руку или ногу во время сна. Но если вдруг станет больно, просто подними руки, и я сразу все выключу. Сейчас я надену на тебя эту штуку. Она будет плотно облегать, но не давить. И не будет затруднять дыхание. Застежки тут нейлоновые. Металлические не годятся.
Он обернул ремень вокруг шеи Кона, и теперь казалось, будто она обмотана толстым зимним шарфом. В широко раскрытых глазах Кона сквозил испуг, но когда Джейкобс спросил, готов ли он, тот кивнул. Клэр взяла меня за руку и сжала пальцы. Они были холодными. Я подумал, что Джейкобс начнет молиться об успехе. В некотором смысле, наверное, так он и поступил. Наклонившись, чтобы заглянуть Кону прямо в глаза, он произнес:
– Жди чуда.
Кон кивнул. Я видел, как ремень на его шее шевельнулся, когда он с трудом сглотнул.
– Хорошо. Начали.
Преподобный Джейкобс щелкнул переключателем, и послышался слабый гул. Голова Кона дернулась. Губы конвульсивно скривились сначала в одну сторону, потом в другую. Пальцы мелко задрожали, и руки стали подрагивать.
– Больно? – спросил Джейкобс. Указательный палец преподобного застыл над переключателем, готовый в любой момент передвинуть его. – Если больно, вытяни руки.
Кон покачал головой. И произнес глухо и невнятно, будто его рот был набит мелким гравием:
– Не больно… Тепло.
Мы с Клэр обменялись дикими взглядами, в которых читался один и тот же вопрос: мне послышалось? Теперь она сжимала мою руку так сильно, что было больно, но я не обращал внимания. Когда мы посмотрели на Джейкобса, он улыбался.
– Не пытайся говорить. Пока. Я хочу, чтобы прибор поработал еще две минуты, и буду следить по часам. Если станет больно, вытяни руки, и я сразу все выключу.
Кон не стал вытягивать руки, хотя они и продолжали дергаться вверх-вниз, будто он играл на невидимом пианино. Его верхняя губа несколько раз непроизвольно приподнялась, глаза беспорядочно моргали. Он снова произнес трескучим и хриплым голосом:
– Я… опять… могу говорить!
– Молчи! – строго велел Джейкобс. Его указательный палец замер над переключателем, готовый немедленно остановить работу прибора, а глаза неотрывно следили за движущейся секундной стрелкой наручных часов. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он щелкнул переключателем и слабый гул прекратился. Расстегнув пряжки, он стянул ремень через голову Кона. Кон тут же принялся ощупывать свою шею. Кожа немного покраснела, но скорее всего не от электрического тока, а от давления ремня.
– Послушай, Кон, я хочу, чтобы ты повторил пару строк из старой песенки: «От моей собаки блошки прицепились даже к кошке». Но если горло начнет болеть, сразу же остановись.
– От моей собаки блошки, – произнес Кон своим странным скрипучим голосом, – прицепились даже к кошке. – И добавил: – Мне нужно сплюнуть.
– Больно горлу?
– Нет, просто надо сплюнуть.
Клэр открыла дверь сарая. Кон высунулся и, прокашлявшись (с тем же неприятным металлическим звуком, похожим на скрип ржавых петель), сплюнул комок слизи, как мне показалось, размером почти с кулак. Затем мой брат повернулся к нам, массируя горло одной рукой.
– От моей собаки блошки. – Его голос еще звучал странно, но стал четче и больше походил на человеческий. По щекам Кона текли слезы. – Прицепились даже к кошке.
– Пока достаточно, – сказал Джейкобс. – Сейчас мы пойдем в дом, и ты выпьешь стакан воды. Большой. Тебе нужно пить много воды. Сегодня и завтра. Пока твой голос снова не станет нормальным. Договорились?
– Да.
– Когда вернешься домой, можешь поздороваться с родителями. А потом поднимись к себе в комнату, встань на колени и поблагодари Господа за то, что он вернул тебе голос. Договорились?
Кон с готовностью кивнул. Он рыдал в полную силу, и не он один. Мы с Клэр тоже плакали. Только у преподобного Джейкобса глаза оставались сухими. Мне кажется, он был слишком потрясен, чтобы плакать.
Одна Пэтси ничему не удивилась. Когда мы вошли в дом, она сжала руку Кона и сказала самым будничным голосом:
– Вот и славно.
Морри обнял моего брата, и тот стиснул его в ответ с такой силой, что у малыша округлились глаза. Пэтси налила из крана на кухне стакан воды, и Кон выпил его весь, после чего поблагодарил голосом, уже похожим на его собственный.
– Не за что, Кон. Морри уже давно пора спать, да и вам нужно домой. – Она повела Морри за руку к лестнице и не оборачиваясь добавила: – Думаю, ваши родители очень обрадуются.
«Обрадуются» – это оказалось не то слово.
Они сидели в гостиной и смотрели по телевизору сериал «Виргинцы», по-прежнему не разговаривая друг с другом. Даже переполненный радостью и волнением, я не мог не заметить царившего там напряжения. Энди и Терри шумели наверху, переругиваясь, – в общем, все как всегда. У мамы на коленях лежало вязаное шерстяное покрывало, и она наклонилась, чтобы распутать пряжу в корзинке, когда Кон произнес:
– Привет, мам. Привет, пап.
Отец уставился на него, открыв рот, а мама застыла с вязальными спицами в одной руке, так и не вытащив другую из корзинки. Она очень медленно подняла глаза и спросила:
– Что?..
– Привет, – снова сказал Кон.
Она закричала и вылетела из кресла, отпихнув ногой вязальную корзинку. Схватила Кона так, будто собиралась хорошенько встряхнуть, как наказывала нас в детстве за проступки. Но никакой трепки в тот вечер не было. Мама прижала Кона к себе, не в силах сдержать слез. Я слышал, как Терри и Энди с грохотом мчатся вниз со второго этажа, чтобы выяснить, что случилось.
– Скажи что-нибудь еще! – всхлипывала мама. – Скажи, чтобы я убедилась, что мне не показалось!
– Он не должен… – начала было Клэр, но Кон не дал ей договорить. Потому что теперь мог это сделать.
– Я люблю тебя, мам, – произнес он. – И тебя, пап.
Папа взял Кона за плечи и внимательно осмотрел его горло, но смотреть там было не на что, поскольку краснота прошла.
– Хвала Господу, – сказал он. – Хвала Господу, сынок.
Мы с Клэр переглянулись, опять подумав об одном и том же: преподобный Джейкобс тоже заслуживал благодарности.
Мы объяснили, что Кону в первое время нельзя говорить много, а когда рассказали о питье, Энди вышел на кухню и вернулся с огромной отцовской сувенирной кофейной кружкой (сбоку она была украшена канадским флагом и надписью «ОДИН АНГЛИЙСКИЙ ГАЛЛОН КОФЕИНА»), наполненной водой. Пока Кон пил, мы с Клэр по очереди рассказывали, как все происходило, а Кон пару раз добавлял про покалывание, которое чувствовал, когда ремень был включен. Когда он открывал рот, Клэр ругала его за несдержанность.
– Не могу поверить, – повторяла мама, не сводя глаз с Кона. Несколько раз она обнимала его и прижимала к себе, будто боялась, что у него вырастут крылья и он, обратившись в ангела, улетит.
– Если бы церковь не оплачивала преподобному Джейкобсу его печное топливо, – сказал отец, когда наш рассказ подошел к концу, – ему бы все равно никогда не пришлось за него платить.
– Мы придумаем что-нибудь, – рассеянно сказала мама. – А сейчас будем праздновать. Терри, достань из морозилки мороженое, которое мы приберегали на день рождения Клэр. Это будет хорошо для горла Кона. А вы с Энди накройте на стол. Мы съедим его все, так что доставайте большие миски. Ты не возражаешь, Клэр?
Та покачала головой:
– Это лучше, чем день рождения.
– Я выпил столько воды, что мне надо в туалет, – сказал Конни. – А потом помолиться. Так велел преподобный. И не мешайте мне, пока я это делаю.
Он пошел наверх, а Энди с Терри отправились на кухню, чтобы разложить по мискам мороженое-ассорти (которое мы называли «ван-шок-клуб»… удивительно, как все вспоминается). Родители вернулись в свои кресла и продолжили смотреть телевизор, ничего не видя. Я заметил, как мама протянула руку, а отец взял ее не глядя, будто знал, где она должна быть. Я ощутил себя по-настоящему счастливым.
Затем почувствовал, что меня тянут за рукав, и увидел Клэр. Она провела меня в прихожую через кухню, где Энди и Терри ругались из-за размера порций. Ее широко раскрытые глаза светились.
– Ты видел его? – спросила она требовательно.
– Кого?
– Преподобного Джейкобса, дубина! Ты видел его, когда я спросила, почему он никогда не показывал электрический пояс на собраниях БММ?
– Ну… да…
– Он сказал, что работал над ним целый год, но если так, он бы обязательно похвастался. Он так гордится всем, что делает!
Я вспомнил, как он смутился, будто Клэр поймала его на лжи (я не раз чувствовал и на своем лице подобное выражение в подобные моменты), но…
– Ты хочешь сказать, что он солгал?
Она решительно кивнула:
– Да! Точно! А его жена? Она же обо всем знала! Тебе интересно, что я думаю? Я думаю, что он начал сразу после твоего прихода. Может, у него уже была идея – у него их тысячи, и все связаны с электроприборами. Его голова набита ими, как початок кукурузы зернами, но до сегодняшнего дня он этим прибором вообще не занимался.
– Ничего себе! Знаешь, Клэр, я не думаю…
Она все еще держала меня за руку и теперь резко дернула, будто пыталась вытянуть из грязи, в которой я увяз.
– Ты видел их кухонный стол? Один прибор остался нетронутым, тарелка чистая, стакан тоже. Он пропустил ужин, чтобы успеть. Вкалывал как проклятый, если судить по рукам. Они были красные, а на двух пальцах волдыри.
– И все это ради Кона?
– Не уверена, – сказала она, не сводя с меня глаз.
– Клэр! Джейми! – позвала мама. – Идите есть мороженое!
Клэр даже не обернулась.
– Из всех детей в БММ он встретил тебя первым, и ты ему нравишься больше всех. Он сделал это ради тебя, Джейми. Он сделал это ради тебя.
Она пошла на кухню, оставив меня стоять с открытым ртом. Если бы Клэр чуть дольше задержалась и позволила мне прийти в себя, я бы обязательно поделился с ней своим ощущением: преподобный Джейкобс был удивлен не меньше нас.
Он не ожидал, что это сработает.