Вознесенский. Я тебя никогда не забуду. «Ваш прах лежит второй за алтарем…» (Ф. Н. Медведев, 2011)

«Ваш прах лежит второй за алтарем…»

… Зимой 1980 года мы предприняли необычный и очень важный для Вознесенского вояж в старинный город Муром. Поэта много лет волновала семейная легенда о его предке Андрее Полисадове, которого вывезли из Грузии «юным монахом» и усыновили в России. Стал архимандритом, настоятелем Благовещенского собора в Муроме. Именно о нем Вознесенский написал свое раннее стихотворение «Прадед» и включил его в «Мозаику». Но цензура вырезала стихи из готового тиража книги, убоявшись церковной, то есть крамольной по тем временам, темы, заменив на стихотворение «Кассирша». В оглавлении осталась «отметина»: «Прадед» там значится, а «Кассирша» нет. Невооруженным глазом видна вклейка на странице 31.

Привожу сохранившийся в моем архиве один из вариантов этого стихотворения:

По дороге Андрей рассказывал, что Полисадов – весьма загадочная фигура российской духовной жизни. Великий князь Николай Михайлович Романов включил его имя в Русский некрополь, им составленный. Правда, почему-то имя Полисадова таинственным образом исчезло со страниц сборника, хотя осталось в оглавлении…

Почти целый год, говорил Андрей, он жил этой историей, которая началась давно.

«Что значит для человека имя?! – спрашивал Андрей. И отвечал: – Прежде всего кровь. И вот выходит, что во мне грузинское, давнее начало. Хотя назвать меня грузином можно только с долей фантазии».

Мне запомнилось, что Андрей акцентировал, что весь мир интересуется своими корнями. Вышло, что он попал в хитросплетение российской духовной жизни прошлых веков. И ему как поэту интересно думать и писать о пересечении личного с историей.

«Но я же не историк, – говорил Вознесенский, – и было бы смешно видеть в моей поэме только конкретно историческое содержание».

(Тем же январем в «Новом мире» вышла поэма Вознесенского о его предке. Вернувшись из муромского путешествия, я читал ее с таким чувством, будто знал лично этого необычного архимандрита. И было совершенно понятно, что поэма не о прошлом, а о настоящем. «Мало быть рожденным, важно быть услышанным…», «Мудрость коллективная хороша методою, но не консультируйте, как любить мне Родину…» – это строки из поэмы. А еще хулигански-ироничные, но горькие слова: «Чтоб было где хранить потомкам овощ, настало время возводить собор…» Это было бы смешно, если бы не было так актуально в те далекие времена «развитого социализма», когда писалась поэма.)

В сопровождении местных краеведов мы бродили по церковному кладбищу, взирали на обветшалые стены древнего собора, делали фотографии, а вечером поэт читал стихи в муромском Доме культуры. В Муроме провели два дня. На всю жизнь запомнились подробные, вдохновенные новеллы о древней Владимирской земле, поведанные поэтом. Ночевали в местной гостинице. Не спали почти всю ночь. Разве заснешь, если рядом ворковали поклонницы-фанатки «первого поэта Советского Союза», как они называли своего земляка.

В ту поездку я пригласил и моего старого приятеля, любителя поэзии Генриха Рабиновича. Сейчас он с семьей живет в США. Я попросил его вспомнить о давнем путешествии, что он с удовольствием и сделал.

С автором этой книги мы дружим 45 лет. Феликс знает подробности моей биографии, а я был свидетелем и участником многих событий в жизни известного журналиста, автора и ведущего когда-то весьма популярной телепередачи «Зеленая лампа», страстного библиофила, организатора творческих вечеров знаменитых деятелей культуры.

Десять лет назад я уехал из России в Америку. Рядом жена, дочь, внучка. Хорошо под Нью-Йорком, на природе, в собственном доме. Смотрим русское телевидение, иногда перечитываем прекрасные книги, напечатанные еще в СССР. Нередко, как бы само собой, я оглядываюсь назад, во времена, когда был молод и по-настоящему счастлив. Вот почему я обрадовался просьбе друга поведать об одном событии в жизни и моей, и Феликса. Эпизод связан с двумя днями и двумя ночами общения с великим поэтом Андреем Вознесенским.

… Начало 1980 года. Андрей Андреевич собирается съездить в Муром, где обнаружились следы его прапрадеда, когда-то бывшего там архимандритом. Андрею необходимо поработать в муромском архиве, в музее, побродить по древнему кладбищу, посетить храмы. Феликс с радостью соглашается на увлекательный вояж и предлагает поэту помимо пребывания в Муроме, совместив приятное с полезным, встретиться с поклонниками поэта во Владимире и в городке Покров, где провел юность мой друг.

Получив согласие, Феликс быстро договаривается обо всем и собирает компанию: кроме него и Вознесенского едут приятель поэта переводчик Борис Хлебников и автор этих строк. Транспорт обеспечиваю я – беру на работе «рафик» с водителем.

И вот мы в дороге. Снежная, морозная зима, рождественская неделя, владимирско-муромская седая старина. Какое счастье быть в компании с самим Андреем Вознесенским, которого Валентин Катаев сравнил с новогодней елкой, «стройной, смолисто-сухой, такой русской… с шарами… недоступными для зрения и все же существующими».

В Муроме местные краеведы водят нас по местам, связанным с предком поэта, настоятелем местного собора Андреем Полисадовым, а вечером – встреча с читателями. Московского гостя представляет, рассказав о цели визита, Феликс.

Два часа пролетают почти мгновенно. Выступление Вознесенского имеет огромный успех. Аплодисменты, записки, эмоциональные выкрики с мест. И вопросы, вопросы… «Можем ли мы считать вас своим земляком?» «Когда будет ваш очередной вечер в Москве?» «Почему к нам не приехала Зоя Богуславская?» «Общаетесь ли вы с Евгением Евтушенко?»…

Поэт спускается по ступенькам со сцены и попадает в горячие объятия муромлян. Настоящее столпотворение. Андрей Андреевич не успевает давать автографы на своих книгах. Затем застолье с местным начальством и здешними литераторами. Несколько местных поэтесс потянулись за нами (на самом деле, конечно, за Вознесенским) к гостинице.

Здесь надо подчеркнуть, что Андрей Андреевич обладал фантастической способностью притягивать к себе женщин. Не однажды дамы разного возраста признавались мне, что, находясь в зале во время его выступления или тем более рядом с поэтом, чувствовали его ауру, мощную энергетику, ощущали его предельно близко.

Андрей Андреевич обладал удивительным тактом. Улыбкой, словом он одаривал всех своих поклонниц. Недаром у него есть такие строчки: «А как вы там, в седьмом ряду? Я вас не знаю, я вас люблю…»

В тот вечер избавиться удалось почти от всех. Однако самая настырная и, я бы отметил, далеко не самая красивая литературная девица твердо вознамерилась попасть к Андрею в номер, но он схитрил: свернул не к себе, а к нашей с Феликсом комнате на двоих.

Отдышавшись, мы расположились, выпили вина. Местная пиитка принялась читать свои стихи откровенно провинциального уровня. Она явно рассчитывала на более тесное общение с самим Вознесенским… Но у нее ничего не вышло. Незаметно Андрей куда-то исчез…

Для нас с Феликсом началось неожиданное испытание. Поздняя гостья, видимо, вознамерилась ввиду отсутствия присутствия Андрея Вознесенского провести время с нами: не уходить же ночью на мороз…

Мы перестали наливать вино. Мы прервали (с трудом) ее декламации. Мы объясняли, что нам рано вставать. Напрасно. Гостья не сдавалась. «Автобус уже не ходит», – радостно твердила она. Шофер же нашего «рафика» отсыпался перед предстоящей ранним утром дорогой.

Я обратился к дежурной, попросив ее вызвать такси. Но оказалось, что в Муроме всего две машины с шашечками (напоминаю, шел 1980 год) и диспетчер не может их обнаружить. Вернулся в номер к усталому Феликсу и бодрой поэтессе. Мы с Феликсом, не сговариваясь, стали деловито укладываться (конечно, одетыми) на одну кровать. Гостье оставалось занять вторую. Сон наш был прерывистым и тяжелым. Конечно, не выспались.

Так мы пострадали за классика.

Утром, перекусив в гостиничном ресторанчике, сели в «рафик». Следующая остановка – под Владимиром, у Покрова на Нерли, всемирно известной, потрясающе красивой церкви. Поэт, окончивший архитектурный институт, рассказывал нам в пути об истории этого уникального храма. Сидя в машине на заднем сиденье, я почему-то не мог отвести взгляд от просвечивающей лысины Вознесенского. Она казалась мне такой неправдоподобной и неуместной, такой приземленной бытовой принадлежностью всегда юного, живого – сейчас оттолкнется и полетит – Поэта.

От стоянки «рафика» до храма довольно далеко. Я долго шел след в след за Вознесенским, поражаясь его споростью, стремительностью, легкостью хода. Ей-богу, казалось, он парит над снегами…

Встреча с читателями во Владимире, в самом большом зале областного центра. Снова аншлаг, овации, цветы (в январе во Владимире!). В комнату за сценой, где до, в перерывах и после вечера находился Вознесенский, рвутся поклонницы. Одной из них, на этот раз вполне хорошенькой, удается подойти к Андрею вплотную. Заметно волнуясь, она сообщает: «Меня зовут Вознесенская Ольга. Я – ваша родственница». Родня, да еще такая привлекательная – это заставляет Андрея прислушаться внимательней к ее сбивчивой речи. «Неужели?» – заинтересованно восклицает он. Ольга сбивчиво, эмоционально твердит об общих, ее и поэта, корнях. Ее рассказ мне кажется не очень убедительным, но Андрею хочется верить, и он верит! Глаза у обоих загорелись! Между ними проскакивает искра!

Ольга просится с нами в Москву, Андрей соглашается. Идем к машине, и тут, как в провинциальной мелодраме, появляется муж… Он уговаривает ее не уезжать, угрожает.

Ольга непреклонна. Муж понимает, что шансов у него никаких, и исчезает. А в нашем «рафике» становится одним пассажиром больше.

По пути в Москву Андрей Вознесенский выступает в Покрове – городе, где Феликс когда-то учился в школе. Здесь обошлось без приключений. Андрей очень трогательно пообщался с мамой Феликса Татьяной Ивановной, подарив ей на память свою книгу с автографом.

От Покрова до Москвы ровно 100 километров. И на границе Владимирской и Московской областей, в деревне Киржач, в романтическом ресторанчике «Сказка» на берегу реки мы решили поужинать. Восхитительный зимний вечер. Деревянные дома, занесенные снегом деревья, лай собак…

В ресторанном зале пусто, из посетителей только наша компания. Светится нарядная елка, тихо играет музыка. Под потолком крутится шар с наклеенными на него кусочками зеркала, создавая иллюзию падающего снега. Андрей медленно танцует с Ольгой. Рождество…

Здесь, в Америке, я часто вспоминаю тот дивный, лирический вечер…

Всю дорогу Андрей и Ольга сидят в машине, тесно прижавшись друг к другу, и о чем-то шепчутся. Впереди Москва, и впереди – ночь. Начинаем обсуждать: к кому поедем? Выбираем мою скромную квартиру – «двушку» в Выхино.

Вряд ли моя жена Инна сразу обрадовалась разбудившему ее звонку из автомата, но, узнав, что мы приедем с самим Вознесенским, перестала задавать вопросы и пошла накрывать на стол.

… Это было замечательное застолье «чем бог послал», тихое, чтобы не разбудить мою маленькую дочку, но от этого еще более сокровенное. И было тогда, и осталось до сих пор ощущение, что свет исходил не от свечи и не от ламп в потолке – он исходил от нашего гостя.

С Инной на кухне обсуждаем, как перегруппироваться, чтобы уложить Андрея в отдельной комнате. И… наверное с Ольгой? – вон они воркуют как голубки. Но он ловит меня в коридоре: «Где у вас стоянка такси?» И на мое предложение остаться устало произносит: «Извини, какое-то затмение… Рождество, красивый праздник, да и машина, видимо, у тебя не простая – волшебная…»

… Нам с Инной пришлось развлекать Ольгу до утра и затем проводить ее обратно во Владимир.

На память об этой незабываемой поездке у меня остался автограф поэта на его сборнике стихов «Взгляд»: «Генриху в светлые дни рождества», дата и подпись образуют рисунок – человеческий глаз.

Нью-Йорк, 2010

«Стихи – это как дневник, не думаешь, как их примут, когда пишешь…»

В моем архиве сохранился номер муромской газеты с отчетом о том самом вечере поэта, который описывает мой друг Генрих.

Новую историческую поэму А. Вознесенского «Андрей Полисадов» муромским читателям посчастливилось услышать раньше, чем ее прочтут досужие критики и составят о ней свое мнение. Поэма опубликована в первом номере журнала «Новый мир», который еще не дошел до муромлян.

В основу ее сюжета вошли события из жизни прапрадеда поэта, личности прогрессивно мыслящей, одного из видных людей Мурома XIX века, Андрея Полисадова. Немало места отводится в поэме личным впечатлениям поэта о муромской земле, ее древнем городе, его мастерах-созидателях… Для многочисленных слушателей, собравшихся в воскресный вечер в актовом зале филиала Владимирского политехнического института, встреча с поэтом оказалась настоящим праздником поэзии.

По просьбе слушателей А. Вознесенский прочитал стихи о выдающемся художнике М. З. Шагале («Васильки Шагала»), о погибших два года назад во Франции советских летчиках-испытателях («Реквием»), «Посвящение Маяковскому», «Бьет женщина», «Не возвращайтесь к былым возлюбленным», «Вальс при свечах», «Новый год в Риме», «Не исчезай».

После вечера поэта окружили почитатели его яркого индивидуального таланта.

Нашему корреспонденту удалось задать А. Вознесенскому, изрядно уставшему после дороги без отдыха и двухчасового выступления, несколько вопросов.

– Андрей Андреевич, вас спрашивали на вечере о многом… Какое впечатление произвела на вас аудитория?

– Чудесное. И ничуть не отличается от московской по восприятию, интеллектуальному уровню вопросов, их разнообразию.

– Вы не впервые в Муроме. Но широкая аудитория встретилась с вами только сегодня. С чем это связано?

– Так вышло, я обдумывал направление поэмы, работал в архивах… Кстати, большую помощь мне оказал в этом ваш замечательный краевед А. А. Золотарев. Именно он нашел рукопись, в которой упоминается имя моего предка и рассказывается, как он маленьким мальчиком был привезен во Владимир и отдан в духовную семинарию, а впоследствии стал архимандритом Благовещенского монастыря. А. А. Золотареву я посвятил несколько отрывков, даже называю его Пименом… При описании быта прошлого использовал книгу вашего земляка Пудкова «Муром»…

– Что еще связывает вас с Владимирщиной?

– Родился я в Москве, но детство прошло в Киржаче. И я постоянно ощущаю в себе родство с Владимирским краем, его неповторимой природной красотой, его людьми и архитектурой.

– Ваш приезд – сюрприз для муромцев. Знал ли кто-то заранее, что поэма написана и вы ее прочитаете на встрече?

– Нет, никому не говорил. Собственно, для меня самого несколько неожиданно, что поэма уже напечатана. Свежий номер «Нового мира» я получил из редакции перед отъездом. В рукописи прочел ее своему другу, молодому поэту из Симферополя Александру Ткаченко, читал отрывки в Грузии. Здесь перед выступлением очень волновался. И читал тише, чем обычно…

– В начале творческого пути критики упрекали вас в нарочитом стремлении быть не похожим ни на предшественников, ни на современников. Но все же, кто вам близок из поэтов прошлого?

– Маяковский, Лермонтов, Гарсиа Лорка. Из более поздних Борис Пастернак – и мастер, и учитель, и первая моя аудитория. Если б не он, не знаю, занялся бы я серьезно поэзией. К тому же считал, что стихи – это не профессия. Кончил архитектурный институт, занимался живописью…

А критики? Я мало их читаю. Наше дело писать, их – ругать…

– И все-таки кто наиболее объективно оценивает ваше творчество, индивидуальность поэтического стиля?

– Могу назвать нескольких. Александр Михайлов, Сергей Чупринин, Владимир Огнев, Алла Марченко.

– Сколько сборников вы уже выпустили?

– Точно не помню. Кажется, десять.

– Какие из них вам наиболее дороги?

– Последние. «Соблазн», «Избранная лирика» (издательство «Библиотека для детей»), естественно, новая поэма, прочитанная сегодня, тоже. Близки они особенно потому, что еще не освободился от переживаемого, внутренних борений…

– На встрече задали вопрос: не огорчает ли вас то, что вы считаетесь поэтом узкого круга. Не противоречиво ли это определение? Ведь симпатии к вам многих читателей говорят совсем иное.

– Я много езжу по стране, за границу. Не так давно был в Париже. Встречался с различной аудиторией. Всякое бывает. Но в основном контакт со слушателями ощущаю почти всегда.

Стихи – это как дневник, не думаешь, как их примут, когда пишешь. Я уже говорил, что измерение роли поэта во многом определяется временем. Нашей стране присуще стремление к первородству. Долгое время элитарной поэтессой считалась Анна Андреевна Ахматова. А ныне ее последний «агатовый» томик в 300 000 экземпляров разошелся мгновенно. И если те, кто его приобрел и желает приобрести, – элита, то да здравствует такая элита!

– Чем памятен для вас год минувший?

– Написал целую книгу стихов, закончил поэму…

– Ваши ближайшие творческие встречи, планы?

– Завтра выступлю во Владимире, а вскоре предстоит поездка на Урал, в Курган.

«Муромский рабочий», январь 1980

Хочу заметить, что организаторы вечера пригласили поэта приехать в их город еще раз. Но поездка не состоялась. Как оказалось, когда поэма «Андрей Полисадов» дошла до Мурома, произошло неожиданное. Группа местных «воинствующих атеистов» заочно разгромила поэму. В ЦК была отправлена «телега» о религиозном смутьяне, пытающемся найти могилу своего предка возле стен Благовещенского монастыря.

Что ж, как говорится, время все расставило по своим местам…