Глава 5
За окном весело перекликались паровозные гудки, грозно ругался женским голосом громкоговоритель на какого-то бригадира грузчиков по фамилии Горохов. По путям суетливо бегала маневровая «кукушка»47, собирая вагоны для нового состава. Там за решеткой окна кипела незнакомая Борьке деловитая жизнь…
Линейный отдел железнодорожной милиции располагался в здании пассажирского вокзала. Стены и пол комнаты, в которой ожидал решения своей участи Нефёдов, а также скамья, на которой он сидел, и служебный стол задержавшего его милиционера – всё было выкрашено в один казённый бурый цвет. Единственным украшением помещению служил настенный плакат: «Нет пощады расхитителям народной собственности!». На нём огромный милиционер безжалостно расправлялся с всевозможными жуликами и спекулянтами, напоминающими разбегающихся тараканов. Борька старался не встречаться с суровым взглядом плакатного борца с уголовной нечистью, но тот будто нарочно смотрел именно в его угол.
– Что же мне с тобой делать, «парашютист»? – размышлял вслух инспектор. Он задумчиво поглаживал пальцами свои усы пшеничного цвета и совсем не сердито, словно удивляясь, разглядывал задержанного паренька.
– Ты хоть понимаешь, в какое дело влип, нахалёнок?! Вот сейчас оформлю твоё задержание, и всё – пойдёшь под суд – по 12-й статье Уголовного Кодекса. А там колония для малолетних преступников. Родителей сможешь видеть только по разрешённым свиданиям. Тебе лет то сколько?
– Пятнадцать.
Милиционер помрачнел лицом, нехотя взял листок бумаги, обмакнул разбитое перо в чернильницу и начал что-то писать. Делал он это с таким ожесточённым видом, словно собирался окончательно доломать перо.
Борька уже смерился с мыслью, что на этот раз ему вряд ли удастся избежать серьёзного наказания. На заступничество приёмного отца надежды не было, ведь Нефёдов нарушил данное Фальману слово, не участвовать в уголовных делах. Да он бы сейчас и не принял помощь Якова Давыдовича, ведь это означало признать себя полным ничтожеством, треплом…
За дверью кто-то несколько раз деликатно кашлянул, затем тихо постучал.
Не отрываясь от своей писанины, милиционер недовольно крикнул:
– Ну! Давай без церемоний!
В помещение важно вошёл высокий худой стрик. Степенный, бородатый, в видавшей виды железнодорожной фуражке, в чёрном засаленном форменном бушлате и шароварах, заправленных в сапоги. Старик очень чинно поздоровался с милиционером и внимательно взглянул на Нефёдова.
Сразу переменившись в лице, милиционер приветливо воскликнул:
– А, здоров, Степаныч! Что ж ты, с утра «медведя напротив моих окон пускаешь»48, а поздороваться с приятелем времени нет.
– В прежние времена, – с большим достоинством заговорил старик, – когда я на курьерском прибывал на крупную станцию, тотчас половой49 из пассажирского ресторана первого класса выбегал на перрон – поднести мне прямо к поручням рюмку «анисовой» или «смирновки»50 и хорошей закуси – непременно на серебряном подносе. «Откушайте, господин механик!» – говорил он мне. А я непременно в белых перчатках и в полном вицмундире, ну точно, как афицер какой, выходил!
– Так ты, что же, выходит, по господскому званию тоскуешь? – ехидно усмехнулся милиционер. – Пора уж, старик, о прошлых то временах забыть.
– Дурак, ты, Кондраша, хоть и при власти состоишь – беззлобно огрызнулся дед, сверкнув на милиционера белками глаз. От въевшейся в кожу угольной пыли веки его глаз казались подведенными тёмной тушью.
– Не по званию я тоскую, а по – отношению! Народ ремеслом перестал дорожить, машину уважать разучился. Мне вчерась один деповский рассказывал, как ныняшная молодёжь свои паровозы называет.
– И как же?
– «Касса»! – с возмущением фыркнул старик. – Для них локомотив – всего-навсего казённая рабочая лошадка для заработка. А для меня, моего отца, деда Фрола – машина была и вторым домом, и членом семьи, и храмом. Мне по молодости лет дед подзатыльники отвешивал, если я позволял себе свистнуть или высморкаться в паровозной будке. Скверное слово сказать в машине считалось за великий грех, а тут: «касса»!
– Э-ка, куда тебя шатнуло, Степаныч! – хохотнул милиционер, закуривая. – Храмы кончились вместе с революцией. А для рабочего человека, что станок, что твой паровоз, – всего лишь орудие труда, и делать из него культ – не по-пролетарски.
После такого выговора старик на некоторое время обиженно замолчал. С разрешения хозяина помещения он вынул кисет, насыпал в кусочек газеты зелёной самогонной махорки, обстоятельно скрутил папироску. Немного покурив в задумчивости, машинист выругался в ответ на какую-то свою мысль.
– Э-ка заноза то!
Вскоре выяснилось, что пришёл он к приятелю-инспектору искать защиты от произвола его сослуживца. Кто-то «настучал» в местную милицию, что будто бы машинист маневрового паровоза велел своему помощнику скинуть с тендера мешок с казённым угольком возле домика одинокой вдовушки, что стоял сразу за семафором. Уполномоченный БХСС по фамилии Ерохин пригрозил 72-летнему ветерану уголовным делом и пятью годами Соловков. Дед был не столько даже напуган, сколько оскорблён тем, что его записали в воры. Светлоусый милиционер обещал старику поговорить с сослуживцем и попробовать замять скверную историю.
– У тебя ко мне всё? – спросил он у старика, давая понять, что теперь ему пора заниматься служебными делами. Но машинист не торопился уходить. Он вновь с оценивающим прищуром оглядел понурую фигуру задержанного подростка, после чего поинтересовался у приятеля:
– А за что ты паренька в оборот берёшь, Кондраша?
– А вот это не твоего ума дело, гражданин Купцов. А будешь в оперативные дела встревать, так я тя вмиг оформлю! – строго предупредил милиционер. – И запомни: на службе я тебе не Аркаша, а официальное лицо: «товарищ уполномоченный отдела охраны НКПС51.
Старик вновь на некоторое время замолчал, задумчиво пуская под сводчатый кирпичный потолок густые облака ядрёного махорочного дыма. Он давно изучил взрывной, но отходчивый нрав своего знакомого и тактично пережидал пока тот немного «стравит избыточный пар»…
После некоторой паузы машинист дипломатично завёл разговор о молодой жене и маленьком сыне милиционера, осторожно вновь подводя беседу к заинтересовавшему его подростку. В конце концов, светлоусый сам рассказал старику все подробности задержания юного воришки:
– …Во, гляди, даже шарманку вашу паровозную приготовил, чтобы ворованную машинку в неё спрятать – милиционер кивнул на стоящую на полу улику. – Мал жульчонок, да удал: рассказывал мне тут, что будто бы на фотографию паровоза засмотрелся, и на этом, мол, и погорел!
Но вместо того чтобы возмущаться коварством Борьки, придумавшего маскироваться под паровозника, и пытавшегося разжалобить милицию, старик многозначительно протянул:
– М-да-а!… Выходит, душа у него к нашему делу Богом заточена, раз мимо образа машины пройти не смог…
– Вновь старую шарманку завёл! Да будет ерунду то городить! – задосадовал милиционер. – Снова ты со своими предрассудками: душа, образ, бог! Если ты в своей паровозной механике за семьдесят годков чего-то понимать навострился, то в чужой огород не лезь!
Но машинист принялся горячо уговаривать милиционера отпустить парня. В своей решимости отстоять Нефёдова старик оказался неудержим:
– Он же только жить начинает, а ты его под откос решил… Не бери грех на душу, Кондраша! Ну, проскочил парень семафор, со всяким может статься… Ты себя хоть вспомни в его то годках, небось, тоже по части шкодничества был мастак?…
Ты, вот что, Кондраша, всыпь-ка для порядку охальнику ремнём по заднему буферу, и выдай ему на первый раз полную амнистию. А я его на поруки возьму. Сам знаешь, у меня помощник через два месяца в армию уходит, так может твоего арестанта получиться к ремеслу приладить. Парень он вроде жилистый, шустрый, опять же машиной интересуется.
Тут машинист подошёл к изумлённому таким поворотом дела Борьке:
– А ты, разбойничек, поддувало то закрой! Чай не запросто так тебя с кичи выручаю. Лопатой кочегарской мне сполна отработаешь…
Это было похоже на чудо: после долгих уговоров старика милиционер всё-таки сдался и разрешил старому машинисту забрать задержанного подростка. Из отделения на свежий воздух Борька вышел с таким чувством, словно его и впрямь выпустили по амнистии из тюрьмы. Старик издали поприветствовал прогуливающегося по перрону важного человека в красной фуражке дежурного по станции. Тот благосклонно кивнул в ответ.
– Ну что, пошли Марью Ивановну нашу искать? – словно его родной дед – строго и одновременно ласково с покровительственными нотками в голосе обратился к Нефёдову пожилой машинист. Старик быстро зашагал в конец перрона. Борька едва поспевал за ним.
Метрах в трёхстах от серого здания вокзала на запасных путях у складских пакгаузов остывал после многочасовой работы небольшой маневровый паровоз. Старому трудяге было далеко до элегантной красоты стремительных дальнемагистральных пассажирских локомотивов и богатырской мощи грузовых гигантов. И всё-таки это была особенная машина! За свою недолгую паровозную судьбу Нефёдов успел всею душой полюбить эту кособокую выносливую «кукушку» по прозвищу «Марья Ивановна», а также её машиниста Ивана Степановича Купцова.
Первое, что поразило мальчишку, это идеальная чистота паровоза. Его поручни, ступеньки подножки, даже стальные бока были тщательно обтёрты, полуметровые колёса блестели свежей краской. А ведь Борька был уверен, что совсем недавно – сперва вместе с Матросом, а затем из окна милиции – видел этот же паровоз запылённым и перепачканным маслом и смазочным салом. Но теперь он выглядел, как броненосец перед визитом адмирала.
Только позднее Борька понял, какой ценой достигался такой поистине флотский порядок на машине, которая каждую секунды работы подвергалась загрязняющему воздействию угольной и дорожной пыли, копоти, масла и т. д.
Возле паровоза невозмутимо покуривал чумазый помощник. Старик представил молодых людей друг другу. Перед тем, как подать Нефёдову руку, кочегар тщательно обтёр её паклей. И всё равно после рукопожатия борькина рука надолго обрела запах смазочного масла. Сам же молодой помощник, казалось, был насквозь пропитан угольной пылью, маслом, керосином и салом. Невозможно было определить, какой цвет изначально имели его штаны и куртка, а также совершённо твёрдая от изгари кепка, но теперь они были чёрными, как уголь. От кочегара исходил тяжёлый, одуряющий запах пота и разной технической пищи, которую в большом количестве потреблял паровоз…
Перед тем, как подняться в кабину машинист обошёл «Марью Ивановну» с личным молоточком, обстукивая её, словно музыкант, пробующий камертоном инструмент перед выступлением.
– А ну, давай наверх! – наконец велел он Борьке, пропуская юношу первым на правах гостя в паровозную будку. В кабине царил основательный порядок, как в зажиточной крестьянской избе: медные детали надраены до блеска, стенки обшиты рейками и украшены портретами вождей партии и популярных киноартистов, боковые оконные проёмы декорированы бахромой и для удобства снабжены мягкими подлокотниками, чтобы смотрящему вперёд машинисту было удобно облокотиться об оконный косяк. В отдельных, заботливо покрытых лаком ящиках хранились инструменты и краска с кисточками, а у входа лежали несколько половых тряпок. И ещё буквально повсюду можно было увидеть куски пакли для протирки всего и вся. Борька с уважением прочёл на сверкающей, словно медаль медной табличке над топкой: «Акционерное общество „Сормовские заводы“. 1913 год»…
Так началась для Нефёдова его недолгая паровозная эпопея. Паровозы действительно оказались борькиной стихией, а Иван Степанович и его помощник Никита хорошими наставниками. За это время Борька неплохо освоился с работой кочегара, научился заправлять паровоз маслом и водой. Степаныч свою науку преподавал основательно, иногда с неспешным «паровозным» юмором. Например, любой мало-мальски знакомый с принципом работы паровозного котла человека знает, что растопка паровоза невозможна без тяги – искусственно создаваемого движения воздуха или пара в котле. И вот Степаныч, хмуря брови, посылал салагу на топливный склад – принести ведро тяги и без него не возвращаться. В ответ на просьбу Борьки отмерить ему ведро тяги бойкая кладовщица крутила пальцем у виска и советовала чудаковатому пареньку провериться у «психического доктора». На такие шуточки Борис не обижался, ведь новичка-юнгу на флоте тоже принято беззлобно разыгрывать, посылая за какой-нибудь надобностью на клотик52.
После трёх месяцев работы подручным у кочегара Степаныч стал изредка допускать Борьку от «шуровки»53 к рычагам и вентилям управления. Для юноши это были упоительные уроки, даже не смотря на подзатыльники и грозные окрики учителя:
– На манометре 1354, осаждай! – перекрывая мощным басом грозный гул белого пламени в топке, кричит машинист ловко орудующему лопатой помощнику, и тут же весьма чувствительно толкает Нефёдова пудовым кулаком между лопаток: «Меха-аник, не зе-евай!».
Борька тут же крутит регулятор, тянет реверс на ноль и поворачивает ручку тормоза – раздаётся оглушительное шипение, за которым следует лязг сцепок вагонов, «пойманных» для угона на формирование нового состава. Борьку захлёстывает восторг и гордость от ощущения власти над грубой и мощной машиной. В это время паровоз, словно чувствуя настроение молодого машиниста, покорно вздыхает, выпуская паровые струи…
Потерявший в гражданскую единственного сына, а недавно ещё и схоронивший жену, с которой душа в душу прожил без малого сорок лет, Степаныч быстро привязался к воспитаннику и часто звал его просто «сынком».
***
Фанатичное пристрастие Борьки к паровозам совпало в тот год для него с ещё одним увлечением, быстро выросшим в более серьёзное чувство. После истории со спасением Ольги Тэсс между ними возникли дружеские отношения. Вначале Борька несколько раз навестил девушку в больнице. Их встречи продолжились и после выписки Тэсс. Причём, девушку не смущало, что порой её приятель являлся к ней в разорванной одежде с синяком под глазом, или того хлеще – весь чёрный от копоти – только что с паровоза. Скорее наоборот – ей нравилось в нём эта его неистовость.
Что же касается Бориса, то очень быстро юноша осознал, что общаться с Ольгой ему не скучно. Эта девушка охотно поддерживала разговор на интересующие Нефёдова темы. Так она с живейшим интересом слушала рассказ Борьки про то, как его машинист Иван Степанович Купцов, надев на себя два ватника, две пары рукавиц, всячески закутавшись и забинтовав смазанное жиром лицо, и оставив только щёлочки для глаз, лазил по просунутой в «шуровку» доске в самое пекло ещё неостывшей топки – чистить её забитые колосники от плохо прогоревшего некачественного угля. Надо было срочно выполнять дневной план, а отправить на ремонт паровоз было нельзя – вторая маневровка накануне вышла из строя:
– Мы с Никитой едва успели выдернуть нашего Степаныча за ноги из печи, – вновь переживая в своём воображении все перипетии рискованного дела, в лицах показывал, как всё было Борька. – Он уже сознание начал терять, но ничего, обошлось. Мы на него три ведра воды вылили, я за пивом быстро сбегал и оклемался наш старик, только брови обгорели…
– И что же ты теперь решил – в машинисты идти? – интересовалась Ольга. – Ты же в лётчики собирался, как отец.
– А паровоз не хуже самолёта! – с широкой озорной улыбкой отвечал Борька и, отбивая чечётку, напевал: «Люблю тебя, моя родная, как свой курьерский паровоз…».
Ольгу не пугали дикие выходки приятеля. Она знала, что за хулиганской наружностью кроется честная благородная душа. Девушку завораживали его голубые бездонные лучезарные глаза прирождённого романтика и мужественные черты энергичного лица. Ей нравился дерзкий взгляд юноши и его взрывной решительный характер человека, способного на Поступок. Да, Нефёдов не блистал особой красотой, не выделялся ростом и статью, но чувствовалась в нём так ценимая женским сердцем надёжность. Именно таким, по мнению Тэсс и должен быть настоящий мужчина…