Глава четвертая, касающаяся брака и пророчества
Абдулла решительно не понимал, что понадобилось Хакиму. Родня первой жены его отца обычно появлялась в его краях раз в месяц, и этот визит уже был нанесен два дня назад.
– С чем пожаловал, Хаким? – устало крикнул он.
– Само собой, хочу с тобой поговорить! – крикнул в ответ Хаким. – Срочно!
– Так раздвинь занавески и входи, – сказал Абдулла.
Хаким протащил между занавесок пухлое туловище.
– Ну, знаешь, если это твои прославленные меры безопасности, о сын мужа моей тетушки, – пропыхтел он, – то что-то они мне не нравятся. Ведь кто угодно мог зайти сюда и застать тебя, спящего, врасплох!
– Собака снаружи залаяла и предупредила меня, что ты пришел, – отозвался Абдулла.
– И что с того? – поинтересовался Хаким. – А как ты был намерен поступить, если бы я оказался вором? Задушил бы меня ковром? Нет, твоих охранных мероприятий я определенно не могу одобрить!
– Что ты желаешь мне сообщить? – спросил Абдулла. – Или просто пришел сюда, как обычно, чтобы указать мне на промахи?
Хаким зловеще уселся на кипу ковров.
– Тебе недостает твоей обычной изысканной учтивости, о мой сводный кузен, – заметил он. – Если бы сын дяди моего отца услышал тебя, ему бы это не понравилось.
– Я не обязан отчитываться перед Ассифом за свое поведение или за что бы то ни было еще! – взорвался Абдулла. Он был глубоко несчастен. Душа его рвалась к Цветку-в-Ночи, а добраться до нее было невозможно. Ни на что другое терпения у Абдуллы не хватало.
– Тогда я не стану беспокоить тебя и не скажу, с чем пришел, – заявил Хаким, горделиво поднимаясь.
– Вот и хорошо! – ответил Абдулла и отправился в дальний угол палатки умываться.
Однако было ясно, что Хаким не уйдет, пока не выскажется. Когда Абдулла поднял лицо от умывального тазика и обернулся, Хаким все еще стоял в палатке.
– Будет уместно, если ты переоденешься и сходишь к цирюльнику, о мой сводный кузен, – посоветовал он Абдулле. – В настоящий момент ты выглядишь отнюдь не как человек, достойный посетить нашу лавку.
– А с чего мне ее посещать? – не без удивления спросил Абдулла. – Все вы уже давно дали мне понять, что меня там не ждут.
– Потому что внезапно выплыло на свет пророчество, сделанное при твоем рождении, – начал объяснять Хаким. – Оно обнаружилось в шкатулке, в которой, как издавна считалось, хранились благовония. Если ты позаботишься о том, чтобы прибыть к нам в лавку в достойном виде, мы вручим тебе эту шкатулку.
Пророчество Абдуллу ни капельки не интересовало. К тому же он не понимал, почему должен сам пойти его забрать, если Хакиму ничего не стоило принести его с собой. Он был уже готов отказаться, как вдруг ему пришло в голову, что если этой ночью удастся произнести во сне нужное слово (в чем Абдулла не сомневался – ведь это удалось ему уже дважды), то они с Цветком-в-Ночи, по всей вероятности, сбегут и поженятся. А мужчине подобает быть на собственной свадьбе должным образом одетым, умытым и выбритым. Так что, поскольку все равно придется идти в бани и к цирюльнику, можно по дороге домой заскочить к родственникам и забрать это дурацкое пророчество.
– Очень хорошо, – сказал он. – Ждите меня за два часа до заката.
Хаким нахмурился:
– А почему так поздно?
– Потому что у меня дела, о мой сводный кузен, – поведал ему Абдулла. Мысль о предстоящем побеге преисполнила его такой радости, что он улыбнулся Хакиму и склонился перед ним со всей возможной учтивостью. – Хотя я чрезвычайно занят и у меня остается лишь немного времени подчиняться твоим приказам, я приду, не волнуйся.
Хаким по-прежнему хмурился и, даже уходя, так же хмуро глянул на Абдуллу через плечо. Он был явно раздосадован и заподозрил неладное. Абдулле не было до этого никакого дела. Едва Хаким скрылся из виду, он от радости отдал Джамалу половину оставшихся денег за охрану палатки до вечера. В ответ на это ему пришлось принять от Джамала, которого все больше и больше распирало от благодарности, завтрак, состоявший из всевозможных деликатесов с жаровни. От волнения аппетит у Абдуллы улетучился. Еды было так много, что Абдулла, щадя чувства Джамала, большую часть скормил псу, причем пришлось беречься, так как обычно пес норовил отхватить его пальцы вместе с лакомыми кусочками. Однако пес, похоже, был благодарен не меньше хозяина. Он учтиво вилял хвостом, ел все, что предлагал Абдулла, а под конец попытался лизнуть его в лицо.
От этой церемонии Абдулла уклонился. Из пасти пса густо пахло несвежим кальмаром. Абдулла осторожно погладил его по шишковатой голове, поблагодарил Джамала и поспешил на Базар. Там он вложил оставшуюся наличность в аренду тачки. Эту тачку он аккуратно нагрузил лучшими и диковиннейшими коврами из своих запасов – очинстанскими цветочными, превосходными узорчатыми, привезенными из-за пустыни, золотыми фарктанскими, ослепительным паласом из Инхико и парными шпалерами из далекого Таяка – и покатил их к большим палаткам в сердце Базара, где торговали самые богатые купцы. При всем своем волнении Абдулла оставался человеком дела. Отец Цветка-в-Ночи явно очень богат. Лишь самые состоятельные люди могут себе позволить дать за дочерью такое приданое, чтобы сделать ее женой принца. Поэтому Абдулле было ясно, что бежать им с Цветком-в-Ночи придется очень далеко, а не то ее отец предпримет что-нибудь весьма неприятное. Но еще Абдулле было ясно, что Цветок-в-Ночи привыкла к роскоши. Ей не понравится жить в бедности. Поэтому Абдулле нужны были деньги. Он склонился перед торговцем в богатейшей из богатых лавок и, назвав его колоссом среди купцов и наиславнейшим из негоциантов, предложил ему цветочный очинстанский ковер за поистине сокрушительную сумму.
Торговец был другом отца Абдуллы.
– Почему же, о сын знаменитейшего на Базаре, – спросил он, – ты желаешь расстаться с тем, что, судя по цене, представляет собою жемчужину твоей коллекции?
– Я реорганизую свое предприятие, – отвечал Абдулла. – Ты, вероятно, слышал, что я скупаю картины и другие произведения искусства. Чтобы освободить для них место, мне приходится распродавать наименее ценные из залежавшихся у меня ковров. И мне пришло в голову, что продавец небесного полотна вроде тебя снизойдет до того, чтобы помочь сыну своего старинного друга сбыть с рук эту несчастную цветастую тряпку по бросовой цене.
– В будущем содержимое твоей палатки будет представлять несомненный интерес, – заметил торговец. – Позволь предложить тебе половину того, что ты просишь.
– О скупейший из скупцов! – отвечал Абдулла. – Даже бросовая цена – это деньги. Но ради тебя я, пожалуй, скину два медяка.
День был долгий и жаркий. Однако к вечеру Абдулла продал все лучшие свои ковры и выручил за них почти вдвое больше, чем когда-то заплатил. По его подсчетам, теперь у него оказалось достаточно наличности, чтобы содержать Цветок-в-Ночи в разумной роскоши месяца примерно три. А после – после либо подвернется еще что-нибудь, либо сладость ее нрава примирит ее с бедностью. Абдулла сходил в бани. Он сходил к цирюльнику. Он зашел к парфюмеру и надушился благовонными маслами. Затем он вернулся в палатку и переоделся в лучшие одежды. У этих одежд, как и у одежд большинства торговцев, было много разнообразных хитроумных отделок – вставок, вышивок и оторочек, которые на деле были вовсе не отделками, а тщательно замаскированными карманами для денег. Абдулла распределил свое новоприобретенное золото по этим тайникам и был наконец готов. Без особой охоты он отправился в старую отцовскую лавку. Он твердил себе, что так легче скоротать время до побега.
Было очень странно подниматься по пологим кедровым ступеням и входить в дом, где он провел большую часть детства. Витавший там аромат – запах кедра и благовоний и шерстяной, маслянистый ковровый дух – был Абдулле настолько знаком, что стоило ему закрыть глаза – и он воображал себя десятилетним мальчиком, играющим за рулонами, пока отец торгуется с покупателем. Но с открытыми глазами ничего подобного Абдулла не видел. Сестра первой жены его отца питала прискорбную слабость к ярко-лиловому. Стены, решетчатые перегородки, кресла для покупателей, прилавок и даже конторка – все было выкрашено в любимый цвет Фатимы. Сама же Фатима вышла навстречу Абдулле в платье того же оттенка.
– Ах, Абдулла! Как ты вовремя и какой ты нарядный! – воскликнула она, своим тоном давая понять, что ожидала его за полночь и в лохмотьях.
– Вид у него почти как у жениха, – подхватил Ассиф, приближаясь к Абдулле с улыбкой на желчном лице.
Улыбка на лице Ассифа появлялась так редко, что Абдулла даже подумал, будто он потянул шею и кривится от боли. Тут Хаким хихикнул, и до Абдуллы вдруг дошло, что, в сущности, только что сказал Ассиф. К собственной досаде, Абдулла залился буйной краской. Пришлось ему учтиво поклониться, чтобы спрятать лицо.
– Ну зачем же заставлять мальчика краснеть! – воскликнула Фатима. Отчего, естественно, Абдулла покраснел еще больше. – Абдулла, а что это за слухи, будто бы ты теперь занимаешься картинами?
– И распродаешь свои лучшие товары, чтобы освободить место для этих картин, – добавил Хаким.
Абдулла перестал краснеть. Он понял, что его вызвали сюда, чтобы в очередной раз распечь. Он окончательно в этом уверился, когда Ассиф укоризненно произнес:
– Мы несколько обижены, о сын племянницы моего отца, ведь ты, судя по всему, даже не подумал, что и мы тоже могли бы сделать тебе одолжение и взять у тебя несколько ковров…
– Дорогие родственники, – сказал Абдулла, – конечно же, продать ковры вам я не мог. Ведь моей целью было получить прибыль, и едва ли я позволил бы себе обжулить тех, кого любил мой отец.
Он так разозлился, что повернулся и собрался было уйти, – и тут оказалось, что Хаким исподтишка закрыл двери и задвинул засовы.
– Зачем позволять всем и каждому заглядывать сюда? – заметил Хаким. – Дело у нас семейное…
– Бедный мальчик! – воскликнула Фатима. – Никогда еще он так не нуждался в родственной поддержке, чтобы привести свои мысли в порядок!
– Разумеется, – кивнул Ассиф. – Абдулла, по Базару пошли слухи, будто ты сошел с ума. Нам это не нравится.
– Он и вправду ведет себя странно, – согласился Хаким. – Мы не желаем, чтобы подобные разговоры имели отношение к такому уважаемому семейству, как наше.
Это было еще хуже, чем обычно. Абдулла ответил:
– У меня с головой ничего не случилось. Я знаю, что делаю. И я намерен больше не давать вам ни единого повода меня критиковать – вероятно, я исправлюсь уже к завтрашнему дню. Между тем Хаким велел мне прийти сюда, потому что вы обнаружили пророчество, полученное при моем рождении. Это правда или просто предлог?
Он никогда не вел себя настолько грубо с родней первой жены отца, но так рассердился, что решил – они этого достойны.
Как ни странно, все три родича первой жены его отца не то что не стали злиться на него в ответ, но, наоборот, взволнованно забегали по комнате.
– Ну, где же эта шкатулка? – верещала Фатима.
– Ищите, ищите! – твердил Ассиф. – Ведь там записаны слова, произнесенные предсказателем, которого его бедный отец привел к ложу своей второй жены через час после рождения сына! Пусть посмотрит!
– Написано твоим отцом собственноручно, – сообщил Хаким Абдулле. – Для тебя представляет величайшую ценность!
– Вот она! – воскликнула Фатима, победно снимая с верхней полки резную деревянную шкатулку. Она передала шкатулку Ассифу, а тот вручил ее Абдулле.
– Открывай, открывай! – взволнованно закричали все трое.
Абдулла поставил шкатулку на лиловый прилавок и щелкнул замочком. Крышка откинулась, и изнутри шкатулки пахнуло пылью – там не было ничего, кроме желтоватого листка бумаги.
– Доставай! Читай! – командовала Фатима, разволновавшись еще больше.
Абдулла не понимал, с чего они подняли такой шум, однако бумажку развернул. На ней было несколько строк, побуревших, выцветших и написанных, вне всякого сомнения, рукой его отца. Абдулла с бумагой в руках повернулся к висячему светильнику. Поскольку входную дверь Хаким закрыл, среди общей лиловости лавки читать оказалось трудновато.
– Он ничего не видит! – сказала Фатима.
– И неудивительно, тут совсем темно, – ответил Ассиф. – Отведите его в заднюю комнату. Там открыты потолочные ставни.
Они с Хакимом подхватили Абдуллу под локти и принялись пихать его в заднюю часть лавки. Абдулла так увлекся, пытаясь прочесть выцветший корявый почерк отца, что покорно позволял себя толкать, пока не оказался под большими потолочными окнами жилых покоев за лавкой. Там было посветлее. Теперь Абдулла понял, почему отец в нем разочаровался. Бумага гласила:
Вот слова мудрого прорицателя: «Этот сын не унаследует твое дело. Спустя два года после твоей смерти он, еще совсем юнец, вознесется выше всех жителей нашей страны. Таков закон Судьбы; потому я и сказал об этом».
Будущее моего сына для меня – огромное разочарование. Да ниспошлет мне Судьба других сыновей и да унаследуют они мое дело, а иначе выходит, что я зря потратил сорок золотых на это пророчество.
– Как видишь, дорогой наш мальчик, тебя ждет великое будущее, – сказал Ассиф.
Кто-то хихикнул.
Абдулла несколько ошарашенно поднял голову от бумаги. В воздухе чем-то сильно пахло.
Снова раздались смешки. Два. Прямо перед ним.
Абдулла вскинул глаза. Он так и чувствовал, как они выпучиваются. Прямо перед ним стояли две невероятно толстые молодые женщины. Они встретили взгляд его выпученных глаз и снова захихикали. Жеманно. Обе они были с ошеломляющей роскошью облачены в сверкающий атлас и клубящийся газ – розовый на левой красавице, желтый на правой – и увешаны таким количеством ожерелий, что прямо в глазах рябило. К тому же на лбу розовой, которая была потолще, прямо под аккуратно завитой челкой болталась жемчужная подвеска. На желтой, которая была если и потоньше, то самую чуточку, высилось нечто вроде янтарной диадемы, а прическа у нее была завита еще аккуратней. Обе очень сильно накрасились, что в обоих случаях оказалось грубейшей ошибкой.
Как только прелестницы удостоверились, что произвели на Абдуллу сильное впечатление – что было правдой, поскольку он оцепенел от ужаса, – каждая из них потянула из-за широких плеч вуаль – левая желтую, а правая розовую – и целомудренно прикрыла ею лицо.
– Приветствуем тебя, дорогой супруг! – хором прозвучало из-за вуалей.
– Что?! – закричал Абдулла.
– Мы закрываемся вуалями, – объяснила розовая.
– Потому что ты не должен видеть наши лица, – объяснила желтая.
– Пока мы не поженимся, – закончила розовая.
– Это недоразумение! – пробормотал Абдулла.
– Вовсе нет, – заявила Фатима. – Это племянницы моей племянницы, и они приехали сюда, чтобы выйти за тебя замуж. Разве ты не слышал, как я говорила, что собираюсь присмотреть тебе парочку жен?
Племянницы снова хихикнули.
– Такой краса-авчик, – пискнула желтая.
После довольно-таки долгой паузы, в продолжение которой Абдулла переводил дыхание и пытался совладать со своими чувствами, он учтиво произнес:
– Скажите же, о родичи первой жены моего отца, как давно вы знаете о пророчестве, которое было сделано при моем рождении?
– Сто лет, – отвечал Хаким. – Ты что, за дураков нас держишь?
– Твой дорогой отец показал его нам, когда писал завещание, – сказала Фатима.
– И естественно, мы не намерены лишать семью такого блестящего будущего, – объявил Ассиф. – Мы выжидали, когда ты откажешься продолжать дело отца, – а это явный признак того, что Султан намерен сделать тебя визирем, или пригласить тебя командовать своими войсками, или, возможно, как-то еще тебя возвысить. Обе твои невесты – наши ближайшие родственницы. Естественно, на пути наверх ты не забудешь и нас. Так что, милый мальчик, осталось лишь представить тебя чиновнику, который, как видишь, готов вас поженить.
До этой минуты Абдулла был не в силах отвести взор от двух вздымавшихся, как волны, фигур племянниц. Теперь же он посмотрел в сторону и встретил циничный взгляд базарного Судьи, который вышел из-за ширмы с Книгой регистрации браков в руках. Абдулле стало интересно, сколько же ему заплатили.
Юный торговец учтиво поклонился Судье.
– Боюсь, это невозможно, – сказал он.
– Ах, я так и знала, что он будет вести себя враждебно и строптиво! – воскликнула Фатима. – Абдулла, только подумай, какой это позор, какое разочарование для бедных девушек, если ты их отвергнешь! Ведь они ехали сюда, чтобы выйти замуж, и так старательно нарядились! Как ты мог, племянник!
– К тому же я запер все двери, – напомнил Хаким. – Не думай, что тебе удастся улизнуть.
– Мне жаль, что придется огорчить двух таких впечатляющих юных дам… – начал Абдулла.
Обе невесты уже были огорчены. Обе испустили вопль. Обе зарылись закутанным вуалью лицом в ладони и принялись громко причитать.
– Это ужасно! – плакала розовая.
– Я же говорила, надо было сначала у него спросить! – рыдала желтая.
Абдулла обнаружил, что зрелище плачущих женщин, особенно таких огромных, которые при этом еще и колыхались, страшно его расстроило. Он чувствовал себя чурбаном и скотиной. Ему стало стыдно. Девушки ведь ни в чем не виноваты. Просто Ассиф, Фатима и Хаким использовали их в своих целях, как и Абдуллу. Но Абдулла все равно казался себе чурбаном и скотиной, и ему было стыдно на самом деле потому, что ужасно хотелось заставить девушек прекратить сцену – замолчать и перестать колыхаться. В остальном Абдулле было наплевать на их оскорбленные чувства. Он знал, что стоит сравнить их с Цветком-в-Ночи, и сразу станет ясно, насколько они ему отвратительны. Сама мысль о том, чтобы жениться на них, была ему поперек горла. Его мутило. Но именно потому, что невесты хныкали, сопели и ахали у него перед носом, он вдруг подумал, что ведь три жены, в конце концов, – это не так уж много. Племянницы составят Цветку-в-Ночи компанию вдали от дома и Занзиба. Придется все им объяснить, погрузить на ковер-самолет и…
Это вернуло Абдуллу к действительности. С грохотом. С тем грохотом, который получится, если на ковер-самолет погрузить двух столь массивных дам, – даже если предположить, что с подобной поклажей вообще удастся оторваться от земли. Ведь племянницы были просто невероятно толстые. А что до того, будто они смогут составить компанию Цветку-в-Ночи, – какая чушь! Она образованна, умна и добра и к тому же красива (и стройна). А этим девицам еще надо доказать, что у них на двоих найдется хотя бы одна мозговая клетка. Они хотят замуж, и все их вопли – лишь средство заставить его согласиться. И они хихикали. Он ни разу не слышал, чтобы Цветок-в-Ночи хихикала.
Тут Абдулла не без изумления обнаружил, что самым что ни на есть настоящим образом любит Цветок-в-Ночи – не менее пламенно, чем сам себя в этом убеждал, а может, и более, ведь теперь было ясно, как он ее уважает. Он понял, что умрет без нее. А если он согласится жениться на этих толстых племянницах, придется жить без нее. Она скажет, что он жадный, как очинстанский принц.
– Мне очень жаль, – сказал он, перекрывая громкие всхлипы. – И вправду следовало бы сначала переговорить со мной, о родичи первой жены моего отца и о досточтимейший и добродетельнейший Судья. Тогда обошлось бы без этого недоразумения. Сейчас я жениться не могу. Я связан обетом.
– Каким еще обетом? – сердито спросили все прочие, в том числе и толстые невесты, а Судья добавил: – А ты зарегистрировал этот обет? Всякий обет следует зарегистрировать в магистрате, чтобы он получил законную силу.
Это было некстати. Абдулла принялся лихорадочно соображать.
– Разумеется, обет зарегистрирован, о выверенные весы справедливости, – нашелся он. – Отец велел мне принести обет и привел меня в магистрат зарегистрировать его. Я был совсем крошечным ребенком. Сейчас я понимаю, что это связано с пророчеством, а тогда не понимал. Мой отец, человек благоразумный, не хотел, чтобы его сорок золотых пропали зря. Он заставил меня принести обет, что я не женюсь, пока Судьба не вознесет меня выше всех на этой земле. Поэтому… – Абдулла спрятал руки в рукава своего лучшего костюма и с огорченным видом поклонился толстым невестам, – поэтому сейчас я не могу жениться на вас, о пара облаков сладкой ваты, но настанет время…
– Ну, раз так… – закивали все с разной степенью неудовольствия, а затем, к глубочайшему облегчению Абдуллы, все от него отвернулись.
– Я всегда знала, что твой отец все очень верно схватывает, – добавила Фатима.
– Даже с того света, – согласился Ассиф. – Что ж, будем ждать возвышения нашего милого мальчика.
Однако Судья сдаваться не собирался.
– А кто был тот чиновник, перед которым ты принес этот обет? – спросил он.
– Как его звали, я не помню, – вдохновенно отвечал Абдулла, приняв вид крайнего сожаления. Его прошиб пот. – Я ведь был совсем маленький, и мне показалось, что он старик с длинной седой бородой. – Абдулла решил, что это сойдет за описание любого чиновника, в том числе и того, который сейчас стоял перед ним.
– Придется проверить все записи, – раздраженно заметил Судья. Он повернулся к Хакиму, Ассифу и Фатиме и официально – и довольно холодно – простился с ними.
Абдулла ушел вместе с Судьей, едва не вцепившись тому в форменный пояс, – так ему хотелось поскорее покинуть отцовскую лавку и двух своих толстых невест.