Воздушные разведчики – глаза фронта. Хроника одного полка. 1941–1945. Глава 1. Мирное небо (В. Е. Поляков, 2014)

«В далекий край товарищ улетает»

Давным-давно, в середине пятидесятых годов, когда я гостил у своей бабушки Анастасии Ильиничны, по радио зазвучала какая-то мелодия. Бабушка встрепенулась: «Женину песню передают». И, отложив дела, присела на стул и задумчиво стала слушать. Женя – это мой отец. С трудом дождавшись окончания песни, я сразу же приступил к расспросам.

История оказалась занятная и выходила за рамки чисто семейного предания.

В марте 1941 года сразу же после окончания финской кампании, в которой отец участвовал в качестве штурмана скоростного бомбардировщика, он приехал в родной город в отпуск. В большой квартире бабушки на улице Пролетарской, 20, собрались по этому поводу родственники, друзья. Все с интересом смотрели на человека, который еще неделю назад был на самой настоящей войне. В какой-то момент вечера Евгений взял гитару и, подбирая себе мелодию, запел песню о том, что в далекий край улетает летчик, о тающем в дымке любимом городе, который мог спать спокойно и среди весны видеть сны.

Эта песня в исполнении старшего лейтенанта ВВС поразила собравшихся. Не было ни малейшего сомнений, что поет он о себе, о своем родном Симферополе.

На следующей неделе отец уехал к новому месту службы на западную границу, где, как оказалось, ему и суждено было встретить новую войну.

Но каково было изумление бабушки, когда спустя два месяца, во время просмотра кинофильма «Истребители» она услышала, как герой фильма, тоже летчик, вдруг запел Женину песню о любимом городе.

Шли годы, и сколько бы раз ни доводилось Анастасии Ильиничне слышать эту песню, в ее памяти вставал довоенный Симферополь, круг родных лиц. Как я теперь понимаю, эта встреча была последним семейным торжеством, на которое тогда собрались все близкие. Вспоминая всех поименно, я с ужасом осознаю, что погиб из них каждый третий.

История возникновения песни о любимом городе, как я уже говорил, выходит за рамки семейной хроники. Появившаяся в предвоенные годы, она оказалась востребована даже несмотря на то, что отдельные строки песни оказались прямо-таки анекдотичны, но об этом чуть позже.

Своим рождением песня была обязана даже не самим авторам – композитору Никите Богословскому и поэту Евгению Долматовскому, – а ее первому исполнителю и «заказчику» артисту Марку Бернесу. В фильме «Истребители», играя роль молодого летчика, он буквально затерроризировал Евгения Долматовского, требуя песню, которую его герой смог бы спеть в кругу друзей. Он отвергал вариант за вариантом, а тот, который, наконец, был им принят, напрочь забраковало руководство киностудии. Вокруг песни разразился форменный скандал. Доснимать фильм стали на личные деньги Бернеса, Долматовского и Богословского. К окончательному показу было готово два варианта кинокартины: с песней и без нее. Пока решалась судьба фильма, началась Финская война, и Долматовский убыл в действующую армию, а песня, оказавшись с ним на фронте, зажила своей жизнью. Еще не вышел на экраны фильм, а песня, никем не санкционированная, можно сказать, незаконнорожденная, уже стала своей в боевых частях, эскадрильях.

Совершенно неожиданно последовало распоряжение какого-то высокого начальства о ее запрете как идейно невыдержанной, мягкотелой, неактуальной. Встревоженный поэт, пользуясь старым знакомством, обратился к тогдашнему секретарю Московского комитета партии Щербакову за разъяснениями.

«Песню запретить нельзя! – усмехнулся Щербаков, и, хотя на дворе был март 1941 года и Финская война только что закончилась, неожиданно спросил: – А не устарела ли строчка о том, что «любимый город может спать спокойно»?»

Обрадованный благополучной судьбой песни (из кинофильма, стало быть, не вырежут), Долматовский легкомысленно заверил: «Ну что вы! Нисколько не устарела!»

Не прошло и трех месяцев, как началась война. В 1942 году на Дону Долматовский попал под жесточайшую бомбежку. В секунду затишья кто-то из лежащих рядом офицеров поднял голову и под хохот остальных изрек:

– Вот бы сюда того поэта, что написал: «Любимый город может спать спокойно».

Долматовский проявил скромность и раскрывать свое авторство в этой ситуации не стал.

Первые шаги

В 1936 году мой отец, Поляков Евгений Матвеевич (1911–1992), в ту пору только что окончив Оренбургское летное училище по специальности «летчик-наблюдатель» или, как стали называть в дальнейшем, летчик-бомбардир, а затем штурман, получил назначение в город Старый Быхов, в 59-ю авиационную бригаду.

В тот год ему уже было 25 лет, но его военная карьера, в силу совершенно не зависящих от него причин, вновь только начиналась. Дело в том, что в ту пору отец уже имел три кубика, что соответствовало званию старший техник, так как до этого он уже окончил 2-ю военную школу авиационных техников (2-я ВШАТ, Вольск, Саратовская область). Успел послужить младшим авиатехником 26-го авиапарка ОКДВА. Затем служил в Хабаровске авиатехником на ТБ-3, военным представителем на авиационном заводе. Работа у него спорилась. Он освоил и внедрил стенд для наземных испытаний авиационных двигателей и однажды даже демонстрировал его работу самому начальнику ПУ РККА Яну Гамарнику.

Все изменилось после того, как в связи с массовым формированием авиационных полков было принято решение отправить на ускоренные курсы авиационных летчиков-наблюдателей командиров самых различных воинских профессий. Так в 1936 году отец оказался в 3-й военной школе летчиков-наблюдателей (Оренбург).

С 1936 года он вновь начинает свою воинскую карьеру с самых низов: младший летчик-наблюдатель 59-й бригады скоростных бомбардировщиков.

Первоначально отец служил в 21-й эскадрилье, которой командовал Дмитрий Петрович Юханов. Эскадрилья была на хорошем счету, и уже в 1936 году Юханов был награжден орденом «Знак Почета».

В 1937 году на Дальнем Востоке, в месте первоначальной службы отца, после отъезда родителей был арестован практически весь командный состав. Их обвиняли в организации покушения на Климента Ворошилова, который якобы должен был приехать в их гарнизон. Моих родителей это событие, вероятно, не должно было бы коснуться, если бы не одна деталь. До замужества, еще в Симферополе, мама работала секретарем директора швейной фабрики и неплохо печатала на пишущей машинке. Об этом стало известно в штабе бригады. Ее стали привлекать для распечатывания каких-то особо срочных документов. Кроме этого, жена командира бригады тоже была родом из Крыма. Мама стала бывать у нее дома. Все это не понравилось моему отцу, человеку чрезвычайно гордому, который, однако, в тот период находился на низшей ступени в военной иерархии бригады. Отец категорически запретил маме работать в штабе и встречаться с женой комбрига.

Впоследствии все работники штаба, включая секретарш, а также жен командного состава, были арестованы. Возможно, что интуитивно отец отвел от семьи очень серьезную беду.

«На основании указаний Народного Комиссара Обороны СССР к 1 мая 1938 года в г. Быхове сформировать 39-й легко-бомбардировочный полк. На управление полка – кадры управления 59-й авиабригады».

Судя по приказу по полку, его формирование было закончено 20 мая 1938 года. Первым командиром полка стал майор Г.А. Георгиев.

Просматривая в военкомате личное дело отца, я обнаружил справку, в которой указывалось: «Освоил полеты на 7000 метров». Для сравнения: самая высокая вершина на территории бывшего СССР – пик Сталина, он же пик Победы – имеет высоту 7439 метров.

Вот на такую высоту они и летали без кислородных аппаратов. Однажды, уже на земле, у себя в квартире, отец почувствовал, что ослеп. Перепуганная мама позвонила в госпиталь. Вскоре выяснилось, что это же случилось со всеми экипажами, которые летали на 7000 метров. Ослепших летчиков и штурманов изолировали от семей. Гуськом водили в столовую, в туалет, давали какие-то напитки. Дня через два зрение вернулось, но больше без кислорода на такие высоты они уже не летали.

Впоследствии в одной из публикаций я обнаружил следующую запись: «Также запутал генерал-лейтенант Пумпур дело с высотной подготовкой, отменив существовавшие в ВВС КА формы отчетности, где требовались данные о числе летчиков, летающих на 6000, 7000, 8000, 9000 метров, и ввел форму отчетности, требовавшую указывать число летчиков, летающих на «6000 метров и выше», что запутывало и тормозило дело с обучением высотным полетам».

Чтобы стало понятно влияние такой высоты на организм человека, я хочу воспользоваться интервью с одним из покорителей Эвереста Федором Конюховым:

«В какой-то момент начинается то, что альпинисты называют «зоной смерти». На высоте восемь – восемь с половиной тысяч метров не знаешь, как поведет себя организм. Пойдешь раньше времени, не акклиматизировавшись, – плохо. Пересидишь – тоже плохо.

При недостатке кислорода клетки головного мозга отмирают. А на восьми тысячах метров и выше с кислородом беда. Голова немножечко «плывет», и проблемы с памятью после Эвереста – обычная история.

Постепенно все восстанавливается – но не до конца. Имена помнишь, а вот стишки какие-то забываются напрочь».

Как вспоминала мама, в один из дней в полку впервые проходили прыжки с парашютом. Происходило все буквально на глазах у жителей гарнизона.

Я попросил отца рассказать об этом событии. Прыжок с парашютом ему совершенно не понравился. Собственно говоря, самого прыжка, как такового, и не было. Довольно сложно было выбираться из кабины, затем надо было ползти по крылу, держась за различные предметы, и только потом, разжав пальцы, скатываться по крылу вниз.

Все участники прыжков получили значки. Примечательно, что в тот год они были еще номерные. У моего отца № 18754.

Началась война в Испании. Стало известно, что 39-й полк отправится на нее в полном составе. Попрощались с семьями и дня три проторчали на аэродроме в ожидании команды на перелет, но ее все не поступало. Наконец стало известно, что Польша отказалась пропустить наши самолеты через свою территорию и полк в Испанию не полетит. Только вернулись домой и уже успокоились, как сообщили, что в Испанию отправятся отдельные экипажи.

Впоследствии, читая мемуары Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», я обнаружил упоминание о том, что летчик Юханов фактически спас ему жизнь, вывезя его на самолете из уже почти занятого франкистами города.

В книге воспоминаний участников испанских событий прочитал воспоминания бывшего штурмана 39-го сбап Николая Герасимовича Гуменного. Я показал его фотографию маме, и она вспомнила его как соседа по дому.

Моему другу Леониду Войнову удалось найти в архиве несколько любопытных документов.

«Боевая работа СБ в Испании.

Разведуправление РККА

Боевая работа скоростной бомбардировочной авиации 30 сентября 1937 г.

Доклад тов. З. (карандашом дописано Златоцветов. – Авт.)

2) Сколачивание группы СБ и эскадрилий шло параллельно сборке. Были выработаны примитивные штаты, определено имущество, необходимое для самостоятельной работы, намечен и утвержден боевой расчет каждой из трех эскадрилий группы.

3) Боевые действия группы СБ начались 26.10.36 г. на первых семи собранных самолетах, вошедших в состав 1-й эскадрильи. Объектами бомбометания были аэродромы Касерес и Севилья. По выполнении задачи эскадрилья совершила посадку на новом, назначенном для нее аэродроме Аргамасилья-де-Альбе, откуда в дальнейшем и продолжила свою боевую работу. По мере сборки самолетов были созданы еще две эскадрильи, последовательно, после небольшой тренировки, вступившие в боевую работу. Эти новые части были расположены в Сан-Клименте и Альбасете.

Основные трудности начального периода боевой работы заключались в отсутствии хороших карт, частом перегреве моторов рядом летчиков, имевших небольшой опыт полетов на СБ, и отсутствии переводчиков для технического состава. Постепенно все указанные трудности были изжиты.

Характер полетов СБ виден из следующей информации по состоянию на 01.03.37 г.:

– по войскам противника – 127 вылетов (45,3 %);

– по аэродромам – 74 вылета (26,6 %);

– по портам – 21 вылет (5,3 %);

– по ж/д станциям – 54 вылета (19 %);

– по крейсерам противника – 9 вылетов (2,9 %);

– по заводам и пр. – 1 вылет (0,9 %).

Это соотношение сохранилось почти без изменения все время и до настоящего дня.

Группам в девять самолетов удавалось дважды безнаказанно бомбить аэродром Севилья и ж/д узел Мерида, но только при условии предварительной демонстрации одиночными самолетами, отвлекавшими весь огонь зенитной артиллерии.

Встречи с истребителями противника, несмотря на частные случаи их, значительного ущерба для СБ не приносили. Самолет и в одиночку и группой прекрасно уходил от «Хейнкелей» и «Фиатов» на скорости 270 км и выше. «Фиат» догонял СБ только при большом преимуществе в высоте, на пикировании. При выходе на прямую СБ снова легко уходил от него. Это положение позволило СБ работать все время и во всех случаях без прикрытия истребителей.

4) Потери.

За полгода операций потери СБ выразились:

– погибло в бою – 6 самолетов, 4 экипажа;

– катастрофа (туман) – 2 самолета, 6 человек экипажа;

– бомбометанием при сборке – 2 самолета.

Итого: 10 самолетов, 10 человек.

По болезни за этот же срок выбыло из строя:

– летчиков – 7 человек;

– штурманов – 7 человек;

– стрелков-радистов – 5 человек.

Всего: 19 человек.

Эти цифры относятся только к летному составу и в процентном отношении составляют 25 % от общего количества летного состава.

Таким образом, налицо положение, при котором боевые потери равняются потерям по болезни, хотя последние носят временный характер:

– венерические – 30 %;

– злокачественные ангины – 40 %;

– аппендициты и пр. – 30 %.

5) Как правило, каждая эскадрилья имела свой аэродром, где располагалось в среднем по 10 самолетов» [2, с. 1–7].

Кроме этого, в архиве обнаружен доклад майора Юханова «О работе республиканской авиации в Испании 15.08–15.09.38 г.», но его не выдали из-за плохого состояния документа.

Все «испанцы» вернулись в полк с орденами. Как правило, награждали по следующему принципу: летчик – орден Ленина или Боевого Красного Знамени; штурман – «Боевик» или «Красная Звезда», техник – «Звездочка» или медали «За отвагу» или «За боевые заслуги».

«Боевик», «Звездочка», «За б.з.» – так в летных кругах сокращенно называли эти боевые награды.

Но что более всего поразило сослуживцев, так это тот факт, что каждый «испанец» привез новые французские велосипеды, которые вызывали истинную зависть. Впрочем, в полку многие из вернувшихся уже не задержались: кто-то уехал учиться в академию, кто-то сразу же ушел на повышение. Отцу запомнился стремительный карьерный взлет одного из его товарищей той поры. Штурман звена, вернувшись из Испании с орденом Ленина, он сразу же получил звание дивизионного комиссара (равноценно генерал-майору) и должность политработника крупного масштаба.

Мне довелось беседовать только с одним из друзей отца – участником испанских событий. Это был киевлянин Алексей Михайлович Шмаглий. В Испании он был авиатехником, награжден орденом Красной Звезды. Сразу же по возвращении он попросился на учебу в Академию имени Жуковского, по окончании которой служил в службе главного инженера 17-й ВА, а затем в должности главного инженера 39-го орап. Закончил службу главным инженером авиационной дивизии на Камчатке.

Жил он в Киеве на Бадаевой горе. Поскольку в те годы я учился в Киевском автодорожном институте, то часто бывал у него в гостях, ночевал. Он и его супруга Мария Максимовна с радостью меня встречали, на столе появлялся графин с яблочным вином, пирожки, и мы садились играть в преферанс, в ходе которого он обычно рассказывал что-нибудь интересное из своего прошлого. Как-то я задал дурацкий вопрос: «Доводилось ли вам в Испании видеть анархистов?»

Он расхохотался: «Ты что, думаешь, что анархисты выглядят как-то по-другому? У них растут рога, хвосты?»

Честно сказать, в те годы в моем сознании они рисовались, конечно, не так вульгарно, но тем не менее я представлял их исключительно в матросской форме, обвешанных пулеметными лентами…

О своем пребывании за границей он иронизировал. Рассказывал, что какой-то его товарищ постоянно к месту и не к месту любил говорить: «Когда я бывал в Париже…»

С 1 мая 1938 года полк принимал участие в воздушных парадах над Москвой. Отец рассказывал, что непосредственно перед полетом люди с весьма высокими воинскими званиями лично осматривали каждый самолет, проверяя бомболюки, пулеметы: нет ли в кабине чего-нибудь такого, что можно сбросить.

Вторая мировая война началась для 39-го сбап в сентябре 1939 года.

«Полк под командованием командира майора Георгиева в составе 60 боевых экипажей участвовал в боевых действиях против белополяков, за освобождение народов Западной Белоруссии с аэродрома Новая Серебрянка» [11].

«Полк под командованием командира полка майора Георгиева в составе 60 экипажей перебазировался на аэродром Улла, где поступил в распоряжение Военного Совета ЛВО» [12, с. 2].

Его первое боевое крещение состоялось на Барановичском рубеже.

Полк бомбил колонны отступавших польских войск, разбрасывал листовки, вел воздушную разведку. Боевых потерь не было.

Приведенные выше даты являются официальными в отношении участия полка в этих событиях. В действительности, как стало известно из обнаруженных Леонидом Войновым архивных документов, участие в Финской войне не только отдельных экипажей, но и эскадрилий началось много раньше. Полк готовился к перебазированию в Латвию [13], как вдруг поступил приказ: «5-я авиаэскадрилья под командованием командира эскадрильи капитана Легейда передается в распоряжение штаба ЛВО» [16]. Эскадрилья вошла в состав Североморской группы Мурманского направления. После боевых действий возвратилась в состав полка.

2-я авиаэскадрилья под командованием командира эскадрильи капитана Журавского выбыла на Северо-Западный фронт [17].

В свою очередь полк пополнился двумя эскадрильями из состава 46-го сбп из Брянска взамен убывших [19].

Лет тридцать спустя, когда мои родители отдыхали в одном подмосковном военном санатории, кажется «Архангельское», отца разыскал Дмитрий Терентьевич Журавский, который после выхода на пенсию жил в Люберцах. От кого-то из однополчан он узнал о приезде своего старого, еще довоенного товарища по 39-му полку.

Уже из архивных документов мне удалось установить, что в Финскую войну Журавский летал в составе 31-го лбап и был награжден орденом Ленина. Отечественную он провел на различных фронтах в качестве представителя авиационного отдела Генштаба, а закончил войну командиром полка связи.

Примечательно, что соседом по столу моих родителей в течение всего отдыха был прославленный летчик Алексей Маресьев. Впрочем, кроме «доброе утро» и «приятного аппетита», никаких разговоров у них не было. В санатории отец почти каждый день принимал кого-нибудь из многочисленных своих сослуживцев, осевших после выхода на пенсию в столице или ее окрестностях.

Война в Финляндии сразу же стала складываться не так, как задумывалось, и в конечном итоге высшему руководству страны стало ясно, что силами одного, даже усиленного, Ленинградского военного округа ничего не получится.

«Полк под командованием командира полка майора Георгиева начал перебазирование на Финский фронт (аэродром Лодейное Поле) в распоряжение командующего ВВС 8-й действующей армии» [14].

«02.02.40 г. полк в составе 63 боевых экипажей сосредоточился на аэродроме Лодейное Поле, где вошел в состав 13-й авиабригады и приступил к боевым действиям» [78].

Как вспоминал отец, морозы стояли очень сильные, и когда после перелета поступила первая боевая задача на вылет, то оказалось, что техники не в состоянии запустить моторы. Полк бездействовал несколько дней, пока кто-то из мотористов не сообразил заливать в двигатели горячее масло.

Примечательно, что 39-й сбап наступил на те же грабли, что и его предшественники. Вот что писал член Военного совета авиации 8-й армии Андрей Рытов:

«Прилетев на аэродром, я спросил, почему полк бездействует. Инженер и начальник базы растерянно разводят руками:

– Мороз. Все сковало. С самого рассвета бьемся.

Вижу, люди трудятся на совесть, даже рукавицы побросали, голые руки примерзают к металлу. Что делать? Руганью положение не исправишь, и вдруг один из техников предлагает:

– Давайте закатим бочку с маслом в баню, разогреем как следует, а потом зальем в самолетный бак.

Способ подогрева масла, предложенный опытным техником, натолкнул меня на мысль сделать что-то подобное и в других частях. Я рассказал об этом инженеру М.М. Шишкину, и он срочно распорядился использовать для подогрева масла и воды все мало-мальски подходящие на аэродромах помещения. А позже где-то раздобыл водомаслогрейки.

Нашлись умельцы, которые соорудили брезентовые рукава, наподобие пожарных шлангов. Горячий воздух от печек подавался по ним к моторам самолетов и под капоты автомобилей.

Во время очередной встречи со Штерном я доложил ему о смекалистом механике. Командующий распорядился вызвать его в штаб армии, чтобы он поделился своим опытом с инженерами-автомобилистами. В наземных частях водители тоже мучались на морозе не меньше, чем наши. Нехитрая выдумка, а как упростила дело. Техника Штерн наградил и с почестями отправил в свою часть» [96, с. 88].

Прибывшим через пару месяцев техникам 39-го сбап предстояло все постигать заново, никакой передачи опыта не было.

ВВС 8-й армии командовал недавно вернувшийся из Испании Герой Советского Союза комбриг И.И. Копец; член Военного совета – уже упоминавшийся Андрей Рытов, который совсем недавно был комиссаром авиационной группы в Китае.

13-й скоростной бомбардировочной авиабригадой, состоящей из 3-го тбап, 18-го сбап и 39-го сбап, командовал один из первых Героев Советского Союза И.В. Водопьянов.

Впрочем, для отца это был уже второй случай совместной службы с первыми Героями Советского Союза. Николай Каманин улетал на челюскинскую эпопею из их авиабригады безвестным летчиком, а вернулся уже всемирно известным человеком.

Впоследствии, читая мемуары Каманина о том периоде, я обнаружил одно совпадение. В личном деле отца я прочитал удивившую меня фразу: «В воздухе стреляет хорошо, на земле – плохо». Разъяснение я получил в воспоминаниях Каманина. Оказывается, в бригаде проходила серьезная проверка. Все шло отлично, как вдруг выяснилось, что из личного оружия все отстрелялись очень плохо, что и повлияло на общую оценку [95].

Все связанное с пребыванием 39-го авиаполка на Финской войне было для меня окутано тайной, пока судьба не послала мне помощь в лице моего старого друга еще по симферопольскому автотранспортному техникуму Леонида Войнова, который, став жителем Москвы, предложил мне помощь по сбору материала в архиве. Думаю, что «Центр» с меньшим нетерпением ждал весточек от «Юстаса», чем я сообщения моего друга.

«Сведения о боевом составе 39-го сбап на 15.02.1940 г.

По штату всего: 510; летчики – 69; летнабы – 69; стрелки-радисты – 62; авиатехники – 73; авиамеханики – 57; мотористы – 62; оружейники – 20.

Факт по списку: 493; летчики – 62; летнабы – 69; стрелки-радисты – 59; авиатехники – 68; авиамеханики – 56; мотористы – 62; оружейники – 20.

Боевых самолетов: СБ – 59 ед., из них исправных – 46; неисправных —13.

Кроме того: СБ – 1 учебный; У-2 —1 связи;

Степень боевой готовности к полетам:

экипажей: днем – 60, ночью – 6; на больших высотах – 38;

звеньев: днем – 20, ночью – 2, на больших высотах – 12;

эскадрильи: днем – 5, ночью – 0, на больших высотах – 3» [4, с. 104].

В следующем письме поступил список всего полка с указанием числа боевых вылетов на 20 февраля 1940 года.

Многие фамилии мне были хорошо знакомы, так как они часто упоминались родителями. Я знал, что отец летал в экипаже Фролова, что и подтвердилось архивными документами: младший летчик лейтенант Фролов Василий Николаевич, начальник связи эскадрильи старший лейтенант Поляков Евгений Матвеевич, воздушный стрелок-радист младший командир Козаченко Григорий Алексеевич.

Благодаря тому, что, наконец, появились сведения о его имени и отчестве, удалось проследить его дальнейшую судьбу.

Погиб Василий Фролов ориентировочно 22 августа 1942 года. К этому времени он уже был старшим лейтенантом, заместителем командира эскадрильи 215-го сбап.

Стрелок-радист экипажа старшина Григорий Козаченко продолжал служить в 39-м полку и погиб в январе 1943 года.

Запомнилась отцу Финская война полным отсутствием каких-либо видимых ориентиров: кругом снег, снег, снег. Их основным противником в воздухе, по его словам, были английские истребители, которые иногда доставляли достаточно много хлопот. После одного вылета техники обнаружили в кабине две дырки от пуль и вставили в них камышинку. Изумило их то, что, кто бы ни садился в кабину, камышинка упиралась прямо в голову. Отец вновь сел на свое место, и тогда все увидели, что камышинка прошла рядом со шлемом. Отец снял его и обнаружил царапину. Много лет спустя, когда я, пятнадцатилетний юноша, гордо заметил, что стал выше отца ростом, он рассказал мне эту историю о камышинке и о том, что, будь он на пару сантиметров выше, меня не было бы на свете.

В один полет в составе их экипажа отправился кинооператор из Москвы. Он так увлекся съемкой, что далеко высунулся из кабины, а далее произошло непоправимое – в руках державшего его за ноги отца остались валенки, а кинооператор вывалился из самолета. Случай этот не имел никаких последствий. В Москву сообщили, что кинооператор «погиб при исполнении обязанностей во время боевого вылета», что, в сущности, было истинной правдой.

Однажды в Лодейное Поле приехал начальник Политического управления РККА Лев Мехлис. Он потребовал созвать на совещание всех комиссаров частей, и когда все собрались, то оказалось, что комиссар одной из эскадрилий 39-го полка Бакурадзе отсутствует. Причина уважительная – он совершал боевой вылет. На Мехлиса факт боевой работы комиссара произвел неизгладимое впечатление. Дождавшись его прилета и лично увидев, как тот, усталый, выбирается из самолета, на котором были видны пробоины, Мехлис, ничего не сказав, уехал, но уже на следующий день пришел приказ о награждении Бакурадзе орденом Боевого Красного Знамени. За всю Финскую войну это было пока единственное награждение в полку, и такое вот несуразное. Бакурадзе, скромного парня, прекрасного человека, не подначивал в те дни разве что ленивый.

Именно на Финской отец неожиданно для себя осознал, что теперь он больше начальник связи, нежели штурман. Дело в том, что еще в Быхове на всех штурманов звеньев были возложены дополнительные «общественные» обязанности: друг отца Володя Бабенко стал начальником химической подготовки, Сергей Рябиков – начальником парашютно-десантной службы эскадрильи, Евгений Поляков – начальником связи эскадрильи.

Думаю, что это назначение не было случайным. Дело в том, что его отец, Матвей Поляков, еще до революции был механиком Симферопольского телеграфа. Какое-то время на аппаратах Бодо работала телеграфистской моя бабушка, и потому детство отца проходило среди этого телеграфно-телефонного хозяйства.

После одного особенно трудного боевого вылета, когда экипажи вернулись домой, на отца набросился кто-то из старших командиров и стал распекать за плохую связь с эскадрильей. Отец оторопело молчал, а его друг Володя Бабенко от такой несправедливости даже заплакал.

Финская война для отца имела неожиданное продолжение лет сорок спустя. Вместе с мамой он поехал в санаторий Министерства обороны, расположенный в городке Кексгольм, что неподалеку от Ленинграда. Из санатория поехали на экскурсию на знаменитый остров Валаам. Вот тут у отца произошло дежавю. Слушая экскурсовода, он постоянно испытывал странное чувство, что все это уже видел. Наконец его осенило, и, прервав ее рассказ, он неожиданно выпалил: «Но ведь этот остров принадлежал финнам, и я прекрасно помню, как бомбил этот монастырь!»

От этого заявления маме чуть не стало плохо, все экскурсанты с удивлением посмотрели на отца, ничего не понимая, и только экскурсовод улыбнулась и ответила: «Да! Вы правы! До 1940 года он принадлежал Финляндии и был освобожден нашими войсками».

Вот выписка из журнала боевых действий той поры:

«Боевые документы 39 сбп штаба ВВС 15 армии. Начато: 07.02.1940 г. Окончено: 22.02.1940 г.

Командиру 13 авиабригады

Боевое донесение от 08.02.40 г.

Полк в течение дня произвел 16 самолето-вылетов. 7 самолетов бомбили остров Валаам, Н – 2000 м, цель перекрыта, 2 бомбы попали в монастырь. Сброшена ФАБ-100 – 42 шт. На обратном маршруте у стрелка-радиста Тараканова сорвало маску, обморозил щеки. Самолеты произвели посадку на свой аэродром благополучно.

Боевое донесение штаба 39-го сбп за 2-й вылет 12.02.40 г.

По дополнительно установленным сведениям, на обратном маршруте 1-я авиаэскадрилья была атакована звеном истребителей противника типа полутораплан с синим крестом на плоскостях в районе западнее озера Варна-Ярви. При стрельбе по истребителям стрелок-радист Киреев прострелил двумя пулями стабилизатор своего самолета.

Боевое донесение от 12.02.40 г.

В период с 11.30 до 14.30 полк произвел 27 самолетовылетов. Две девятки задание выполнили. Сброшено: ФАБ-100 – 54 шт., АО-8 – 288 шт., ФАБ-500 – 18 шт. Один самолет потерял ведущего и вернулся на аэродром самостоятельно. Одна эскадрилья из-за плохой видимости вернулась на аэродром.

Третья авиаэскадрилья в составе 9 самолетов взлетела в 14.00. Сбросила 432 бомбы АО-8 и 4 шт. ФАБ-32 на танки и пехоту противника, один экипаж вел пулеметный огонь по автомашинам, двигавшимся из Митро на Сюску-Ярве.

Боевое донесение от 13.02.40 г.

Первая эскадрилья в составе 9 самолетов произвела повторный вылет. Бомбили 6 эшелонов на ст. Леппя-Сюрья. Сброшено ФАБ-100 – 53 шт. В районе восточнее Номила были атакованы звеном истребителей. Один самолет противника загорелся в воздухе, летчик выпрыгнул с парашютом. Потери: ранен в ногу стрелок-радист Халфин, самолет получил 12 пробоин, выведен из строя один мотор, все самолеты вернулись на аэродром.

Боевое донесение № 31 штаба 39 сбп от 09.03.40 г.

Произведено 44 самолето-вылета:

а) 9 самолетов бомбили противника в районе Муста-Ярве;

б) 9 самолетов бомбили артпозиции противника в юго-восточной части острова Суован-Ярве;

в) 26 самолетов задание не выполнили и вернулись с маршрута из-за низкой облачности у озера Суо-Ярве. Посадка на свой аэродром с бомбами благополучно. Один самолет, командир звена Красихин, штурман звена Чугункин, стрелок-радист Карнаух, произвел вынужденную посадку на своей территории из-за неисправности мотора. Остальные 43 самолета сели на свой аэродром благополучно. На 10.03.40 г. готовятся к вылету 45 самолетов».

Семьи авиаторов продолжали жить в Пинске. Как рассказывала мама, стали поступать первые известия о гибели экипажей. Стало страшно. Тогда она написала в Симферополь и попросила приехать свою маму – мою бабушку Анастасию Ильиничну. Потом мама с юмором рассказывала о том, что однажды она захотела оставить трехлетнего сына с бабушкой, а сама пойти в Дом Красной армии на какой-то концерт. В ответ услышала: «Муж твой воюет, а ты будешь по концертам ходить. Сиди дома!»

«Вызвала на свою голову!» – шутила потом мама.

В Интернете мне доводилось читать следующее: «39-й сбап потерял сбитыми не один самолет, как утверждает Аптекарь, а семь (!) только до выхода из состава 13-й авиабригады 1 марта» [110].

Мой анализ позволяет сделать вывод, что цифра в семь потерянных самолетов соответствует действительности.

На основании отчетов начальника штаба полка удалось составить следующую таблицу потерь:

Таким образом, выбыло из строя 15 человек: двое в госпитале, 13 погибло.

Всего в Зимней войне участвовало примерно 4000 советских самолетов. Из них было потеряно 554, то есть около 14 %. Финны же лишились почти 40 % своей авиации, в том числе свыше 95 % от ее первоначального состава.

В 39-м сбап потери составили 11,9 %. Это, конечно, ниже средней нормы, но следует учесть и тот факт, что полк появился на театре военных действий уже на втором этапе войны, только с 1 февраля, и воевал до 13 марта 1940 года.

Потери же советской авиации в этой войне были 1 самолет на 182 вылета [111].

Если принять среднюю цифру вылетов за 16 и умножить на 58 самолетов, то общее количество вылетов будет 928. Таким образом, получается – одна боевая потеря на 132 вылета. Показатель заметно хуже, чем в среднем по нашей авиации.

По словам отца, им приходилось отбиваться в воздухе от английских истребителей. Почему-то отец говорил именно об английских, а не финских. Вероятно, он имел в виду марки самолетов. Косвенное подтверждение его словам я нашел в работе А. Котлобовского «ВВС Финляндии в Зимней войне».

«Из Англии в Финляндию были отправлены машины: 24 «Бленхейма» (один Mk.IV разбился в пути, а другой был сильно поврежден), 30 «Гладиаторов», 12 «Лизандеров», 11 «Харрикейнов».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1940 года большая группа авиаторов полка была награждена государственными наградами.

К сожалению, нам пока не удалось найти этот указ, и потому список награжденных, воспроизведенный в приложении № 2, вероятно, не полон. Экипаж отца отмечен не был, хотя количество боевых вылетов награжденных было в пределах 15–25. Вероятно, сыграло свою роль то, что в момент оформления наградных документов отец уже находился на учебе в Москве, а Фролова перевели в другой полк.

Несколько наградных листов той поры я предложу вниманию читателей.

«НАГРАДНОЙ ЛИСТ

на штурмана звена 39-го СБ авиаполка старшего лейтенанта Синица Владимира Федоровича.

Представляется к награждению орденом «Красная Звезда» (резолюция красным карандашом: «За отвагу». – Авт.).

1909 года рождения, русский, рабочий, член ВКП(б) с 1939 года, в РККА с 1931 года, в Гражданской войне не участвовал, ранений или контузий не имеет, к наградам не представлялся, наград не имеет.

Постоянный адрес: БССР, г. Быхов, Первое п/отд., дом 6, кв. 5.

Лично имеет 24 боевых вылета. Хороший бомбардир и штурман. Все задания выполнял на «хорошо» и «отлично». С начала работы части на фронте замещал штурмана эскадрильи, с задачей справлялся хорошо.

15 марта 1940 года.

Заключение вышестоящих начальников:

«Достоин правительственной награды орден «Красное Знамя» [6, с. 267.]

«НАГРАДНОЙ ЛИСТ

на помощника командира полка 39-го сбп майора Захарычева Павла Никитича медалью «За отвагу» (исправлено несколько раз, первоначальная запись стерта. – Авт.).

1903 года рождения, русский, из рабочих, член ВКП(б) с 1923 года, в Гражданской войне не участвовал, ранений или контузий не имеет, представлялся к правительственной награде за хорошую боевую подготовку эскадрильи.

Награжден орденом «Знак Почета» в 1936 году за хорошую боевую подготовку эскадрильи.

Постоянный адрес: БССР, г. Быхов, Первое п/отд., корпус 5, кв. 14.

Имеет 8 боевых вылетов. Водил полк на боевые задания самостоятельно в полном составе. Тактически грамотен, правильно и с большим желанием свои знания применяет на практике. В практической работе в условиях боевой обстановки проявил себя с хорошими организационными способностями. Много уделяет внимания вопросу безаварийности и особенно требователен в этих вопросах. Получаемые боевые задания выполняет уверенно и настойчиво. Как помощник командира полка является хорошим руководителем. Пользуется заслуженным авторитетом.

Достоин правительственной награды медаль «За отвагу». [5, с. 258.]

Из 190 летчиков, штурманов и стрелков-радистов, которые участвовали в Финской войне, не удалось проследить судьбу 56. Таким образом, из состава 39-го сбап, который прибыл на Финскую войну в феврале 1940 года, мы можем говорить о 134 авиаторах.

В Финской, а затем в Отечественной из них погибли 84 человека, или 62,7 %.

Трое стали генералами:

Георгиев Иван Васильевич (1902–1950), генерал-лейтенант авиации;

Гладков Борис Георгиевич (1913—?), генерал-майор авиации;

Заяц Анатолий Антонович (1908—?), генерал-майор авиации.

Один стал Героем Советского Союза – Конкин Михаил Парфентьевич (1915–1960). Судьба этого человека уникальна тем, что уже будучи Героем Советского Союза он был сбит, попал в плен. Бежал из него на немецком самолете. Не был репрессирован, вернулся в строевой полк и летал до конца войны.

18 марта 1940 года полк в составе 57 экипажей прибыл к месту прежней дислокации на аэродром Быхов, где вошел в состав 41-й авиабригады [79].

Уже под командованием нового командира полка майора Захарычева в составе 62 экипажей полк перебазировался на площадку Дубицкая Слобода в составе 41-й авиабригады [18].

Затем в составе 62 экипажей перебазировался к новому месту дислокации – Вильно, аэродром Порубанок в составе 41-й авиабригады [101].

«16.06.40 г. полк прибыл к новому месту дислокации Вильно, аэродром Порубанок. Устное приказание командира 41 авиабригады от 16.06.40 г.» [3, с. 2].

Рассказывая об этом периоде своей жизни, отец всегда недоумевал, почему в Литве не было никого, кроме авиаторов. Уже потом, когда мне довелось гостить в Вильнюсе, мои новые друзья из интерклуба «Рута» – преподаватели какого-то вильнюсского техникума, с которыми мы завязали дружеское общение, – рассказали, что по какому-то кабальному договору Литва предоставила СССР аэродромы для авиационных баз.

Полк располагался на аэродроме недалеко от железнодорожной станции Киртимай (Порубанок).

Он был близко расположен к Вильно и имел хорошие пути сообщения – мощеное шоссе и железная дорога, благодаря которой существовала специальная подъездная ветка к складу горючего и товарной платформе. В районе существующего аэродрома уже был сформирован жилой поселок и здесь сохранились подземные коммуникации.

До 1939 года вильнюсский аэродром принадлежал польским авиаторам. В то время здесь были гражданский аэропорт и военная летная школа. У них было общее летное поле с грунтовыми стартами размером 700 на 900 метров. Гражданский аэропорт располагался в западной части аэродрома, имел отдельную подъездную дорогу, аэровокзал с котельной, предвокзальную и предангарную площадь. Военная летная школа располагалась в юго-западной части аэродрома. Она была оборудована двумя ангарами и комплексом жилых и служебных помещений, спланированных в отдельный поселок с мощеными улицами. В поселке были местный водопровод и канализация. Теплосеть обеспечивалась от своей котельной.

В Вильно отец общался с летчиками буржуазной Польши. Когда он узнал, насколько больше было жалованье у его «буржуазных» коллег, то был шокирован. Это не шло ни в какое сравнение с тем, что получали авиаторы в РККА.

Отца поразил тот факт, что в доме, в котором он жил, при открытии двери включалась лампочка на лестнице, но как только дверь закрывалась – лампочка выключалась.

Мама оставалась в Быхове и о событиях в Вильно знала только из писем отца. Предполагалось, что скоро туда переедут и семьи. Из Вильно в полк постоянно шли посылки, и мама рассказывала, как жены в куче коробок и мешков выбирали свои. Как правило, мужья присылали платья, кофточки, нижнее белье. Все это было высочайшего качества. Однажды случился такой курьез. Одна из женщин, не понимая, что такое нижнее белье, надела великолепную ночную рубашку и пришла в ней в Дом Красной армии.

Все ожидали переезда в Вильно, но в планах командования что-то изменилось, и 39-й полк вернулся в Быхов. Мама до сих пор с сожалением говорит о том, как им не повезло и в Вильно они не попали.

Их место занял 36-й ббап, который и перевез туда свои семьи. Впоследствии, читая книгу Владимира Литвинова «Коричневое ожерелье», я обнаружил рассказ о том, что все без исключения жены и дети авиаторов оказались в плену и прошли ужасы фашистских концлагерей. Особенно меня поразил рассказ о жене начальника связи 36-го ббап, которая погибла в концлагере. Фактически на ее месте должна была быть моя мама, которая прожила 95 лет. Так она и неведомая нам женщина поменялись судьбами. И обмен этот был совершенно неравноценный.

Затем полк перебазировался к новому месту дислокации – Пинск, аэродром Жабчицы, где вошел в состав 10-й сад. «27.08.40 г. полк прибыл к новому месту дислокации Пинск, аэродром Жабчицы» [75].

Когда мама переехала к отцу в Пинск, то была поражена контрастом, который разделял советскую Белоруссию и Белоруссию – бывшую часть панской Польши. На базаре было изобилие продуктов, в многочисленных магазинах и лавках – товары, о которых в СССР не смели и мечтать. Мама растерянно спросила отца: «Как же так? Ведь мы пришли их освобождать, а они живут лучше нас?» Ответ отца поразил меня: «У них частная собственность, а именно она залог процветания!»

«Но ведь частная собственность – это плохо», – недоуменно сказала мама.

«Вероятно, не очень», – не вдаваясь в подробности, пояснил отец.

В свой первый выход на пинский рынок, как рассказывал мне отец, он опозорился. Решив купить мешок картошки, он оплатил покупку, а затем закинул мешок себе на плечо, чтобы отнести домой, благо квартиру они снимали недалеко от рынка.

Крестьянин пришел в ужас от такого поступка советского командира и стал лепетать что-то типа: «Пан офицер, пан офицер! Вы скажите адрес, и мы сами доставим».

Когда мои родители вернулись на квартиру, то хозяйка показала привезенную картошку, которую уже аккуратно рассыпали во дворе на просушку.

«Катюша»

В 1938 году композитора Матвея Блантера пригласили в редакцию только недавно организованного журнала и, познакомив с молодым поэтом Михаилом Исаковским, предложили написать песню для будущего первого номера. У Исаковского уже были заранее приготовленные стихи «Тетушка Христина», которые Блантеру не очень понравились, но за работу он принялся. Начальство песню горячо одобрило, она была опубликована, а авторам даже выплачен повышенный гонорар, но сами создатели песни «Тетушка Христина» были не в восторге от своего творения. Оба понимали, что по гамбургскому счету песенка слабая.

В ту пору Блантер руководил джаз-оркестром, и к новому сезону ему была нужна свежая песенка. Исаковский зачитал строки нового, не законченного пока стихотворения.

Тема понравилась, но решили, что в песне речь пойдет о пограничнике, которого и будет ждать эта Катюша. Тема границы была навеяна недавними событиями на Дальнем Востоке и казалась авторам весьма актуальной. Поскольку дело было летом, оба разъехались на курорты: Исаковский – в Ялту, Блантер – в Мисхор. О будущей песне было сообщено дирижеру джаз-оркестра Виктору Крушевицкому, который стал теребить Блантера, требуя поскорее песню, а уже тот, в свою очередь, стал донимать Исаковского. В один из приездов Блантера в Ялту он забрал у поэта большой лист, весь исписанный вариантами стихов, и из них соавторы наконец выбрали окончательный вариант.

Премьера песни состоялась в Колонном зале Дома союзов. Первой ее исполнительницей была молодая певица Валентина Батищева. Дебют «Катюши» был успешным, певицу трижды вызывали на бис.

Трудно сказать, каким образом переплелась судьба песни и самого грозного оружия Второй мировой войны – гвардейских реактивных минометов. Если следовать обычной логике, то их должны были прозвать «Маша», «Мария», так как сокращенное наименование реактивных установок М-8, М-11. Так поступали и с танками, и с самолетами. А тут вдруг – «Катюша». Впрочем, есть версия, что название связано с заводской маркой (буквой «К») на первых боевых машинах, изготовленных Воронежским заводом им. Коминтерна.

Мне доводилось беседовать со свидетелем первого залпа «катюш» на крымской земле. Осенью 1941 года под селом Воронцовка в тылу наших войск появились какие-то странные машины, а потом началось такое!!! Наши бойцы с перепугу бросились бежать в одну сторону, немцы, кто остался в живых, – в другую. С 1942 года название «катюша» прочно закрепилось за новым видом оружия.

За рубежом песня имела ошеломляющий успех. В Италии «Катюша» была гимном партизан. В Болгарии это слово использовали как пароль. Партизаны Франции – маки – пели ее, несколько подогнав текст под свои реалии. А вот что вспоминал Н.Г. Кузнецов – в ту пору военно-морской атташе в республиканской Испании: «Существовали пластинки, в которых воспевалась прекрасная русская Катюша. Подобно тому, как всем русским известно имя пламенной Кармен, так и испанцам запомнилась Катюша. В Испании даже существовала постановка под названием «Катюша мухер руса», т. е. «Катюша – русская женщина». Когда появились наши первые бомбардировщики, их сразу окрестили «катюшами», и, видимо, совсем не в честь той Катюши, которая «выходила на берег», а скорее той, которая значительно раньше была известна в Испании. Песня всем нравилась, ее одинаково любили советские и испанские друзья».

Да что там Европа! Песня стала чрезвычайно популярна в Японии. Интерес к ней, благодаря задорной ритмичной музыке, возникал и в шестидесятых годах, когда в ресторанах ее исполнение переплеталось с не менее лихим «Казачком».

Накануне

Последний мирный год оказался для полка, как, впрочем, и для всей советской военной авиации, чрезвычайно трудным. С одной стороны, это было связано с передислокацией на новый аэродром, что кардинально меняло годами отлаженный ритм жизни. Впрочем, в связи с огромными территориальными приращениями в таком положении оказались многие части Одесского, Киевского, Белорусского, Прибалтийского округов. Создавались новые авиационные полки, из глубины страны прибывали новые. Кроме того, в соответствии со спецификой военно-воздушных сил только по штатному расписанию 60 % личного состава бомбардировочного полка – командный состав, или, как стали говорить впоследствии, – офицеры. Все это требовало от страны огромных материальных затрат, которые реальная экономика СССР не была в состоянии удовлетворить.

Выход нашли в пресловутой экономии. Чтобы не морочить себе голову с жильем для младшего командного состава, 7 декабря 1940 года было принято решение о переводе всех командиров, прослуживших менее четырех лет в РККА, на казарменное положение. Выпускников авиационных училищ – пилотов, летчиков-наблюдателей, авиатехников стали выпускать сержантами и, соответственно, направлять на казарменное положение.

При этом возникла правовая коллизия. Поскольку молодые авиаторы были и де-юре и де-факто рядовыми, а срок службы в ВВС был три года, то, отучившись три года в авиашколе, срок учебы в которой засчитывался за службу в РККА, они имели право подать рапорт и уйти из армии. Поскольку казарменное положение новоявленных «сталинских соколов» быстро выветрило у них ореол авиационной романтики, то посыпались рапорта с просьбой об увольнении. Чтобы предотвратить нежелательный исход из ВВС, срок службы был увеличен еще на год. В связи с утратой престижности профессии и нежеланием молодежи в 1940 году поступать в авиационные училища власти были вынуждены отказаться от принципа добровольности, и в военные училища стали направлять по комсомольскому набору, уже не спрашивая согласия абитуриента.

Экономить стали и на бензине, что привело к резкому сокращению числа полетных часов. В зимнее же время не летали вообще. Поскольку в стране началась драконовская борьба с аварийностью, которая больше напоминала средневековую инквизицию, авиационные командиры всех рангов от греха подальше прекратили полеты в сложных погодных условиях, запретили элементы высшего пилотажа и все то, что могло привести к авариям, поломкам, катастрофам.

Несмотря на то что военная авиация СССР получила опыт боевого применения в Китае, в Испании, на Халхин-Голе, в Финляндии, он совершенно не обобщался. Не происходило это ни на уровне официальных учений, ни в курилках, хотя многие летчики и штурманы полка были непосредственными участниками этих событий. Причина столь, казалось бы, странного поведения была в том, что, анализируя боевое применение авиации, придется сравнивать и достоинства и недостатки как своих самолетов, так и противника. Анализируя тактику, придется углубляться во взаимодействие войск, в организацию связи. По опыту 1937 года все прекрасно знали, что делать этого нельзя. Похвалишь «Мессершмитт» за хорошую маневренность, мощное пушечное вооружение – обвинят в восхвалении оружия врага. Отметишь что-либо, в чем уступают наши самолеты, – ведешь пораженческие разговоры.

В этот период в полк приходят молодые сержанты Иван Глыга, Владимир Завадский. Первый со временем станет живой легендой полка, оставаясь единственным летчиком, который начнет войну в Пинске и закончит ее в Вене. Завадский после начала войны покинет полк и станет Героем Советского Союза, но его первым местом службы навсегда останется 39-й лбап.

В октябре 1940 года отец уехал на курсы начальников связи при Военно-воздушной академии имени Жуковского, где он пробыл по июнь 1941 года. Там он впервые увидел телевизор, услышал о локаторах или, как их тогда называли, радарах, эту новинку уже успешно применяли в Англии против немецких бомбардировщиков.

Жили они с мамой где-то в Мытищах. Часто навещали своих московских родственников – семейство Пашиных. Глава семьи Иван Николаевич был потомственный москвич, а вот его жена Сарра Вениаминовна, родная тетя отца, осела в Москве после окончания Бестужевских курсов. Мама часто вспоминала их детей: Сережу и Володю Пашиных.

Володя погиб уже в самом конце войны в Польше, а Сергей прошел всю войну в составе сначала Чехословацкого батальона, а потом уже корпуса. После войны стал почетным гражданином Праги.

Учеба в столице запомнилась отцу встречей с писателем Новиковым-Прибоем. В составе других слушателей академии отец попал на обсуждение недавно вышедшей его книги «Цусима». Еще были живы непосредственные участники сражения, и они подвергли автора жесточайшей критике за какие-то несоответствия действительным событиям. В конце концов Новиков-Прибой не выдержал и сказал примерно следующее: «Я – писатель, и не требуйте от меня буквальной правды. Захочу, и победят в Цусиме не японцы, а русские!» После этой встречи отец очень критически и, надо сказать, иронично стал относиться к историческим событиям, описанным в художественной литературе.

За время учебы отец подружился с одним из своих учителей. Будучи человеком технически грамотным, привыкшим паять, строгать, резать, он пропадал все свободное время в лаборатории, где помогал своему наставнику.

Судьба вновь свела их уже в 1943 году, когда его учитель был назначен начальником связи 17-й воздушной армии. Уже зная о том, что начальник связи 39-го полка – его ученик капитан Поляков, он приехал к нему, чтобы включить в группу инспекторов для ознакомления с состоянием дел в воздушной армии, и с негодованием узнал, что начальник связи полка в качестве рядового штурмана находится в боевом вылете. Тогда он устроил разнос командиру полка, аргументируя это тем, что подготовленного штурмана взамен погибшего он найдет, а вот начальника связи – нет! Отныне начальник связи полка Поляков мог вылетать только в том случае, если летел весь полк. Как я понимаю, это спасало моему отцу жизнь, так как к концу 1943 года в полку уже не было ни одного довоенного штурмана из прежнего состава полка.

После учебы в академии родители приехали в родной Симферополь в отпуск. Мама рассказывала, что когда они вошли в лучший в ту пору в городе ресторан «Астория», то там оказался ее родной брат и его друзья-планеристы: Адам Добахов, Володя Вознесенский, Володя Заярный, Сережа Хачинян, которые им искренне обрадовались, и они провели вместе незабываемый вечер.

20 июня 1941 года они вернулись к прежнему месту службы в Пинск. В одном купе с ними ехал с женой молодой командир – моряк из Пинской военной флотилии. Несколько суток дороги сблизили их, и они договорились в ближайший воскресный вечер встретиться.