Глава 9
Позволю себе небольшое отступление от увлекательного повествования о своих приключениях, поверьте мне не таких уж радужно-романтичных и даже вовсе не романтичных, если они происходят не где-то и не с кем-то, а с тобой самим, если ты участвуешь в них, рискуя своим здоровьем, благополучием и даже самой жизнью. Все краски романтики сразу куда-то исчезают, едва мало-мальски опасные приключения начинают преследовать тебя помимо твоей воли в жизни, и ты уже сам не рад, что на свете бывает такое … и не только в книжках, но и наяву.
Стоит ли говорить, что я вовсе не желал того, о чём рассказываю. Но что уж поделаешь, если всей своей беспутной жизнью сам приготовил себе столько опасных и многотрудных испытаний, свалившихся на меня именно в тот момент, когда это меньше всего ожидалось и менее всего было мне нужно.
Да, что ни говори, а время для приключений, тем более таких, было не самое подходящее. Вот-вот должен был состояться выпуск, и мы, вчерашние курсанты, должны были расстаться с училищем навсегда. Надо было напрячься, чтобы хоть как-то поправить свои дела и более менее достойно покинуть его стены. А тут свалились такие напасти.
Да, но я хотел всё-таки отвлечься от темы и поговорить немного о женщинах, а, если точнее, о взаимоотношениях, которые складывались между курсантами и молодыми представительницами прекрасного пола, населяющими город, где имело счастье или несчастье располагаться наше военное училище.
Взаимоотношения эти заслуживают внимания, поскольку именно из-за них-то у меня появилась…. Но! Всё по порядку! Итак, отвлечёмся во славу прекрасного пола! … Всё по порядку….
«Ох уж, эти женщины!» – воскликнут мужчины.
«Ох уж, эти мужчины!» – ответят женщины.
«Ох уж, эти отношения полов!» – дружно возгласят и те, и другие.
Но … куда от них всё-таки денешься? Это сама жизнь, и, причём, большая её часть.
Драмы, трагедии, катастрофы. … Почва всего этого – половые отношения и те страсти, подспудные интересы и желания, возникающие в связи с ними.
В каждом городе, а это, как правило, большие города, не меньше областного, где есть военные училища, отношения курсантов с местным населением складываются по-разному. Я бывал в гостях у многих своих друзей, учившихся со мной в суворовском училище, и имею право сказать, то контрасты разительны.
Дело в том, что во многих крупных городах с населением близким к миллиону, как правило, военных училищ не меньше двух. Конечно, есть такие города, где их вообще нет, но речь не о них. Поэтому там, где училищ больше одного, как говорится, у дам больше выбор кавалеров, да и сами кавалеры не прочь помутузить друг друга и не только по причине того, что не поделили женщин, но и в силу глубокой нескрываемой неприязни к другим родам и даже видам войск. И это помимо того, что стычки с гражданскими парнями также регулярны и не редки. В таких городах существуют поклонницы у каждого училища, и каждая девица, не питающая глубокого отвращения к военным, рано или поздно должна определиться и отдать предпочтение одному из училищ, а, вернее, его представителям или представителю, в зависимости от потребности в количестве (про качество разговор особый).
Так вот, в таких крупных конгломератах и сосредоточениях накопителей отборных самцов, извиняюсь за сравнение, какими являются военные училища, завязываются тугие узлы сложнейших и противоречивых отношений.
Хорошим примером тому могли бы служить такие города, как Харьков, Ленинград, Москва, Свердловск, да и ещё множество других.
Возьмём, к примеру, Харьков.
Здесь прижилась и коренилась с незапамятных времён жестокая вражда между авиационным училищем, танковым, ракетным, да ещё несколькими другими. Только и держись! Если в патруле «синие» погоны, то ловят пушкарей и танкистов, – своих не трогают. Если в город вышел патруль танкистов, те ловят и волокут за малейшей придиркой в комендатуру и летунов, и ракетчиков. И это не касаемо войсковых частей, что стоят в городе и вносят свою лепту в этот гордиев узел.
Что же касается нашего училища, оно было единственным в этом украинском областном центре. И наши курсанты были здесь безраздельными властителями женских сердец в военной форме. Не было в «мисте Сумы» более ни частей, ни других воинских формирований. Поэтому те многочисленные страсти, характерные для других «сити», имеющих собой место дислокации множества разнообразных армейских образований, миновали его.
Да, нам было намного проще!
Девочкам не надо было перебирать между училищами. Они твёрдо знали, что если курсант, то с «артяги», а если военный, то, значит, – курсант.
Но, может быть, в этой-то простоте и была сама сложность нашей жизни. Именно эта вот эта однозначность и следующая из неё предвзятость мышления местных жителей, а особенно – жительниц.
Вообще, представительниц прекрасного пола, возраста «близкого к юному» и моложе, по отношению к курсантам можно было разделить на несколько групп поведения.
Ну, во-первых, самые умные что ли, или осторожные, или… как их ещё назвать? Эти вообще никогда не касались курсантской среды, ни разу не пытались познакомиться с кем-нибудь из курсантов. Мотивы были самые разные. Одни были на короткую ногу с городской субкриминальной «блататой» и держали «фишку», потому что там с такими не церемонились. Питая подспудное презрение к военным вообще и к курсантам, в частности, местная блатная публика не подпускала к себе таких девиц и на пушечный выстрел, разве что пользовалась ими, как постельной подстилкой при случае, но не более.
Вторая группа состояла из девочек, однажды по своей наивности и неопытности связавшихся с курсантами. Но лишившись самым глупым и далеко не романтичным образом невинности, да ещё и испытав при этом надругательства с их стороны, интимные или публичные, подпалив, так сказать, основательно крылышки, они уже опасались повторять подобные знакомства, взяв в голову нехорошее предубеждение против военной формы вообще.
Третья группа представляла собой немногочисленный отряд девушек, задавшихся целью или, давайте назовём это по-другому, – мечтой: выйти замуж за военного. И не просто военного, а за офицера; есть же ещё и прапорщики, в конце концов.
Эти общались только с курсантами. Конечно, у каждой из них судьбы складывались по-разному, но многие из этих расчётливых девиц достигали своей цели.
Четвёртая группа состояла из девочек лёгкого поведения. Среди них были и искательницы приключений, и просто любящие повеселиться особы, от которых в городе уже все шарахались, а то и вовсе больные молодые женщины, – что скрывать, бывают и такие; я имею в виду особый род женской болезни, некую половую ненасытность, сродни обжорству, что делает обладательницу таковой несчастной рабой своего неуёмного желания. Этим не нужно было от курсантов ничего, кроме весёлого вечерка и, по возможности, такой же развесёлой ночки. Как говорится: «Ночка тёмная была!»
Вот, пожалуй, и все основные группы, внутри которых были, бесспорно, различные вариации и отклонения.
Ну, это что касается городских девочек в отношении курсантов. Кстати, и не только городских, потому что в гражданских ВУЗах города учились и иногородние, и сельские девицы. Этих можно было встретить в третьей или в четвёртой группе, очень редко в первой, и уж почти никогда – во второй.
А как же относились к девочкам курсанты?
Здесь «групп» было значительно меньше.
Вообще, мужчины в своём большинстве, как известно, проще смотрят на взаимоотношения с женщинами, чем те сами. В этом, кстати, кроются многочисленные беды слабого пола, часто обманывающегося собственными иллюзиями. Но всё-таки я попытаюсь выделить среди курсантов, по крайней мере, три группы.
Ну, первая, это, пожалуй, бессовестные повесы и прожиги, не желающие от женщины ничего, кроме собственно женщины. Эти самцы перепортили множество наивных и глупеньких «самочек», но в основном развлекаться предпочитали с разведёнными дамами, не претендующими ни на что, кроме лёгкого общения, скрашивающего их одиночество, и постели.
Разведённые, конечно, – разведенными, но хотелось порезвиться и с более юными, невинными и наивными созданиями! … Что правда, было более рискованно. Вот потому наши повесы и кутилы «опекали», в основном, иногородних и сельских девиц, родители которых были далеко, и те не могли серьёзно вмешаться и учинить скандал. Иногда под их влияние попадали и местные, – городские, – девицы из тех, что любили повеселиться и провести время в какой-нибудь безалаберной компашке.
Среди таких вот курсантов-повес было много людей изобретательных на всяческие увёртки, пронырливых и «скользких». Они не только не гнушались называться чужими, но, иной раз, и придуманными именами и фамилиями.
Помнится один случай, – а сколько я таких насмотрелся за четыре года!
Пришла в училище как-то одна девица, и к начальнику училища.
«Я, – говорит, – беременная от вашего курсанта. А он от меня скрывается!»
Такие случаи были не редкость, и начальник училища нисколько не удивился: мало ли что в жизни бывает. Ну, и говорит девице этой: «Хорошо, если такое случилось, мы поможем вам найти «папашу», но только скажите нам его фамилию, имя, с какого он курса! Иначе как?! … Нам его не найти: в училище-то не две, не три и даже не пять сотен курсантов – полторы тысячи!..»
А девица и выдаёт: зовут его, – говорит, – «Валик Торсионный!»
Генерал про себя-то смеётся: сам ведь курсантом был, а девице отвечает: «Извините, девушка, но курсантов с таким именем и фамилией у нас в училище нет! И, вообще, фамилия такая крайне редко встречающаяся!»
Вот такие дела. Девчонка, ясное дело, в слёзы. А что делать?!. И поделом, не будет такой доверчивой и наивной. Жалко её, конечно, но кто виноват, что нет у неё технических знаний, а никто ей не подсказал, что валик торсионный – это нечто из области ходовой части бронетанковой техники.
Бывали и другие случаи, но суть всех оставалась в том, то девчонок всегда подводила наивность, доверчивость, узость кругозора и неграмотность. Но что уж тут поделаешь: такая, значит, у них невезучая судьба!
Вообще, хочу заметить, хорошим девчонкам в общении с «курсачами» не везло больше всего, потому что они как раз наивными-то и были.
Втора группа – продуманные товарищи, заводившие связи по расчёту. Их в училище было немного. Они искали знакомства с дочерями училищных полковников и городской элиты, старались быть им примерными кавалерами, а, в последствии, и мужьями. Но где расчёт, там нет любви и страсти, и потому эти тоже искали любовных приключений на стороне и были даже более изощрёнными в подлости, чем откровенные гуляки.
Третья группа представляла собой тех, кто либо не лишился ещё благородства и остатков чести, либо был застенчив и скромен. Иные из них заводили знакомства с девушками, но часто сами попадали в ловко расставленные сети. Другие же и вовсе всю учёбу в училище монашествовали, ни разу так ни с кем и не познакомившись. Нет, это не были сухари, да и никакими видимыми сексуальными болезнями не страдали, но всё же – вот такой у них был образ жизни – знакомств с прекрасным полом они не только не заводили, но и, надо сказать, прямо-таки избегали. Конечно, среди таких курсантов было немало тех, чьи «половинки» пассинарных отношений были вдалеке, ждали их в других городах, откуда они приехали учится, но хватало и влюбчивых, способных страдать от своих чувств парней, любовь которых часто была обращена к женщинам, совершенно не обращавшим на них внимания.
Ну, вот, теперь, когда всё стало понятно, невольно хочется спросить: а к какой из перечисленных категорий, собственно говоря, относился я?
Ответить не просто. Наверное, сперва я принадлежал к последней категории, но потом как-то «поумнел» и переместился во вторую. Однако не смог в ней удержаться, и последние курсы училища предавался гульбе и кутежу.
Когда я только поступил в училище, то оставался юношей, не только не имевшим опыта в постели, но даже никогда и не любившим. Согласитесь, что в наше время факт этот довольно редок и заставляет задуматься. Тем более удивительно, что до того я провёл два года в стенах «кадетки», что отнюдь не способствовало воспитанию скромности и кротости нрава.
Первых два курса серьёзных знакомств с женщинами у меня тоже не получалось: то ли времени не хватало, то ли время не пришло. Судьба не располагала к тому, чтобы послать мне любовные переживания. Впрочем, я и сам не очень-то старался завести какие-нибудь знакомства.
Однако на третьем курсе меня самого начало заедать, что за два года я не имел ни одной любовной связи или истории. Не то что бы мучилось в тоске сердце, но самолюбие…. Оно не давало мне уже покоя. Ведь престиж курсанта во многом зависел от числа его любовных похождений и разнообразия успехов на фронте общения с противоположным полом, от количества его побед над женщинами.
К тому времени, когда мы перешли на третий курс, мало кто не хвастался хотя бы одной своей романтической историей. Некоторые выдавали их дюжинами и, конечно же, придумывали их в подавляющем большинстве. Особенно много таких рассказчиков появлялось после отпусков, потому что никто не мог опровергнуть то, что якобы происходило с ними дома. И даже «скромники» вдруг представали сексуальными героями, … пусть не первой величины, но к ним уже не было никаких «претензий»: они становились «своими», такими же, как все.
Выдумывать то, чего не испытал, мне было противно. Я ощущал в душе неприятный осадок, когда случалось врать, чтобы не ударить в грязь лицом перед сверстниками ещё в далёком детстве, хотя и темы для вранья были до ничтожества пустяковыми. И сочинять про себя любовные приключения секса у меня просто язык не поворачивался, может быть, просто не хватало мужества и смелости описывать нечто непознанное.
Да, на третьем курсе я всё ещё был девственником, и даже не целованным мальчиком. И признаваться в этом парню в таком уже возрасте было крайне постыдно, особенно перед себе равными. Во всяком случае, такое признание не делало ему чести.
Я подозревал, что многое из того, что рассказывают в курилках или на перерывах между занятиями, – чистейшая «туфта» и выдумка. Во всяком случае, я уже знал, кто на что способен, и кто рассказывает то, что действительно было, а кто сочиняет и импровизирует. То же знало и большинство слушавших, но врать никогда не запрещалось, тем более, что, зачастую, выдуманное звучало ярче и сочнее реального.
Тем не менее, как ни хорошо было то, что я не обливал себя понапрасну грязью и не усердствовал в сочинениях на любовные темы, сложилась такая обстановка, что моя персона стала перекочёвывать в разряд белых ворон.
Это ужасно тяготило, создавало гнетущее внутреннее состояние. Особенно больно было мне слышать, как за моей спиной проходятся по поводу моей непорочности в различных вариациях. Шушуканье задевало меня, резало по живому, не давало покоя.
И вот настал такой момент, когда моё положение сделалось просто невыносимым. Я ощутил всю тяжесть отсутствия любви. Моё одиночество вдруг предстало со всей пронзительностью и отчаянием. Пусть молодой и красивый, но неизвестно, насколько красивый, и достаточно ли для того, чтобы понравиться хотя бы одной женщине. Сомнения и тоска стали моими верными спутниками в этот период, не давая мне покоя ни днём, ни ночью. Мне так захотелось быть любимым, нравиться, знать, что где-то там, в городе, тебя ждёт красивая девушка, что она будет ждать тебя не только сегодня и завтра, не только здесь и сейчас, но и через месяц, через год, через десять лет, в любой глуши, вдали от цивилизации. … Так мне хотелось.
Наверное, состояние, испытываемое мною в те дни, и есть та прелюдия, что готовит человека к первому бурному всплеску чувств, называемому первой любовью.
Не знаю, возникает ли оно от предчувствия грядущего или, наоборот, является его причиной, той благодатной почвой, попав в которую, прорастает это удивительное семя, но … Не прошло и недели дикого отчаяния, как я по уши влюбился и совсем потерял голову от юношеской страсти.
Такого потом не бывало со мной никогда, да и не могло быть: первая любовь чиста и неповторима так же, как и, почти всегда, несчастна: слишком много новых эмоций. Разве буря или ураган могут быть созидательными, даже в чувствах и отношениях?
Заинтересованные пикантными подробностями, вероятно, не удержатся, чтобы не спросить: а в кого же я так сильно влюбился? Не могу ответить – судите сами. Просто трудно быть объективным к тому, кого любишь или ненавидишь.
Да, едва у меня возникла необходимость, потребность в любви, как я тут же влюбился.
И увлечение это было довольно странным и необычным.
Дело в том, что наши с «Охромычем» интересы пересеклись и крепко схлестнулись на почве этой влюблённости.
Ну, разве не странно, когда два закадычных друга одновременно влюбляются в одно и тоже юное существо и после не знают, что им делать.
Так вот случилось и у нас. Произошло это сразу после Нового года, в середине января.
К нам в училище иногда хаживали на экскурсии в училищный музей школьники и учащиеся из местных «бурс». А окна класса, где наш взвод занимался самостоятельной подготовкой, выходили с фасада главного здания, и оттуда хорошо было видно КПП и идущую от него асфальтовую дорожку, окружённую стенками невысокого кустарника по обе стороны, по краю обширных клумб и нарезов земли, усаженных яблонями.
В тот день мы, как обычно на самоподготовке, собрались на задних столах и то ли спорили, то ли обсуждали какие-то впечатления.
В это время за окнами показалось десятка с полтора вот таких вот экскурсанток, направляющихся к главному входу училища.
Все, кто в классе был, к окнам прилипли и давай пялиться, обсуждая, на идущих внизу девчонок. Стояло бы на дворе лето – покричали бы им, распахнув окна. Но зимой окна наглухо задраены. Поэтому ограничились «погляделками».
Экскурсия зашла в парадный подъезд училища, и стали расходиться по местам. Но тут у кого-то возникло предложение послать к девчонкам пару делегатов, чтобы пригласили нас к себе на вечер – потанцевать. Предложение поддержали, и я вызвался идти. Ну, и Гришка, естественно, тоже. Никто не возражал, и мы отправились.
Долго ждали, пока девчонки выйдут из музея, а потом пошли за ними следом, не решаясь подойти и не зная, с чего начать. Я на такое, вообще, пошёл впервые, ну, а Гришка был чуть поопытнее.
Мы проводили делегацию почти до самого КПП, надеясь, что на нас обратят внимание: было такое время, что по территории училища, кроме нас двоих, никто праздно не разгуливал. Но никто почему-то внимания на нас не обращал, и только когда первые из числа экскурсанток во главе со своей руководительницей зашли в двери контрольно-пропускного пункта, Гриша, почувствовав, что ещё несколько секунд – и будет поздно, догнал сзади идущую группу и заговорил с несколькими тут же остановившимися и отставшими от других девчонками. Увидев, что на подходе ещё один «курсантик», все, кроме двух, удалились, чтобы не мешать.
Почему остались именно эти две? Игра случая, но … какая жестокая!
Одна из них с первого взгляда своего на меня запала в душу.
На вторую я даже не обратил внимания, хотя ничего не могу сказать против её внешности: она была даже посмазливее.
Что-то другое, более глубокое, чем внешность, покорило меня, пленило и заставило забыть всё на свете.
Странное это было чувство.
С той минуты, как оно поселилось в моём сердце, жизнь для меня наполнилась каким-то новым, радостным смыслом, неким ожиданием чуда, которое сладостно томило моё существо, но в то же время пронзительная тоска по ней сделалась моей спутницей, и с той минуты я ежесекундно желал быть рядом с ней и чувствовал, как задыхаюсь в стенах училища, как рвётся к ней моя душа. Мои глаза хотели видеть её, мои уши желали наслаждаться её чарующим голосом, в котором, как ни странно, не было-то и ничего особенного. Я пытался и не мог понять, что влекло с такой неудержимой, всепобеждающей силой меня к этой простой девчонке, какие тайные законы существования и развития всего сущего столкнули нас с ней, и что не даёт мне теперь покоя, но в то же время доставляет радость и заставляет мой ум рождать сладкие грёзы….
Наша первая встреча длилась не больше минуты. Но что это была за минута!
Она перевернула внутри меня целый мир, поставив всё с ног на голову.
То, что до сих пор казалось важным, ушло куда-то на задний план, а то, что казалось мелким и второстепенным, стало вдруг самым важным и самым главным в жизни!
Смятение чувств: удивление, восторг, смущение, подавленность, тоску, надежду, печаль и радость – вот что испытал я за это короткое время. Мне казалось, что она, хотя и говорит с Гришей, но обратила внимание на меня, что я понравился ей, конечно же, больше, чем он.
Так мне хотелось.
Гриша говорил с ней, а я пытался говорить с оставшейся с ней подружкой, чтобы не создать неловкой ситуации, но то и дело посматривал исподтишка в её сторону. Она тоже бросала на меня взгляды, и это обнадёжило меня. А подружка её, хотя я и пытался с ней о чём-то говорить, наверное, понимала, что выглядит во всей этой сцене натуральной дурой, потому что не могло быть не заметно, что оба парня запали на её подругу.
Но … волшебная минута закончилась, и мы расстались.
Девочки пошли исчезли за дверями КПП, а мы с Охромовым побрели, оба под впечатлением от встречи восвояси. Я тут же поспешил поделиться впечатлениями, а заодно и узнать, каковы мои шансы. Мне очень тогда хотелось, чтобы интерес Гриши к Ней не выходил за рамки договора о вечеринке. Но как же я жестоко ошибался!..
– А эта, с которой ты болтал, как тебе, ничего? – спросил я у приятеля, стараясь сохранять спокойствие в голосе.
– Да, ничего, – как-то уж очень странно ответил Гриша.
– А о чём вы с ней говорили?
– Да, так, телефон у неё взял, – сказал он это со спокойствием и какой-то уверенностью, приведшей меня в уныние.
Телефон Её – был серьёзным козырем в его руках, лишавшим меня всех надежд. Но от того я лишь почувствовал желание хотя бы ещё раз встретиться с ней во сто крат большее, чем испытывал прежде. Мне не хотелось даже на миг представить, что это была наша последняя встреча. Однако, что я мог поделать. У Гриши было гораздо больше опыта по части, как заводить знакомства, а мой опыт стремился к нулю!..
– Слушай, вы хоть за дискотеку с ней договорились? – попытался я подействовать на совесть друга.
– Я сказал, что позвоню ей, и мы обо всём договоримся, – ответил Охромов тоном, дающим понять, что разговор на эту тему ему не очень-то приятен.
Вот так всё это и случилось. Потом я несколько дней томился в неведении, пытаясь окольными путями выяснить, как обстоят у друга дела на фронте общения с Той, которую я никак не мог забыть. Я впервые в жизни жутко ревновал. Мне казалось, что всё получилось очень несправедливо, что не Гришка, а я должен был с ней познакомиться. И я хотел и не знал, как исправить эту ошибку судьбы. Я тогда ещё думал, что судьбу можно кроить и перекраивать по своему желанию. Но судьба никогда не ошибается. Она не бывает ни права, ни виновата. Она такова, какова есть, только и всего! Её не исправишь, как не испрямишь горбатого.
Да, теперь я жестоко страдал и, сам не знаю, как, по прошествии нескольких дней мучений подошёл к Охромову и признался, что Она мне понравилась тоже, что я хочу знать её телефон.
Гриша ответил, что телефон надо было брать «тогда». Но теперь, признавшись, я уже не отставал от него до тех пор, пока не заполучил заветные пять циферок её номера. Охромов всё же снисходительно угостил меня Её телефончиком, но предупредил, что уже звонил ей, и у них уже наметилось кое-какие отношения.
Тем же вечером я попытался позвонить Ей тоже, но, услышав в трубке её волшебный, мягкий, чарующий голос, произнёсший тихо и вежливо: «Алло, я вас слушаю», – потерял дар речи и не смог ничего ответить, и лишь положил на рычаг телефона-автомата трубку, но тут же, почувствовав острую боль в груди и неописуемую злость на себя за своё молчание и малодушие, снова взял трубку и, опустив в монетоприёмник две копейки, снова набрал её номер, поторапливая едва вращающийся в обратную сторону диск номеронабирателя.
Однако, это произошло снова: услышав в трубке её вежливый ответ, я опять положил её на место.
Так я звонил, пугался, бросал трубку и снова звонил Ей до тех пор, пока, наконец, это Ей не надоело, и пока она не сказала:
– Если вы хотите поиграть в кошки-мышки, то делайте это где-нибудь в другом месте. А мне больше не звоните, я всё равно трубку не подниму.
Так и закончила мои терзания у телефона, причём интонация её очаровательного голоса нисколько не поменялась и осталась такой же вежливой и до безумия предупредительной.
Я точно совсем с ума сошёл. И, хотя разговора вовсе не состоялось по причине моей великой робости, которую так и не смог побороть, в ту ночь не мог заснуть от не вмещающейся в меня любви к ней до самого утра.
Я вспоминал звуки Её голоса, каждое слово, что произнесла Она, отпечаталось в моей памяти. Я был в восторге от того, что Она вообще со мной говорила, даже не догадываясь, кто беспокоит Её в столь позднее время.
Я лежал в своей постели и радовался, вспоминая каждый из этих глупых звонков по телефону, – хотя не было в них ничего, что стоило вспоминать, – и настраивался позвонить Ей снова завтра вечером и тогда уже сказать Ей о своих чувствах всё-всё-всё.
Больше всего я боялся, что опять не смогу говорить. … Так оно и получилось.
Следующим вечером я снова не смог сказать в проклятую телефонную трубку ни единого слова. И, удручённый этим, решил никогда больше на звонить.
А между тем Гриша продвигался в отношениях с Ней всё дальше, и не скрывал от меня этого. Он с каким-то превосходством, глядя сверху вниз и точно издеваясь, рассказывал мне, что Она приходила к нему на КПП, и всё у них складывается очень хорошо. Я не находил себе места от ревности. … Однако, и он допустил оплошность.
Как-то, в то же время, наш курс устроил дискотеку в училищном спортивном центре.
На этом вечере мы с Гришей были в разных кампаниях, народу на дискотеке было – не протолкнуться, и я-то уж был уверен, что Охромов где-то здесь, среди танцующих, сейчас с Ней, а это значит, что теперь они стали ещё ближе друг другу. Однако, как же я ошибался!..
После вечера прошло несколько дней, которые показались мне самыми мучительными из всех прожитых мною, как вдруг Гриша разоткровенничался со мной и признался, что «капитально обломался».
Оказывается, на той дискотеке он был со своей прежней подружкой, которой собирался дать от ворот поворот. Но Она сама, без приглашения, пришла на дискотеку и целый вечер наблюдала, как Охромов танцует с другой.
На следующий день Охромов позвонил Ей, а она спросила, с кем он был на вечере и почему не пригласил Её. Он начал оправдываться, но Она и слушать его не стала….
После признания Гриши я почувствовал некое подобие надежды, весьма унизительное, но тогда мне было всё равно.
С Ней у Охромова всё кончено!
Он довольно великодушно согласился с этим, сообщив, что в субботу Она сама придёт на КПП. Сначала с Ней поговорит он, а затем выйду к Ней я.
Я согласился.
После той субботы Гриша ушёл со сцены нашего любовного треугольника, и Она была полностью предоставлена мне.
Сначала у меня с ней всё пошло хорошо. Не знаю, как и получилось у меня, но состоялось даже нечто подобное объяснению в любви к Ней. Правда, я не сказал прямо, что люблю, на это у меня, видимо, не хватило духу, но признался, что Она нравится мне.
Мои переживания продолжались до августа месяца и закончились полнейшим поражением, хотя всё это время я пребывал в никогда ни раньше, ни позднее не испытанном состоянии эйфории.
Весь мир казался мне сотканным из лёгкой пены, и даже самые большие в прежние времена неприятности, которые и тогда не прекращали меня преследовать, не могли отнять у меня, выбить из души того волшебного чувства влюблённости и томления.
Томление то было особенное, не то томление по вожделенной женской плоти, которое пришло ко мне позднее, вместе с грешным искушением. Это было чистое, светлое, полное светлых грёз томление по будущему, которое всё время ускользало, едва мне казалось, что я вот-вот догоню его. Это было романтическое чувство, которое преобразило весь мир вокруг меня, сделав окружающее лишь колыбелью, в которой росло и полнилось моё счастье.
Однако первая влюблённость коварна не менее, чем все прочие.
Да, Гриша ушёл со сцены и уступил главную роль мне, начинающему. Он всё-таки был намного опытнее в отношениях с женщинами и не сильно огорчался от того, что потерял ещё одну из них, даже не смотря на то, что она ему нравилась. К тому же он был благороднее меня, а, может быть, и умнее, и с истинным благородством и гордостью покинул этот треугольник. Он не позволил выбирать за себя женщине и поступился ею раньше даже, чем она успела произнести «нет».
Впрочем, Она так и не сделала выбора. Это обстоятельства оставили нас вдвоём.
Я был счастлив до безумия, а Она, … теперь я могу сказать это точно, решила: «Ну, что ж, раз так получилось…» Гриша ей нравился, а остался, как его тень, я.
Едва мы остались, двое из троих, как она тут же принялась уезжать на выходные и праздники, когда я думал увидеть её, то в деревню к бабке, то в Харьков к сестре, которая училась там в институте. От этого мои страдания невероятно усиливались и обострялись, и потому, чтобы заглушить их и хоть немного отыграться, я познакомился случайно с другой девчонкой, которая подвернулась мне при первом случае и, хотя нрав мой упорно сопротивлялся этому насилию, начал усиленно культивировать с ней отношения, ходить с ней по выходным в город, на дискотеки, в бары. В один из выходных, когда я прогуливался со своей новой знакомой по Стометровке, одной из центральных улиц города, а Она была в это время в отъезде в очередной раз, нас с моей новой случайной, а потому впервые «взрослой» пассией «засекла» Оксана, та самая Её подружка, с которой они тогда остановились в училище.
Мне сделалось нехорошо, как последней шкоде, и я произнёс вслух, что это конец, но моя спутница не поняла, что я имею в виду.
На следующий день я позвонил Ей с самого утра, – из Харькова она должна была приехать ночным поездом, – и сказал, что гулял вчера с кампанией, однако так и не набрался смелости сказать спасительное: «Там была одна симпатичная девчонка, потом мы отделились от остальных и гуляли по городу, но, в конце концов, я с ней расстался, потому что не могу забыть тебя, хотя ты не очень-то жалуешь меня своим появлением».
К вечеру Она уже знала от Оксаны, что та выдела меня в городе в Её отсутствие в обществе какой-то симпатичной девушки, … и всё пошло прахом.
Мы поссорились, и я целых две недели крепился, чтобы первым не позвонить Ей, но всё же не выдержал – и позвонил.
Мы помирились, но теперь мои отношения с той, новой подругой зашли неожиданно так далеко, что я не знал, что и делать.
Два месяца я не мог сделать окончательного выбора.
Отношения с Ней питались моей привязанностью, а отношения со второй держались на том, что я ценил её тягу ко мне и хотел сам кому-то нравиться, иметь барометр собственной популярности у противоположного пола, чтобы определять свои шансы на успех, свой базис и потенциал.
За два месяца таких странных отношений я растерял всё своё волшебное чувство любви и даже потерял доверие у обеих, поскольку и той, и другой сторонами был уличён во лжи и «неверности».
Два месяца бесплодной растраты своих чувств, и август расставил всё на свои места.
Случилось то, что и должно было произойти.
Вторая нашла в себе силы уйти, потому как поняла, что я в неё нисколько не влюблён, и что я настолько неблагодарен, что даже не счёл нужным отказать ей, что было бы, по крайней мере, честно. А с Ней… с Ней… С Ней всё получилось, как в конце настоящего трагического любовного романа.
Всё кончилось тем, что я сидел одним августовским вечером, почти ночью, в подъезде у Её двери, как побитый пёс, и жалобно скулил, пытаясь таким отчаянным способом тронуть Её сердце. Я унижался, и до чего чертовски приятным было это унижение. Я унижался перед любимой женщиной, и чувствовал, что готов унизиться ещё больше, если только она скажет «Прощаю».
Ради этого унижения, наверное, а не из-за беспредельного бесстрашия, я мог в тот вечер выброситься из окна подъезда, лишь только бы услышать от неё намёк, что это будет Ей приятно. Я готов был стать половиком перед Её порогом, я хотел бы стать её любимой собачкой и послушно бегать за ней на поводке. Я мечтал стать бесплотным духом, чтобы быть при Ней везде и всегда, даже тогда, когда Она была бы наедине с другими мужчинами.
Об этом, о своём Великом Унижении говорил я с ней в тот вечер. Я знал, что вижу Её в последний раз, что это был Последний вечер моей Первой любви. Я чувствовал это. И от того я плакал и рыдал, сидя на бетонном полу у Её порога, от этого я говорил с Ней так откровенно, как никогда после ни с одной женщиной, от этого я открыто изливал Ей свою душу, препоручая Её воли подобрать её, утешить или растоптать.
Слабая надежда, что мои откровения тронут Её сердце, откроют дорогу в него для меня, ещё теплилась в предсмертной тоске в моей душе, добавляя своей грусти в чашу, переполненную страданием.
Да. … То был Вечер!
Ураган чувств родился в гом сумраке в моей душе и покинул её вместе с горючими слезами. Все угольки надежды погасли. Она не захотела подобрать моего цветка. Не тронули Её и мои страдания. Для Неё видеть их было скорее забавно и утомительно, чем горько, и только из чувства приличия, чтобы не обидеть, она не оказала мне этого, хотя я это понял. Она не подобрала моего Цветка, но и не растоптала его, хотя я просил Её сделать выбор и лаже сделать Это. Цветок моей души так и остался лежать на дороге невостребованный, да так и завял….
Было потом много других женщин, Видел и её я после Этого пару раз в городе. Но это была уже не Она. И не было больше во мне той любви, что цвела когда-то, рождённая ею. И ни одна струнка моей души ни разу больше не шелохнулась при виде её…