Глава 13,
где Зося знакомится-таки с женихами, правда, они об этом не ведают
Рожки гудели.
Гремели барабаны. Золотом червленым стяги отливали. Ступали нога в ногу царские стрельцы в алых кафтанах, поясами широкими подвязанных. Все, что один, высоки, бородаты, бердыши на плечах несут, да до того острые, что солнечный свет режут, тот и падает да под ноги ковром преудивительным.
Девки охают.
Ахают.
Теснят друг дружку, позабывши про гонор боярский. Кажной охота поближе подойти, поглазеть, что на стрельцов, что на царевича, пусть бы и твердил Арей, будто бы спрячут, а все одно. Да и без царевича молодцев хватало.
Только стрельцы вдоль дороженьки выстроились, перекрестили бердыши, девок не пуская.
А там уж и рынды царские пошли, в белое ряженые. И тоже высоки, грозны. У них кафтаны с позолотою, заместо бердышей – палки особые, гладенькие. И вроде смех, а не оружие, да только слыхать и мне доводилось, что палки эти зачарованные, они и доспеху пробьют, и стену каменную, а мечи и вовсе об них ломаются, будто былье.
На рынд я загляделась.
Справные молодцы.
И лица бреют гладенько, на норвинский манер…
– Не туда смотришь. – Арей не дал подумать, бреют ли рынды и головы, как о том говорят, а ежели бреют, то на кой ляд? Небось, лысой голове неудобственно. Летом солнышко ея жарит, а зимою морозы студят… хотя оно под шапками и не видать, авось, врут люди. – Вот, смотри…
Первым в воротах показался вороной жеребец.
А и ладный конь! Этаких на шкатулках малюют. Ноги тонюсенькие, шея гнутая, голова махонькая. Грива до самых копыт спускается, а в ней, черной, золотые ленты поблескивают. Всадник тоже хорош, под стать коню. Сидит боком, поглядывает на девок свысока… сам в золотую чешую доспеха упрятанный… снял шелом, и охнула я.
Не только я.
Под шеломом, за личиною кованою, золоченой, не видать-то, что всадник – азарин. А как снял, то и ясно стало. Вона, лицо круглое, смуглое, будто бы копченый бок свиной. И лоснится-то, что маслом намазанное. Губы пухлые, вывернутые, а нос и вовсе по-девичьи курносый.
– Благородный байша Кирей-иль-Хасаим, – тихо произнес Арей, а после добавил: – Дядька мой.
– Родный?
– А как иначе? – Арей облокотился на перила.
Любопытно ему было?
Мне вот – любопытно, потому как не чаяла я в наших-то краях живого азарина узреть. Да еще не полонянина, вона, небось, полоняне на таких-то конях не ездят. А у самого волосья длинные, что грива конская, и масти такой же.
И с лентами.
– В последней войне многие полегли… азары не только в вашу сторону ходили, под рукой кагана сто земель и еще с полста лежали, а еще сто дань платили. Но у кагана врагов, что собак бродячих на городском пустыре. – Арей говорил спокойно, однако же взгляда не сводил с дядьки, который вовсе не выглядел дядькою, но был Ареевых лет, может, чутка старше.
Ишь, улыбается.
И клыков не прячет. Руку поднял, откинул копну темных волос, и стало видно, что не просто азарин, но из благородных. Вона, торчат изо лба рога темно-красные, загнутые.
Кто-то из девок, из тех, что послабей, завизжали, кто-то даже чувств лишился от страху этакого.
– Бунтовать стали… поначалу игоры, после и бхеи, а там и Волошия поднялась. А где бунты, там и смута… порезали кагана и всю семью его.
Арей отстранился, и не диво, потому как осадил вдруг азарин своего жеребчика да так, что, норовистый, тот свечою стал. Но не сбросить ему всадника, небось, не зря говорят, будто азары с седлом меж ног на свет родятся.
– И стал каганом мой дед. Он же с вашим царем и подписал вечный мир. А залогом отдал сына своего, единственного, который был… который тогда был, – уточнил Арей. – У азар много детей родятся, потому как жен берут себе столько, сколько прокормить способны. Теперь у меня дядьев не то семеро, не то восьмеро. Этот – девятый. Он с вашим царевичем рос. И вырос. И учиться будет…
Не понять было, рад Арей этакому известию аль не рад.
Азарин же держал коня и головою вертел.
Улыбка его исчезла, а лицо сделалось таким, что… сразу видно – не человек.
– Так ты, выходит…
– Раб я, Зослава. Беглый. И только. – Арей поднял волосы со лба, и я увидела два круглых пятна. – Что для людей, что для азар… ни один азарин, коль жив, не допустит такого позору. Скорей умрет, чем позволит.
Пятна были сухими.
– Кто…
– Отец. Решил, что этак я больше на людей походить буду. – Он отер лицо. – Извини… не думал, что так… нехорошо будет.
– Уйдем?
– А женихи?
– Насмотрюсь еще.
Арей лишь головой покачал и улыбнулся. Вымученно так улыбнулся.
– Я тебе сказал это, чтоб знала… Кирей меня за родню не признает. И потому, коль по нраву он придется, то… лучше держаться от меня стороной.
По нраву?
Азарин?
– Сын кагана. – Арей отстранился от перил и к двери даже попятился. – Ведьмак силы немалой, ежели пустили. И трон ему занять не позволят, да только… он и спрашивать не будет, ежели решит, что желает на белой кошме сидеть.
Азарин тронул коня, пуская широкою рысью. Разглядел, чего желал? Не понять по лицу-то.
– И жен у него пока нет ни одной, а значит, первою станешь. Главною. Сына родишь, так вовсе по левую руку сажать станет. Золотом осыплет, каменьями самоцветными…
Я головой покачала.
Каменья?
Как-нибудь и без каменьев проживу, небось, бабка меня не поймет, коль за азарина замуж пойду. Да и… нехорош он мне, темный, смуглявый, да еще с рогами.
– А вон боярин Лойко Жучень, – Арей указал на молодца, что сидел, подбоченясь. И вновь конь хорош – огроменный, копыта что миски – а всадник так того лучше. Этот лик за шеломом не прятал, оно и понятно, ни к чему.
Кругл боярин, белокож.
Волос золотом вьется, глаз синий сверкает, на девок поглядывая. И вправду, жук такой… небось, хоть дворянского роду, да своего не попустит. А девки, дуры, млеют, цветочки кидают под копыта коню.
– Единственный сын рязенского урядника, в котором ни батюшка, ни матушка души не чают. Говорят, что боец знатный, справный, а вот дару в нем еле-еле, но и того хватило, чтоб в царевичевы друзья пойти…
Наклонился вдруг боярин с седла, выхватил девицу, что прошмыгнула меж бердышами, да под свист, улюлюканье поднял в седло.
Поцеловал да прямиком в губы.
Срамота!
Нет, с этаким мужем жить – девок гонять… а еще и говорить станет, что раз боярского роду, то и закон ему не писан…
– Экая ты переборливая, – засмеялся Арей. – А вон, глянь, Илья Мирославич, царев родственник, но не из любимых. Батюшка его, на Круческую губерню поставленный, проворовался, а после и вовсе со смутьянами дружбу свел, через то головы-то и лишился. Боярыню в монастырь спровадили, грехи мужнины замаливать, девок – к царице на воспитание, а Илью – к царевичу в друзья…
– Откуда ты…
Арей будто и не услышал.
– Норову Илья тихого, не в отца пошел. И воевать не любит…
Конь под ним неплох, но не сказать, чтоб хорош, мышастое масти. Сидит боярин, глядит перед собою, но не понять – видит ли, разумеет, что вокруг. Лицо его худо и бледно, волосы пегие в хвост стянуты. Доспех простой…
– Книжная душа. Михаил Егорович говорит, что талант у него большой, и не к силе ведьмовской, но к ее пониманию, а это – ценней. Заклятье-то выучить любой может, но не любой заклятье составит… Илья из таких. Дальше – Игнат, братец мой…
Рыжий конь, всадник сидит подбоченясь, пытаясь походить и на азарина, и на Лойко, да только не хватает ему лихости, ловкости… и дивно мне было видеть в том боярине старого знакомца, которому глистов давече спровадить помогла. С тое-то поры не переменился, худляв и бледен, но в седле сидит крепко, за шабельку свою держится.
А с Ареем – ни малейшего сходства, видать, в боярыню пошел Игнат.
– Неплохой парень, хоть и балованный. Матушка его берегла… боялась, что сглазу, что оговору… уже потом, когда я… ушел, то и отправила к царевичу в друзья… решила, верно, что мстить стану.
– А ты станешь?
– Брату? – Он дернул плечом. – Ему-то за что? Он в бедах моих невиновный. Да и… никто, наверное, не виновный. Сложилось так. Судьба, значит. Но вон там, гляди…
Сразу трое.
Кони идут широким шагом, всадники красуются.
Кони вороные, упряжь с серебром, с колокольчиками зачарованными, коль звон их и на Часовой башне слыхать. Шеломы сверкают, кольчуги на булгарскую манеру, чешуею рыбьей…
– А этих не знаю. – Арей по всадникам скользнул равнодушным взглядом. – И тех тоже… из ближнее свиты, значит. И Зимовит серед них…
Глядела я, сугубо из любопытства бабьего, поелику как же ж так, не поглазеть-то при таком случае? Да только… конники-то с лица будто бы братья…
Но у царевича братов нет.
– А чего они… ну…
– А их царица нарочно выбирала, за сходство. И не просто выбирала, а из простых, из холопов, которые знают, что волею своею царице обязаны. Не только волей…
Холопы?
Не было ничего-то холопского в молодцах, что ехали по мощеной дороге. Все-то как один красавцы писаные, и сидят ровно, глядят смело. Этакие не станут ни спину гнуть, угодничая, ни шапку ломать. А плетью замахнешься, так и сами этою плетью выпорют.
– Верно думаешь, – сказал Арей, а я поежилась: уж больно догадливый он, этак и поверить недолго, что взаправду мысли читает. – Да только на то и расчет. Ничего-то у них за душою нет, кроме милости царской. Это для царевича они – сердечные друзья, а боярам – кость в горле. Вот не станет царевича, они мигом на плахе окажутся. Оттого и стерегут, оттого и верны, что псы цепные… и тайну царевичеву ни за деньги, ни за славу не выдадут.
– Хитро.
– Жизнь во дворце такая, что иначе никак. У вашего царя врагов не меньше, нежели у кагана. А детей вот…
И то верно, не оделила Божиня государя наследниками. Но про то говорить было не принято.
– Не станет царевича, тогда и под царем трон зашатается, – продолжил Арей, а я слушала.
Нехорошая то беседа, смутою отдает.
Услышь кто… но на счастье Ареево тихо было в Часовой башне, безлюдно.
– Вспомнят бояре, что иные рода и подревней царского будут… небось, те же Миславичи… или вот Велимиры батюшка… но у него самого сыновей нет, зато спит и видит, как бы дочку свою да на царский трон усадить. Только и царица не глупа-то, понимает, что сегодня он друг, а завтра, как наследник у дочери народится, то и нет. При малолетнем-то правителе стоять куда как сподручней. Оттого и не допустит царица к сыну Велимиру, а случай выпадет, так и вовсе на дружке царском оженит, из тех, которые холопы. Умная она женщина. Таких беречься надобно.
Сказал и замолчал, вниз глядючи.
И я глядела, хоть бы и пропала радость всякая, и замуж аж перехотелось.