Глава 4
То, что до сих пор вы на свободе – не ваша заслуга, а наша недоработка.
Утро глядело в свежевымытое окно зашкафья Петра Судакова. С высокого берега Стуженки открывался кумачовый рассвет во всю ширь горизонта.
Начальник Елчаниновской милиции открыл глаза. Крынка молока, накрытая чистой белой тряпицей, сулила облегчение после вчерашней беседы с проверяющим. Тому сейчас, вероятно, было еще хуже. После возвращения из дома подозрительной училки он пил, не переставая, не слушая ничьих увещаний. В поезд, шедший глубоко заполночь, бесчувственного сотрудника ГПУ погрузили, мешок мешком, строго велев проводнику хранить сон и покой важного пассажира.
«Кажись, пронесло», – глядя, как плотная струя молока наполняет чашку, вдруг подумал Судаков и сам себе удивился, с чего это ему – вчерашнему грузчику с пристани, а сегодня лицу, именем первого в мире государства рабочих и крестьян облеченному властью – вздумалось сочувствовать скрытым недругам этого самого государства.
«Как тут глаза не щурь, а Таисия Матвеевна, даром что училка – фигура крайне подозрительная. И звать ее вовсе не Таисия. Это точно. Тот – бывший, из Первой конной – спьяну ее Татьяной величал. Мне бы тогда самому подсуетиться, да взять под стражу диковинную преподавательницу… Но ведь нет же! Рука не поднялась. И у гэпэушника, вон, тоже не поднялась. Странное дело. Как есть странное», – Судаков еще раз глянул в окно. Во дворе суетилась жена, засыпая корм цыплятам, за соседскими крышами маячили купола церкви с неуместными, но такими привычными крестами. Чуть левее виднелось здание школы – в недавнем прошлом реального училища.
«День теперича воскресный, – удовлетворенно констатировал Петр Федорович, – уроков нет».
– Варька! – думая о своем, окликнул начальник милиции.
– Чего, тять? – послышалось из-за шкафа.
– А ну-ка, иди сюда!
– Да чего надо-то? – сонная физиономия дочери появилась в его закутке.
– Отвечай по-быстрому, кружок у вас в клубе нынче есть? Ну тот самый, где вы стишки читаете…
– Как же, есть, – Варька пожала плечами, недоумевая, с чего бы это отцу интересоваться таким пустяшным делом. – А тебе для чего?
– Дерзить вздумала? Раз спрашиваю, стало быть, нужно! Не доросла еще батьке вопросы задавать – «что» да «почему»! Иди-ка сюда, – он поманил дочь пальцем.
– Ну… – голенастая девочка-подросток подошла к столу.
– В общем, так. Сегодня пойдешь на кружок пораньше. Чтобы первой быть. Таисия-то всегда прежде вас приходит?
– Ну?
– Не нукай ты! Не на конюшне. Пойдешь и скажешь, чтоб, как закончит с вами тетешкаться, никуда из клуба не шла – пусть сидит и меня дожидается.
– Бать, ты чего?
– А ну, цыть! Раз говорю, значит надо! А ты языком почем зря не чеши. Твое дело передать, да чтоб никто рядом не слышал.
– Хорошо. Скажу, как велишь… А долго ли ждать?
– Пока не приду. Запомнила?
– Ага.
– Тогда иди. Да чтоб молчок! А то враз ремня схлопочешь!
Хорошо знакомая с отцовским ремнем девчонка, молча и скоро кивнув, выскочила из родительского «кабинета».
– Черт ведь что может подумать, – глядя ей вслед, тяжело вздохнул Судаков. – Господь великий, что ж я делаю-то?
Судаков снова покосился в окно, будто высматривая заветную тропку на поросшем кустами берегу. Сколько раз в прежние годы убегал он по ней, страшась отцовского гнева… Сколько раз прятался… Нынче не спрячешься, хоть до Зазнобиного озера беги.
Сердце начальника милиции стучало, не унимаясь, как телеграфный аппарат, выбивающий на ленте недобрую весть.
«Что ж я делаю? Ведь она контра! – с тоской и необъяснимой жалостью к собственной особе, подумал бывший красный командир. – Ведь в прежние-то годы…» Он оборвал мысль, не желая вспоминать кровавый чад совсем недавних лет.
«Нет, она не такая. Не Таисия стреляла мне в спину из-за ворот, – он поскреб между лопаток то место, куда тюкнула маленькая тупорылая пуля. Будь тогда у барышни не кургузый дамский браунинг, а, скажем, наган, не попади она в сабельную портупею – не сидеть ему здесь сейчас за столом. – Нет, не такая! – еще раз повторил Судаков. – Она… – он не нашёл, что сказать, решительно встал, вновь наполнил чашку парным молоком, выпил его залпом, точно водку, и потянулся за гимнастеркой. – Как бы ни было, и что б там потом ни случилось, нельзя допустить, чтоб она пострадала!»
Милиционер застегнул ремень, вложил в кобуру наградное революционное оружие.
– Ты далеко? – окликнула его зашедшая в дом супруга. – Рань же несусветная!
– Не понимаешь – не говори! – оборвал ее Судаков. – Дела есть.
Он вышел на улицу и зашагал к Дому народной милиции – бывшему полицейскому околотку. Там в массивном, доставшемся от прежних хозяев сейфе с отбитым двуглавым орлом хранились чистые бланки паспортов.
Дежурный, увидев хмурого начальника, подскочил, едва не выронив винтовку. Но тот лишь кивнул в ответ на приветствие и прошел к себе в кабинет.
День тянулся долго. Судаков наврал жене – никаких дел у него в то утро не было, да и вообще, в сравнении с другими уездными городками, в Елчанинове царили тишь и благодать. Когда б не опаска, что где-нибудь в округе вновь объявятся банды разбойного сброда, и вовсе стоило бы сократить численность городской милиции с двенадцати человек этак до пяти.
Когда, наконец, день перевалил за середину, Судаков поглядел на трофейную луковицу часов Павла Буре и, положив в нагрудный карман два пропечатанных чистых бланка, отправился в клуб. Кружки, большинство из которых вела Таисия Матвеевна, закончили работу, а до вечернего синематографа оставалось часа два. Пройдя по коридору, Судаков огляделся – совсем как в былые времена, когда с дружками таскал яблоки из сада отца Георгия. В коридорах было пусто. Он толкнул дверь.
Женщина стояла у окна, сцепив за спиной руки. Начальник милиции покачал головой и чуть кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
– Простите, я задумалась, – Таисия Матвеевна повернулась, и ее лицо осветилось чуть застенчивой улыбкой.
– Таисия Матвеевна, – у Судакова перехватило дыхание. Не зная с чего начать, он вновь повторил, – Таисия Матвеевна…
– Я слушаю вас, Петр Федорович. Варвара сказала мне, что вы хотели со мной о чем-то поговорить?
– Да… – чувствуя себя, будто на уроке у доски, промямлил Судаков.
Он набрал побольше воздуха в грудь, как-то само собой расстегнул пуговку на вороте и выдохнул резко:
– Дело у меня к вам. Можно сказать, секретное. Ну, в общем, сами понимаете…
– Признаюсь честно, нет.
– Уезжать вам отсюда надо, Таисия Матвеевна.
– Куда? Для чего?
– Куда – о том мне лучше не знать, – начальник милиции вдруг почувствовал какой-то странный, неизвестный ему доселе страх.
Преодолевая сковывающее язык волнение, он продолжил:
– К вам тут вечор товарищ один приходил…
– Да, мы пили чай.
– Я знаю, – перебил Судаков. – А затем он убежал, точно вы его из самовара окатили.
– Товарищ действительно спешил, но я не понимаю, к чему вы клоните.
– Это товарищ из ГПУ. Он – клоп въедливый. Коли зацепился – ни в жизнь не отстанет. И даже я вас тут защитить не смогу. Потому не спрашивайте ни о чем, собирайтесь с дочерью скоренько и уезжайте. Я и паспорта заготовил – какое имя скажете, такое и впишу. Только побыстрее, а то, не ровен час, вернется… Тогда все, пшик. Оно, как говорится, плетью обуха не перешибешь.
– Я вас решительно не понимаю, – глаза учительницы были наполнены страхом.
Странным образом Судаков все более ощущал, что нервная дрожь стоявшей перед ним женщины передается ему.
– А чего тут понимать? – досадуя на себя, угрюмо процедил начальник милиции. – Звать-то вас не Таисия Матвеевна, а Татьяна. Уж простите, не знаю, как по батюшке. Вас еще в девятнадцатом году опознали. Из бывших один, полковник. В Ставке служил у государя императора. Рассказывал, что с мужем вашим в академии учился. Его словам тогда я ходу не дал, да только ж и помимо меня начальство имеется. Этому товарищу из ГПУ, который у вас чаи гонял, очень подозрительной ваша личность показалась. Ему в каждом, кто не из рабочих и крестьян, шпионы Антанты видятся. А ваши-то корни, прям, как у дуба – по земле стелятся, даже искать не надо.
– Что вы имеете в виду?
– А то, уважаемая… – Судаков замялся, не зная, как именовать собеседницу, – что в губернии на милицейских курсах нас учили, как по внешним признакам законспирировавшихся врагов рабочего класса вызнавать. Ну там, всякие жесты особые, манера поведения. Скажем, кавалеристы из бывших ногу на ногу кладут таким образом, будто опасаются шпорою порвать штанину.
– И что с того?
– А то, что в Смольном институте благородных девиц барышням на уроке было велено держать руки за спиной, вот совсем как вы держали, когда я вошел. Таким способом достигались сразу две цели: у девиц вырабатывалась прямая спина, а во время урока они всяких чертиков на полях не рисовали. Я понятно излагаю?
Таисия Матвеевна побледнела.
– Да вы не бойтесь. Я ж то вижу, что никакая вы не враг, а уж дочь ваша – и подавно. Отлично понимаю, что вы жизнь спасали и лишь потому таились. Но только и вы поймите – что могу, я готов для вас сделать сию минуту, а большее – уж не взыщите – не в моих силах.
– Но… – чуть шевеля губами, спросила она, – зачем вы это делаете для меня?
– Так сами подумайте, – радуясь, что не краснеет, начал Судаков, – если ГПУ вас словит, очень скоро выяснится, что я знал о том, кто вы есть на самом деле, а мер не принял.
– Вам никто не мешает их принять, – внезапно успокаиваясь и как-то внутренне распрямляясь, тихо проговорила учительница. – А кроме того, если нас с дочерью задержат с этими паспортами, то вас арестуют не за бездействие, а за помощь жене белого генерала.
– О как! – Судаков нервно сглотнул и сжал кулаки. – Так что ж вы предполагаете делать?
– Пока не знаю, – все так же твердо и без капли прежнего страха вымолвила женщина. – Как бы то ни было, спасибо вам за все.
Профессор Дехтерев не спеша выпил содержимое стоявшего на кафедре стакана, стараясь во время этой небольшой паузы оценить реакцию членов комиссии. Шесть лет тому назад только нелепая случайность помешала добраться до Крыма, чтобы сесть на французский пароход и отплыть на родину Дидро и Вольтера – туда, где его уже ожидало место главы лаборатории клинической психиатрии Лионского университета. На станции в Белгороде у него украли саквояж. Профессор хотел заявить о краже, но сам попал в кутузку как буржуйский прихвостень. Через три недели его освободили: около города шли бои, и ему – профессору медицины – пришлось идти работать в полевой госпиталь красных. Дехтерев был уверен, что весь мир сошел с ума, что все эти латышские стрелки, комиссары в кожанках и матросы в бушлатах нараспашку – и есть лик будущей России. Ужас! Кошмар! Всадники апокалипсиса. Однако же, конец света отложился, и ангел не вострубил.
Василий Матвеевич снова руководил лабораторией, и государство было явно заинтересовано в результатах исследований. Иначе откуда бы взяться столь высокой комиссии?
Он еще раз окинул взглядом пятерых сидевших перед ним людей: «Вполне интеллигентные лица. Хорошо одеты. Не какие-то шаромыжники – достойные члены общества. Так что зря, зря пугали весь мир большевиками? Конечно, революционные бури поднимают со дна немало всякой грязи, но теперь, когда волнение улеглось…»
Он, выдержав паузу, заговорил хорошо поставленным звучным преподавательским голосом:
– Таким образом, товарищи, мы получаем возможность утверждать, что существует некое общее информационное поле. Это развивает теорию нашего великого химика Бутлерова, без малого полвека тому назад утверждавшего, что нервные токи организмов могут взаимодействовать подобно тому, как взаимодействуют электрические токи в проводниках.
Увы, пока нельзя достоверно сказать, какая часть мозга отвечает за восприятие сигналов, проходящих в этом поле, но теоретически и практически доказано, что такие сигналы распространяются и воспринимаются человеческим мозгом. Происходит это на бессознательном уровне.
Здесь непременно стоит упомянуть недавнюю работу товарища Чижевского «Физические факторы исторического процесса», в которой он, в частности, пишет: «Явления внушения – единичного и массового – могут быть объяснены путем электромагнитного возбуждения мозговых центров одного человека соответствующими центрами другого».
Каждый из вас, достопочтенные товарищи, вероятно, может привести не один случай подобной сверхчувственной связи. Так, скажем, мать и ее ребенок могут ощущать состояние друг друга за сотни верст. Или же, как мне рассказывали господа… простите, товарищи революционеры, опытные конспираторы чувствуют даже спиной направленный на них взгляд шпика. Все это явления одного рода – передача невербальных, то есть, бессловесных сигналов в информационное поле.
Быть может, это покажется странным, но подобные явления фиксируются не только у высших приматов, к которым относится человек, но и у существ куда менее развитых, как, например, саранча. Невозможно без удивления смотреть на сложнейшие перестроения, которые производит не руководимая никем, но подчиненная единой воле огромная туча этих насекомых.
– Так что же, профессор. Это мы, получается, навроде саранчи? Повинуемся какому-то неслышному приказу?
– В своем роде, уважаемый, в своем роде. Пока что результаты наших исследований не позволяют говорить о целенаправленной передаче таких команд. Мы еще слишком плохо представляем себе работу человеческого мозга. И, собственно говоря, это и является сутью наших исследований. Но то, что возможно уже сегодня – это… – профессор Дехтерев замялся, подыскивая слова, понятные членам комиссии, – передача на расстояние, скажем так, простых эмоций: радость, страх, умиротворение… Представьте себе музыку. Вот вы, – профессор кивнул в сторону высокого худого мужчины с бородкой клинышком и глубоко посаженными глазами, – вы, Феликс Эдмундович, любите музыку?
– Да, очень.
– И вы не станете спорить, что звуки мелодии несут определенную эмоциональную окраску?
– Конечно. Это известно всякому.
– Вот-вот! Это, действительно, известно всякому. Но человеческое ухо воспринимает звуки в довольно скудном диапазоне. И все же, думаю, для вас не составит труда вообразить музыку, звуки которой вам не слышны, но ощущения передаются с помощью все того же единого информационного поля.
– Эх, если б его увидеть, пощупать…
– Голубчик, вы же не можете увидеть и пощупать, к примеру, магнитное поле. Однако, для вас не секрет, что оно существует.
– Климент Ефремович, – остановил следующую реплику члена комиссии Дзержинский, – давайте прекратим дебаты и предоставим товарищу профессору возможность закончить выступление.
Оборванный на полуслове крепыш в форме командарма обиженно насупился.
– Продолжайте, – наклонил голову председатель ОГПУ.
– Так вот, – вновь заговорил Дехтерев, – на данный момент с помощью аппаратуры, созданной ведущими инженерами нашей лаборатории, мы уже можем транслировать описанные мною сигналы на значительные расстояния – для того, чтобы снизить агрессивность и вызвать умиротворение у любого потенциального врага советской власти.
– Вот это да! – недавний оппонент докладчика хлопнул себя ладонью по голенищу сапога. – Ведь это если с помощью агентуры Коминтерна установить…
– Клим! – снова оборвал старого приятеля Дзержинский. – Если товарищ профессор закончил выступление, позвольте, я выскажу свое мнение, – он чуть помедлил, – согласованное с мнением руководства партии. Разработки профессора Дехтерева – вещь, как сказал бы наш дорогой Ильич, архиважная и архинеобходимая нашему молодому государству. Поэтому следует полностью, безо всяких ограничений удовлетворить финансовую заявку лаборатории и поставить вопрос о первоочередной закупке всех требуемых приборов и препаратов за рубежом. Кто «за»? Единогласно.
Члены комиссии с удовлетворением честно выполненного долга опустили руки и начали расходиться.
– Василий Матвеевич, – обратился к Дехтереву председатель ОГПУ, – давайте, я вас подвезу. Вы ведь здесь, на Сретенке, живете?
– Да ну что вы, это же совсем близко.
– Давайте-давайте! Время уже позднее. А заодно и поговорим.
Автомобиль Дзержинского проехал под аркой Боровицких ворот и, вздрагивая, помчался по брусчатке Красной площади.
– Скажите, профессор, как же вам такое в голову пришло? Все эти информационные поля, электромагнитные сигналы в мозговых клетках…
– Вы знаете, почтеннейший Феликс Эдмундович, случайно. В восемнадцатом году ехал я в поезде. Сами помните – толчея, все сидят друг у друга на шее… Рядом со мной расположилась молодая дама с дочерью. Очень симпатичная, я бы даже сказал – волшебной красоты дама. Но не в этом дело. Уже за Курском на поезд напала банда. Не то что бы белые, или зеленые – просто какие-то разбойники. Совсем как на Диком Западе. Понятное дело, вокруг паника… Вдруг я увидел глаза этой женщины – увидел и ощутил ее страх. И не я один: сначала ее страх пронзил всех, кто был рядом, а потом, – Дехтерев сделал паузу, – вы не поверите, но так оно и было – страх объял бандитов! Абсолютно беспричинный! Подмоги нам ждать было неоткуда. И представьте себе, дивный случай: разбойники бросают награбленные вещи, запрыгивают в седла и скрываются в лесу!
– Воистину, – Дзержинский погладил бородку. – В прежние времена сказали бы, что господь сотворил чудо.
– Вот и я об этом. Но берусь утверждать, что никакого чуда не было. Следом за пережитым ужасом вдруг наступило не просто облегчение, а какое-то эйфорическое бурное ликование. И я уверен – оно также началось именно с нее.
– То есть, вы хотите сказать, что эта молодая особа была своего рода радиостанцией? И пассажиры воспринимали ее сигналы?
– Именно так, Феликс Эдмундович! Это неслыханно, невообразимо, но факт!
– Что же сталось с ней далее?
– Увы… Я сделал вынужденную остановку в Белгороде, они же с дочерью отправились дальше. Больше я о ее судьбе ничего не знаю.
– Куда направлялся поезд?
– В Крым. Так что, возможно, этой необычайной женщины уже и нет в России. А жаль! Было бы крайне интересно исследовать ее феномен.
– Что ж, можем проверить. Не исключено, что ваша чудесная незнакомка все-таки осталась в стране.
– Кто знает, – Дехтерев развел руками. – Пожалуй, сейчас этого уже не выяснить.
– Ну что вы, в самом деле, меня обижаете, – улыбнулся Феликс Эдмундович. – Конечно, если б вы назвали ее имя, фамилию, дали мне фотопортрет, поиски заняли бы меньше времени.
– Отчего ж, извольте. Это дочь известного инженера-изобретателя Михаила Викентьевича Кречетникова – Татьяна.
– Татьяна Михайловна Кречетникова?
– А портрет… Я, знаете ли, в юности недурственно рисовал. Даже собирался поступать в Строгановку, так что, пожалуй, смог бы изобразить…
– Это очень облегчило бы поиски, – Дзержинский коснулся плеча шофера. – Приехали. А в будущем, уважаемый профессор, обращайтесь ко мне. Если вдруг появится какая-нибудь нужда – без всяких церемоний. Я распоряжусь, чтобы на Лубянке для вас был заготовлен особый пропуск.
Датский пароход «Тихо Браге» прибыл в Ленинград.
Красноармеец смерил беглым взглядом очередного пассажира и поднял деревянную перегородку:
– Следующий!
Ему, молодому пограничнику, не внове было видеть приплывающих в Советский Союз иностранцев, и потому он без суеты, спокойно открыл паспорт заморского гостя и принялся сличать фотографию с оригиналом.
«Ничего не скажешь – похож. Скорее блондин, чем русый. Глаза синие… Настоящий скандинав».
– Шпрехен зи дойч?
– Я, я! – подтвердил иностранец на немецком и тут же перешел на вполне сносный русский. – Однако я могу говорить и по-русски.
Проверяющий с облегчением вздохнул. Конечно, пять классов гимназии давали ему немалое преимущество перед коллегами, и все же его немецкий оставлял желать лучшего.
– Ваши имя-фамилия?
– Нильс Кристенсен.
– С какой целью приехали в Советский Союз.
– Я врач, представитель Красного Креста. Вот мое удостоверение, – датчанин с улыбкой достал из внутреннего кармана безукоризненного твидового костюма небольшой документ в твердой обложке. – Занимаюсь психологическими травмами. Всякого рода военные и поствоенные шоки, истерии, нервные расстройства… Вы понимаете меня?
«Кристенсен… Кристенсен… Кажется, в Дании недавно был такой глава кабинета министров. Возможно, родственник. Ишь, какой лощеный! Нервное расстройство… Побывал бы здесь лет пяток назад – сам бы расстроился до конца дней. Ну да ладно, документы, кажется, в порядке».
Красноармеец приложил руку к фуражке:
– Добро пожаловать в Союз Советских Социалистических Республик! Успешной работы! Не забудьте, прибыв к месту прохождения вашей командировки, встать на учет в соответствующем отделе ГПУ.