Глава 7. О духовном
Ни к какому кузнецу я в этот день не зашёл – знакомился с будущими своими тестем и тёщей. Вернее, покупал у них закусоиды для мужиков из мастерских. Раньше, в прошлой жизни, мне с роднёй своей суженой свидеться не довелось – отец погиб на фронте, а мать и обе сестры были убиты румынскими оккупантами. Хата к моменту, когда мы сюда наведались, была разграблена и расплылась под зимними дождями без хозяйской руки и растащенной неведомо кем крыши. Позднее здесь жили совсем чужие люди, но больше в эти края мы не заглядывали – уж очень радость моя делалась от этого грустной. Хотя с тётками и дядями переписывалась и кое-кого зазывала к нам в гости.
Нынче же я с интересом разглядывал их небольшое хозяйство и диву давался разумности, с которым оно велось. На огороде росли кукуруза, подсолнечник, горох и разные овощи. Четыре пары женских рук содержали посадки в порядке, хотя и мать и отец работали в основном в колхозе. Но того, что выделялось за этот труд, на сытную жизнь явно не хватало. А для того, чтобы хватало, по двору расхаживало множество кур-несушек. Как я понял, выращивала эта семья в основном корма для них. А уж яички обменивались и на молоко, и на сало, и на пшеничную муку. Впрочем, их хватало и на то, чтобы продать на рынке, чтобы одеться и прихорошиться.
Нет, богатства в семье не было, даже зажиточной эту жизнь не назвать, но достаток выглядел устойчивым. И мне показался разумным выбор основного направления – одни девки в семье, как раз то, что нужно для присмотра за птицей и огородом. Я-то, до встречи с Мусенькой, своей семьи не знал, поэтому расчувствовался, размяк и перестал злиться на «компетентные» органы, не обращающие никакого внимания на такого замечательного и неординарного меня.
– Итак, – думал я, – органы государственной безопасности мышей не ловят. А поддержкой какой ещё могущественной организации я могу заручиться? Говорят, нынче существуют разные контрреволюционные подполья, пляшущие под дудку мирового империализма. Так у нас с ними слишком разные задачи – не пошевелятся они в интересах развития советской авиации.
Церковь остаётся. Она нынче несколько не в чести, бывает, что и страдают служители культа, да и храмы нынче как-то не в почёте. Однако советские времена православные успешно пережили и паствы не лишились. Вот уж, воистину, организация, так организация! Тот факт, что ни во что божественное я ни капельки не верю, значения не имеет – у меня со святыми отцами сейчас вполне сходные цели – им гитлеровцы на нашей земле совершенно ни к чему. И гибель миллионов сограждан они будут переживать вместе со всем народом. К тому же – ведут они себя сейчас достаточно скромно, поэтому велика вероятность, что не «сдадут» меня с потрохами. Вот только как с ними столковаться – ума не приложу.
Впрочем, и поддержка комсомола моим начинаниям не повредит – всё равно я никуда не спрячусь от аэроклубовского комсорга – от Сани Батаева. Он заглядывает в мой сарай, интересуется. Нужных шурупов достал, когда понадобились. И втулки его хлопотами выточили на одном из одесских заводов по моим эскизам. Не крикун он, не руками махатель, а дельный парень. Именно он и «уведёт» у меня в будущем Шурочку – а она бы за худого человека не пошла.
Сам я нынче – пионер. Красный галстук ношу всегда – он кокетливо выглядывает из ворота технического комбинезона, который я, почитай, и не снимаю. Хотя с пионерской организацией школы давно потерял всякие связи – я ведь не вылезаю с аэродрома. Разве что иногда заглядываю в соседнее село. Ниток купить, иголок, ирисок. Зарплата ученика моториста невелика, но я тут на полном пансионе. Нет, на приобретение материалов или мотора для настоящего боевого самолёта у меня средств недостаточно – а не помогут ли хотя бы денежкой малой служители культа! В войну, кажется, церковь оплачивала боевую технику для Красной Армии. Почему бы не начать пораньше, пока жареный петух не клюнул в темечко.
Хотя, когда речь пойдёт об установке на самолёт вооружений или заграничного оборудования, например, авиагоризонта или радиополукомпаса – вот тут возможны серьёзные осложнения. Так я их нынче не боюсь – это же как раз и есть неудавшаяся часть моего плана. Правда, при таком развитии событий можно и в кутузку загреметь. И тональность разговора выйдет совсем не та.
Время нынче строгое: партия сказала «надо» – комсомол ответил «есть». А при неблагоприятном начале контакта с органами безопасности не докажу ведь, будто именно я лучше всех знаю, что сейчас действительно необходимо, а не просто показалось руководящим товарищам. Правда, есть шанс, что мне удастся как-то стихушничать, повернуть дело так, чтобы строить самолётик для рекорда скорости, например, а уж маневренные качества в него заложить сразу неплохие, ну и местечко для пушки приготовить, обосновав это, скажем, как разбрасыватель агитационных листовок.
Зыбкий путь, неверный. Сомневаюсь. Я сейчас вообще во всём сомневаюсь. На языке младшего внука это выражается словами «плющит тебя, деда».
Эк меня растаскало! Чувствую, что потерял путеводную нить и теперь судорожно дрыгаюсь в расстроенных чувствах. И, если связываться с церковью, то нужно иметь совершенно другой план. То есть рассчитывать на изменение государственной политики в области авиастроения под влиянием служителей культа было бы просто глупо. Значит, и говорить об этом не следует. Нужно насочинять чего-нибудь поправдоподобней и уговорить святых отцов поработать на обороноспособность страны. А там – как пойдёт.
– Здравствуйте, отец Николай. – Священнослужитель сейчас дома. Сидит под деревом и что-то просматривает, надев на нос очки. Книжка перед ним лежит толстая, но тиснения на корешке не видно. Может статься, что мирского содержания.
– Здравствуй, отрок…
– Александр, хотя обычно Шуриком зовут. По делу я к вам.
– Так присаживайся, рассказывай. – Поп откладывает книгу, не закрывая её, и смотрит на меня поверх стёкол.
– Для начала докладываю – я совсем безбожник, но агитировать за атеизм не стану. Мне помощь нужна, причём не от вас лично, а сразу ото всей вашей Церкви, – вот так, без хитростей. Я ведь понимаю, что ответственный работник самого устойчивого в человеческой истории предприятия любые пацанячьи уловки мигом раскусит и легко запутает меня словесами так, что глаза на лоб полезут. Ну и вообще, с даром убеждения у меня дела обстоят неважно.
– Дело моё богоугодное, – тороплюсь я поскорее внести ясность. – Только это положение требует доказательств, – снова я спешу предвосхитить неизбежные в таких случаях вопросы. – Через шесть лет немец на нас нападёт, – окончательно раскрываю я свои карты. – И столько случится горя, что многие поколения будут помнить об этой беде. Людей погибнет страсть…
Пока я перевожу дух, мой собеседник успевает вставить словечко:
– А ты знаешь, как этому делу помочь, но без поддержки никак не справляешься? – И смотрит пытливо.
– Ага, – говорю. – Вроде того. Только со всей проблемой мне не совладать – лишь с малой её частью справлюсь. Это сохранит несколько тысяч человеческих жизней.
Священник отложил очки и глядит на меня, словно на экзотическую букашку… экзотический фрукт, появившийся неведомо откуда. А мне пока добавить к сказанному нечего – надо посмотреть на реакцию собеседника и только потом гнать зайца дальше. Только вот не видно пока отклика на мой посыл – человек думает, как бы повежливей отшить малолетнего идиота – вот и всё.
– От врагов страну защищает армия, – наконец изрекает он банальность. – Тебе, отроче, нужно не в храм божий обращаться, а к большому военному начальнику.
Ух ты! Реакция не совпала с ожидаемой. Нормальный человек принял меня за тихого помешанного и пытается избавиться от хлопот по общению с тронутым. А я-то думал, что именно такими ребятами святые отцы должны интересоваться как своими наилучшими клиентами. Наставить, так сказать, утешить, приголубить и втянуть прямиком в лоно. Чтобы или юродивого организовать, или верного последователя к делу приставить.
В общем, рухнул приготовленный план беседы. Буду импровизировать.
– Военные мне, скорее всего, поверят. Насчёт угрозы их оценки моим познаниям не противоречат. А вот план противодействия нападению у них совсем другой. Не нужен командирам отдельно взятый богатырь одним махом семерых побивахом. Им требуется много бойцов, в едином строю под руководством Коммунистической партии давящих гидру мирового империализма прямо в её логове.
С другой стороны, коли они даже возьмутся помогать мне изо всех сил, то и руководить этим делом примутся на свой манер, чем всё окончательно и бесповоротно испортят. Информация о замысле сразу поползёт вверх по вертикали власти и останется тайной только от собственного народа, но не от противника – никакой неожиданности для немцев не выйдет и ничего из затеи не получится, кроме напрасной траты сил.
А потом они ведь, руководители то есть, станут отдавать команды, что когда и где делать, и будут требовать неукоснительного подчинения прямиком по воинскому уставу. Сразу всё дело загубят.
Пока я нёс эту скорострелку, мой собеседник поглядывал на меня оценивающе. «Сейчас наладит куда подальше», – появилась в душе скорбная мысль. Но не тут-то было:
– Сколь годков тебе, отрок, – спросил священник.
– Двенадцать полных, – ответил я, не задумываясь.
– И ты уже успел разувериться в Советской власти? – продолжил он свою мысль с наигранным изумлением на лице.
– Не во власти дело, – принялся я отбиваться. – В людях проблема. В тех, которые принимают решения. Они ведь не с Луны свалились – как и любые миряне, хлопочут о том, чтобы не наделать ошибок. Поэтому изберут консервативный путь, связанный с минимальным личным риском. А немец – вояка серьёзный, он эти варианты тоже продумывает. Оттого поначалу будет раз за разом одерживать верх. Мой же способ рисковый и с виду вообще ни на что не годный, поэтому мало того, что откажут, так еще и присматривать станут, чтобы поперёк их решения я ничего делать не посмел. Если про свой замысел хоть заикнусь – обязательно найдется, кому позаботиться, чтобы у меня ничего не вышло.
– Уж не зависти ли людской ты опасаешься, сын мой?
– Не в зависти дело, – помчался я срочно объяснять прописную истину. – Загвоздка в служебном положении руководящего работника. Ему же надо следить за тем, чтобы не «подпёрли» снизу и не вытеснили с занимаемой позиции. Поэтому, как только закопошится в его епархии кто-то, предлагающий какую-то неожиданную затею, он сразу старается её загнобить. Но не прямым приказом, а задержками, вопросами, дополнительными никому не нужными требованиями – поверьте мне, арсенал приёмов такого рода отработан веками и чрезвычайно богат на уловки, – в этом месте я сдулся, сообразив, что нить беседы как-то странно вильнула. Во всяком случае, не имел ни малейшего представления, о чем говорить дальше.
– Значит, лет тебе двенадцать, а ты и аттестат о завершении десятилетки получил, когда сверстникам твоим ещё учиться и учиться, и мотористом наравне с взрослыми мужчинами работаешь, и самолёт выстроил, быстрый, как ветер, – рассудительно произнёс священник. – И ещё знаешь нечто о будущем такое, о чём другим неведомо, – и поглядел на меня с прищуром.
Тут я и захлопнулся, чтобы не зашла речь о чудесном прозрении или снизошедшей на меня благодати. Ясно ведь, что ветер подул куда-то в эту эфемерную сторону.
– Не по годам мысли твои, Александр. Уж не открылись ли тебе видения грядущего?
– Не знаю, как правильно это назвать, – ответил я торопливо. – Только память во мне возникла. И не чужая, а моя собственная, однако сведения в ней собраны из будущего, из времени, когда я стал сбиваться, подсчитывая правнуков.
– Вот оно как, стало быть, – пробормотал отец Николай. – Значит, на бумажке, кою ты мнёшь в шуйце, записаны события, что свершатся в ближайшее время. Это чтобы я поверил, будто ты видишь то, чего ещё не случилось. Ну, давай уж, чего труду пропадать? – протянул он руку и принял от меня изрядно пожамканный в нервном напряжении конверт. – Ладно, ступай пока. Не ты один в затруднении, мне тоже следует поразмыслить над услышанным.
Так и не понял я, то ли раскусил меня духовный наставник здешнего селянства, то ли послал в пешее путешествие по никем так и не хоженному маршруту?