Глава 5. На пути к Андрусову
С начала 1665 г. на русско-польские отношения стал всё сильнее оказывать воздействие внутриполитический кризис в Речи Посполитой.
Выполняя задуманный ранее план, королевский двор на сейме 1664 г. приступил к расправе с вождем оппозиции Е. Любомирским. 29 декабря н. ст. 1664 г. сеймовый суд, обвинив его в измене, приговорил вельможу к утрате должностей, конфискации владений и смертной казни. Хотя никто не осмелился выступить публично против этого решения, сейм сторонниками Любомирского был сорван, и так начался открытый конфликт между враждебными политическими силами[365]. Е. Любомирский нашел приют в Силезии во владениях императора Леопольда I, не желавшего вступления французского принца на польский трон. В записках, поданных Любомирским императору и его министрам в январе-феврале 1665 г., был поднят вопрос о предоставлении ему субсидий для набора войска, чтобы вести войну с королем и его сторонниками[366].
Осуждение Любомирского произошло как раз в те дни, когда в Варшаве находился Василий Тяпкин. Поэтому об этом событии и срыве сейма скоро должны были узнать в Москве[367]. Когда в середине февраля 1665 г. было принято решение направить в Варшаву дьяка Григория Богданова, чтобы обсудить, кто будет выступать в роли посредника на мирных переговорах, и заключить соглашение о временном прекращении военных действий[368], ему было поручено узнать «о Любомирском что учинят»[369]. Но еще до того, как он мог выполнить это поручение, важные сведения прислал в Москву сын А. Л. Ордина-Нащокина Воин. Бежавший в Речь Посполитую в начале 1660 г., сын царского фаворита стал здесь «покоевым дворянином» короля Яна Казимира, но позднее раскаялся в своем поступке и стал сообщать в Москву важные сведения о положении в Речи Посполитой[370]. В своем письме[371] он передал в Москву, что 20 марта 1665 г. до королевского двора дошли слухи, что Любомирский отправил гонца в Россию. Тогда король и литовский канцлер К. Пац прибегли к своеобразному способу проверки этих слухов. Было сочинено письмо А. Л. Ордина-Нащокина, в котором от имени царя Любомирскому предлагалась помощь[372], и Воина отправили с этим письмом в Силезию. Из этого сообщения ясно следовало, как опасаются в Варшаве контактов между русскими властями и Любомирским.
Воин сообщал и другую важную информацию. По его словам, король и сенаторы, чтобы предотвратить соглашение между Любомирским и царем, готовы уступить Русскому государству «городы по Березину по реку», а если царь поможет возвести на трон герцога Энгиенского, то ему «уступят на урочные лета Киев с Украиной по Днепр реку».
Неудивительно, что под воздействием таких сообщений в Москве в конце весны 1665 г. было принято решение вступить в переговоры с Любомирским. Подготовка такой миссии проходила при активном участии А. Л. Ордина-Нащокина.
В начале 1665 г. он получил назначение воеводой во Псков, но это не означало его отстранения от дипломатической деятельности. Напротив, он был послан во Псков, «чтоб за псковским воеводством о делах государственных ссылка чинить в Ригу, в Колывань, в Ругодив»[373]. В марте для ведения переговоров ему были посланы «образцы» писем к бранденбургскому курфюрсту, курляндскому герцогу и литовским гетманам[374]. Именно А. Л. Ордин-Нащокин рекомендовал для установления контактов с Любомирским Петра Марселиса, члена осевшей в Москве купеческой семьи, неоднократно выполнявшего поручения русского правительства в Европе[375]. 16 февраля 1665 г. он был направлен за границу с официальным поручением просить курфюрста, императора и датского короля о посредничестве на будущих переговорах между Россией и Речью Посполитой[376]. К концу весны в Москве сложилось решение с его помощью установить прочную связь с Любомирским. В мае к А. Л. Ордину-Нащокину была отправлена грамота царя к Любомирскому, которую тот «почтой» отправил через Ригу в Гамбург «по Петрову приказу Марселиса, он велел туды послать»[377]. Посылая грамоту, псковский воевода снабдил Марселиса своими дипломатическими указаниями. Текст грамоты и эти указания дают возможность выяснить, чего ожидали в Москве от контактов с Любомирским.
В царской грамоте, датированной 10 мая 1665 г., говорилось, что царь узнал о гонениях на Любомирского, «занеже приводил ваше желательство к успокоению кровей». Далее снова говорилось о том, что «ваша честность паче иных посторонних… вечное успокоение хочешь учинить». Далее в грамоте говорилось, что П. Марселис послан к императору хлопотать о его посредничестве на мирных переговорах и должен «объявить… ясновельможному гетману те дела, которые до покою христианского належат»[378]. Отправив грамоту, А. Л. Ордин-Нащокин сообщал Ю. А. Долгорукому, что он предложил Марселису убедить Любомирского, чтобы он был «надежен» на милость царя и чтобы он написал и прислал во Псков с верным человеком свое «намерение к покою государства своего и к вечному благоутешению»[379].
Из этих текстов следует, что после отказа гетмана участвовать в походе Яна Казимира 1663/4 г. в Москве его стали рассматривать как политика, выступающего за заключение мира между Россией и Речью Посполитой. Речь шла на этом этапе, по-видимому, прежде всего о том, чтобы с помощью Любомирского воздействовать на общественное мнение Речи Посполитой, чтобы магнаты и шляхта заставили королевский двор согласиться на заключение мира с Россией.
О том, что происходило в последующее время, достаточно ясных свидетельств не имеется. П. Марселис смог приступить к исполнению своей миссии лишь после приезда в Вену в июне 1665 г. Помимо П. Марселиса, предпринимал попытки установить с ним связь и Воин Нащокин. В письме отцу от 12 мая 1665 г. из Вены он писал, что ждет ответа Любомирского на свои письма и с этим ответом поедет к царю[380]. Однако получил ли он какой-либо ответ, неизвестно, а само его письмо П. Марселис доставил отцу лишь в марте 1666 г.[381] Петр Марселис сообщил А. Л. Ордину-Нащокину о своем намерении послать с грамотами своего сына Леонтия (Леонарда). В своем письме Ю. А. Долгорукому А. Л. Ордин-Нащокин писал, что хорошо бы, чтобы «ближние бояре единомысленно» дали ему указания, «что говорить с Москвы»[382]. Необходимость в посылке новых указаний, как представляется, была связана с тем, что к началу лета 1665 г. Е. Любомирский, получивший средства у австрийского императора, набрал войско и стал у границ Речи Посполитой. Это означало начало вооруженного мятежа («рокоша»), направленного против короля и его советников. О том, каковы могли быть эти указания, позволяет судить сообщение секретаря Любомирского Б. Пестшецкого о своей беседе с П. Марселисом в Вене в июне 1665 г. П. Марселис передал ему царскую грамоту и обещал от имени царя помощь людьми и деньгами[383]. До прямой встречи Любомирского с представителем царя – сыном П. Марселиса Леонтием – дело дошло лишь к концу 1665 г.[384] К этому времени в отношениях между Россией и Речью Посполитой произошли значительные перемены.
Первая половина лета 1665 г. стала, по-видимому, в Москве временем серьезных раздумий над тем, как действовать в новой непростой ситуации. Григорий Богданов всё не возвращался из Польши, и было неясно, могут ли и когда начаться мирные переговоры. Тем временем в Польше разгоралась, принимая все более широкие масштабы, гражданская война. Следует ли, воспользовавшись положением, ускорить мирные переговоры, добившись мира на приемлемых для русской стороны условиях, или, наоборот, начать активные военные действия? Некоторые данные говорили в пользу второго решения. Как уже упоминалось, сейм конца 1664 г. был сорван сторонниками Любомирского, сорван был и следующий сейм в марте 1665 г. Следовательно, не были приняты решения о сборе налогов на выплату жалованья войску. Литовское войско, не получившее жалованья, не хотело нести службу[385]. Весной 1665 г. действия русских войск были успешными. Ряд литовских отрядов был разбит, русская армия заняла Оршу[386].
Как представляется, отголосок таких споров можно обнаружить в письме А. Л. Ордина-Нащокина, отправленном к царю в начале июля[387]. В письме А. Л. Ордин-Нащокин решительно не советовал посылать «ратных людей» в Смоленск для развертывания военных действий и просил вызвать его в Москву, где он покажет, как можно добиться своих целей «мирным промыслом, а не ратми»[388]. Вызова в Москву псковский воевода не получил. Тогда он обратился к царю с новым письмом. Зная, что Г. Богданов еще не вернулся из Польши и мирные переговоры не начались в назначенное время, он предлагал проявить инициативу и снова сообщить в Варшаву о желании начать мирные переговоры. Он выражал готовность отправиться в Динабург (Борисоглебов) «для… скорых обсылок с польскими и литовскими комиссары». И он снова советовал не начинать военных действий[389].
Неизвестно, насколько подействовали на царя Алексея Михайловича советы Ордина-Нащокина, но летом 1665 г. русские войска не предприняли крупных военных операций ни в Белоруссии, ни на Украине. Гетман И. М. Брюховецкий летом 1665 г. был приглашен в Москву, чтобы подписать соглашение, усиливавшее позиции русской власти на территории гетманства. Для последующих решений русского правительства важное значение имели материалы миссии Г. Богданова, вернувшегося в Москву в августе 1665 г.
Отправившись в путь в марте месяце, дьяк лишь в мае добрался до Варшавы. Переговоры, затянувшиеся почти до 10 июня, оказались безрезультатными: не удалось ни договориться о приглашении посредников, ни заключить соглашение о временном прекращении военных действий[390]. Однако приезд русского посланника послужил толчком для политической элиты Речи Посполитой, чтобы обратиться к вопросу об отношениях Речи Посполитой с Россией и принять решения, определяющие характер ее политики по отношению к этому государству.
В своем исследовании 3. Вуйцик четко обрисовал главные черты той международной и внутриполитической ситуации, в которой эти решения принимались[391].
К этому времени стали нереальными надежды на заключение союза между Речью Посполитой и Швецией.
Посылка М. Пальбицкого в Варшаву была выражением реакции шведских политиков на итоги русско-шведских переговоров на р. Плюсе. На переговоры, происходившие в условиях, когда начался поход войск Яна Казимира на восток, в Стокгольме возлагали большие надежды. Перед началом переговоров А. Эберс убеждал шведских комиссаров, что русские пойдут на уступки, так как их положение тяжелое, войска терпят неудачи на фронтах, население недовольно новыми налогами, в казне денег нет, и на чеканку монет используется серебряная утварь[392]. Однако эти ожидания не оправдались. Русские представители не только не приняли шведские требования об условиях торговли, но и представили развернутые встречные контрпретензии[393], а требование о «компенсации» было отвергнуто в резкой форме[394]. По окончании переговоров в январе 1664 г. Алмаз Иванов снова заявил Эберсу, что это требование неприемлемо[395]. Переговоры были прерваны без открытого разрыва, но и без какой-либо договоренности о времени их возобновления.
Шведский план имел свои слабые стороны. Члены риксрода рассчитывали добиться своих целей с помощью угроз[396], военных демонстраций в пограничных районах (устройство смотров, приведение в готовность артиллерии, укрепление пограничных крепостей и др.) и некоторых других мер давления (например, задержка в Кокнезе артиллерии, которую следовало вернуть по условиям Кардиского мира)[397]. Чтобы показать русской стороне серьезность своих намерений, шведские власти предписали в конце весны 1663 г. своим купцам в Новгороде перестать заключать торговые сделки и спешно выехать из Новгорода со всем своим товаром[398].
Однако шведские власти не могли отрезать Россию ото всех источников информации, и был риск, что партнер на переговорах узнает, что в действительности в Швеции серьезно не готовятся к войне. Так и случилось. Соответствующие сведения поступали в Москву даже от иностранных офицеров, выезжавших на русскую службу. Так, приехавший в Россию из Швеции весной 1663 г. порутчик Яков Нильссон сообщал в Посольском приказе, что «свейского… войска в собранье при нем нигде не было»[399]. Для царя и его советников особое значение должны были иметь сообщения подьячего Посольского приказа Ивана Остафьева, ездившего летом 1663 г. в Швецию с царскими грамотами. Он сообщал, что «ратных… людей у свейского короля в зборе нигде нет кроме того, что в Финской земле, которые всегда там живут»[400]. Значение имели и его сообщения, что шведы требуют съезда по инициативе шведского посланника Конрада фон Барнера, убедившего советников короля, что в России тяжелое положение, «от царского величества отступили астараханцы и казанцы» и король «за торговые убытки возмет на царском величестве многую казну, миллионов 10 золота». Если бы не обещания Барнера, шведы и не стали бы требовать съезда, а уладили бы спорные вопросы «через порубежных бояр и воевод и губернаторов»[401]. Шведский резидент А. Эберс, сумевший (возможно, с помощью Котошихина) получить текст донесения И. Остафьева[402], с огорчением сообщал в Стокгольм, что, ознакомившись с этим документом, царь предписал своим представителям занять твердую позицию и не идти на уступки[403].
По-видимому, по окончании переговоров на р. Плюсе поведение шведской стороны на этих переговорах и другие шаги шведских властей стали предметом обсуждения в окружении царя. Отголоском этого обсуждения может служить сохранившаяся среди документов Посольского приказа анонимная записка под заголовком «Иноземцы сказывали в розговорех тайно»[404]. Знакомство с ее содержанием говорит о том, что ее автором был, по-видимому, А. Л. Ордин-Нащокин, который по своему обычаю под видом передачи полученной от «иноземцев» информации излагал во многом свои собственные соображения о политике шведских властей. Все военные меры, которые предпринимаются в пограничных районах, предпринимаются, – доказывал он, – только для того, чтобы оказать давление на русских послов: «и они в то время уступят, что им будет надобно». Чтобы противодействовать этому, следует прибегнуть к аналогичным мерам, собрать войска на границе «и в то время и они учнут остерегатца», тогда и на переговорах «чаять бы зделать мочно, что годно». Все свидетельства указывают на то, что в Швеции сами опасаются войны с Россией («от войны московских людей страшны»). К тому же Швеция оказалась вовлеченной в конфликты, разгоравшиеся на западе Европы. С началом войны между Англией и Голландией английское правительство требует помощи в соответствии с договором о союзе между странами. На запад уже отправлена шведская эскадра, а вслед за ней последуют сухопутные войска.
Эта аргументация была, по-видимому, признана убедительной. Характерно, что на съезде в Дуровичах угроза заключения союза между Речью Посполитой и Швецией явно не оказала влияния на русскую сторону, и вопрос этот не стал предметом специального обсуждения между царем и великими послами. Шведские угрозы переставали действовать; шведское правительство, однако, продолжало искать новые способы давления на русскую сторону.
В этих условиях в декабре 1663 г. было принято решение направить М. Пальбицкого в Варшаву, чтобы начать переговоры о союзе против России. Угроза такого союза, по мнению шведских политиков, могла заставить русскую сторону изменить свое отношение к шведским требованиям[405]. Не исключалась и возможность начать войну против России[406], очевидно, в том случае, если бы в своем походе на восток войско Яна Казимира добилось больших успехов. Однако к весне 1664 г. в Стокгольм пришли сообщения о том, что поход закончился неудачей и, понеся потери, потеряв обозы и артиллерию, пришедшая в расстройство и деморализованная армия Речи Посполитой отступила за Днепр; тогда же стали поступать сведения об обострении внутриполитической борьбы в стране, о возможности «рокоша» – вооруженного мятежа против королевской власти во главе с Е. Любомирским[407]. Всё это привело к явной смене настроений в шведских правящих кругах. Осведомленный бранденбургский резидент писал курфюрсту 20 июня 1664 г., что в Швеции не имеют места ни закупки вооружения, ни набор войск, а офицерам задерживается выплата жалованья. Из этого он делал вывод, что Швеция вряд ли вступит сейчас в войну с Россией[408]. В июне-июле 1664 г. в Стокгольме заседал риксдаг, который наряду с другими рассматривал вопрос об отношениях с Россией. Хотя на заседаниях некоторые политики, такие как Б. Шютте или генерал Врангель, выступали как сторонники войны, большинство членов риксрода и представители сословий высказывались за сохранение мира с Россией[409]. В августе Кроков сообщал курфюрсту, что большая группа шведских офицеров хочет перейти к нему на службу[410].
Под влиянием сообщений, поступивших из Речи Посполитой о нарастании здесь внутриполитического кризиса, Пальбицкому 31 августа 1664 г. были направлены новые инструкции. На переговорах о заключении союза он должен был добиваться, чтобы представители другой стороны получили полномочия не только от короля, но и от сейма[411]. Думается, составители инструкций понимали, что в обстановке острой внутриполитической борьбы в Речи Посполитой это условие практически невыполнимо. В Варшаве в августе 1664 г. был подготовлен проект договора, но польская сторона настаивала, что Швеция должна начать военные действия, не дожидаясь его ратификации сеймом. 26 августа 1664 г. Пальбицкий выехал в Стокгольм с текстом проекта договора[412]. Когда проект договора был доставлен в Стокгольм, бранденбургский резидент Кроков смог сообщить, что шведские «министры не хотят ничего об этом знать»[413].
Пра вда, в ноябре 1664 г. Пальбицкий был снова направлен в Польшу с инструкциями, что следует препятствовать продвижению России к Балтийскому морю, а Польша называлась «предмостным укреплением» в борьбе с угрозой со стороны варваров, но одновременно он должен был снова добиваться одобрения договоренностей сеймом и даже заявить, что король не желает войны и хотел бы успешного завершения переговоров с Россией[414]. Эти особенности инструкций говорят, как представляется, о том, что никаких серьезных целей, кроме давления на Россию, с посольством не связывали. В Варшаве Пальбицкий смог убедиться, что о каком-либо одобрении сеймом возможных договоренностей не может быть и речи, и 12 мая 1665 г. он покинул Варшаву[415].
После заключения в августе 1664 г. мира между Османской империей и Австрией в Варшаве усилились опасения, не захочет ли Османская империя, укрепив свои позиции в Трансильвании, расширить сферу своей власти и влияния в Восточной Европе. Наконец, к тому времени, когда Г. Богданов приехал в Варшаву, начало гражданской войны в Польско-Литовском государстве стало реальностью. В мае 1665 г. Любомирский с войском вступил на территорию Речи Посполитой и распространил прокламации, в которых выступал как защитник шляхетских вольностей, призывал шляхту к созыву конного сейма в поле для противодействия планам двора, ставившим эти вольности под угрозу[416].
В июне в Варшаве уже стало известно, что значительная часть польской армии отказывает в повиновении правительству. Нетрудно было предвидеть, что эти войска присоединятся к Любомирскому, что и произошло в июле 1665 г. под Львовом[417]. В таких условиях королю и его советникам было необходимо вызвать к себе на помощь еще верные правительству войска, находившиеся на Украине. 20 июня н. ст. на Правобережную Украину был послан С. Венславский, который должен был предложить гетману Павлу Тетере и находившимся там отрядам татар, чтобы они удерживали эту территорию, полагаясь только на собственные силы. В условиях, когда на запад от Днепра снова усиливались антипольские выступления, это ставило под сомнение сохранение польской (или: пропольской) власти на данной территории, и одновременно обозначалась перспектива резкого усиления влияния Крыма (а возможно, и Османской империи). Уже в конце июня Павел Тетеря, потерпев поражение в бою с повстанцами под Браславом, ушел в Польшу вместе с польским войском. В развернувшейся затем борьбе за гетманскую булаву между полковниками – организаторами антипольских выступлений к сентябрю 1665 г. взял верх черкасский полковник Петр Дорошенко, опиравшийся на поддержку татар[418]. В июне в Варшаве еще не могли об этом знать, но угроза такого развития событий была вполне реальной.
В таких условиях депутаты, назначенные еще сеймом 1662 г., к 31 мая н. ст. составили инструкции для представителей Речи Посполитой на будущих мирных переговорах с Россией[419]. Комиссарам давались полномочия заключить с Россией перемирие на длительный срок на тех условиях, что к Русскому государству отойдут Смоленщина и Левобережная Украина, а к Речи Посполитой – Восточная Белоруссия, Польская Ливония и те города на Правобережной Украине, которые еще находятся под русской властью. Комиссары должны были добиваться или сохранения за шляхтой ее имений на уступленных территориях, или выплаты за них денежной компенсации, но в крайнем случае от этого требования можно было отказаться.
3. Вуйцик справедливо обратил внимание на тот пункт инструкции, в котором комиссарам предписывалось заключить особый договор о «coniuctionem armorum» (соединении войск. – Б. Ф.) «przeciwko kazdemu ab extra et ab intra nieprzyjacielowi». Это означало, что политическая элита Речи Посполитой обратилась к тем предложениям А. Л. Ордина-Нащокина, которые она настойчиво отклоняла в предшествующие годы. Критическая ситуация, в которой оказалась Речь Посполитая весной 1665 г., побудила политиков к реальной оценке военно-политических возможностей своего государства. Тем самым открывалась и реальная перспектива заключения между государствами мирного соглашения на длительный срок. Вместе с тем, если для А. Л. Ордина-Нащокина это были условия «вечного мира», то политики Речи Посполитой соглашались на схожих условиях подписать лишь длительное перемирие. Согласиться на окончательный отказ от Смоленщины и Левобережной Украины политическая элита Речи Посполитой на этом этапе не могла.
По Ордину-Нащокину, «крепость» такого мира была тесно связана с целой программой военно-политического сотрудничества для совместного решения ряда крупных внешнеполитических проблем. Эту программу он, как показано выше, настойчиво предлагал вниманию политиков Польши и Литвы.
Вопрос о заключении союза с Россией также нашел отражение в инструкции комиссарам, но сделано это было в самом общем виде. Создается впечатление, что налицо было лишь самое общее представление, что можно выйти из сложившейся критической ситуации с помощью России, но было совсем не ясно, как это сделать. Не случайно в инструкции, как и в более ранних документах, подчеркивалась необходимость принять во внимание при заключении мирного договора интересы Крыма. Упоминание о «внутреннем» неприятеле указывает, как правильно отметил 3. Вуйцик, что в Варшаве, очевидно, рассчитывали на русскую помощь в борьбе с «рокошем».
Перемены в позиции правящих кругов Речи Посполитой нашли отражение в королевской грамоте, врученной Г. Богданову 9 июня. В грамоте не только говорилось о необходимости возобновить мирные переговоры, но и выражалось пожелание, чтобы на переговорах можно было бы заключить перемирие, а уж в дальнейшем обсуждать вопрос о «вечном мире»[420]. Если учесть, что на переговорах 1664 г. представители Речи Посполитой упрямо настаивали на заключении именно «вечного мира», то появление в официальном документе таких формулировок явно говорило о том, что в Варшаве наметилась тенденция к поискам реального соглашения с Русским государством. О готовности властей Речи Посполитой заключить перемирие говорил в беседе с Г. Богдановым и один из комиссаров – К. П. Бжостовский[421]. Перед отъездом гонцу было объявлено, что подсудок оршанский И. Комар будет послан в Москву, чтобы договориться о месте и времени проведения мирных переговоров[422]. Сообщения об ожидаемом приезде Комара пришли в Смоленск 21 июня, еще до возвращения Богданова в Москву[423].
Г. Богданов очень добросовестно отнесся к своей задаче и собрал обширную информацию о внутри- и внешнеполитическом положении Речи Посполитой. Так, из его «вестового» списка можно было узнать, что шведский посол покинул Варшаву «без дела»[424]. Г. Богданов привез также польское «письмо» с сообщениями о положении на Украине. В нем говорилось, что «Украина изнова в бунте», что один из предводителей восстания, Децик, занял Фастов и Мотовилов, что польские войска уходят в «Польшу» (и сторонники, и противники Любомирского) и что Павел Тетеря «з женою и з детми впрям уходит во Львов»[425]. О «рокоше» много сведений он собрать не мог, так как во время его пребывания в Варшаве серьезные военные действия еще не начались. Лишь на обратном пути Григорий узнал о поражении, которое Любомирский нанес королевской армии. Однако он сообщил, что Любомирский «стоит за вольности шляхецкие» и что «канслеров добре не любят, а Любомирского хвалят и стоят за него»[426]. Сведения эти соответствовали действительности – даже солдаты и офицеры армии, явившиеся, следуя присяге, на королевскую службу, сочувствовали Любомирскому и не хотели сражаться с его сторонниками[427].
Еще в апреле, проезжая через восточные территории Великого княжества Литовского, он писал о тяжелом положении разоренной долгой войной страны, где нет ни хлеба, ни соломы, ни кормов. «Ржи ничего, – писал он, – в полях не сеяно ж и ждать дешевого хлеба не от чего ж»[428]. Литовскому войску, – сообщал он, – выплатили лишь часть жалованья, и солдаты и офицеры «того себе… и в заплату не ставят… и битца с неприятелями не станут»[429]. Продолжая свой рассказ, он отметил уже в своем итоговом сообщении, что положение в стране такое, что «ныне не толко, чтоб было чем войску платить, приходить к тому, что ратным людем и на корм стоять негде, потому что мало не до конца все разорено и скудость во всем самая великая»[430].
Как представляется, для царя и его советников особое значение имели сообщения Г. Богданова, что шляхта хочет мира с Россией. Он писал об этом уже в апреле с дороги[431]. В его статейном списке снова указывалось: «А миру добре желают не только чернь, и ратные люди о мире все Бога просят»[432]. Когда в 1663 г. он, Г. Богданов, был с А. Л. Ординым-Нащокиным во Львове, «тогда польские ратные люди все говорили, что Смоленска не уступать, а ныне все говорят, что за Смоленск им стоять нечево… по нужде уступать будет и Киева, а толко б, дал Бог, скорее мир». Да и сенаторы, по его сведениям, «тайно говорят же, что им Смоленска и Киева с ыными городами силою отыскивать не уметь». Поэтому на будущих мирных переговорах комиссары «станут поступки объявлять, потому что конечно им мир надобен». Таким образом, не зная подготовленных для комиссаров инструкций, он верно предсказал основное их содержание. Ошибался он лишь в отношении Киева, что и показал ход последующих переговоров[433].
Из всех этих сообщений следовал вывод, что в сложившемся положении можно рассчитывать на то, что на мирных переговорах удастся заключить соглашение на условиях, приемлемых для русской стороны. Характерно, что сразу по получении этого документа царь приказал выслать его копию А. Л. Ордину-Нащокину, чтобы он «на то писмо статьи прислал»[434].
В статейном списке Г. Богданова был помещен особый раздел о том, кого в Речи Посполитой хотели бы видеть будущим монархом после смерти Яна Казимира. По сведениям, которыми располагал Г. Богданов, вопрос этот должен был рассматриваться на ближайшем сейме. Представители Великой Польши, как сообщал он, хотят выбрать сына императора, представители Малой Польши и Королевской Пруссии – курфюрста Фридриха Вильгельма. «Иные воеводства в Коруне Полскои, то-есть Сендомирское, Любельское, Подолье, Украина, Волынь и все Княжство Литовское и Жмодцкое и Белая Русь» отдадут голоса «на сына царя его милости Московского»[435]. Сведения эти совсем не соответствовали действительности. Король и королева действительно хотели бы, в нарушение норм права Речи Посполитой, поставить на сейме вопрос о выборе преемника, чтобы добиться избрания таким преемником французского принца, но и они откладывали решение вопроса до победы над участниками «рокоша»[436]. Возможно, объяснения следует искать в сообщении Г. Богданова, что из Литвы отправлены послы в Польшу, «ожидаючи ведома скорого времяни и места в поли на сложение сейму»[437]. Упоминание о «поле» говорит, как представляется, что этот вопрос должен был, по мнению информаторов Г. Богданова, рассматриваться на «конном сейме», к созыву которого призывал Любомирский. По-видимому, здесь, по их представлениям, должен был быть отстранен Ян Казимир и избран новый монарх. К какой среде принадлежали информаторы Г. Богданова, позволяет установить одна деталь его сообщения. Перечислив земли, которые, якобы, готовы избрать царевича, дьяк отметил, что «и войска Княжства Литовского ту ж речь подают» и готовы выступить с этим предложением на сейме[438].
Сообщение Г. Богданова является не единственным свидетельством того, что в середине 60-х гг. XVII в. вопрос об избрании царевича снова стал обсуждаться в литовском войске, а возможно, и в среде литовской шляхты. Так, в мае 1664 г. выходивший из плена сын боярский Евсей Лавров рассказал о том, что говорил ему, отпуская из плена, гетман М. Пац. Он предлагал, чтобы «великий государь пожаловал, изволил на королевство дати сына своево… Алексея Алексеевича, а они, де, ему, великому государю, служити ради все»[439]. Провожая комиссаров после окончания переговоров в Дуровичах, Василий Тяпкин записал разговоры, что комиссары сорвали переговоры «по королевнину умыслу», так как она боится, «чтоб, учиня мир, не обрали на Коруну Польскую государя царевича»[440]. Русский гонец Петр Долгов, ездивший для обмена пленных в Речь Посполитую, сообщал, что 1 октября на устроенном в его честь обеде «трибунальной маршалок воевода Мстиславской Миколай Тихановецкой» говорил, что магнаты и шляхта Великого княжества («сенатори… и иные обыватели») желают, чтобы по смерти Яна Казимира «был государем их… государь царевич»[441].
Сообщение Г. Богданова выделяется из ряда других тем, что в нем указаны условия, на которых магнаты и шляхта согласились бы видеть царевича на польском троне: возвращение всех утраченных земель, выплата возмещения за убытки и долгов Речи Посполитой литовскому войску. На этих условиях король и Речь Посполитая могли бы взять сына царя «в оберегательство» «для присматривания обычаев польских»[442]. Это свидетельство показывает, что в сознании шляхты Великого княжества Литовского продолжали жить проекты, выдвинутые еще в середине 50-х гг. XVII в., фактически предусматривавшие достижение таким способом всех целей, важных для нее в отношениях с Россией, без войны. На опасности и для России, и для династии таких проектов справедливо обращал внимание царя в своей записке А. Л. Ордин-Нащокин. Впрочем, никаких практических последствий эти разговоры не могли иметь. Речь Посполитая официально таких предложений не выдвигала, а для царя Алексея Михайловича эти предложения были так же неприемлемы, как в 1655–1656 гг., и он не стал побуждать шляхту публично настаивать на этих предложениях.
В сентябре-октябре 1665 г. в Москве состоялись переговоры с королевским посланцем Иеронимом Комаром, на которых была достигнута договоренность о проведении мирных переговоров в январе 1666 г. примерно в том же месте, что и ранее[443]. Еще за несколько дней до окончания переговоров посланнику было объявлено, что вести переговоры с комиссарами будут направлены окольничий А. Л. Ордин-Нащокин и дьяк Г. Богданов[444]. Таким образом, теперь Афанасий Лаврентьевич должен был взять в свои руки ведение переговоров с комиссарами Речи Посполитой. Его помощниками должны были стать его родственник и товарищ в сложных переговорах 1658–1659 гг. со Швецией Б. И. Нащокин и коллега по Львовскому посольству 1663 г., уже упоминавшийся дьяк Г. Богданов. Назначение в посольство близких, хорошо знакомых ему людей было свидетельством доверия царя к этому политику. Объявив о назначении членов посольства, посланника одновременно запрашивали: «Путь окольничьему Афанасью Лаврентьевичю до Зверович (вероятной резиденции русских послов по время переговоров. – Б. Ф.) изо Пскова на Диноборок и до становиска от войск его королевского величества обнадежит ли и писмо в том опасное даст ли?»[445]
Такое обращение было связано с тем, что вопрос о Динабурге осенью 1665 г. приобрел особую остроту. Во внешнеполитических планах А. Л. Ордина-Нащокина обладание этим городом имело особое значение. Дело было не только в том, что тем самым русская власть обладала бы важным пунктом на торговом пути по Западной Двине из Великого княжества Литовского к Риге и могла извлекать немалые финансовые выгоды из такого положения[446]. Обладая Динабургом, русское правительство фактически контролировало бы все главные торговые пути, ведущие в Прибалтику, и это делало бы его не только равноправным, но и особо важным участником той перестройки условий ведения торговли в этом регионе, которую А. Л. Ордин-Нащокин связывал с заключением русско-польского союза. В своей правоте он сумел убедить царя Алексея, что видно из его указаний, посланных «великим послам» в Дуровичи. Весной 1665 г. в Динабург был послан новый воевода Неклюдов, увеличен гарнизон, пополнены запасы продовольствия и «зелья»[447].
В начале осени 1665 г. корпус И. А. Хованского, перейдя Двину под Динабургом, предпринял нападение на Жемайтию[448]. Когда навстречу ему двинулась литовская армия во главе с М. Пацем, Хованский отступил за Двину[449]. Войска М. Паца подошли к Динабургу и осадили город. Возникла опасность, что город будет утрачен еще до начала мирных переговоров. Чтобы этого не допустить, А. Л. Ордин-Нащокин использовал то обстоятельство, что при назначении псковским воеводой он сохранил за собою звание «великого и полномочного посла», имевшего право вести переговоры с иностранными правительствами. В сентябре он обратился с письмом к гетману Пацу о своем намерении посетить Динабург, чтобы оттуда вести переговоры с комиссарами об организации мирных переговоров[450]. Хотя А. Л. Ордину-Нащокину было известно из лагеря Паца, что здесь после отступления Хованского «всем войском гетману говорили, чтоб воина прекратилась и в русские места большими людьми не шли»[451], гетман резко отказал, ссылаясь на то, что никаких подданных царя в Динабург не пропустит. А. Л. Ордин-Нащокин отправил 3 октября М. Пацу еще одно письмо, обвиняя его в нежелании содействовать успеху мирных переговоров и заявив, что он намерен ехать в Динабург, чтобы встретиться с гетманом и оттуда сноситься с комиссарами[452]. Одновременно он уведомил о происходящем царя[453]. Именно поэтому соглашение, заключенное в Москве, предусматривало для А. Л. Ордина-Нащокина свободный проезд «изо Пскова на Диноборок и от Диноборка до места уговореного»[454]. Шаг этот, однако, к желанным результатам не привел. Уже на обратном пути из Можайска, узнав об осаде города, И. Комар написал в Москву, что поскольку Динабург осажден, то пусть бы «его милость господин Нащокин не имел себе за безчестье, что его к крепости такой не пустят», и настаивал, чтобы посол «людей и запасов с собою не возил»[455]. В новом письме, присланном из Смоленска, он разъяснял, что заключенное соглашение гарантирует послу свободный проезд «мимо крепости»[456].
Грамотой от 15 октября Алексей Михайлович одобрил инициативу А. Л. Ордина-Нащокина, предложил ему сдать дела во Пскове И. А. Хованскому и ехать к Динабургу. Понимая, по-видимому, искусственность предлога для поездки, царь дал ему полномочия вести переговоры с М. Пацем «о задержании войск»[457]. 24 октября, извещая А. Л. Ордина-Нащокина о его назначении главой русской делегации на мирных переговорах, царь подтвердил приказ ехать первоначально к Динабургу и послал ему проезжие грамоты, полученные от И. Комара[458]. Тем временем А. Л. Ордин-Нащокин с беспокойством размышлял о причинах проявленного М. Пацем упорства. Он пришел к выводу, что к таким действиям литовских военачальников побуждают шведы, «чтоб взять, а за литовским взятьем им, шведам, овладеть и для того гетманов литовских и полковников перекупают тайными подарками»[459]. Для подозрений А. Л. Ордина-Нащокина были определенные основания. Польская Ливония действительно привлекала к себе внимание шведских политиков. Так, в проекте договора о польско-шведском союзе предусматривалось, что в обмен на помощь против России Речь Посполитая уступит Швеции эту территорию[460].
Последние месяцы 1665 г. заняла оживленная переписка между А. Л. Ординым-Нащокиным и М. Пацем. Окольничий настаивал на своей поездке к месту мирных переговоров через Динабург, а гетман упорно отказывался его пропустить, прибегнув в конце концов к угрозам. «Что мимо дозволенья едучому прилучилося, сам бы себе виноват был», – читается в его письме от 10 ноября н. ст.[461] Невзирая на это, А. Л. Ордин-Нащокин в ноябре отправился в путь в сопровождении отряда из 400 стрельцов[462]. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но на дороге он получил 1 декабря указ царя, который вызывал его в Москву, и вернулся во Псков[463]. Хотя во время боев за Динабург попал в плен сам воевода Иван Афанасьевич Неклюдов[464], литовским войскам взять Динабург так и не удалось.
Вызов А. Л. Ордина-Нащокина в Москву был связан с подготовкой к мирным переговорам. Хотя в грамоте от 24 октября царь сообщал, что наказ привезет дьяк Г. Богданов[465], но по каким-то причинам этого не произошло. По-видимому, было принято решение, что А. Л. Ордин-Нащокин должен участвовать в подготовке этого документа.
Участие А. Л. Ордина-Нащокина в обсуждении условий мира началось, впрочем, еще до его приезда в Москву. Так, ознакомившись по переписке с результатами переговоров с И. Комаром, он направил царю записку со своими размышлениями на этот счет[466]. Он не мог не заметить изменение позиции польско-литовской стороны, которая предлагает теперь вести переговоры о перемирии, «а до сего времени и слышать перемирья не хотели». Он правильно увидел в этом желание политической элиты Речи Посполитой получить передышку, чтобы в дальнейшем предпринять попытку вернуть себе утраченные земли. Для этого, по мнению политика, будут стараться прекратить гражданскую войну и установить порядок, найти нового правителя – «богатого себе государя короля с великою помочью казны» и союзников для будущей войны с Россией. Ради сохранения за собой такой возможности они отказываются от тех выгод, которые им могут принести русские условия «вечного» мира. «В перемирье, – писал он, – союзу не будет», и следовательно, придется «за прежнее хану платить, а вновь перекупать». Кроме того, – отмечал он, – «в перемирье великой денежной дачи за уступку не будет же».
Какого-либо решения А. Л. Ордин-Нащокин не предлагал. Он лишь обращал внимание на то, что необходимо найти авторитетные решения с участием всех «думных людей».
Здесь обозначилось существенное различие между взглядами А. Л. Ордина-Нащокина того времени и его будущих партнеров по переговорам. Союз с Речью Посполитой и уступки по спорным вопросам были для него возможны лишь при заключении «вечного мира» между государствами.
Обсуждение, начатое, вероятно, этой запиской, продолжалось и позднее, в том числе и во время пребывания главы русской делегации в Москве 24 декабря 1665 – 5 февраля 1666 г.[467]
Итогом имевших место обсуждений стала подготовка инструкции для русских представителей. Подробный анализ этого документа дан в книге 3. Вуйцика[468]. Некоторые дополнительные замечания позволяет сделать обращение к черновику этого документа[469].
Как правильно отметил З. Вуйцик, инструкция содержала указания, касавшиеся лишь начального этапа переговоров. В соответствии с новой ситуацией послы должны были вести переговоры о заключении длительного перемирия между государствами. Желательно было бы добиться такого перемирия, по которому удалось бы удержать все земли, находившиеся к тому времени под русской властью. Однако составители инструкции считались с тем, что комиссары на столь значительные уступки не пойдут. В этом случае следовало не разрывать переговоров, а просить у царя новых указаний. Таким образом, вопрос о том, на сколь значительные уступки готова будет пойти русская сторона при заключении мира, оставался открытым. Как правильно отметил З. Вуйцик, это было связано с тем, что несмотря на то, что поздней осенью 1665 г. между участниками гражданской войны было заключено временное соглашение, как увидим далее, у царя и его советников были серьезные основания ожидать, что в 1666 г. гражданская война может возобновиться. В этих условиях не следовало торопиться с предложением уступок.
Обращение к черновику документа показывает, что в нем первоначально стояла дата 4 декабря, исправленная затем на 12 февраля[470]. Таким образом, первоначальный вариант наказа был составлен еще до приезда А. Л. Ордина-Нащокина в Москву, а окончательный – когда он уже находился на пути к месту будущих переговоров. В заключительной части наказа были помещены статьи о том, что границы подчиненного России Войска Запорожского должны распространяться до Южного Буга, а Брестская уния должна быть ликвидирована[471]. Затем статьи были зачеркнуты и в окончательный текст наказа не вошли. Обративший внимание на эти особенности документа И. В. Галактионов высказал мнение, что эти статьи были внесены в наказ сторонниками «твердой» политики по отношению к Речи Посполитой и удалены из него по настоянию А. Л. Ордина-Нащокина[472]. Это предположение можно подкрепить ссылкой на отписку А. Л. Ордина-Нащокина, посланную в Приказ тайных дел в мае 1666 г. В ней он жаловался на «злые разговоры» от «думных людей», «от злых разговоров много пострадал» Ф. М. Ртищев, защищавший автора отписки. Поэтому, – пояснял он далее, – Ртищев «до совершения миру в посольстве списываться со мною… пострашился»[473]. Последние слова указывают как будто на то, что «злые» разговоры были связаны с разногласиями в «литовском деле».
Появление в тексте наказа таких статей не было случайностью. И расширение границ гетманства до Южного Буга, и ликвидация унии были важной частью русской внешнеполитической программы еще в середине 50-х гг. XVII гг. Когда международная ситуация и положение на фронтах стали неблагоприятными для Русского государства, эти положения были сняты, и на переговорах 1663–1664 гг. о них не упоминалось. Очевидно, с началом гражданской войны в Речи Посполитой некоторые русские политики (возможно, готовившие документ дьяки Посольского приказа) сочли своевременным снова выдвинуть такие условия. А. Л. Ордину-Нащокину, вероятно, удалось доказать, что у русской стороны мало шансов добиться их осуществления. Очевидно, в этой связи затрагивался и вопрос о ситуации на Правобережной Украине, где с началом «рокоша» резко усилилось крымское влияние.
В результате к основному тексту наказа была сделана приписка, что нужно по совершении мирного договора проводить согласованную политику обоих государств по отношению к Крыму вплоть до совместных военных действий в случае необходимости[474]. Уже при подготовке львовского посольства русским политикам было ясно, что для установления стабильности на территории Украины необходимо противодействовать крымской экспансии, но в то же время они исключали возможность совместных действий с Речью Посполитой. Предложение о таком соглашении было выдвинуто с русской стороны на переговорах в Дуровичах, но тогда оно было тесно связано с заключением «вечного мира» между государствами. Теперь такое соглашение оказывалось возможным и при заключении перемирия. Если учесть, что аналогичное предложение содержалось в инструкции, данной комиссарам, то можно сделать вывод, что еще до начала переговоров произошло сближение позиций сторон по одному из важных вопросов послевоенного развития отношений.
Параллельно с подготовкой к мирным переговорам развивались тайные контакты русских доверенных лиц с Е. Любомирским. 17 октября 1665 г. А. Л. Ордин-Нащокин получил «посыльные… писма» от Марселиса, где тот сообщал, что по окончании своей официальной миссии намерен отправиться к Любомирскому[475]. В конце октября один из корреспондентов А. Л. Ордина-Нащокина сообщал ему из Риги, что П. Марселис из Гамбурга намерен ехать во Вроцлав[476], где находилась жена Любомирского и его приближенные. Сведения о последующем этапе контактов могут быть установлены на основании двух писем П. Марселиса к А. Л. Ордину-Нащокину и перевода письма П. Марселиса к такому близкому к гетману человеку, как Б. Гелленфельдт. Из этих писем можно узнать, что эта миссия Марселиса была тайной, о ней было известно лишь узкому кругу лиц[477]. Одним из этих лиц был, несомненно, А. Л. Ордин-Нащокин[478]. Другим был такой близкий и доверенный человек царя, как Б. М. Хитрово, который (а не Посольский приказ) отправил Леонтия к отцу[479]. Из этих писем видно, что из-за болезни П. Марселиса его поездка к Любомирскому не состоялась, и к Любомирскому выехал его сын Леонтий. Но произошло это лишь в декабре 1665 г., уже после того, как в Пальчине в ноябре 1665 г. было заключено при посредничестве епископов соглашение между враждующими сторонами. Любомирский обязался на время оставить Речь Посполитую и прекратить военные действия, но войско, связанное с Любомирским, сохраняло свою особую организацию и размещалось на зимние квартиры на территории, присоединившейся к «рокошу» Великой Польши. Король обязался в феврале 1666 г. созвать сейм, на котором должен был рассматриваться вопрос о реабилитации Любомирского[480]. В соответствии с условиями соглашения гетман выехал во Вроцлав.
Конец ознакомительного фрагмента.