28 декабря после уроков Екатерина Сергеевна сидела за своим столом в учительской и выставляла четвертные оценки.
От этого занятия ее то и дело что-то отвлекало. То телефон зазвонит на столе у завуча, и надо было вставать и отвечать, что завуча нет и когда будет, неизвестно; то откроется, натужно скрипя, старая рассохшаяся дверь учительской; то разыгравшаяся пурга бросит в окно пригоршню ледяных шариков…
Возвращаясь в очередной раз от стола с телефоном, Екатерина Сергеевна сделала небольшой круг и глянула в овальное, висевшее рядом с платяным шкафом зеркало.
Лицо в зеркале было бледным и усталым, глаза какие-то потухшие, а из высокой прически (у Екатерины Сергеевны были длинные густые волосы яркого каштанового цвета и почти без седины) выбилась неаккуратная прядь.
«Волосы у меня хороши, – с привычной грустью отметила Екатерина Сергеевна, – а вот все остальное – так себе».
Она подняла руку, чтобы заложить выбившуюся прядь за ухо. Дверь отворилась, и в зеркале позади себя Екатерина Сергеевна увидела отражение стройного брюнета в идеально сидящем сером костюме. Екатерина Сергеевна привычно зарделась и, забыв про прядь, поспешно вернулась на свое место.
Брюнет же повел себя необычно. Вместо того чтобы проследовать к стойке с журналами или к буфету с электрическим чайником и разномастными чашками или сесть за учительский компьютер и погрузиться, по своему обыкновению, в Интернет, он подошел к столу Екатерины Сергеевны и уставился на нее сверху вниз светлыми, холодными, цвета морского льда глазами.
Екатерина Сергеевна, кашлянув, робко предложила ему сесть.
– Что-нибудь случилось, Олег Павлович? – с тревогой спросила она. – Опять мои что-нибудь натворили?
Олег Павлович, оглянувшись по сторонам, пододвинул к ее столу единственное во всей учительской по-настоящему удобное кресло, расположился в нем, утвердив локти на подлокотниках и соединив кончики длинных, изящных, слегка выпачканных мелом пальцев, и лишь после этого заговорил:
– Что, Екатерина Сергеевна, ваш Соболев сдал вам сочинение?
– Да, – удивилась Екатерина Сергеевна, – сегодня был последний срок, но он успел. Я, правда, еще не читала, но…
– Не сомневаюсь, что чтение окажется весьма занимательным, – перебил ее Олег Павлович, или, как его звали в школе, Вещий Олег. – А известно ли вам, что он писал это сочинение у меня на алгебре?
Екатерина Сергеевна мгновенно вспыхнула и опустила голову.
– Он, видимо, решил, что после контрольной ему ничего не грозит, – ровным голосом продолжал Вещий Олег, – устроился себе на задней парте и решил на моем уроке позаниматься литературой.
– Я, я… я с ним обязательно поговорю! – прижав руки к груди, клятвенно пообещала Екатерина Сергеевна. – Этого больше не повторится! Ручаюсь вам! А… что у него теперь будет за четверть?
– То же, что и планировалось, – «четыре», – усмехнулся Олег Павлович. – Я не такой изверг, как тут некоторые думают.
Он замолчал, покосился на белое пятно между большим и указательным пальцем и, брезгливо поморщившись, вытер мел бумажным платком. А белый комочек, прищурившись, отправил щелчком пальца прямо в стоявшую у двери корзину для бумаг. После чего встал, кивнул Екатерине Сергеевне и удалился.
«Соколиный Глаз – с восхищением подумала Екатерина Сергеевна – Или нет, Большой Змей».
Да, точно, так его поначалу и прозвали – Большой Змей. У Олега Павловича были тогда длинные и прямые, как у индейца, черные волосы, он стягивал их на затылке в «конский хвост» и ходил на работу в замшевом пиджаке, старых джинсах и поношенных мокасинах. Длинный, тонкий, хитроумно-расчетливый, с проницательным, все подмечающим взглядом.
Змей и есть. Большой Змей Чингачгук.
Вот только, в отличие от крупного, с накачанными мускулами вождя могикан, телосложение у математика было изящное, словно у балетного танцора. И глаза Олег Павлович имел не темно-карие, а светлые, голубовато-зеленые. Да еще в обрамлении длинных черных ресниц – многие, ах, многие, не одна Екатерина Сергеевна, засматривались поначалу на эти глаза!
Когда Олег Павлович пообвыкся в школе после своей компьютерной фирмы, он коренным образом поменял имидж. Волосы остриг совсем коротко, стал носить солидные недешевые костюмы, приобрел даже некоторую вальяжность манер. Теперь уж он был не дикий индеец, а, скорее, какой-нибудь генерал-губернатор западных штатов. Теперь и прозвище ему полагалось другое.
Так он стал Вещим Олегом – за поразительное чутье. Списать на его контрольных или сотворить за его спиной какую-нибудь шалость было решительно невозможно.
Кроме того, он всегда точно знал, словно по лицам читал, кто из учеников подготовил домашнее задание, а кто нет.
Насчет модной стрижки и костюмов в школе поговаривали, что у него появилась какая-то серьезная, состоятельная женщина. Екатерина Сергеевна сплетням не верила – уж на кого-кого, а на альфонса Олег Павлович не походил совершенно. Скорее всего, он просто нашел себе хорошую подработку – репетиторство, подготовка в вузы, дипломы и курсовые для ленивых студентов… да мало ли что еще. С его-то мозгами, да не найти?!
Тут Екатерина Сергеевна не без сожаления переключила свои мысли с учителя на ученика. И что это Митьке Соболеву вздумалось, в самом деле?
Она представила себе, как Митя, розовощекий и синеглазый, точно херувим, сидит за задней партой на уроке алгебры и, сопя, высунув от усердия кончик языка, ни на что постороннее не отвлекаясь, выводит в тетрадке ровные буквы, и улыбнулась.
Однако данное Вещему Олегу обещание надо было выполнять. Екатерина Сергеевна согнала улыбку с лица, прихватила с собой журнал и, выйдя из учительской, спустилась по боковой лестнице вниз.
Она слишком хорошо знала свой 7-й «Б», чтобы идти искать своего ученика, скажем, в библиотеку. Мальчики из 7-го «Б», которых некие важные дела задерживали в школе после уроков, могли находиться в двух местах: в столовой, где они объедались после скучного обязательного обеда пирожками с повидлом и булочками с изюмом, или в холле перед спортзалом, где для удовлетворения двигательных потребностей учеников был поставлен теннисный стол.
На первом этаже Екатерина Сергеевна выбрала коридор, ведущий к спортзалу. И не ошиблась.
Остановившись перед холлом, она некоторое время наблюдала, как плотный блондин Соболев теснит тощего, вертлявого, с взлохмаченными рыжими волосами Ромашкина, а сидящие на лавочке Федоров и Кузьмин в ожидании своей очереди подбадривают товарищей воинственными возгласами.
– Привет, неразумные хазары! – громко сказала Екатерина Сергеевна, дождавшись окончания партии и выступив вперед.
Четыре пары глаз в недоумении уставились на нее. А Ромашкин, как наиболее сообразительный и к тому же имеющий пятерку по литературе, стукнул ракеткой по столу и с выражением процитировал:
– «Как ныне сбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам…»
– Ой, – тихо сказал Митя Соболев и испуганно посмотрел на Екатерину Сергеевну, – а он что, в самом деле… собирается?
Екатерина Сергеевна, подняв брови, выдержала воспитательную паузу.
– Ромашкин, у тебя в три часа зачет по биологии. У Федорова дополнительное занятие по истории, о котором он, видимо, забыл. А у тебя, Кузьмин, с оценками все в порядке, так что можешь идти домой.
Мальчишки взяли с пола свои рюкзачки и разошлись. Соболев, опустив голову и водя пальцем по столу, ждал решения своей судьбы.
– Как же так, Митя? – Екатерина Сергеевна подошла к нему и положила руку на плечо. Митька поднял на нее ярко-синие, чистые, как весеннее небо, и такие же невинные глаза.
– Так ведь, Екатерина Сергеевна, – заговорил он быстро, радуясь перемене в настроении учительницы, – вы же сами говорили – если не сдам сочинение, не поставите «четыре» за четверть! У меня же выбора не было! И потом, я не только на алгебре писал. Я и на истории писал, и на географии, и все учителя… это… отнеслись с пониманием. Один Олег Палыч…
– Если хочешь знать, – перебила его Екатерина Сергеевна, – я совершенно согласна с Олегом Павловичем. Мне бы, знаешь ли, тоже не понравилось, если б на уроке русского языка кто-нибудь стал решать задачи по математике.
– Но вы же не стали бы ставить из-за этого двойку…
Екатерина Сергеевна вздохнула.
– Я вообще не люблю ставить двойки. И вы все это прекрасно знаете. И бессовестно этим пользуетесь.
– Вот! Не стали бы! А он…
– Он тоже не поставил.
– Что?!
– Ты меня слышал. У тебя по алгебре «четыре» в четверти. Все, иди домой. Но если еще хотя бы один раз…
– Все-все-все, больше не буду! Спасибо, Екатерина Сергеевна! – Митька сверкнул белозубой улыбкой, подхватил свой синий, под цвет глаз, рюкзак и исчез.
Года через три-четыре будет тот еще сердцеед, подумала Екатерина Сергеевна, возвращаясь в учительскую. Это сейчас ему ничего, кроме компьютерных игр, скейтборда и пинг-понга, не нужно, а вот года через три…
Чудно, право: девочки в тринадцать лет уже девушки и вовсю интересуются противоположным полом, а мальчишки в этом возрасте совсем еще дети.
Хорошо им. А вот как быть, если ты интересуешься, и даже очень, а тобой – нет?
В Клуб, что ли, пойти?
Правда, она была там вчера и позавчера; но что же делать, если в предновогодние дни особенно остро чувствуется одиночество?
За углом школы Митю, как обычно, поджидала Дарья Веснушкина из 7-го «А».
– Ну что, Митенька, как дела? – по-взрослому поинтересовалась она.
Митька издал воинственный клич Дикого Сталкера и подкинул свой рюкзак в воздух.
– Все! Свобода! Без троек! Новый год и новая игровая приставка!
– Здорово! – восхитилась Веснушкина и сделала попытку чмокнуть Митьку в круглую румяную щеку, но тот увернулся.
– Ладно, Дашка, пока, я пошел…
– Митя, подожди… а может, мы это отпразднуем?
Митька вопросительно поднял светлые рыжеватые брови.
– Ну, сходим в кино или в «Сладкоежку»…
– Не, неохота, – решительно отказался Митя. Но вспомнив, что дед всегда учил его быть джентльменом, примиряюще улыбнулся и добавил: – Как-нибудь в другой раз, хорошо?
И, не дожидаясь ответа, побежал к дружелюбным, широко распахнутым школьным воротам.
Гордый и чрезвычайно довольный собой, Митя зашел к матери на работу.
– Мам, – сказал он, дождавшись, когда от аптечного окошечка отойдет последний покупатель, – мам, у меня по русскому «четыре», и по алгебре, и по геометрии!
– Ой, – всплеснула полными руками такая же светловолосая и круглолицая мама, – какой же ты молодец! Ну иди сюда, я сейчас дверь открою!
Митя с трудом протиснулся в узкий, заставленный картонными коробками из-под лекарств проход. Сияющая мама ждала его в провизорской.
Она сразу кинулась его обнимать, несмотря на то что в провизорской находились еще две женщины – заведующая аптекой и мамина сменщица.
Митя деликатно высвободился.
– Мам, я хотел спросить…
– Про подарок? – понимающе улыбнулась мама. – Будет тебе подарок, будет! А как же! Заработал!
Присутствующие женщины одобрительно закивали.
– Да? – Митя, покосившись на женщин, понизил голос: – Значит, дед уже прислал денег?
– Лучше! Он к нам приедет! На Новый год и на все каникулы!
– Ух ты, классно! – обрадовался Митька. Он любил деда и всегда радовался, когда тот приезжал из Великого Устюга, – тем более что дед часто звал их с мамой к себе в гости, а вот сам приезжал редко.
– Тогда надо купить настоящую елку… Дед же терпеть не может искусственных!
– Надо, – озабоченно кивнула мама. – Только вот он приезжает уже завтра утром, а я после работы хотела зайти в Клуб… – И она посмотрела на сына с робкой надеждой.
Митя мгновенно почувствовал себя взрослым и самостоятельным мужчиной.
– Я сам куплю елку и сам поставлю. Не беспокойся, мама.
– Вот и чудесно, – обрадовалась мама. Она полезла в сумочку за деньгами: – Купи еще, пожалуйста, хлеба, молока и… картошки.
– Хорошо, – мужественно согласился Митя.
У входа в Клуб припозднившийся разнорабочий, он же дворник, сбивал ломом лед.
Хозяйка Клуба, Лилия Бенедиктовна, с трудом удержалась, чтобы не сделать ему замечание – утром, что ли, времени не хватило? Скоро уже девочки начнут собираться, а им в ноги будет лететь острая ледяная крупа. Совсем некстати, особенно сегодня, когда она собралась поговорить с ними об увеличении членских взносов.
Лилия Бенедиктовна глубоко вдохнула морозный воздух. Потом с некоторым усилием перевернула «сосуд настроения» и представила, что этот неряха, лодырь и пьяница – ее самый лучший, любимейший друг.
Широко улыбнувшись, Лилия Бенедиктовна сделала приветственный жест белой, пухлой, унизанной драгоценными кольцами рукой.
– Иван Семенович, очень рада вас видеть! Как дела, как здоровье, как настроение?
Дворник, кряхтя, немного разогнул поясницу и снизу вверх опасливо глянул на высокую, дородную, в золоте и натуральных мехах хозяйку.
– Вашими молитвами, – отозвался он.
Хозяйка, однако, продолжала улыбаться, и дворник разогнулся полностью.
– Я вот думаю, – проникновенно продолжала Лилия, – вы работаете у меня уже полгода, и работаете очень хорошо…
Дворнику показалось, что он ослышался.
– А я ни разу не поощрила вас. Ну что же, скоро Новый год, самое время исправлять ошибки. Премия в две тысячи рублей будет кстати, как вы полагаете?
Дворник, краснолицый от природы, побагровел еще больше. Его губы в обрамлении редких усов и клочковатой бороды растянулись в дикой ухмылке.
Лилия дружелюбно кивнула ему и, держась за перила, осторожно стала подниматься на крыльцо.
– Я… это… Лилия Бенедиктовна…
– Да?
– Я щас, я все сделаю… я мигом. И песочком посыплю. А утром собью сосульки с козырька и подвезу питьевую воду…
Сработало, усмехнулась про себя Лилия Бенедиктовна и открыла своим ключом массивную стальную дверь.
Дворник за ее спиной продолжал что-то бормотать, что-то обещать и в чем-то даже клясться.
Лилия с удовольствием вдохнула теплый, пахнущий корицей и лимонником, привычный запах Клуба и вступила в уютную мягкую темноту.
Зимой двери Клуба закрывались для входа ровно в восемь вечера. После восьми бесполезно было звонить и стучать – Клуб, как муравейник в известной сказке Виталия Бианки после захода солнца, становился совершенно недоступным.
Поэтому Екатерина Сергеевна пулей вылетела из парикмахерского салона, в котором ее безбожно задержали со стрижкой, забежала в булочную, кулинарию и гастроном и без пяти восемь, тяжело дыша, поднялась по ступенькам Клуба.
Дверь ей открыла знакомая по Клубу – подруга и по совместительству мама любимого ученика, Нина Александровна Соболева.
– Еще не начинали? – едва переступив порог, спросила Екатерина Сергеевна.
– Ты хоть отдышись, – посоветовала Нина, беря у нее сумки, – восьми же еще нет. И потом, Лилия занята с какой-то новенькой.
– С новенькОЙ или с новенькИМ? – пошутила Екатерина Сергеевна.
– Как же, размечталась, – ответила ей Нина.
Они на цыпочках прошли мимо кабинета на кухню. Из-за неплотно прикрытой двери доносился звучный контральтовый голос Лилии Бенедиктовны, проводившей стандартный инструктаж.
– …наш Клуб – это не брачная контора и не служба знакомств. И не благотворительная организация. Ежемесячная уплата членского взноса обязательна и обсуждению не подлежит. Должна также предупредить вас, что нытье, жалобы на жизнь и разговоры на тему «Все мужики – сволочи» в Клубе не приветствуются…
– Не знаешь, кто сегодня? – туманно спросила Нина, когда они разобрали сумки и разложили мандарины и виноград в вазы, салат с креветками – в салатницы, а куриное филе с грибами сунули в микроволновку. Екатерина Сергеевна, однако, прекрасно ее поняла.
– Я, – ответила она.
Нина посмотрела на нее с опасливым уважением.
– Какая ты молодец! А я вот никак не рискну. Да и не знаю, о чем… Сама не понимаю, хочу я, чтобы он вернулся, или нет. Иногда мне кажется, что хочу… а иногда – да зачем мне это надо?
– Конечно, – согласилась Екатерина Сергеевна, включая электрический чайник, – зачем тебе это надо? У тебя и так двое первоклассных мужиков – отец и сын. А вот у некоторых – ни одного…
– Шутишь, да? Издеваешься?
Нина, обидевшись, кинула в Екатерину Сергеевну мандарином, но промахнулась.
Ужинали в гостиной – чинно, без лишних разговоров, под две бутылки молдавского сухого. Вино принесла новенькая – тощая белобрысая особа лет тридцати, назвавшаяся Олесей. Олеся вертела головой, беззастенчиво разглядывая гостиную и всех присутствующих, и, ссылаясь на то, что за рулем, пила одну минеральную воду. Чаще всего, понятное дело, взгляд ее останавливался на Лилии Бенедиктовне.
Даже среди голливудских красавиц или, скажем, двадцатилетних топ-моделей Лилия Бенедиктовна не смогла бы остаться незамеченной. Когда кто-нибудь из женщин задавал ей традиционный вопрос: «Есть ли у меня вообще шансы?» – Лилия отвечала: «Если уж у меня в мои пятьдесят есть все шансы, то у вас, девчонки, и подавно».
И это была отнюдь не пустая похвальба.
178 см роста и 90 кг веса Лилии Бенедиктовны были целиком наполнены ярким и сочным женским обаянием. Далеко не красавица, она была очень и очень интересна – и сливочно-белой, гладкой, почти без морщин кожей, и копной иссиня-черных, прекрасно окрашенных волос, и агатовыми, с чудными длинными ресницами глазами, и глубоким, волнующе контральтовым голосом, а главное, исходившим от нее спокойствием и уверенностью.
Слабые, нежные, женственные мужчины всю жизнь липли к ней как мухи.
Она же, в сорок лет освободившись от тягот третьего брака с таким вот изящным и бесполезным мужчиной, искавшим в жене материнской заботы и ласки, сказала себе «Довольно!» и с тех пор жила исключительно в свое удовольствие.
Детей у нее не было, и вся ее неуемная природная энергия обратилась в работу.
Специальность у Лилии Бенедиктовны была прибыльная – психотерапия.
Когда же ей становилось скучно в ее уютно обставленном кабинете частного медицинского центра, она доставала большой цветастый платок, вдевала в уши тяжелые золотые кольца, красила губы и ногти в огненно-красный цвет и превращалась в Цыганку Лилу.
У Цыганки Лилы тоже был свой кабинет, только в другом месте, в центре хиромантов и прорицателей «Всевидящее Око». В «Оке» Цыганка Лила занималась гаданием на картах, на кофейной гуще и по руке, а при случае – снимала порчу. Денег снятие порчи приносило значительно больше, чем психотерапия, не говоря уже о том, что для нее, как для натуры артистической, это занятие было гораздо интереснее.
На исходе пятого десятка Лилия Бенедиктовна начала подумывать о том, чтобы оставить официальную работу и уйти в цыганки совсем. Но вдруг, после одного события, ей стало скучно и даже противно тратить свои могучие жизненные силы только на зарабатывание денег. Ощущение власти и интеллектуального превосходства над недалекими и доверчивыми клиентами также перестало приятно щекотать нервы. Ей захотелось чего-то большего, чего-то для души.
Три года назад она не поехала, как обычно, отдыхать на Канары, а отправилась в Великий Устюг, навестить тетку.
Тетка эта была старая, частенько прихварывала и давно уже просила племянницу посетить ее. В конце июля Лилия получила письмо, в котором тетка сообщала, что совсем плоха и не надеется дожить до осени.
Лилия, почувствовав угрызение совести, тут же собралась и поехала.
На деле все оказалось не так уж и страшно.
Когда Лилия приехала и, пожалев деньги на такси, добралась пешком от вокзала до тихого и зеленого Красного переулка, оказалось, что тетки нет дома.
– А она на базар пошла, крыжовником торговать, – охотно сообщила соседка усталой и взмокшей Лилии. – Да вы не волнуйтесь, она ключ мне оставила. Вы входите, располагайтесь, отдыхайте. К обеду она вернется, она к обеду всегда возвращается!
Лилия занесла сумку в дом, умылась, переоделась и спустилась в огород. Там, с досады на обманщицу-тетку, объела с кустов весь оставшийся крыжовник.
«Если через полчаса не придет, поеду назад» – решила она.
«Если придет, то сначала пообедаю, а потом поеду».
«На вечерний поезд успею в любом случае».
Но, когда тетка явилась, волоча тяжеленную корзину с картошкой, бутылкой свежего молока и домашним копченым окороком, и выразила при виде племянницы самую искреннюю радость, Лилия не нашлась, что сказать.
Молча и покорно отправилась она на грядки за свежей зеленью и молодыми огурчиками.
– Погости у меня недельку-другую, заодно и по хозяйству поможешь, – сказала ей тетка после обеда. О своем письме она даже не упомянула, а Лилии, устроившейся на раскладушке в тени старой яблони, овеваемой легким ветерком с близкого речного обрыва, было лень спрашивать. Да и ни к чему.
Лилия прожила у тетки две недели. Она поливала огород, полола грядки, собирала урожай и по утрам ходила за молоком к теткиной приятельнице, державшей собственную корову. Она побелила теткины потолки, поклеила обои в двух маленьких тесных комнатках и, как могла, починила забор.
Она купалась в близкой, в двух шагах от дома, чистой и прохладной речке Сухони. Она гуляла по центру древнего русского города и по его историческим окраинам под названием Яиково, Дымково и Коромыслово, сторонясь спешащих в официальную резиденцию Деда Мороза туристов и выбирая тихие, поросшие лопухами переулочки.
К концу второй недели Лилия почувствовала, что такая простая жизнь, такое немудрящее, почти растительное существование имеет свою прелесть. У нее даже возникло опасение, что, поживи она здесь еще недельку-другую, ей и вовсе не захочется возвращаться назад. Так она и осядет здесь с теткой. Будет ходить на базар, трудиться на огороде, по вечерам пить чай с соседками. Сплетничать, есть бублики, смотреть по старенькому теткиному телевизору бесконечные сериалы. Возможно даже, научится вязать носки и солить огурцы.
Лилия немедленно отправилась на вокзал. На обратном пути, имея в кармане билет на завтрашний утренний поезд, она решила посетить-таки главную городскую достопримечательность.
На площади, где останавливались автобусы, следующие до резиденции Деда Мороза, ей пересекла дорогу группа туристов, спорящих со своим экскурсоводом. Заинтересованная Лилия подошла ближе, прислушалась.
– Да говорю же вам, он в отпуске! – терпеливо повторяла экскурсовод. – Он тоже имеет право на отпуск. А все, что предусмотрено программой вашей поездки, вы увидите и так – и тропу сказок, и зоопарк, и апартаменты! И сувенирный магазин сможете посетить безо всяких проблем! Ну не работает он летом, как вы не понимаете!..
– Боится растаять? – ехидно осведомился толстый, в пляжных шортиках и «гавайке» гражданин с висевшей на шее дорогой зеркальной камерой Nicon. За обе руки гражданина держались пухлые, с капризными ротиками, очень похожие на него девочки.
– А я вот детям обещал фото с Дедом Морозом!
Группа единодушно поддержала толстого гражданина.
Экскурсовод развела руками и понуро опустила голову.
Лилии стало ее жаль.
– Ничего он не боится растаять, – громко сказала она, выступив из толпы, – он просто… уехал на курорт. В Лапландию. Принять снежные ванны, отдохнуть и подлечиться. Они все летом уезжают в Лапландию – и Санта-Клаус, и Пер Ноэль, и Юлтомтен, и Йоулупукки, и… – Тут Лилия набрала в грудь побольше воздуху: – И Синтер Клаас, и Микулаши, и Одзи-Сан, и… – Лилия сделала паузу.
Туристы, разинув рты, смотрели на нее. Они явно ожидали продолжения, а Лилия, как назло, не могла больше никого вспомнить.
– И… вообще! Чем наш Дед Мороз хуже? Почему это всем можно, а нашему, русскому, родному, – нельзя?
И Лилия с вызовом глянула прямо в выпученные глазки толстяка. Толстяк испуганно оглянулся по сторонам в поисках моральной поддержки. Девочки заморгали, как куклы.
– Повторяю – почему? Я вас спрашиваю, гражданин!
Вокруг гражданина мгновенно образовалось пустое пространство.
– Да я что… я разве против, – выдавил тот наконец, – пусть отдыхает…
– Вот и хорошо, – кивнула Лилия. – Еще вопросы есть?
Вопросов не было.
Очнувшаяся экскурсовод, благодарно глянув на Лилию, плавными движениями рук стала подвигать свою группу к автобусу.
– А вы не хотите с нами? – поравнявшись с Лилией, вполголоса предложила она. – За счет фирмы, а?
– Пожалуй, нет, – вежливо отказалась Лилия, – спасибо. На что там в самом деле смотреть в отсутствие хозяина?
Экскурсовод покачала головой и нырнула в автобус следом за последним туристом.
Развеселившаяся Лилия, небрежно размахивая увесистой сумкой, в которой, кроме бумажника и дамских мелочей, были еще зонтик, фотоаппарат и бутерброды, пошла вдоль реки.
На лужайке перед веселеньким, бело-розовым, как зефир, зданием, бывшими купеческими хоромами, а ныне городским музеем, она увидела ребятишек лет десяти-двенадцати. Ребятишки не шалили, не галдели и не прыгали, как все нормальные дети на каникулах, а чинно сидели на раздвижных стульчиках перед мольбертами и рисовали акварелью дом, ярко-синее небо в белых облаках и покрытую легкой серебристой рябью реку.
У некоторых получалось очень похоже.
Между детьми неспешно прохаживался высокий худощавый старик с великолепной снежно-белой шевелюрой, в черном бархатном берете и стильной, хотя и несколько поношенной, бархатной куртке.
Иногда он склонялся над мольбертами и вполголоса делал юным художникам краткие замечания, но по большей части просто наблюдал за их работой. Детям же явно хотелось услышать его мнение; те из них, к кому он давно не подходил, ерзали на своих стульчиках и бросали на него просящие взгляды.
Но никому из них, по-видимому, и в голову не приходило вскочить со своего места или хотя бы громко позвать его.
Лилия решила подойти ближе. Делая вид, что изучает расписание музея, она переместилась из тени высоких узорчатых ворот на солнце.
Тут к воротам подкатил очередной автобус с туристами, лихо затормозил, и почти сразу из открывшейся двери полилась громкая и темпераментная итальянская речь.
Старик обернулся.
Лилия поспешно отступила в тень.
Никакой он был не старик – лет пятидесяти пяти, пятидесяти шести. От силы пятидесяти восьми.
Подтянутая, стройная, нисколько не согбенная годами фигура. Загорелое от северного солнца, с правильными чертами, улыбчивое лицо. Ярко-синие глаза.
Если б не белые волосы и брови, запросто можно было дать и сорок пять.
Самый что ни на есть правильный мужской возраст.
И взгляд синих глаз – спокойный, уверенный, твердый.
Такой не станет искать в женщине защиту, опору и материальное обеспечение. Такой сам и защитит, и обеспечит. Если, конечно, захочет.
Лилия ощутила несвойственную ей робость. Вместо того чтобы прямо подойти к интересному субъекту и познакомиться, она пристроилась к итальянским туристам и с ними проследовала к парадному входу музея.
– Скажите, – обратилась она к служительнице в синей униформе, – а кто это там, на лужайке, с детьми?
– Как, вы не знаете? – поразилась служительница. – Ах, ну да, вы же приезжая… Это он сам и есть!
– Кто?
– Ну… как кто… – заморгала служительница, – он это!
– Хорошо, – терпеливо повторила Лилия, – я вас поняла. Он – это он. А имя у него есть?
– Конечно, – облегченно выдохнула служительница, – конечно, есть. Имя есть у всех.
– Ну?
– Что – ну?
– Так как же его зовут?
– А я разве не говорила? Александр Васильевич!
– Ну, вот и славно, – ласково сказала Лилия, – видите же, совсем не трудно!
Служительница посмотрела на нее с некоторой опаской.
– И что же, этот Александр Васильевич – художник?
– Ну, в том числе и художник, – уклончиво ответила служительница и зачем-то оглянулась по сторонам.
Безошибочное профессиональное чутье подсказало Лилии, что клиентка чувствует себя некомфортно и вот-вот попытается в одностороннем порядке свернуть разговор.
– А на досуге, стало быть, обучает молодое поколение, – продолжила Лилия ровным и доброжелательным тоном, на всякий случай ухватив служительницу за рукав синего форменного жакета, – и много ли он берет за свои уроки?
Служительница оскорбилась и неожиданно сильным рывком высвободила руку.
– Вы с ума сошли?! Ничего он не берет! Никогда! Ни с кого! Все, я пошла, некогда мне тут с вами! – И нырнула в сумрачную прохладу холла.
Лилия, лелеявшая надежду, что служительница в конце концов познакомит ее с синеглазым Александром Васильевичем, была несколько обескуражена.
Между тем находиться дальше на крыльце было бессмысленно и даже небезопасно. За стеклянными дверьми нарисовалось несколько встревоженных женских лиц, и по шевелению их губ Лилия догадалась, что ими всерьез обсуждается идея вызвать милицию.
Надо было или брать билет и идти в музей, или немедленно ретироваться. Лилия предпочла сделать последнее и направилась к лужайке.
За время ее разговора с нервной служительницей в природе успели произойти изменения.
На солнце наползла небольшая, но тяжелая, со свинцовой опушкой туча. Из-за реки громыхнуло. Первый сильный порыв ветра пригнул росшие вдоль ограды кусты сирени и растрепал забытую кем-то папку для эскизов.
Лилия огляделась и заметила, что лужайка была пуста и пуста была набережная. Всех прохожих точно ветром сдуло. Лилия тоже поспешила укрыться от надвигающегося дождя, а когда, задыхаясь и прижимая руку к ошалевшему от непривычной нагрузки сердцу, добежала до крыльца музея, за ее спиной не было уже ничего, кроме сплошной стены дождя.
К радостному удивлению тетки, Лилия не уехала на следующий день. Тетка сразу же завела разговор о том, что вот, неплохо было бы вскопать еще пару грядок и починить обветшавшую тепличку – она, тетка, как раз вчера видела в хозяйственном магазине прочную и недорогую полиэтиленовую пленку. Но племянница разочаровала ее. Вместо того чтобы браться за лопату или за ремонт, Лилия три дня подряд с самого раннего утра уходила куда-то и возвращалась лишь на закате солнца, голодная, хмурая и недовольная.
А вернувшись, приставала к тетке со странными вопросами: есть ли в городе художники, да сколько, да как зовут? Тетка, никогда не интересовавшаяся художниками, причину Лилечкиного беспокойства поняла, в общем-то, правильно.
– Замуж тебе надо, вот что, – заявила она племяннице на исходе третьего дня, когда та, возвратившись с очередных бесплодных поисков, жадно хлебала гречневую кашу с молоком. – Ты женщина еще молодая, видная, самостоятельная… Только зачем тебе художники? Ну их совсем, ненадежные они люди… А вот у меня сосед есть, полковник, военный, между прочим, пенсионер, солидный такой мужчина!
От соседа-полковника Лилия решительно отказалась.
– Зря ты это, – укоризненно заметила тетка, – уж такой мужчина солидный… и дом у него есть, и участок, двенадцать, между прочим, соток, и машину новую недавно купил… А человек он какой хороший, Александр-то Васильевич…
– Александр Васильевич? А как он выглядит? – внезапно заинтересовалась Лилия.
– Как выглядит, как выглядит, – забормотала в смущении тетка, – обыкновенно выглядит. Мужчина и мужчина… С лица-то воды не пить! Да вот он, кстати, подъехал! Иди, Лилька, посмотри на него в окно!
Несколько минут спустя Лилия, все еще корчась от неудержимого смеха, собирала в своей комнате дорожную сумку.
– Это я над собой смеюсь, – объяснила она надувшей губы тетке, – дура я, тетечка, как есть дура! Вы на меня не обижайтесь! Поеду я. Прямо сейчас. Как раз на ночной поезд успею.
Как всякий настоящий психотерапевт, Лилия Бенедиктовна была человеком в высшей степени здраво– и трезвомыслящим. Вернувшись в город, в привычную среду, к привычной работе, она решительно отставила в сторону всякие там романтические мечтания. Попыталась даже убедить себя, что никакого Александра Васильевича, художника, седовласого и синеглазого красавца, и не было вовсе, а это Великий Устюг своей древней сказочной атмосферой навеял ей некие видения.
И все же что-то мешало ей двигаться дальше по накатанным рельсам. Появилось какое-то недовольство собой, своим образом жизни, какие-то совершенно несвойственные ранее сомнения.
Появилось смутное желание сделать что-нибудь не для заработка, карьеры или престижа, а просто так. Для удовольствия. Причем не только для своего собственного.
И тогда на свет появился Клуб. Именно так – Клуб.
Когда Лилия говорила клиенткам, что Клуб не приносит ей никаких денег, это была сущая правда. Членских взносов едва хватало на арендную плату, текущие расходы на содержание Клуба и зарплату двум наемным работникам – дворнику и секретарше. Секретарша по совместительству еще вытирала пыль, пылесосила ковры и поливала цветы.
Клуб не приносил никаких материальных доходов, и тем не менее Лилия проводила там все больше и больше времени. Иногда даже в ущерб основной трудовой деятельности.
Записаться на прием к психотерапевту Лилии Бенедиктовне Гессер стало значительно труднее, чем раньше. А Цыганка Лила и вовсе перестала появляться в своем кабинете на первом этаже «Всевидящего Ока».
А все потому, что Лилии надоело.
Стало скучно и неинтересно.
Иное дело – Клуб. Клуб Одиноких Сердец, как назвала его одна из первых клиенток, тихая и невзрачная учительница русского языка и литературы. Лилия против названия не возражала – все же литераторше виднее, – но в глубине души надеялась, что вскоре Клуб будет называться по-другому. Клуб Исполнения Женских Желаний… ну или что-нибудь в этом роде.
– Я, – повторила Екатерина Сергеевна дрожащим от волнения, но решительным голосом. – Сегодня это буду я. Я точно знаю, чего хочу, и готова произнести свое желание вслух.
Все молчали, уткнувшись взглядом в тарелки с недоеденным десертом. Одна только новенькая Олеся, завозившись и уронив салфетку, впилась в Екатерину Сергеевну острым взглядом.
– Это очень важно – правильно и четко сформулировать свое желание, – покосившись на новенькую, заметила Лилия Бенедиктовна, – чтобы не получилось так, как с тем негром!
Женщины задвигались, заулыбались. Напряжение за столом несколько спало. Новенькая, разумеется, спросила:
– А как получилось с тем негром?
– А так. Шел однажды негр по пустыне. День шел, два шел, три шел. Жара, разумеется, страшная, воды нет, а пить хочется. Очень хочется. И чем дальше, тем больше.
И увидел негр торчащую из песка бутылку. Схватил он ее, пробку зубами вытащил – а оттуда вместо жидкости повалил густой дым. Джинн там был, в этой бутылке.
Ну, джинн ему и говорит: «За то, что ты меня спас, исполню три любых твоих желания».
А негр ему – хочу, мол, чтобы было много воды! И много женщин! Да, и еще хочу стать белым!
«Ну, как знаешь», – пожал плечами джинн.
И сделал его белым унитазом в женском туалете.
Новенькая прыснула в ладошку.
– Хороший анекдот, – одобрила она.
Лилия сдержанно поклонилась в ее сторону.
– Ну а в жизни… в жизни как бывает?
– В жизни бывает так, – вмешалась Нина Соболева, которую настырная новенькая начала уже раздражать. – Вот была у нас тут до тебя некая Настя. Хочу, говорит однажды, встретить настоящего мужчину. И чтоб были у нас с ним отношения.
– И? – подавшись вперед, с жадным любопытством спросила Олеся.
– И пришел к ней через три дня сантехник из ЖЭКа, по вызову, кран чинить. Кран-то он починил, да после этого стал к ней приставать. Еле отбилась.
– Фу, – наморщила носик Олеся, – гадость какая… сантехник… еще и пьяный, небось!
– Зато настоящий мужчина, – пожала плечами Лилия Бенедиктовна, – у сантехников, как правило, с этим проблем не бывает…
– Вот-вот, – поддержала ее Нина. – Настя же не говорила – сантехников не предлагать!
– А у кого-нибудь было… ну, наоборот, – не унималась Олеся, – ну, чтобы все правильно получилось?
– У меня было, – отозвалась молчавшая до этого Лиза Мышкина, работавшая старшей медсестрой в районной больнице.
– Месяц назад я присмотрела себе пальто из шерсти перуанской ламы, за 20 тысяч. А это, если хочешь знать, почти две моих зарплаты. Так что шансов купить его не было никаких. А пальто мне очень хотелось. Ну очень-очень хотелось. Никогда мне так не хотелось ни одну вещь, как это пальто. Я и сказала об этом в Клубе, и все девочки меня поддержали…
И вот, представь себе, не прошло и недели, как мне на работе дали премию. Потом в магазине объявили двадцатипроцентную скидку. Ну и кое-что у меня было накоплено… Так что денег на пальто хватило в точности до рубля!
– А… – снова открыла рот новенькая.
– И еще одно – желать надо реальных вещей, – наставительно произнесла Лилия Бенедиктовна. – Тогда желание вполне может сбыться. Можно, конечно, желать выйти замуж за Брэда Питта, но…
– Едва ли это получится, – подхватила Нина, на пухлых щеках которой заиграли смешливые ямочки, – тем более что он уже женат на Анджелине Джоли…
– Так что, Катя, вперед! Огласи нам свое реальное и исполнимое желание!
– Давай, Катя! Не волнуйся, здесь все свои!
– Да! И мы все хотим, чтобы твое желание сбылось!
– Мы все тебя поддержим!
Екатерина Сергеевна глубоко вздохнула, стиснула тонкими пальцами бокал с остатками вина и, глядя прямо перед собой потемневшими, сузившимися глазами, сухо и четко произнесла:
– Я хочу встретить этот Новый год с Олегом Павловичем Строгановым. Олег Павлович работает у нас в школе учителем математики, – поспешно, во избежание возможных совпадений, уточнила она.
– Брюнет, 34 года, не женат, рост 185 см, глаза… глаза такие… то ли голубые, то ли зеленые, как аквамарин…
Ирочка и Маришка, самые младшие члены Клуба, громко и завистливо вздохнули.
– И я хочу, чтобы это произошло наяву, а не во сне. И чтобы эта встреча Нового года была приятной для нас обоих, – подумав, добавила Екатерина Сергеевна.
В комнате наступила глубокая тишина. Все сидевшие за столом попритихли. Нина, вздохнув, подперев кулачком пухлую румяную щеку, смотрела в пространство прямо перед собой – может, вспоминала Митькиного отца, давно и бесповоротно исчезнувшего из ее жизни, а может, мечтала о ком-то другом.
Лиза Мышкина, опустив ресницы, водила пальцем по белой накрахмаленной скатерти. Ее усталое от частых ночных дежурств, сдержанное, несколько даже суровое лицо было сейчас мягким, задумчивым и печальным.
Ирочка и Маришка, крашеные блондинки в кудряшках, в ярко-розовых мохеровых кофточках, похожие друг на друга, как родные сестры, с жадным любопытством смотрели на Екатерину Сергеевну.
Новенькая Олеся, судя по нахмуренному лбу, напряженно размышляла обо всем услышанном.
Лилия Бенедиктовна, переплетя пальцы, обвела всех взглядом и сказала:
– Н-да, задача. Математик… А впрочем, в новогодние дни все возможно…
– Почему именно в новогодние? – тут же спросила Олеся.
Лилия Бенедиктовна только улыбнулась. Нина, покосившись на настырную Олесю, ответила за нее.
– Говорят, под Новый год, – насмешливо пропела она, – что ни пожелается – все всегда произойдет, все всегда сбывается…
– Могут даже у ребят сбыться все желания, – подхватила Екатерина Сергеевна, – нужно только, говорят, приложить старание…
– Не лениться, не зевать, – вздохнула Лиза Мышкина, – и иметь терпение…
– И ученье не считать за свое мучение, – закончила Лилия Бенедиктовна.
– Ну что, Катя, ты готова «приложить старание»?
– Да. Только я не знаю как.
– Гм… у кого-нибудь есть конкретные предложения?
Предложения были. По мнению Лилии Бенедиктовны, их было даже слишком много. Ничто так не способно оживить и подстегнуть женскую фантазию, как возможность дать совет в трудном, но благородном деле привлечения мужского внимания.
– Так, – резюмировала Лилия после того, как поступило предложение Екатерине Сергеевне коренным образом поменять имидж – постричься, перекраситься в блондинку и явиться в школу в мини-юбке, в чулках в сеточку и в сапогах на шпильках, – пока, я думаю, достаточно. Дайте Кате прийти в себя, все обдумать и во всем разобраться. У меня же, Катя, есть к тебе только один вопрос. Он может оказаться важным, а может и нет. Все же постарайся на него ответить.
– Да? – робко взглянула на нее Екатерина Сергеевна.
– Он чем-нибудь интересуется? Я имею в виду, чем-нибудь особенным, нестандартным? Кроме обычных мужских занятий, типа пива с приятелями и футбола по телевизору?
– Про пиво и футбол я ничего не знаю, – пожала плечами Екатерина Сергеевна, – он, кажется, пиво вообще не пьет. Вроде бы ходит в бассейн…
– В бассейн – это хорошо, – одобрила Нина. – А у тебя есть красивый открытый купальник?
– Вспомнила! – воскликнула, перебив ее, Екатерина Сергеевна. – Вспомнила! Он как-то проговорился, что хочет доказать теорему Ферма!
– Теорему Ферма? – переспросила Лилия Бенедиктовна и обвела глазами девушек.
Все девушки, и даже новенькая Олеся, ответили ей безмятежно-уверенными взглядами.
– Гм… ну ладно, пусть будет теорема Ферма, – милостиво согласилась Лилия Бенедиктовна. – Какая-никакая, а зацепка. Над этим стоит подумать.
Двадцать восьмое декабря закончилось. Бесшумный и мягкий день, с нежным морозцем, окутанный легкой вьюгой, которая, впрочем, улеглась почти сразу после полуночи, завершился без происшествий.
На низком небе засияли яркие звезды, освещая припорошенные снегом улицы города. Припозднившиеся горожане с удовольствием оставляли на выметенных тротуарах цепочки своих следов.
Митя Соболев, сонно моргая, сидел у окна и ждал маму.
Ресницы у него были, как и брови, светло-золотистые, мамины. А глаза дедовы – синие, с пронзительно-ярким блеском, какой бывает на нашем северном небе в разгар весны.
Возможно, и даже наверное, что в Митькиной наружности было что-то и от отца. Но вот отца-то Митя не видел ни разу за всю свою тринадцатилетнюю жизнь.
Митя был уже большой мальчик и давно перестал приставать к матери с расспросами об отце. Он даже не спрашивал, отчего это и у него, и у мамы, и у деда, маминого отца, одинаковые фамилии. Версия летчика-испытателя, погибшего где-то за Полярным кругом еще до Митькиного рождения, была ничуть не хуже любой другой – например, той, по которой младенцев находят в капусте.
Митя по поводу отца особенно не переживал. Он вообще никогда и ни по какому поводу не переживал – характер у него был легкий. Кроме того, у него был дед.
Дед у Митьки был замечательный. Такой дед стоил десятка отцов. Несмотря даже на то, что жил он в другом городе и Митька виделся с ним всего три-четыре раза в год.
Митька перевел взгляд с темного окна на ярко освещенную, украшенную мишурой пушистую елочку и счастливо улыбнулся. Дед будет встречать с ними Новый год! Это будет лучший Новый год в жизни! Ну, или один из самых лучших.
И дело не только в новогодних подарках, хотя подарки Митя получал каждый раз самые лучшие и самые правильные – дед был щедр и к тому же обладал редкой способностью угадывать заветные мальчишечьи желания.
Дело еще и в том, что Митькин дед был… ну, скажем, не совсем обычным человеком. Митя при всем желании не смог бы объяснить, в чем именно заключается дедова необычность. Он просто чувствовал ее, как чувствуется присутствие солнца даже за самыми плотными, тяжелыми тучами. Или, скажем, близкий приход зимы – еще ничего нет, ни одной снежинки не легло на усталую землю, а в воздухе уже носится запах, некое предвкушение грядущего белого празднества.
Митя очень любил зиму. И особенно Новый год.
Не один Митя засиделся допоздна в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое декабря. Кроме его мамы, которая в это время спешила домой, к сыну, в городе не спали еще по меньшей мере три человека.
Во-первых, не спала Лилия Бенедиктовна, вернувшаяся из Клуба домой и сразу же подсевшая к компьютеру. Задача была не так чтобы очень сложной, но интересной, и Лилия рассчитывала найти в Интернете кое-какую полезную информацию.
Конечно, с пальто для Лизы Мышкиной все было проще – главврач больницы, где работала Лиза, была старинной знакомой и коллегой Лилии Бенедиктовны.
Лилии ничего не стоило заронить в сознании главврача мысль о денежном поощрении некоторых сотрудников. Ей легко удалось также добиться, чтобы главврач посчитала эту мысль своей собственной.
Для профессионала это была вообще не задача, а так, легкое упражнение на сон грядущий.
А вот как быть с поклонником теоремы Ферма… Ну что же, для начала надо выяснить, что это, собственно говоря, за теорема.
Во-вторых, не спала молодая, успешная и вполне даже привлекательная женщина по имени Полина, потому что утром ей надо было лететь в Инсбрук, а она никак не могла найти свои новые и очень дорогие горнолыжные очки. Ну, и еще потому, что Олег Павлович Строганов, которого Полина считала своим мужчиной, отказался отправиться с ней в Альпы под смехотворным предлогом, что у него полугодовой педсовет и дополнительные занятия с отстающими учениками.
Полина совершенно не могла понять, как можно было променять встречу Нового года на престижнейшем горнолыжном курорте на какую-то школьную тягомотину!
Заподозрив, что у Олега нет на поездку средств, она, как могла тактично, предложила деньги, но Олег отказался, коротко и недвусмысленно.
Предположив, что у него появилась другая женщина, Полина попыталась было устроить ему сцену. Но он лишь презрительно фыркнул в ответ. Ни оправданий, ни объяснений она так и не услышала.
Оттого Полина и не могла уснуть в эту ночь. Она то хваталась за мобильный телефон, то снова принималась искать очки.
В-третьих, не спал и сам Олег Павлович, Вещий Олег и Большой Змей. Не спал, хотя никакие переживания его не тревожили и никто не смог бы его побеспокоить в это время суток. Мобильный телефон был предусмотрительно выключен, а домашнего в его однокомнатной квартире не было вовсе.
Ему просто не спалось. Безо всякой видимой причины. Такое случалось с ним редко. Но уж если случалось, то он не тратил время и силы на попытки преодолеть это состояние, не пил снотворного и не уходил гулять, а, наоборот, варил себе кофейник крепчайшего кофе и садился работать.
Работа была двух видов: легкая, но противная – для заработка, и трудная, но увлекательная – для души. И для славы, о которой в глубине этой самой души Олег Павлович очень даже мечтал и надеялся.
Легкая, как верно догадалась Екатерина Сергеевна, состояла в написании контрольных, курсовых и дипломных работ для ленивых студентов, а также в репетиторстве для школьников. Легкая работа, в дополнение к скромной учительской зарплате, приносила Олегу Павловичу от двадцати до сорока тысяч в месяц и позволяла вести достаточно свободный образ жизни.
В частности, встречаться с такой женщиной, как Полина.
До знакомства с Полиной Олег Павлович мало заботился об окружающих его бытовых мелочах и о собственном внешнем виде.
Кроме того, в компьютерной фирме, где он подвизался в качестве программиста, а затем и постановщика задач, проношенные до дыр джинсы, мятые рубашки и немытые волосы до плеч были практически дресс-кодом. Этакой профессиональной маркой людей, для которых мир по эту сторону монитора – не более чем иллюзия.
Возможно, такая точка зрения была одной из причин, по которой фирма в конце концов разорилась.
Благодаря стечению обстоятельств Олег Павлович стал учителем математики и информатики в обычной, хотя и очень хорошей, средней школе.
Трудно представить себе место более реальное, чем обычная средняя общеобразовательная школа.
Особенно для мужчины.
Особенно для молодого, интересного и неженатого мужчины.
Школа не оставляла решительно никакой возможности считать внешний мир лишь отражением чьего-то сознания. Коллеги-женщины, мигом подмечающие нечищеную обувь, оторванную пуговицу и измятый носовой платок, шепотки и хихиканье старшеклассниц, шпаргалки, свободно перемещающиеся под партами на контрольной в восьмом классе, и кнопка, положенная на сиденье учительского стула в пятом, – все это заставляло держать ухо востро.
Кроме школы, была еще Полина, которой тоже нужно было соответствовать. Постепенно Олег Павлович привык, втянулся и уже не представлял себе, как это раньше он мог выйти из дому в несвежей сорочке, без галстука и без холодно-сдержанного, но неотразимо привлекательного для женщин аромата туалетной воды «Hugo Boss».
Но, отдав необходимую дань внешнему миру и собственным внешним потребностям, он неизменно возвращался к тому единственному, что имело для него интерес, что составляло смысл и значение, – к Великой теореме Ферма. К теореме, над доказательством которой вот уже триста лет безуспешно бились величайшие умы человечества.
Кроме самого Ферма, доказательство теоремы искали такие титаны, как Рене Декарт и Леонард Эйлер.
В начале XX века известный немецкий промышленник Пауль Вольфскель, решивший, по причине общей разочарованности, покончить жизнь самоубийством, неожиданно для себя увлекся теоремой Ферма – причем до такой степени, что изменил свое решение.
Он дожил до глубокой старости. И, хотя с доказательством ему не повезло так же, как и другим, умер большим оптимистом. Он даже основал призовой фонд в 100 тысяч германских марок, которые бы достались тому, кто найдет доказательство теоремы.
В 1994 году весь научный мир облетела сенсация – Эндрю Джон Уайлс, профессор математики из Принстона, опубликовал в журнале доказательство Великой теоремы – аж на ста страницах! Причем использовал современный аппарат высшей математики, о котором Декарт и Эйлер могли только мечтать.
Ненаучный мир откликнулся на великое событие мюзиклом Розенблюма «Последнее танго Ферма», романом Артура Кларка «Последняя теорема» и очередной серией мультфильма про Гомера Симпсона.
Сэр Эндрю на церемонии вручения ему ордена Британской империи заявил: «Теперь наконец-то мой ум спокоен».
Олег Павлович Строганов впал в депрессию.
Но ненадолго.
Внимательно изучив все сто журнальных страниц, он обнаружил две вещи, о которых в порыве всеобщего энтузиазма то ли забыли, то ли предпочли не упоминать.
Во-первых, доказательство Уайлса работало только для эллиптических кривых над рациональными числами. Во-вторых, оно было слишком громоздким.
Непременно должен существовать другой путь, сказал себе Олег Павлович.
Другое доказательство. Более общее, элегантное и лаконичное.
Иначе и быть не может. Иначе все было бы слишком… несправедливо.
«А если попробовать зайти с другой стороны, – размышлял Олег Павлович, бреясь утром перед зеркалом в ванной. – С другой стороны…
Надо поменять перегоревшую лампочку. Прочистить сток в раковине. Купить новые лезвия. И, да, попробовать метод Таниямы-Симуры.
Черт, была же еще какая-то мысль! Про другую сторону. Совсем про другую. А кто по другую сторону от меня? Ну правильно, ученики. Дети.
Почему бы и нет, – думал Олег Павлович по дороге в школу. – Я, конечно, не верю во все эти психологические штучки, но иногда это действительно работает.
Объясняешь им какую-нибудь тему, объясняешь, объясняешь… пока сам, наконец, не поймешь.
Это называется «проговаривание». Проговаривание проблемы вслух. Можно, конечно, говорить вслух с самим собой, но вероятность услышать в ответ полную чушь, которая, как ни странно, может навести на нужную мысль, в этом случае равна нулю…»
– Для любого натурального числа n > 2 уравнение an + bn = cn не имеет решений…
– А чего тут сложного-то? – искренне удивился твердый хорошист Кузьмин. – Та же теорема Пифагора, только наоборот… И не с квадратами, а с кубами… ну, или там, с четвертыми или пятыми степенями!
Класс дружно поддержал Кузьмина.
Олег Павлович молчал, загадочно улыбаясь краешками тонких губ, как настоящий Чингачгук.
– И вообще, мне кажется, Ферма был не прав, – брякнул Митя Соболев, который изо всех сил старался произвести на Олега Павловича хорошее впечатление, – такие числа наверняка есть. Ну… они просто должны быть, правда? Для n = 2 они же есть!
– Точняк, – уверенно заявил Кузьмин. – Должны быть. Так что теорему Ферма проще не доказать, а наоборот… опрова… опрово…
– Опровергнуть, – мягко подсказал Олег Павлович.
– Ну да, вот я и говорю! А что будет тому, кто это… опровергнет?
– Ну, Нобелевскую премию по математике, к сожалению, не дают, – вкрадчиво отозвался Олег Павлович, – но можно получить Золотую медаль Филдса и сто тысяч евро. А от меня лично – пятерку за год по алгебре.
– Ух ты! Пятерку за год! По алгебре! Обещаете?!
Екатерина Сергеевна последовала советам подруг по Клубу, но, разумеется, не полностью, а частично. Вместо светлых волос, чулок в сеточку и мини-юбки она пришла в школу в новых духах.
Их тонкий, нежный, напоминающий японские ирисы аромат был едва заметен среди волн бодрого, энергичного и напористого учительского запаха. И все же кое-кто почувствовал его и проводил Екатерину Сергеевну озадаченным взглядом.
К сожалению, Олег Павлович ничего не заметил. Ни на большой перемене, когда Екатерина Сергеевна зашла в кабинет математики, чтобы окончательно выяснить оценки 7-го «Б» за вторую четверть, ни после, на педсовете, где она специально села поближе к нему – не рядом, разумеется, за одну парту, а по соседству, через проход.
Олег Павлович вообще никого и ничего на педсовете не замечал. Перед ним на столе лежал одинокий лист бумаги, испещренный непонятными символами, и остро оточенный карандаш. Время от времени Олег Павлович принимался крутить карандаш тонкими длинными пальцами. На бледное чело математика под черными индейскими волосами набегала задумчивая складка. Аквамариновые глаза лучились фанатическим блеском.
Вот оно, с благоговением думала Екатерина Сергеевна. Вот он, путь к его сердцу! Какая жалость, что она ничего, ровнешенько ничего не смыслит в высшей математике!
От горестных размышлений Екатерину Сергеевну отвлек завибрировавший в кармане мобильный телефон. Екатерина Сергеевна выскользнула из-за парты, пробормотала извинения и на цыпочках побежала в коридор.
– У меня для тебя кое-что есть, – услыхала она в трубке голос Лилии Бенедиктовны, – приходи в Клуб. Прямо сейчас.
Екатерина Сергеевна колебалась ровно полминуты.
Раз Лилия сказала – прямо сейчас, – значит, надо идти.
От школы до Клуба пешком идти пятнадцать минут, а если очень постараться, то и все десять. Десять минут туда, пять минут там, десять обратно. Через полчаса она вернется и, как ни в чем не бывало, займет свое место. К тому времени директор кончит свое выступление насчет модернизации образования, но его место за кафедрой займет председатель профсоюза.
А это, думала Екатерина Сергеевна, сбегая по лестнице к боковому выходу и на ходу застегивая крючки старенького кроличьего жакетика, еще минут на двадцать, не меньше… Так что можно особенно не спешить.
Но все же она спешила и из-за спешки едва не растянулась на заново обледеневшем крыльце Клуба (дворник в это время отмечал с коллегами получение премии).
– Вот тебе два билета на мюзикл «Последнее танго Ферма», – сразу же обрадовала ее Лилия Бенедиктовна, – сегодня, в семь часов вечера, в бывшем ДК металлургов – знаешь, где это? Только один спектакль, в честь десятилетия со дня доказательства теоремы.
– Ух ты! – восхитилась Екатерина Сергеевна. – Но как вы…
– Все тебе расскажи, – загадочно улыбнулась владелица Клуба.
На самом деле Лилия, блуждая в Интернете, случайно, по побочной ссылке попала на театральную афишу. Тут же, на сайте, заказала билеты, которые и были доставлены курьером полчаса назад.
Но клиентке об этом знать не следовало. Пусть думает, что у Лилии такие магические способности.
Порозовевшая Екатерина Сергеевна полезла в сумочку за деньгами.
И тут до нее дошла вторая половина информации.
– Как – уже доказали? А зачем же тогда Олег…
– Ну, не все приняли доказательство Уайлса, – блеснула свежеприобретенными знаниями Лилия Бенедиктовна, – некоторые считают его неполным, нелаконичным и неизящным…
Екатерина Сергеевна с мольбой посмотрела на Лилию.
– Лилия Бенедиктовна, а не могли бы вы… ну, в двух словах объяснить мне, в чем суть этой теоремы?
– Ну, мать, это уж ты сама, – решительно возразила Лилия Бенедиктовна, – ты же все-таки учительница, хотя и литературы! В энциклопедию загляни… или в Википедию, – добавила она для очистки совести. – Все, иди. Сегодня мне некогда, но завтра после трех можешь позвонить или прийти. Заодно расскажешь, как все прошло.
Екатерина Сергеевна поспешно убрала билеты и встала.
– Ах, Лилия Бенедиктовна, голубушка, если бы вы знали!..
– Да знаю я, знаю. – И царственным жестом белой руки в опалах и бриллиантах Лилия отпустила Екатерину Сергеевну.
Когда та вернулась в школу и тихонечко проскользнула через дверь лаборантской на свое место за предпоследней партой, педсовет был еще в самом разгаре.
Профсоюзного деятеля сменила бодрая, отдохнувшая на недельном больничном завуч. Шел традиционный «разбор полетов» по поводу выставленных за четверть двоек.
«Школе нашего уровня, – внушала провинившимся учителям завуч, – не пристало иметь неуспевающих учеников. Двойка ученика – это всегда ваша недоработка, уважаемые коллеги. Необходимо принять меры, чтобы в третьей четверти ситуация изменилась к лучшему».
Провинившиеся учителя, чтобы не смотреть на завуча, мрачно изучали висевшую у нее над головой таблицу Менделеева (педсовет проходил в кабинете химии).
Остальные педагоги занимались кто чем – проверяли тетради, заполняли журналы, шушукались и потихоньку вязали под партами носки для внуков.
Олег Павлович по-прежнему сидел за партой в гордом одиночестве, и по-прежнему перед ним лежали лист бумаги и карандаш. Только символов на бумаге прибавилось.
Еще немного усилий, и можно будет перевернуть лист на другую сторону, подумала Екатерина Сергеевна.
Очень тихо и осторожно она достала из сумочки один билет и кончиком пальца пододвинула его к краю парты. Глянцевый билет, с крупно напечатанным золотой краской словом «Ферма», поколебавшись мгновение, мягко спланировал вниз. Описав изящную дугу, он опустился как раз у серого замшевого ботинка.
– Олег Павлович, – тихо позвала Екатерина Сергеевна, – не могли бы вы…
Олег Павлович, в глазах которого плыли и изгибались эллиптические кривые, посмотрел на Екатерину Сергеевну рассеянным взглядом. Потом повернул голову и посмотрел вниз. Нагнулся, поднял билет, и тут (о, вот он, момент истины! Вот оно, начало нашего совместного будущего!), вместо того, чтобы отдать его Екатерине Сергеевне, впился глазами в магическое золотое слово.
К счастью, педсовет уже шел к завершению. Через каких-нибудь пятнадцать минут задавания вопросов, общего учительского гвалта и выяснения отношений народ принялся с грохотом ставить стулья на парты.
– Разрешите, я вам помогу, – обратился Вещий Олег к Екатерине Сергеевне.
Та, разумеется, не отказалась.
За более чем двухчасовой педсовет педагоги так устали и так спешили покинуть кабинет, что на них никто не обратил внимания. И никто (даже учительница химии, скрывшаяся в своей лаборантской) не заметил, что Олег Павлович и Екатерина Сергеевна остались в кабинете одни.
Олег Павлович все еще держал в руках билет.
– Никогда бы не подумал, что вы интересуетесь теоремой Ферма…
– Очень! – с жаром заверила его Екатерина Сергеевна. – Очень интересуюсь! Настолько, что сегодня, в десятую годовщину доказательства Уайлса, решила сходить с подругой на этот мюзикл. А подруга, представляете, только что позвонила и сказала, что не сможет!
Олег Павлович сдвинул красивые черные брови.
– То есть, получается, этот билет у вас лишний?
– Получается, так, – скромно потупилась Екатерина Сергеевна.
– Я вообще-то не любитель мюзиклов, – сообщил Олег, когда они вошли в ярко освещенное и по-новогоднему украшенное здание ДК металлургов. – Мне с детства медведь на ухо наступил. – Он отряхнул снег со своего длинного черного пальто, в котором со спины походил на Киану Ривза из «Матрицы», и помог снять пальто Екатерине Сергеевне.
– Надо же, – искренне удивилась та, – а я думала, что все математики немного музыканты… в душе…
– Интересная мысль, – одобрительно отозвался Олег. – В душе – да. Поэтому я здесь.
Екатерина Сергеевна, стоя перед большим зеркалом рядом с гардеробом, застенчиво глянула на отражение математика. Хорош, ничего не скажешь, хорош! Высокий, тонкий, изящный… хоть спереди и не походит на Киану Ривза, а все равно хорош! Если б не слишком умное выражение лица, был бы вообще красавец.
Но и она сегодня выглядела недурно – два часа между педсоветом и встречей с Олегом у метро «Горьковская» были потрачены не зря.
Волосы почти не примялись меховой шапкой. Французская тушь на ресницах не осыпалась и не растеклась от налипших снежинок.
На щеках – нежный румянец, на губах – грамотно подобранный оттенок вишневой помады. Любимое темно-зеленое, под цвет глаз, платье выгодно облегает фигуру, подчеркивая то, что следует подчеркнуть, и маскируя то, чему лучше остаться незамеченным.
– Я очень рассчитываю на сегодняшний вечер, – доверительно сообщил Олег, когда они поднялись по лестнице к холлу.
Екатерина Сергеевна вздохнула; сердце ее радостно затрепетало.
«Ну и что с того, что я на три года старше, – вдруг пронеслась в голове шальная и, конечно же, преждевременная мысль. – Какое это имеет значение? Я еще и родить могу!»
Но Вещий Олег тут же разрушил очарование.
– Я застрял на одном месте и никак не могу двинуться дальше. В таком случае любая мелочь, любой пустяк могут послужить… А уж музыкальная вещь с таким названием… Вы понимаете?
Екатерина Сергеевна уныло кивнула.
Они вошли в зрительный зал.
– Поэтому я здесь, – повторил Олег, уверенно ведя свою даму к шестому ряду партера.
– Но что привело сюда вас, литератора и вообще гуманитария?
Екатерина Сергеевна запаниковала. Сказать, что в свободное время она так же, как и он, мучается над альтернативным доказательством? Ага, а если он заведет с ней разговор, так сказать, по существу?
Делая вид, что не слышит вопроса, она оглянулась по сторонам.
– Ой! – радостно воскликнула она, – смотрите! Там, на другом конце ряда, Нина Соболева с отцом! Ну, Нина, мама моего Мити Соболева!
Никогда еще Екатерина Сергеевна не была так рада видеть Нину.
Олег, не догадываясь о причинах подобного восторга, нехотя оглянулся.
– Ой, – радостно воскликнула Нина, – ой, папа, смотри! Там, на другом конце ряда, – Катя со своим Олегом! Ну, Катя, Екатерина Сергеевна, Митькина классная руководительница! Я тебе про нее рассказывала!
Александр Васильевич Соболев, не догадываясь о причинах подобного восторга, повернул в ту сторону свою увенчанную роскошной серебристой шевелюрой голову.
– Где-то я уже видел этого молодого человека, – задумчиво произнес он.
– Какая же Лилия молодец! – продолжала восхищаться Нина. – Только вчера Катя сказала в Клубе, что хочет сойтись с математиком, а он весь из себя такой неприступный… и вот вам, пожалуйста! Сегодня они вдвоем пришли на мюзикл!..
– Уже третий звонок, – мягко прервал ее Александр Васильевич, – в антракте, если хочешь, подойдем к ним. А кто такая Лилия?
Но тут в зале погас свет, и Нина не успела ответить.
– Знакомое лицо, – сказал Олег, – где-то я уже видел этого почтенного старца.
– Да? – удивилась Екатерина Сергеевна. – Он живет в Великом Устюге и в Питер приезжает редко. Вы, наверное, ошиблись.
– Может, и ошибся, – согласился Олег. – Хотя у меня хорошая зрительная память, а он…
Но тут раздались звуки увертюры, и на него зашикали сзади.
Музыка, если честно, оказалась так себе. По крайней мере, для Екатерины Сергеевны, любившей мелодии гармоничные и плавные, с выдержанным тактом и четким, но ненавязчивым ритмом.
Не очень ей понравились и исполнители, которые пели и плясали как-то лениво, без огонька. Но, глянув осторожно на сидевшего рядом Олега Павловича, она удивилась: на его худом горбоносом лице присутствовало выражение самого живого интереса.
«Скажу, что пришла сюда, потому что очень нравится музыка, – решила она. На всякий случай полезла в программку, уточнить фамилию композитора. Розенблюм… ни о чем не говорит. Ладно, не важно это! А важно, что ему нравится…»
Олег издал какой-то странный звук – то ли всхлипнул, то ли судорожно вздохнул.
Сзади зашипели. Екатерина Сергеевна, испугавшись, накрыла ладонью его вцепившуюся в подлокотник кисть. Олег, увидев у Екатерины Сергеевны программку, жестом попросил ее себе.
– Эврика? – нагнувшись к нему, шепотом спросила Екатерина Сергеевна.
Он буркнул что-то невразумительное – в зубах у него был зажат колпачок от паркеровской шариковой ручки. Сама ручка быстро записывала что-то на белых полях программки, которую Олег положил себе на колено. Екатерина Сергеевна, перегнувшись через подлокотник, попыталась разобрать, что он там пишет; но единственным знакомым ей символом оказался знак «равно».
– Интегрирование по эллиптическим контурам. Численным методом. В банаховом пространстве, – блестя глазами, сообщил ей Олег.
– Ну разве что в банаховом, – неуверенно согласилась Екатерина Сергеевна.
– А скоро антракт?
– Молодые люди, потише! Сколько же можно любезничать?!
– Извините, – обернувшись, виновато прошептала Екатерина Сергеевна.
– Вы не обидитесь, если я сейчас уйду? – едва дождавшись антракта, спросил Олег.
– Нисколько, – мужественно ответила Екатерина Сергеевна. – Мне и самой здесь не очень нравится. Этот мюзикл – не самая лучшая вещь Розенблюма…
При этих словах Олег взглянул на нее как-то странно.
– Кроме того, я обещала навестить заболевшую подругу, – продолжала Екатерина Сергеевна, – так что я тоже пойду.
Остатки джентльменских чувств заставили Олега спросить:
– А где живет ваша подруга?
– На Митрофаньевском шоссе, в доме номер тридцать шесть.
– Так это неподалеку от меня, я живу в тридцать восьмом.
«Знаю, – подумала Екатерина Сергеевна. – За небольшую шоколадку секретарше я досконально изучила твое личное дело. И про подругу наполовину правда – в тридцать шестой дом недавно переехала Нина Соболева со своим Митькой».
Вслух же она сказала:
– Надо же, какое совпадение! Значит, нам по пути!
– Ты смотри, они уже смылись! – воскликнула Нина. – Как у них быстро пошло на лад! Нет, все-таки Лилия – гений!..
– Ты второй раз произносишь это имя, – заметил Александр Васильевич.
– Ну да, да, Лилия – хозяйка нашего Клуба… Помнишь, я говорила тебе, что записалась в Клуб?
Александр Васильевич слегка поморщился.
– Но ты еще не знаешь, чем мы там занимаемся. – Нина, понизив голос, отвела отца в оконную нишу, подальше от бродящих по фойе и разглядывающих макеты и фотографии зрителей.
– Ты, верно, думаешь, что это обычная служба знакомств – так нет! Мы там…
И Нина начала рассказывать. Александр Васильевич слушал внимательно, и ироническое выражение его красивого, моложавого под седыми кудрями лица, которое очень оживляли ярко-синие глаза, постепенно смягчалось.
– То есть получается, что мы с этой Лилией – коллеги, – совсем уж доброжелательно усмехнулся он, когда Нина, смолкнув, стала осматриваться в поисках буфета.
– Получается, так, – согласилась Нина, – только ты занимаешься чудесами под Новый год, а она и весной, и летом, и осенью… А вот где бы нам с тобой выпить чаю?
– Похоже, что негде. В соседнем зале только водка, коньяк и минеральная вода. Но знаешь, какая мысль пришла мне в голову?
– Нет, – радостно улыбнулась Нина, знавшая, что отцу приходят в голову лишь удачные мысли.
– Ну его, этот мюзикл. Не знаю, как тебе, а у меня Пьер де Ферма, одетый в лиловое трико и поющий каким-то фальцетом, не вызывает никакого доверия. Поедем лучше в «Восточный экспресс», там метрдотелем мой старинный знакомый и бывший сотрудник. Это нам по дороге, так что успеем вернуться домой до полуночи, как и обещали Мите.
Екатерина Сергеевна никогда раньше не бывала на Митрофаньевском шоссе и не представляла себе, где в этой мрачноватой, плохо освещенной, со старинными зданиями местности может располагаться дом номер тридцать шесть. Оказалось, что в самом конце, перед Кубинской улицей. Там год назад возвели три новостройки, но еще не успели облагородить территорию.
Но Олег, разумеется, хорошо знал свои окрестности и уверенно вел Екатерину Сергеевну сквозь белесую от свежевыпавшего снега темноту к самому дальнему семиэтажному силуэту.
Екатерина Сергеевна лихорадочно обдумывала дальнейшие действия. Олег явно стремился как можно скорее исполнить джентльменский долг, довести ее до нужного подъезда и вернуться домой к компьютеру.
Конец ознакомительного фрагмента.