Глава 7. Эдвард
Мила решила заглянуть во вчерашнее кафе, выпить чашечку кофе. Посетителей в этот утренний час было мало. Молодой загорелый парень, в яркой рубахе на выпуск, общался с барменом у стойки. Официантка, с приветливой улыбкой встретила отдыхающую. В центре зала мирно сидело большое азиатское семейство бурят или калмыков. Детвора все как цыплята из инкубатора были похожи друг на друга. Они мило посмеивались и ели мороженное. Взрослые, улыбались, перебрасывались короткими фразами, и нежно посматривали на своё потомство. Одинаковые раскосые люди вели себя сдержанно и даже степенно, исключительно по своей природе и воспитанно. По некоторым отрывкам фраз можно было понять, что это жители России, приехавшие к морю из какого-то отдалённого провинциального городка.
Мила присела за знакомый столик под большим развесистым деревом, сняла очки и подозвала официанта. В нескольких метрах от неё, за соседним столом напротив, расположился весьма колоритный персонаж. В ожидании своего кофе она тихонько стала его разглядывать. Высокий, поджарый, с правильными, слегка напряжёнными чертами лица, указывающими на остроту восприятия всего окружающего, мужчина увлеченно что-то писал чернильной ручкой с золотым пером на небольшом блокнотном листе бумаги. Рядом лежала черная кожаная папка, видавшая лучшие времена.
– Ещё эспрессо, Эдвард? – обратился к нему бармен.
– Не отвлекай! Может, через пять минут… – раздраженно бросил тот и опять углубился в свою работу.
От имени незнакомца дохнуло чем-то далеким, подзабытым, прибалтийским. Она пыталась вспомнить, кого он ей напомнил, но безрезультатно.
Глядя на этого утончённого, сухопарого мужчину неопределенного возраста, контрастно демонстрирующего совсем иную человеческую природу, Мила подумала, что именно так внешне выглядят английские или французские аристократы. Острый нос незнакомца немного походил на клюв гордой птицы, он небрежно держал на себе тонкую оправу дорогих очков. Кожа на лице не лоснилась на южном солнце, как у клиентов, сидящих неподалёку. Она была сухая, слегка обветрившая, и, видимо, не за один сезон. Можно было предположить, что этот Эдвард был либо местным старожилом, либо часто навещал эти края. А ещё в голову пришел живой карикатурный образ капиталиста с рисунков Дейнеки двадцатых годов прошлого века.
Между тем, за соседним столиком сидел флотский офицер запаса, сохранивший выправку и интеллигентную, прирожденную стать. Он с упоением писал лирические сонеты и романсы. Занимался архитектурой. Слыл эрудитом. Был почитаем всеми знакомыми, окружающими, близкими и друзьями. Являлся членом морского клуба.
Здесь, в открытом летнем кафе он предпочитал проводить свободное время, не желая ссориться по пустякам с женой. Домашний быт всегда угнетал и раздражал его. Сын несколько лет назад уехал в Канаду. Там женился, наплодил отцу внуков и постоянно звал к себе.
Ехать в загранпоездку пожилому морскому офицеру не хотелось.
– С кем там общаться? С кем пить водку под селёдочку? Кому я буду читать сонеты? – возмущался Эдвард в беседах с друзьями. – Допустим, какая-нибудь Зульфия и вдохновит меня. Но поймёт ли она моё широкое сердце? Оценит ли? Нет! Истинному поэту – жить надо на родной земле! За океаном поэзия умирает…
Он писал для себя и тех прекрасных женщин, которые его воодушевляли повсеместно. Всех их за глаза называл Зульфиями, а рождал возвышенные строки для каждой отдельно. Юные девы и преклонные дамы всех возрастов, до глубины сердца тронутые его лирическими нотами, боготворили автора и зачитывали листики из его поэтического блокнота с посвящёнными в их честь сонетами до дыр. Особо сентиментальные натуры прятали слезу в свои тонкие кружевные платочки. Слогом сонета он владел в совершенстве, обижался, когда его считали ремесленником коротких форм. Мог мгновенно сочинить, а, бывало, не спал ночами, отыскивая нужное слово, интонацию, рифму.
Неизменная папка с листами, испещренными рукописными строчками была всегда при нём. Эдвард надменно отказывался от предложений перевести рукописи в цифру, не стремился издать свой сборник, не делал авторских вечеров. «Я пишу слишком интимно – пафосно произносил мастер. Чтобы мои стихи звучали с трибуны?! Да, никогда! Только после моего ухода».
Сегодня он сидел на своём неизменном месте и пил свой горячий эспрессо. С нахлынувшим вдохновением писал взахлеб строку за строкой, не обращая ни на кого внимания.
Через несколько минут он оторвал взгляд от бумаги, резко закрыл ручку колпачком, сунул её вместе с листами в папку:
– Где мой обещанный кофе, сударь?! Да, и коньяк! – в его голосе послышались веселые нотки. Было видно, что мастер доволен своей работой.
– Как обычно? – спросил бармен.
– Обижаешь, Коля! Я своих привычек не меняю!
Говорил он громко, внятно, как будто отдавал команды на корабле. Теперь точно было понятно, что этот посетитель здесь частый гость.
Эдвард спокойным взором обвел зал, желая с кем-то поделиться новыми строчками, и увидел Милу.
Он медленно приподнялся со стула, прищурил острый, как у грифа глаз, словно нацелился на добычу. Одним мягким взмахом расправил крылья и мягко перелетел за стол взволновавшей его незнакомки. Вкрадчивым голосом, полным закипающей страсти, он произнес:
– Мадам, а вы недавно из Парижа?
– Из Предпарижья, я проездом, – улыбнулась Мила.
– О, солнце над Монмартром! О, милое очарованье Сены! Каким же ветром? Какими же судьбами вы рядом, в этой Тьмутаракани?
– Уж, не поэт ли рядом с нами? Не смущайте… И белым слогом говорить не обещайте… – она подхватила его игру совсем непринужденно, забавляясь общением.
– Вы обречены на сонет…
– Ваш кофе, сэр! И коньяку стакан… – Коля стоял рядом с подносом в руках. От аромата нарезанного тонкими ломтиками лимона тихонько защекотало в носу.
– Вы разрешите? – Эдвард обратился к Миле. – Я присяду рядом? Или к моему столику? Я угощаю! Перед Вами Его Величество король 9-й Английский!
– Присаживайтесь рядом. Что за гусарские замашки до обеда?
– Эдвард! – представился он, кивнул элегантно головой, поцеловал руку женщине, и сел на свободное место.
– Вы так галантны. Так и хочется добавить, сэр!
– Добавляйте!
Они расхохотались.
– А почему 9-й? Их же, по-моему, было всего восемь?
– Вот именно поэтому!
– Милана, – в ответ произнесла женщина и сразу заметила, – и ваше, и моё имя не местное.
– Местное имя только у Коли, хотя правильно, по-киргизски, Кудайберген.
– Я и подумала, почему парня с восточной внешностью называет Колей?
– Трудные незнакомые в произношении имена в человеческом быту обычно переиначивают на свой манер. Удобный для общения… Приятно в столь утренний час повстречать такое милое создание, которое может скрасить скромную трапезу старого поэта.
– Вас можно назвать зрелым, но не старым, сэр Эдвард. У вас в глазах горит ещё огонь свободы, страсти.
– Благодарю. В «зобу дыханье спёрло»… Так ловко перехватить инициативу может не всякая женщина. Обычно мужчина выступает первым, и вспоминает сказку о принце, дворе и белом коне.
– Где, принцы, кони? Уж видно, на другом дворе.
– Вы остры, как коготь кошки. Я уже в угаре, если можно так назвать это сладкое времяпровождение.
– Соскучилась по живому общению. В последние дни больше с клавиатурой компьютера, да со своими мыслями.
– О! Женщина! Не верю я, что руки ваши этим делом заняты и мыслей грусть касается чела! Такую красоту невозможно пропустить ни одному мужчине на этом дивном побережье.
– Вы точно не пропустили.
– Мне можно.
– Это почему же?
– Я с иными целями. Если вас и обидит отсутствие домогательств с моей стороны, простите, дама. Но в определенном возрасте желание видеть, знать, что рядом создание такой божественной красоты, гораздо важнее банальных плотских утех.
– По вам не скажешь. Такой взгляд более свойствен детям до пубертата.
– Что вы! Пожилые – те же дети и проходят такие же стадии сексуальной, увы, инволюции. С полового пьедестала взрослые и зрелые мужи, сломленные годами, боевыми победами и поражениями нисходят на эротические мотивы. А потом окончательно падают в платонические объятия жизни.
– Парадокс. Сначала мальчики за косички девочек дёргают, потом стихи о любви им пишут, а вырастая, целуются, милуются и….
– Да. Именно так все и происходит в сексуальном онтогенезе на предкрайних его ступенях. А платонические объятия – это мой парадокс. Так во мне говорит поэт. Не путайте с Платоном! Того напереводили так, что сегодня его надо читать только в подлиннике. Важнее ступень, на которой я обосновался.
– Какая же?
– Между сексуальной и эротической.
– Самокритично. В вас говорит мудрость или возраст?
– Адекватное восприятие действительности. И понимание этого приходит с годами, милая Мила. Жаль, что не у всех. Помните, как у Вертинского? «Можно мне вас немножко…»
– «любить…", – она живо подхватила.– Можно. Немножко.
– Ах, как хорошо это временное пространство отметил Чайковский. Был бы музыкантом – я наиграл бы.
– Так спойте.
– Не могу-с! Это – к Валери. Видели замечательного юношу в черной бандане?
– Да. Вчера он играл на саксофоне. Мне очень понравилось. – Мила вспомнила вчерашние посиделки и множество гостей за столиками на проводах девушки по имени Любовь. И почему-то спросила наудачу. Наверное, отрывисто «с» в конце слова резануло ей слух. – Постойте, Эдвард! А вы не были в Прибалтике?
– Я, как настоящий морской офицер, побывал на всех морях северного флота. И на Балтике ходил, конечно!
– Под Ригой жили?
– Не то, что бы жил. У друга гостил долгое время, еще до службы.
– Этого не может быть… А, как его звали? – Мила всплеснула руками.
– Кого? Брата? Он-то причем, царствие ему небесное. Как-то вы очень активны после кофе. Не перегрелись часом на солнце? Вот как раз доктора, которые вылечат любого….
К зелёной, живой изгороди подъехала машина. Эдвард извинился и спешно пошёл открывать ворота, чтобы впустить небольшой грузовой фургон. По его походке было видно, что он чему-то очень радовался, как ребенок. Вся его аристократическая спесь улетучилась в одно мгновение. Он бегал вокруг небольшого грузовика, с удовольствием потирая ладони. С шумом и уханьем у машины открылись сразу все двери. Из них также шумно вышли два человека. Оба крепко пожали Эдварду руку и стали дружно выгружать ящик нестандартной формы. Почти на всех его сторонах имелась отметка в виде симпатичного японского зонтика, «не кантовать». А тяжелый вес и качество креплений напоминали тару для перевозки художественных произведений значительного формата. Например, ваз, скульптур, и т. д. Что-что, а Мила хорошо знала, в чем и как упаковывают и транспортируют выставочные экспонаты.
Этот неизвестный предмет заинтересовал её не меньше Эдварда, так как на месте получателя товара крупными буквами стояло… ее имя! То самое имя из далекого детства, каким её называл только один мальчик…