Власть и совесть. Политики, люди и народы в лабиринтах смутного времени. Коридоры власти: тайная игра (Рамазан Абдулатипов, 1994)

Коридоры власти: тайная игра

Перестройка круто изменила не только жизнь страны, но и судьбы многих людей. Перестройка изменила и мою судьбу. В 1988 году мне, заведующему кафедрой философии Дагестанского педагогического института, занимающемуся национальными вопросами, как я считаю, случайно было сделано предложение перейти на работу в аппарат ЦК КПСС – в только что созданный отдел национальных отношений. После некоторых колебаний и раздумий, советов с близкими людьми я дал согласие.

Что привлекло меня в этом предложении? Скорее всего открывавшаяся возможность принять непосредственное участие в процессе выработки политических решений тех проблем, которые для нашей многонациональной страны имели и имеют ключевое значение и которые, как тогда уже становилось ясно многим, быстро обострялись, приобретали взрывоопасный характер.

Я искренне верил в желание высших руководителей КПСС, начавших трудное дело коренного преобразования всей общественной системы, положить конец тоталитаризму во взаимоотношениях «нация – государство – личность», коренным образом изменить национальную политику, чтобы на деле строить ее на принципах демократии, добровольного сотрудничества, федерализма и уважения самобытности каждого этноса. Мне казалось, что мои профессиональные знания, соображения об обновлении национально-государственного устройства Союза ССР и РСФСР, опыт, обретенный в таком уникальном средоточии десятков народов, каким является мой родной Дагестан, могли бы найти применение в фактическом центре политической власти страны. В национальном вопросе порой его понимание более значимо, чем даже знание.

С надеждами отправился я в Москву. Увы, очень скоро я понял, как много в них было иллюзорного, утопического. Не раз пришлось мне пережить горькие разочарования: и как работнику аппарата ЦК КПСС, боровшемуся за мандат депутата Верховного Совета Российской Федерации, и в период работы в парламенте, когда вольно или невольно приходилось участвовать во всевозможных баталиях, которыми оказалась столь богата политическая жизнь страны последних лет.

Возвращаясь к моменту своего приезда в столицу, думаю, что мне все-таки везло, хотя немало досталось и синяков да шишек. Удивляться нечему, конечно, ведь общаться приходилось не только с единомышленниками, коллегами-учеными, но и с изощренными конъюнктурщиками от политики. Были, безусловно, у меня и удачи, радость от сознания того, что сумел сделать что-то полезное, важное для страны. И все же огорчения, поражения всегда запоминаются крепче, а причиненные ими раны ноют дольше. И вряд ли это зависит от излишнего самолюбия, амбициозности или злопамятности человека. Во всяком случае, не всегда. Что касается меня, то думаю, что перечисленные черты характера мне все же несвойственны. Скорее, мне присуще нормальное честолюбие, достоинство, желание добиться того, во что веришь, что считаешь правильным. Глубоко убежден: без этих качеств в политике вообще делать нечего. Мои переживания, мои душевные терзания сами по себе не связаны и с поражениями и неудачами. Вся предшествующая жизнь закалила меня, подготовила к тому, чтобы прочно стоять на ногах и не раскисать от невзгод.

Сегодня, перелистывая страницы жизни, я вспоминаю наш маленький аул Гебгута, заброшенный волею Аллаха высоко в дагестанские горы. Трудно поверить, но впервые я услышал радио, когда мне исполнилось двенадцать. Зато едва начал ходить, пришлось пасти овец и телят. Ну а в школу ежедневно отправлялся за четыре километра в соседний аул: вверх-вниз по крутым горным тропинкам.

Конечно же было страшно, особенно когда на горы наползал туман. Чтобы как-то поддержать меня, маленького, мама поднималась на крышу нашего домика и стояла там до тех пор, пока я мог видеть ее. Много позже я узнал, что порой она поступала иначе – вешала на шест свое старенькое пальто, чтобы заняться домашними хлопотами, которых так много даже в маленьком хозяйстве сельского жителя. Но как мне помог в преодолении тех детских страхов этот ее бесхитростный обман.

Родители… Нам в помощь уже само сознание даже того, что они есть, что они живы, ты ощущаешь эту помощь, даже если нет их рядом. Когда в мыслях обращаешься к отчему дому, возвращаешься и к первым своим шагам по жизни, к школе, первой любви. Мне особенно памятны годы занятий в медучилище, многому научила меня служба в армии (и как забыть мне моего доброго учителя – командира дивизиона Коржа В. М.). А работа на химзаводе заведующим медпунктом, работа кочегаром на заводе, первые успехи в Махачкале, в том числе и тогда, когда приходилось выступать за сборную ДСО «Урожай» Дагестана по волейболу, быть тренером сборной – все это поистине мои жизненные университеты. И конечно же друзья. Ну как тут не вспомнить своих друзей-волейболистов: Вали, Магомеда, Женю, Абдулкарима.

Но не случайно у нас в Дагестане говорят: «Твой дом родной хоть мал, да твой; дворец велик, но он – чужой!» Попав в «коридоры власти», я столкнулся и с коварством, и с предательством, и с трусостью, и с ложью, о которых никогда не подозревал раньше, во всяком случае, в таких изощренных формах. Нет, не тому учил меня отец. Вот почему так часто тянет меня назад, в горы, в мой аул. Особенно когда в Москве обостряется возня вокруг власти и во власти. Первое желание, которое появилось после расстрела парламента, – уехать в родной аул и жить там с семьей безвыездно. Хотя бы год.

Сегодня я отчетливо сознаю, что мои разочарования в политике связаны с определенной идеализацией этой сферы деятельности, ее атмосферы и отдельных личностей. Вряд ли стоит строго судить меня за это. Откуда мне, горцу, человеку, воспитанному в горских традициях открытости, верности данному слову, преданности друзьям, было знать, что в политике, особенно на самых верхних этажах власти, свои правила игры, весьма далекие от того, что принято называть простыми нормами нравственности и справедливости? Мог ли я думать в юные годы, что многие из тех, кто призывает с высоких трибун следовать заветам любви к ближнему, милосердия, терпимости, доброты, скромности, честности и порядочности, демократичности, ведут себя совсем иначе? Когда окажешься рядом с такими политиками, когда увидишь деяния их с близкого расстояния – неважно, это партийные лидеры или президенты, председатели парламентских комитетов и комиссий или министры, невооруженным глазом видишь, что деяния их зачастую подчинены только служению божеству, имя которому – Власть. И эти деяния затем выходят боком стране, народу.

Отнюдь не стремлюсь изображать из себя этакого народного обличителя, клеймящего испорченные, прогнившие «верхи». Я – часть страны, часть политики этой и признателен судьбе, что она дала мне возможность по приезде в Москву встретить и на той, «старой» Старой площади, и в Верховном Совете Российской Федерации, и сегодня в Совете Федерации множество совестливых, умных, порядочных людей. Одни из них стали мне добрыми друзьями и надежными союзниками в политических битвах. Они помогли мне вновь подняться на ноги после «расстрела». Мои помощники Галаев, Семенов, Волков, Колеснев. Мои специалисты – друзья Печенев, Ожиганов, Болтенкова и многие другие. Им спасибо. С иными мы находимся в разных лагерях, но это не мешает нам относиться друг к другу с доверием и уважением. В конечном счете это главное перевешивает все негативное. Даже в противнике, в оппоненте я ценю человека, человеческое достоинство.

Мой московский период жизни еще невелик по времени, зато насыщен событиями. Он вместил в себя печальный закат одной системы и хмурое утро другой, несомненные обретения и столь же несомненные потери, лишения, драмы. Для меня очевидно, что многих потерь можно было избежать, если бы в критические моменты наделенные властью лица оказывались на должной нравственной высоте и занимались политикой, а не политиканством. Где-то это, может быть, касается и меня. Кризис, переживаемый Россией, всем бывшим Союзом ССР, имеет не только социально-экономическую и политическую подоплеку, но и моральную, психологическую. Он густо замешан на отступничестве, слабоволии, аппаратных интригах, добровольных и вынужденных компромиссах, подчас граничащих с капитулянтством и предательством, с одной стороны, на фанатической одержимости, нетерпимости, «зацикленности» на разрушении всего и вся – с другой. В руководстве и обществе не было отработанной установки на реформы. Не были обозначены приоритеты реформ. Был лишь порыв. Это – первое.

Второй мой вывод касается проблем, которые составили цель и смысл моей жизни. Я имею в виду национальные отношения. Развал Союза ССР, высокая степень напряженности и кровопролитные конфликты на межэтнической почве – расплата не только за ошибки предыдущих десятилетий, но и за допущенные уже в ходе перестройки и после нее. Именно они позволили рвущимся к власти этнократическим группировкам превратить назревшие национальные проблемы в главную карту своих политических игр и успешно разыграть ее. Это кровавое пятно на совести не только тех, кто ушел в политическое небытие.

Строго говоря, настоящего противодействия этим рвавшимся к власти группировкам не было. Работая в ЦК КПСС, а затем в Верховном Совете России, я с неприятным удивлением обнаружил, насколько многие партийные, государственные деятели, в том числе и самого высокого ранга, оказались оторванными от реальных процессов в сфере межнациональных отношений, как плохо они знали, понимали, чувствовали истинное положение дел, настроения в союзных республиках, автономных образованиях. Похоже, они искренне уверовали в то, что национальный вопрос в СССР решен полностью и окончательно. И это одна из причин того, что трагические события в Нагорном Карабахе, Сумгаите, других регионах, возникновение мощных национальных движений в республиках явилось для руководства КПСС, Советского Союза полной неожиданностью. Оно так и не сумело своевременно выработать адекватную национальную политику, подлинно демократическую концепцию реформы национально-государственного устройства СССР. В этом, по моему убеждению, одна из основных причин развала Союза. Горбачев и в целом руководство страны хранили гробовое молчание по этому вопросу. Вплоть до алма-атинских событий. Да и то сочли их случайностью, решили обойтись постановлением, обвинив весь казахский народ в национализме.

Объективности ради надо сказать, что и в нынешних российских властных структурах демократическая и взвешенная политика по национальному вопросу с трудом пробивает себе дорогу. Федеративный договор, в котором я видел и вижу единственный в нынешних условиях шанс на сохранение единства и целостности России. Пришлось буквально отвоевывать, шаг за шагом преодолевая сопротивление как унитаристов, так и националистов-сепаратистов. Но параллельно и унитаристы и сепаратисты навязывают России синдром ее неизбежного развала. Почитайте газеты. Только сейчас многие успокоились.

Давайте же взглянем на ситуацию глазами очевидца и действующего лица многих важных политических событий нескольких последних лет; глазами ученого, ставящего целью беспристрастное осмысление фактов, явлений, процессов общественной жизни, поведения партий и социальных групп, политических, государственных деятелей; глазами представителя «малого» этноса, сравнительно недавнего выходца из провинции и относительного новичка в «коридорах власти».

Непосредственная причастность к описываемым событиям позволяет показать их как бы изнутри, на фоне не всегда видимых общественности столкновений различных интересов, позиций, характеров. А неизбежная при этом для очевидца и участника субъективность в какой-то мере «снимается» стремлением к научному анализу объективной логики исторических процессов.

У всех на памяти телетрансляция первого Съезда народных депутатов СССР. Это было захватывающее зрелище, вселявшее в людей надежду на скорое становление подлинной демократии. Более того, казалось, что это уже и есть демократия: свободные, без бумажек, острые речи, критика власти, не взирая на лица, возникновение фракций, образование оппозиции. Куда уж дальше. Прошло не так много лет, однако восприятие людьми парламента коренным образом изменилось. Да и демократия в целом заметно теряет свою былую привлекательность. Что же произошло?

Все изменения в российском обществе происходят в последние годы под лозунгом демократизации. Но при этом забывается следующее: принципиально важно изменить в целом нравственно-политический климат всего общества, сделать его действительно гражданским, демократическим не на словах, а на деле. А для этого – защищать права каждого человека, всех национальностей, гарантировать защиту этих прав, помочь людям избавиться от страха, подозрительности, озлобленности. Можно очень много говорить о демократии (в духе Горбачева – Яковлева), создавать целую систему, казалось бы, демократических институтов (в духе Ельцина). Но если в обществе не созданы условия для законопослушной, спокойной и разумной жизни каждого человека, каждого народа, и прежде всего законопослушных должностных лиц, то в таком обществе демократией и не пахнет. Демократия – это не только количество политических партий и выпускаемых газет, не только масштабность митингов и количество произнесенных слов протеста. Демократия – это состояние отдельного человека и всего общества, облеченных в твердые правовые и нравственные установки. Если будет ощущаться потребность во взаимогарантируемой свободе, взаимогарантированном самосохранении и развитии, то в этом случае на первый план выйдет уже не классовая, социальная или национальная борьба, не битва за выживание, а сотрудничество и сотворчество индивидов и народов, строящиеся на нравственности и праве. На взаимном самоограничении и ответственности.

Могут возразить, что это, мол, еще одна утопия. Я так не считаю. Данный вариант развития вполне возможен. Но только тогда, когда в обществе будет господствовать закон для всех. Общество нуждается в политической, гражданской и экономической свободе. И не просто провозглашенной, декларируемой, а закрепленной законами. Путь к ней лежит через свободу и совесть отдельного человека, личности. Необходимо обеспечить право жить по совести, осознавая свой долг перед обществом, семьей, нацией, человечеством и реализуя его. На смену классовой солидарности, классовому интернационализму должны прийти и утвердиться ценности гражданской, межличностной солидарности, если хотите, гражданского интернационализма как неотъемлемого элемента функционирования многонационального общества народов и индивидов. Для этого надо уходить от крайностей, от невежества как бездумного радикализма, так и замшелого догматизма. Согласованные и взаимоприемлемые правовые нормы, а не прихоть начальника или митинга должны регулировать подобные вопросы.

Эти, казалось бы, абстрактные моменты бытия остались вне поля зрения политиков и не реализовались при Горбачеве. Поэтому не состоялась и сама перестройка. Да она и не могла состояться. У Горбачева отсутствовала целостная философия и последовательная логика политики, способной вывести общество и человека из кризисного состояния. В книге «Горбачев, Лигачев, Ельцин – политический портрет на фоне перестройки» Третьяков справедливо заметил, что перестройки не было, были лишь одни разговоры. Речь, видимо, шла о роли самих лидеров на фоне политической борьбы. Наиболее сильной оказалась личность Бориса Ельцина. Его преимущество заключалось в единственном аргументе – в противостоянии старому обществу.

На этом этапе данный аргумент действительно стал определяющим. Люди устали не только от самой системы, но и от демагогии Горбачева. Фигура Ельцина была привлекательной почти для всех. Но этим аргументом нельзя пользоваться вечно, ибо он может разрушить общество, поскольку не дает возможности созидать. Людям начинают надоедать демагогия, хаос и неразбериха. Сегодня нет демократии, потому что отсутствует установка на созидание, нет четкого разделения властей, нет традиций. Власть не работает. Законы не действуют или действуют избирательно. Мне лично приходилось говорить Борису Николаевичу о том, что нельзя той же командой и теми же способами, которыми он шел к власти, руководствоваться, придя к власти. Прийти к власти и властвовать – это разного рода технологии. Он был согласен со мной во многом. Мы говорим о законности, о демократии, но все остается по-старому, и в нынешней политике правят бал отдельные личности, а не конституционные органы власти. Таковы традиции российской власти. Около 80 процентов населения СССР проголосовало за сохранение Союза. Ну и что? Кто это принял во внимание? Вначале семь, а потом три человека решали судьбу Отечества, судьбу народов. Хотя надо учесть, что они взялись за дело из-за полного безволия и беспомощности Горбачева. Таковы удивительные лики нашей демократии. Поэтому и идеализировать ее не надо, не надо копировать чьи-то системы, а стоит жестко учитывать специфику перехода нашего общества к правовому государству. Это все и не было учтено в сфере национальных отношений. Раскрепостили национальную энергию, не продумав, куда ее направить, орудием какого процесса ее делать.

Видно, по воле Аллаха мое нелегкое депутатство пришлось на смутное время. Конечно, было бы несправедливо окрашивать это время исключительно в черные и серые тона, ибо оно вобрало в себя и позитивные процессы обновления общества. Однако в целом времена наступили трудные, людям живется нелегко, а некоторым – и просто тяжело. Будучи членом высшего органа законодательной власти, я, естественно, не могу не ощущать своей личной ответственности за переживаемые страной, народом невзгоды, за то, что пока не видно просвета, скорого выхода из свалившихся на нас кризисов всех видов: экономического, политического, финансового и межнационального. Да, пожалуй, и более глубокого – духовного, нравственного кризиса. Могли ли нации чувствовать себя спокойно в этой ситуации? Нет, не могли. Не могут. Сразу помочь им в беде оказалось очень трудно. Революционное реформирование такой хрупкой материи, как нации, и отношения между ними невозможны.

Самый легкий выход – сложить с себя депутатские полномочия. Но такой шаг явился бы проявлением малодушия в условиях, когда над моим родом и друзьями, над моим народом, над моим Отечеством нависла черная тень опасности быть ввергнутыми в пучину раздоров, когда разворачиваются такие крупномасштабные конфликты.

Для различных людей депутатство привлекательно по разным причинам: одни ищут в нем какие-то привилегии и материальные выгоды; для других притягателен момент самоутверждения у микрофонов, перед объективами телекамер; третьи, и таких больше, искренне хотят способствовать позитивным преобразованиям в стране. Самую, по-видимому, малочисленную часть депутатов составляют радикальные революционные реформаторы – «партия бешеных» или основательные догматики – «динозавры». Они настолько радикальны или закостенелы, что попросту не слышат своих коллег и избирателей. Верховный Совет России, в сущности, стал заложником этих крайностей, и во многом именно это привело его к трагедии.

Для меня же депутатство – реальная возможность перевести в практическую плоскость выстраданные мной конкретные идеи национального возрождения народов, помочь в решении жизненно важных запросов избирателей, в меру сил своих способствовать долго и тщетно ожидаемому людьми улучшению жизни. Главное для меня – состояние духа человека и народа, их свобода и возможности, которые разумно сочетаются с потребностями общества, самочувствием других людей и народов. Понимаю утопичность моих идей, ибо от отдельного депутата мало что зависит. Мне многое не удалось, многого не смог предотвратить. Но скажу, пусть это выглядит и не очень скромно: другой на моем месте вряд ли добился бы большего. И по отношению к Союзу, и по отношению к России, и по отношению к Дагестану. И эти слова – не результат самонадеянности, а итоги трезвого анализа.

Складывается довольно-таки странная ситуация: при, казалось бы, всеобщем желании преобразований (хотя бы на уровне Парламента и исполнительных структур власти) жизнь с каждым днем становится все хуже и хуже. И те, и другие увлечены демократическими реформами, а подумать о положении народа, да и о состоянии самой демократии некогда. С одной стороны, депутаты с энтузиазмом выступают от имени народа, заверяют в своей любви к нему. Но с другой – слова, все только слова. Кому интересны они, если нет реальных дел, и как при этом жалки, а то и кощунственны претенциозные речи, обильно льющиеся изо всех парламентских микрофонов и с правительственных трибун. Но «парламент» в переводе с английского и означает «говорильня». Такова его участь. Говорим, говорим… Таких разговорчивых депутатов в нашем Отечестве еще не было. Но и от молчаливых, как оказалось, толку тоже мало. Поэтому становилось очевидным: надо быстрее продвигаться к золотой середине, создавать традиции просвещенного, эффективного парламентаризма. Именно нашему Верховному Совету выпала миссия решать эту задачу. Только вот на деле разделение властей у нас – это бесконечная их борьба. Отсюда – бессмысленные и злобные нападки на парламент, конструирование в его лице образа врага.

Нельзя не признать: далеко не все у нас получалось. Но и то понять нужно: мы начинали практически на пустом месте. Традиции российского парламентаризма только создаются. Судя по историческим источникам, Государственная дума начала XX века мало чем отличалась в этом отношении от нашего Верховного Совета. Позади еще одни выборы. Как-то поведут себя новые депутаты? Могут ли они быть другими? Цивилизованный парламент создается на протяжении не десятилетий даже, а столетий. Касается это, впрочем, и демократии, и рыночной системы, и политической культуры в целом.

Оглядываясь назад, я иногда задаюсь вопросом: почему же меня избрали народным депутатом? Думается, в первую очередь это избрание объясняется переменами, которые принесла с собой перестройка. При всем критичном отношении к ней, точнее, к политике партийно-государственного руководства СССР, названной «перестройкой», она создала новую атмосферу в обществе. Впервые появилась возможность открыто выражать свои мысли, отстаивать многопартийность, выступать с критикой существующей системы. Это – величайшая победа. Но многие из нас, в том числе составившие явную оппозицию, оказались не готовыми к этому. Обретя возможность действовать свободно после десятилетий жестокого тоталитарного управления обществом, они выступали в роли рыцаря Ланселота, одержимого сведением счетов и разрушением. Ни у правых, ни у левых не нашлось запаса созидательных и позитивных идей. Не оказалась на высоте и значительная часть депутатов, получивших мандат благодаря активности структур КПСС. Они не продемонстрировали созидательно-реформаторских усилий, в которых так нуждалось и нуждается общество. Старые привычки, страхи, обязательства и многое другое довлели над этими людьми. Одни освободились от этого раньше, другие – позже. Такова жизнь. Она развивается согласно эволюционным, а не революционным законам.

Меня не привлекали обе крайности. Соответственно, насколько мог, я дистанцировался от них. В крайностях я всегда видел проявление невежества.

Анализируя отшумевшую еще в 1990 году предвыборную борьбу, я понимаю, что мои соперники (и не только они) считали, что мое положение работника ЦК КПСС дает мне определенное преимущество перед ними. Вообще, непосвященным казалось, будто эта должность обеспечивает массу выгод, большое материальное благополучие, автоматическую поддержку самой влиятельной политической силы. Это распространенный, стойкий и все-таки в чем-то ложный стереотип.

К моменту моего прихода в аппарат ЦК в июне 1988 года многие преимущества работы на Старой площади обернулись недостатками. Былых привилегий почти не осталось, во всяком случае на должность консультанта, которую я занимал, они не распространялись. А работать надо было в режиме рядового солдата. Но не это главное. Парадокс заключался в том, что на выборах против меня выступили как ярые враги партийной номенклатуры, так и сама эта номенклатура. Она не без оснований считала меня случайным человеком в своих сплоченных рядах, сумевшим «проскочить» в центральный аппарат без ее благословения. Как видно из архивов, при подведении итогов выборов на Политбюро А. Н. Яковлев говорит о том, что один работник отдела национальных отношений стал депутатом. Ни он, ни другие мою фамилию не смогли вспомнить или выговорить. Так вот, я и был этот «один работник». Такова примерно была и позиция Дагестанского областного комитета КПСС. Ведь в ЦК я пришел фактически без его ведома, без его рекомендации. Ни один из секретарей обкома меня лично до этого не знал. Будучи заведующим кафедрой, я жил с семьей в общежитии пединститута, где тараканов было больше, чем жильцов. Пригласили же меня в Москву как специалиста, доктора наук, заметив по публикациям в центральных журналах.

Все издержки такого моего положения я остро ощутил при выдвижении меня кандидатом в депутаты на выборах в Верховный Совет РСФСР. В конце 1989 года мне стало известно, что меня выдвинули в родном районе и включили мою кандидатуру в список претендентов. Я решил, как это тогда было принято, посоветоваться со своим непосредственным руководством. До этого у меня состоялся разговор с первым секретарем Дагестанского обкома партии М. Ю. Юсуповым, который без обиняков сказал о нежелательности выдвижения моей кандидатуры. Я объяснил, что совхоз «Цумилюхский» уже назвал меня кандидатом и обратился ко мне за согласием. Юсупов же начал говорить о каком-то социальном и национальном раскладе, которому я-де не соответствовал, сообщил, что моими соперниками будут доярка и чабан. Бороться с ними, в силу моего положения, было, по мнению этого партийного руководителя, неэтично и нежелательно, хотя самому Юсупову наличие чабанов и доярок не помешало стать народным депутатом СССР. К Юсупову отношусь хорошо, но таковы были тогда реалии.

После этого у меня состоялся разговор с моим прямым руководителем – заведующим отделом национальных отношений ЦК КПСС В. А. Михайловым. Вячеслав Александрович объяснил позицию Юсупова как боязнь конкуренции: «Он боится, что ты можешь прийти в Дагестан. Нужно действовать». И обещал посоветоваться в «верхах». Так тогда было принято. Таковы были традиции казармы. Требовалось получить одобрение на участие в выборах у секретаря ЦК КПСС А. Гиренко. Он дал согласие. По тем временам это было большой редкостью, ибо депутатство считалось привилегией секретарей ЦК и, в исключительных случаях, заведующих отделами.

Но уж никак не полагалось оно консультантам, заведующим секторами, тем более работникам, которые в аппарате «без году неделя». Кроме того, уже начали поговаривать, что, мол, «берет на себя много».

То, что меня поддержали отдельные руководители аппарата ЦК КПСС, – показатель новых веяний, привнесенных перестройкой, результат прихода в аппарат новых, прогрессивно мыслящих людей. Однако масштабы этих перемен, как теперь очевидно, не следовало переоценивать. Да и тогда мне было ясно: работай я в каком-то другом отделе, позиция руководства была бы негативной.

Понимая, после разговора с Юсуповым, что на поддержку партийных органов мне рассчитывать не придется, я решил не терять времени и выехал в Дагестан, чтобы развернуть свою предвыборную кампанию. Первоочередной задачей было составление моей платформы на выборах. Я хорошо знал проблемы родного Дагестана, так что это дело оказалось для меня несложным. Когда меня на первой же встрече с избирателями попрекнули московской пропиской, я ответил: «Где бы я ни жил, моя родниковая родина – Дагестан. Наболевшие вопросы моего народа – это и мои вопросы. Знаю их не хуже, чем многие жители этого края с постоянной пропиской». И это была правда. Люди это знали, и меня многие из руководителей районов тогда поддержали.

Дагестан. Как родной матери, как собственному ребенку мы присягаем в меру своей совести Дагестану.

Тогда, в дни выборов 1990 года, в Дагестане были согласие и мир более прочный, чем в период выборов 1993 года, в которых мне тоже пришлось участвовать как кандидату в депутаты нового парламента России. Реформы, которые подаются как великое благо для страны, обернулись для дагестанцев нещадным ограблением. Темпы этого грабежа, как и в России в целом, достигли невиданных ранее размеров. Контроля за деятельностью разного рода начальников теперь уже нет ни сверху, ни снизу. Самые трудные для рядовых дагестанцев годы стали для некоторых из местных начальников самыми благоприятными.

«Сильные мира сего» начали дележ богатств страны. И к этому постыдному процессу добавился еще и дележ межнациональный. С болью в душе наблюдая за этой картиной, я обращался к землякам: поймите, нам нужно прежде всего освободить Дагестан из объятий мафиозных структур и номенклатурных кланов всех без исключения национальностей. Нужно прекратить склоки и драки, устраиваемые по науськиванию представителей этих кланов в Хасавюрте, Новолакском, Казбековском районах, в Дербенте, Махачкале. Откройте глаза и осмотритесь – представители этих кланов давно переженились, породнились. Относительный мир в Дагестане все же сохранен. Но весьма относительный. Это вместе с тем заслуга добросовестных руководителей, каковых немало в Дагестане, И прежде всего в этом мудрость народов Дагестана.

Мне не раз приходилось встречаться с лидерами национальных движений. Убедился, что во многом эти люди обеспокоены судьбой своих народов, равно как и судьбой Дагестана. Они ратуют за спокойствие в Дагестане. Но ратовать – еще не значит обеспечить. Важнейший вопрос сегодня – судьба дагестанских малоимущих семей. А их теперь ни много ни мало – более 50 процентов. Нужно найти работающий вариант программы возрождения гор. Пора определить конкретные пути проведения радикальных экономических реформ. Или надо, чтобы «дошла очередь» до обсуждения трагического состояния дагестанской культуры и нравственности? Но мало еще возрожденческого в национальных движениях. Да и рычагов влияния у них практически нет.

Между тем в Дагестане накопилось немало социально-экономических, культурных, языковых проблем. Из-за запущенности, из-за того, что долгие годы они не находили конкретного решения, эти проблемы где-то начали приобретать национальную окраску. При общем кризисном состоянии появляются деятели, которые стремятся доказать, что именно его, деятеля, село, его район, его народ и он лично – самые-самые пострадавшие в годы культа личности и застоя. Началось своеобразное соперничество: кто был больше ущемлен в минувшие годы. Думаю, не зазорно, более того, почетно быть патриотом своего района, своей республики, ставить и решать назревшие вопросы их социально-экономического и культурного развития. Но решаться они должны, по моему глубокому убеждению, только общими усилиями, а не за счет претензий друг к другу. И безответственна позиция тех, кто сводит к межнациональной розни все социальные проблемы. Все мы заинтересованы в подлинном возрождении Дагестана. Дагестан – единственная в мире историческая территория всех дагестанцев!

Н. Самурский еще в 20-е годы отмечал, что дагестанцы – это люди с совершенно своеобразным бытовым, хозяйственным и политическим укладом жизни, особенным моральным кодексом, со своей оригинальной идеологией. К сожалению, национальная политика прошлого была ориентирована на унификацию национальной самобытности народов, и это нанесло огромный вред духовному миру дагестанца. И нынешняя межнациональная рознь в большей степени не от избытка настоящего национального начала, а от его дефицита.

Меня, как гостя, всюду хорошо принимали – это добрая традиция моего народа. Но теперь как в воду канули нормальные столовые, где можно поесть приезжему человеку, гостиницы, где можно отдохнуть. В горных районах процветают безработица, безземелье. 28 семей села Цумилюх Тляратинского района (откуда я и был выдвинут депутатом) не имеют ни метра земли приусадебного участка! Люди выезжают за пределы Дагестана в поисках работы. Границы с Азербайджаном и Грузией закрываются. Вот почему я говорил во время и первой и второй своей предвыборной кампании, что надо в корне менять суть экономических и политических отношений. Между этими двумя выборами мне лично как депутату от Дагестана удалось сделать еще очень мало. Только недавно сумел закончить разработку закона о высших органах государственной власти в Дагестане на переходный период. Представил его вместе с Г. Гаджиевым в Верховный Совет Дагестана.

Строго говоря, «усеченный» срок жизни Верховного Совета России и не позволил завершить многие начинания. Помню, как тщательно я работал над своей первой (1990 г.) предвыборной программой. А затем с некоторым удивлением обнаружил, что о моей программе мало кто спрашивал из избирателей. На встречах они, как правило, делали «заказы», особенно в городе. Ведь наше депутатство всегда было ориентировано не на законотворчество, а на то, чтобы что-то достать, обеспечить, «пробить». Говорить в то время, что я буду не толкачом вашим, а законодателем, означало бы все испортить. Я и сейчас, впрочем, не спорю с «ходоками», помогаю, чем могу. Не от хорошей жизни они ко мне ходят.

Важным моментом той предвыборной кампании явилось создание «команды», разделяющей мои взгляды. В нее вошли заведующий юридическим отделом Совмина Г. А. Гаджиев, человек предельно честный и высокообразованный, с которым мы в Махачкале формировали Центр по изучению общественного мнения при Совете министров Дагестана. Там же познакомился я и с Нухкади Нухкадиевым, выпускником МГУ, весьма активным и грамотным инструктором Совмина. Встретил Халисат Мамедову, ответственного работника Совета министров, которая также вошла в «команду». И конечно, помогали давние и верные друзья: главврач больницы Гумбетовского района Мутуз Магомедов, директор Алмалинской восьмилетней школы Шахрутдин Шахов, работник МВД Дагестана Джамал Омаров, уполномоченный Совмина республики по делам религии Магомед Курбанов, друг детства, работник управления КГБ Дагестана Джамалдин Ибрагимов, директор совхоза «Цумилюхский» Сайпудин Юсупов, председатель Буйнакского райсовета Хизри Шихсаидов, старые друзья Курбан Юнусов, Далгат Магомедов и многие другие. И конечно же получил я доброе напутствие от Расула Гамзатова. Очень активно помогали и руководители нашего района – Шейхов и Омарпашаев.

Дни оказались заполненными до предела: поездки, встречи, выступления. Все работали отчаянно. И только один человек в нашей «команде», по-моему, оставался спокойным – моя жена. Впрочем, это и понятно, ведь она же северянка, из далекого заполярного Мурманска, где и мне пришлось поработать заведующим кафедрой Высшего морского училища, узнать и полюбить этот замечательный город, его улицы и площади, дома, поставленные прямо на седом граните, его воздух – солоноватый, пахнущий рыбой.

Там, в Мурманске, в 1982 году и познакомились мы с Инной (правда, теперь я называю ее по-восточному – Иннарой). Встречались два года. Я, честно говоря, вначале опасался, как воспримут наши встречи ее родители – простые работники рыбкомбината. Но все обошлось. Да и мои родители были рады, что наконец-то я определился после долгих исканий. Так и живем мы теперь, воспитываем двух сыновей.

Но я немножко отвлекся.

Многие из моих земляков знали меня как дагестанца, работающего в аппарате ЦК. Ответственный работник такого уровня – это многое значило для них. Можно, конечно, обвинить их в чинопочитании, но, по-моему, они мною гордились. Может быть, еще и потому, что, выступая в печати и на партийно-хозяйственном активе в республике, я всегда критиковал местных руководителей за недостатки. Помню, на партхозактиве, отвечая на вопрос о том, что делать с мафиозными структурами в Дагестане, я сказал, что каждый ребенок в Махачкале знает проворовавшихся министров и руководителей-взяточников, все знают, а руководство областного комитета партии, Верховного Совета и Совмина республики, как ни странно, пребывает в неведении. В организационном отделе ЦК КПСС мне тогда было сделано замечание. Я ответил, что лучше знаю Дагестан, его проблемы, чем они в Москве. Не это ли и было еще одной из причин того, что для части руководства в Москве и Махачкале я был все же нежелательным претендентом на депутатское место? Замечу кстати: из моего далекого горного района никого не было даже в руководстве республики. А тут в Верховный Совет… Впрочем, власть имущие не верили в мою способность потеснить устоявшихся претендентов на власть. Откровенно говоря, я и сам не верил в это, волновался и переживал.

Много сил и здоровья было оставлено в первом туре, когда зимой, начав с родного аула, за короткий срок объехал 17 горных районов Дагестана – ведь с работы меня отпустили всего на 10 дней. Лучше всего принимали нас в Советском, Кулинском и Лакском районах. Естественно, тепло встретили в родном Тлярате. В недоброжелательной атмосфере проходили встречи в Чародинском и в Гунибском районах, городе Буйнакске.

Претенденты на депутатское место были очень разные. Впервые мне довелось встретиться с ними на Дагестанском телевидении, где помимо местных кандидатов в депутаты присутствовали также кандидаты-москвичи: летчик Толбоев и врач Саидов. Из «местных» наиболее серьезным претендентом был Магомед Чертаев, известный председатель колхоза. Весьма привлекательной фигурой являлся летчик-испытатель Магомед Толбоев. Изощрялся в антикоммунистической риторике Саидов, уверенный в своей победе. Всего нас, кандидатов, было 11 человек.

В ходе предвыборной борьбы убедился, что на местах, куда бы ни приезжал, люди воспринимали меня, как правило, доброжелательно. Я предпринял некоторые шаги, которые, как показало время, нашли положительный отклик. Еще из Москвы написан письма почти всем председателям сельских Советов 17 районов, выразив в них желание познакомиться поближе, начать сотрудничество. В письмах я говорил также о своей надежде получить поддержку с их стороны на выборах. Результат превзошел ожидания. Встретившись со мной и ознакомившись с моей программой, взглядами, многие председатели сельских Советов заявили: «Рамазан – мой кунак, мы дали слово. И больше ни я, ни мое село ни за кого голосовать не будем». Может, я преувеличиваю, но то заочное знакомство сыграло большую роль. Кроме того, сыграло, по-видимому, свою роль и сознание того, что, хотя дагестанцев в Москве много, лишь очень немногие из них трудятся в высших органах партии и государства. Моя биография и положение человека, вышедшего из низов, вызывали симпатию простых горцев.

По результатам первого тура мне не хватило для полной победы примерно 15 тысяч голосов. Второй этап сулил быть не менее тяжелым, ибо мы остались один на один с Магомедом Толбоевым. Неординарный человек, известный летчик, он пользовался популярностью у молодежи Дагестана. Еще бы: Магомед обеспечил посадку знаменитого «Бурана», облетел на самолете все вершины, устраивал шоу-праздники – словом, был гораздо популярнее меня. Да и в Махачкале поддержка у него была сильная. Если бы у него было побольше чувства меры, не было бы излишней саморекламы (дело доходило до разбрасывания с вертолетов листовок с портретом Толбоева), он, думаю, мог бы победить. Но, в общем, он хороший человек.

Итак, начался второй тур. С водителем Мажидом Гасангаджиевым мы по второму кругу объездили на «уазике» почти весь Дагестан. Зимой, по бездорожью, над пропастями… Ибо в республике определяющую роль играло, побывал ли кандидат у избирателей в ауле, в райцентре или проехал мимо. Мои технические возможности в этом плане, по сравнению с возможностями соперника, летавшего на вертолете, были явно невелики. Горцы не очень хотели, чтобы мы с Магомедом соперничали, и откровенно спрашивали: «Почему бы вам с Толбоевым не встретиться и не договориться о том, чтобы один из вас снял свою кандидатуру?» Я отшучивался, что я езжу по земле, а Толбоев летает в небе, поэтому нам крайне трудно встретиться. Уступать никто не собирался, ибо борьба есть борьба.

Вообще же избиратели задавали самые разнообразные вопросы. Их были тысячи. Вспомню несколько вызывающих улыбку случаев. Так, например, представитель Советского района (бывший Кахибский) очень долго допытывался у меня, почему по телевидению показывают всякие непристойные порнографические программы. Что ответить? Ведь и меня это волновало. Горцы долго смеялись, когда я ответил, что у телевизора, кроме включателя, есть еще и выключатель. В другом районе один товарищ с величайшей настырностью и озлобленностью упорно адресовывал мне по 4–5 вопросов сразу, создавая нервную напряженность в зале. Мне пришлось сказать, что у нас в горах есть обычай, согласно которому, если человек задает кому-то больше трех вопросов, он должен зарезать барана и пригласить отвечающего к себе домой на беседу. Конфликт был исчерпан. Так что юмор выручал часто.

Конечно, было немало и действительно серьезных вопросов. Горцев волновала судьба Отечества, политика Горбачева, ведущая к развалу страны. В то же время многие идеализировали Ельцина. Я же старался Ельцина не критиковать, ибо во многих отношениях он был мне симпатичен, хотя тогда лично его я еще не знал. Да и люди к нему относились хорошо.

Считаю, что оправдала себя во время встреч с избирателями практика анализа наиболее крупных, серьезных, волнующих всех вопросов. Люди с пониманием относились к моему видению ситуации, к прогнозам на будущее. Наверное, каждый из кандидатов в депутаты склонен преувеличивать собственную роль в преобразованиях общества, особенно в предвыборных речах. Памятуя об этом, старался не обещать несбыточного.

Думаю, об атмосфере тех дней может многое сказать моя беседа с председателем Московского культурного центра Дагестан, кандидатом медицинских наук Магомедом Абдулхабировым, которую он записал, а недавно передал мне копию этой записи. Привожу ее в книге потому, что она воскрешает многие подзабытые мною факты, реалии, с которыми мне пришлось столкнуться.

Перечитал строки нашей тогдашней беседы, особенно те, где речь идет об отце, и снова сердце резанула боль. Ведь между первым и вторым турами меня постигло величайшее горе – отец скончался. Он был удивительным человеком, мой отец. Представьте, за всю свою жизнь не выпил ни капли спиртного. И не потому, что у него были какие-то особые религиозные убеждения. Мой дядя был старшим в семье, ибо дед мой умер, когда отцу было 11 лет. Дядя болел малярией. И однажды, когда кто-то из соседнего дома начал издеваться над ним из-за этой болезни, считая ее не мужской, дядя взял ружье и застрелил обидчика, а потом ушел в Азербайджан. Отец остался старшим в семье, тогда ему исполнилось всего четырнадцать. По законам кровной мести его должны были убить, но старший из пострадавшей семьи породнился с отцом. И отец, чувствуя на себе всю ответственность за этот шаг, боялся выпить, чтобы не сказать что-нибудь лишнее в компании.

В нашей семье росли девять детей: пять сестер и четыре брата. К мальчикам отец был особенно строг. Как только я начал ходить, он уже считал меня мужчиной. Помню, когда мне было лет двенадцать, послал он меня на соседнюю гору, чтобы привести оттуда барана. Идти надо было километров семь. И вот по дороге я увидел медведя с медвежонком. Конечно же испугался страшно, вернулся домой. Это было позором для отца, позором для меня. И он вновь послал меня в дорогу.

Вся наша семья держалась на строгости отца, воспитывавшего в нас горскую нравственность, порядочность, чистоту. И на мягкости матери. Она вышла замуж совсем молодой, лет пятнадцати, а отец к тому времени был уже председателем сельского совета. Работали они не покладая рук. Отец вообще и пяти минут не мог просидеть без дела, вставал в 5 утра и начинал трудиться. Был он и секретарем парторганизации, затем – председателем колхоза, в свое время добровольцем ушел на фронт. К нему всегда тянулись люди, приходили за советом, за помощью. И он никому никогда не отказывал.

После его похорон я тяжело заболел, видимо на нервной почве. Долго не мог прийти в себя, глубоко переживал потерю. Единственным, хотя и слабым утешением была мысль о том, что успел он летом, впервые в жизни, побывать в Москве и погостил у меня несколько дней.

Смерть отца стала моментом глубокого осмысления всей моей жизни. Может быть, именно потеря родителей является той чертой, за которой начинается новое, действительно самостоятельное, единолично осмысленное существование. Со смертью отца мои действия стали более разумными, взвешенными, ибо память о нем незримо руководит мною и поныне. Когда я забываю о нем, меня заносит то в одну, то в другую сторону, но это случается все реже. Я помню о нем, помню его чистую, нравственную жизнь, которая может стать примером для любого человека. При всех перипетиях жизни он оставался честнейшим тружеником, настоящим горцем. И сегодня, когда подъезжаешь к аулу, встречаешь родник, который он построил, чинары, которые он посадил, дорогу, которую он провел. Он был отцом всего аула. Об этом говорят мои аульчане…

Итоги второго тура я подводил в махачкалинской гостинице. До утра не смолкал телефон. Лишь на рассвете стало ясно, что я победил и стал народным депутатом России. Позади остался тернистый путь, впереди высоко мерцали и манили звезды политического небосвода. Но дорога к звездам всегда трудна. Так уж случилось, что я, как и другие депутаты, отправился в полет к ним в туманную и бурную погоду. И звезды скрылись от нас.

Как ни парадоксально это звучит, но на самом деле получилось так, что победу на выборах народных депутатов РСФСР одержали и старые, и новые силы. Одни – по форме, другие – по содержанию были плохо готовы к законотворческой деятельности. Но все мы – люди переходного периода, а в такой период надо сконцентрировать внимание на главном, отстаивать завоеванные потом и кровью рубежи. К сожалению, без потерь не обошлось. Самая большая и трагическая из них – потеря Отечества – Советского Союза. Мы все потеряли нравственно-политический стержень и государственность. Это большой вопрос и тема отдельного разговора.

Не забуду, как радовался моей победе па выборах мой самый преданный «болельщик» Абдулазиз Гусейнов (к сожалению, через несколько месяцев он скончался). До сих пор помню, как он переживал критические выпады в мой адрес на собраниях и в прессе. Ему было трудно понять, что люди, не знающие меня, исходят из стереотипа: «Если человек работает в аппарате ЦК, то он обязательно преступник, негодяй, аморальный тип». Такие стереотипы, когда они довлеют над обществом, как бы обволакивают людей, мешая получить и осмыслить любую информацию, идущую вразрез со стереотипами. Тем самым они усугубляют кризис, блокируя возможность выхода из него. Тот, кто шел к власти, загоняя общество в пещеру новых иррациональных эмоций, предрассудков, стереотипов, не задумывался над тем, как он будет управлять народом завтра, когда встанет к рулю. Борьба, разгоревшаяся в избирательных округах, перекинулась в российский парламент. На уровне Съездов народных депутатов она превратилась в массовый психоз, жесточайшее противостояние в самом депутатском корпусе. Складывалась пагубная и разрушительная ситуация. Где-то, правда, и закономерная. Ведь перестройка фактически не шла. Я это осознавал.

По своим воззрениям, ориентациям я тяготел к центристскому блоку. Однако только из-за того, что был работником аппарата ЦК КПСС, центристы и «левые» склонялись к тому, чтобы считать меня номенклатурщиком и представителем правого крыла. Тем не менее логика борьбы все более властно заставляла меня сближаться с центристским блоком, примыкать к нему по тем или иным вопросам. И напротив, отталкивала от себя инертность, даже косность мысли и действий депутатов, присвоивших себе монопольное право говорить от имени КПСС.

Когда еще до Съезда народных депутатов Российской Федерации я начал работать, стремясь предотвратить нарастание противоречий, то попытался провести региональные встречи депутатов с целью подготовки к Съезду. Секретарь ЦК КПСС Манаенков, занимавший затем место в Совете Национальностей Верховного Совета РСФСР, даже не принял меня, ограничившись переговорами с моим непосредственным руководством. Уходящее тогда еще кое-кому казалось вечным, попытки прогнозировать ход событий без указаний сверху не поощрялись. Где-то, наверное, и я был пленником подобных представлений. Старые структуры мышления и управления уже не отвечали условиям меняющегося общества, однако не все видели или не хотели видеть это. Гибель КПСС была предопределена прежде всего ее неспособностью реформироваться, стать подлинно политической партией, живущей по законам демократии. И виноваты в этом не столько коммунисты, сколько высшее руководство, которое традиционно не советовалось с рядовыми коммунистами.

Какой политической слепотой и глухотой надо было обладать, чтобы в 1990 году, после того как итоги выборов народных депутатов РСФСР наглядно продемонстрировали дальнейшее ослабление позиций партии, вести подготовку к съезду так, будто ничего не произошло и все регалии власти по-прежнему в руках КПСС, ее Центрального Комитета! Все шло по старинке. В ЦК обсуждались кандидатуры будущих руководителей Верховного Совета, которых следовало избрать на предстоящем Съезде. Никто не советовался даже с депутатами – работниками партийного аппарата – руководители КПСС не «опустились» до этого. К слову сказать, позднее выяснилось, что моя кандидатура почти нигде ни на какие посты не рассматривалась. «Еще мало работает в ЦК, не имеет опыта партийной работы и не всегда управляем» – таково было, по словам одного из моих знакомых, «руководящее» мнение. Позднее, в ходе работы Съезда, мне все же, видимо, определили «там, наверху» место председателя комиссии по национальным отношениям. Даже после десяти дней работы Съезда руководство КПСС не хотело понимать, что ЦК уже далеко не все определяет. Оно продолжало жить в другом измерении. И прежде всего в другом измерении жили Горбачев, Яковлев, Лигачев, Рыжков.

С самого начала депутатства я взял курс на то, чтобы войти в структуры Совета Национальностей. Более честолюбивых желаний у меня не было. Еще на встречах в Дагестане, при обозначении сферы своей будущей деятельности в качестве депутата, я говорил: «У меня не вызывает сомнений звено, в котором предстоит работать, – это Совет Национальностей. Надеюсь, что буду полезен парламенту. Во всяком случае, готов предложить свой опыт и знания по национальной проблематике». Они и в самом деле пригодились. За несколько дней до Съезда мне удалось поработать в подготовительных комитетах, встретиться с людьми различных политических ориентаций. Меня приятно удивил высокий уровень квалификации ряда выступивших там депутатов, хотя были и ораторы, не имевшие за душой ничего, кроме амбиций и голых претензий.

Я убедился, что многие депутаты – люди высокообразованные. Но убедился также и в том, что образование, направленное лишь на реализацию узкополитических целей, не всегда приносит пользу. Образование обязательно должно быть подтверждено порядочностью, честностью, созидательной преданностью Отечеству. Я сблизился с депутатами из республик Российской Федерации. Среди них оказалось много опытных и честных людей, хотя в ряде случаев и «партийно-консервативных». Мне кажется, что зачастую за этим стояла и стоит не косность мысли или интеллектуальная ограниченность, как иногда пытаются представить, а определенное традиционное понимание порядочности. Оно не позволяет с легкостью необыкновенной переходить из одной веры в другую, диктует приверженность к обычаям и традициям. Очень современными казались многие депутаты из Москвы, Ленинграда и Свердловска, но меня настораживала безнациональность, я бы даже сказал – безотечественность их позиций. Они пугали своим разрушительно-революционным фанатизмом. Я откровенно отстаивал значимость преемственности традиций, самостоятельность республик. И одновременно с первых же дней моей парламентской деятельности говорил о необходимости сохранения целостности Российской Федерации, целостности обновленного Союза.

Чтобы не быть голословным, приведу выдержки из своего интервью 1990 года, опубликованного в «Дагестанской правде».

«История показала, что все мы – умелые разрушители прежних устоев и основ, а вот какие мы созидатели – предстоит доказать всем – левым, правым, центристам и т. д. Людям надоели демагогические рассуждения о том, что нельзя жить по-прежнему. Исходя из своего опыта, своего анализа состояния межнациональных отношений, прихожу к выводу, что нас преследует кризис некомпетентности, запоздалости и непоследовательности принимаемых решений. Добавьте ко всему этому еще и действия откровенно националистических и сепаратистских сил, злоупотребляющих объективными трудностями и использующих наши промахи и недоработки… С надеждой, что через Верховный Совет РСФСР, Совет Национальностей, через комитеты и комиссии парламента можно будет проводитьболее оперативную, более открытую и многовариантную политику, я и «пробивался» в народные депутаты РСФСР, а теперь стараюсь обеспечить законодательно-правовые основы межнациональных отношений. Главные возможности для этого есть. Проблемы суверенитета республик можно было бы решить путем развертывания процесса разработки Федеративного договора».

Не хочу сказать, что я тогда представлял во всех деталях этот процесс и то, во что он должен был вылиться. Но самая стержневая идея демократической Федерации, как путь устройства единой России, у меня уже вызрела. Сторонники такого подхода были. За день-два до начала работы первого Съезда народных депутатов РСФСР в ЦК прошло совещание, на котором выступил Горбачев. Я впервые увидел его в непосредственной близости. Ранее он с нами, депутатами – членами КПСС, не встречался. В своем выступлении на том совещании я заметил: «Стесняться принадлежности к партии нет необходимости. Нужно корректировать свои действия, а стесняющиеся могут избавить от своего присутствия партию. Я был и остаюсь очень далеким от мысли считать принадлежность к КПСС показателем, негативно говорящим об уровне развития человека, как, впрочем, и наоборот. Но и КПСС, ее руководству следовало бы позаботиться о том, чтобы соответствовать интересам человека, коммуниста, снять многочисленные перегородки между рядовыми членами партии и ее верхами».

Нельзя было делать коммунистов заложниками и безгласными исполнителями политики руководства. Они сами должны были формировать политику, знать и понимать ее. В этом я видел одну из задач коммунистов-депутатов. Но жизнь показала: чем выше по аппаратной лестнице КПСС поднимался человек, тем меньше в нем оставалось партийности. Примеров тому – множество, и мне думается, что вряд ли здесь нужны какие-то доказательства.

На том совещании обсуждались кандидатуры на руководящие посты в Верховном Совете, которые предложил Горбачев. На пост Председателя Верховного Совета он выдвинул А. В. Власова. Это был совершенно бесперспективный вариант, хотя Горбачев его активно поддерживал. Мне почему-то, быть может по неопытности, был предпочтительнее на тот момент Н. И. Рыжков (хотя он не был народным депутатом России). Я видел в нем тогда человека интеллигентного, знающего экономику, обладающего огромным запасом нереализованных созидательных сил. Однако впоследствии, когда его кандидатура была выдвинута на пост Президента Российской Федерации, я отнесся к этому отрицательно. Да и былого авторитета у Николая Ивановича к тому моменту уже не было. Горбачев постарался оттеснить его в тень. Но ко дню открытия Съезда он шел первым по уровню популярности в самых различных регионах, особенно после землетрясения в Армении и его поездки туда.

Очень импонировали мне народные депутаты В. Коков, В. Соколов, В. Степанов, С. Филатов, М. Бочаров, С. Кехлеров, В. Хубиев, Ю. Яров, 3. Корнилова. Без Ельцина нельзя было, но его я видел в должности Председателя Совета Министров России. Считал, что выводить его на первые роли – значит начать опасную борьбу с Горбачевым. В целом способных людей было избрано много. Парламент откроет потом еще целый ряд новых имен.

На должность первого заместителя Председателя Верховного Совета Горбачев предложил талантливого писателя из Татарстана Рината Мухамадиева. Я думаю, что Мухамадиев не проиграл от того, что не прошел, ибо творческая личность лучше чувствует себя в родной стихии. Он хорошо затем проявил себя на должности председателя Комиссии по культурному и природному наследию народов Российской Федерации.

На пост Председателя Совета Национальностей предлагалась, как мне сказали, кандидатура Сергея Валентиновича Хетагурова, Председателя Совмина Северо-Осетинской республики. Думаю, что он был бы неплохим председателем палаты.

В ЦК КПСС предполагали одно, а депутаты были в своих решениях все же самостоятельны и независимы. Депутации автономных образований предложили мою кандидатуру на должность первого заместителя Председателя Верховного Совета. Началась борьба совершенно другого уровня и накала. Откровенно говоря, мне и многим другим людям не всегда было понятно, за что боролись иные депутаты, унижая и оскорбляя друг друга, теряя подчас человеческий облик. «Борьба есть борьба», скажем так, и, наверное, нельзя подходить к политической борьбе с обычными мерками. И все же это явление требует очень тщательного нравственного анализа, уж очень тяжело иногда было наблюдать происходящее. Я по неопытности допустил множество ошибок, тоже, видимо, вошел в раж, стал впадать то в одну, то в другую крайность.

В списке претендентов на пост Председателя Верховного Совета России основными были Ельцин, Власов и Полозков. Кандидатуры Полозкова и Власова казались мне бесперспективными, хотя по своим человеческим качествам они были вполне достойными людьми. Это наша пресса представила Полозкова чудовищем. Позитивным в кандидатуре Власова я считал знание им экономики России. Но основной массой депутатов он совершенно не воспринимался, ибо олицетворял изжившие себя структуры абсолютно несамостоятельного российского Совмина. Несмотря на его положительные личные качества, он был обречен нести на себе в глазах общественного мнения печать горбачевской беспомощности и политбюровской безнравственности. Ельцина многие опасались. Для меня лично он благодаря ряду своих качеств был в то время кумиром. Но и меня настораживало его откровенно агрессивно-антикоммунистическое окружение. Я бы сказал так: антикоммунизм в нынешних условиях – это своеобразный изгой России. Вдумайтесь, как велика историческая приверженность в нашей стране идеям равенства и справедливости, если в ней так сравнительно легко прижился марксизм. И это не только 10 миллионов коммунистов, это еще 20–25 миллионов человек, так или иначе приобщенных к ним. И кто же виновен в том, что коммунистические, а точнее, социалистические идеи были превращены в жупел? И вовсе не секрет, что многие достижения современной социал-демократии зиждутся на этих идеях. У нас же социал-демократы борются против социалистических идей. Не парадокс ли?

Будучи человеком эмоциональным, я тянулся к Ельцину, и если бы дал волю чувствам, то, не раздумывая, последовал бы за его курсом. Но я ведь еще и ученый, а ученые, как известно, склонны к рациональному анализу. Только вряд ли нужно было быть большим аналитиком, чтобы увидеть в политическом поведении Ельцина проявление таких негативных черт, как непредсказуемость действий, ориентация на революционное разрушение. Он, бесспорно, лидер, но всегда нуждался в разумном сдерживании, помощи в выработке политических ориентиров. Мне искренне хотелось стать именно первым его заместителем, поскольку я наивно полагал, что смог бы в этом качестве рационализировать его политику. Но, кажется, физически ощущал его неприятие. И тогда, и сегодня эта его позиция кажется мне противоестественной. Я был искренне настроен на позитивное сотрудничество, тем более что у нас состоялась, как мне подумалось тогда, вполне хорошая беседа. Я сказал ему буквально следующее: «Борис Николаевич, вы знаете, сколько дней я работаю в ЦК. Вы там работали дольше меня и на постах гораздо выше моих. Там немало честных, грамотных работяг. Не хотелось бы, чтобы вы предвзято относились ко мне. Преданности и честности нам, горцам, не занимать, если нам отвечают уважением и доверием. Если вам не подходит моя кандидатура, скажите прямо сейчас. Я не стану участвовать в выборах, если для вас нежелательна моя кандидатура».

На что Б. Н. Ельцин ответил: «Да, я сам был на партийной работе и знаю, что там много достойных людей. Я далек от предвзятых обобщений и против вас ничего не имею». Мы пожали друг другу руки и разошлись, оставаясь, видимо, каждый при своем мнении.

Я был наивен, он – умудрен опытом. И конечно, меня очень огорчило и обидело то, что позже он попросту снял мою кандидатуру. Обидно не из-за должности, а из-за того, что не были поняты мое искреннее стремление, мой, если хотите, душевный порыв. Обиды, как и огорчения, проходят. Не осталось, конечно, и злости. Все это были эмоции, а без них прожить жизнь еще никому не удалось.

Да и на Съезде было много эмоций. Бурный, непредсказуемый, претенциозный первый Съезд народных депутатов Российской Федерации. Председатель Центральной избирательной комиссии В. И. Казаков сообщил итоговые данные выборов. В 1068 округах баллотировалось 6705 претендентов. Только в 33 округах была так называемая безальтернативная кандидатура, в 300 – было выдвинуто более четырех кандидатов, в 24 – более 20. Количество претендентов в моем округе оказалось выше, чем в среднем по Российской Федерации. К моменту открытия Съезда собралось 1059 человек. Около шести процентов составляли рабочие, шесть процентов – колхозники. Был один студент – наш дагестанец Заргишиев. Лишь 16 депутатов были старше 60 лет. Это был невиданный для России по своему составу депутатский корпус: 93 процента – избраны впервые, 86 процентов – члены КПСС. Много первых секретарей обкомов КПСС и председателей облисполкомов. На Съезде у меня лично впервые возникло желание стать независимым от партийных органов. Партийный аппарат, выборные органы, Центральный Комитет, высшее руководство – это одно дело. Но в целом партия? У меня была своя давно вынашиваемая концепция, за которую меня неоднократно критиковали в Мурманске. Я говорил: «Коммунисты давно стали заложниками генеральных и первых секретарей. Рядовым коммунистам надо брать на себя больше ответственности, иначе партия будет уничтожена генералами от КПСС. А отвечать придется рядовым».

Первым депутатом, выступившим на Съезде, оказался С. М. Шахрай, тогда заведующий лабораторией МГУ. Он, наверное, и сейчас занимает первое место по количеству выступлений в парламенте. Механизм парламентской говорильни, давно известный на Западе и утвердившийся в союзном Верховном Совете, был запущен и в России. К риторике мы добавили еще политическую возню – любимое занятие многих депутатов, особенно при обсуждении организационных и процедурных вопросов. Появились настоящие «процедурных дел» мастера.

На второй день Съезда я вышел к микрофону и произнес следующее: «По роду своих занятий я занимаюсь прогнозированием. Изучив тенденции работы нашего Съезда в течение вчерашнего дня и сегодня, мне представляется, что тенденции не очень благоприятные. Что я имею в виду? Я имею в виду, что эти тенденции в какой-то степени повторяют события первого Съезда народных депутатов СССР. Именно такие тенденции привели впоследствии к развалу Союза Советских Социалистических Республик. Во всяком случае, этот вопрос уже на повестке дня находится. И мне хотелось бы обратиться к народным депутатам Российской Федерации, чтобы мы не допустили развития этих тенденций в рамках Российской Федерации. Российская Федерация была унитарным государством, и одновременно она является федеративным государством. Когда я избирался в округе, у меня было десять соперников. И все десять выступали за то, чтобы превратить Дагестанскую автономную республику в республику СССР. Я активно выступал против этого. Почему? Потому что я верил и верю, что мы можем и должны развиваться в рамках обновленной по сути Российской Федерации. И отсюда непосредственно вытекает вопрос о суверенитете. Когда мы говорим о суверенитете Российской Федерации, необходимо помнить о том, что это суверенитет не только Москвы, не только Ленинграда, это суверенитет каждой частицы Российской Федерации. И мы должны учитывать, что в Российской Федерации разные национальные автономии, они функционируют тоже как суверенные национальные государственные образования».

Но это не было учтено. Пункт 5 Декларации «0 государственном суверенитете Российской Советской Федеративной Социалистической Республики» взорвал автономии. Выступая против сепаратистских взглядов, я особо подчеркнул первостепенное значение для укрепления Российской Федерации двухпалатного устройства Верховного Совета: «…сейчас формируется двухпалатная система нашей Федерации, Верховного Совета, что там будет обеспечено равенство и по национальному, и по территориальному признакам. И сегодня этот основополагающий вопрос развития самой Федерации ставится под сомнение. Если мы нарушим равноправие представительства двух палат Верховного Совета, то фактически поставим под вопрос существование самой Федерации, ибо смысл Федерации заключается и в равенстве двух палат». Я отметил также некорректное поведение различных средств массовой информации, стимулирующее противостояние на Съезде и в обществе. Нужно было время, чтобы понять: критика телевидения и газет – дело совершенно бесполезное. Особенно если там первую скрипку играют не очень добросовестные люди. Но это – тема отдельного, я бы сказал, специального и очень нужного разговора.

Много споров вызвал вопрос о независимости Российской Федерации. Предлагались разные варианты его решения. В итоге Съезд проголосовал за суверенитет РСФСР с подписанием нового Союзного договора. Таким образом, большинство российских депутатов одобрило концепцию суверенитета в неразрывной связи с судьбой и целостностью Союза. Тем самым уже в начале пути мы взвалили на себя бремя величайшей ответственности. В том числе – и за судьбу СССР.

Стенограмма зафиксировала шум и выкрики, постоянно нарушавшие рабочую атмосферу Съезда. Они не поубавились и после выступления А. В. Власова, в котором тот представил картину положения России. Она не радовала, но если бы мы взглянули на нее с высоты (или из ямы?) сегодняшнего дня… Впрочем, нужны ли здесь комментарии?

Доклад выглядел вполне приемлемо, даже в чем-то радикально, но он как бы повис в воздухе из-за аморфного, беспомощного политического резюме. А может быть, эффект от выступления оказался нулевым из-за того, что его сделал неавторитетный лидер? Убежден: если бы аналогичный материал зачитал Ельцин, его восприятие оказалось бы совсем иным. В России так повелось исторически, что она всегда в поисках сильной личности. Как говорит Окуджава: «Мне надо на кого-нибудь молиться».

Медленно, но верно Съезд продвигался к главной цели – выборам Председателя Верховного Совета и Председателя Совета Министров. Все было подчинено этому, остальное считалось второстепенным. Беспристрастных оценок кандидатов, анализа их деловых качеств просто не существовало, ибо каждая группировка выдвигала свои кандидатуры, не слушала и не слышала никого, кроме себя. Все стремились лишь к одному – четко обозначить свою политическую позицию и размежеваться с другими группами. Каждое выступление, независимо от обсуждаемой темы, было подчинено этой цели. На Съезде царили и определяли его атмосферу лишь два противоборствующих чувства: жажда реформ и страх перед возможным разрушением Союза.

После окончания заседаний в конце зала обычно собирались представители автономных образований. И начиналось активное и весьма горячее обсуждение проблем развития национальных отношений, положение национальных автономий. Степанков, Темиров, Хубиев, Корнилова, Сабиров, Мухамадиев, Михайлов, Ондар, Магомедов, Леонтьев, Завгаев и многие другие депутаты обсуждали эти вопросы. Принимал в этом участие и я. Эти встречи помогали группироваться по интересам. По-моему, в то время наша коалиция была самой, я бы сказал, человечной и в смысле удаленности от узкогрупповых интересов и пристрастий – беспартийной (насколько такое удаление вообще возможно). В то же время, как я теперь понимаю, мы, пожалуй, несколько грешили излишней консервативностью. Дельных мыслей, предложений на этих наших встречах звучало немало. Но пафос и тут был один – политический бой. А это мешало созидать.

Грамотным и полемичным было выступление на Съезде и студента из Дагестана Заргишиева. Он квалифицированно проанализировал суть тоталитарно-имперской системы не только Союза, но и всех структур Российской Федерации, очень резко поставил вопрос о суверенитете республики в составе Российской Федерации, хорошо сказал о роли ислама, христианства, иудаизма, непосредственно связанных с историей наших народов и оказавших бесспорное влияние на культуру. «Даже в Коране говорится: «Воистину Аллах не изменит то, что в людях, пока они не изменят того, что в их сердцах». Но как и что можно изменить в сердце, если «нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца – пламенный мотор?» – закончил Заргишиев свое выступление. Повторю еще раз: оно оказалось очень своевременным, ибо в нем говорилось о возрождении национальных традиций, национальной культуры, развитии образования. И все же в его речи громче всего прозвучал призыв к разрушению всего существующего. В этом смысле Заргишиев – дитя своего времени. Как, впрочем, и каждый из нас. Впоследствии он проявил себя как весьма разумный депутат, вплотную и весьма профессионально занялся исламом.

Радикальностью отличалась речь С. Н. Бабурина. «Сегодня при рассмотрении вопроса о суверенитете Российской Федерации, – заявил он, – нам нужно набраться мужества и определиться: или мы будем следовать существующим правовым актам, и тогда должны прямо сказать, что никакого суверенитета, никакой экономической и политической самостоятельности России не будет; или нам нужно принять такое решение по вопросу о суверенитете, которое обеспечит и новому Верховному Совету, и новому правительству России возможность действительно работать на суверенных началах, помимо любых желаний правительства или Верховного Совета СССР. Именно сегодня определиться. А завтра мы должны создать юридическую базу для деятельности высших органов власти и управления Российской Федерации».

С. Бабурин первым поставил вопрос о ратификации всех изменений в Конституции СССР: «Время дарования милостей республикам должно уйти в прошлое». Подобные в основе правильные, но доведенные до абсурда идеи и разрушили Союз. Прочитайте нынешние горькие речи Бабурина, произносимые им после окончательного развала Союза. Недавно в поездке во Францию я напомнил об этих выступлениях Сергею Николаевичу. Он удивился, думаю, что искренне. О незрелости народовластия неплохо сказал Д. Волкогонов: «Партия уже не правит, Советы еще не правят, демократия зелена». Замечу, кстати, что, по-моему, общество и поныне пребывает в том же состоянии. Партия давно не правит, Советы уже не правят, Президент еще не правит. Результатом являются хаос и беззаконие, а отнюдь не демократия. Период се становления затягивается. Это опасно для российской государственности, это катастрофа для человека, личности.

Радикальную позицию выразила депутат Ирина Федоровна Залевская, одной из первых поставившая вопрос о выходе России из СССР: «Пока Россия находится в составе СССР, полный ее суверенитет невозможен». Бывший работник уральской комсомольской газеты предложила объединить военные командования и действовать по схеме Организации Варшавского Договора. Сегодня, к сожалению, можно было бы поздравить Ирину Федоровну с реализацией ее идей. Будет ли она рада такому поздравлению? Такой желанный для многих развал СССР был для них своего рода несбыточной мечтой. А когда эта мечта неожиданно сбылась, не один мечтатель ужаснулся делу рук своих. Или «и своих». Не правда ли, Ирина Федоровна?

Между тем за «кулисами» Съезда очень активно действовали блоки, фракции, группировки. Очень деятельными были демократы. В отличие от них коммунисты, убежденные в своем полном контроле над ситуацией, вели себя и самонадеянно, и пассивно. Работники ЦК КПСС были скованы в своих действиях руководством. Орготдел ЦК, в котором догматизм и партийное чванство особенно процветали, все проваливал. Если хоть что-то все же получалось, то лишь благодаря привычному соблюдению значительной части этой категории депутатов партийной дисциплины. По вопросу суверенитета России в составе Союза мало кто из них выступал против: свою задачу они видели в том, чтобы и рыбку съесть, и ноги в реке не намочить, то есть и суверенитет получить, и Союз сохранить.

Заманчиво. Но практическое обеспечение российского суверенитета было труднодостижимым: 80 процентов территорий и производства РСФСР находилось под недремлющим оком союзных органов. Поэтому первое, с чего следовало начинать, это с разграничения полномочий. Реально здесь имелись только два пути: превращение Союза в конфедерацию или постепенное, эволюционное разграничение полномочий между центром и республиками. Съезд выбрал второй путь.

Представляла интерес концепция Ельцина, согласно которой дорога к суверенитету Российской Федерации пролегала через иерархию суверенитетов других территориально-административных образований, а отправным пунктом служил бы суверенитет отдельного человека. Но, видимо, не очень удачно преподнесенная, эта концепция часто истолковывалась превратно. На мой взгляд, идея суверенитета отдельной личности, как неотъемлемой части демократически понимаемого суверенитета, вполне приемлема. Но как к ней подступиться? Как ее реализовать?

Сегодня разве что с иронией можно говорить о «суверенитете личности», особенно суверенитете пенсионеров, студентов, учителей…

Из представителей автономий активно действовал на Съезде Председатель Совета Министров Татарской АССР Сабиров. В его речах чувствовалось назревшее решение сепаратистских сил республики получить особый статус в Российской Федерации. Его выступление было посвящено великому вкладу Татарской АССР в экономику Российской Федерации и бедственному положению республики. Подобные сетования, почин которым был задан на союзном Съезде, когда каждый выходивший к микрофону начинал плакаться на исключительно горькую судьбу и жизнь своего народа, охватили и российский Съезд. Между тем корни проблемы лежали гораздо глубже. Они уходили в сложившуюся систему экономики, политики, управления. Надо было постепенно менять всю систему, а не просто ломать, крушить.

Съезд – великое скопление человеческого, национального и социально-политического потенциала разных культур и религий. В этом смысле каждый его участник, обладающий тем или иным запасом творческих сил, обладал возможностью направить его работу в созидательное или разрушительное русло. Меня привлекло, например, выступление депутата Ф. Д. Поленова, сказавшего о том, что в переживаемый страной критический момент надо быть вместе с Родиной, Отечеством, необходимо консолидироваться. Он был в числе немногих, напомнивших о российской традиции соборности при решении острых политических вопросов.

Вполне понятно, что на съездах всегда есть кому и что сказать. Но дать всем высказаться – невозможно.

23 мая мне наконец удалось выступить. Проблему суверенитета я видел в разграничении полномочий Союза и России. Я сказал, что принятые законы СССР ущемляют права республик, в том числе и России, нарушают даже принципы Союзного договора, заложенные в 1922 году. Полномочия, которые Российская Федерация делегировала Союзу, должны быть незамедлительно определены на этом Съезде. Пренебрежительное отношение к Союзу перекинется и на Российскую Федерацию, так что может оказаться под сомнением вопрос о самостоятельности России. Российскую Федерацию надо воспринимать исходя из федеративного устройства, а все составные части республики должны выступать ее равноправными субъектами.

Еще раньше в своей речи Борис Николаевич Ельцин говорил о «субъектности нашей Федерации и необходимости заключения Федеративного договора». Оставался нерешенным вопрос о субъектности русского народа и форме выражения воли русской нации. Этот вопрос решался Федеративным договором, равноправным участием в нем краев и областей. Однако такая позиция не находила понимания, а то и встречала сопротивление представителей республик.

Должен отметить огромное число выступлений от автономий, что свидетельствует о равноправии, царившем на Съезде. Да они и не вели себя так, как некоторые радикальные силы России по отношению к Союзу. К примеру, Г. Старовойтова предложила России стать инициатором заключения нового договора трех славянских республик (реализовано в декабре 1991 г.) с дальнейшим присоединением всех желающих к этой Федерации. Видимо, не зря она стала позже советником Президента. Идею развала Союза ей удалось реализовать до конца. Федерации, естественно, не получилось, да к ней и не стремились эти силы. Но возникло СНГ, а вместе с ним вспыхнули войны и конфликты. Идея СНГ, похоже, давно обсуждалась в окружении Ельцина, коль скоро к ней так упорно и неоднократно возвращались в своих выступлениях Старовойтова, Шелов-Коведяев, Румянцев и другие. Подобный путь некоторые хотели уготовить и России, и похоже, что от его реализации еще не все отказались.

Вполне обоснованной показалась мне речь Председателя Верховного Совета Якутской республики М. Николаева. Упомянув о полномочиях Якутской республики и приверженности ее России, он вместе с тем выделил тот факт, что Якутия находится под двойным гнетом. Он напомнил, что доля отчислений от прибыли союзных предприятий в бюджет большинства республик составляет 20 процентов, а в бюджет Эстонии – 84 процента. Поэтому проблема равноправия субъектов Федерации вполне актуальна. Этот вопрос беспокоил многих, в том числе и республики, входящие в Российскую Федерацию. Поэтому понятно их стремление к равноправному участию в подписании не только Федеративного, но и Союзного договора. Из этого Съезд тоже устроил поистине глобальную проблему.

Вскоре стало ясно, что до избрания Председателя Верховного Совета РСФСР толком обсудить и решить назревшие проблемы невозможно. Оценка кандидатов на этот и другие руководящие посты, как я уже упоминал, шла только с политической позиции, ничто другое в расчет не принималось, хотя признаваться в этом никто не хотел.

Сколько перипетий разыгрывалось за пределами Кремлевского Дворца съездов! Встречи в ЦК КПСС на Старой площади, бесконечные инструктажи и наставления. Параллельно шли совещания в гостинице «Россия», где находилась штаб-квартира демократического блока. Радикальное крыло старалось навязать мысль о том, что если не будет избран Ельцин, то могут быть крупные выступления в Москве, Ленинграде, Свердловске. Я тоже думал, что если этого не произойдет, то общество будет дестабилизировано. Возможно, избрание Ельцина позволит четче определиться и Горбачеву. И тут Борису Николаевичу помог сам Горбачев. Его выступление 29 мая 1990 года на Съезде все решило. И, что называется, позволило Борису Николаевичу набрать дополнительные очки. Объявили результат голосования: из 1038 бюллетеней Власов получил «за» 467 голосов, «против» – 510; Ельцин – «за» – 530, «против» – 502.

Таким образом, на политической арене вновь оказался человек, в течение более чем двух лет находившийся в оппозиции и обещавший принести счастье и процветание народу.

Как же Борис Николаевич воспользуется властью? Сказать что-либо определенно было сложно. Власть в нашей стране не то же, что власть в других странах, где лидер находится в достаточно жесткой зависимости от избравшего его органа. В России же он традиционно неконтролируем в своих действиях, недосягаем для избравшего его народа, особенно если ему удастся сконцентрировать в своих руках большие властные полномочия. Так думал тогда не я один. И все же в этот знаменательный день у всех, видимо, вырвался вздох облегчения: «Свершилось!» Как и очень многие, забыв о своей политической позиции, аплодировал Ельцину и я. Число 12 оказалось счастливым для Ельцина: он был избран Председателем Верховного Совета. 12-й день работы Съезда. Суверенитет России провозглашен 12 июня 1991 года. И ровно через год – 12 июня 1992 года – он избирается Президентом России. А меня настораживали 12 человек из окружения Ельцина, которые, по моему убеждению, могли помешать ему заняться созидательной работой, 12, а не все окружение, ибо немало в нем и честных, грамотных людей.

Но тогда надежды были большие. Ельцин представлялся сильной самостоятельной личностью. Первые дни работы в чем-то оправдывали эти надежды. Воодушевленный победой, Борис Николаевич предложил собрать согласительную комиссию для обсуждения кандидатур своих заместителей. Ни для кого не была секретом моя приверженность центристским взглядам и позициям, ибо я не раз говорил об этом в депутатских группах. В той обстановке такая позиция, мягко говоря, не поощрялась. На совещании в ЦК КПСС моя кандидатура на выдвижение в заместители Председателя поддержки не получила. В. Н. Степанов, избранный Председателем Верховного Совета Карелии, взял самоотвод. Заняв первое место среди баллотирующихся в первом туре, я вышел во второй, где остался один на один с В. И. Штыгашевым. И хотя получил перевес голосов, их все равно оказалось недостаточно для избрания: сказалось то, что многие депутаты разъехались на субботу по своим регионам. Зарегистрировано было всего 835 депутатов из 1068.

Но судьба, видимо, распорядилась лучшим образом, во всяком случае, для меня. На следующий день мне стало известно о возможном выдвижении на пост первого заместителя кандидатуры Р. Хасбулатова. Я знал его только по публикациям, которые мне представлялись весьма интересными и взвешенными. В этом отношении он вызывал у меня бесспорные симпатии. И я считал, что он – пожилой профессор. Когда мы с ним познакомились в понедельник утром, я сразу сказал со свойственной мне откровенностью: «Если вновь будут выдвигать меня, то вам лучше не мешать мне. С моей стороны гарантируется то же в отношении вас, исходя из добрососедства наших народов. Нам незачем бороться друг с другом». Хасбулатов явно растерялся, видимо, не ожидая такой прямоты и такого поворота событий.

Как выяснилось позже, Ельцину докладывали, будто я чуть ли не помощник и лучший друг Лигачева, которого, кстати, я видел только на экране телевизора. Тогда же у жены моей якобы обнаружились родственные связи с Раисой Максимовной Горбачевой. При столь мощном потоке лживой информации и поныне неизвестной мне в полном объеме Борис Николаевич не решился, видимо, выдвинуть на голосование мою кандидатуру. Когда он предложил Хасбулатова, я попытался пробиться к микрофону и снять свою кандидатуру, однако дагестанская депутация отсоветовала: «Не надо суетиться, сиди спокойно, а то получится, будто дезертировал с поля боя». Ельцина, видимо, так нашпиговали негативной информацией обо мне, что он стал, что называется, грудью, защищая демократию от угрозы в моем лице. В какой-то степени я был закономерно вовлечен в общий поток политической борьбы, которая не всегда соответствовала моему внутреннему миру, моим взглядам на жизнь.

Сегодня для меня очевидно, что избрание Хасбулатова в конечном итоге было мудрым решением. Он больше подходил к характеру и образу действий Бориса Николаевича. Во мне же слишком много традиционно восточного, что плохо вписывается в нынешние времена сплошной ориентировки на Запад. И все-таки ЦК. Пусть всего полтора года, но все-таки, все-таки…

На Съезде решался и такой актуальнейший вопрос, как формирование Верховного Совета. Существовало два подхода. Один, представленный группой депутата Шейниса, исходил якобы из мирового опыта. Его поборники отстаивали необходимость избрания в парламент 500–800 человек. При меньшей численности этот орган был бы, по их мнению, неработоспособным. Я же отстаивал другой подход, который состоял в том, чтобы сократить число членов парламента до 250–260 депутатов. Парламент из 800 членов требует очень больших расходов, которые в конечном итоге ложатся на народ. Ведь только проведение одного Съезда обходится в 150–200 миллионов рублей из государственной казны. Это огромная сумма. Но дело еще и в качестве работы. Опыт показал, что парламент численностью в 300 и более человек фактически неработоспособен: слишком много времени и сил уходит на зачастую бесплодные дискуссии, согласование точек зрения. Да и кворум обеспечить трудно. Я, кстати, не исключал такого устройства парламента, когда в нем будут верхняя и нижняя палаты: нижняя – Совет Республики и верхняя – Совет Национальностей. Верхняя палата рассматривала бы и принимала законы, подготовленные Советом Республики: при таком варианте совместные заседания палат исключаются или же проводятся в чрезвычайных ситуациях.

Концепцию Шейниса поддерживала «Демократическая Россия», концепцию Абдулатипова, Степанова и других – остальная часть депутатов. И здесь опять проявилась «детская болезнь» политизации любого вопроса. Тот, кто выступал за увеличение численности палат и парламента в целом, автоматически зачислялся в демократы. Тот, кто поддерживал уменьшение числа парламентариев, проходил по разряду партократов.

Опыт показал, насколько условно, насколько относительно такое деление. Многое изменилось и в жизни, и во взглядах, и в убеждениях. Совесть, достоинство, забота и печаль об Отечестве, конъюнктура, корысть – все это по-разному расставило всех нас, депутатов, в структурах власти, политической панораме страны. Для меня лично очевидна бесплодность и даже вредоносность споров о том, кто более предан Отечеству, своему народу. Время все и всех расставит по своим местам, история даст каждому объективную оценку.

Я все более убеждаюсь в правоте мысли, высказанной одним умным человеком в конце XVIII века: «Всякий, кто способен вырастить два колоска пшеницы на том месте, где раньше вырастал один, или две травинки вместо одной, заслуживает большей похвалы, чем все политики, вместе взятые». Понимаю это, но продолжаю заниматься политикой хотя бы во имя того, чтобы по мере сил своих не допустить проникновения в политику людей невежественных и непорядочных. Утешаю себя подобными мыслями. Возможно, кому-то это покажется нескромным, но я превыше всего ценю прямоту и искренность, а потому и сам стараюсь говорить откровенно и ясно, говорить то, что думаю. Могут сказать, что это несвойственно настоящему политику, что он должен быть изощреннее. Возможно. Но я против изощрений, когда речь идет о спасении уникальных наций моего великого Отечества, его неповторимых культур, его неповторимых духовных ценностей. Я – частичка народа моего Отечества. Народ не может быть изощренным. Не могу быть изощренным и я, следуя наказу народа.