Глава 2
Двери камеры маркизы Ла Платьер отворились с неприятным лязгом. На пороге стоял монах. Слабый огонек фонаря в его руках был почти бесполезен в предрассветных сумерках. Лицо вошедшего скрывалось под низко опущенным капюшоном.
– Дочь моя, я пришел исповедать тебя. Покайся в своих грехах.
Женщина испуганно открыла глаза. Она не спала всю ночь, из-за нервной дрожи и холода, пришедшего с реки. Зябко куталась в плащ, пыталась согреться, меряя шагами небольшое пространство помещения. Только под утро она погрузилась в тревожный сон, из которого ее и вырвал голос монаха.
– Святой отец, я не виновна и не знаю, почему меня вынуждают быть здесь, – тихий слегка севший голос, тем не менее, был тверд.
– Правду ли говоришь? – неслышно ступая, он прошел внутрь, плотно закрыв дверь.
– Да, преподобный, – женщина попыталась подняться, но затекшее от неудобного положения тело ее подвело, и она вновь бессильно опустилась на тюфяк.
– Я не знаю, за что меня арестовали, за что я здесь!
Она пыталась рассмотреть лицо монаха, скрытое капюшоном.
– Ты никогда не обманывала, дочь моя? Никогда не прелюбодействовала? Никогда не грешила в мыслях, замышляя против ближнего своего? Не желала соблазнить божьего человека?
Вопросы, произнесенные тихим, вкрадчивым тоном, подействовали на арестованную как пощечины. Вторая попытка подняться удалась, но она тот час опустилась на колени, склонила голову, скрывая гнев на лице под растрепавшимися локонами прически.
– Если и прелюбодействовала, то лишь в мыслях, святой отец. Я возжелала мужчину, который не муж мне. Но разве за это я здесь?!
– А разве нет? – монах небрежным жестом скинул капюшон с головы. Брат Иосиф со снисхождением и жалостью посмотрел на коленопреклоненную женщину перед собой.
Юлия лишь на мгновение подняла голову, услышав изменившуюся интонацию святого отца. И вновь склонила ее, уже пряча удивление. Впрочем, не зря ей показался знакомым голос, искаженный глубоким капюшоном. А вот взгляд льдисто-серых глаз маркизе не понравился. Кто он такой, этот монах, вчера выглядевший как дворянин, а сегодня спокойно пришедший в камеру Сант-Анджело?! Накануне она не ошиблась, почувствовав в нем служителя церкви, но сегодня она словно убедилась, что никем другим этот человек и не может быть – таким естественным для брата одного из самых влиятельных орденов были его речь и жесты, и даже немного пугающий взгляд.
– Если бы сюда отправляли за прелюбодеяние, Рим опустел бы, а в замке не осталось бы свободной камеры, – в голосе коленопреклоненной женщины явственно прозвучала усмешка.
– Вот это истина, – иезуит усмехнулся в ответ. – Поднимитесь, а то совсем замерзнете.
Последовав его предложению, Юлия встала, вновь почувствовав, что замерзла, что здесь неуютно и страшно. Но, когда она, выпрямившись, посмотрела в глаза мужчине, вряд ли он смог бы увидеть в ее взгляде и этот страх, и это ощущение холода. В глазах цвета меда был вопрос: «С чем вы пришли?»
– Вы еще тверды в своем намерении?
– Более чем, – Юлия невольно обвела взглядом каменные стены камеры.
– Неужели действительно не понимаете, почему здесь оказались? И главное, зачем? – казалось, брат Иосиф был искренне изумлен.
Юлия отвела взгляд. Лишь на миг. Она вспомнила, что и тогда, давно, защищаясь от нее и от ее любви, а возможно и от своей собственной, епископ Феличе Перетти запер ее среди каменных стен.
– Для вас это так важно? – спросила маркиза напрямую.
– Мне важно, чтобы вы правильно понимали происходящее. И что поставлено на карту, – святой отец совсем чуть-чуть повысил голос.
– Хватит. Не знаю, каковы ваши ставки в этой игре, но для меня все очень просто – или я уеду из Рима с сыном, или я уже никогда никуда не уеду, – Юлия вскинула голову, и от резкого движения ее прическа, и так уже изрядно растрепанная, рассыпалась по плечам медно-золотым водопадом. Даже в утреннем полумраке камеры они словно излучали собственный свет.
– Синьора, – он качнул головой, – никто вас тут убивать не будет! Подержат день в этом клоповнике. После прочитают проповедь о смирении и отпустят восвояси. Сын вырастет, вы сможете его увидеть и все объяснить позже.
Иронии в глазах монаха не убавилось, но Юлия заметила особый, очень мужской взгляд, скользнувший по ее фигуре вслед за локонами. Губы Юлии плотно сжались, удерживая усмешку.
– А мне показалось, что вы спросили о другом, – теперь в ее глазах был откровенный вызов. – О том, что будет, когда я выйду отсюда! Если бы меня хотели убить здесь, вы бы пришли не исповедовать меня, а отпевать. Еще ночью!
В голосе женщины зазвучали холодные нотки, а глаза потемнели, приобретя странный оттенок древнего темного золота.
Монах кивнул и вдруг улыбнулся одной половиной лица:
– Я должен был убедиться в вашей решимости, синьора. Вы готовы выслушать меня?
– Кажется, это вы предложили свою помощь мне, не так ли? И это мне пристало проверять вашу решимость, святой отец, – невысокая изящная женщина свысока посмотрела на мужчину, которому едва доставала до плеча. – Да, я готова выслушать вас.
Он шагнул чуть в сторону, но только для того, чтобы не показать, что борется с желанием улыбнуться.
– Уверен, к вечеру вас поведут к Его Святейшеству. Сам он сюда не пойдет. Феличе Перетти недолюбливает этот замок. Разговаривайте с ним, как хотите. Но в результате должно получиться так, чтобы Папа вынужден был послать за вашим мужем. Лучше если вы воспользуетесь вот этим, – брат Иосиф вынул из складок хабита небольшой пузырек. – Это яд. В малом количестве он довольно безвреден, его действие быстро проходит. Но можно сослаться на то, что противоядие дома. Вместе с вашим супругом приду я. На этот случай, я надеюсь, у вас есть чем… удивить Святого Отца?
– Думаю, да, – Юлия посмотрела на перстень с большим черным камнем, под которым скрывался яд. Старый аптекарь, продавший этот перстень маркизе, утверждал, что под камнем хранится знаменитая кантарелла Борджиа. Проверить, так ли это, возможности у Юлии не было, но и не доверять старому врачу оснований не было также.
Маркиза внимательно осмотрела пузырек, протянутый ей монахом, и поинтересовалась:
– Через какое время начинает это снадобье действовать и в чем это проявляется?
– Постарайтесь выпить его, когда за вами придут, чтобы отвести к Перетти. Вам должно хватить времени.
Он не стал уточнять, на что должно хватить времени у Юлии. Но, чуть подумав, решил пояснить:
– Проявления весьма неприятны… Вы можете потерять сознание, можете бредить… Он будет впечатлен, – оттенок хищной улыбки скользнул по тонким губам иезуита.
Юлия снова посмотрела на пузырек в своей руке, но теперь уже с опаской. Но, вспомнив жалостливо-ироничный взгляд, которым при встрече одарил ее монах, решительно спрятала флакон за корсажем платья.
– Синьора, есть ли необходимость обрисовать все возможные последствия… неудачи?
– Мне бы хотелось это услышать, чтобы понимать, как вы видите эту сторону нашего плана, – женщина чуть склонила голову к плечу, приготовившись внимательно слушать.
Лицо монаха стало отстраненно-жестким:
– Неудача может постигнуть нас только в случае вашего отступления от конечной цели.
Брат Иосиф не сводил с маркизы ледяного взгляда, давая понять, что уверен в своем плане настолько, что виновной в его срыве может быть только она.
– А как я могу быть уверенной, что Его Святейшество на самом деле позовет меня и согласится позвать маркиза?
– Не беспокойтесь, на этот, – подчеркнул он, – случай у меня есть варианты действий. Возможно, мне удастся даже самому проводить вас к нему.
– Вы собирались сказать о том, что нас, – она выделила именно это слово, – ждет в случае неудачи.
Монах долго молчал. Потом проговорил:
– Что бы ни случилось со мной, я найду способ наказать вас за нерешительность.
Юлия рассмеялась:
– Если что-то не сложится, то вы окажетесь вторым в очереди наказывать меня. В лучшем случае вторым. И шансов у вас практически не будет!
– Может быть и так, – кивнул брат Иосиф. – Но помните, шансов у меня не будет в одном случае – если вас не станет.
Ни тени угрозы не было в его голосе, только настойчивое желание донести до маркизы мысль о неизбежности наказания.
– Святой отец, я уже поняла, что мне нужно постараться, если я не хочу подвергнуться вашему наказанию, – женщина усмехнулась одними уголками губ. – К сожалению, не могу ответить вам тем же, но хочу напомнить, что у меня не меньше интереса в успехе, чем у вас.
Брат Иосиф вдруг очень мягко, почти сочувственно посмотрел на Юлию.
– Синьора, нет ничего страшнее материнского гнева. Перетти еще не лишил вас сына. Но он сделает это, если останется его единственным воспитателем.
Юлия опустила взгляд, ее губы на мгновение плотно сжались.
– Спасибо за заботу. Но о своем сыне я буду говорить только с его отцом, – стараясь, чтобы фраза прозвучала не очень резко, Юлия подняла лицо к монаху и в конце фразы почти улыбнулась.
– Постарайтесь отдохнуть днем. Я велю принести вам одеяло.
Он развернулся и направился к выходу.
– Святой отец, – окликнула его Юлия, когда он был на пороге.
Монах хотел уже стукнуть в дверь, чтобы охранник открыл засов. Но остановил движение, обернулся.
Женщина плавно опустилась на колени, склонила голову, молитвенно сложила руки.
– Благословите.
В лице монаха что-то неуловимо дрогнуло. Привычным жестом он откинул повыше широкий рукав хабита и подошел к маркизе. Чуть помедлив, протянул руку над ее головой, почти касаясь медных волос:
– Да благословит вас Всемогущий Бог – Отец, и Сын, и Дух Святой.
Едва он закончил произносить ритуальную фразу, женщина подняла к нему лицо и негромко проговорила:
– Спасибо, брат Иосиф, – и было понятно, что благодарит она не только за благословение.
– До вечера, – отрывисто проговорил он и, теперь не медля, направился вон.
Юлия вернулась на соломенный тюфяк у стены, вновь плотно закуталась в плащ и замерла, обняв руками колени. Вскоре двери ее камеры вновь открылись. Охранник принес потертое, но вполне теплое одеяло. Молча бросил его к ногам узницы и вышел. Юлия, мысленно поблагодарив брата Иосифа, завернулась в кусок грубой шерстяной ткани и через некоторое время, немного согревшись, погрузилась в сон.
***
Маркиза Ла Платьер проснулась, когда солнце уже перевалило за полдень. Она прислушалась к глухой тишине замка, попыталась дотянуться до окна, чтобы посмотреть на улицу – впрочем, безуспешно: ей просто не хватило роста – и вновь вернулась на тюфяк, устроившись в привычной уже позе. Рассматривая стену напротив, Юлия думала о том, что ее может ждать. И вспоминала. Вспоминала человека, которого всем своим существом теперь хотела уничтожить, чтобы получить шанс избавится от его власти над собой. Над своей душой, которая сейчас металась в сомнениях. Над своей памятью, которая возвращала ее назад, во времена, когда он был рядом, и ей казалось, что он любит ее. Над своим телом, которое даже сейчас, мучимое холодом и жаждой, наполнялось трепетным теплом, стоило памяти воскресить моменты, когда они были вместе. Бояться Юлия себе запретила и поэтому гнала любую мысль о том, что иезуит мог обмануть, и она просто умрет, выпив оставленный им яд; о том, что, если не удастся довести до конца задуманное, – она погибнет.
Вечером, когда со стороны реки в окно вновь потянуло холодом и сыростью, двери камеры Юлии отворились. На этот раз внутрь шагнул сбир:
– Синьора, следуйте за мной.
Едва заслышав гулкий стук подкованных сапог по коридору крепости, Юлия вытащила пузырек из корсажа и быстро проглотила его содержимое, почти безвкусное, а склянку затолкала в дырку в тюфяке, поглубже в солому.
Пропустив вперед арестантку, страж последовал за ней. Снаружи Юлию ожидал еще один конвойный и монах, лицо которого вновь скрывал капюшон. Из замка Сант-Анджело Юлию повели не по Элиеву мосту, а через пассето – крытый коридор Борго. В Апостольском дворце боковыми переходами и неприметными лестницами ее привели к дальнему студиоло Его Святейшества папы Сикста.
***
Папа Сикст, пятый понтифик этого имени, некогда монсеньор Феличе Перетти, любил свой кабинет. Особенно вечерами, когда служка зажигал здесь свечи. Однажды во дворце герцога Фредерико в Урбино кардинал Перетти был допущен в святая святых – студиоло синьора Монтефельтро. Став Папой, он приказал воспроизвести кабинет Фредерико в своих покоях. Лишь аллегорическое панно демонстрировало не образы герцога, а пейзажи и виды римских холмов, да выхода на портик не было. Зато за одной из панелей с богатой интарсией скрывался узкий вход в целый лабиринт переходов, через который можно было попасть во внутренние комнаты. Открывался проход хитроумным поворотным механизмом, скрытым в боковой панели камина: его здесь никогда не разжигали, он был украшением интерьера и хранителем тайного пути. Кресло, больше похожее на трон, и массивный письменный стол, сделанные по специальному заказу, соответствовали почти семи пьедам2 роста понтифика. Сейчас, сидя за этим столом, он заканчивал редактуру латинского перевода Библии.
– «Biblia sacra vulgatae editionis»3, – вслух прочел Святой Отец на титульном листе. – Да, так. Войдите! Брат Иосиф?! А где Маттео?
– Он плохо почувствовал себя, и я заменил его, Ваше Святейшество.
Перетти нахмурился, с долей сомнения глядя на человека в дверях, проворчал: «Бездельник…» Но тут его отвлекло движение за спиной монаха:
– Ты привел арестованную?
– Да, Святой Отец.
– Пусть войдет.
Не поворачиваясь спиной к понтифику, монах вышел. Вместо него в дверях появилась женщина в богатом, но изрядно помятом, платье. Переступив порог, она сбилась с шага, но тут же гордо вскинула голову.
– Не робейте, синьора. Вам это не к лицу, – едва ли не с улыбкой проговорил хозяин кабинета, вставая и выходя из-за стола.
После этих слов в студиоло повисла тишина. Она понимала, что Сикст ждет выражения почтения к сану, но не собиралась преклонять колени и тем более целовать перстень на его руке. Вместо этого синьора, как кошка в новом доме, осторожно прошла по кабинету, легко прикасаясь к мебели:
– Здравствуй, Феличе. Я пришла.
– Пришла?! – он усмехнулся. – Чего у вас не отнимешь, синьора, так это умения держать лицо.
– У меня был хороший учитель, – задумчиво проговорила Юлия. – Мне пришлось нарушить ваш приказ, Ваше Святейшество. Я не смогла уехать из Рима, потому что меня держали в Сант-Анджело.
Она остановилась перед ним, почти запрокинув голову, чтобы видеть лицо мужчины. Не имея возможности сделать прическу, Юлия просто заплела густые волосы в косу, и сейчас казалось, что именно она оттягивает головку женщины назад.
– По крайней мере, вы провели эту ночь не в притоне бродяг и нищих, а в мавзолее императора, – его голос был полон иронии, но за ней тщательно скрывалось желание увидеть, что сутки в крепости произвели на строптивую маркизу должный эффект.
– Я могла бы провести ее в доме, купленном для меня моим мужем, – брови женщины дрогнули, а губы изогнулись в улыбке. – Там было бы значительно теплее и не так одиноко.
Густые изящно изогнутые длинные ресницы скрыли блеск глаз, пряча в них упрямство и насмешку.
– Уверен, муж сумел бы вас развлечь. Но к делу… Я решил позволить вам написать монсеньору Монтальто письмо. На столе все необходимое. Садитесь. Пишите. И уходите.
Вот теперь удивилась Юлия. Ее глаза широко распахнулись, наполнились светом невероятной, безумной надежды. Прежде, чем маркиза успела сообразить и остановиться, с ее губ слетел вопрос:
– Почему ты разрешаешь мне это?
– Ну, скажем, в знак благодарности за оказанные ранее услуги, – Перетти едва не рассмеялся в ответ на воодушевление женщины.
Если бы он дал ей пощечину, эффект оказался бы таким же: Юлия отшатнулась, щеки вспыхнули яркими алыми пятнами, сбилось дыхание.
– Я никогда не оказывала подобные услуги за плату, – она вскинула голову, теперь уже с нескрываемым вызовом глядя в темные глаза мужчины.
– За плату?! Синьора, я говорил о благодарности. Но какие услуги имели в виду вы? Возможно, мы говорим о разном… – Перетти откровенно насмехался.
Синьора Ла Платьер не стала отвечать, побоялась, что дрогнувший голос и неожиданно навернувшиеся на глаза слезы, дадут ему еще один повод для издевки. Резко отвернувшись, маркиза отошла к столику, на котором стояли письменные принадлежности, и опустилась на краешек кресла. Пристально всмотрелась в чистый лист, словно ожидая, что на нем проступят слова, которые подскажут ей, что делать.
Перетти не мешал. Только смотрел, как плавится медь волос в отблесках нескольких свечей на столе, за которым она сидела, и пытался понять, что за чувство ворочается в его груди. Когда Феличе осознал, что этим чувством было желание прикоснуться к медному шелку, пропустить его между пальцами, поднести к губам, вдохнуть его аромат, по его спине прошелся холодок страха. Он-то решил, что на своей территории, защищенный от соблазна белой папской сутаной, сумеет совладать с воспоминаниями, с чувствами, с собой. Но это оказалось непросто.
Юлия взяла в руки перо, обмакнула его в чернила. Кончик завис над листом, а женщина, все так же глубоко задумавшись, подняла голову, но теперь ее взгляд, ставший темным и бездонным, был направлен куда-то в неизвестность. Казалось, она видит что-то, что недоступно взглядам других. Губы тронула нежная печальная улыбка. Огонь свечей очертил напрягшуюся шею, резче проступившие скулы, поднимающуюся в тревожном дыхании высокую грудь. Юлия вздрогнула, когда с пера сорвалась капля и растеклась кляксой по бумаге, оглянулась на мужчину, не успев совладать с собой и скрыть нежную улыбку воспоминания не только в глазах, но и на губах, сделавшую ее вдруг беззащитной и слабой.
– Поторапливайтесь! – резко, почти зло крикнул Перетти.
Маркиза вздрогнула, и ее взгляд словно подернулся льдом – таким холодным и острым стало выражение глаз. Скомкав и отбросив испорченный лист, она прикусила кончик пера. А через мгновение на бумагу легли первые ровные строчки, написанные изящным мелким почерком.
Неожиданно рука Юлии дрогнула, перо прочертило по бумаге кривую скользящую линию, и женщина покачнулась на стуле, почувствовав головокружение.
Папа, приведя маркизу окриком в чувство, отошел подальше, к окну и поэтому не заметил происходящего за столом.
В этот момент Юлии стало по-настоящему страшно. Комната плыла и качалась перед глазами, пламя свечей казалось полыхающим пожаром, мучительный спазм сжал горло, не давая возможности дышать. И откуда-то из глубины тела поднималась мучительно-горячая волна. Маркиза попыталась вдохнуть, хватая воздух ртом, отчаянно рванулась прочь от стола, и уже почти не осознавая, что происходит, теряя сознание, прошептала:
– Феличе… Помоги…
Перетти стремительно обернулся на шум – будто опасался нападения, но увидел, что ему никто не угрожает. Напротив, его собеседница без чувств лежит на полу. По бумаге на столе растекались чернила. Изумленный этим неожиданным обмороком, Сикст некоторое время не двигался. Потом медленно приблизился к женщине. Болезненно-яркий румянец на ее щеках быстро сменяла мертвенная бледность. Губы мужчины досадливо искривились. Похоже было, что вместо борьбы и отчаянного сопротивления, которое он намерен был сломать раз и навсегда, ему придется довольствоваться заботой о больной женщине. «Ну, уж нет, любезная синьора, этого вы от меня точно не дождетесь!» – подумал он и позвонил в колокольчик, вызывая служку. Предоставив посетительницу заботам слуг и лекаря, Папа ушел в другую комнату.
Вызванные Святым Отцом лекарь и служка уложили бесчувственную женщину на небольшой диванчик здесь же, в студиоло. Спустя некоторое время, которого оказалось достаточно для того, чтобы лекарь с трудом нащупал пульс, попытался привести женщину в себя с помощью нюхательной соли и, осознав безуспешность этих попыток, заподозрил, что столкнулся с чем-то иным, чем нервный обморок. Не совсем понимая, насколько спокойно отнесется Его Святейшество к тому, что незнакомка умрет у врача на руках – а по мнению лекаря все шло к этому – он решил честно покаяться и робко постучался в дверь комнаты, куда ушел Сикст.
– Кто там? – донеслось из-за двери.
Впрочем, Феличе Перетти уже догадывался, что побеспокоить его могли только в связи с синьорой Ла Платьер. Он уже не раз проклял себя за слабость и за самоуверенность. Не нужно было давать волю чувствам – ни гневу, ни сожалению.
– Ваше Святейшество, – лекарь склонился так, что, казалось, сейчас переломится пополам. – Эта женщина… Эта синьора… Мне кажется, она умирает… Я не могу ей помочь!
Из студиоло, где на диване безжизненно лежала Юлия, донеслись тихие, неразборчивые звуки – кто-то быстро, запинаясь, путаясь что-то говорил. Папа уничтожающе глянул на лекаря и, пробормотав: «Зря я отпустил Лейзера», стремительно прошел обратно в свой студиоло, приблизился к лежащей женщине, вслушиваясь в бред. Ее бледные губы едва шевелились, но даже в этом почти беззвучном шепоте слышались то отрывочные слова, то наполненные болью и страхом мольбы. «Феличе… наш сын… твой сын… Не забирай его у меня… Не оставляй меня им… Жан… Убийца… Не смей бросать меня здесь! Не уходи! Зачем ты убил его… Бенвенуто, сынок… Убийца! Не оставляй! Я приду к тебе… Жан! Феличе…» Из-под закрытых век на виски текли слезы, но лицо, застывшее словно маска, оставалось почти неподвижным.
Чем больше Перетти слышал, тем белее становилось его лицо и ярче пятна на скулах. Наконец, он чуть двинул головой, оборачиваясь к лекарю:
– Вон, – прорычал Сикст.
Лекарь, не скрывая облегчения, ретировался.
Бессвязный лепет маркизы становился то громче, то делался едва слышным. «Не уходи!» – тело женщины выгнулось в жестоком спазме боли, и она замерла; Перетти даже показалось, что маркиза перестала дышать.
Привыкший к беспрекословному подчинению тех, кто его окружал, Папа не обратил внимания на двери. Он осторожно коснулся пальцев Юлии. Боже, какие холодные и безжизненные. После попытался проверить пульс. Далекие, почти неощутимые, редкие удары. Феличе разжал маркизе рот, осмотрел язык. Его вид вызвал у Перетти подозрение. Яд? Но откуда? В Сант-Анджело? А может, это знак свыше и надо просто оставить все, как есть?
Маркиза не шевелилась, не мешая ему ни осматривать ее, ни принимать решение. Только легкое колыхание золотисто-медного локона, скользнувшего после прикосновений Перетти на щеку и губы, позволяло догадаться, что Юлия еще не покинула этот мир. Шорох за спиной заставил Перетти оглянуться: на пороге, сложив руки на груди, стоял брат Иосиф.
– Однажды вы спасли человека от смерти, – монах открыто посмотрел на Папу.
– Что ты хочешь этим сказать? – угроза недвусмысленно прозвучала в тоне Сикста.
Но брат Иосиф не дрогнул:
– Вы хорошо знаете медицину. Или Ваше Святейшество предпочтет после избавляться от трупа и объясняться с ее мужем?
Отношения Святого Отца с братьями-иезуитами были весьма натянутыми, особенно после расследования жалоб на членов этого Ордена, которое инициировал понтифик. И сейчас один из них стоял здесь и почти угрожал ему.
– Может быть, послать за синьором Ла Платьер? – предложил монах.
– Ты убил их, Жан. Всех. Феличе, – шепот маркизы был скорее похож на шелест листвы.
Расслышав очередные слова бреда, Перетти сжал пальцы в кулак, подавляя желание заткнуть рот женщины. Он посмотрел на Юлию – крупные капли пота выступили на висках и шее, тонкая рука бессильно соскользнула с края софы, почти касаясь безвольными, бледными до синевы пальчиками, ковра. Папа вновь обернулся к монаху, несколько мгновений тяжело смотрел на него, потом глухо проговорил:
– Ступай, брат Иосиф, пусть пошлют за маркизом.
Иезуит склонил голову и шагнул за порог. Папа подошел и запер двери на ключ. Вернувшись к своему столу, Перетти снял кольцо, распятие и сел рядом с женщиной. Одна его рука легла ей на лоб, другая – на грудь. Феличе закрыл глаза. Через некоторое время виски мужчины покрылись испариной, но синьора на диване задышала ровнее и спокойнее. Взглянув на неё, он поднялся и тихо проговорил:
– Надеюсь, этого хватит до прихода вашего мужа.
Словно услышав его, женщина чуть шевельнулась. Феличе лишь бросил короткий взгляд в ее сторону и отошел налить себе вина из кувшина. Юлия застонала. Вместе с сознанием пришла боль. Если бы маркиза могла, она бы сейчас кричала, проклиная монаха, давшего ей яд. Запекшиеся губы с трудом шевельнулись:
– Пить…
Сикст с сожалением глянул на только что наполненный бокал, обернулся к маркизе, но тряхнул головой и выпил сам.
Достигнув пика, боль начала быстро стихать. Маркиза открыла глаза, некоторое время растерянно осматривала комнату, пока ее взгляд, постепенно становившийся все более осмысленным, не наткнулся на фигуру в белой сутане. Тут Юлия вспомнила, как и зачем оказалась здесь: «Яд… Я должна сослаться на то, что противоядие дома…»
– Я знаю этот яд. Маркиз… Пошлите за ним! У него есть противоядие, – голос был тихим, прерывающимся, но говорить она старалась четко и разборчиво.
– Давно уже послал. Можете дождаться его здесь, – Папа, стоя у стола, надевал кольцо и крест. Расправив цепь на груди, он направился к двери, намереваясь оставить Юлию дожидаться супруга.
– Я так и не написала письмо, – с трудом, но женщине удалось приподняться. – Письмо сыну.
– Я передумал. Вам сейчас нужно бы заняться поисками своего отравителя. А то вдруг в следующий раз ему удастся. Хотя… – он изобразил задумчивость, – я-то как раз был бы ему благодарен. Дождетесь супруга с противоядием, и не дай вам Бог задержаться здесь еще хоть четверть часа. Яд вашему отравителю не понадобится.
Произнеся эту тираду, Перетти отпустил ключ качаться на шнуре и рванул дверь. Но шагнуть дальше он не смог. Прямо напротив него стоял маркиз де Ла Платьер.