Вы здесь

Властная идейная трансформация: исторический опыт и типология. Глава 3. Типология и историко-страновый анализ моделей властной трансформации (В. Э. Багдасарян, 2011)

Глава 3

Типология и историко-страновый анализ моделей властной трансформации

В соответствии с общей установкой исследования целесообразно реконструировать осуществленные в истории разных стран властно-управленческие трансформации применительно к вероятности их практического повторения в современной России. В качестве методологического инструментария использовалась методика исторического моделирования и исторической компаративистики. Идентификация различных схем трансформации представлена в виде достаточно устойчивых моделей. Всего их типологически выделено четыре. Это:

1) революция;

2) дворцовый переворот;

3) демократическая легитимная модель;

4) Цезарианская модель.

Рассмотрим их в этой последовательности.

Модель революции

В отношении понятия «революция» существует большая путаница. Сложность связана с употреблением его в рамках различных дисциплин и контекстов. Существуют социально-экономический, социологический, политический, технологический, естественнонаучный, астрономический и иные подходы. В данном случае дефиниция «революция» рассматривается исключительно в рамках механизмов властной трансформации. Поэтому был применен кратологический (кратология – учение о власти) подход.

Под революцией понимается насильственная смена политической власти при участии широких народных масс (рис. 3.1). Ключевыми здесь являются два признака – насильственность и массовость. По первому из них антитезой революции выступает выборная трансформация, по второму – переворот. Противопоставление революций и реформ относится к оценке характера и скорости изменчивости осуществляемых властью преобразований, но не к способам захвата самой власти. Поэтому дихотомия «революционаризм» – «реформизм», как не имеющая прямого отношения к теме исследования, не рассматривается.


Рис. 3.1. Модель революции


Из всех возможных сценариев осуществления властной трансформации революционный путь предполагает наибольшие издержки. В периоды революций разрушаются инфраструктуры, наносится материальный и демографический урон соответствующему государству. Это всегда социальное потрясение. Истории неизвестно ни одного примера, чтобы происходящая революция не сочеталась со снижением показателей экономической развитости. С этих позиций оценивал, в частности, опыт революционной трансформации один из основоположников французского консерватизма Э. Берк. В работе «Размышления о революции во Франции» он однозначно характеризовал описываемое им явление как общественное зло, воплощающее все худшие стороны человеческой природы[62].

Другое дело, что далее, уже после осуществления элитной инверсии, может быть организован как прорыв в развитии страны, так и может произойти ее дальнейшая деградация. В этом принципиальное отличие революций 1917 г. и 1991 г. Однако даже в случае достижения позитивных для страны последствий издержки при революционной трансформации всегда значительны и не всегда оправданы. Нельзя поэтому согласиться с распространенным мнением о революциях как «дешевом» способе взятия власти. Напротив, революционный путь по отношению к ресурсам страны наиболее дорогостоящ.

Современные гуманитарные науки не имеют адекватной реалиям XXI в. теории, позволяющей прогнозировать революции и описывать механизмы их осуществления. В России в лучшем случае применяется по инерции советская истматовская теория революции. До сих пор используется в основном трехкомпонентный плехановско-ленинский определитель «революционной ситуации», не позволяющий идентифицировать революции нового типа. Номинированные в свое время В.И. Лениным знаменитые признаки были уже достаточно давно подвергнуты в политической науке ревизии.

«Невозможность «верхов» управлять по-старому». Опираясь на этот признак, советские историки видели в управленческих новациях властей симптом надвигающейся революции. Однако большей вероятности лишиться власти подвержена та политическая команда, которая именно по-старому управляет и не считает, что это недопустимо. Элита утрачивает ощущение опасности. Возникает иллюзия, что правление властной элитной когорты «вечно». П.А. Сорокин писал о предреволюционном вырождении господствующей политической элиты, об утрате ею способности к действиям и осознания необходимости перемен[63]. И тут, для властей как гром с ясного неба, – революция. В час «Ч» выродившаяся элита оказывается неспособной даже на силовое противодействие (революция 1991 г.).

«Обострение выше обычного нужды и бедствий народных масс». Этот ленинский признак революционной ситуации не признается в современной политологии в качестве индикатора надвигающейся революции. Истории известны многочисленные примеры, когда ухудшение положения народа никоим образом не сказывалось на его политической активности. Не привело к революции и резкое падение уровня жизни населения в России в 1990-е гг. Ленинская теория дала сбой. В действительности же еще Токвиль указывал, что революции чаще возникают не в результате ухудшения ситуации, а как реакция на неоправдавшиеся ожидания. Мотивы революционной активности переносятся в сферу психологии. Череда лишений вырабатывает у народа соответствующую психологическую адаптацию, умение приспосабливаться к невзгодам. Каждый новый удар по благосостоянию народа воспринимается едва ли не как неизбежность. Но как только у народа формируется ожидание завтрашнего улучшения, а оно не происходит, детонируется революционный взрыв.

Французская революция, указывал А. де Токвиль, разразилась тогда, когда объективно социально-экономическое положение населения было значительно лучше, чем в предшествующие десятилетия. Однако любой, пусть незначительный, сбой в динамике улучшений становится революционным катализатором[64].

Такой же качественный рост уровня жизни наблюдался и в канун гибели Российской империи, и в преддверии краха СССР. Революционный мотив движения масс заключался не в том, что жизнь стала невыносимой, а в несоответствии ее имеющимся ожиданиям. Обещали материальное процветание, а вместо этого сохранялся товарный дефицит. Эти ожидания имели не только материальное выражение. Возрастающие общественные запросы определялись факторами роста образованности, информированности, самосознания и др.

Взгляды А. де Токвиля получили развитие в разработанной американскими политологами Д. Дэвисом и Т. Гарром теории «Относительной депривации». Побудительной причиной революции считается в этом подходе усугубляющийся разрыв между ожиданиями и объективными возможностями их удовлетворения. Различаются, соответственно, «революции пробудившихся надежд» (новые неудовлетворяемые в рамках прежней системы ценностные запросы), «революции отобранных выгод» (снижение возможностей удовлетворения имеющихся у общества потребностей), «революции крушения прогресса» (сбой в темпах роста улучшения стандартов жизни)[65].

Рост нефтедолларовых показателей ВВП в 1999–2008 гг. и последовавшее затем банкротство модели нефтяного процветания есть типичный пример формирования условий для «революции крушения прогресса». Ссылка на 1990-е гг., когда при худшем положении народа революция, тем не менее, не произошла, в рамках теории «относительной депривации» не действует. Современная ситуация, согласно ей, в гораздо большей степени может быть оценена как потенциально революционная. На первый план здесь могут выйти не столько материальные, сколько психологические и идеологические факторы (рис. 3.2).




Рис. 3.2. Как происходят революции


Третий ленинский признак революции – «повышение социальной активности масс» – не вызывает возражений. Однако он недостаточен. Предоставленные сами себе массы к революции не способны. Нужна управляющая ими организация. Движения протеста, указывал признанный авторитет в исследовании революционных механизмов американский политолог Ч. Тилли, только тогда смогут трансформироваться в политически целенаправленное коллективное действие, когда будут созданы подчиненные жесткой дисциплине группы революционеров[66]. Поэтому посредством уничтожения организационного ядра революция может быть сорвана, тогда как активность масс перенаправлена в иное русло[67].

Опыт Мексиканской революции

1917 г. вошел в мировую историю не только пролетарской революцией в России, но и крестьянской революцией в Мексике. Автор книги «Десять дней, которые потрясли весь мир» американский журналист Дж. Рид оказался в гуще обеих революционных кампаний, оставив ценные свидетельские наблюдения, которые дают основания для сравнения их между собой[68]. События в Мексике опровергали марксистское представление о неспособности крестьянства к организации революции. Выяснилось, что не только пролетариат, как считал К. Маркс, но и организованные в повстанческие отряды крестьяне, могут в зависимости от страновых условий, выступать в качестве движущей силы революционной борьбы, имея в ней реальные шансы на успех. Обнаружилось также, что революционный разлом может проходить по линии противостояния друг другу города и деревни. В России в период Гражданской войны также проявились элементы данного антагонизма.

Впоследствии мексиканский опыт широко использовался в других латиноамериканских революциях. Идея крестьянской революционности нашла свое воплощение в теориях маоизма и «мировой гверильи»[69]. Она применяется и сегодня. Достаточно сослаться на Киргизию, где во время тюльпановой революции основной ударной силой народного выступления в Бишкеке стали доставленные в него сельские жители.

А что Россия? Российские крестьяне и русская деревня совершенно напрасно не рассматриваются в качестве ниши для рекрутинга революционных сил. А между тем, характерное для крестьянской среды гомогенное ценностное отторжение либеральных новаций общеизвестно, «Русская Вандея» сегодня не исключена. Судя по социологическим опросам, ментальная готовность к ней у крестьян имеется.

Мексиканская революция демонстрирует и имманентную организационную слабость крестьянской повстанческой революционности. Мексика находилась фактически под полным контролем повстанцев. Однако институционализировать революционную власть они не смогли.

Лидеры повстанческих армий покинули Мехико и занялись дележом помещичьих латифундий на местах. Продолжавшаяся семь лет крестьянская революция завершилась поражением. Ее опыт указывает, что для осуществления властно-управленческой трансформации свержения существующей властной команды недостаточно. Должен быть подготовлен собственный «теневой кабинет» и должна наличествовать собственная позитивная программа государственной политики[70].

Другой яркий пример повстанческой революционности в Латинской Америке представляло движение тенентистов (от португальского – лейтенант). Оно объединяло главным образом молодых бразильских офицеров. Организованный в октябре 1924 г. Л.К. Престесом отряд, численность которого варьировала от 1,3 до 4 тыс. человек, преодолел расстояние по территории Бразилии в 25 тыс. км. Не проигравшая ни одного сражения с правительственными войсками повстанческая группировка получила название «непобедимая колонна»[71].

Однако, как и в Мексике, феерия побед повстанцев не была воплощена в значимые политические результаты.

Опыт исламской революции

А возможна ли вообще национально ориентированная властная трансформация в условиях политической гегемонии США в мире? Действительно, американский (англо-саксонский) проект мироустройства противоречит в своей сущности идеалам национального возрождения России. Онтологические основания этих противоречий получили раскрытие в работе «Новые технологии борьбы с российской государственностью»[72]. Однако шанс осуществления национально ориентированной властной трансформации в условиях американского гегемонизма, тем не менее, существует. Об этом свидетельствует опыт революций, организованных в странах, традиционно считавшихся американскими вотчинами.

Как это удавалось?

Лучшим способом предотвращения американского вмешательства являлось создание имиджа идейно-психологической одержимости, пусть даже граничащей с имитацией коллективной экзальтации. Способны ли американцы вступать в борьбу с теми, кто демонстрирует свою готовность умереть? Как показывает практика, далеко не всегда. Режимы, с легкостью идущие на компромисс, проявляющие нерешительность в проведении антиамериканской политики, показывают свою слабость. Они при попытке проведения самодостаточного, национально ориентированного курса оказываются обречены на внешнее вмешательство. Зато на прямое вмешательство в дела государств, проявляющих наступательный радикализм и бескомпромиссность, США идут достаточно неохотно. Куба, Иран, КНДР, Венесуэла, Никарагуа – все эти государства избрали антиамериканизм своим идеологическим знаменем. Однако идти в лобовую атаку против них США не решаются. «Вьетнамский синдром» по сей день не изжит в американском обществе и политическом истэблишменте. Двенадцать лет потребовалось США для принятия решения о военном вторжении на территорию Ирака. Сдерживающим фактором являлось преувеличенное представление о мощи иракских вооруженных сил и главное – об их морально-патриотическом духе. Только когда путем длительного мониторинга выяснилось, что готовность иракцев жертвовать собой во имя Саддама Хусейна это не более чем раскрученный хусейновской пропагандой миф, операции «Буря в пустыне» был дан ход.

Классическим примером успешной властно-управленческой трансформации, связанной с отстранением от власти проамериканской компрадорской элиты, стала Исламская революция в Иране. В отличие от большинства революций и переворотов эпохи холодной войны она была осуществлена без опоры на поддержку одной из двух сверхдержав – США и СССР. Более того, по отношению к ним обеим изначально демонстрировалось подчеркнуто враждебное отношение. Идеологом Исламской революции Аятоллой Хомейни был выдвинут концепт о «двух шайтанах» (демонах). Под «главным шайтаном» понимались США, под вторым – Советский Союз[73].

С самого начала оппозиция в Иране избрала тактику устрашения противника посредством демонстрации своей готовности к самопожертвованию. Цепную реакцию антишахских волнений вызвал расстрел студенческой демонстрации в традиционно религиозном центре Хуме, организованной в январе 1978 г. против клеветнической статьи о Р. Хомейни в официальной государственной газете. Далее, по истечении установленного шиитской традицией 40-дневного траура, проводились новые демонстрации. Они снова подвергались расстрелу. Следовал очередной траурный период, и все повторялось вновь.

Этими акциями оппозиция добилась моральной победы над противниками. Главным аргументом властей в образовавшемся противостоянии являлась угроза расстрела. Но она оказывалась недейственной. Сторонники построения в Иране исламского государства сами шли под пули. Во властных структурах, не готовых вести борьбу в категориях жизни и смерти, возникло замешательство. Властная элита распалась, войска отказывались стрелять в народ. Моральная победа оппозиции привлекла в ее ряды тысячи сторонников. Страна оказалась парализована экономической забастовкой. В антишахской демонстрации 2 декабря 1978 г. в Тегеране приняло участие два миллиона иранцев. И это в то время, когда в стране было введено военное положение, предусматривающее запрет на проведение любых демонстраций. Два миллиона человек демонстрировало, таким образом, не только неприятие режима, но и свое личное бесстрашие. Это напугало не только иранские власти, но и Запад. Решимость антишахской оппозиции привела к замешательству не только иранских роялистов, но и политические круги США. Вопрос о вторжении в Иран стоял на повестке обсуждений в администрации Дж. Картера. За интервенцию высказывался, в частности, советник по национальной безопасности З. Бжезинский. Однако консолидированной позиции достичь так и не удалось. С тех пор прошло более тридцати лет. Все это время исламский Иран как бельмо на глазу Соединенных Штатов. Однако до сих пор свалить режим иранской теократии американцы были не в состоянии. В общем – это аргумент для российских скептиков, говорящих о бесперспективности отстаивания собственной политической линии в современном мире.

В период размышлений, происходящих в американских политических кругах относительно возможности военной операции против Ирана, Айятолла Хомейни неожиданно для американцев сам атакует. Предпринятые им действия служат прекрасной иллюстрацией того положения, что лучший способ защиты это атака. Под предлогом укрывательства США персидского шаха Хомейни санкционировал в ноябре 1979 г. захват американского посольства в Тегеране. Находящиеся в здании американцы были взяты в заложники. Только в январе 1981 г. они были освобождены.

Демонстративно провокативные действия иранских исламистов были предприняты также против посольства СССР. Иран бросал вызов обеим сверхдержавам. Погромные антиимпериалистические действия студенческой молодежи были официально охарактеризованы Хомейни как «вторая революция, еще более крупная, чем первая». «Бей своих, чтобы чужие боялись». Реализуя данный принцип, исламисты демонстрировали крайнюю решимость в борьбе с противниками революции. Повсеместно действовали исламские суды – трибуналы. Для борьбы с подрывными элементами была создана организация «стражей революции». Типичная формулировка расстрельных приговоров – «служение дьяволу и разложение». Приведение их в исполнение демонстрировалось для устрашения по телевидению и описывалось в СМИ.

Жертвенная энергетика исламской революции с наглядностью проявилась во время ирано-иракского конфликта. В ходе войны массовый характер приобрел феномен шахидизма – «мученичества за веру». Испытывавшая недостаток в военной технике иранская сторона широко использовала тактику «живой волны». Плохо вооруженные ополченцы атаковали в лоб вражеские позиции, невзирая на минные заграждения и перекрестный огонь. Посредством таких атак происходило психологическое подавление противника. Тактика «живой волны» произвела большое впечатление на американских наблюдателей, и впоследствии вошла во многие учебные пособия по военному делу[74].

Успех Исламской революции в значительной степени был предопределен наличием разработанной идеологии. Революционеры, добиваясь свержения шаха, знали, чего хотят и имели четкие представления о желаемой модели будущей государственности. Теория исламского государства составила основное содержание учения Айятоллы Р.М. Хомейни. Все ее базовые положения были разработаны им еще в дореволюционный период[75].

В лице Хомейни исламская революция имела признаваемого большинством течений иранского исламизма лидера. Его возвращение в Иран после 15-летней эмиграции стало кульминационным моментом революции. Народ встречал своего кумира, скандируя лозунг: «Шах ушел, Имам пришел». Это была формула легитимизации новой власти. Принципу династической легитимности противопоставлялась легитимность духовной авторитетности имамата.

Обратимся к некоторым положениям программной речи Хомейни, с которыми он вступил на иранскую землю: «…Вся наша экономика разрушена. Если мы захотим вернуть страну в прежнее состояние – понадобятся годы наших совместных усилий. Те, кто под предлогом превращения арендаторов-издольщиков в крестьян-собственников провели аграрную реформу, сделали так, что она обернулась гибелью сельского хозяйства, и теперь вы во всем испытываете необходимость импорта из-за рубежа. Мохаммед Реза сделал это для того, чтобы мы все испытали нужду в Америке и Израиле… Нашу систему образования держали в состоянии отсталости, при этом до такой степени, что в настоящее время наши молодые люди не получают полноценного образования и не доучившись здесь, в связи с нынешним катастрофическим положением, вынуждены уезжать за рубеж на учебу. Телевидение наше – это центр разврата, наше радио и кино, и все центры, где им дозволено действовать, все стали сосредоточением пороков. В Тегеране центров по продаже спиртных напитков больше, чем библиотек. Мы не против кино, телевидения и радио. Мы против разврата и против музыки, которая служит иностранцам и тому, чтобы держать в состоянии отсталости нашу молодежь. Разве когда-либо мы были против центров возрождения? Кино является одним из проявлений цивилизаций, которое должно служить воспитанию людей. Но все эти средства затянули нашу молодежь в разврат. Эти средства полностью использованы для того, чтобы совершить предательство в отношении нашей страны»[76].

Конец ознакомительного фрагмента.