Часть первая
Из-под завесы
Глава 1
Внезапная опасность
Северо-западная Индия, 1556
Низкое рокочущее рычание раздалось из росших неподалеку густых зарослей акации. Акбар и без того понял бы, что там тигр, по тяжелому мускусному запаху зверя, висящему в воздухе. Загонщики хорошо справились со своей задачей. В тот час, когда лунный свет еще серебрил холмы, где разместилась на постой армия Акбара, в ста милях к северо-востоку от Дели, они уже направились к небольшому лесу, где ранее был замечен большой тигр. Деревенский староста, который и принес весть о звере, добавив, что слышал о пристрастии молодого падишаха моголов к охоте, утверждал, что то был тигр-людоед, который на днях задрал работавшего в поле старика и двух маленьких детей, отправившихся за водой.
Из лагеря староста вышел с хорошим вознаграждением от Акбара, который едва мог сдержать волнение. Байрам-хан, его телохранитель и хан-и‑ханан – главнокомандующий, попробовал отговорить его от охоты, утверждая, что вражеские войска, угрожающие империи Моголов, уже на подходе и не время думать о забавах. Но Акбар настаивал на том, что поохотиться на тигра слишком заманчиво, что нельзя упускать такую возможность, и Байрам-хан, с полуулыбкой, смягчившей черты его худого, покрытого шрамами лица, наконец дал согласие.
Загонщики применяли старые охотничьи приемы, которыми моголы пользовались еще на своей родине, в степях Средней Азии. Двигаясь тихо и методично сквозь тьму, восемьсот мужчин встали огромным кругом приблизительно в милю шириной вокруг леса. Затем под удары медных гонгов и бой маленьких круглых барабанов, висевших на перекинутых через шею ремнях, они стали сходиться, все сильнее сжимая живую цепь и сгоняя всевозможную дичь – черных газелей, антилоп и визжащих диких кабанов – к центру. Наконец, когда уже рассвело, кто-то заметил следы тигра и послал весточку Акбару, который следовал позади верхом на слоне.
Слон, на котором падишах восседал в украшенном драгоценными камнями седле, тоже почуял, что тигр близко. Он поводил крупной головой из стороны в сторону и тревожно скручивал хобот в кольцо. Акбар слышал, как позади него слоны, везущие стражников и слуг, также стали беспокойно переступать с ноги на ногу.
– Махаут[1], успокой слона. Стойте смирно, – прошептал он худому человеку в красном тюрбане, сидящему на шее слона.
Возница чуть стукнул слона позади левого уха анкусом[2], железным прутом погонщика. Почувствовав знакомый сигнал, хорошо выученное животное расслабилось и снова замерло неподвижно. Глядя на него, успокоились и другие слоны. Воцарилась полная тишина.
Превосходно, думал Акбар. Именно в такие моменты он сильнее всего чувствовал биение жизни. Кровь, казалось, звенела в венах, и было слышно, как стучит сердце, подгоняемое не страхом, но азартом. Ему не исполнилось еще и четырнадцати, но он уже убил несколько тигров, и этот поединок ума и воли, эта опасность и непредсказуемость охоты всегда возбуждали его. Он знал, что, покажись тигр внезапно из укрытия, успел бы вмиг вытянуть стрелу из колчана на спине и вложить ее в свой тугой лук с двойным изгибом – оружие, с которым на такого зверя вышли бы большинство охотников. Но Акбару было любопытно посмотреть, что может сделать огнестрельное орудие, особенно против такого чудовища, каким считали этого тигра. Он гордился своим умением стрелять из мушкета и, несмотря на протесты своей матери, гораздо больше времени тратил на занятия стрельбой, чем на учебу. Ну и что с того, что он не умеет читать, если при этом стреляет лучше любого из своих воинов?
Тигр затих, и Акбар ощутил взгляд его янтарных глаз, следящих за ним. Он медленно опустил стальной стол своего мушкета с фитильным замком, покрытый тонкой гравировкой, и пристроил его для упора на край хауды[3]. Падишах уже зарядил в ствол железную пулю, всыпал порох из своей отделанной серебром пороховницы на затравочную полку и проверил короткий тонкий фитиль. Мальчик-оруженосец, полуприсев возле него, держал горящую тонкую свечу, чтобы Акбар мог поджечь фитиль.
Довольный, юноша навел свой мушкет на самую гущу кустов акации, где, вероятнее всего, затаился тигр, прижал деревянное ложе ружья, инкрустированное слоновой костью, к плечу и вгляделся туда, куда указывал длинный ствол.
– Подай мне свечу, – прошептал он своему оруженосцу, – и дай знак загонщикам.
Стоящие полукругом позади слонов люди тут же разразились пронзительными воплями и начали колотить в гонги и бить в барабаны. Через несколько мгновений тигр, взревев, вырвался из чащи акаций и прыгнул к его слону. Акбар увидел только, как мелькнули длинные белые клыки и черно-золотой мех, и запалил фитиль. Последовала яркая вспышка, затем оглушительный удар. Отдача от мушкета отбросила Акбара назад, и он едва не вылетел из седла, успев все же заметить, что тигр рухнул на землю в десяти ярдах от него. Когда дым рассеялся, Акбар увидел, что зверь лежит неподвижно на боку и кровь струится из раны у него над глазом.
Акбар издал победный вопль. Не дожидаясь, пока погонщик прикажет слону – который с удивительным спокойствием перенес и атаку тигра, и резкий треск мушкета, – опуститься на колени, он перелез, широко улыбаясь, через край хауды и легко спрыгнул на землю. Прекрасная охота, непревзойденный выстрел! Он доказал сомневающимся, утверждавшим, что мушкет недостаточно быстр для такой добычи; доказал, что в руках хорошего стрелка он с легкостью может стать превосходным оружием. Из любопытства Акбар подошел ближе, чтобы рассмотреть мертвого зверя. Розовый язык тигра, бессильно вывалившийся изо рта, уже привлекал зелено-черных мух. И тут падишах заметил кое-что еще в густом меху на брюхе. Сосцы. А тигр, на которого он вышел охотиться, вроде как был самцом…
За этой мыслью быстро пришла другая, от которой волосы на шее юноши встали дыбом. Трясущимися руками Акбар сдернул лук с плеча и выдернул из-за спины стрелу. Он еще прилаживал ее, когда второй огромный тигр выскочил из зарослей и бросился прямо на него. Каким-то образом юноша успел выпустить стрелу – и время, казалось, застыло для него. Шум предостерегающих возгласов позади стих, они с тигром словно бы остались одни. Акбар смотрел, как летит его стрела, медленно рассекая воздух. Тигр словно завис в прыжке, оскалив капающую слюной пасть с длинными клыками и прижав уши, словно изображение на золотом кольце, которое когда-то принадлежало великому предку Акбара Тимуру, а сейчас красовалось на его собственном дрожащем указательном пальце.
Внезапно время снова помчалось вперед. Тигр был почти у цели. Акбар отскочил в сторону, зажмурившись и готовясь в любой момент почувствовать, как когти разрывают его плоть, или ощутить горячее зловонное дыхание зверя, готового вцепиться острыми зубами в его горло. Вместо этого он услышал глухой стук и, открыв глаза, увидел лежащего рядом скорчившегося тигра. Стрела пронзила горло зверя, и белый мех быстро окрашивался в алый цвет. Мгновение Акбар стоял в тишине, осознавая, что только что испытал ранее неизведанное чувство – страх, – и еще, что ему невероятно повезло.
Еще не совсем опомнившись от пережитого, он услышал быстро приближающийся стук копыт и, обернувшись, увидел всадника, пробирающегося к нему между зарослями низкого кустарника и тонкими деревьями. Должно быть, посыльный из лагеря, отправленный Байрам-ханом, чтобы поторопить его. Пятью минутами ранее его раздосадовало бы, что кто-то прервал его охоту, но сейчас он чувствовал благодарность за то, что его отвлекли от мыслей о том, что едва не произошло. Толпа загонщиков, стражники и слуги расступились, чтобы пропустить наездника.
Его высокая гнедая лошадь была в пене и поту, и сам он был покрыт такой коркой пыли, что его платье традиционного изумрудно-зеленого цвета стало почти бурым. Осадив лошадь перед Акбаром, он спрыгнул с седла и, поспешно отдав почести, запыхавшись, выговорил:
– Повелитель, Байрам-хан просит тебя немедленно вернуться в лагерь.
– Почему?
– Дели пал под натиском сил мятежников Хему.
Четыре часа спустя, когда весь отряд охотников с Акбаром во главе прошел через первую линию стражи, выставленной вокруг лагеря, солнце еще стояло высоко в ясном синем небе. Несмотря на украшенный кистями парчовый навес, затенявший его, у Акбара разболелась голова. От пота платье прилипло к телу, но ему было совсем не до того, так как он обдумывал гибельное известие о потере своей столицы. Неужели его правлению суждено закончиться, даже не начавшись?
Всего десять месяцев тому назад на самодельном кирпичном троне, наскоро возведенном на каменной площадке в центре военного лагеря моголов, он был объявлен падишахом Индостана. Еще свежо было горе от внезапной гибели его отца, падишаха Хумаюна, и Акбар стоял – не совсем уверенно, но гордо – под шелковым навесом, принимая почести Байрам-хана и других своих командующих.
Его мать Хамида совсем недавно смогла заставить его осознать, насколько бедственным было их положение в те дни, и что именно Байрам-хан, несмотря на то, что сам был из персов, понял лучше, чем кто-либо еще, что в первые часы и дни после смерти отца опасность для Акбара исходила изнутри – от честолюбивых военачальников, которые теперь, после кончины падишаха, оставившего в наследниках этого юнца, могли претендовать на трон. Большинству этих людей было не до сантиментов. Многие происходили из старых могольских кланов, чьи представители вместе с дедом Акбара Бабуром некогда основали новую империю на сухих равнинах Индостана. Кодекс степей всегда гласил: тактя тахта – «трон или гроб». Любой, кто чувствовал себя достаточно сильным, мог заявить о себе как о претенденте на трон. Так часто бывало в прошлом, будет и впредь…
Слон Акбара споткнулся, мысли юноши прервались, но только на миг. Уставившись на морщинистую серую шею животного, покрытую редкой жесткой щетиной, он вновь погрузился в свои мрачные мысли. Если новые сведения верны и Дели в самом деле пал, то все, что его мать и Байрам-хан сделали для него, возможно, окажется напрасным. Чтобы выиграть драгоценное время, они почти две недели скрывали смерть Хумаюна, пока верный слуга, внешне похожий на властителя, исполнял его роль перед народом. Каждый день на рассвете он надевал одеяние падишаха из зеленого шелка и украшенный драгоценными камнями тюрбан с плюмажем из перьев белых цапель и появлялся, как того требовал обычай, на балконе роскошного дворца на побережье в Дели, в крепости Пурана Кила, чтобы столпившиеся на берегу Джамны люди видели, что падишах Моголов жив.
Тем временем Хамида и ее невестка Гульбадан, тетка Акбара, с трудом убедили юношу тайно покинуть Дели. У него перед глазами так и стояло напряженное лицо матери, которая, держа мерцающую масляную лампу, трясла и будила его с тревогой в голосе: «Уезжай сейчас же – вещей не надо, – просто езжай!» Неловко спустившись с кровати, он дал ей набросить на себя темный плащ с капюшоном, такой же, какой она носила сама. В полусне, с головой, гудящей от невысказанных вопросов, Акбар следовал за ней узкими проходами и по винтовым лестницам, через ту часть дворца, где ему никогда раньше не доводилось бывать, в небольшой обшарпанный внутренний двор. Он, как сейчас, помнил резкий запах мочи – человека или животного, непонятно. Его ждал большой паланкин; в тени стояли Гульбадан и приблизительно двадцать воинов, в которых он признал людей Байрам-хана.
– Залезай внутрь, – шепнула Хамида.
– Зачем? Куда это мы едем? – спросил он.
– Здесь твоя жизнь в опасности. Не спрашивай. Езжай, и всё.
– Да не хочу я бежать! Я не трус. Мне уже приходилось видеть и кровь, и сражения… – возразил Акбар.
Гульбадан шагнула вперед и дотронулась до его руки.
– Когда ты был ребенком, в минуту опасности я рисковала своей жизнью ради твоей. Доверься мне сейчас и делай, как сказала твоя мать…
Продолжая спорить, Акбар вскарабкался внутрь, за ним сели Хамида и Гульбадан; последняя быстро затянула занавеси, скрывшие их. Он все еще помнил, какой грубой была та ткань – настолько она отличалась от шелков позолоченных паланкинов, в которых обычно выезжала семья падишаха, – и как накренились носилки, когда воины подняли их на плечи и понесли в ночь. Гульбадан и Хамида сидели напряженно и тихо. Наконец их страх передался и ему, хотя Акбар все еще не понимал, что происходит. И только когда они уже отъехали от дворца и от города на приличное расстояние, мать рассказала ему о заговоре с целью убить его, прежде чем он станет падишахом. В предместьях Дели остальные воины, верные Байрам-хану, встретили их и сопроводили в лагерь в пятидесяти милях от города. Неделю спустя сам Байрам-хан присоединился к ним с основной частью своей армии, и Акбар был провозглашен падишахом на престоле из наспех сложенных кирпичей. Байрам-хан тогда сопроводил Акбара с большими церемониями назад в Дели, где в мечети в пятницу хутба[4] была прочитана уже с упоминанием его имени, возвещая всему миру, что он стал новым падишахом. Так они обскакали всех вождей кланов моголов, которым пришлось принести присягу Акбару, прежде чем любой из них успел замыслить новый заговор.
Тем самым было покончено с врагом внутри империи Моголов, но оставалось множество других за ее пределами, как показали нынче вести из Дели. Положение Моголов в Индостане было и в самом деле шатким. Вассалы, которые еще недавно клялись в верности его отцу Хумаюну, пытались освободиться, а в это время враги за пределами империи прощупывали ее границы. Но среди них только один – Хему – являл собой серьезную угрозу. Он не выглядел враждебно, этот безобразный на вид, но сладкоречивый маленький человечек без роду-племени, который, казалось, как по волшебству вмиг согнал целую армию и бросил вызов власти Моголов. Раньше его никто и знать не знал, но теперь Акбар задавался вопросом, кто такой этот Хему и чем он поднял своих людей на борьбу. Откуда такой успех?
Падишах въехал в сердце палаточного городка, главного военного лагеря. Восседая высоко в седле, он видел перед собой, в самом его центре, свой собственный шатер – ярко-алый, как и приличествовало шатру штаба командования, – и возле него почти такую же роскошную, с изящными навесами, палатку Байрам-хана. Главнокомандующий ждал на улице, весь его вид выражал нетерпение.
Едва Акбар успел слезть со слона, как Байрам-хан обратился к нему:
– Повелитель, тебе уже донесли, что силы Хему взяли Дели. Военный совет собран в твоем шатре и уже совещается относительно наших дальнейших действий. Идем к ним немедленно.
Проследовав за Байрам-ханом, Акбар увидел, что остальные военачальники и советники уже сидят в его шатре, скрестив перед собой ноги на огромном красно-синем ковре вокруг низкой золоченой скамьи, драпированной зеленым бархатом и предназначавшейся для падишаха. Когда Акбар занял свое место, они встали и оказали ему знаки почтения, но быстро сели обратно и тут же устремили взоры на высокого худощавого человека рядом с повелителем.
– Вызовите Тарди-бека, пусть расскажет всем то же, что и мне, – приказал Байрам-хан.
Несколько мгновений спустя в шатер провели могольского губернатора Дели. Акбар знал и любил Тарди-бека всю жизнь. Это был уверенный в своих силах воин с гор к северу от Кабула, рокочущий голос которого был под стать мускулистой громаде его тела. Обычно его глаза горели насмешливым блеском, но сейчас изборожденное морщинами и обветренное на солнце лицо в густой черной бороде было мрачно.
– Ну, Тарди-бек, доложи повелителю и совету, – холодно произнес Байрам-хан. – Рассказывай, как оставил столицу империи торговцу селитрой и всякому сброду.
– То был не сброд, а сильное, хорошо вооруженное войско. Хему, может, и низкого роду, но он – опытный военачальник и выиграл много сражений для тех, кто его нанимал. Теперь он больше не наемник и воюет за себя. Он поднял сторонников старой династии Лоди, настроенной вашим дедом против нас, повелитель, и кажется, даже самые гордые и самые благородные склонны ныне сделать то, к чему он взывает. Наша разведка сообщила, что большой отряд движется к Дели по равнинам с запада и что главная армия Хему – а она куда больше нашей, у них триста боевых слонов – через несколько дней доберется до нас. Не оставалось ничего другого, как только оставить город – или потерпеть неизбежное поражение.
Лицо Байрам-хана вспыхнуло гневом.
– Своим бегством из Дели ты дал знак, что любой мятежный мелкий вождь теперь волен восстать против нас. Я оставил тебя с гарнизоном в двадцать тысяч воинов…
– Этого было мало.
– Тогда послал бы гонца и держал осаду, пока не придет подкрепление.
Глаза Тарди-бека вспыхнули, и рука потянулась к рукоятке отделанного рубинами кинжала на поясе.
– Байрам-хан, мы знали друг друга много лет и бок о бок проливали кровь. Ты сомневаешься в моей верности?
– За свой поступок ты еще будешь держать ответ, Тарди-бек. Вопрос теперь в том, как возвратить то, что потеряно. Мы должны… – Байрам-хан прервался, когда человек с кудлатой каштановой бородой вошел в шатер. – Ахмед-хан, я рад, что ты вернулся невредимым. Что скажешь?
Акбар всегда был рад видеть Ахмед-хана. Этот человек был из тех, кто пользовался наибольшим доверием его отца Хумаюна и входил в круг приближенных к нему подчиненных. Бывший падишах назначил его губернатором Агры, но когда начались неприятности с Хему, Байрам-хан вспомнил про него и попросил его, как и прежде, выполнить роль командира разведки и организовать сбор сведений. Судя по тонкому слою пыли на одежде, Ахмед-хан был только что с дороги.
– Хему движется на Дели с северо-запада во главе своей основной армии из двухсот тысяч воинов. Если он будет идти так же быстро, то достигнет города примерно через неделю. Согласно тому, что удалось узнать от маленького отряда, который мои люди перехватили на пути к основной армии, он намеревается провозгласить себя падишахом. Хему уже присвоил этот титул и распорядился чеканить монеты от своего имени. Более того, он утверждает, что моголы – это чужеземные захватчики в Индостане, что правит там юнец и что корни нашей династии так слабы, что выдернуть их ничего не стоит.
Его слова, казалось, внесли в совет оживление, думал Акбар, наблюдая, как советники потрясенно переглядываются.
– Мы должны нанести удар именно сейчас – прежде чем Хему достигнет Дели и упрочит свои позиции, – заявил Байрам-хан. – Будем действовать быстро – перехватим его прежде, чем он туда доберется.
– Но риск слишком велик, – возразил командующий из Герата, с культей на месте левой кисти. – В случае поражения мы теряем всё. Нужно попытаться выиграть время, предложить переговоры…
– Чушь. С чего бы Хему вести переговоры, обладая такими силами? – сказал Мухаммед-бек, коренастый седой ветеран из Бадахшана с перебитым носом. – Я согласен с Байрам-ханом.
– Вы все неправы, – вмешался Али Гюль, таджик. – Выбор у нас один – уйти в Лахор, который все еще управляется моголами, и переместить туда войска. Тогда, набравшись достаточно сил, мы сможем разбить наших врагов.
На меня никто и не смотрит, думал Акбар, а тем временем грозный тревожный шум вокруг все нарастал. Байрам-хан хмурился и обводил присутствующих пристальным взглядом. Акбар знал, что он взвешивает свой следующий шаг. Падишах также был уверен, что стратегия Байрам-хана верна и что нападение – лучшая защита. Разве отец сам не признавал, что в своих военных кампаниях он слишком часто был готов отступить, и тем самым уступал врагу? В тот миг Акбар и решился. Им не изгнать его из Индостана, как отца. Править здесь Моголам предначертано судьбой, и более того, это предначертано судьбой ему самому. Стало быть, по-другому не бывать.
Акбар вскочил прежде, чем сам понял, что делает, и все взоры устремились на него. Все привыкли к тому, что он здесь просто присутствует, этот мальчик на престоле, слушает их беседы и спокойно одобряет принятые решения.
– Довольно! Как смеет хоть один из вас даже помыслить оставить империю? – проговорил он громко. – Не в наших обычаях сдаваться. Я здесь законный правитель. Мой долг – наш долг – завоевывать новые земли, а не отдавать отвоеванное нашими предками мелким узурпаторам. Мы должны атаковать Хему мгновенно – и растоптать всмятку, как слон топчет дыню. Я сам встану во главе войска.
Сев, Акбар невольно посмотрел на Байрам-хана, и тот едва заметным кивком дал знать, что выпад его главнокомандующему пришелся по нраву. Остальные советники и командующие поднялись, и большой шатер вдруг заполнился их голосами; на сей раз все выкрикивали одно: «Мирза Акбар! Мирза Акбар!» Сперва падишах почувствовал облегчение, затем гордость. Сейчас его не только признали амирзаде – кровным родственником Тимура, – они объявляли, что готовы следовать за ним с войсками в его первой военной кампании как за падишахом. Он заявил о себе, и, несмотря на его юный возраст, его не ослушались. Власть сладка…
Час спустя Акбар навестил мать на женской половине лагеря. Здесь шатры для сна и омовений были обнесены изгородью из высоких золоченых деревянных щитов, связанных вместе ремнями из воловьих шкур, и единственные ворота в них хорошо охранялись. Войдя в ее шатер, юноша почувствовал сладкий пряный аромат, который для него был связан с матерью с самого детства, – сандал. Запах разносился из серебряной курильницы в центре пола, от которой дым тонкой струйкой вился вверх к отверстию в крыше. Хамида лежала на шелковой цветастой подушке, в то время как Зайнаб, служанка, расчесывала ее длинные волосы, такие же темные, как у Акбара. По одну сторону сидела его тетка Гульбадан и, сосредоточенно нахмурившись, пощипывала струны немного потертой круглобокой лютни, которая когда-то принадлежала прапрабабушке Акбара, а та несла ее на себе, привязав на спину, когда моголы пришли сюда из Средней Азии. Акбар знал историю этой лютни в мельчайших подробностях, как и всю историю семьи. А еще он знал, что его тетка, женщина весьма разумная, к игре на лютне была неспособна, что ей и досаждало – инструмент никак не поддавался.
По другую сторону от Хамиды, вышивая тунику, сидела его нянька и кормилица, Махам-Анга. У моголов связь между кормилицей и ребенком монарших кровей, которого она выкормила грудью, была пожизненной. Поэтому собственный сын Махам-Анги Адам-хан, который всего на пару месяцев был старше Акбара, считался его молочным братом, связанным с ним узами, равными кровным.
При виде Акбара лица всех трех женщин просияли. Его мать Хамида, едва старше тридцати, со стройным станом и гладким лицом, подпрыгнула и заключила его в объятия. Гульбадан отложила лютню и улыбнулась. Она была немного старше Хамиды, тонкие линии уже пробороздили уголки ее светло-карих глаз, а длинные волосы она давно не подкрашивала хной, отчего по ним пробежали серебряные нити. Махам-Анга шагнула вперед и тепло его обняла. Она была выше Хамиды и Гульбадан, красивая, крупная и статная почти по-мужски.
Акбар был рад, что эти три самые дорогие для него женщины были здесь все вместе.
– Я иду к вам прямо с военного совета. Силы Хему захватили Дели, но он этот город не удержит. Завтра я поведу наши войска перехватить мятежника с главной армией, прежде чем та соединится с войсками в Дели. Мы победим Хему и заберем у него то, что принадлежит нам.
Акбар говорил, а Хамида не сводила с него глаз – янтарно-карих, как и у него самого. Он смолк, а мать все еще продолжала испытующе его разглядывать. Что творилось в ее душе? Остается только гадать.
– Сын мой, – произнесла она наконец с чувством, – я всегда знала, даже когда носила тебя под сердцем, что придет время и ты станешь славным воином и великим вождем. Этот час настал, и я ликую. У меня есть для тебя одна вещь.
Она шепнула что-то Зайнаб, и та поспешно вышла. Скоро вернувшись, служанка внесла нечто, обернутое в зеленый бархат, и положила его на ковре в ногах Хамиды. Мать встала на колени и откинула покров. Акбар увидел золотые доспехи отца и Аламгир – меч с рукояткой в виде орла, в отделанных сапфиром ножнах.
Броня и меч вызвали в памяти образ отца так ярко, что на мгновение Акбар закрыл глаза, чтобы мать не заметила слезы. Хамида с помощью Махам-Анги застегнула на нем доспехи. Хумаюн был высоким и мощным, но Акбар уже почти так же раздался в плечах, и броня села хорошо. Затем Хамида протянула ему Аламгир. Медленно достав клинок из ножен, юный падишах несколько раз рассек воздух. И вес, и размер – все было впору.
– Я ждала, пока не буду уверена, что ты готов, – сказала Хамида, будто прочитав его мысли. – Теперь вижу, что это так. Завтра, провожая вас в путь, я буду тревожиться, как мать, но и гордиться, как мать падишаха. Да помогут тебе небеса, сын мой.
Глава 2
Отрубленная голова
Горизонт мерцал в туманном мареве от закатного солнца. Акбар стоял, в тревоге переступая с ноги на ногу, на одном из нескольких невысоких холмов на безлесых просторах к северо-западу от Дели. Внезапно из тумана показался отряд из пятидесяти всадников. Пока они приближались, падишах спросил стоящего подле него Байрам-хана:
– Во главе Ахмед-хан, так?
– Я не уверен. Ты своими молодыми глазами должен лучше видеть; но наездник впереди, без сомнения, держит зеленое знамя Моголов.
Скоро они увидели, что это и в самом деле Ахмед-хан, возвращающийся из разведывательной экспедиции, куда Акбар, по совету Байрам-хана, отправил его тремя днями ранее, чтобы определить местонахождение и узнать численность армии Хему. Приблизительно четверть часа спустя человек с всклокоченной бородой подошел к нему и пал ниц – Акбару раньше часто доводилось видеть, как такой ритуал исполняли перед его отцом.
– Поднимись, Ахмед-хан. Какие новости?
– Мы обнаружили Хему и его основные силы без труда. Они расположены лагерем в Панипате, всего в двенадцати милях к северу от нас.
Название Панипат было хорошо знакомо Акбару, оно пробуждало в нем чувство гордости. Там тридцать лет назад его дед Бабур победил Лоди, султана Дели, и султана Ибрагима, основав империю Моголов. Всего полтора года назад сам Акбар пересек поле битвы, все еще усеянное крупными белесыми костями боевых слонов султана Ибрагима, сопровождая своего отца в том триумфальном походе, когда Хумаюн вернул себе власть над Дели и повторно основал империю, проигранную ранее в битве воинственному правителю из Бенгалии, Шер-шаху. Судьба не была благосклонна к его отцу. В итоге той длительной борьбы против Шер-шаха и своих собственных единокровных братьев‑изменников Хумаюн прожил всего полгода после того, как снова воссел на престол. А теперь вот настал черед Акбара командовать армией Моголов в сражении в Панипате… Несмотря на юный возраст, он сделает все, чтобы доказать, что сто́ит памяти своих отца и деда.
– Сколько людей у Хему, Ахмед-хан? – спросил он.
– Мы насчитали более ста двадцати тысяч; по крайней мере половина из них верхом и хорошо вооружены. И еще у него есть около пятисот боевых слонов.
– Тогда, как мы и ожидали, он превосходит нас численностью примерно на двадцать тысяч воинов… Сколько пушек и мушкетов?
– Пушек у них меньше, чем мы ожидали, – возможно, всего тридцать, многие из них небольшие. Судя по тому, что мы видели, большинство пехотинцев вооружены луками и стрелами, а не мушкетами, хотя и стрелки́ у них, само собой, тоже есть.
– Тогда военное преимущество за нами, Байрам-хан, ведь так? – Акбар повернулся к своему главнокомандующему. – Не вижу никаких причин, чтобы не давать бой в Панипате, я прав? Место это для наших воинов удачное. Разве битва именно здесь не вселит большую уверенность в наши войска, даже если нас превосходят численностью?
Акбар смотрел почти умоляюще. Байрам-хан улыбнулся пылкости своего юного подопечного.
– Да, повелитель, место для сражения и в самом деле хорошее. И мы сможем добраться до него через эти пустынные равнины быстро, не опасаясь засады.
Прежде чем Акбар успел ответить, вмешался Ахмед-хан:
– Повелитель утверждает, что Панипат – это доброе предзнаменование для моголов. Это, без сомнения, верно, – но Хему думает иначе. Мы узнали кое-что от одного торговца, что торговал во вражеском лагере. Он утверждал, что ему рассказал это сам личный слуга Хему, но слухи эти, кажется, давно гуляют среди его людей, потому что позже мы слышали это снова, но уже от простого пехотинца, чье рваное платье говорило о том, что он едва ли из их военного совета…
– И что за слухи? – спросил Акбар.
– Говорят, что несколько дней назад собственного боевого слона Хему – настоящего гиганта – убило молнией в стойле; шторм был краткий, но сильный. Никого из других слонов даже не ранило. Услышав об этом на следующее утро, Хему признался, что видел страшный сон той же самой ночью, будто он упал со своего слона в разлившуюся реку и уже тонул, когда воин моголов, вытянув его на берег, заковал его в цепи и угнал за веревку на шее. Хему поведал это своим приближенным, добавив, что в его роду все сны сбываются с точностью до наоборот. Посему, мол, скоро он выбьет нас с наших высот и уведет в плен. Однако видно было, что Хему взволнован; а позже заметили, как он делает щедрые подношения своим индуистским богам.
Это и вправду предзнаменование, думал Акбар. Но Байрам-хан заговорил первым:
– Даже если все это и не сбудется, то подобный слух снижает боевой дух в лагере Хему. Посему я еще больше уверен, что мы должны продвигаться сразу к Панипату.
Два дня спустя ярко-оранжевый огонь костров прорезал серый сумрак рассветного часа, и воины Акбара, наспех подкрепившись, начали вооружаться. Они настороженно пробовали пальцем острые лезвия мечей, снова и снова проверяли и перепроверяли крепость лошадиных сбруй, бормоча молитвы, чтобы небеса берегли их и даровали успех в предстоящем сражении. В стороне, как и решили на военном совете, в маленькую пушку впрягали двадцать четыре вола, чтобы пустить ее вслед за армией. В линиях слонов воины кормили своих подопечных большими охапками сена, облачали их в бронированные доспехи из перекрывающих друг друга стальных пластин и привязывали им к бивням изогнутые клинки. Седла-паланкины, где должны были ехать воины, готовились надеть на спины слонам в самом конце приготовлений. В особых палатках врачи – хакимы – раскладывали свои мази и склянки болеутоляющего опиума, а также начищали пилы и утюги для прижигания, предназначаемые для тяжелых ранений, с которыми им, несомненно, предстоит столкнуться.
Сон Акбара был тревожен. Победный настрой разбавлялся страхом подвести предков. Но все сомнения остались во сне два часа тому назад. Сейчас он уже стоял облаченный в позолоченные доспехи, и меч отца Аламгир висел у него на поясе, выложенном железными пластинами. Его шлем был украшен по ободку рядом рубинов, а на макушке развевался пучок павлиньих перьев в золотом кольце. Под этим нарочитым великолепием видна была мелкая стальная кольчуга, свисавшая сзади и по бокам и защищавшая шею. Рядом с Акбаром стояли Байрам-хан и широкоплечий бородатый Тарди-бек, также уже вооруженный и облаченный в шлем. Акбар уговаривал Байрам-хана позволить ему участвовать в битве с тем, чтобы проявить себя еще раз, и это ему удалось, но с большим трудом. Даже сейчас Байрам-хан был резок.
– Тарди-бек, не подведи нашего падишаха. Это он решил доверить тебе возглавить правый фланг. У меня же на этот счет были свои соображения.
– Ты ясно дал это понять на военном совете… Разве не боролись мы плечом к плечу прежде? Разве не звали друг друга туган – собратьями по оружию? Лишь небо знает, как сегодня сложится наша судьба. Давай простимся не во вражде. Не бойся, я не подведу. – Обычно громогласный, сейчас Тарди-бек говорил тихо.
Байрам-хан взглянул соратнику глубоко в глаза, и тот спокойно выдержал этот пристальный взгляд. Вдруг перс улыбнулся, протянул руки и обнял его.
– Да пребудет с тобой Всевышний, – сказал он. – Я знаю, что ты будешь биться на совесть, брат мой.
– Победа будет за нами, – ответил Тарди-бек.
Поклонившись Акбару и не проронив больше ни слова, он повернулся, сел верхом на лошадь, которую удерживал его конюх, и поехал со своим телохранителем к назначенной ему позиции.
Полтора часа спустя, вместе со своим молочным братом Адам-ханом, Акбар ехал позади авангарда в самом центре широкой линии своей наступающей армии. Оба юноши неоднократно осаживали своих лошадей, которые, казалось, рвались в бой не меньше их самих. Байрам-хан, который ехал рядом, приказывал подразделениям всадников на флангах и в авангарде не обгонять отряды волов, тянущих маленькую пушку, величественных, плавно ступающих боевых слонов и отряды лучников, идущих позади них. Лучники кое-где были одеты в рванье, и многие шли босые, но так же, как и слоны, они все же играли важную роль даже в эту новую эру огнестрельного оружия. И само их множество восполняло недостаток огневой мощи отдельного воина, как объяснял Байрам-хан Акбару.
Утро встречало войска хмурым рассветом, над землей низко плыли тучи. Но когда Акбар посмотрел в небо, в тучах прямо над ним открылся просвет. Показалось восходящее солнце, и сияющий луч яркого света упал на его мерцающую броню. Чувствуя внезапное тепло от света на своем запрокинутом лице, Акбар прокричал Байрам-хану:
– И это еще один хороший знак, так ведь? Скажи нашим воинам: солнце восходит сегодня только для меня. А над Хему лишь темные тучи сгущаются. Победа будет за нами! И впереди будут только победы. Как полуденное солнце, наша империя затмит все другие; никто не сможет смотреть на нее, не отводя глаз, – своим великолепием она будет ослеплять.
Когда Байрам-хан повернулся, чтобы исполнить приказ, Акбар достал меч отца и взмахнул им над головой. И тогда чаще застучала барабанная дробь и пронзительно взревели трубы, отдаваясь в его голове.
– Победа за нами! – выкрикнул Акбар снова и услышал крик, подхваченный многократно по всем линиям войска.
А в ответ им раздались бесстрашные крики врагов:
– Хему, Хему, Хему – падишах!
Стоя на стременах, Акбар видел через головы и сквозь трепещущие зеленые знамена своего авангарда сверкающую броню боевых слонов Хему – не далее чем в миле от себя. Он знал, что это значит. Уверенный в превосходстве своих сил, вражеский военачальник не потрудился выставить войска кругом у низких холмов, на которых дед Акбара Бабур расположил своих воинов и смог одержать большую победу в прошлом. Как и Акбар, Хему делал ставку на лобовую атаку.
Юный падишах кипел от волнения, как извергающийся вулкан, когда пришпорил своего высокого черного скакуна и проскакал сквозь авангард, а Адам-хан и его пораженный телохранитель ринулись ему вслед. Полностью одержимый сражением, Акбар кричал:
– Победа за нами!
– Повелитель, наш правый фланг смят, – выпалил командир, добравшись до Акбара полчаса спустя.
Лицо его было в поту и покрыто пылью, шлем был потерян. Белая лошадь его тяжело дышала, круп был рассечен саблей и кровоточил. Байрам-хан, который в конце концов смог сдержать бешеный галоп Акбара, скакавшего во главе войска, теперь не отставал от него, как и Адам-хан. Все трое подъехали на лошадях в центр круга из дюжины маленьких бронзовых пушек, которые теперь готовили для боя недалеко от вздымающейся волнами линии фронта.
Без положенных церемоний Байрам-хан обратился к Акбару:
– Тарди-бек опять нас подводит?
– Нет, ничего подобного, – отозвался командир с негодованием. – Его знамя все так же реет в самой гуще битвы. Однако, хоть мы и полагали, что силы Хему равномерно расставлены по всей продвигающейся линии фронта, все оказалось не так. Большинство его лучших приученных к бою боевых слонов было сосредоточено на фланге напротив позиций Тарди-бека, и когда две линии сблизились, они стали наступать и атаковали войска Тарди-бека. Пули наших мушкетов, казалось, отскакивали от одетых в доспехи слоновьих голов. За слонами атаковала конница, многие всадники несли знамена старых султанов Лоди. Когда я видел Тарди-бека последний раз, он несся им наперерез во главе отряда своих телохранителей. И хоть натиск штурма был силен, они не сдавали позиций. Но в другом месте справа наши всадники отступают, бросают своих боевых товарищей, кидают оружие и мчатся назад в тылы. Других, несмотря на их отчаянное сопротивление, окружают и убивают.
Тревога снова охватила Акбара. Он привстал в стременах и смотрел в направлении правого фланга. Его конница действительно начинала рассеиваться.
– Байрам-хан, время действовать быстро. Я еду за подкреплением?
– Нет. Это будет стоить многих жизней, возможно, даже твоей собственной, а толку будет мало. Мы должны завлечь воинов Хему к центру наших войск, который пока еще силен и может быть укреплен слева.
– Мы можем организовать укрепленные позиции здесь, вокруг этих пушек? – Акбар спрашивал, лихорадочно соображая.
– Верно, повелитель. Я отдам приказ пехоте лучников, чтобы собирали войска вокруг орудий.
Байрам-хан повернулся к командиру, стоящему рядом.
– Стяните сюда как можно больше грузовых повозок, поставьте между пушками и опрокиньте; устроим заграждение. Прикажите воинам из нашего авангарда вернуться к нам сюда и снимите с левого фланга столько людей, сколько позволяет положение.
Отчаявшись придумать что-нибудь, что их спасет, Акбар предложил другое:
– Байрам-хан, не следует ли нам отдать приказ, чтобы оставшиеся в живых на правом фланге тоже отступили к нам? Если враг решит, что у нас началась паника, Хему может начать преследовать наше войско слишком рьяно и подставить себя под нашу ответную атаку.
Байрам-хан на миг задумался, затем кивнул.
– Ты хорошо усвоил уроки военного искусства, повелитель. У нас все еще более чем достаточно слонов и всадников, которые остаются незадействованными в тылу. Мы сможем нанести сильный удар по воинам Хему на фланге. Адам-хан, возьми дюжину человек, поезжай и прикажи командирам на правом фланге разыграть панику.
Адам-хан развернул лошадь и, ведя за собой отряд конницы, исчез в схватке. Десять минут спустя Акбар, все еще верхом на своем вороном коне, был уже в центре круга из пушек и увидел, что к нему направляются его всадники. Во главе их был Адам-хан. Он будто в панике швырнул на землю зеленое знамя Моголов и, низко пригнувшись к шее своего коня, пришпорил его, пустив в бешеный галоп. Другие наездники скакали позади него. Тогда Акбар услышал мушкетную стрельбу и увидел, как всадники посыпались с коней. К его облегчению, Адам-хана среди них не было. Поверх дыма от мушкетов и песчаной пыли, которая витала над полем битвы, он распознал упряжь приближающегося отряда боевых слонов Хему. Те яростно тряслись, поскольку сидящие у них за ушами возницы пустили их с горы в неловкий, но быстрый бег вслед за бегущими воинами Акбара.
– Прикажите артиллерии стрелять, как будут готовы, – услышал Акбар крик Байрам-хана. – Стрелки, вы выбиваете погонщиков из седла! Лучники, готовьте луки для залпа по моему приказу!
У каждого подвезенного для стрельбы по врагу орудия стрелки поднесли зажженные тонкие свечи к запалам. Раздались шесть громких залпов. Акбара оглушило, резкий белый дым забил нос и застил глаза. Когда впереди немного очистилось, стало видно, что пять слонов Хему тяжело ранены. Первый жалобно трубил и пытался устоять на трех ногах – от четвертой осталась лишь кровавая культя выше колена. Трое других лежали на земле без движения. Один в предсмертной агонии катался вместе с седлом-паланкином на спине и крушил наездников.
Пятый слон получил глубокую рану в брюхе, откуда теперь свисали сизые кишки. Акбар видел, как у него со спины съехало седло – один человек при этом упал на землю, – но не отстегнулось от кожаной упряжи слона. Там еще оставалось по крайней мере три полумертвых лучника, когда седло тащилось сзади за убегающим животным. Слон в панике перегородил путь остальным своим собратьям, которые рвались в атаку. Один из них – крупный, с длинными и острыми, изогнутыми клинками на бивнях – врезался в бок раненого слона, пронзив его, и оба рухнули на землю. Другой слон рядом споткнулся о волочившееся по земле седло и крушил все живое на своем пути, пока не свалился с ног, вытянув голову. Седло с него слетело, а погонщик вылетел вперед. Остальные слоны Хему начали замедлять шаг, изо всех сил стараясь пробраться между своих упавших собратьев.
– Лучники, огонь! – вопил Байрам-хан в грохоте сражения.
Почти мгновенно град стрел полетел в воинов Хему. Акбар видел, как те попадали из седел, теряя оружие. Одна стрела угодила слону в незащищенную часть головы под глазом, и тот качнулся, преградив путь другому слону и полностью сбивая атаку. Густой дым от второго пушечного залпа снова затмил поле боя, и грохот почти полностью оглушил Акбара. Он видел, как движутся губы Байрам-хана, как тот выкрикивает приказы, но голоса не слышал. Однако, когда резкий дым рассеялся, падишах понял, что тот командовал воинам. Лучники выпустили последний залп, в то время как его собственные боевые слоны и всадники стягивались, чтобы атаковать все более и более рассеивающиеся силы Хему на фланге. Акбар наблюдал, как его стрелки в зеленых тюрбанах палили из мушкетов, сидя верхом на слонах. Вот возница слетел с шеи одного из них, рухнув оземь и простирая руки в пыли; он судорожно задергался, цепляясь за землю, и затем застыл.
В другой стороне Акбару было видно, как всадник моголов, вооруженный одним копьем, смело ринулся к голове самого большого слона Хему, не глядя на уже окровавленные клинки на бивнях. Потянув за узды одной рукой, он заставил лошадь отклониться в сторону и в последний момент другой рукой вонзил копье глубоко в пасть слону, стоило тому задрать хобот в гневном трубном реве. Красная кровь хлынула из пасти, животное развернулось и убежало в тыл.
Акбара так и подмывало кинуться в бой и превзойти подвиги Адам-хана, который все разил и разил врага мечом на поле брани.
– Байрам-хан, не пора послать воинов в атаку?
– Нет, повелитель, потерпи. Хороший полководец и, более того, хороший правитель должен знать, когда возглавить атаку, а когда, вот как сейчас, повременить, чтобы, видя будущий исход схватки, направить ее должным образом. Победу одерживают умом, но также и мечом, которым твой молочный брат Адам-хан владеет так искусно. Посмотри, армия Хему подавлена. Их нападение потеряло всю силу.
– Как нам теперь воспользоваться преимуществом и уничтожить силы Хему? – спросил Акбар. Сам он пока не мог придумать ничего лучше, кроме как кинуться в бой.
– Следует отдать приказ силам нашего левого фланга окружить как можно больше воинов противника. Там еще не было настоящей битвы, силы наших воинов свежи, они рвутся в бой. Если будем действовать хладнокровно, то с их помощью одержим большую победу там, где только что могли потерять все. В битве так часто бывает.
Акбар кивнул, и Байрам-хан дал команду. Скоро падишах увидел, как части его конницы и отряды боевых слонов двинулись слева наперерез, чтобы начать окружение. Едва они начали двигаться, в это же время под натиском волны зеленых знамен и под рев труб отряды всадников Хему уже разворачивали коней, уносясь прочь. Кое-кто лишь останавливался, чтобы подсадить выпавших из седла товарищей. В это время Акбар продолжал смотреть, как мощный отряд боевых слонов Хему, которых теперь насчитывалось около двадцати, начал отступать. Лучники и стрелки, извернувшись, отстреливались. Другие просто побросали свое оружие, готовые сдаться.
Однако Акбар заметил, что вдалеке приблизительно тысячное войско Хему, главным образом всадники, вступило в ожесточенный бой вокруг павших слонов, прячась за их телами, как за баррикадами, и делая вылазки, чтобы отбросить нападавших моголов назад. Враг еще не сдавался.
Прежде чем Байрам-хан успел сказать хоть слово, Акбар пришпорил лошадь, пустив ее в галоп, и ринулся туда. Когда он подъехал ближе в сопровождении стражника, некоторые воины Хему, казалось, узнали его. Во главе с командиром в оранжевом тюрбане на высокой белой лошади они выехали из-за укрытия слоновьих тел, намереваясь атаковать его. Акбар не свернул с пути и с колотящимся сердцем пустил лошадь вскачь в их сторону. Пули, выпущенные из могольских мушкетов, выбили из седел нескольких вражеских воинов, но командир остался невредим.
Акбар обогнал своего стражника по крайней мере на пятьдесят ярдов. Воздев меч, он пер на командира. Тот уклонился и атаковал Акбара, но тот успел поднырнуть под удар. Стальной меч просвистел над его головой, срезая павлиньи перья на шлеме. Круто развернув коней, они снова помчались друг на друга. На сей раз клинок командира скользнул по золоченым доспехам Акбара. Тот, отпрянув, потерял стремя и едва сумел усидеть в седле. Командир Хему повернул вздымавшуюся на дыбы лошадь и встал прямо перед ним. Уверенный в том, что является хозяином положения, он, опрометчиво пытаясь закончить схватку в один миг и желая обезглавить Акбара, мощно размахнулся мечом, целя ему в горло.
Угадав его маневр, падишах в последний момент увильнул в сторону, но самый кончик меча слегка чиркнул его по горлу выше кадыка. Не чувствуя боли, Акбар вонзил Аламгир глубоко в подмышечную впадину командира, которая осталась открытой, когда его рука была высоко занесена. Человек рухнул с белой лошади и застыл на земле, алая кровь лилась в каменистую грязь. Весь в поту и с трудом переводя дух, Акбар радовался, что вышел из схватки живым. Он оглянулся и увидел, что его охранник расправляется с остальными всадниками, которые сопровождали вражеского командира в его смелой, но безнадежной вылазке. Прямо перед ним некоторые воины Хему пришпоривали коней и разворачивались, сбегая за баррикады, а некоторые сдавались.
Акбар слез с седла и подошел к командиру в оранжевом тюрбане, тот был еще пока жив. Став на колени, он немного приподнял его тело от земли.
– Ты храбро сражался, – сказал он.
– Я узнал тебя, молодой падишах Акбар. Я хотел отомстить тебе за своего господина Хему, – с трудом выговорил командир.
– Что это значит – отомстить мне за Хему?
Раненый с хрипом втянул воздух и попытался что-то произнести, но слов было не слышно, лишь кровь текла у него изо рта. Наконец, справившись с собою, он заговорил:
– Один из ваших лучников ранил стрелой моего господина в глаз сразу после того, как мы одолели ваш правый фланг. Хему лежит при смерти, за ним смотрят оставшиеся в живых его собственные стражи… и я…
Кровь снова просочилась у него между зубами и заструилась по губам, голова откинулась. Враг был мертв. Акбар осторожно опустил тело назад на землю. Теперь падишаха окружали лишь собственные телохранители.
– Проследите, чтобы этого человека погребли по обряду согласно его религии, – сказал им Акбар. – Пусть и не в наших рядах, но сражался он храбро.
От осознания того, что это полная победа, широкая улыбка озарила измазанное грязью лицо Акбара. Первое испытание завершилось успехом. Его будущее – будущее империи – будет светлым. В следующих кампаниях он выступит уже завоевателем и сможет расширить границы своей империи.
Акбар видел, что к нему едет Байрам-хан, но когда тот приблизился, стало видно, что хан-и‑ханан не разделяет этого торжества.
– Почему ты вступил в бой, Акбар, когда я сказал тебе, что мы должны оставаться там, откуда можем управлять войском? – начал он без церемоний.
У юноши вытянулось лицо, и он почувствовал, как закипает от гнева. Он падишах, даже если Байрам-хан его регент и главнокомандующий. Как смеет этот человек говорить с ним в таком тоне, омрачать этот момент триумфа в его первой со дня вступления на престол битве? Его дед Бабур в том же возрасте возглавлял армии… Но и забыть, скольким он обязан Байрам-хану, нельзя. Правитель сдержал гнев и сказал только:
– Ты желаешь, чтобы твой падишах в бою холодел от страха, или пусть лучше кровь его вскипает и зовет к оружию?
Байрам-хан от души улыбнулся, лицо его просияло, суровые черты лица смягчились.
– Нет, повелитель, второе лучше.
– Этот командир успел сказать мне перед смертью, что Хему ранен и лежит, укрытый за телами боевых слонов. Давай поищем его.
Между стражниками с мечами наготове Байрам-хан и Акбар шли к трупам слонов. От тела того, чье брюхо было разорвано ядром, уже исходило тяжелое зловоние. Когда Байрам-хан и Акбар проходили мимо другого, слон внезапно зашевелил головой и захлестал хоботом от боли. Рука Акбара привычно потянулась к мечу, но он заметил, что слон бьется в предсмертных муках от большой глубокой раны на шее, над которой уже кружили сине-зеленые мухи.
– Прикончите несчастную животину, – скомандовал он одному из своих телохранителей, – и сделайте то же самое с остальными, что еще не умерли.
Раздав эти приказы, Акбар увидел, что в обломках золоченого слоновьего седла-паланкина недалеко от них какой-то юноша склоняется над небольшой фигурой в гравированной стальной броне, которая, судя по ее великолепию, могла принадлежать только Хему. Мальчик прикладывал запачканную кровью ткань к левой стороне лица раненого, который кричал на него:
– Оставь меня здесь умирать! Я лучше встречу смерть на поле битвы, чем завтра в могольских застенках…
– Взять этого парня, – приказал Байрам-хан.
Сию секунду два высоких стражника шагнули вперед и, схватив его за руки, потянули назад от тела. Когда юношу убрали, Акбар смог лучше рассмотреть раненого. Из левой глазницы у него торчал обломок стрелы, вниз по лицу струилась кровь. Он, должно быть, невыносимо страдал, но выглядел почти невозмутимым, когда Акбар спросил:
– Ты Хему?
– Конечно. Кто же еще?
– Что ты желаешь сказать своему законному падишаху?
– Говорю, что нет у меня законного падишаха и что я бросаю вызов тебе, захватчик-могол… – Хему хотел плюнуть кровью в Акбара, но не сумел.
– Казни его сейчас же, повелитель, – сказал Байрам-хан.
Акбар занес меч, но почему-то медлил рассечь это небольшое, истекающее кровью тело.
– Постой. Мой отец Хумаюн всегда учил меня, что милосердие часто приличествует монарху больше, чем жестокое насилие.
При этих словах Хему попытался подняться с земли и кинуться на Акбара, но двое телохранителей сразу схватили его. С силой, удивительной для такого тщедушного тела – и такого тяжелого ранения, – Хему сопротивлялся и боролся так, что сумел на миг вырваться. Подскочив к Акбару, он завопил:
– Губишь наши земли, все разоряешь!.. Кичишься тем, что ведешь свой род от тирана Тимура, а сам-то хоть знаешь, кто твой отец? Слышал я, люди говорят, отец свою бабу по своим полководцам пустил, чтобы верно служили; что она – шлюха и морда у нее верблюжья, что она любит…
Хему замолк – одним ударом меча Акбар отсек ему голову. Юноша стоял, дрожа от гнева, все лицо его было в брызгах горячей крови. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова, но когда, вытерев лицо тканью и вложив меч в ножны, повернулся к Байрам-хану, то вновь обрел голос:
– Ты прав. Никакого милосердия к недостойным. Тело покажите воинам в лагере. Голову отправьте в Дели и насадите на кол – пусть гниет на городской площади в назидание, если кто еще задумает мятеж поднять.
Пока Акбар собирался вместе с Байрам-ханом возвратиться в свой лагерь, подошел Адам-хан. У него была повязка на левой руке, явно раненой, но в остальном военачальник выглядел хорошо. Все же он, казалось, также не разделял ликование Акбара в полной мере, что было бы очень уместно в час триумфа.
– Ты храбро сражался, брат мой. Я лицезрел твои подвиги.
– Я слышал, что и ты пролил вражью кровь, убив главу стражи Хему… Но у меня печальные вести для вас с Байрам-ханом. Тарди-бек мертв.
– Что?.. Как он погиб?
– Когда ты приказал мне подтянуть часть его войск, чтобы это выглядело как отступление, я со своими людьми с боем прорвался к его командному пункту. Добравшись до места, мы еще издалека увидели, что из его стражи живы лишь немногие, а остальные убиты и лежат, распростертые на земле. Сам он сошел с коня и отбивался от людей Хему, окруживших его. Мы бросились ему на помощь и слышали, как один из нападавших предлагал ему сдаться. «Нет! – вскричал тогда Тарди-бек. – Я – человек чести и останусь верен моему падишаху». С этими словами он в последний раз ринулся на своих врагов, и я видел, как ему всадили копье в живот. Тарди-бек лежал на земле, поверженный, и корчился, хватаясь за живот, и тогда один из воинов Хему задрал ему голову и рассек горло ножом, как мясник на бойне.
– Ты пал смертью храбрых, Тарди-бек, брат мой, туган мой… Да упокоится душа твоя в раю, – бормотал Байрам-хан. – Сожалею, что усомнился в тебе.
Они долго стояли в молчании, после чего Акбар обратился к Байрам-хану:
– С Тарди-беком я поступил верно, не наказав и не изгнав его, ведь так? Милосердие к Хему было ошибкой, но помиловать Тарди-бека и позволить ему отстоять свою честь в бою стоило. Ведь прав был отец? Милосердием великому воителю следует вооружаться наравне со строгостью.
– Да, повелитель, – отозвался Байрам-хан, и Акбар увидел, как у главнокомандующего по лицу бежит слеза.
Глава 3
Возмужание
Акбар обозревал окрестности с высоты отделанного мрамором постамента во дворце-крепости в Лахоре. Он восседал на престоле с высокой спинкой, который по предложению Байрам-хана распорядились отлить из расплавленных золотых монет из сокровищниц Хему. Этот престол следовал за Акбаром все полгода его триумфального похода через Индостан. Предстать перед своим народом после победы он решил сам, но Байрам-хан помог ему устроить эту грандиозную демонстрацию величия Моголов.
Торжественная процессия оправдала все надежды Акбара. Какое чувство могущества и величия охватило его, когда он ехал во главе ее на своем любимом вороном жеребце с позолоченными седлом и сбруей, в сверкающих доспехах своего отца, с Аламгиром у бедра! Рядом с ним ехал Байрам-хан, а сразу позади них – военачальники, которые особенно отличились в сражениях с Хему, включая Адам-хана, его молочного брата. За ними – в такт воинственной разноголосице труб и литавр – шествовали подразделения всадников, трепетала зелень знамен, высились стальные наконечники копий. Затем шли лучники, стрелки и артиллеристы, кто верхом на лошади, кто пешком. Позади грохотали обозы с добычей, захваченной в лагере Хему, – мешки монет, груды драгоценностей, мотки шелка, – охраняемые особым отрядом стражей.
На четверть мили позади, так, чтобы поднимающаяся с дороги пыль не заслоняла это зрелище, колеблющейся махиной следовали боевые слоны Акбара – они трубили и сверкали броней из листовой стали. У некоторых к бивням, окрашенным в красный цвет, были привязаны затупленные клинки. Для боя лезвия затачивали до смертельной остроты, а эти красовались просто для представления. Вместе со слонами, захваченными у Хему, у Акбара их теперь было более шестисот. Затем катились лафеты и запряженные волами повозки, груженные бронзовыми орудиями Акбара, а после – огромный вещевой обоз, перевозящий весь скарб: палатки, сосуды, еду и топливо для армии правителя.
Местами толпа, собравшаяся посмотреть на шествие моголов, была столь многочисленной, что воинам приходилось сдерживать людей, орудуя копьями. Даже из селений, лежащих в отдалении, люди бежали от своих полей, чтобы рассмотреть процессию и отдать почести падишаху. И все же Акбар был рад, когда все наконец закончилось. Такова была его воля: закончить шествие здесь, в Лахоре, – в городе, в который два года назад, в благословенный февральский день тысяча пятьсот пятьдесят пятого года, с триумфом вошел его отец Хумаюн, завоевав впоследствии Индостан. Акбар был тогда с ним и помнил все – и сияние расшитого золотом и отделанного жемчугом слоновьего седла, на котором они ехали, и ликование на лице отца, когда тот, улыбаясь, обернулся к нему. Из почтения к отцу юный падишах повелел воссоздать все до последней мелочи во время его собственного шествия в Лахор, которое состоялось вчера вечером, под небом, окрашенным закатным багрянцем на западе. Теперь, взирая со своего величественного трона на ряды военачальников и распростертых перед ним в церемониальном приветствии вождей племен, Акбар чувствовал глубокое удовлетворение. Как только разнеслась весть о победе моголов над Хему, все они поспешили выразить ему свою преданность. Каждый день прибывали гонцы, принося лестные послания и диковинные дары, – породистых охотничьих собак, горлиц с украшенными драгоценными каменьями ожерельями на шее и перьями, окрашенными во все цвета радуги, кинжалы с нефритовыми рукоятями, мушкеты с прикладами, инкрустированными слоновой костью, отделанные изумрудами курильницы из чистого золота, черепаховые шкатулки с благовониями и даже большой рубин, который, по нижайшим уверениям его дарителя, более пяти веков был семейной реликвией.
Акбар благосклонно принимал эти сокровища, но, будучи уже достаточно проницательным, знал, что часто бывает так: чем щедрее подношение, тем коварнее может оказаться предательство, которое замышляет даритель. Посовещавшись с Байрам-ханом, Акбар распорядился, чтобы эти, казалось бы, верные сторонники ждали его в Лахоре.
– Встаньте.
Всего их было около шестидесяти. Одни худощавые и холеные, в одеждах из шелка и парчи всех цветов – от сапфирово‑синего до шафранно-желтого, другие – вожди с гор – в грубых туниках и штанах; все поднялись на ноги и ждали, сложив руки и склонив головы.
– Я благодарю вас за то, что откликнулись на мой зов и присягнули мне в верности. Я вспоминаю клятвы, данные моему отцу, когда он так же проходил через Лахор не так давно. И в самом деле, я узнаю здесь многих из вас.
Акбар медленно обвел ряды внимательным взглядом. Байрам-хан хорошо его осведомил. Он знал, что среди этих вождей было по крайней мере с десяток тех, кто принес клятву верности его отцу, но после его смерти немедленно прекратил посылать причитающуюся дань. Двое даже отправились к Хему. Им, должно быть, очень хотелось знать, что именно известно теперь Акбару. Вот тот рябой, пузатый вождь из-под Мултана, который только что преподнес ему прекрасного гнедого жеребца и сейчас так тщательно разглядывает ковер у своих ног, – заподозрил ли он, что у Акбара есть доказательства его измены? Люди Ахмед-хана перехватили одного из его вельмож с письмом к Хему.
На пути в Лахор падишах часами спорил с Байрам-ханом и своими советниками, решая, как лучше всего поступить с теми, чья верность была слаба. Кое-кто говорил, что во времена правления его деда Бабура никакой милости и знать не знали. Виновных распяли бы на плахе и топтали слонами, пока живот не разорвет и кишки наружу не полезут, или же сняли бы с них кожу живьем, или разорвали жеребцами. Но вновь – так же, как и в случае с Тарди-беком, – Акбар не мог забыть слова, которые так любил повторять отец: «Мстить способен любой. Быть милосердным – лишь истинно великий».
При дворе юноша слышал достаточно сплетен, чтобы знать, что некоторые – возможно, даже его мать Хамида – полагали, что иногда великодушие Хумаюна простиралось слишком далеко. И все же чутье подсказывало Акбару, что его отец по большей части был прав. Моголы всегда были воинами, которые при необходимости без колебаний шли на кровопролитие. Но если они хотят преуспеть в Индостане, власть нужно завоевывать уважением, а не только страхом. Слишком много убийств ведут лишь к бесконечной кровной мести. Байрам-хан, слушая внимательно доводы и, по своей привычке, будучи немногословным, в конечном счете согласился с ним, но добавил:
– Помни самое главное. Знай своих врагов и слушай то, что наши разведчики доносят тебе. Если, несмотря на твою милость, они упорствуют в своем предательстве, тогда сотри их с лица земли.
Акбар вернулся мыслями к настоящему моменту. Ни один из стоящих перед ним не хотел встречаться с ним взглядом. Пришло время их немного припугнуть, и он тщательно выбирал слова.
– Мне известно, что привело вас сюда. Вы чувствуете, что ветер победы дует в мои знамена. И это не просто слепая удача. Мой предок Тимур завоевал Индостан и тем самым дал Моголам неотъемлемое право на эти земли. Мой дед Бабур отстаивал это право так же, как мой отец и я. Любой, кто пойдет против нас, дорого заплатит за это, что уже стало известно Хему.
Здесь Акбар сделал паузу, а затем твердо и ясно проговорил:
– Несмотря на ваши красивые слова и богатые подношения, я знаю, что многие из вас предали меня. Возможно, и сейчас кое-кто замышляет измену… А теперь каждый, все до единого, поднимите голову, чтобы я посмотрел вам в глаза.
Присутствовавшие военачальники медленно подняли лица. Вид у всех был тревожный, даже у тех, кто был, вероятно, ни в чем не повинен. Невзирая на свой юный возраст, Акбар видел достаточно из жизни своего отца, чтобы знать, что большинство людей жаждет власти. Из тех, что неловко стояли перед ним, кое-кто в холодном поту от ужаса, лишь немногие не допускали мысли – хотя бы иногда – дезертировать из войск Моголов во время восстания Хему.
– У меня есть доказательства того, что кое-кто из вас замышлял заговор против меня. Одно мое слово, и моя стража воздаст вам по заслугам.
Он видел, как взгляды вождей устремились к воинам в черных тюрбанах и зеленых одеждах, стоявшим по обе стороны от возвышения.
– По пути в Лахор я все спрашивал себя, как поступить…
Акбар помолчал. Человек с рябым лицом задрожал.
– Но я молод. Мое правление только началось. Я не желаю больше кровопролития и поэтому решил проявить милосердие. Я забуду прошлые грехи. Но побуждаю вас – равно как и всех моих подданных – присягнуть мне в нерушимой верности. Сделайте это, и я щедро вознагражу вас. В противном случае пощады от меня не ждите.
Акбар поднялся, и подданные снова пали ниц, но он успел увидеть облегчение во взгляде многих. Падишах остался доволен. Голос его был тверд, а слова – точны. И он ощутил свою власть. Один-единственный знак от него, и любого из них немедленно постигла бы казнь. Акбар это знал – знали и они. Очень волнующим было ощущение власти над чужой жизнью, и от этого хотелось быть благородным. Именно по этой причине внезапно – не обсудив ничего с советниками или с Байрам-ханом – он решил простить отступников. Падишах видел, что Байрам-хан сначала удивился его словам, затем нахмурился. Но он, казалось, не понимал, насколько увереннее становился Акбар. Сподвижник Хумаюна все еще видел в его преемнике лишь юнца. И хотя Акбар доверял Байрам-хану более других, коварная мысль закралась в его ум – что, если регент стал настолько одержим властью, что не сможет расстаться с ней…
Падишах все еще был в раздумьях, когда позднее тем же вечером, возвращаясь в свои покои, увидел, что перед дверями его ждет старуха вместе с его горчи[5].
– Повелитель, эта женщина – хаваджасара, хранительница гарема при дворце; она желает говорить с тобой, – сказал слуга.
Глаза старухи, мелкие, как изюминки, все же ярко сияли на морщинистом лице, а на ее губах играла улыбка.
– Я служила твоему отцу, повелитель, и ухаживала за его наложницами, когда он был молодым правителем, – начала она. Затем замолчала, и Акбару показалось, что она внимательно и с интересом его изучает.
– Ты хочешь мне что-то сказать?
Ночь была жаркой и душной, и на юношу навалилась усталость. Непонятно почему, он вдруг почувствовал себя неловко под ее пристальным цепким взглядом.
– Повелитель, в твоем гареме теперь много женщин, которых прислали в последние недели вожди и правители, желающие заслужить твое расположение. Ты сложен так, что многие мужчины могут тебе позавидовать, и любая женщина будет восхищаться тобой. Я подумала, может быть, ты пожелаешь, чтобы я отправила к тебе одну из девушек… или, может быть, сам предпочтешь выбрать кого-нибудь?
Акбар смотрел на нее, краснея и переминаясь с ноги на ногу. Над этим без устали подшучивал его молочный брат Адам-хан – в свои почти пятнадцать Акбар был еще девственником. Многие молодые женщины – даже служанки его матери – уже постреливали глазами в его сторону. Но каждый раз он робел – и совершенно не понимал, почему. Не оттого ли, что, как правитель, он не хотел предстать неопытным и глупым перед кем бы то ни было, пусть даже перед наложницей? И все же время шло. Он выиграл свою первую битву как правитель, он вырос и окреп. Пришло время испытать мужские удовольствия, удовлетворить любопытство, которое будили в нем бесконечные грязные шуточки Адам-хана и его похвальбы своими альковными подвигами.
Хаваджасара все еще пристально разглядывала его, и Акбар понял: она тоже знала, что он еще не познал женщину.
– Позволь, я выберу для тебя, повелитель, – сказала она.
Акбар заколебался, но, чувствуя, как сердце бьется все сильнее, а в паху твердеет, быстро сдался.
– Очень хорошо, – отозвался он, стараясь выглядеть как можно более солидным и опытным.
– Ты придешь в гарем, повелитель?
Акбар подумал, сколько глаз и ушей стали бы тому свидетелями. Гарем здесь, в лахорском дворце, был местом, где жили все женщины двора падишаха, включая его мать, тетку и кормилицу. Представив, как они удивятся и будут гадать, что происходит, – из самых добрых побуждений, конечно, – юноша вновь залился краской, чувствуя, как охладевает его пыл. И тогда он решил, что это должно случиться именно сейчас.
– Нет. Пришли ее в мои покои.
Старуха живо скрылась в длинном коридоре, освещенном светом факелов в подсвечниках на стенах. Когда-то она, наверное, была красавицей, быть может, даже одной из наложниц отца. Акбар часто слышал, что, прежде чем сочетаться браком с Хамидой, своей единственной любовью, Хумаюн отличался многочисленными похождениями и имел обширный гарем.
Отпустив своих слуг, Акбар ждал в одиночестве, расхаживая по своим покоям в волнении и предвкушении. Время шло, и его все больше охватывало беспокойство. Он уже было собрался отправить в гарем посыльного и сообщить что передумал, как высокие двойные двери полированного шелковичного дерева распахнулись и вошел его горчи.
– Повелитель, девушка здесь. Хранительница гарема говорит, что она – бывшая любимая наложница Раджи-талха, и посылает ее к тебе в надежде, что она так же придется тебе по душе. Ее имя – Майяла. Я приведу ее?
Акбар кивнул. Мгновение спустя высокая, тонкая фигура, облаченная в темно-пурпурный плащ с капюшоном, скользнула в двери, сомкнувшиеся позади нее. Ее капюшон был низко надвинут, поэтому лицо было в тени, когда она подошла к Акбару и опустилась на колени. Тот замешкался, затем взял ее за руки и мягко поднял. Женщина стояла перед ним не шевелясь, но он слышал, как она тихо и часто дышит. Когда падишах снял ее капюшон, ее длинные темные волосы заструились с шелковистым мерцанием, и Акбар уловил аромат жасмина. Она все еще стояла, опустив глаза, но теперь он дотронулся руками до ее лица и поднял его.
На него пристально глянули черные, как ночь, глаза; полные губы, окрашенные алым бальзамом, какой Акбар видел и у своей матери, улыбались. Помедлив, Майяла, будто чувствуя его неуверенность, мягко притянула его руки к серебряным застежкам у себя на груди. Когда он расстегнул их, ее одежда упала на пол и темной волной легла у ног. Девушка осталась совершенно нагой, лишь вокруг ее тонкой талии была обвита золотая цепочка с крошечными рубинами. У нее были чувственные бедра, а соски ее высоких округлых грудей были окрашены хной.
Акбар застыл, потеряв дар речи. Женщина сделала шаг назад и принялась медленно кружиться, перебирая пряди своих длинных волос, которые у нее ниспадали почти до ягодиц.
– Мне кажется, я нравлюсь тебе, повелитель, – прошептала она.
Акбар кивнул. Майяла шагнула к нему, и он почувствовал, как она начала медленно и дразняще снимать с него одежду, пока он также не остался обнаженным. Окинув взглядом его упругое и мускулистое тело, она улыбнулась.
– Пойдем же, повелитель. Будь моим скакуном.
Взяв его за руку, девушка подвела его к кровати и, когда они легли, взяла его руку и положила себе между бедер.
– Вот здесь, повелитель, это мандир мандал[6], влажный храм любви, куда тебе скоро предстоит войти. Вот что ты должен сделать…
Шесть часов спустя Акбар лежал на спине, и Майяла рядом с ним; их тела были покрыты каплями пота. Она спала, раскинув руки и ноги, грудь ее мерно вздымалась, губы были полураскрыты. Повернув к ней лицо, юноша наблюдал за ней и думал, как странно все случилось – в один миг его жизнь изменилась навсегда. Она ввела его в совершенно новый мир плотских наслаждений, где можно раствориться без остатка. Они совершили уже три соития: от первого, предварительного, когда за торопливыми толчками последовала почти мгновенная разрядка, когда, направляемый ею, Акбар подмял ее под себя, – к другим, более тонким, изощренным и более длительным играм, которым она начала учить его, получая, казалось, не менее острое наслаждение, чем он сам. От этих мыслей в нем вновь зародилось желание. Потянувшись, падишах погладил мягкую бархатную линию ее бедра. Майяла открыла темные глаза и сонно и томно улыбнулась. Никто и никогда не усомнится в его мужественности, думал Акбар, глядя, как живо и быстро движутся бедра юной наложницы, когда он снова овладел ею…
Воды реки Джамна, вьющейся под стенами крепости Агры, тускло мерцали в свете новой луны, но Акбар, шедший вдоль стен с бойницами, едва ли замечал красоту этой ночи. Более двух лет прошло со времени его победного шествия по Индостану после разгрома войск Хему. Десять дней назад, 15 октября, он отпраздновал свое семнадцатилетие в стенах этой большой, возведенной из песчаника и кирпича крепости, с внутренними дворами, фонтанами и высоким чертогом для торжественных приемов. Его решение сделать столицей Агру, а не Дели, отстоящий на 120 миль вверх по течению к северу, было вполне сознательным. Агра была столицей при его деде Бабуре и оставалась бы таковой при отце Хумаюне, будь он жив. Мать, тетка и кормилица одобрили его решение, как и военачальники с советниками. Только Байрам-хан был против, утверждая, что выгодное стратегическое положение Дели позволит быстрее расправляться с любыми восстаниями или вторжениями. Не желая спорить с падишахом прилюдно, он пришел в собственные покои Акбара, но тот остался непоколебим в своем решении – и убежденным в том, что он обладает всей полнотой власти и достаточно окреп, чтобы принимать собственные решения. Байрам-хан тогда ушел с побледневшим лицом – они первый раз в жизни поспорили всерьез.
Акбар хмурился, вспоминая это. В последнее время отношения между ними лучше не становились. На его взгляд, Байрам-хан становился все более и более назойливым в своих указаниях. Казалось, чем увереннее становился Акбар и чем большую власть обретал, тем настойчивее Байрам-хан пытался его осаживать. С каждым отказом в юноше росло убеждение, что он должен взять бразды правления в свои руки.
До поры до времени Акбар держал эти мысли при себе, помня о заслугах Байрам-хана в обеспечении хрупких границ его империи, но желание открыться кому-то – тому, кому можно полностью доверять, – снедало его все больше. Быть может, мать с ее проницательным умом даст хороший совет?
Спускаясь по каменной лестнице, вьющейся вниз от стен крепости, он прошел через усеянный цветами внутренний двор к главному гарему, где у Хамиды, как и приличествует матери падишаха, были лучшие покои с балконом, выходящим на воды реки Джамны, где можно было наслаждаться освежающим бризом. Вечером, однако, воздух был прохладен, и Акбар нашел ее в спальне, которая была освещена масляными лампами и фитилями, горящими в светильниках-дия – блюдцах с ароматическими маслами, стоящих в вырубленных в стенах нишах. Мать читала свою любимую книгу персидских стихов, но отложила ее при появлении Акбара.
– Как твои дела, сын мой?
Она обняла его, окутав теплым ароматом сандалового дерева. Юноша не ответил, и тогда Хамида отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза.
– Что стряслось? У тебя озабоченный вид.
– Мама, я…
– Присядь и рассказывай.
Хамида внимательно слушала его, пока Акбар выплескивал все свои затаенные обиды и огорчения. Когда он закончил, на какое-то время повисла тишина. Хмурая складка прочертила все еще красивый лоб матери падишаха, перехваченный тонким золотым обручем с изумрудами и жемчугом, – один из последних подарков отца Акбара. Когда она наконец подняла глаза, взгляд ее был серьезен.
– Возможно, в чем-то твои жалобы и справедливы, но как можно забыть, что Байрам-хан сделал для нашей семьи? Так я тебе напомню. После того как твой отец спас ему жизнь в сражении, Байрам-хан поклялся сражаться за Моголов. Даже когда удача отвернулась от нас, он остался верен нам, хотя с легкостью мог бы возвратиться в Персию на службу к шаху. После смерти твоего отца – и это тебе прекрасно известно – его решимость и отвага спасли и тебя, и нашу династию.
– Я знаю, но…
Хамида жестом заставила его замолчать.
– Само собой, теперь, когда ты уже не мальчик, его наставничество досаждает тебе, как совершенно верно и то, что он может иногда казаться властным. Но намного лучше иметь советника, который безбоязненно говорит правду, чем того, кто льет сладкий мед, потакая всем твоим прихотям. Тебе следует поучиться терпению. Вот исполнится тебе восемнадцать, тогда настанет время подумать о том, чтобы взять власть полностью в свои руки и править без регента. А до той поры – жди, смотри и учись. Ведь только после победы над Хему ты начал проявлять интерес к правлению. До этого, сколько бы я и Байрам-хан ни старались, тебе и дела ни до чего не было. Когда шли заседания совета, ты знал, что должен участвовать в делах, но прогуливал, убегал гонять на верблюдах или на охоту с Адам-ханом. Даже сейчас ты больше времени проводишь у наложниц, чем за изучением насущных потребностей своей империи. Я тебя не обвиняю. Удовольствия гарема сладки. Юноша должен удовлетворить свои желания, и, должно быть, очень лестно, когда столько женщин соперничают в стремлении выполнить любое твое желание. Но спроси себя, готов ли ты к всеобъемлющей власти или в тебе просто говорит высокомерие и молодая горячая кровь.
– Я готов…
– Нет, не перебивай. Выслушай. Вот что я имею в виду, когда говорю, что ты слишком торопишься. Может быть, из-за того, что тебе не хватает терпения и усидчивости, ты до сих пор и читать не научился. Каждый наставник, которого мы брали, чтобы тебя учить, от отчаяния сдавался. Сам Байрам-хан пытался наставлять тебя, но ты этих уроков избегал. Твой отец и отец твоего отца были и учеными, и воинами. Хороший правитель должен владеть всем, включая самого себя.
– Это несправедливо.
Ну зачем она сменила тему? Сколько раз он пытался объяснить ей, что стоит ему посмотреть на страницу, слова будто перемешиваются и получается такая неразбериха, что понять невозможно? Но этого его мать, страстная любительница чтения, в толк взять не могла. Акбар встал. Его разговор с Хамидой пошел совсем не так, как он рассчитывал. И чем раньше они закончат его, тем лучше. Он ожидал, что мать безусловно поддержит его, а она вместо этого сначала набросилась на него – а затем увела разговор в сторону.
– Благодарю за совет, – натянуто бросил Акбар.
– Не обижайся. Я желаю тебе только добра. Ты будешь великим падишахом, и я горжусь тобой. Ты блестяще владеешь любым оружием. В стрельбе, верховой езде, борьбе и фехтовании нет тебе равных. Ты бесстрашен, чистосердечен и великодушен. Ты умеешь располагать к себе людей. Но ты должен научиться терпению и сотрудничеству с теми из твоего окружения, кто не стремится тотчас выполнять твои желания. И прежде всего помни, кого ты должен благодарить за бо́льшую часть своего нынешнего благополучия.
Акбар неподвижно стоял, выпрямив спину, когда Хамида встала и поцеловала его в лоб. К обиде от того, что она считает его беспечным и неблагодарным, примешивался гнев. Как и Байрам-хан, мать тоже видит в нем легкомысленного, гоняющегося за удовольствиями юнца, что стремится к власти, которая ему ни по возрасту, ни по заслугам. Рывком распахнув двери, он решительно зашагал в свои покои. Злиться на мать за ее слова было нельзя, но Акбар ничего не мог с собой поделать. Почему она его не понимает? Он так на нее надеялся…
Юноша все еще сидел в раздумьях, когда вошел его горчи.
– Что случилось?
– Махам-Анга просит тебя зайти к ней.
Что еще понадобилось от него кормилице, недовольно спрашивал себя Акбар, подходя к обитым серебром дверям, ведущим в ее покои. Может быть, Хамида попросила, чтобы Махам-Анга вместе с ней принялась увещевать его быть терпеливее и сдержаннее? Если так, их встреча будет короткой – очередные нравоучения ему ни к чему. Но во взгляде Махам-Анги, когда она приветствовала его, читались только любовь и тревога.
– В последнее время я заметила, что ты чем-то обеспокоен, и слуги сообщили мне, что сегодня вечером ты покинул покои своей матери стремглав, будто гневался. Акбар, что случилось?
Женщина пытливо смотрела на него ясными карими глазами и говорила мягко, как с ребенком. Она всегда его слушала и всегда понимала… Юноша почувствовал, как в нем вновь закипает обида. Кормилица слушала внимательно, не перебивая, только время от времени кивала головой. Когда наконец он смолк, первый вопрос Махам-Анги был:
– Что тебе на это сказала мать?
– Лишь набраться терпения.
– Она, конечно, права. Действовать поспешно неразумно, и тебе еще очень многому предстоит научиться.
Вот и кормилица с матерью заодно, думал Акбар. Но Махам-Анга продолжила:
– Именно поэтому я хотела с тобой поговорить. Я также обеспокоена. Вижу, что ты совсем скоро будешь готов править и что Байрам-хан – человек, без сомнения, достойный – признавать этого не хочет.
– Он не хочет лишаться своей власти. Со дня смерти моего отца на деле правителем был он. – Акбар говорил и не мог остановиться. – Теперь он понимает, что его власть слабеет. Он негодует, когда я укрепляю собственные позиции, как в случае, когда я решил переместить столицу сюда, в Агру.
– Быть может, он и в самом деле считает себя падишахом. Я знаю, что он назначает встречи коронованным особам через своих вельмож, не спрашивая твоего позволения. И еще я слышала, – она перешла на шепот, – не так давно он зашел еще дальше, пользуясь своим положением. Акбар, есть кое-что, что ты должен знать, но сначала ты должен пообещать, что никому не скажешь, что знаешь это от меня.
– Будь уверена. Так что там о Байрам-хане и положении?
– Говорят, он обогащался за счет государственной казны. А именно, забрал драгоценное бриллиантовое ожерелье с застежкой в виде украшенного драгоценными камнями павлина из добычи, найденной в лагере Хему после твоей крупной победы в Панипате. Визирь Хему учел ожерелье в своих счетных книгах как одну из самых крупных ценностей его владельца, но ни один из твоих чиновников не смог его найти. В результате кое-кого из воинов, которые, как предполагалось, охраняли груды добычи, выпороли за недосмотр.
– И ты уверена, что его взял Байрам-хан?
– Да. Сначала я не верила этим историям – пустых слухов при дворе всегда предостаточно, и в особенности в гареме, где порой сплетничают от скуки. Но несколько недель назад твой молочный брат сказал, что у него есть для меня кое-что любопытное. Он рассказал мне о наложнице, которая до недавнего времени жила в гареме Байрам-хана и видела это ожерелье своими собственными глазами – то есть сама его носила. Кажется, Байрам-хану нравится, чтобы его нынешние наложницы надевали его, когда остаются обнаженными в его присутствии. Мой сын не понимал важности рассказанного – он просто думал, что позабавит меня, поведав о привычках Байрам-хана. Я не подала виду, и он понятия не имеет, что я узнала ожерелье по его описанию.
– Я не верю, что Байрам-хан мог так поступить.
– Может быть, он не считает это воровством. Возможно, думает, что имел на это право. В конце концов, он был регентом в течение четырех лет, а власть меняет людей самым странным образом, Акбар.
– Но зачем брать ожерелье тайком? Зачем доставлять неприятности другим?
– Хороший вопрос.
Падишах на мгновение задумался. Лгать Махам-Анге не было нужды. И историей она поделилась, только узнав о его тревогах. Байрам-хан, очевидно, погряз в своей власти и привилегиях, которые она давала. И Акбар решился.
– Махам-Анга, то, что ты рассказала, убеждает меня еще больше в том, что я должен освободиться от его опеки.
– Во времена твоих деда и отца человек заплатил бы жизнью за обман падишаха.
– Что? – Акбар ошеломленно уставился на нее. – Нет, нет, об этом не может быть и речи. Я всем обязан Байрам-хану, и я все еще доверил бы ему свою жизнь. Мне не жаль для него и этого бриллиантового ожерелья, пусть и роскошного. Но я должен избавиться от его влияния. Я должен править сам.
Махам-Анга, казалось, на мгновение задумалась.
– Вот и хорошо… Когда твой отец захотел избавиться от твоих дядей-изменников, он послал их паломниками в Мекку. Байрам-хан сейчас в Дели, осматривает укрепления, верно? Пошли ему письмо. Скажи ему, насколько ты ценишь его преданность своим интересам, но объясни, что боишься, как бы он не истощил себя в служении империи. Скажи, что желаешь, чтобы он совершил хадж – его ум и тело освежатся, и он сможет молиться о безопасности и процветании империи, в становление которой он так много вложил. Ты – падишах. Он должен повиноваться.
Акбар прислонился к терракотовой шелковой подушке и погрузился в размышления. Предложение Махам-Анги вполне годилось для того, чтобы избавиться от Байрам-хана. Ему потребуется более года, чтобы осуществить хадж. Он должен будет поехать на побережье Гуджарата, к паломническому порту Камбей, и оттуда сесть на судно на Аравию. На том берегу его ждет долгий путь по суше через пустыню в Мекку. К тому времени, когда Байрам-хан в конце концов возвратится, Акбар возьмет под свой контроль все ветви власти. Он будет в состоянии отправить своего наставника на почетный отдых, подыскав ему какие-нибудь богатые поместья.
Но в то же время другая часть разума Акбара твердила ему, что такой план постыден. Он обязан поехать в Дели и встретиться с Байрам-ханом лицом к лицу, поведать о своих мыслях. С другой стороны… Падишах уже тысячу раз пытался так сделать, и каждый раз Байрам-хан уводил разговор в сторону, оставляя его ни с чем. Если бы мать поддержала Акбара, то было бы по-другому, но Хамида ясно обозначила все, что думает… Погодите-ка… Может быть, как раз и пришло время показать ей, а также Байрам-хану, что он достиг зрелости, что может думать и действовать от своего имени?
– Махам-Анга, будь моим писцом и напиши Байрам-хану то, что сказала мне. Но обязательно добавь, что я буду всегда чтить его… что он мне как отец.
– Разумеется.
Акбар наблюдал, как кормилица подошла к низкому палисандровому столику, инкрустированному медью, где она держала нефритовую чернильницу и перо, и села перед ним, скрестив ноги. Минуту-другую, при свете лампад, отбрасывавших блики на ее сильную, крупную фигуру, она, поджав под себя ноги, сочиняла письмо, которое, как надеялся Акбар, даст ему свободу. Он знал, что ей можно доверить подобрать нужные слова.
Глава 4
Дар наложниц
– Как мог ты быть таким беспечным и неблагодарным?! – Хамида трясла Акбара за плечи. – Кто тебя на это надоумил?
– Никто.
Юноша вовсе не собирался выдавать Махам-Ангу. Она ведь искренне была на его стороне, и – так или иначе – это было только его собственное решение. На мгновение Акбар думал, что Хамида сейчас надает ему пощечин. Он никогда не видел ее такой разгневанной.
– Ты не стал даже дожидаться, пока он вернется из Дели, а ведь это совсем недолго!.. И, что еще хуже, ты не имел смелости рассказать мне, отправился вместо этого на охоту, а я должна здесь получать письма уже от самого Байрам-хана!
Акбар вспыхнул от ее слов – это была чистая правда. Как только падишах скрепил письмо печатью и послал в Дели гонца, он отправился в четырехдневный поход, охотиться на тигра. И по правде говоря, это его решение происходило скорее от нежелания предстать перед матерью, чем от желания развлечься на славу. Акбар собирался рассказать ей сразу по возвращении… даже в мыслях подбирал слова. Но оказалось, что он неверно рассчитал скорость, с которой гонец преодолевал расстояния между Агрой и Дели. Хамида встретила его в его покоях.
– И что пишет Байрам-хан?
– Что без предупреждения и каких-либо объяснений ты отправил его в хадж и он сожалеет, что не может попрощаться лично. Я немедленно ответила, убеждая его вернуться ко двору. Мой посыльный застал его тогда, когда он был еще в нескольких днях пути от Дели. И вот что он ответил, послушай.
Голосом, дрожащим от нахлынувших чувств, она зачитала: «Ты очень добра, госпожа, и просишь меня вернуться, но я не могу. Твой сын, падишах, счел нужным приказать мне совершить хадж. Равно как я был верен твоему мужу, который в бою спас мне жизнь, я должен быть верен твоему сыну. Да благословят твой дом небеса, и да пребудет в Индостане их сила».
– Байрам-хан был твоим лучшим другом и советником, Акбар. Но вместо благодарности ты отринул и оскорбил его… просто отослал, как какого-нибудь конюха.
– Я всегда буду благодарен ему. Но Байрам-хан не понимает, что я готов править – и ты этого также не видишь. Возвратившись, он увидит, как я преуспел, и получит достойное место при дворе.
Акбар говорил твердо, даже при том, что его снедали собственные сомнения, – которыми он ни с кем не делился, – относительно опалы Байрам-хана и того, как он поступил, однако постарался от них отмахнуться. Разве он был не прав? Возможно, впервые в жизни юноша стал сомневаться в принятом решении. А мать продолжала его упрекать:
– Тебе еще так многому нужно научиться… Почему ты думаешь, что такой гордый человек, как Байрам-хан, захочет в дальнейшем подвергнуться риску претерпеть от тебя новые оскорбления? Он уже не вернется к нам, и это будет для тебя потерей.
Но все то время, пока Хамида говорила, у Акбара перед глазами стояло лицо Махам-Анги. Кормилица была одним из самых приближенных его доверенных лиц, и она согласилась с отставкой Байрам-хана… Нельзя позволять матери заставить его усомниться в собственном решении. Если он призовет старого советника, то завоевать право на власть будет труднее прежнего. Кроме того, колебания и проявления слабости – не лучший способ управлять собственной знатью… Падишах отвел взгляд. Хамида на секунду замешкалась.
– Глупец, – прошептала она наконец.
С тех пор минул месяц…
Акбар, пошевелившись во сне, придвинулся поближе к Майяле, которая обвивала его своим теплым обнаженным телом. Их любовные игры были долги и страстны, и теперь, лежа в полусне, он ощущал глубокую и полную удовлетворенность.
– Повелитель… Повелитель, проснись.
Акбар почувствовал, что его трясут за плечо, и открыл сонные глаза, перед которыми предстало сухое морщинистое лицо хранительницы гарема, смотревшей сверху вниз на него.
– Что такое? – Падишах привычно потянулся за своим кинжалом. Даже в гареме правитель должен всегда быть готов к нападению.
– Приехал гонец, слуга Ахмед-хана. Говорит, что у него вести, которые нельзя отложить.
– Очень хорошо.
Акбар поднялся, завернулся в простыню, сунул ноги в остроносые красные кожаные шлепанцы и проследовал за старухой к дверям гарема. Снаружи, за спинами стражей у входа, он увидел слугу. Человек был грязным и уставшим, но более всего Акбара поразил его взгляд.
– В чем дело?
– Дурные вести, повелитель. Около четырех недель тому назад Байрам-хан и десять его человек подверглись нападению на охоте около его лагеря на берегу реки Шамбал.
– А Байрам-хан? – У падишаха отлила от лица кровь. Он уже догадался, каким будет ответ.
– Убит, повелитель, вместе со всеми, кто охотился вместе с ним.
– Ты уверен?
– Да. Другие его слуги обнаружили тела, наполовину скрытые в тростнике вдоль берега реки.
– Я хочу допросить их. Я должен точно знать, что они нашли.
– Сейчас они на пути в Агру после отправления похоронного обряда. У меня были сведения от гонца, которого они послали впереди себя, я встретился с ним на большом постоялом дворе в Долпуре. Узнав, кто я такой, он рассказал мне, что произошло, и отдал мне это письмо для тебя; оно написано старшим командиром Байрам-хана.
Слуга вынул свернутый лист бумаги из своего пыльной зеленой кожаной сумки. Когда Акбар открыл его, на землю выпала вторая свернутая записка с темно-красными пятнами на уголке. Падишах поднял ее, затем возвратил первое письмо слуге.
– Прочти его мне.
– Повелитель, – начал читать слуга, – с прискорбием сообщаю тебе, что Байрам-хан убит. Его тело и тела наших людей были найдены на берегу реки Шамбал. Все они были убиты стрелами, многим стреляли в спину. У Байрам-хана – ужасно об этом говорить – была отрублена голова, мы нашли ее на расстоянии нескольких ярдов на берегу. Все драгоценности, деньги и оружие исчезли. Мы безуспешно искали знаки, которые указали бы нам, какой дорогой ушли нападавшие. Возможно, они сбежали на лодке. В доказательство того, о чем я сообщаю, посылаю бумагу, найденную на теле Байрам-хана.
Акбар медленно раскрыл второе письмо. Его он мог прочитать без посторонней помощи. Падишах узнал его – приказ совершить хадж, написанный Махам-Ангой от его имени Байрам-хану. Он понял также, что темно-коричневая краска была кровью Байрам-хана.
Три часа спустя с балкона в своих покоях Акбар наблюдал первые лучи солнечного света, греющего зубчатые стены крепости Агры, но тепла не чувствовал. Вместо этого он дрожал так, будто весь мир вокруг сковал лед. Акбар не мог поверить, что Байрам-хан мертв. Он сделает все, чтобы преступники были найдены и жестоко наказаны, но нет ли в этом и его вины? Если бы он не порвал с Байрам-ханом и не отослал его, тот остался бы в живых. А что скажет мать? Она рассердилась, как никогда, услышав, что он отослал своего главнокомандующего. Как Хамида воспримет его убийство? Снизу во дворе было слышно, что часовой ударил в медный гонг, подавая сигнал об окончании своей смены. Скоро солнце поднимется высоко над горизонтом. Будет ошибкой допустить, чтобы Хамида узнала новость от кого-либо еще, как получилось с вестью о хадже Байрам-хана. Нужно пойти к ней немедленно. Ополоснув лицо, Акбар быстро оделся без помощи слуг, которым, пребывая в мрачном настроении, он приказал себя не тревожить, и поспешил в ее покои. Хоть время было и раннее, Хамида уже бодрствовала, и по ее залитому слезами лицу Акбар понял, что опоздал.
– Прости меня, мама. Ты была права. Я ни в коем случае не должен был отсылать Байрам-хана. Небеса покарали меня.
Акбар ждал, что с ее губ сорвутся потоки гнева, но она тихо стояла, опустив глаза.
– Байрам-хан был для нас родным человеком, – выговорила она наконец. – Его смерть для меня как нож в сердце. Но я не обвиняю тебя в его убийстве, и ты не должен себя винить. Ты хотел освободиться от его влияния, но никогда не желал ему зла, я знаю это, Акбар… – Она взяла себя в руки. – Узнай все, что можно, о его убийстве. Найди виновных – обычные бандиты или же наемные убийцы, кто бы то ни был, – найди их и заставь заплатить кровью за содеянное.
– Найду. Обещаю.
Акбар помялся, по-детски надеясь, что мать обнимет его, но она стояла, опустив руки. Он понял, что ему пора.
В свои покои падишах возвратился не сразу. Нуждаясь в просторе и свежем воздухе, он поднялся на зубчатые стены крепости. Воды Джамны вспыхивали, как янтарь, в лучах раннего утреннего солнца, но его мысленный взор занимали совсем другие сцены. Вот он въезжает с триумфом в Дели вместе с отцом и Байрам-ханом; Байрам-хан кладет руку ему на плечо, когда они стоят у могилы его отца; сверкают стальные лезвия – Байрам-хан преподает ему персидские тонкости владения мечом, заставляя Акбара повторять приемы снова и снова, пока его техника не станет безупречной; в ярко-синих глазах Байрам-хана одобрение – Акбар учится стрелять из лука. Как он мог пренебречь соединявшими их узами доверия и так поступить? Он позволил Махам-Анге настроить себя против Байрам-хана, потому что бездумно, себялюбиво, поспешно был готов думать о нем плохо, желая править сам. Все так просто…
Наконец, когда солнце стояло уже высоко в бледно-голубом небе, усеянном приплывшими с запада облаками, Акбар возвратился в свои покои. И почти сразу заметил вещь, которой раньше там совершенно точно не было. Кто-то положил нечто похожее на лоскут ткани на шкатулку, инкрустированную слоновой костью и перламутром, где Акбар держал кое-какие свои драгоценности. Кто-то даже позаботился, чтобы лоскут не соскользнул на пол, и прижал его костяным прессом для бумаги в виде цветка лотоса. Взяв ткань, Акбар увидел, что это лоскут бледно-зеленого шелка, на котором черкнули пару строк. Кое-где писавший капнул синими чернилами. Это было похоже на детские каракули, и падишах собирался выбросить ткань, но что-то его остановило. Вместо этого он вынес лоскут на балкон, где было больше света. Почему выбрали шелк, а не бумагу? Возможно, чтобы замаскировать почерк, что для Акбара не имело никакого значения, так как прочитать это он не мог в любом случае. Чем дольше он смотрел, тем шибче толстые чернильные символы пускались в пляс. Акбар вызвал своего горчи.
– Что здесь написано?
Молодой человек пробежал надпись глазами и очень удивился.
– Это предупреждение, повелитель. Здесь говорится: «Хоть и питались вы одним молоком, твой молочный брат тебе не друг. Спроси Адам-хана, что ему известно об убийстве Байрам-хана».
– Так и написано, ты уверен?
Горчи кивнул.
– Отдай. – Акбар спрятал шелковый лоскут в своих одеждах. – Никому ни слова. Это – происки врагов Адам-хана.
– Да, повелитель.
Как падишах ни старался, выбросить странное сообщение из головы не получалось. Кто бы его ни написал, у этого человека не хватило храбрости обвинить Адам-хана открыто. Почему? Из боязни мести? Или тут какая-то тайна? Пролитый яд вернуть в сосуд трудно – капля-другая всегда затеряется. Как бы там ни было, его душевное равновесие пошатнулось, в голову закрались невероятные мысли – юноша, с которым он вырос и которого любил как брата, мог быть его недругом… В конце концов, именно мать Адам-хана предупредила его относительно Байрам-хана… Но он только что совершил роковую ошибку, которая стоила ему верного друга. Нельзя так опрометчиво ошибиться снова.
– Акбар, смотри! Я же говорил, что мой ястреб лучший, – кричал Адам-хан. Высоко над их головами птица стрелой налетела на преследуемого ею голубя. – Я победил!
Молочный брат падишаха протянул руку, и его желтоглазый ястреб приземлился на локоть, закрытый длинной кожаной рукавицей; его изогнутый клюв был в крови, так же как и кожаные путы, свисающие с его лап. Все еще торжествующе улыбаясь, молодой человек возвратил птицу на деревянный шест, вкопанный в землю, связал путы с заплетенной кожаной привязью, прикрепленной к шесту, и надел ей на голову украшенный хохолком колпачок, инкрустированный камнем «тигровый глаз».
– Признаю́. Твой ястреб убивает добычу быстрее, – ответил Акбар.
– Я же говорил, что твой новый ловчий не обучает, как должно, твоих птиц следовать за приманкой. Позволь моему позаниматься с ними всего несколько дней, тогда и увидишь разницу. – Широкоскулое лицо Адам-хана растянулось в широкой улыбке.
– Может быть, – улыбнулся в ответ Акбар.
А сам подумал, что мыслей его Адам-хан прочитать не может. Также на руку ему было и то, что его самодовольный молочный брат был слишком тщеславен, чтобы задаваться вопросом, почему Акбар стал вдруг искать его общества. После победы над Хему и триумфального похода через Индостан они виделись не так уж и часто, но поскольку у Акбара появились сомнения относительно причины смерти своего советника, он специально звал Адам-хана то на охоту, то поиграть в човган[7] на берегу Джамны. Все это время, будучи будто бы полностью сосредоточенным только на развлечениях, падишах пристально наблюдал за своим молочным братом. Но Адам-хан не сделал и не сказал ничего такого, что могло пробудить его подозрения. Он был просто хвастлив и, как обычно, бурлил энергией. Но в таком случае, кого он мог оскорбить настолько, чтобы тот захотел очернить его в глазах Акбара этой небрежной запиской, обвиняющей его в соучастии в смерти Байрам-хана? Падишах, хмурясь, наблюдал, как его молочный брат пришпорил коня, пустив его в легкий галоп по направлению к тому месту, где соколиные ловчие ждали со свежими птицами. Хотя Акбар и предложил огромное вознаграждение – на эти деньги целая деревня могла жить лет десять, – даже три месяца спустя не появилось никаких вестей о том, кто убил Байрам-хана.
Мысли о заговоре – туманные и неопределенные – никогда не оставляли его, но он решил проявить терпение. Такие обширные и местами дикие земли, как просторы Индостана, в одночасье не преодолеешь. Может быть, у Ахмед-хана и его сети шпионов и слуг сведения появятся быстрее. Акбар обещал матери, что будет без устали искать, а после накажет убийц, и слово свое он сдержит. Стоит ли рассказать ей о любопытном предупреждении на шелковом лоскуте? Этот вопрос властитель задавал себе снова и снова. Часто он был готов вот-вот открыться, но каждый раз отступал, боясь, что это только обеспокоит и встревожит ее. И конечно, совсем нельзя было рассказать об этом Махам-Анге…
Заседание совета казалось особенно долгим и утомительным. У Акбара болела голова, и он не хотел больше ничего слышать о строительстве большого постоялого двора или сборе податей. Но когда он покинул зал заседаний совета и пришел на женскую половину дворца, то воспрял духом. Пару дней назад новый союзник из горной местности за рекой Джелум прислал для гарема Акбара нескольких наложниц. Дань прибыла в Агру три ночи назад, и теперь падишах хотел сам посмотреть на девушек. Его первые робкие, хотя и страстные любовные ласки с Майялой, казалось, остались в какой-то другой жизни. Она все еще была его любимой наложницей, но Акбар обнаружил, что ему нравятся и многие другие женщины. В гареме он забывал о повседневных заботах. Предвкушая новые удовольствия, повелитель ускорил шаг. Пожилая хаваджасара уже ожидала его и с улыбкой провела к комнате, увешанной блестящими шелками и украшениями цветного стекла – все это были дары от нового союзника Акбара.
– Девушки уже готовы и желают служить тебе. Остается только выбрать ту, что больше понравится.
Она хлопнула в ладоши, и дверь в боковой нише отворилась. Вошли три молодых женщины, одетые в одинаковые обтягивающие корсажи и шаровары, закрепленные на талии нитями жемчуга. Их темные волосы, убранные с лица с помощью украшенных драгоценными камнями зажимов, были выкрашены хной. Две были высокими и чувственными, а третья – миниатюрной и изящно сложенной. Она была стройна, но нечто большее, чем ее красота, привлекло внимание Акбара. Она будто замерла на месте и дышала прерывисто, как олень, который чует охотника и боится шевельнуться. Ее беззащитность тронула его, и он почувствовал сильное желание показать ей, что ей здесь нечего бояться.
– Эта.
– Ее имя – Шайзада. Хороший выбор, повелитель.
– Теперь оставьте нас.
Когда хранительница увела остальных девушек из комнаты, Акбар заметил, что у Шайзады в глазах блестят слезы.
– Не бойся. Если не хочешь, так и скажи. Я женщин никогда не принуждаю.
– Я не боюсь тебя, повелитель. – Она говорила на старом наречии моголов – турки, – но запинаясь и с необычным говором, какого Акбар никогда не слышал.
– Тогда в чем же дело?
Он подошел поближе, отметив тонкий овал ее лица и глаза необычно ярко-синего цвета, которые на мгновение напомнили ему о Байрам-хане. Девушка была столь пронзительно прекрасна, что хотелось протянуть руку и дотронуться до нее. Шайзада поколебалась и когда наконец заговорила, было очевидно, что она очень тщательно подбирает слова.
– Когда мне сказали, что я должна буду приехать к тебе во дворец, это была большая честь для меня и я была счастлива. И две мои старших сестры тоже были счастливы.
– Две молодые женщины, которые были сейчас с тобой?
– Нет, эти мне не родня.
– Тогда где твои сестры?
Ее лицо напряглось.
– Когда наш обоз был в двух днях пути от Агры, нас остановил отряд воинов‑моголов. Они сказали, что это отправленный тобою передовой отряд, который должен осмотреть нас, а самых красивых женщин доставить сразу тебе. Они сказали, что ты не желаешь ждать, и забрали моих сестер. Когда мы добрались до Агры, я спросила у хранительницы гарема, где они, и та сказала, что не знает ничего ни о каких других женщинах. Пожалуйста, повелитель, я так боюсь за своих сестер…
– Я не отправлял никакого отряда. Кто был их командующий?
– Я не уверена, но думаю… мне кажется, будто я слышала, как один из воинов называл его Адам-ханом.
Акбар дернул головой от удивления.
– Ты видела их лица?
– Был вечер, и потом, все равно у этих людей лица были закрыты платками до самых глаз.
Сейчас слезы уже струились по ее лицу, но она их даже не отирала. Акбар же, горя гневом, не стал ее дальше слушать.
– Жди здесь, – сказал он.
Несколько минут спустя падишах шагал к покоям своей кормилицы. Отстранив ее слуг, он раскрыл обитые серебром двери и вошел. Глянув на его лицо, Махам-Анга, делавшая записи в книге, сразу захлопнула обложку из слоновой кости, щелкнула золоченым зажимом и встала.
– Акбар, что случилось?
– Где твой сын?
– Далеко, на охоте. Я его уже неделю не видела.
– Найди его, где бы он ни был, и скажи, чтоб немедленно возвращался во дворец.
– Как прикажешь. Он в твоем распоряжении. Но почему?
– Недавно в гарем прибыла женщина, ее послал мне среди прочих в знак уважения и дружбы новый союзник; она обвиняет Адам-хана в похищении двух из них – ее сестер.
Махам-Анга побледнела. Если ее сын и совершил такое преступление, она, конечно, об этом ничего не знала.
– Обвинение очень тяжкое, – сказал Акбар более мягко, – но пусть мой молочный брат ответит. Если он невиновен, то бояться ему нечего.
– Конечно. – Махам-Анга накрыла его руку своей. – Но, Акбар, это какая-то ошибка. Мой сын никогда бы не… – Ее голос дрожал.
– Будем надеяться, что ты права.
Акбару довелось узнать о судьбе пропавших молодых женщин за три дня до того, как Адам-хан, повинуясь приказу, в сопровождении охотившихся вместе с ним других молодых знатных моголов, взошел по подъемной лестнице в крепость Агры. Падишаха разбудили и сообщили, что из вод Джамны достали два женских тела. Погонщик повел верблюдов к берегу на водопой; там он и обнаружил их. Обе были без одежды, с перерезанным горлом.
– Что случилось, Акбар? Зачем ты вызывал меня к себе в такой поздний час? Я ведь устал и весь в пыли с дороги…
– Адам-хан, помнишь, как мы скакали на пони по лугам у Кабульской крепости?
– Конечно, помню. Но я не понимаю…
– Хорошее выдалось время. Мы были неразлучны.
– На то я и молочный брат…
– И даже больше. У меня ведь ни братьев, ни сестер нет. Без тебя мне было бы одиноко. И когда меня похитили у родителей мои дядья, твоя мать единственная заступалась за меня, и ты оказался в плену вместе со мной, переносил все его тяготы и опасности… Оттого мне очень трудно сейчас задавать тебе этот вопрос. Но мы больше не дети; я – падишах, и поэтому должен сделать это.
– Что ты хочешь сказать, Акбар? – Светлые карие глаза Адам-хана – такие же, как у Махам-Анги, – неотрывно смотрели на Акбара, и его обычная беззаботность с него слетела.
– Три дня назад старый погонщик верблюдов, приведя животных на водопой, обнаружил в реке тела двух молодых женщин. Он взял длинную палку, с ее помощью вытянул их на берег и поднял тревогу. Выглядели они безобразно.
Перед глазами Акбара снова предстали омерзительные грязные тела и вьющийся над ними рой мух, – он захотел рассмотреть все сам. Их застывшие глаза на распухших, вздутых лицах, такие же, как у Шайзады, только светлее, смотрели в пустоту, на горле зияли раны в запекшейся крови. Зрелище оказалось ужаснее любого поля битвы. Адам-хан слегка пожал плечами.
– Прискорбно это слышать, но при чем здесь я?
– Немного терпения. Я поручил своему хакиму исследовать тела. Он заключил, что раны глубокие, края ровные – вероятно, нанесены острым кинжалом, – а женщины мертвы уже более двух или трех дней. Еще он сказал, что над ними надругались…
Снова в голове у Акбара возникло постыдное зрелище: две молодые женщины, которым было суждено жить в беззаботной роскоши в его дворце, лежали окровавленные и истерзанные у врача на мраморном столе.
– Адам-хан, тебе знакомы эти женщины?
– Да с какой стати?
Акбар пытливо разглядывал возмущенное лицо молочного брата.
– Ты уверен?
– Конечно. Ты обвиняешь меня в их убийстве?
– Нет. Я всего лишь спросил, знаешь ли ты их.
– Но почему? Кто-то, наверное, указал на меня.
– Сестра этих женщин, Шайзада, рассказала мне, что когда они все ехали к нам, их остановили воины моголов, и ее сестер похитили. Шайзада слышала, как один из них назвал их командира Адам-хан.
– Лжет! Кто-то подкупил ее, чтобы очернить меня.
– Можешь поклясться, что ни ты, ни кто-либо из твоих людей не замешаны в похищении и убийстве?
– Клянусь нашим родством! – Адам-хан с силой схватил Акбара рукой. – Я бы никогда не осквернил наших уз.
– Хорошо, я тебе верю.
– Где сейчас эта женщина… Шайзада?
– Осталась в гареме. Я предложил ей отправиться домой, но она приняла решение вместо этого прислуживать моей тетке. Ту так тронула ее история, что она предложила оставить ее для помощи по хозяйству.
Адам-хан ничего не ответил, но Акбар заметил, как быстро всколыхнулась вверх-вниз его грудь.
– Не стоит винить ее, Адам-хан. Она не знала, кто ты такой, когда называла твое имя, и, должно быть, ошиблась; просто ей послышалось… от страха и в суматохе и не такое покажется. Я уверен, что ее не принуждали и не подкупали. А теперь давай поговорим о чем-нибудь более приятном. Я тут видел чалого жеребца, хочу спросить твоего совета…
Они с облегчением переменили тему разговора. И хотя без этого было не обойтись, допрашивать молочного брата было неприятно. Горячее оправдание Адам-хана принесло ему облегчение. Но Акбар все же знал, что что-то между ними изменилось. Уже само то, что Адам-хану пришлось держать ответ, доказывая свою невиновность, было знаком того, что их былая детская дружба в прошлом. Но, как уже было сказано брату, он падишах.
Глава 5
Молоко и кровь
Влажным майским полднем Акбар спал, уткнувшись головой в мягкий, чувственно округлый живот Майялы. Пунках – большое опахало из павлиньего пера на длинной веревке, – приводимое в движение слугой из соседней комнаты, разгоняло над ними горячий воздух. Они только что наслаждались особенно изнуряющим новым способом любовных ласк, и Акбар должен был пребывать во власти сладких снов. Но вместо этого его ум заполонили странные видения, от чего он дергался и кричал. Почувствовав на лбу руку, падишах вскочил – но это всего лишь Майяла пыталась его успокоить. И так каждый день с тех пор, как были найдены два тела юных девушек, хотя это случилось восемь недель назад. С каждым днем – и он ничего не мог с этим поделать – Акбар становился все более озабоченным, более настороженным, обостренно чувствуя угрозу, которая казалась еще более острой оттого, что неизвестно было, когда или откуда ее ждать. Акбар сел и откинул темные волосы с разгоряченного лба. Он почувствовал, что Майяла встала на колени позади него, прижалась обнаженной грудью к его спине и обвила руками его шею. Она мурлыкала ему на ухо о какой-то новой позе, «соитие льва», которая ему обязательно понравится. Но, как бы соблазнительно это ни звучало, он мягко высвободился и встал.
В этот же день Акбар назначил своим советникам и вельможам встречу; к тому времени он должен был кое-что обдумать. Со времени изгнания и смерти Байрам-хана у него не было хан-и‑ханан, главнокомандующего. Даже при том, что падишах чувствовал себя уверенно, пришло время выбрать верховного военачальника для войска, а также рассмотреть некоторые другие назначения при дворе, чтобы он мог перераспределить кое-какие из своих повседневных обязанностей. Когда-нибудь также нужно будет назначить визиря – человека, в котором при Байрам-хане нужды не было. Но сейчас спешить с этим не стоит. Лучше сперва тщательно присмотреться к советникам, прежде чем принять такое важное решение. Уж лучше совсем без визиря, чем взять на эту должность кого-нибудь продажного и своекорыстного. Но кто сейчас срочно нужен, так это новый начальник по снабжению армии. Нынешний, совсем мальчишкой, начинал служить еще при деде Акбара, Бабуре. Теперь он был уже такой дряхлый, что едва стоял, и все время называл Акбара Бабуром и удивленно бормотал, что его не узнать. Падишах также решил восстановить бытовавшую у моголов в прошлом должность главного конюшего, который должен будет отвечать за покупку больших табунов для будущих завоевательных кампаний. Здесь следовало выбирать с осторожностью. Каждый из этих постов сулил своим владельцам привилегии и почет, желанный для любого. Акбар не сомневался в том, кто будет новым хан-и‑ханан. Ахмед-хан продемонстрировал безупречную верность династии с первых лет правления Хумаюна. Кроме того, он был прозорливым военным тактиком. Он служил отцу Акбара все те опасные годы в бегах и изгнании, отправился с ним плечом к плечу из Кабула на завоевание Индостана, а также боролся с Акбаром против Хему. Назначение Ахмед-хана хан-и‑ханан может разочаровать некоторых военачальников Акбара, но ни один из них не сочтет его недостойным.
Однако сложнее всего найти главного по снабжению армии. Человек, которого он выберет, будет отвечать за все поставки для армии Моголов – от фуражного зерна до пороха и ядер для артиллерии. Ни одна другая должность, кроме разве что распорядителя дворца, в качестве которого годами самоотверженно служил бывший горчи и наперсник Хумаюна Джаухар, не предоставляла столько возможностей для злоупотреблений. Когда Акбар советовался со своей матерью Хамидой, она предложила Атга-хана, чиновника из Кабула, который сопровождал ее в Дели, когда Хумаюн вызывал ее к себе в Индостан.
– Это мудрый и благородный человек, две его дочери служат у меня в помощницах. Он защищал меня в долгом путешествии, и я уверена, что он сможет соблюдать твои интересы в деле снабжения армии, – сказала она, нахмурив в раздумьях гладкий лоб.
После дальнейших вопросов – как можно более осторожных – Акбар решил последовать совету своей матери. Это ей, конечно, понравилось бы. Что же касается распорядителя лошадей, Акбар не советовался ни с кем, но решил после долгих раздумий назначить на эту должность своего молочного брата. Адам-хан хорошо разбирается в лошадях, и заодно тем самым падишах покажет всем при дворе, что доверяет ему, несмотря на слухи, которые все же продолжали распространяться. Акбар знал от своего горчи, что многим известно о том, что он допрашивал Адам-хана о смертях двух молодых женщин.
Два часа спустя под традиционное пение труб Акбар вошел в дурбар – зал для торжественных собраний – через арочную дверь слева от своего престола, сверкающего трона, отлитого из золота из сокровищниц Хему. Акбар уже поклялся себе украсить его в будущем драгоценными камнями, добытыми в предстоящих войнах, в знак своего величия и успеха. Опустившись на зеленую бархатную подушку, повелитель также позволил сесть собравшимся членам совета и придворным. Прежде чем начать разговор, он поглядел на маленькую решетку высоко на стене, позади которой, Акбар был уверен, сидит Хамида – там была небольшая галерея, где женщины могли смотреть и слушать, оставаясь невидимыми. Ему показалось, что он мельком увидел ее.
– Я собрал вас здесь сегодня, потому что решил назначить людей на определенные должности. Ахмед-хан, Атга-хан и ты, мой брат Адам-хан, подойдите.
Когда все трое мужчин предстали перед ним, Акбар продолжил:
– Ахмед-хан, в знак признательности за твою многолетнюю службу сперва моему отцу, а теперь мне я назначаю тебя своим главнокомандующим, хан-и‑ханан.
Лицо Ахмед-хана, носившего длинную тонкую бороду, озарила довольная широкая улыбка.
– Повелитель, я буду служить тебе верой и правдой.
– Уверен, что так и будет. Ты будешь и впредь отвечать за разведку и по-прежнему останешься глазами и ушами падишаха.
Акбар подал знак, и слуги поднесли Ахмед-хану почетное облачение из зеленой парчи, знамя, увенчанное хвостом яка – символ власти со времен Чингисхана, – и украшенный драгоценными камнями меч. Затем падишах повернулся к своему молочному брату.
– Адам-хан, с самого детства мы с тобой союзники и друзья. Теперь я хочу назначить тебя на должность, которую ты безусловно заслуживаешь, и уверен, что ты с честью справишься со своими обязанностями.
Карие глаза Адам-хана засияли. Если прежде Акбар не был уверен, есть ли у его брата честолюбивые устремления, то теперь ответ был ясен. И вряд ли это само по себе можно назвать преступлением. Ведь на этом держалась вся империя Моголов.
– Подойди ко мне, брат мой, и позволь мне обнять тебя как своего главного конюшего.
Акбар поднялся и, склонившись с мраморного пьедестала, на котором стоял его престол, положил руки на плечи Адам-хана и поцеловал его в щеку. Но благодарности не последовало.
– Конюший? – Произнося это, Адам-хан на секунду задержал взгляд на решетке в стене. Махам-Анга уже там?
– Да, главный конюший, – повторил Акбар; его улыбка становилась все жестче, пока он смотрел на сердитого и изумленного Адам-хана. Чего еще ожидал его молочный брат?
Словно услышав вопрос Акбара, Адам-хан, казалось, взял себя в руки.
– Спасибо, повелитель, – произнес он смиренно. Приняв традиционные символы в виде украшенной драгоценными камнями уздечки и седла, протянутые ему на бархатных подушках двумя слугами, он отстранился, опустив глаза в пол.
Акбар вернулся на свой трон.
– Теперь ты, Атга-хан. В знак признания твоих многочисленных услуг я назначаю тебя главным управляющим по снабжению моей армии.
Атга-хан, высокий широкоплечий человек с тонким белым шрамом от брови до скулы – наследство давней засады воинов племени пашаи на Хайберском перевале – положил руку на грудь и низко поклонился.
– Благодарю, повелитель. Это великая честь.
Когда ему также поднесли церемониальное облачение и знаки отличия его службы – нефритовую печать на массивной золотой цепи, – Акбар поднялся и покинул дурбар. Сопровождаемый стражниками, следовавшими за ним двойными рядами, он почти дошел до дверей в свои покои, когда из коридора к нему вдруг кинулся Адам-хан. Он прерывисто дышал – очевидно, бежав от самого зала, чтобы перехватить Акбара. Даже видя, кто перед ними, стражники падишаха сразу скрестили копья, чтобы преградить Адам-хану путь, когда тот подходил. Их задачей было не допустить кого бы то ни было подойти к падишаху против его воли, за непослушание карая смертью.
– Все в порядке. – Акбар кивнул страже, чтобы те опустили копья. – В чем дело, Адам-хан?
– Ты оскорбил меня перед всем двором. – Брат был в ярости; Акбар заметил, что у него на виске вздулась вена.
– Оскорбил тебя? Осторожнее выбирай слова, – ответил Акбар, понизив голос, но Адам-хан остывать вовсе не собирался.
– Ты выставил меня дураком! – На сей раз он крикнул еще громче.
Акбар сейчас так бы и швырнул его на пол и надавал ему хороших тумаков, как это тысячу раз бывало в детстве, когда они были мальчишками. Адам-хан всегда был норовист, но Акбар боролся лучше и быстро усвоил, что кулаками одержать верх в любом споре проще всего. Однако это было в прежние времена, когда, несмотря на ребяческое соперничество, они оставались друзьями. Возможно, теперь все стало по-другому… Глядя на дерзкое лицо своего молочного брата, Акбар спрашивал себя, так ли уж хорошо он его знал. Раньше он в этом был уверен, а теперь…
Чувствуя на себе любопытные взгляды своих телохранителей и других слуг, толпящихся у входа в его покои, он схватил Адам-хана за руку.
– Что бы ты ни собирался этим сказать, здесь не место для разговоров. Войдем.
Когда двери позади них закрылись, падишах выпустил его руку и повернулся к нему лицом.
– Ты забываешься, – проговорил он холодно.
– Нет, это ты забываешь, кто я.
– Я только что сделал тебя своим главным конюшим. Я думал, ты будешь рад.
– Рад быть твоим слугой на конюшне? Я заслуживаю большего. Начиная с победы над Хему ты переменился ко мне… Раньше мы были друзьями, все делали вместе, но теперь ты отдалился. И не спрашиваешь теперь никогда моего совета. В моих венах тоже течет кровь знатных моголов – мой отец был двоюродным братом твоего отца…
– На какую должность ты рассчитывал? Быть моим главным дворцовым управляющим или, может, моим хан-и‑ханан? Я выбрал опытных людей, показавших свои способности и верность… им я могу доверять…
– Кому ты можешь доверять больше собственного молочного брата?
– Смотря какой это брат…
Слова вырвались прежде, чем Акбар успел сдержаться.
– Ты что имеешь в виду?
Падишах промолчал, и Адам-хан продолжил:
– Это из-за тех похищенных наложниц, ведь так? Я же сказал тебе, что ничего об этом не знаю. Это заговор! Кто бы их ни увел, он пытается замешать меня в эту грязь и очернить.
– Кому это нужно и зачем? Ты не так уж и влиятелен, чтобы кому-то нужно было навредить тебе… Байрам-хан предупреждал меня, что ты слишком заносчив.
– Да уж, великий Байрам-хан… Если он давал такие бесценные советы, зачем было его отсылать?
Угловатое лицо Адам-хана сморщилось в усмешке, и это стало для Акбара последней каплей. Не помня себя, он замахнулся кулаком, и в следующий миг его брат уже лежал на земле. Падишах принял оборонительную позу на случай, если Адам-хан, который быстро поднялся на ноги и теперь отирал с лица кровь, попытается ударить в ответ. Но вместо этого брат стоял как вкопанный, тяжело дыша разбитым носом, и не сводил с него глаз. Акбар постарался подавить гнев. Адам-хана нужно образумить.
– Брат мой, мы через многое вместе прошли, и я не забуду, чем обязан твоей матери, которая рисковала жизнью, чтобы спасти меня. Я думал, что ты хотел бы стать главным конюшим и исполнить свои обязанности с честью. Я хочу расширить свою империю, но прежде чем смогу сделать это, я должен удостовериться, что моя армия готова. Скорость всегда была одним из самых больших преимуществ моголов. Нашей коннице, кавалерии лучников и стрелков, нужны самые сильные и быстрые скакуны. Но после похода против Хему нашим конюшням требуется пополнение. Ищи во всей империи и за ее пределами, при необходимости отправляйся в Турцию, Персию, Аравию – и обеспечь нас лучшими жеребцами.
Акбар подошел к брату, переступив через курильницу, которую Адам-хан сбросил на пол, когда упал.
– Давай забудем то, что сейчас произошло.
Он взял Адам-хана за плечи и обнял его, не замечая крови, капающей на его бледно-зеленое одеяние. Но тот встретил объятия холодно и отстраненно. Акбар отпустил его и отошел.
– Я не стану ничего говорить Махам-Анге, – сказал Адам-хан.
– Это ее только обеспокоит.
– Может, мне сказать, что меня лошадь сбросила – вот я и ушибся? – глумливо заметил Адам-хан.
– Как тебе угодно. Вот стоит чаша с водой. Умойся.
Акбар отвернулся. Он не должен был так выходить из себя – это недостойный поступок. Теперь он обращается с Адам-ханом как падишах, а не как равный. Они оба должны об этом помнить.
Сезон дождей начался рано. Вода падала с небес, затянутых серыми набрякшими облаками, которые будто грозили вобрать в себя весь промокший мир. Джамна раздулась, ее воды вышли из берегов две недели назад, и с того времени мимо крепости, покачиваясь на волнах, плыла целая неприглядная коллекция разнообразных останков – утонувшие овцы и собаки, и даже верблюд с неловко вскинутыми тонкими ногами, вокруг которых вились водовороты. Это время года в Индостане Акбар не любил больше всего – все казалось насквозь гнилым и влажным. Несмотря на летний зной, в покоях знати и в гареме каждый день часами жгли дерево камфары, чтобы защитить роскошные шелка, парчу и бархат от влажности и полчищ насекомых, которые лезли во все щели. Акбар и сейчас чувствовал терпковатый камфарный запах, лежа обнаженным на устланной красными простынями низкой кушетке в комнате Майялы.
Она массировала ему спину и плечи с миндальным маслом, чтобы он мог расслабиться и избавиться от острой пульсирующей во лбу боли, которая часто нападала на него во время муссона и донимала целыми днями. Такими же головными болями страдал и отец. В юности Хумаюн в качества лекарства любил употреблять шарики опиума, растворенные в вине, но эта его склонность чуть не стоила ему престола, о чем он и предупредил Акбара.
Быть может, будь у Хумаюна такой массажист, как Майяла, то и опиум был бы не нужен. Акбар довольно урчал, чувствуя, как ее ладони мерно и умело разминают ему мышцы, снимая напряжение. А еще она умела его рассмешить. Очень наблюдательная, Майяла могла нещадно передразнить каждого обитателя дворца – и управляющего Джаухара, как тот поджимает губы, когда делает записи в своих кожаных бухгалтерских книгах или когда играет на флейте; и самого Ахмед-хана, когда тот, задумавшись, чешет свою редкую бороду.
Акбар потянулся всем своим сильным телом – отдохнувший и в полной боевой готовности, не хуже любого из своих воинов, – хотя сейчас он охотнее насладился бы ласками Майялы. Боль во лбу уже почти прошла; падишах положил голову на сложенные руки, прикрыл глаза и стал постепенно погружаться в сон. Но почти сразу поблизости послышались знакомые голоса. Кажется, кто-то был очень рассержен, просто взбешен. Затем среди криков он услышал знакомый звук – лязг стали о сталь. Где-то дрались. Послышались женские крики, и в этом гомоне раздался хорошо знакомый низкий голос, зовущий его:
– Акбар! Выходи, будем драться, трус…
Сон как рукой сняло. Падишах подскочил на ноги. Задержавшись, чтобы захватить свой кинжал, и не обращая внимания на наготу, он помчался из покоев Майялы во внутренний двор. Дождь прекратился. Обычно двор был полон женщин, которые выходили сюда проводить время за пением, танцами или разговорами у фонтана, но сейчас здесь никого, кроме Адам-хана, не было. Он стоял у входа в гарем с мечом в одной руке и кинжалом в другой. За его спиной в туманной дымке Акбар видел распластанные и окровавленные тела двух стражников гарема, один из которых дергал ногами в конвульсиях. Акбар снова посмотрел на Адам-хана.
– Что ты творишь? – Он был так потрясен, что едва мог говорить.
Его молочный брат, помедлив, ответил:
– Я убил Атга-хана, этот пес зарвался…
Его заплетающийся голос подтвердил опасения Акбара. Он был пьян вдребезги.
– За что? Атга-хан тебе не враг.
– Он сидел весь такой довольный, нацепив на себя все эти тряпки, что по праву принадлежат мне, и диктовал писцу список дел, которые задумал… Дурак, даже улыбнулся мне, когда я вошел в его палаты. Но он не улыбался, когда я ударил его прямо в сердце… уж как он удивился… прямо как ты сейчас.
Акбар услышал, как позади него вскрикнула Майяла, но не отвел взгляда от Адам-хана.
– Вернись в комнату, Майяла! – закричал он, не поворачивая головы. – И оставайся там, пока я не скажу тебе, что опасность миновала. У нас тут бешеная собака с цепи сорвалась.
– Но, повелитель…
– Сейчас же!
Акбар услышал, как за ней захлопнулась дверь. В почти тот же самый момент послышались крики и топот бегущих ног, приближающихся к гарему. Другие стражи, которые, должно быть, разбежались, когда ворвался Адам-хан, вернулись с подкреплением и теперь проникли во внутренний двор. Среди них был пожилой слуга Рафик, который когда-то прислуживал Хумаюну и теперь был помощником Хамиды. Старик размахивал скимитаром[8], который успел где-то раздобыть. Акбару было достаточно дать лишь знак, и они набросились бы на Адам-хана и связали его, но падишах не желал, чтобы кто-то другой нанес смертельный удар его молочному брату, который разорвал их священные узы родства. Это его долг, и он не намерен от него уклоняться. Акбар махнул стражникам отступить назад.
– Ты хотел драться. Очень хорошо. Рафик, дай мне твой скимитар.
Не спуская настороженного взгляда с пошатывающейся фигуры Адам-хана, слуга подался к Акбару, который взял оружие и несколько раз взмахнул им, со свистом рассекая воздух. Тяжелая рукоятка была старомодной и неудобной, но изогнутое лезвие осталось тонким и острым. Падишах обернул вокруг голого торса кусок ткани, который Рафик подал ему, и повязал узел.
– Ну хорошо, Адам-хан. У каждого из нас есть меч и кинжал, так что мы равны. Давай же посмотрим, что из этого выйдет…
Акбар сделал несколько шагов к Адам-хану и остановился, ожидая ответного броска. Но хоть разум его брата и был затуманен спиртным, тот, похоже, еще достаточно владел собой, чтобы не попасться на уловку и не совершить грубую ошибку. Когда они начинали медленно кружить друг возле друга, Акбар вспомнил, что на охоте ему так же случалось пытаться предсказать дальнейшие шаги зверя. Внезапно увидев возможный ход, он бросился вперед и, перехватив своим скимитаром меч Адам-хана, быстрым рывком выдернул его у него из рук. Перевернувшись в воздухе, меч с грохотом упал на каменный пол. Это был персидский прием, которому его давно обучил Байрам-хан. Адам-хан спешно отскочил, прежде чем Акбар успел ранить его. Тогда он поднял свой кинжал и бросил его в Акбара. Тот уклонился, но недостаточно быстро, и почувствовал, как край лезвия разрезал кожу на скуле. Теплая кровь заструилась у него по шее, и Акбар, откинув свой меч в сторону, в три гигантских шага набросился на брата. Они рухнули на землю, и падишах, чувствуя, как Адам-хан изо всех сил пытается выбраться из-под него, сгреб в кулак его длинные волосы и стал бить его лицом о булыжники, снова и снова. Затем откинувшись назад, ударил его с размаху кулаком в лицо, так, что послышался треск сломанной скулы.
– Ты батча-и‑лада, сукин сын!.. – завопил тот.
Акбар поднял Адам-хана на ноги. Тот тяжело дышал со сдавленным бульканьем, чувствуя металлический привкус крови во рту. Глядя на искалеченное, обмякшее тело своего молочного брата, который сейчас держался на ногах только опираясь на него, Акбар желал лишь одного – избить его до смерти, настолько остра была его боль от этого предательства. Но падишаху не подобает терять власть над своими чувствами. Отстранившись, он неохотно отпустил Адам-хана, и тот рухнул на землю.
– Прежде чем тебя казнят, ты хочешь что-нибудь сказать?
Адам-хан медленно поднял разбитое лицо.
– Может, ты и победил сейчас, но я тебя месяцами вокруг пальца водил. Те глупые маленькие суки… конечно, это я их увез – почему все лучшее всегда должно доставаться тебе? Но я их убил, так что теперь их об этом не спросишь.
– И Байрам-хана?
– А сам-то как думаешь?
Окровавленное лицо Адам-хана озарилось торжествующей насмешкой. Пусть посмеется последний раз, подумал Акбар, обуреваемый яростью и гневом из-за собственного легковерия и глупости.
– Стража! Возьмите его и сбросьте с крепостной стены.
Он смотрел, как два стражника за ноги протащили Адам-хана через внутренний двор, оставляя длинный кровавый след на каменных плитах. Кряхтя от усилий, они оттянули его к узкой угловой лестнице, которая вела к тесному проходу с низкой балюстрадой, выходящей на террасу из песчаника. Высота стены здесь составляла приблизительно двадцать футов[9]. Акбар, стоя неподвижно, смотрел, как стражники отпустили лодыжки Адам-хана, взяли его под руки и занесли над головой. Послышался глухой стук. Стражники посмотрели через перила.
– Повелитель, он еще шевелится.
– Тогда втащите его обратно за волосы и снова бросьте вниз.
Воины сбежали вниз по наклонному проходу, ведущему к террасе. Вскоре они появились вновь, таща все еще слабо дергающееся тело Адам-хана за длинные темные волосы. На сей раз Акбар проследовал за ними до возвышения и смотрел, как его молочного брата еще раз сбросили с балюстрады. На сей раз череп Адам-хана ударился о твердый камень и лопнул, как зрелый орех, извергнув розово‑серые мозги. В один миг к нему подлетел коршун и начал клевать мертвечину. Вскоре уже дюжина птиц кормились тем, что осталось от друга детства Акбара. Смотреть на это он не остался. На него снизошло полное понимание происходившего. Как мог он быть таким глупцом? Более того, как он мог предстать таким глупцом в глазах окружавших его людей? Несмотря на жаркую погоду, падишаха бил озноб, тело сотрясала дрожь. Его ум занимал один вопрос, который он хотел задать Адам-хану, но не решился – возможно, потому, что боялся ответа. Махам-Анга, женщина, которая выкормила его своим молоком и защищала его, когда он был одинок и беззащитен, – что она знала о деяниях своего сына? Внутренний двор теперь был переполнен людьми – женщины вышли из комнат, где они прятались и обсуждали со стражниками гарема и слугами небывалое происшествие, свидетелями которого стали. Оглядевшись, Акбар увидел, что Майяла наблюдала за ним из дверного проема своей комнаты и ее обычно приветливое лицо сейчас было тревожным и озабоченным. Ему очень хотелось пойти и заверить ее, что все хорошо, но это была бы неправда. Кроме того, оставалось сделать кое-что еще…
– Принеси мне одежду, – приказал падишах слуге, стараясь говорить как можно тверже.
Четверть часа спустя, все еще пребывая в полном смятении, Акбар прошел в покои Махам-Анги. Он уже отрядил воинов из числа своих личных телохранителей обыскать ее жилище и приказал после этого стоять на страже снаружи, пока он не прибудет. Судя по своей пьяной выходке, Адам-хан, вероятно, действовал в одиночку и единым порывом, пусть даже его обида и ревность копились долгое время. Вместе с тем нужно было также удостовериться, что здесь не скрываются другие предатели.
У дверей его кратко поприветствовал глава его собственной стражи.
– Мы всё обыскали. Здесь тебе ничего не угрожает, повелитель.
– Вы ничего не сказали о том, что случилось?
– Нет, повелитель.
– Она спрашивала о сыне?
– Нет, повелитель.
Как только стражники заперли за собой двойные двери, впустив Акбара, тот понял, что сейчас его задача будет потяжелее любого сражения. Глава дворцовой стражи утверждал, что Махам-Анга еще не знала о его драке с Адам-ханом, после чего ее сына спешно казнили, хотя быстроногий слуга принес бы такие вести за пять минут. Махам-Анга стояла посреди комнаты, в которой в лучшие времена она устраивала собрания и торжества, и где в мягком свете масляных ламп она с нежностью рассказывала ему истории из его детства, которые он мог слушать бесконечно. Сейчас ее лицо выражало тревогу.
– Акбар, что происходит? Почему меня вдруг здесь заперли?
В ее ясных карих глазах, смотревших на него в упор, сейчас застыл вопрос. Чтобы не растерять решимости, падишах постарался на мгновение воскресить в уме образ окровавленного тела убитого Атга-хана, которое он только что видел и которое сейчас обмывали камфарной водой и готовили к погребению.
– Махам-Анга, всю жизнь ты была мне как мать. Мне тяжело говорить то, что я должен сказать, поэтому позволь сразу начать с главного. Час назад твой сын убил моего главного управляющего дворцом, Атга-хана, а потом, вооруженный, ворвался в гарем, намереваясь убить и меня.
– Нет.
Она сказала это едва слышно, почти беззвучно. В ее глазах померк свет; женщина потянулась, чтобы найти опору, но рука подвернулась и попала в блюдо с засахаренными фруктами, которое скользнуло на пол и разбилось вдребезги.
– Но и это еще не все. Адам-хан пожелал со мной драться. Я победил его в честном поединке и затем приказал казнить его как предателя.
Махам-Анга медленно повела головой из стороны в сторону и издала жалобный крик, то ли плач, то ли вопль.
– Скажи только, что он еще жив, – прорыдала она наконец. Акбар подошел ближе.
– У меня не было выбора. Его сбросили со стены вниз головой. Мало того, что я сам стал всему свидетелем, так он еще хвастался мне другими своими преступлениями. Те девушки, предназначавшиеся для моего гарема… он схватил их из злости и ревности и затем убил. И хуже того, он насмехался надо мной и хвалился убийством Байрам-хана. Такое высокомерие и заносчивость я не смог оставить безнаказанными… что еще оставалось, кроме как казнить его?
– Нет! – На сей раз Махам-Анга уже кричала. – Я давала тебе свое молоко, когда ты был ребенком. Я рисковала своей жизнью, защищая тебя, когда твой дядя приказал стрелять в тебя из пушек и луков в стенах Кабула. А ты предал меня, убив моего единственного сына – твоего собственного молочного брата! Я вскормила гадюку на своей груди, дьявола…
Махам-Анга упала на пол и забилась в конвульсиях сначала на ярко-красном ковре, потом у ног Акбара, разодрав ногтями его голени, из которых на ковер брызнула кровь такого же алого цвета.
– Стража! – Сам Акбар никогда бы не смог применить к ней силу. – Обращайтесь с нею осторожно. Она не в себе от горя и потрясения.
Между ним и Махам-Ангой встали двое воинов. Она вырвалась от них, но больше не стала нападать на него. Вместо этого просто, стоя на коленях, принялась раскачиваться из стороны в сторону, плотно обхватив себя руками.
– Махам-Анга, я должен спросить у тебя это. Ты знала о том, что сделал твой сын, и о том, что он замышляет убить меня?
Она посмотрела на него сквозь спутанные волосы.
– Нет.
– И когда ты советовала мне отправить Байрам-хана совершить хадж, то сделала это потому, что вы с Адам-ханом ревновали к его влиянию на меня и во дворце?
На сей раз Махам-Анга промолчала.
– Отвечай, я настаиваю. И отвечай честно. Это, вероятно, последний раз, когда мы видим друг друга.
– Я думала, что если Байрам-хан уедет, ты станешь обращаться за советами к кому-нибудь другому.
– Например, к тебе и твоему сыну?
– Да. Мой сын считал, что ты его недооцениваешь, и я с ним согласна.
– И ты сподвигла его на убийство Байрам-хана, чтобы быть уверенной, что ваш соперник никогда не вернется?
Несмотря на его отношение к Махам-Анге, Акбар чувствовал, как в нем снова закипает гнев. Будет лучше для всех, если этот допрос закончится как можно быстрее.
В голосе Акбара было столько горечи, что кормилица вздрогнула.
– Я никогда не желала смерти Байрам-хана… и я уверена, что мой сын в этом неповинен, неважно, чем он там перед тобой мог похвастаться.
Как же слепа материнская любовь, подумал падишах.
– Я всегда любила тебя, Акбар, – отрешенно проговорила Махам-Анга, будто читая его мысли.
– Да, но своего собственного сына ты любила намного больше… Вот как я поступлю, Махам-Анга. Завтра тебя увезут отсюда в крепость Дели, где ты проведешь остаток своих дней в уединении. Я дам тебе денег на постройку мавзолея для твоего сына. Но ты больше никогда не увидишь ни меня, ни кого-либо из нашей семьи.
Когда Акбар повернулся и медленно пошел прочь из ее покоев, он услышал, как Махам-Анга снова принялась кричать. Насколько можно было понять из потока ее бессвязных слов, это были не просто слова горя – она навлекала на него, Акбара, проклятие небес и молила Всевышнего благословить ее умершего сына. Преследуемый этими мучительными, мстительными воплями, которые эхом отзывались вокруг него, Акбар как во сне шел в покои своей матери.
Гульбадан была здесь вместе с Хамидой, и по их лицам он понял, что о случившемся им уже известно. Мать обхватила его руками и крепко сжала в объятиях.
– Хвала Всевышнему, ты в безопасности! Я слышала, что этот алачи, этот дьявол, хотел сделать…
– Он мертв, вы уже знаете? Мы сбросили его со стены. И я ссылаю Махам-Ангу из дворца.
– Она также заслуживает смерти. Ведь она твоя кормилица – и злоупотребила священным доверием… – Хамида говорила резко.
– Нет. Казнь сына – уже наказание ей. И как я могу забыть, что, когда я был ребенком, она рисковала жизнью, чтобы спасти меня?
– Я думаю, что ты правильно поступил с Махам-Ангой, – спокойно сказала Гульбадан. – Ты решительно справился с настоящей угрозой, и не стоит теперь мстить женщине. Когда мать побежденного правителя Индостана попыталась отравить твоего деда, он не стал лишать ее жизни, чем снискал себе немало уважения. – Она повернулась к Хамиде. – Я представляю, что ты, должно быть, сейчас чувствуешь, но когда гнев и потрясение отступят, ты увидишь, что я права.
– Возможно, – тихо ответила Хамида. – Но, Гульбадан, тебе так же хорошо, как и мне, известны последствия излишнего милосердия. Снова и снова мой муж и твой брат миловал тех, кого должен был казнить, – и в итоге от его излишнего великодушия пострадали мы все.
– Хумаюн делал то, что полагал правильным, и был воистину великим человеком.
Акбар сидел и слушал разговор этих двух женщин. Предательство Адам-хана не могло одним махом стереть его привязанность – даже любовь – к молочному брату, чье искореженное, окровавленное тело теперь обмывали для погребения. Как знать, если б он понимал его лучше, то смог бы предотвратить эту череду страшных событий… Но возможно ли было удовлетворить стремления Адам-хана? Или ревность брата всегда оставалась бы для него угрозой? Как же он был наивен и совсем ничего не замечал…
Вдруг падишах осознал, что мать и тетка прекратили говорить между собой и обе теперь смотрели на него.
– Мне следовало быть более дальновидным, – сказал Акбар. – Нельзя было принимать совет Махам-Анги насчет Байрам-хана за чистую монету; стоило задуматься, какие у нее были намерения. Когда Шайзада указала на Адам-хана как похитителя своих сестер, я должен был допросить его более строго. Меня предупреждали даже, что он в ответе за смерть Байрам-хана – некто, кто знал об этом, оставил послание в моих покоях.
– Я знаю. Это был мой слуга. Рафик сказал мне. Он хоть и стар уже, но слышит и видит очень многое из того, что происходит, хоть по нему и не скажешь. Он подслушал, как Адам-хан злорадствует по поводу смерти Байрам-хана, и предположил, что это его рук дело. Хоть у него и не было доказательств, он хотел вызвать у вас подозрения. У Рафика получилось войти в ваши покои и спешно черкнуть послание на лоскуте ткани, которую он оторвал от своего рукава, потому что не смог найти бумаги… Он сказал, что не осмелился подписать его своим именем. Акбар, Рафик боится, что ты накажешь его за то, что он не имел храбрости рассказать тебе о своих подозрениях…
– Нет. Я вдвойне у него в долгу. Сейчас, когда я был безоружен в гареме, он дал мне меч… Скажите ему, что я благодарен и что его верность будет вознаграждена. Во всем, что произошло, виноват я один. Несмотря на предупреждение Рафика, я не надавил на Адам-хана. Я был глупцом…
Акбар говорил, отирая ладонью слезы с лица.
– Я любил Адам-хана и Махам-Ангу и полагал, что они отплатят мне тем же. Теперь я должен учиться не принимать на веру и сомневаться в побуждениях всех, кто со мною рядом, – даже самых приближенных ко мне людей… Я должен признать, что удел падишаха – одиночество и правитель никогда не должен никому доверять всецело.
– Если ты открыл для себя эту печальную истину, то, быть может, все, что сегодня произошло, было не зря, – бесстрастно сказала Хамида. – Когда много лет спустя ты оглянешься назад, то поймешь, что именно здесь закончилась твоя юность и ты стал мужчиной – и падишахом. Кем бы мы ни были в этом мире, в жизни есть много плохого. И сегодня ты это увидел сам. Прошу тебя, будь стойким.