Владимир. Городские прогулки. Центр (Алексей Митрофанов)

Центр

Город Владимир – старший брат Москвы. Он был основан в 990 году киевским князем Владимиром Красное Солнышко. Цель поступка очевидна – укрепить силы княжества в северных землях. Очевидно и происхождение названия. Красное Солнышко, не долго думая, прозвал новенький город в честь себя самого.

Карьера города была стремительной, но краткой. В 1157 году Владимир становится столицей целого Владимиро-Суздальского княжества. То есть, по сути, приравнивается по значению к самому Киеву. А в 1299 году город становится духовной столицей России – сюда перемещается кафедра русского митрополита.

Все бы ничего, когда б не частые и разрушительные татарские набеги. И уже в 1326 году резиденция митрополита переместилась в Москву, которой и суждено было в конце концов сделаться государственной столицей. А Владимир постепенно потерял свое влияние (как политическое, так и торговое) и превратился в один из уютнейших и тихих провинциальных городов России. Но главное упоминание о былом величии сохранилось. Вот оно. Золотые ворота.

Их создатель – сын Юрия Долгорукого князь Андрей Боголюбский. По своей натуре Боголюбский был авантюрен и жесток. На судьбу ему не приходилось жаловаться – Юрий Долгорукий «посадил» Андрея в город Вышгород, недалеко от Киева. Иными словами, отдал ему Вышгород во владение. Однако сыну было маловато этого подарка. В 1155 году, будучи уже сорока трех лет от роду, Андрей Боголюбский тайно покинул свой город (отказавшись при этом от права наследовать киевский престол), явился в северные земли (то есть к Суздалю, Ростову и Владимиру), где и был избран на княжение. Летопись сообщала об этом: «Ростовци и Суждальци, здумавшие вси, пояша Андрея сына его (то есть Юрия Долгорукого – А.М.) старейшего и посадиша и в Ростове на отни столе и Суждали».

Но Андрею явно не хотелось стать простым последователем Владимира Святого, Ярослава Мудрого или того же Долгорукого. Он желал быть первым. Ради этого, вскоре после принятия княжества он, нисколько не смущаясь, выслал из России свою мачеху и сводных младших братьев. («Се же сотвори, хотя самовластец были всей Суждальской земли», – недоумевал летописец.) И принялся застраивать Владимир, до сих пор довольно заурядный город Суздальского княжества, отличнейшими храмами, а также всякими другими способами добиваться «возвеличивания» своих владений и в первую очередь новой столицы.

Труды Андрея Боголюбского оказались не напрасны: с Владимиром стали считаться такие великие русские города, как Киев и Новгород, а в Армении и Грузии Боголюбского называли «государем Андреем Великим» и даже «русским царем». Русские же летописцы величали Андрея «вторым Соломоном».

Однако строгости Андрея Боголюбского, а также его государственный размах (а значит, и многочисленные завоевательные походы, участвовать в которых ой как не хотелось) были не по душе местным боярам и обычным обывателям. Дошло до того, что князь Андрей начал все больше времени бывать не во Владимире, а в загородной – Боголюбской – крепости. Там, под защитой прочных стен он чувствовал себя спокойнее.

Но неизбежность заговора становилась очевидной. И в 1174 году ближайшие бояре князя порешили: дальше ждать нет смысла.

В разгар лета, в доме боярина Петра собрались приближенные князя Андрея – сам Петр, бояре Кучковичи, жена Андрея, его слуга Яким и ключник Амбал Ясин. Они обсудили план действий, выпили для храбрости вина и двинулись в княжеский дворец. Быстро обезоружили охрану и схватили личного слугу Андрея, мальчика Прокопия. Затем подошли к дверям князя.

Поначалу заговорщики надеялись застать Боголюбского врасплох.

– Господине, господине, – прокричал один из них, стараясь сделать голос свой как можно тоньше.

– Кто есть? – спросил Андрей.

– Прокопья.

– О, паробьче не Прокопья! – догадался князь.

Тогда подвыпившие заговорщики выбили дверь и бросились на безоружного князя (его собственный меч предварительно вынес из комнаты ключник Амбал) с саблями. Однако князь вдруг оказал сопротивление. Но силы были не равны, и в скором времени израненный Андрей упал и потерял сознание.

Бояре (видимо, благодаря вину) решили, что князь умер и ушли. Несчастный же очнулся и пополз на улицу. Однако сдержать стоны он не мог, и заговорщики тотчас же обнаружили свою ошибку и изрубили князя на куски. А заодно убили и совсем невинного Прокопия – чтобы избавиться от лишнего свидетеля.

Лишь спустя шесть дней после убийства останки князя были перенесены из Боголюбова в столицу, во Владимир. Об этом попросили у церковных властей сами горожане:

– Нарядита носилице, ать поедом возмемь князя, а господина своего Андрея.

На что им ответили:

– Сбери попы, вси, оболокше в ризы, выидете ж перед Серебряная ворота со святою Богородицею – ту князя дождеши.

«И тако плакася по нем весь град и, спратавше тело его, с честью и с писньми благопохвальными положиша его у чюдное, хвалы до-стойное, у святое Богородице златотверхое, юже бе сам создал», – писалось в повести, созданной к этому случаю – «Повести об убиении Андрея Боголюбского».

После его смерти наступила новая пора – народных смут и беспорядков. Однако памятники, созданные во Владимире, остались. И самый знаменитый из них – не Успенский собор и не Дмитровский, а Золотые ворота.

* * *

Историки до сих пор спорят – чем же в первую очередь были для горожан Золотые ворота? Символом собственного величия или оборонительным сооружением?

С этой задачей, видимо, не справились бы даже сами древние владимирцы. Разумеется, и тем и другим.

Конечно, в планы Боголюбского входило с помощью этих ворот (шикарных и по нашим временам, а в средние века – тем более) дать всем понять, кто нынче на Руси хозяин, и где именно в ближайшем будущем будет располагаться новая столица мира. Одной из акций, так и не исполненных безвременно убитым князем, планировалось новое строительство, но уже в далеком Киеве. Там Боголюбский собирался возвести на дворе своего предка Ярослава Мудрого церковь «такую же красивую», как и владимирские Золотые ворота. Тем самым он хотел доказать, что наступили времена, когда не Владимир пытается подражать Киеву, а сам Киев, некогда «мать городов русских», пытается угнаться за своим ретивым сыном.

Воплотить затею Боголюбский не успел, зато ворота в кремль Владимира – «детинец», выстроенный уже после смерти князя, были уменьшенной копией ворот Золотых, а на противоположном конце города в 1779 году выстроили церковь Сергия Радонежского – прямо посреди проезжей части, словно подражая Золотым воротам. Эту церковь чаще так и называли – «Красными воротами» (поскольку она была выполнена из красного кирпича).

Естественно, что Золотые ворота использовались как триумфальная арка. Именно здесь проходили парадные встречи послов и прочих знатных гостей, здесь же провожали и войска на битвы.

И вместе с тем, ворота были сделаны как далеко не шуточное укрепление. По преданию, сам Фридрих Барбаросса прислал Андрею Боголюбскому своих квалифицированных каменщиков. Белый же камень везли по воде из «болгарских земель».

Строительство ворот велось с 1158 по 1164 год. Поначалу они выглядели несколько иначе, но на протяжении своего почти тысячелетнего существования, конечно же, подвергались ощутимым реконструкциям. В 1469 году московский строитель Ермолин несколько переделал надвратную церковь, в 1641-м московский же зодчий Антип Константинов изготовил новую смету на новый ремонт. Правда, как водится, работы все время откладывались и состоялись лишь в конце семнадцатого века. Наиболее внушительной была последняя реконструкция, на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого столетий – тогда были срыты валы, с северной стороны ворот пристроили жилые помещения, а с южной – лестницу. Полностью был переложен весь свод здания, и сверху выстроена очередная новенькая церковь.

Да и в землю это древнее сооружение вросло метра на два.

Однако в основном все сохранилось. Так же, как и сейчас,

в двенадцатом столетии стояли эти белокаменные стены, а проем ворот был разделен все той же перемычкой – чтобы сделать оборону проще.

Самые ценные из сохранившихся деталей памятника вместе с тем и самые невзрачные. Это верхние петли, на которые навешивались створы ворот (нижние ныне под землей) и углубление в стене, куда входил громаднейший засов.

Кстати, створы вовсе не из золота были. Их сделали дубовыми и только лишь облицевали медными листами, «писанными золотом». Но именно от этого пошло название ворот.

Еще в самом начале своего существования ворота послужили причиной трагедии. Владимирцы сбежались посмотреть на новую чудесную постройку, и в этот момент петли вырвались из не успевшей застыть кладки, и в результате тяжелые дубовые конструкции придавили дюжину чересчур любопытных горожан.

Но вскоре Золотым воротам стали выпадать весьма серьезные и непростые испытания. И каждый раз владимирцы отстаивали это неприступное сооружение.

Самой трагичной была осада Владимира ханом Батыем (1238 год). Лаврентьевская летопись подробно повествует о тех кошмарных событиях:

«В ту же зиму пришли татары к городу Владимиру месяца февраля в 3 день на память св. Семена во вторник. Владимирцы затворились в городе с князьями Всеволодом и Мстиславом, а воеводой был Петр Ослядюкович. Владимирцы не сдавались, и тогда татары подъехали к Золотым воротам, приведя с собой Владимира Юрьевича, брата Всеволода и Мстислава. И начали татары спрашивать о князе великом Юрии, в городе ли он? Владимирцы пустили по стреле на татар, и татары также пустили по стреле на Золотые ворота. И после того сказали татары владимирцам: «Не стреляйте». Они же замолчали. И тогда, подъехав ближе к воротам, начали татары говорить: «Узнаете ли вашего княжича Владимира?» Стоял тот с унылым лицом. Всеволод же и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего. Оба они с дружиною своею и все горожане плакали, видя Владимира. А татары, отойдя от Золотых ворот и объехав весь город, остановились станом перед Золотыми воротами. Насколько видел глаз окружило город бесчисленное множество татарских воинов. Всеволод же и Мстислав, пожалев брата своего Владимира, сказали дружине своей и Петру воеводе: «Братья! Лучше нам умереть перед Золотыми воротами за святую Богородицу и за правоверную веру христианскую, а не сдаться на волю их…»

В субботу Мясопустную начали татары готовить лес и до самого вечера ставили пороки, а за ночь огородили весь город Владимир тыном. В неделю Мясопустную рано утром начали штурм города месяца февраля в 7 день и взяли город до обеда, ворвавшись от Золотых ворот у церкви св. Спаса… через городские стены».

То есть даже в эту страшную осаду выстояли Золотые ворота, враг хоть и прорвал укрепление, но совсем в другом месте.

Желающие могут разглядеть на внутренней стене ворот граффити, сохранившиеся с тех событий – слово «Гюргич» и крест рядом с ним. Это память о погибшем (и упомянутом в летописи) князе Владимире Юрьевиче, оставленная здесь неизвестным защитником Золотых ворот.

* * *

В 1764 году некто А. Свечин писал в дневнике: «Ворота, называемые Золотыми, сделанные из белого камня великим князем Андреем Георгиевичем Боголюбовым внуком Владимира Мономаха, отменной архитектуры, на коих воротах и церковь и как соборная церковь так и оные ворота требуют починки, а если вскорости починены оные не будут, то сожалетельно что оная древность совсем в забвение придет».

В 1767 году императрица Екатерина Вторая изволила посетить город Владимир. Произошел конфуз – ее карета застряла в арке Золотых ворот. Тогда горожане впервые задумались, а нужны ли воротам старые земляные валы. Или же лучше все-таки их срыть и организовать вокруг ворот объезды?

Тем более что город уже давно никто не осаждал, ворота по прямому назначению не использовались, и даже надвратная церковь Положения Риз Пресвятой Богородицы стояла «без пения праздна многие лета».

В 1778 году ворота пострадали от пожара. Тогда и было принято решение их переделать. Вал срыли (оставив лишь маленький декоративный участок, названный Козловым валом), а воротам придали более гражданский и, можно сказать, умиротворенный вид.

Даже мятежный Александр Герцен писал о них в таких словах: «Когда мы выезжали из Золотых ворот, без чужих, солнце, до тех пор закрытое облаками, ослепительно осветило нас последними ярко-красными лучами, да так торжественно и радостно, что мы сказали в одно слово: „Вот наши провожатые!“»

И далее: «Какие светлые, безмятежные дни проводили мы в маленькой квартире в три комнаты у Золотых ворот!»

Но кое на кого ворота нагоняли уныние и скуку. В частности, герой повести В. А. Соллогуба «Тарантас» оценивал их следующим образом: «Бедный Иван Васильевич пошел осматривать город без руководства и невольно изумился своему глубокому невежеству… Он припомнил и Мономаха, и Всеволода, и Боголюбского, и Александра Невского, и удельное время, и набеги татар, но припомнил, как школьник твердит свой урок. Как они тут жили? что тут делалось? – кто может это теперь рассказать? Иван Васильевич осмотрел Золотые ворота с белыми стенами и зеленой крышкой, постоял у них, поглядел на них, потом опять постоял и поглядел да пошел далее. Золотые ворота ему ничего не сказали».

Золотые ворота практически не упоминались в газетах и в официальных документах. К ним стали относиться как к приятному, но несколько обременительному объекту городского хозяйства. По мере возможности эксплуатировали – в памятнике размещались торговые лавки и полицейская часть, время от времени белили, штукатурили, чинили перед ними мостовую. А в 1864 году прусский подданный Карл Карлович Дилль предложил проект водопровода города Владимира. В этом проекте отводилась роль и Золотым воротам – чтобы не тратиться на водокачку, прямо там, в надвратной церкви предлагалось обустроить емкость вместимостью в 8 тысяч ведер.

Предложение немца, скорее всего чуждого русской культуре человека, как ни странно получило отклик у горожан. Сам городской голова рапортовал начальству: «Золотые ворота как будто нарочно строились для того, чтобы поместить в них резервуар для снабжения города водою». Ему вторила и газета «Владимирские губернские ведомости»: «Помещение резервуара избрано, подобно как на Сухаревой башне в Москве, на Золотых воротах, которых верхний этаж будет служить центральным бассейном и от него уже будут строиться фонтаны… Этот дельный проект, уменьшающий значительно издержки на возведение новой башни… дает возможность употребить ныне бесполезное здание на необходимое общественное дело».

Прискорбно, но ворота спас от гибели несчастный случай: «На большой дороге у Золотых ворот, обрушившейся на 5-аршинном пространстве глубины, землею сдавило в канаве, где клали водопроводные трубы, двоих чернорабочих и машиниста, из которых один (временнообязанный крестьянин Гаврила Иванов 24-х лет) через час помер».

Пока расследовали это дело, пока вызнали, что в этом месте «грунт земли самый слабый, рассыпчатый», догадались, что ворота переделывать не обязательно, а можно использовать естественную высоту – тот самый Козлов вал, соорудив на нем водоразборную башню, но не такую высокую, как потребовалось бы на обычном уровне земли. Сам вал как становился частью водопроводной башни.

В 1868 году башню построили. В 1912-м она приобрела нынешний вид. А в 1975 году здесь открылся музей «Старый Владимир», популярный и своей экспозицией, и тем, что для посетителей оборудована смотровая площадка.

* * *

Как ни странно, после революции претензий к Золотым воротам не было. В Москве сносили Сухареву башню, Красные ворота, намеревались даже сломать храм Василия Блаженного – все потому, что эти здания не только напоминают «о тяжелом наследии прошлого», но еще и мешают движению.

Здесь же, прямо посреди дороги высилась, по сути, церковь на высоких и толстых ногах – и ничего.

Более того, ворота стали «поднимать на щит» как памятник воинского героизма русского народа. И в пятидесятые годы в воротах открыли музей. Его можно посетить и сегодня.

Главная гордость и, одновременно, достопримечательность музея – диорама Е. И. Дешалыта под подробным и скучным названием: «Решающий штурм Владимира войском хана Батыя 7 февраля 1238 года». Впрочем, сама диорама ничуть не скучна – вспыхивают огоньки, что-то где-то шевелится, а звуковые эффекты сглаживают впечатление от назидательного голоса, которым диктор разъясняет историческую роль события.

Основное же пространство этого музея посвящено 164-м владимирцам – Героям Советского Союза. Посетители разглядывают гимнастерку Н. И. Шмелькова, френч К. А. Мерецкова, фронтовое платье М. В. Степановой (довольно необычный тип одежды – по покрою впрямь коротенькое платьице, но только с воинскими пуговицами, погонами и прочей соответствующей атрибутикой). Неизменный участник таких экспозиций – проржавевшая каска, пробитая пулей.

Ходишь по выставке и вдруг за окошечком замечаешь Козлов вал. Он романтичен и заснежен, дети катаются с него на санках. И воспринимается тот вид совсем как еще один экспонат или, во всяком случае, как диорама. Поскольку эта часть городской жизни – факт истории ничуть не менее значительный, чем перечисленные выше.

* * *

Остатки знаменитого Козлова вала, излюбленного места отдыха владимирцев, находятся справа от Золотых ворот. Вал возник еще в двенадцатом столетии, во времена Андрея Боголюбского. В средневековье, когда крепостные валы были нужны для защиты, их содержали в идеальном порядке. Даже существовала такая инструкция: «Надлежит смотреть, чтобы в городе на валу около всего города и острога и рвам никакие люди не ходили и осыпи рву не обивали, и навоз и всякого сору в городе и в остроге у стен и у ворот и во рвы в тайниках никто не метал».

Это строгое предписание беспрекословно соблюдалось.

Правда, в 1647 году заезжий математик Олеарий примечал: «Развалины стен, башен и домов, видимые в разных местах, суть несомненные и достоверные признаки древности и величия сего города». Из чего следует, что оборонительная крепость очевидным образом входила в стадию упадническую.

А в восемнадцатом столетии смотритель за валами (была такая должность) доносил: «По валу, что словет земляной город от Золотых ворот до Сретения Пресвятые Богородицы, – имеются 4 прорытвины, пешие и на конях и возами ездят. Також на оном валу сады сажены и столбы вновь для горотьбы вскопываны… Да на оном же земляном валу сад володимирца посадского человека Алексея Козлова к реке Клязьме длиною по валу 43 сажени а поперек что в том саду оного земляного валу того именно показать не можно, понеже оный вал срыт».

Над Козловым учинили нешуточный допрос. Однако садовод был непоколебим. Он стоял на своем: дескать, приобрел вал (а покупать и продавать валы в то время почему-то разрешалось) уже засаженный различными полезными растениями, а потому и не ви-новен. А «кем де оный сад сначала был разведен, того не знает». И не собирается сад разбирать, так как «уплочено».

Дело длилось довольно долго и закончилось победой садовода. Сам же он за это время вошел, как говорится, в анекдот, и вал назвали его именем. Сегодня же это название узаконено на карте Владимира.

В 1845 году городские власти все еще тешили себя идеей реанимации старинного вала: «Дома, существующие в прорытых самовольно земляных валах… назначаются также к уничтожению, потому что построены не на планных местах… по мере же уничтожения этих домов в местах, ими занимаемых, делать насыпи для приведения вала в первобытный вид».

Однако же остановить прогресс было нельзя. И в 1867 году все на том же Козловом валу на средства купца Боровецкого был разбит бульвар и сад, но уже не фруктовый, а увеселительный. Играла музыка, гремели фейерверки, а средства от публики передавались на благотворительные цели, в частности, в общество Красного креста.

«Владимирские губернские ведомости» сообщали: «14 числа сего сентября устроено на новом бульваре Н. В. Боровецкого, у Золотых ворот, народное гулянье с самою незначительною платою за вход по 20 копеек; публики собралось более 2000. Играли два оркестра музыки – полковой и театральный, и как только стало темнеть, бульвар осветился плошками, разноцветными фонарями и бенгальскими огнями… Этот благотворительный народный праздник доставил чистого сбора 642 рубля».

И подобное событие было, конечно, не единственным в жизни Козлова вала.

Старания господина Боровецкого были оценены в полной мере. В 1880 году, когда он отбыл в лучший из миров, газета опубликовала некролог, где, кроме всего прочего, говорилось, что этот человек «оставил по себе прекрасный памятник, устроенный им по своей личной инициативе и собственными своими средствами. Этот памятник – бульвар и сад, разведенный им на Козловом валу, служивший до того времени местом свалки и всякого сора и представлявшийся в виде пустыря, изрытого ямами для добывания в них песку… Бывший пустырь давно уже получил от горожан название бульвара Боровецкого, пусть это имя и останется за ним в памяти его устроителя».

Увы, имя забыли быстро. С конца девятнадцатого века сад стал постепенно приходить в упадок. И в 1913 году газета «Старый Владимирец» писала: «Главная аллея изрыта колеями и не исправляется. Всюду разбросаны ящики, кирпичи и другие остатки строительных материалов. Грязь и сор. Словом, полнейший хаос и запустение. Город не богат бульварами, и такое пренебрежительное отношение „отцов“ города к Козлову валу очень и очень удивительно».

Тем не менее, и при советской власти Козлов вал пользовался любовью горожан. Владимирский поэт М. В. Машков писал в стихотворении «С Козлова вала (Весна)»:

А в другом своем стихотворении он вообще чуть ли не признавался в любви к этому инженерному сооружению:

И не один только поэт Машков испытывал нечто подобное, сидя на валу недалеко от Золотых ворот.

В 1951 году здесь был открыт летний кинотеатр. Как ни странно, первым показанным фильмом стал не советский, а польский – «Первый старт». Это при том, что до времен хрущевской «оттепели» было еще слишком далеко. Однако премьера прошла на ура. Газеты писали: «Козлов вал издавна является одним из любимых мест отдыха трудящихся Владимира. Сейчас сюда будет приходить еще больше народу. Новое здание летнего кинотеатра весьма просто по своей конструкции, но сделано оно со вкусом. Зрительный зал рассчитан примерно на 350 мест».

Жаль, но кинотеатр был несолидной, временной постройкой и не дожил до наших дней. А то и сегодня бы жители Владимира наслаждались польскими фильмами в кинотеатре, «сделанном со вкусом».

* * *

На вершине вала – жизнерадостное здание из кирпича. Со стороны и не скажешь, что это всего-навсего водонапорная башня. Она построена в 1868 году по проекту инженера Карла Дилля (того самого, что призывал использовать в качестве башни Золотые ворота).

Резервуар у этой башни был не шуточный – 8000 ведер. Вода по трубам поступала в фонтан, выстроенный на соборной площади, и в шесть водяных колонок, расположенных на улицах Владимира. До домашнего водопровода, конечно, далеко, но и это новшество здорово облегчило жизнь хозяек, ранее вынужденных бегать по воду по крутому бережку Клязьмы или Лыбеди.

Кстати говоря, еще до первого диллевского проекта (с Золотыми воротами) в 1863 году инженер-подполковник Журавлев предложил свой сценарий, в соответствии с которым «водопровод предложено провести от наплавного моста на площадь противу Дворянского дома и отселе к торговой площади и вниз к Сергиевской церкви. На работы по смете исчислено 51 133 руб. 38 коп.».

В тот раз городское самоуправление признало проект «не вполне соответствующим общему желанию жителей и потребностям города» и потому потребовало, чтобы проект был составлен вновь».

Ясно, что в таком сложном вопросе, как водоснабжение, владимирцы предпочитали не рубить с плеча. Хотя, по русскому обычаю, и здесь не обошлось без неисправностей. Когда построили водопроводную систему, обнаружилось, что «Комиссия о снабжении водою города Владимира» должна казне 19 000 рублей. Кроме того, трубы положили так, что они то и дело переламывались и давали течь. К счастью, в те времена городским головой был некто А. Никитин – человек отнюдь не бедный и притом весьма ответственный, к тому же патриот своего города. И уже в 1871 году этот достойный человек, «распоряжаясь и постоянно наблюдая за работой лично, в течение лета успел провести воду на торговую площадь, к церкви св. Сергия и на Залыбедскую сторону… исправил и укрепил прежние ветви и тем совершенно закончил устройство водопровода».

На это голова истратил 26 000 рублей. В качестве благодарности ему вручили орден Станислава Второй степени. Но представляется, что основной причиной этого гражданского поступка было не желание получить орден, а стремление пользоваться, наконец, нормальным, человеческим водопроводом.

* * *

С другой стороны Золотых ворот здание реального училища (ныне принадлежит Педагогическому университету), построенное в 1908 году по проекту архитектора П. Виноградова. При этом был утрачен другой памятник Владимира. В протоколе заседания Московского археологического общества от 1906 года говорилось: «Владимирская Городская дума, по обсуждении вопроса об открытии в г. Владимире реального училища и признав единственно удобным местом для этой постройки участок земли близ Золотых ворот, уполномочила Городскую управу ходатайствовать о разрешении срыть вал для нужд предполагаемой постройки…

Постановлено. Сообщить губернатору, что Общество находит крайне нежелательным уничтожение последних следов городского вала».

Только что владимирцам до мнения московских археологов! Вал быстренько срыли и построили училище. Которое сегодня почитается как памятник архитектуры и, естественно, истории.

Здесь, уже при советской власти, обучался писатель Венедикт Ерофеев. Отсюда его, кстати сказать, выгнали – за неуважение к дисциплине, свободомыслие и то, что постоянно ходил в белых тапках, недостойных звания советского учителя, которым студент Ерофеев мог бы стать. По преданию, писателя вызвали в ректорский кабинет, в котором за столом сидел отнюдь не ректор, а незнакомый дядечка из КГБ СССР. И этот дядечка поставил Ерофеева перед серьезным выбором – либо на него заводят дело как на диссидента, либо сейчас же вон из института в частности, и из города Владимира в целом.

Писатель вышел за ворота института и как был, все в тех же злополучных белых тапках, побрел в сторону Москвы.

Конечно же, это апокриф, а не достоверная история. Однако владимирцы этот апокриф очень любят, а на стене пединститута висит мемориальная доска: «В этом здании учился русский писатель Венедикт Ерофеев». И годы жизни.

Можно сказать, что благодаря этому зданию Владимир попал в культовую повесть «Москва – Петушки»: «А он все трясется и чернеет: «Сердцем, – орет, – сердцем – да, сердцем люблю твою душу, но душою – нет, не люблю!!»

И как-то дико, по-оперному, рассмеялся, схватил меня, проломил мне череп и уехал во Владимир-на-Клязьме. Зачем уехал? К кому уехал? Мое недоумение разделяла вся Европа. А бабушка моя, глухонемая, с печки мне говорит: «Вот видишь, как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего „я“!»

Да! А через месяц он вернулся. А я в это время пьяная была в дым, я как увидела его, упала на стол, засмеялась, засучила ногами: «Ага! – закричала. – Умотал во Владимир-на-Клязьме! а кто за тебя детишек…» А он – не говоря ни слова – подошел, выбил мне четыре передних зуба, и уехал в Ростов-на-Дону, по путевке комсомола…»

Видимо, несладко пришлось Ерофееву во время обучения. Во всяком случае, судя по ассоциативному ряду.

* * *

От Золотых ворот, Козлова вала и реального училища берет начало главная владимирская улица – Большая Московская. Когда в 1853 году Николай Добролюбов побывал во Владимире (проездом из Нижнего Новгорода в Санкт-Петербург), он написал своим родственникам: «Обедали мы во Владимире. Это очень недурной городок, и если судить по той улице, через которую мы проезжали, то – не хуже Нижнего; но кондуктор говорит, что только одна улица порядочная и есть во всем Владимире».

Трудно понять, комплимент это, или же наоборот. Да, владимирские достопримечательности, и вообще городская жизнь, сосредоточены на главной улице – Большой Московской, до недавних пор улице Третьего Интернационала. Стоит лишь чуть-чуть от нее отойти, и сразу начинается предместье – покосившиеся деревянные домишки или же безликие строения времен Хрущева. С одной стороны, это плохо, ведь хотелось бы, чтоб и предместье не уступало главной улице. С другой, пожалуй, что и хорошо. Во всяком случае, тут все компактно, знакомясь с достопримечательностями Владимира башмаков не стопчешь. Зато по концентрации объектов туристического интереса одна лишь Большая Московская улица стоит нескольких городов целиком.

Все радости сосредоточены на протяжении двух километров. И радостей этих не сосчитать. Чуть ли не в каждом доме – по две, три, а то и четыре «точки общепита». «Точки» эти самые разнообразные – дешевенькие блинная и пирожковая, безалкогольная фаст-фудовская гамбургерная, средней руки кафе самых разнообразных кухонь, дорогие рестораны, круглосуточные клубы, казино.

Впрочем, супердорогих мест во Владимире не существует в принципе. В каждом заведении можно найти что-нибудь по возможностям своего кошелька.

Здесь же множество музеев, магазинчиков, гостиниц, всевозможных лавочек. Каждый (за редким исключением) дом – архитектурный памятник. Подобной улицы не сыщешь ни в Москве, ни в Петербурге, ни в Калининграде, ни в Ростове, да пожалуй, ни в одном российском городе. Концентрация праздника на один квадратный метр здесь максимальна.

«Эта улица – настоящая артерия, стягивающая к себе жизненные соки города, по ней совершается и торговое, и служебное, и увеселительное движение», – писал экономист А. Субботин.

Правда, и вести себя на этой улице приходилось пристойно. В частности, в 1903 году газеты сообщали: «Кузьмин Николай Анд-реев, суздальский мещанин, обвинялся по 123 ст. уст. о нак. за быструю езду на велосипеде по улице, за что и оштрафован на 2 руб., с заменой арестом на 1 день».

Это еще вопрос, что было лучше для Андреева – cуточный арест или лишение рублем. Вероятно, все-таки второе – велосипед в то время был удовольствием дорогим, а значит, и Андреев – человеком далеко не бедным. Ему проще было бы заплатить штраф и спать спокойно дома. Однако же судейских меньше всего беспокоили личные предпочтения нарушителя. Главное – порядок и покой.

Неудивительно, что эта улица вошла в художественную литературу. В. И. Танеев писал («Воспитание Шумского»): «Через весь город шла Дворянская улица, широкая, прямая, мощеная, с домами, редко где опороченными вывеской. В центре была обыкновенная большая площадь. На ней два древних собора, присутственные места, дворянское собрание, губернаторский дом. Бульвар из тенистых лип окружал площадь, шел к берегу и кончался у обрыва. Недалеко, на Дворянской улице, стоял Гостиный двор, с арками. Малолюдный, без обширной торговли, без фабрик, без увеселений, он считался одним из самых ничтожных губернских городов. Но на самом деле он был естественным, необходимым и полным жизни центром всей Опольщины. Жизнь кипела на базарной площади и около постоялых дворов».

Господин Танеев был прав. Действительно, иной заезжий путник не поймет Владимира, он покажется ему маленьким, кривеньким и затрапезным. Городом нужно проникнуться, принять его всем сердцем, только тогда можно будет ощутить безграничное и ни с чем не сравнимое счастье – от одного лишь факта пребывания в этом волшебном городке.

Неудивительно, что на главной улице происходили практически все значительные события жизни Владимира. Здесь же первым делом проявляло себя всякое явление прогресса – от уже упомянутого снабжения водой до запуска первой троллейбусной линии. А ведь и это событие было далеко не рядовым. В 1952 году газеты сообщали: «Красивые комфортабельные машины начали курсировать по улицам областного центра. Владимирцы получили удобный вид транспорта. Новыми машинами управляют водители, закончившие недавно курсы в г. Горьком».

* * *

Дом №2 по Большой Московской улице выгодно отличается от прочих зданий, эту улицу занявших. Во-первых, он благороден и безупречен в смысле архитектурном. Во-вторых, почти не имеет вывесок, которыми закрыто большинство фасадов зданий городского центра. Разве что скромненькое объявленьице сообщает, что здесь все же находится магазин «Свет». В-третьих, здание прекрасно сохранилось, что для центра города, опять же, редкость. И в-четвертых, это первый дом, построенный на улице Большой Московской по так называемому «образцовому проекту».

История этого места началась в 1783 году, когда маленькую территорию рядом с Золотыми воротами отвели под застройку Григорию Мещерягину, в то время управлявшему имением графа Воронцова. А тремя годами ранее был принят генеральный план Владимира, в соответствии с которым дома на главной улице могли строиться только по «образцовым проектам» первого и второго номеров – то есть каменные, в два или три этажа. Те горожане, у кого на подобную образцовость денег не нашлось, были вынуждены продавать свои участки и отстраиваться где-нибудь подальше, там, где допускались строения третьего, четвертого и даже пятого номеров – одноэтажные и деревянные.

Воронцовский управляющий был человеком богатым, потому решил застроить это место «первым номером». Ну, а поскольку он к тому же являлся владимирцем влиятельным, то без труда добился присоединения соседских территорий. В результате решение о землеотводе выглядело следующим образом: «для построения по опробованному в сем городе плану по 1-му номеру каменного дому, вместо состоящего ныне тещи его вдовы капральши Катерины Ивановой дочери Гориной деревянного дома… почему ему в пятнадцатисаженную меру отходит от купцов Алексея Луковникова девять сажен, Андрея Свешникова два аршина, на которой земле состояло деревянное строение, у Луковникова – квасница, лавка да назади изба, а у Свешникова из дворового места».

Дом стараниями крепостных мастеров самого Воронцова и под наблюдением архитектора Николая фон Берка строился долго, почти десять лет. Новоселье справили лишь в 1792 году. К тому моменту Мещерягин охладел к своей новой постройке, и в 1795 году он продал ее городу, который открыл тут почтовую контору. Лучшего места для конторы – сразу за въездом в центр города – и пожелать было нельзя. Бедняга Алексей Луковников не зря пожертвовал любимой квасницей.

А спустя три года здесь остановился первый почетный гость – Павел Петрович, император. И, хотя он намеревался провести тут всего-навсего два дня, «по дому были проведены некоторые переделки». В частности, в угловой закругленной части устроили походную церковь, в которой царь изволил слушать всенощную, а на следующий день обедню.

Вообще визит императора во Владимир сопровождался множеством курьезов. Прибыл он сюда из Мурома, где царя чуть не носили на руках. Во всяком случае, через Оку перевозили в большой лодке, а в качестве гребцов выступили самые именитые муромские горожане, наряженные по случаю в роскошные кафтаны и одинаковые шелковые рубашки. Государь, прощаясь со своими муромскими подданными, так растрогался, что бросил напоследок седым и бородатым мужикам: «Прощайте, дети».

Вскоре после этого случилась остановка. Дело в том, что кучер императора привык в каждом уезде брать с осчастливленного пребыванием царской особы исправника сторублевую взятку. А судогский исправник от растерянности денег не дал. Экипаж остановился, из кареты вышел разгневанный Павел и приказал арестовать ни в чем не виновного исправника, а после, ради развлечения, зашел в первую попавшуюся бедную избу. Там оказалась бабушка, которая, узнав кто ее гость, не растерялась, и поднесла «батюшке-государю» вышитое полотенце, за что и получила неплохой подарок.

Так что во Владимир Павел въехал в настроении приподнятом, раздавал направо и налево ордена, юнкеров, дежурящих перед крыльцом, досрочно сделал прапорщиками, а их командира, полковника Латышева произвел в генералы и назначил его губернатором в Вятку. Латышев встал на колени и сказал, что подобная должность ему не по силам, он ведь даже читает плохо, а писать не умеет вовсе.

– Чего не достанет у тебя со стороны грамотности, с избытком вознаградится твоею честностью; а для грамоты я дам тебе хорошего прокурора, – произнес император.

Спорить дальше было бессмысленно и даже опасно, судьба города Вятки была решена.

На станции впоследствии бывали многие иные знаменитости – Пушкин, Чернышевский, Герцен. Но принимали их тут со старанием гораздо меньшим.

* * *

Дом слева (Большая Московская улица, 1) под стать правому. Одноэтажный и увенчанный оштукатуренным, однако деревянным мезонином, очаровательный, нисколько не перестроенный, он выражает всем своим видом своеобразную провинциальную серьезность. Не удивительно, ведь это здание было построено для вице-губернатора Владимира А. Е. Дюнанта. Да и впоследствии дом заселяли сплошь достойнейшие люди – председатель Владимирской удельной конторы, затем родственник Анны Керн господин Безобразов. Позже дом продали Николаю Крузенштерну (сыну прославленного адмирала Крузенштерна), через какое-то время очередной хозяйкой стала жена коллежского асессора Елизавета Ненарокова. Естественно, что никому из них и в голову не приходило открыть тут торговую лавку или ресторан.

Дом следующий также был свободен от предпринимательства. Больше того, он почти повторил судьбу первого дома – опять-таки Дюнант, удельная контора Ненарокова, после чего городской клуб.

Впрочем, этот дом был побогаче и пореспектабельнее. Описание 1822 года сообщало: «Дом в 2-х этажах по переднему фасу и со двора антресолями… со всех сторон выштукатурен, с переднего фаса шесть пилястр, капители лепной работы ионического ордера, во фронтоне герб лепной, балкон на шести кронштейнах из сортового железа… обштукатурены… с… плитами лепной работы над двумя окнами лепной работы восемь кронштейнов, которые поддерживаются фронтоном… с улицы у дому восемь столбов из белого камня с протянутыми железными цепями».

Сегодня обо всем этом можно лишь догадаться – настолько изменился дом.

* * *

Напротив (Большая Московская улица, 4) здание, ничем особенным не примечательное. Зато на его месте в первой половине девятнадцатого века стоял дом, в котором проживал изгнанник Александр Герцен, высланный из Москвы за политическую деятельность. Здесь же он провел медовый месяц со своей молодой женой Натальей.

Их свадьба была более чем романтической. Все складывалось против нее. Во-первых, Герцен не свободен, он уже не первый год в политической ссылке. Во-вторых, Александр и Наталья приходятся друг другу братом и сестрой. Пусть и двоюродными, тем не менее одна кровь.

Девушка благоразумно отказывалась. Герцен слал из Владимира страстные письма: «Сегодня ночью я очень много думал о будущем. Мы должны соединиться и очень скоро, я даю сроку год. Нечего на них смотреть. Я обдумал целый план, все вычислил, но не скажу ни слова, в этом отношении от тебя требуется одно слепое повиновение…

<…> Наташа, божество, мое, нет, мало, Христос мой, дай руку, слушай: никто так не был любим, как ты. Всей этой вулканической душой, мечтательной, я полюбил тебя, – этого мало: я любил славу – бросил и эту любовь прибавил, я любил друзей – и это тебе, я любил… ну, люблю тебя одну, и ты должна быть моя, и скоро, потому что я сиротою без тебя. Ах, жаль мне маменьку. Ну, пусть она представит себе, что я умер. Я плачу, Наташа. Ах, кабы я мог спрятать мою голову на твоей груди. Ну, посмотрим друг на друга долго. Да не пиши, пожалуйста, возражений, ты понимаешь чего. Дай мне окрепнуть в этой мысли. Прощай. Ты сгоришь от моей любви, это огонь, один огонь».

В конце концов венчанье состоялось (впрочем, об этом мы еще расскажем отдельно). Губернаторша прислала невесте огромнейший букет цветов и в дополнение два куста роз. Архиерей поинтересовался, умеет ли молодая солить огурцы. И не поверил, когда та сказала, что умеет. Отец Герцена урезал жалование. Дядя подарил десять тысяч ассигнациями.

И молодожены зажили своим маленьким домом. Александр Иванович писал: «У нас не было ничего, да ведь решительно ничего: ни одежды, ни белья, ни посуды. Мы сидели под арестом в маленькой квартире, потому что не в чем было выйти. Матвей из экономических видов сделал отчаянный шаг превратиться в повара, но кроме бифштекса и котлет он не умел ничего делать и потому держался больше вещей, по натуре готовых: ветчины, соленой рыбы, молока, яиц, сыру и каких-то пряников с мятой. Обед был для нас бесконечным источником смеха: иногда молоко подавалось сначала – это значило суп, иногда после всего вместо десерта… Так бедствовали мы и пробились с год времени. Наконец и отцу моему надоело брать нас, как крепость, голодом; он, не прибавляя ничего к окладу, стал присылать денежные подарки».

Но несмотря на это, Александр Иванович был счастлив. Писал своему другу, архитектору Александру Витбергу: «Что касается до моего дела, более перевода во Владимир ничего нельзя было сделать. Государь сказал: «Я для них назначил срок».

Но теперь что же мне Владимир – угол рая, и ежели человеку надобна земная опора, не все ли равно, где она – на Клязьме или на Эльбе? Я до того счастлив, что мне иногда становится страшно. За что же провидение меня так наградило? Неужели за мои мелкие страдания? В самом деле, как необъятно наше блаженство, даже все эти непреоборимые препятствия исчезли, растаяли от чистого огня любви чистой. Папенька и Лев Алексеевич с первой же почтой писали мир и поздравление, и хотя, кажется, папенька хочет немножко меня потеснить материальными средствами, но это больше отцовское наказание, временное, нежели сердце. Еще раз прощайте. Целую и обнимаю вас».

И в другой раз: «Ну что я вам скажу о себе? Счастлив, сколько может человек быть счастлив на земле, сколько может быть счастлив человек, имеющий душу, раскрытую и светлому, и высокому и симпатичную к страданиям других.

Наташа – поэт безумный, неземной, в ней все необыкновенно: она дика, боится толпы, но со мною высока и изящна. Кстати, я хотел вам написать, она тоже, как вы, не любит смех, никогда не произносит напрасно имя Бога и не любит Гогартовых карикатур. Это напомнит вам нашу жизнь совокупную. А я думаю, подчас вам сладко вспоминать мрачные 1836 и 1837 годы: и в дальней Вятке вы нашли человека, душевно преданного, с пламенною любовью к вам».

Витбергу оставалось только лишь завидовать владимирскому «арестанту».

Герцен просто купался в своем счастье. Совершал пешие прогулки. Философствовал: «Как голубая лента через плечо льется Клязьма через равнину, и превосходный вид оканчивается Дмитриевским собором. Не показывает ли выбор места для города

и здание, выполненное в таком прекрасном стиле, как Дмитриевский собор, что изящное и в самые отдаленные эпохи не было чуждо душе русской?»

Размышлял на досуге о судьбах Москвы и Владимира: «Владимир относится к Москве так, как Новгород к Петербургу. Владимир был столицей, велик и славен, как можно было быть великим и славным на Руси. Задушенный татарами, он уступил Москве, пошел к ней в подмастерья, когда она села хозяйкой всяким пронырством и искательством; но он сохранил в своих воспоминаниях былую славу, помнит Андрея Боголюбского и древность своей епархии. Что-то тихое, кроткое в его чертах, осыпанных вишнями. Москва любила таких не слишком удалых соседей и помощников, и между ними завязалась искренняя и дружеская связь; что было лишней крови, Москва высосала, и отставной столичный город, как истинный философ или как грузинский царевич, довольный тем, что осталось, – хотя и ничего не осталось, кроме того, что взять нельзя, – ничего не хочет, ничего не усовершает, строго держится православия и не заслуживает брани, может, потому, что и похвалить не за что».

Хотя, что значит «на досуге»? Кроме досуга у него в то время, по большому счету, ничего и не было.

* * *

Дом №6, бывший кинотеатр «Модерн». Естественно, сам дом перестроили в этом же стиле. До сих пор узкую Спасскую улицу украшает торжественный аттик с датой постройки «1905 год».

Этот кинотеатр вовсе не походил на столичные синематографы. Обстановка здесь была вполне домашняя – маленький зал, в фойе диванчик, пальмочка, рояль. Специальным циркуляром губернатора запрещалось показывать киноленты «возбуждающего характера».

За кинотеатром заворачивает вправо крошечная, в шесть домиков, Спасская улица. В доме №6 по ней действовал первый в городе родильный приют. Рядом располагались первые же во Владимире детские ясли.

Это была организация для своего времени новая и удивительная. Инициаторами ее стали владимирские дамы. В 1904 году они послали губернатору прошение: «Признавая крайне нужным и свое-временным прийти на помощь детям и матерям в виду затянувшейся тяжелой и кровопролитной войны с Японией, лишающей семьи их отцов-кормильцев, кружок дам г. Владимира имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство о разрешении открыть в гор. Владимире первые „Ясли“ для детей дошкольного возраста».

Губернатор не возражал, и вскоре «Ясли» начали свою работу. Газета «Старый Владимир» писала в 1909 году: «В настоящее время общество в содержимом им на Спасской улице дневном приюте „Ясли“ призревает, одевает и кормит до 50 детей от 6-недельного до 8-летнего возраста. Дети получают в соответствии с возрастом молоко, чай с белым хлебом и дважды в день горячую пищу, благодаря поступающим пожертвованиям они снабжаются одеждой и обувью. Специально приглашенная учительница занимается со старшей группой начатками грамоты, обучает их хоровому пению, молитвам, рукоделию. Вечером после ужина старшие уходят бодрые и веселые домой… а за грудными и ползунами заходят матери».

Напротив бывших яслей стоит пожарное депо (Спасская улица, 5а). Собственно, пожарное общество было основано достаточно поздно – лишь в 1896 году, однако сразу сделалось одним из лучших в государстве. В частности, ежегодник Владимирского губстаткомитета писал: «Такой пожарной команды можно пожелать многим более богатым и многолюдным городам империи».

Естественно, пожарные Владимира были передовыми не только в доблестях, но и в своих недостатках. В частности, в 1928 году газета «Призыв» опубликовала сообщение: «На днях на собрании членов профсоюза коммунальников (в том числе и рабочих пожарной команды) поставлен был вопрос о расположенных рядом с пожарной каланчей трех церквах. Спасская церковь находится всего лишь в 20 шагах от каланчи, Георгиевская – в 40 шагах, Златовратская – в 100 шагах. Постоянный трезвон в этих церквах отвлекает пожарников от повседневной работы… нарушает покой отдыхающих пожарников. Обсудив все это, собрание коммунальников решило ходатайствовать о закрытии Спасской церкви и о запрещении колокольного звона в Георгиевской и Златовратской церквах».

Ясно, что инициаторами выступили именно пожарные, впрочем как ясно и то, что «отвлекать пожарников от повседневной работы» колокольный звон не в состоянии – все-таки не композиторы. Значит, ключевое слово здесь – «покой». Видимо, не зря считается, что главное пристрастие пожарных – сладкий безмятежный сон.

Впрочем, сами горожане отдавали должное своим спасителям. К примеру, одно из газетных сообщений за 1908 год рассказывало, что 8 сентября, в день открытия Владимирского городского добровольного пожарного общества состоялся парад, владимирский губернатор поздравил команду, поблагодарил за работу на пожарах, после чего дружинники «отправились в свой пожарный сарай, где им был предложен завтрак».

Кстати, в этом же «пожарном сарае» открыли и первую в городе телефонную станцию, считалось, что тушителям огня она будет нужнее всего.

* * *

На противоположной стороне Большой Московской улицы до революции располагался павильон фотографа Иодко. Он, в отличие от большинства своих коллег, не ограничивался портретированием мещан и прочих обывателей, а занимался делом благородным – выпускал открытки. Во владимирских газетах то и дело попадались сообщения такого плана: «Губернской земской управой сделан заказ фотографу В. В. Иодко на 7 тысяч экземпляров открыток с видами Владимира и его окрестностей. Карточки будут разосланы в начальные земские школы по 10 и более экземпляров».

У предпринимателя Иодко в то время работали всего лишь три взрослых и два малолетних сотрудника.

Сегодня здесь расположено конструктивистское строение (дом 9), первый этаж которого зачем-то стилизован под архитектуру девятнадцатого века. Оно было выстроено для рабочих граммофонного завода на месте старенькой Николо-Златовратской церкви (названной так из-за соседства с Золотыми воротами) и, собственно, иодковского павильона. Один из владимирских жителей вспоминал о храме: «За фотографией красовалась замечательная церковь в духе московского барокко с величественными колоннадами, с высокой колокольней с входом под нею в самый храм Николы Златовратского с двумя приделами, с их мраморными алтарями. Это был один из самых красивых и величественных храмов города».

В 1929 году Николо-Златовратскую церковь снесли. И с этого момента главная владимирская улица сделалась истинно центральной, шумной и торговой. Чуть ли не за каждой дверью магазин, кафе или какое-нибудь увеселительное заведение. Например, кинотеатр «Центральный», что в доме №13.

До революции он назывался иначе, строго и изысканно – «Ампир». Но сразу же после 1917 года «Ампир» изменил и своему строгому названию, и характеру. Газета «Призыв» сообщала в 1921 году: «В фойе насыщенный куревом воздух, на полу шелуха от подсолнух, окурки, гам, хохот. Из галерки в партер летят плевки, окурки, газеты, иногда чьи-то шапки». Перед кассами картина еще хуже: «Бандиты у кассы требуют дани, за отказ малолетних бьют, у взрослых режут верхнее платье».

Впрочем, вскоре все наладилось. «Ампир» вновь стал солидным предприятием.

А улица и в позапрошлом веке была такой же колоритной, как и в наши дни. Притом чуть ли не каждый дом имел свое «торговое лицо». В частности, в доме №14 мирно сосуществовали мужская гимназия и немецкая колбасная, где сами немцы-служащие и готовили свои колбасы. В соседнем здании располагалась булочная с собственной пекарней – свежие изделия каждые два часа выкладывались на прилавки. Булочная существовала и при новой власти, и долго еще называлась «седовской», в память о бывшем домовладельце Павле Седове.

Еще одна колбасная коптильня находилась в двадцать четвертом доме – ей владел владимирский купец Философов. Он же сдавал часть своего здания (кстати, в то время бывшего самым высоким владимирским зданием) под штаб и канцелярию Великолуцкого и Девятого гренадерского полков. Штабисты засиживались допоздна, их силуэты шевелились полночи за тоненькими занавесочками. Из-за этого владимирцы прозвали дом Философова «домом с привидениями».

Самым же уютным зданием торговой части улицы является, конечно, старая аптека (она стоит чуть в глубине квартала, перед домом №26). Само здание построено в конце восемнадцатого века и поначалу являлось флигелем большого губернаторского дома. В 1805 году тут открыли первую в городе государственную аптеку, которая действует и поныне. Нелегко поверить, что перед вами не кино и не декорация… Инородно смотрятся тут «Витрум», «Центрум» и так далее, зато вполне органичны на прилавках почки сосны, хвощ сушеный, вода черемичная.

* * *

Основным торговым центром были, конечно же, Торговые ряды. Кстати, ряды – своего рода тест, который можно предложить любому городу средней полосы России. Если ряды сохранились, значит город продолжает жить и, извините за банальность, не распалась связь времен, если же их разрушили, то прервалась история, и, может быть, стоит в таком случае пересмотреть дату рождения города.

Торговые ряды Владимира стоят во всей своей красе. Построенные в конце восемнадцатого века по мотивам петербургского Гостиного двора ряды были, можно сказать, предприятием акционерным. Правда, акционеры стали таковыми поневоле. Просто с купцов, которые держали в этом месте лавочки (и, разумеется, намеревались продолжать свое дело), собрали по 200 рублей. Старые лавочки снесли, а новые, в новых рядах, распределяли жеребьевкой.

Впрочем, логика в этом была. Старые лавочки не только выглядели страшными и непутевыми – они, помимо этого, еще и постоянно подвергались сокрушительным пожарам. Так что у купцов была прямая выгода сдавать свои кровные сотни.

Они написали в «приговоре»: «Обязуемся мы построить в городе Владимире против плаца каменные лавки, идучи от Золотых ворот к торговому мосту по левую сторону, то ж и в повороте налево линию против дома купца Лазарева, обе линии что и составит половина гостиного двора, которые линии и зачать строить нынешним летом из своего материала своим коштом».

И задуманное исполнили.

Торговые ряды стали одним из самых популярных мест Владимира. Некто М. В. Косаткин вспоминал о своих гимназических годах: «Большие торговые ряды состояли из наиболее крупных магазинов, в которых шла торговля галантереей, готовой одеждой, мехами, мануфактурой, шелками, обувью, кожаными изделиями. Из этих магазинов нас особенно привлекал магазин Паркова с его учебными пособиями. В самих рядах между колоннами мы прятались от застигшего нас дождя, а по тротуару, вдоль всех рядов, „по шелопаевке“, как она называлась, слонялись бездельники и гульливая молодежь. Здесь, в центре города, особенно в праздники, чинно прогуливались именитые граждане. Здесь назначались свидания, происходили знакомства и ухаживания».

Со временем около Больших рядов появились и Малые. Там также торговали самыми разнообразными изделиями и товарами – от маленьких оловянных солдатиков до больших граммофонов и велосипедов.

Малые ряды были гораздо колоритнее. Все тот же мемуарист М. В. Косаткин посвятил им не один десяток строк: «Они располагались в сплошных каменных зданиях, тянувшихся по обеим сторонам Большой (то есть Большой Московской – А.М.) улицы: с правой стороны от здания банка до поворота на Торговую площадь, а с противоположной стороны от здания бывш. Городской думы и Пушкинского бульвара до поворота на Муромскую улицу.

Здание на правой стороне было разделено на отдельные магазины. Первое помещение в два окна – парикмахерская М. В. Петрова… Здесь же продавались открытки с фотографическими снимками г. Владимира и его достопримечательностей. Их выпускал сам Петров, и они, частично сохранившиеся до нашего времени, представляют драгоценную панораму былого г. Владимира, его зданий и видов. Далее был большой магазин В. П. Гончарова. Здесь мы, гимназисты, покупали форменные фуражки и ремни, а наиболее состоятельные даже велосипеды. В следующем магазине Белянкина продавались учебные пособия и книжки. Рядом находился нарядный магазин Н. Г. Лебедева, торгуя мануфактурой: сукнами, шелками, парчой. Следующий магазин – Шеповалова. Здесь продавались рыболовные снасти, интересные игрушки, оловянные солдатики… На углу, замыкая правую сторону Малых рядов, высился большой трехэтажный дом, поворачивающий направо к Торговой площади…

Конец ознакомительного фрагмента.