3
В пустом коридоре перед каждой дверью стояло по паре обуви. Среди них были кроссовки на толстой резиновой подошве, какие-то грубые коричневые башмаки, порванные сбоку, и пара высоких ботинок «Доктор Мартенс»[12]. В самом конце коридора виднелись непромокаемые ботинки Эдди Кемпа, которые плавали в двух лужах, образовавшихся от растаявшего снега. Из динамиков негромко звучали «Времена года» в исполнении Найджела Кеннеди[13].
– Он просил вызвать ему врача? – спросил Бен Купер.
– Врача? – Сержант в блоке предварительного заключения нахмурился и внимательно просмотрел бумаги. – Нет. Все, о чем он просил, – это положить ему два кусочка сахара в чай, когда тот будет готов.
– Дайте ему возможность попросить. Так, на всякий случай, сержант.
Коллега Бена ростом был гораздо выше шести футов. В нем была заметна усталость, которая, как знал Купер, появлялась у всех сотрудников блока после нескольких месяцев работы с задержанными. Им слишком часто приходилось сталкиваться с темной стороной жизни. Слишком многие из их клиентов появлялись и исчезали перед их глазами с завидным постоянством.
– А почему? Он что, считает, что с ним что-то не в порядке? – поинтересовался дежурный. – Кроме того, что у него начисто отсутствует обоняние?
– Да уж, он немного переспел, правда? – усмехнулся Бен.
– Переспел? Сгнил – вот первое, что приходит мне в голову.
От Эдди Кемпа исходила странная, прогорклая вонь. И это было не его дыхание, а запах его тела, который сочился прямо из пор. Казалось, что этот «аромат» завихряется вокруг его фигуры, когда Эдвард двигался, и только его одежда не позволяла вони уничтожить все живое в радиусе двадцати футов от него. Когда с него сняли пальто и душегрейку, краска на стенах чуть ли не начала отваливаться кусками.
Полицейским пришлось как можно быстрее упаковать верхнюю одежду Кемпа в герметические мешки и заставить дежурного констебля обработать помещение дезинфектантами. На женской стороне блока находились трое задержанных, и скоро они опять начнут жаловаться. Купер подумал, что эту вонь он будет ощущать весь день, так же как и отмороженную ногу.
– Надеюсь, что его скоро заберут на допрос, – заметил сержант. – А то одна из наших проституток внимательно изучает Закон о правах человека. Не удивлюсь, если там окажется статья об ущемлении прав заключенных путем лишения их доступа к свежему воздуху.
– Не знаю, кто его будет допрашивать, но надеюсь, что не я, – сказал Купер. – Мне вообще кажется, что на свободе у него остались сообщники. Уверен, что трое его дружков были в кафе. Просто он единственный, кого опознали свидетели.
– Простые граждане не могут брать исполнение закона в свои руки, – заметил его собеседник таким голосом, как будто зачитывал отрывок из приказа.
Накануне поздно вечером двое молодых людей с серьезными ранениями были обнаружены бредущими по дороге в Андербэнке, компактном жилом округе, который поднимался вверх по холму от одного из главных туристических районов города. И хотя эти двое были жестоко избиты, они так и не смогли объяснить, что послужило причиной нападения.
А наутро у полиции возникли проблемы с опознанием нападавших. Большинство жителей утверждали, что ничего не видели, и только одна супружеская пара, которая выглянула из окон спальни на шум драки, сообщила, что узнала Эдди Кемпа, который раньше мыл им окна. Все в городе знали Эдди – Купер на себе испытал недостатки такой популярности и поэтому немного ему симпатизировал.
– Кстати, я проверил имена пострадавших, – сообщил он дежурному. – Они ваши постоянные посетители, сержант. Торговцы героином в жилом массиве Девоншир.
Если верить Найджелу Кеннеди, в коридорах блока заканчивалась весна[14].
– Не могу понять, почему о происшествии сообщили как о нападении на расовой почве, – добавил Бен. – Один из них действительно азиат, но второй-то – белый.
– Так делается по умолчанию, – предположил сержант. – Все стараются на всякий случай прикрыть свою задницу. Это все из-за жителей приюта для беженцев…
Не так давно несколько беженцев были направлены в Дербишир и сейчас проживали на территории летнего кемпинга в Идендейле. До недавнего времени многие жители города никогда не видели представителей различных этнических групп, если только они не были хозяевами ресторанов или кафе, как, например, Сонни Патель. Или если не были туристами, но тогда их можно было не принимать в расчет. Неожиданное появление иранцев, курдов, арабов и сомалийцев, которые этой зимой стали толпиться на автобусных остановках, произвело в городе эффект бочки с гербицидом, выброшенной в пруд. Тот, кто это сделал, теперь мог наблюдать, как население пруда кипит и булькает от возмущения. Впервые в окне пустующего магазина в Фаргейте появился знак Национального фронта[15] и начались разговоры о том, что Британская национальная партия[16] вербует своих сторонников в одном из пабов рядом с Честерфилдом.
– Ваш задержанный – шутник, – заметил сержант. – Назвался Гомером Симпсоном[17].
– Приношу вам свои извинения.
– Да бросьте вы! Вы удивитесь, когда узнаете, сколько у нас тут Гомеров Симпсонов. Иногда мне кажется, что они проводят в нашем городе ежегодную конвенцию. В старину все, естественно, называли себя Микки Маусами. Но сейчас это имя вышло из моды среди завсегдатаев блоков предварительного заключения. В любом случае я объяснил, что обязан зарегистрировать его в книге посетителей, иначе утром он не получит свой чай.
– Мне кажется, что все это может здорово достать.
– Для меня это как с гуся вода, сынок. Как там написано в правилах? «Бесполезные и глупые замечания должны пропускаться мимо ушей». И это здорово помогает, особенно когда некоторые инспекторы, которые еще не выросли из пеленок, пытаются мной руководить. Им всегда можно сказать: «Почитайте правила, мэм».
– А кстати, для чего здесь играет музыка? – поинтересовался Купер.
– А от нее клиенты расслабляются, – ответил сержант, и Бену послышалась в его словах попытка оправдаться.
– Неужели?
– Так мне объяснили.
Сержант замолчал, и какое-то время они молча слушали Вивальди. Кеннеди как раз перешел к «Лету».
– Это идея инспектора, – пояснил дежурный.
– Ах вот как, – кивнул Купер. – Она что, опять была на курсах?
– Опять? Да она из них не вылезает! Назовите хоть одну неделю, когда она не учится. На этот раз курс назывался «Проведение аудита социально-психологической обстановки среди вверенного вам персонала». Что, черт возьми, это должно обозначать на нормальном языке? Попомните мои слова, скоро мы начнем развешивать здесь зеркала и расставлять пальмы в кадушках. А потом начнем переносить двери и двигать мебель, чтобы облегчить поток энергии или что-то в этом роде.
– Фэншуй[18], – подсказал Купер.
– Простите?
– Это называется фэншуй.
– А мне уже показалось, что вы простудились, стоя под снегом, и теперь чихаете, – признался сержант.
– Он влияет на поток энергии, – пояснил Бен. – Китайская штука.
– Ну конечно, – кивнул его коллега, тупо посмотрев на него. – Как же я сам не догадался…
Он был слишком высок ростом для стойки, за которой работал, поэтому ему приходилось неловко нагибаться, чтобы сделать запись в книге задержанных. Если комиссия по безопасности и охране здоровья не проведет здесь оценку безопасности рабочих мест, то через пару лет, когда сержант будет передвигаться, как Квазимодо[19], Управлению придется выплачивать ему денежную компенсацию. Правда, к тому времени у него в ушах будут назойливо звучать звуки скрипки Найджела Кеннеди, а не колокола собора Парижской Богоматери.
Купер почувствовал, как в кармане у него завибрировал пейджер. За последние полчаса это было уже пятое сообщение. Они стали заваливать его информацией о других происшествиях, еще когда он конвоировал задержанного по засыпанным снегом улицам Идендейла.
– Все эти новые выкрутасы… Какой от них прок? – продолжал сержант. – Иногда у меня не хватает времени вздохнуть свободно. Настоящий сумасшедший дом, и я говорю не только о клиентах.
Из двери за спиной сержанта вышел дежурный констебль и протянул Бену записку:
«Констебль Купер, немедленно явитесь к сержанту Фрай. Срочно».
Детектив с неохотой отказался от плана, который вынашивал последние полчаса. Он надеялся, что сможет поменять мокрые носки на сухие, а потом обыскать стол Гэвина Марфина в поисках еды.
– Кстати, я вам сейчас ничего не говорил, – заметил сержант. – Я просто обожаю свою нынешнюю работу, правда.
Когда пассажиры, прибывшие рейсом 840 компании «Эйр Канада», добрались до выхода из терминала № 1, их уже ждал там высокий светловолосый мужчина с бородой. Он за руку поздоровался с подошедшей к нему женщиной, но у них у обоих было такое выражение лица, как будто они сожалеют, что вокруг них так много людей. Услышав его сильный местный акцент, Элисон Моррисси улыбнулась, как будто только теперь поняла, что добралась до Англии.
– Вы все-таки приехали, – произнесла она.
– Не мог позволить вам прилететь и не увидеть рядом ни одного знакомого лица, – ответил встречающий.
– Очень мило с вашей стороны.
На какое-то время они замолчали. Толпа пассажиров обтекала Элисон с двух сторон, а она стояла и смотрела на незнакомые названия магазинов в аэропорту: «WHSmith»[20], «Virgin»[21], «Boots the Chemist»[22]. На мгновение эта женщина превратилась в девочку-школьницу, которая, склонив голову, внимательно прислушивается к объявлениям по радио.
– Нам придется прогуляться до парковки, – сказал мужчина, не спуская с нее глаз. – С вами всё в порядке? Вы очень бледная.
– Нет-нет, все нормально.
Бородач погрузил багаж на тележку и стал толкать ее к выходу. Моррисси нагнулась, чтобы растереть ноги, хотя она и так повторяла эту процедуру, как молитву, все время, пока они летели над Атлантическим океаном.
– Погода стоит не очень хорошая, – пояснил мужчина, – хотя полагаю, что в Канаде вы привыкли к снегу.
– Фрэнк, я живу в пригороде Торонто. И в радиусе сотен миль там нет ни медведей гризли, ни дровосеков[23].
Было видно, что Элисон немного не в своей тарелке и слегка дезориентирована. Но она сильно встряхнулась и вновь стала уверенной в себе дамой двадцати пяти лет.
– Встреча с местной полицией назначена? – спросила она.
– Конечно. Не беспокойтесь, все организовано.
– Извините, Фрэнк. Просто неожиданно пришло в голову. Это ведь больше чем поездка в чужую страну, – для меня это путешествие в прошлое.
– Я все понимаю.
– Причем в опасное прошлое. Я ощущаю себя на границе враждебной территории.
– Только не ищите врагов за каждым углом, – посоветовал бородач.
– Не буду.
Выйдя из аэропорта, Элисон Моррисси взглянула на серое небо и провела рукой по лбу.
– Вы правы, – сказала она. – Этот трансатлантический перелет меня доконал. Наверное, время завтрака здесь уже прошло?
– Сейчас уже наступает время ланча. Если хотите, мы можем найти где поесть прямо в аэропорту.
– А может быть, сначала отправимся в Дербишир, а, Фрэнк? Сколько это займет времени?
– Все зависит от того, расчистили ли они уже дорогу А-57. Сюда мне пришлось добираться по автостраде. Последнее, что я слышал по радио, – это то, что Змеиный перевал все еще заблокирован. Непонятно почему – обычно они достаточно быстро расчищают снеговыми плугами основные дороги. Может быть, там произошла авария или что-то в этом роде.
Придерживая колеса своего кресла, чтобы они не слишком шумели, Грейс Лукаш осторожно заглянула в дверь, ведущую в заднюю комнату дома. Зигмунд сидел в своем кресле перед столом. Казалось, что он спит. Его руки, лежащие перед ним на столе, были все опутаны крупными венами, как будто он действительно страдал от высокого давления, на которое постоянно жаловался, но которое доктора никак не могли у него обнаружить. Он откинул голову на спинку кресла и снял очки. Со своего места Грейс видела следы оправы на крыльях его носа и куцые клочки седых волос, зачесанные на уши. Из ушей у Зигмунда тоже торчали волосы. Ими же была покрыта и его шея в тех местах, которые он никогда не брил.
Глаза старика были прикрыты, но миссис Лукаш не была уверена, что он действительно спит. Зигмунд объяснял, когда ему вообще приходило в голову что-то объяснить, что в таком положении ему лучше думается. Грейс считала, что в мыслях он возвращается в прошлое и полностью растворяется в нем. А что еще ему было делать, как не погружаться в прошлое? Но, может быть, она не права. Может быть, старик думает о своей жене, Роберте? Хотя и в этом Лукаш сомневалась. Скорее всего, он думает о Клементе Вахе. В такие дни он больше всего думал именно о Клементе.
В следующее воскресенье в Идендейле должен состояться обед с облатками[24]. Почти все польское землячество Идендейла соберется на этот обед в клубе ветеранов – в Доме комбатантов. Грейс знала, что для Зигмунда это всегда самый важный эмоциональный момент в году, более важный даже, чем Вигилия – Рождественский сочельник. В этот день у всех начинается Новый год, но это также и время подумать о своей истории и своем месте в этом мире. Большинство людей, которые придут на обед, естественно, родились уже не в Польше. Но после демократии и Солидарности[25], после того, как появилась возможность вступления Польши в ЕС, некоторые поляки стали все больше и больше говорить о своей культуре, истоках и историческом месте их родины в Европе. Многие, но не Зигмунд. Он вообще мало говорил в эти дни. А когда говорил, то только о прошлом.
Но обед все равно состоится. Хотя сейчас он и передвинулся по времени на январь, все равно все должно быть сделано как положено. Грейс почувствовала во рту вкус свекольного супа, щуки на пару, карпа с соусом из хрена и начиненных грибами помидоров. Дамы, которые устраивали обед, полностью следовали традициям, чего бы это им ни стоило.
Но и в Вигилию, когда все они уселись за стол с одним лишним местом для нежданного гостя, им тоже были поданы двенадцать традиционных постных блюд, по количеству апостолов. Во время этого обеда они обменялись облатками. В последний сочельник этот символ воссоединения и примирения значил для них больше, чем когда-либо. Конечно, прощать нелегко. Грейс знала, что в тот момент Питер думал об их старшем сыне в Лондоне, которому не с кем было встретить Вигилию, кроме как с этой тощей крашеной блондинкой. Как всегда, они послали Эндрю облатки, однако было сомнительно, что он поделился ими с блондинкой. Насколько знала миссис Лукаш, в квартире, которую они снимали в Пимлкоу[26], не было ничего хотя бы отдаленно связанного с облатками, этими драгоценными дарами, которые символизируют Примирение.
Если б это зависело от молодых членов семьи, то они уже давно изменили бы эти традиции. Ричарду и Элис это все давно уже действовало на нервы. Они бы по-быстрому закончили обряд обмены облатками, чтобы перейти к нормальной еде и какому-нибудь американскому фильму по телевизору. Но они предпочитали не расстраивать Зигмунда, особенно в это время года и, уж конечно, в последние месяцы. В это время Примирения можно было забыть друг другу ошибки и просчеты прошедшего года. И в это время не было места спорам.
В сочельник Зигмунд как самый старший в семье взял облатку и предложил ее своей сестре Кристине, благословив ее и пожелав ей здоровья и счастья в наступающем году. Она отломила кусочек и в ответ предложила ему свою. Внимательно глядя ему в лицо, сестра тоже пожелала ему здоровья и счастья, повторяя все те слова, которых от нее ждали, но неожиданно ее голос сломался, и старая женщина расплакалась. Грейс тогда подъехала к ней поближе и обняла за плечо. Однако казалось, что старушка никогда не остановится и будет рыдать все двенадцать дней Рождества, до самого праздника Трех Королей[27]. Весь перед ее лучшего платья был мокрым от слез.
Нахмурившийся Зигмунд ждал, пока она успокоится, чтобы церемония продолжилась и все смогли обменяться облатками со сценами рождения младенца Христа, выдавленными на пресном хлебе, и надкусить их. И только после того, как все это закончилось, они смогли перейти к обеду, который состоял из двенадцати постных блюд. Видно было, что вся семья вздохнула с облегчением. Некоторые из них думали, что Зигмунд произнесет речь об ошибках и грехах уходящего года, как, по его же рассказам, это делали его отец и дед, которые подробно описывали все прошлые ошибки молодого поколения, прежде чем простить их и расчистить место для ошибок будущих.
Если б Зигмунд так поступил, их ждали бы определенные трудности. Ведь притворяться, что ничего не произошло, гораздо проще, когда о произошедшем никто не говорит вслух.
Грейс бросила последний взгляд на Зигмунда, дабы убедиться, что он дышит, и поехала вдоль коридора. Питер находился в теплице, среди своих кактусов и гераней. На стеклянной крыше теплицы еще оставался тонкий слой нерастаявшего снега, так что освещение в помещении было голубоватым.
– С отцом всё в порядке? – спросил он, не повернув головы и не прервав своего изучения колючего монстра, стоявшего на высокой полке.
Его слух был настроен на звук коляски жены. Даже Зигмунд прекрасно его слышал – Грейс ничуть не удивилась бы, если б выяснилось, что старик знал, что она находится в дверях комнаты все то время, пока она его рассматривала. В его духе было притвориться, что он ее не заметил. Питер поступил бы точно так же. Через пару десятков лет он станет точной копией своего отца, в этом миссис Лукаш была уверена. Оба были то упрямыми, то податливыми, то бесстрастными, то вспыльчивыми. Именно непредсказуемость Питера привлекла к нему Грейс в самом начале их знакомства. Правда, в последнее время он полностью себя контролировал, накрепко закупорив внутри все свои эмоции.
– С ним всё в порядке, – ответила ему супруга. – Рассматривает фото в своих альбомах.
Говорить об этом не было никакого смысла. Альбомы с фотографиями постоянно находились на столе перед Зигмундом. Это была тщательно подобранная история семейства Лукашей в фотографиях, хотя и в ней присутствовали пропуски и внезапно оборвавшиеся жизни. И было невыносимо сложно объяснить наличие фотографии восемнадцатилетнего молодого человека, улыбающегося и полного жизни, после которой на той же альбомной странице следовало изображение металлической таблички с почти нечитаемой надписью.
Во время Вигилии возносилось много молитв, когда Лукаши старались духовно соединиться со своими родственниками в других странах. Обычно они в основном думали о своих кузенах Зигмунде и Кристине в Польше, но сейчас к ним прибавился их сын Эндрю. При стариках все называли его Анджеем.
Кристина говорила, что она с помощью мистики пытается вызвать своих похороненных в Польше родителей, чтобы усилить духовную связь с ними. Грейс все забывала спросить ее, работают ли в этом случае молитвы. Однако взгляд, мельком брошенный на Кристину в тот момент, когда она думала, что за ней никто не наблюдает, все ей рассказал.
В тот день, как и всегда, в церкви Божией Матери Ченстоховской на Харрингтон-стрит проходила полуночная месса. В этом же здании располагается польская воскресная школа, где несколько учеников сохраняют родной, польский, язык, готовясь сдавать на нем экзамены по истории Польши и по католической религии на аттестат зрелости. Именно ученики этой воскресной школы покажут историю рождения Христова во время обеда с облатками в следующее воскресенье.
В церкви они все вместе пели. От некоторых мужчин пахло водкой, да и женщины от них тоже не отставали. И тем не менее все старались петь. У поляков никогда не было хороших певческих голосов, но они заменяли их всеобщим энтузиазмом. Даже Зигмунд запел дребезжащим голосом свою любимую колядную песню, один из рождественских хоралов, которые последовали сразу за мессой.
Естественно, в церкви люди общались между собой, обмениваясь последними новостями. Все их польские знакомые любили посплетничать, поэтому избежать вторжения в твою частную жизнь было практически невозможно. Грейс была рада снегу, из-за которого не пойдет на обед, потому что не знала, как отвечать на вопросы друзей об Эндрю.
Она следила за тем, как Питер поглаживает твердые листья кактуса и дотрагивается кончиком пальца до его почти трехдюймовых шипов. Потом он вдруг надавил на них, и его жене показалось, что сейчас они, как гвозди, проткнут его кожу.
– Нам сегодня звонили, – произнес он.
– Да?
– Опять этот Фрэнк Бэйн.
Миссис Лукаш замерла. У нее вдруг появилось иррациональное желание схватить горшок с кактусом и расколотить его о стену. Или выбросить его через стекло прямо на плитки заднего двора. Сломать его уродливые шипы угрожающего вида и увидеть, как из его изломанного ствола вытекает сок. Но кактус стоял слишком высоко для нее.
– Значит, она прилетела, да? – спросила Грейс.
– Сегодня утром в Манчестер.
– А ему ты скажешь?
– Пусть еще немного отдохнет, – покачал головой Питер. – Ему нужен отдых.
Женщина вспомнила свободное место, которое накрыли на обеде во время Вигилии. Тогда Кристина сказала, что это для неожиданного гостя. Но старушка даже не попыталась объяснить, что это просто традиция – мол, этим они хотят показать, что готовы принять каждого, кто в эту ночь находится в пути, любого незнакомца, который постучит к ним в дверь, независимо от того, кто он и откуда. Напротив, Кристина была уверена, что во время Вигилии этим незнакомцем может оказаться хоть сам Иисус Христос. Грейс захотелось рассмеяться в голос от одной мысли о том, что Иисус Христос в самый сочельник может нажать на звонок двери дома № 37, расположенного по Вудленд-кресент в Идендейле. У него наверняка есть более важные дела, особенно если вспомнить, что ее родители рассказывали ей о Санта-Клаусе.
Но миссис Лукаш тогда промолчала. Сам Зигмунд покачал головой и улыбнулся словам сестры. А потом своим едва слышным голосом, по-польски, объяснил, что свободное место накрывается для тех, кто отсутствует на обеде, и для членов семьи, которые ушли в мир иной. И в этот момент он имел в виду именно своего двоюродного брата Клемента. Так было заведено с самого первого года, когда Зигмунд стал главой семьи.
Однако Грейс знала, что в этом году это было в последний раз. На будущий год это место будет накрыто уже для Зигмунда.
Элисон Моррисси вздрогнула и плотнее укуталась в пальто не только из-за холода, стоявшего на улице. Более того, над Станедж-эдж и Бамфордской пустошью уже вставало солнце, так что через час оно прогреет воздух и разгонит дымку, которая лепилась к черной крутизне Айронтонг-хилл. По виду Моррисси было видно, что она не верит, что солнце принесет тепло, как будто для этого требовалось нечто большее, чем незначительная доза зимнего светила.
Она посмотрела поверх нескольких ярдов жесткой травы на покрытую снегом торфяную пустошь, которую пересекала полоса голой скалы. Ветер сметал снег с пустоши и нес его к отдаленной горе на севере.
– Эта скала называется Айронтонг, – сообщил ей Фрэнк Бэйн. – А вон там дальше Бликлоу[28].
– Под этим снегом она действительно выглядит очень уныло, – заметила женщина.
– Без снега будет то же самое, поверьте…
Больше всего внимание Элисон привлек Айронтонг-хилл. Бэйн объяснил ей, что холм получил свое название от выхода черной скальной породы на самой вершине – очевидного сляба[29] кремниевого песка, выдавленного из недр земли древней вулканической деятельностью.
Моррисси отвернулась. Долина, расположившаяся под ними, в темноте выглядела необъятной и таинственной. Она напоминала гигантскую измятую простыню, сбитую в горные пики и глубокие овраги беспокойным спящим. Однако постепенно огоньки разбросанных по ее склонам деревенек начали бледнеть в сером свете наступающего рассвета. Тени на холмах стали глубже и протянули свои темные пальцы через заплатки полей, собираясь и концентрируясь во дворах каменных ферм и садах невидимых пока поселений.
– Я не ожидала, что в Англии будет так холодно, – заметила женщина. – Не захватила с собой подходящую одежду.
– Никакая одежда не будет подходящей, – возразил Бэйн. – Здесь погода меняется практически ежеминутно. И уже завтра от этого снега может не остаться и следа.
– Будем надеяться. Мне необходимо увидеть само место. Для меня это крайне важно.
– Я все понимаю, – ответил Фрэнк.
– Эта семья Лукаш, – спросила женщина, – они согласились встретиться со мной?
– Нет, – прозвучал короткий ответ.
– А ведь я могу их заставить, – сказала Элисон. – Если б они согласились встретиться со мной лицом к лицу, они увидели бы, что я такой же живой человек, как и они. И что мы все хотим одного и того же.
– В этом я не уверен.
– Но это действительно так. Нам всем нужна правда. Не так ли?
Они оба смотрели прямо перед собой, ожидая, когда очистится ветровое стекло. Холмы перед ними были белыми и абсолютно гладкими, как мраморные шарики. Моррисси поежилась.
– Эти поляки считают, что знают правду, – объяснил Бэйн. – Мне очень жаль.
Проезжая вниз по шоссе А-57, Бэйн включил габаритные огни. Когда они доехали до середины спуска, Моррисси оглянулась назад. Ее рука потянулась в карман за небольшой автоматической камерой, которой она еще не пользовалась. Фотографии на открытках, сделанные с этой точки, всегда показывали панораму впереди машины, и, как правило, это был вид долины, купающейся в солнечных лучах. На них никогда не был виден Айронтонг.
Не доезжая до гостиницы на Змеином перевале, они остановились в очереди машин, которые ждали, пока полицейский в желтом светоотражающем жилете не даст им разрешения проехать. Полоса дороги, идущая в противоположную сторону, была заблокирована двумя полицейскими машинами с зажженными проблесковыми огнями и снегоуборочной машиной с отвальным плугом, которая стояла неподвижно и за которой выстроилось еще несколько машин.
– Вот видите, – сказал Бэйн, – я же говорил, что здесь авария. Кто-то врезался в снежный плуг.
Пока они медленно продвигались вперед, Моррисси рассматривала сцену за окном. Она не увидела не только никаких повреждений, но и машины, которая могла бы столкнуться с плугом. Может быть, ее уже убрали? Но на обочине стояли люди, а какая-то женщина в костюме, напоминающем белый комбинезон, копалась в снежном сугробе.
– Ну, теперь прямо вниз, – сказал Бэйн. – Скоро будем в Идендейле.
Он включил радиоприемник, и салон заполнили восьмичасовые новости. Начинался обычный день, в котором семьи жили своей повседневной жизнью: спорили о том, кому первому зайти в ванную или выпить последнюю чашку кофе в кофейнике, или искали подходящую обувь, ругаясь по мере того, как вспоминали все новые и новые дела, которые им предстояло сделать за день. Элисон прикрыла глаза.
– Если хотите – вздремните немного, – предложил ее спутник.
– Фрэнк, – ответила женщина, – стоит мне закрыть глаза, как перед ними возникают картины. Картины с мертвыми мужчинами.
Бэйн понимающе кивнул.
– Кто-то однажды сказал, – заметил он, – что воспоминания – это те же фотографии, только видим мы их нашим внутренним взором.
– Всю свою жизнь я достаточно хорошо разбиралась, где кончаются воспоминания и начинаются фантазии. А сейчас я не всегда могу сказать, к чему именно относятся эти мертвые мужчины.
Элисон опять открыла глаза. Мимо них, медленно двигаясь вверх по холму, проезжал ничем не примечательный фургон с затемненными задними стеклами. Моррисси развернулась в кресле и увидела, как полисмен указал ему на обочину дороги. Блондинка в черном пальто и красном шарфе смотрела на нее до тех пор, пока Бэйн не нажал на газ и они не покатили в сторону Идендейла.