Глава первая
Солнце медленно садилось за лес, последние закатные лучи просачивались сквозь густую листву. Из-под темных крон на торную дорогу выползал вечерний холодок, пахнущий хвоей и грибами. Мелкая живность скользила в траве, стараясь успеть в норку до наступления темноты. Птицы шуршали в ветвях, устраиваясь на ночлег. Вниз сыпались ошметки коры и маленькие веточки. Лес засыпал. Только уханье готовящегося к охоте филина да далекое карканье воронов иногда примешивались к тяжелому шагу подкованных железом копыт.
Угольно-черный конь по имени Буян уверенно шел знакомой дорогой, изредка всхрапывая и позвякивая бляшками наборной уздечки, которая свободно лежала у него на шее. В переметных сумах терлись друг о друга наспех собранные в дорогу пожитки. Седло с высокой лукой поскрипывало под наездником – крепким и кряжистым, как едва обтесанный водой камень. К стремени был приделан кожаный мешочек, где прятался окованный железом комель тяжелого копья. О другое стремя бился колчан со стрелами и сильно изогнутым луком. Тетива была снята, чтоб не перегибать дерево и не стирать костяные накладки.
Ягайло – так звали всадника – сидел ровно, как свечка, лишь иногда движением колена напоминая тянущемуся мягкими губами к придорожной траве коню, кто тут хозяин. Его большая рука покоилась на рукояти короткой сабли в расшитых золотой нитью ножнах, привешенных к тонкому кушаку, повязанному поверх наборной кольчуги с круглыми бляхами на груди. Гриву соломенных волос всадника покрывал островерхий шишак с узким, но крепким наносником. Шаровары с кожаными вставками были заправлены в красные сапоги с загнутыми вверх носами и небольшими каблуками, чтоб нога не выскальзывала из стремени. Спину прикрывал италийского сукна плащ с меховым подбоем, при случае способный защитить и от стужи, и от мороси.
Витязь был задумчив. Уже под вечер в его одинокую избу на опушке леса прискакал взмыленный княжий стряпчий[1] Акимка[2] с горящими то ли от недосыпа, то ли от лихоманки глазами. Не слезая с седла, испил водицы и сорванным голосом прохрипел, что князь желает пред свои очи немедля. И умчался, безжалостно шпоря коня. Ни грамоты с собой не привез, ни даже ярлыка княжьего не показал. Если б не многолетнее знание посланца сего… Случилось у князя что-то неладное, если понадобился он, да еще и так скоро. Не война ли? Не набег? Да вроде тихо все. И Орда, и московские князья последнее время в тишине и покое пребывают. Если только литовский принц Ольгерд войной пришел нежданно, не зря про него говорят: «Велика рать, а ходит как тать». Да ему б с чего? Нет у него на Руси верней союзников, чем смоляне.
Покидав в седельные сумы все, что могло пригодиться в дороге и схватке, подперев дверь батожком, чтоб лисицы не забрались, витязь двинулся в столицу. Ни людишек лихих, ни хищных зверей тут давно не водилось. Последних повывели да повыгнали еще при Иване, отце нынешнего князя, а новые, под бдительным оком достойного преемника, как-то не завелись. Пытались, было дело, но дружина, в которой тогда служил и Ягайло, отроком еще, жесткой рукой наводила порядок в местах сих. А позже, когда…
За дремотными воспоминаниями ночь пролетела незаметно. Когда же солнце начало золотить верхушки деревьев, он уже подъезжал к белокаменному красавцу Смоленску. Крестьянские избы, раскиданные под стенами, медленно просыпались. Над крышами закурились первые дымки, ноздри щекотал аппетитный запах поднимающегося теста. Мычали коровы на утренней дойке, свиньи хрустели свежей ботвой, резвыми стайками выбегали во дворы куры, стремясь первыми успеть к корытам с просом. Холопы с острыми косами на плечах выходили на сенокос.
В посадах просыпался рабочий люд, взвизгивали пилы, выгрызая первые опилки из огромных бревен. Слышались пристуки молотков камнетесов, разгорались горны ковалей. Купцы хриплыми со сна голосами зазывали в лавки первых посетителей. На богатых подворьях начинались большая стряпня и стирка. Что-то громыхало и катилось. Ругался меж собой дворовый люд. Светловолосые мальчишки, воровато оглядываясь, разбегались по улицам, готовясь к шалостям и проказам.
И темной кляксой посреди отрадной сердцу каждого человека картины высился княжий кремль. Солнце будто и не касалось его белоснежных стен. Окованные бронзой ворота наглухо закрыты, будто в осаде. Стражники на зубчатых башнях замерли каменными бабами степными. И только вороны черной ордой реяли над маковкой одноглавой, на византийский манер, колокольни. Что за напасть? Не болезнь ли какая заразная в княжьем тереме приключилась, что все закрыто наглухо и караулы везде? Только зачем тогда витязя звать? Саблюкой-то болезнь все равно не изрубишь… Ну да рассуждать и пугаться заранее было не в характере витязя. Он смело направил коня прямо к закрытым воротам. Переехал опущенный мост, остановился в пяти локтях от ворот и, обтерев пальцы о полу плаща, засунул их в рот.
Переливчатый посвист встрепенул стаю упитанных псов, сбежавшихся со всех окрестностей попировать на куче специально вынесенной им требухи. Даже очищающие ров от ила и нападавшего мусора мужики подняли головы. А их внимание привлечь было совсем не просто – во рву случалось находить гребешки, ножи, а то и монеты. Но княжий двор оставался безмолвен. Витязь покачал головой и свистнул еще раз. В надвратной башне зашебаршились. Из узкой бойницы свесилась длинная козлиная бородка в три волоса, над которой подозрительно поблескивали маленькие свиные глазки. Явно не из караула, из чиновного люда скорее. Тиун[3] али дьяк. В бороде открылась гнилозубая щель.
– Кто таков и зачем пожаловал? – донеслось сверху.
От такой наглости витязь аж оторопел.
– Как кто таков? Это ж я, Ягайло! По княжьему велению, пред его очи.
– А ну, грамоту покажи, – подозрительно перекосилось свиное рыло.
– Нету грамоты! Акимка сам приезжал на вечерней зоре, изустно передал. Найди его да спроси, коль мне не веришь.
Голова нырнула обратно в бойницу. Ягайло подождал еще минуту, перекинул ногу через луку седла и, подойдя к воротам, ударил в них пудовым кулаком.
– Открывайте, черти, чтоб вас!
Наподдал ногой для верности.
За воротами завозились. В бойницу снова высунулось свиное рыло и затрясло бородой.
– Почто шум поднял, витязь? – проблеял тиун.
– Не привык я, чтоб меня в палаты звали, а потом от ворот поворот давали! – Витязь снова бухнул ногой по тяжкой створке.
– Обожди воин, не гневись. – Тон человека стал не таким колючим, примирительным. – Сейчас в палатах разберутся.
Витязь гневно хмыкнул и присел на большой камень неподалеку. Сорвал травинку, скусил мягкий зеленый стебель и задумчиво пожевал. Сплюнул зеленым на зеленое. К Ягайле подковылял большой пегий пес с вислыми ушами. Он прихрамывал на переднюю лапу и вид имел несчастный и просительный.
– Прости, брат, у самого росинки маковой во рту не было, – почесал его за ухом Ягайло.
Пес прикрыл глаза и тяжело вздохнул.
– Правда нет, – сокрушенно покачал головой Ягайло.
Тот, почувствовав скрытую в этом мощном теле любовь к зверям собачей породы, закатил под лоб карие глаза и бухнулся на спину. Растопырил лапы и бесстыдно подставил розовое брюхо. Ягайло улыбнулся уголком рта и почесал песьи ребра. Пес дернул ногой от удовольствия и вывалил прямо в пыль длинный розовый язык.
Рядом с его головой ударило в землю тяжелое подкованное копыто. Облаком поднялась пыль. Пес как ошпаренный вскочил на четыре лапы и стрепетнул прочь, куда и хромота девалась. Ягайло посмотрел в черные, горящие злобой глаза своего коня.
– Ты чего, Буян? – удивился он. – Я ж ничего, а он тоже в любви и заботе нуждается, вишь хворый какой-то, несчастный, хоть и здоровый, аки теленок.
Конь презрительно фыркнул, развелось, мол, тут всяких.
За воротами заскрипел поднимаемый брус. Створка приоткрылась ровно настолько, чтоб пропустить человека и его коня. Ягайло поднялся на ноги, взял Буяна под уздцы и повел на двор. Там его встретил расхристанный и всклокоченный Акимка в сопровождении двух ратников с бердышами.
– Прости, Ягайло, заставь этих буквоедов Богу молиться – они себе лбы порасшибают. Велено им, видишь ли, только с личного поручения князя, они и… Прибежали… Я им говорю пустить, а они – нет, говорят, сам приходи. Ничего сами решить не могут, чихнуть без соизволения боятся, чиновное племя!
Он зло пнул кадушку, поставленную для караула. Ковш стукнул о край, разгоняя по воде круги.
– Да чего тут у вас стряслось-то? – спросил донельзя удивленный таким поведением не по годам вострого умом и рассудительного стряпчего Ягайло.
Тот открыл было рот, но подозрительно глянул на ратников, окинул внимательным взором верхушку стены и махнул рукой:
– В палаты пойдем, там тебе все расскажут.
Витязь пожал плечами, бросил одному из ратников повод и, велев, не расседлывая, напоить, поспешил за Акимкой, который стремительно несся к стрельчатому входу в княжьи покои. Догнал у самой двери и пошел вровень. После зарождающегося снаружи зноя извечная прохлада каменных палат была даже приятна. Только затхлый плесневый запах, вроде бы едва заметный, но не забиваемый ни восточными благовониями, ни кухонными ароматами, тревожил, намекал на плохое. Челяди тоже видно не было, лишь доносились издалека шепотки да топанье пяток, говорящие о ее присутствии.
Двое дюжих молодцев с короткими секирами на плечах распахнули перед ними двери зала, в котором обычно князь встречал гостей. Комната была пуста. Лавки поставлены на деревянные столы ногами кверху. На сиденье, кое иные называли троном на свейский али аглицкий манер, была наброшена волчья шкура. Факелы на стенах не горели, отчего в зале царил полумрак. Привычный Акимка шел не разбирая дороги, а Ягайле пришлось мелко семенить, стараясь одновременно не зашибить о нечаянное препятствие ногу и не отстать от резвого проводника. Они подошли к малозаметной двери. Из тьмы выскочил сгорбленный человек, шириной плеч и толщиной рук способный соперничать с иным медведем. Он внимательно осмотрел посетителей и даже, кажется, обнюхал, а потом деликатно, костяшкой одного пальца постучал в дверь условленным стуком. Тук. Тук-тук. Тук.
Дверь бесшумно отворилась, и долговязый Акимка, пригнувшись, дабы не задеть головой низкую притолоку, нырнул в проем. Ягайло, подобрав полы плаща, последовал за ним. Светелка в которой он оказался, была вчетверо меньше зала для приемов, но почти точно такая же. Вдоль стен – столы с лавками, но не для трапез, а для чтения бумаг и письма. Очиненные перья, чернильницы заграничного стекла, кованые свечные фонари, открытые на одну сторону, чтоб иным писарям не мешать. Несколько книг, вороха свитков и берестяных грамот. У дальней стены на возвышении малый трон. На троне князь. Не старый еще мужчина с широкой грудью, тяжелым подбородком потомственного воителя и набрякшими от недосыпа веками. Под княжьей десницей пардус[4] – пятнистый пес с кошачьей главой. При появлении незнакомцев он вздыбил на холке шерсть, зашипел и привстал на могучих лапах с неубирающимися когтями, но, повинуясь успокаивающим движениям, снова улегся и блаженно прикрыл глаза.
За троном несколько человек родственников, из ближних и самых ближних. Дядька, княжеские братья, племянник безвременно усопшей княгини – туповатый детина, но боец знатный, и младший княжий сын. На лице княжича застыла гримаса неприязни и презрения. Видно, он только что говорил отцу что-то дерзкое, и прервавшее его на полуслове появление чужаков княжича сильно разозлило. Ну да то его беда, подумал Ягайло, внимательно оглядывая скорбные лица других родственников. Не желая более гадать, что стряслось, он отвесил всем поясной поклон и обратился к князю:
– Здрав будь, князь Святослав Иванович. Почто звал?
– Беда у нас, Ягайло, – немного помедлив, разлепил тонкие губы князь. – Беда!
За троном зашептались: зачем же, мол, чужому-то все сразу начистоту? Акимка, на которого взглянул Ягайло, потупил взор.
– Ежли за мной послали, а не за пономарем, стало быть, поправима беда, – сказал Ягайло и, секунду подумав, добавил: – Наверное.
– Сыне мой старшой пропал. Глеб.
У витязя противно засосало под ложечкой. Первым его порывом было утешить князя, мол, заблудился в лесу, али к девкам пошел да и запил горькую, хоть на Глеба то не сильно похоже. Но, сообразив, что все леса уже прочесаны, все гулящие девки проверены и все злачные места перетрясены и вывернуты наизнанку, спросил о другом:
– Давно ли?
– Шестой день ужо пошел, – глухо ответил князь.
Ягайле стала понятна усталость на лицах Акимки, князя и родственников. Искали, видать, очей не смыкая.
– Долгонько. А я пошто тебе надобен? Мое дело – сеча, не сыск.
– Нет на обычный сыск надежды уже.
– Понятно. – Ягайло снял шлем и почесал в затылке. На самом деле ничего ему было не понятно. – А где хоть пропал-то?
– В Полесье.
– Ох ты, – удивился Ягайло. – Да как же его занесло туда? Что там княжьему сыну делать? Да и Полесье – край немалый, глухой, лесистый да болотистый. Там в одиночку не совладать, людей надо поднимать, выстраивать цепью во всю ширь да прочесывать каждый куст.
– Ты князя-то поучать не смей, – донеслось из темноты за троном. – Дерзок боль…
Князь поднял десницу, и голос стих. Пардус открыл бесовские глаза и огляделся хищно.
– Вишь ли, Ягайло… – раздумчиво произнес князь, а потом словно решился: – А… С самого начала расскажу. Задумал я Глеба женить на принцессе польской.
– Которой из них? Две там на выданье, я слыхал.
– То не важно, какая согласится, – отмахнулся князь. – Важнее, что уж больно они в силу вошли, а против родственника воевать не будут. Да и Орда что-то опять закипела. Если на Русь пойдет, нам первый удар принимать. В одиночку, если только Ольгерд не поможет… Да он же не задаром поможет. Можайск захотит али еще каких земель. А так, глядишь, и краковские с люблинскими на подмогу придут. Родственники, чай. Противился отрок, да я настоял, старый дурак, отправил на смотрины… Да тайно, чтоб не пронюхал кто, а то такие нынче тут клубки меж княжеств плетутся… Паукам на зависть. А чтоб, значит, все ладно было, отправил вперед гонцов. Чтоб они из заградного полка к тем, что в обозе поедут, еще дюжину-другую ратников поосанистей выделили да довели до польского двора караулом. Те выдвинулись, стали лагерем у дороги, да в условленное время княжича не дождались.
И на следующее утро не дождались. Тогда отправили дозорного по дороге, посмотреть: вдруг помощь какая нужна? Колесо, там, у телеги отвалилось, али лошади пали… Так он до стольного града и доехал, обоза не встретив. Встревожился я, Акимку туда послал, посмотреть, что да как. Умом востер сей отрок не по годам.
Акимка раскраснелся, как девица, поковырял половицу носком сапога.
– Он все оглядел, – продолжал князь. – И верстах в пяти от отряда нашел у дороги клочья ткани, из одежд вырванной, да стрел несколько сломанных, да пятна крови на траве, что зверьё подлизать не успело. Да следы в глубь болот. И тележные, и людские.
– А чего ж по следам не пошел? – изумился витязь.
– Пошел, да недалече. Болотники там в охранении, многие числом, – подал из угла голос Акимка. – Там не то что сыск, там огонь и меч потребны.
– Народ сей дикий, конечно, но слово свое исправно держит, – удивился Ягайло. – У нас же с ними замиренье. Дедом твоим скрепленное еще, князь. С чего б им его нарушать? Вроде никаких меж нами заруб в последнее время не было. Да они и раньше-то из топей своих носа не казали и к себе дорогу заказывали. На кой ляд им княжич?
– В том и закавыка, – продолжал Акимка. – Им незачем с нами отношения портить. И люди вроде болотники, да не совсем. Странные какие-то. Я из-за веток плохо рассмотрел, но не похожи.
– А ты болотников видал хоть раз до того? А то, может, помстилось чего со страху?
– Болотников не видел. Но по мне, так они на одно лицо должны быть и в одеже ихней сходство иметь. И говорить одинаково. А эти все разные какие-то, с миру по нитке…
Витязь малость поразмыслил.
– То ни о чем не говорит. Мало ли, откуда пришлый люд средь них затесался.
– То верно, – согласился Акимка. – Но и стрелы вроде болотников, а на деле не их – перо не здешнее, да и дерево тож. Но вот глиной обмазаны да тиной заляпаны, будто нарочно хотели, чтоб на болотный народ подумали… А напали тати с умением великим. Обозных-то народу, почитай, две дюжины, оружных много, да и в ратном деле охранители княжича не из последних. Бегать, обратно, резво могли. А их взяли. Да так, что никто не убёг и до отряда ожидающего не добрался, подмогу кликнуть. Ждали там княжича, крепко ждали.
– А можно на те стрелы взглянуть? – спросил Ягайло.
Князь кивнул головой, и Акимка поднес витязю деревянное блюдо, на котором лежали два обломка. Оба без наконечников. Один размочаленный, словно стрела попала в камень и разлетелась от собственной силы. Вторая сломана посередине, с бурыми пятнами на светлом сломе и напоминающих совиные перьях. Будто глубоко засевшую в ране стрелу обломали, чтоб вытащить наконечник с другой стороны.
– Да, не здешние то стрелы, – пробормотал Ягайло, проводя пальцем по оперению. – Южные. Греческие али латинские. Скорее греческие, они так обычно оперение вяжут. И древки у них толще, как у стрел для поля. Болотникам такие ни к чему, в лесу промеж деревьев и кустов с большими да длинными не развернешься. Хотя всяко, конечно, бывает, – неопределенно закончил Ягайло и бросил обломки обратно на поднос. – А наконечников нет?
– Нет, увы, – вздохнул Акимка.
– Вот потому и не уверены мы, что болотники то сделали, – снова вступил князь. – Потому и прочесывания устраивать не хотим, чтоб войны не вызвать. Она нам сейчас нож по горлу. А польский король обидеться может, подумает, пренебрегли мы его дщерью. Побрезговали. А они обидчивые, пся крев, затаят злость и отомстят при случае. Пойдут ханы войной, так эти во фланг ударят да еще и земель оттяпать захотят. Знаем мы их. А московское княжество в спину дышит. Митька[5], Иванов сын, воду мутит. Козни плетет и заговоры строит. Да князья рязанские. Тоже волки, хоть и единокровные. Эх…
– Княже, а нельзя с теми болотниками договориться?
– Трудно их сыскать. Они людям не кажутся, своим разумением живут. Денег не признают, потому и хозяйствуют сами, меняя друг у друга, что нужно.
– Все равно, мыслю, можно посольство отрядить али куда на торжище сходить, где они бывают, да и переговорить с нужными людьми. Чтоб они сами княжича по своим болотам поискали; кому и знать те места, как не им. Вознаграждение посулить, конечно, не без того…
– Вот тебя и пошлем. Тут ведь посольство нужно не такое, как в свейские земли или к ливонцам, с грамотами верительными и подарками, а похитрее. Чтоб без огласки сильной, но с понятием. Кого надо, расспросишь по-свойски, кого надо, в бараний рог скрутишь. А если подольститься к кому али обман учинить, так вот Акимка с тобой отправится.
– Князь! – вскричал обиженный отрок. – Почто меня льстецом выставляешь?!
– А ты не кипятись, – оборвал его правитель. – Посольская служба, она иногда зело важнее ратных подвигов. Знаешь, сколько душ может уберечь от геенны огненной одно вовремя реченное слово?!
– Или нереченное, – добавил Ягайло.
– Или нереченное, – согласился князь.
Акимка разомкнул было уста, чтоб возразить, но понял намек и смолчал. Князь улыбнулся в бороду и едва заметно, но с видимым удовольствием кивнул. Ягайло в который раз подивился сметливости отрока.
– Отец, – выступил на свет младший княжич, до этого прятавшийся в тени за троном. – Предлагаю ж я: давай им другого сына сосватаем.
Князь оглянулся и вопросительно поднял бровь:
– Это кого же? Тебя?
– Да хоть и меня! – выпалил княжич. – Нешто я Глеба хуже?
– Мал ты еще, Юрий, – устало, будто не в первый раз, ответил князь. – Да горяч не в меру, все норовишь поперек взрослых в беседу встрять. С ляхами так негоже.
– Но отец…
– Цыц! – рявкнул князь и перевел взор на Ягайлу. – Прошу тебя, витязь, отправляйся туда, посмотри на месте, что и как. У меня уж совсем руки опустились.
Князь вздохнул. За троном раздались приглушенные шепотки. Зря это он, подумалось Ягайле. Они хоть и родственники, да нельзя перед ними слабость выказывать, вмиг на клочки разорвут. А ведь всяко может статься: что, если кто из них Глеба со свету сжить и затеял? Сначала старшего, а потом этого, младшего… И самому на престол – шасть? Надо б к этим родственникам присмотреться по возвращении, а еще лучше Акимке перепоручить, он в этих делах лучше понимать должен.
– Все, иди, Ягайло, – пробормотал князь, давая понять, что разговор окончен. – Акимка тебя в палаты проводит да яств сообразит, если надо. Хочу, чтоб завтра с первыми петухами вы в путь отправились.
– Слушаю, князь, – поклонился в пояс Ягайло. – С рассветом выступаем.
Он развернулся и вслед за молодым порученцем пошел к низкой двери.
– Витязь, если нужда в чем есть, доспех какой или иное что, Акимке скажи, он найдет. Казна на дорогу тоже у него будет. Рублей щедро отсыплю.
– Спасибо, княже, – еще раз поклонился Ягайло.
– И это… – раздалось ему в спину.
– Да, княже?
– Сами разумеете, знаю, но напомнить не лишне. Молчите о деле этом, пока оно не разрешится окончательно. Неважно, к добру или к худу.
– Понимаем, княже, – ответил за двоих Ягайло. – И дозволь совет дать.
Князь благосклонно кивнул.
– Ослабь караулы да ворота открой, чтоб люд торговый мог в ряды прийти, как привык, а то от кремля твоего за пять верст горем разит.
– И то верно, витязь. Спасибо тебе. Вы ступайте, а мы тут еще по-родственному посудачим.
Они снова отвесили поясные поклоны и вышли из светелки. Молча пересекли большой зал и углубились в паутину коридоров. При Иване, отце нынешнего князя, многие палаты перестраивали, где разгораживали, где несколько горниц сводили в одну, и теперь не заблудиться в этих катакомбах мог только привычный к ним человек.
– Правда, витязь, нужно тебе что? – спросил Акимка.
– Да нет, все свое с собой, а чужого не надо, – пошутил Ягайло. – Разве что водицы родниковой пусть принесут, в горле пересохло.
– Может, кваску хмельного али чего покрепче?
– Спасибо, друже, но не надо. Завтра голову лучше иметь светлую, да и перестал я хмельное пить совсем, – вздохнул Ягайло.
– Давно ли? – удивленно воззрился на него Акимка и даже сбился с шага.
– Да с того времени, как мы тогда с тобой в корчме[6] погуляли.
– Так они ж первые начали! С ножичками да с дрекольем. Вот и воздалось им по заслугам!
– Да по заслугам, конечно, но души их загубленные на мне, – вздохнул Ягайло.
– Думается мне, не первые то души и не последние далеко, – хмыкнул Акимка.
– То и печалит. Боюсь, уж и не успею всех грехов отмолить.
– Ладно, витязь. Не горюй на ночь глядя, от этого сны дурные приключаются. – Он остановился у неприметной двери, распахнул ее перед Ягайлой. С той стороны звякнул тяжелый засов. – Ложись вон спать, утро вечера мудренее. А девку с водицей я тебе пришлю.
– Слушай, Акимка, а с чего князь Глеба, старшего сына, женить хочет, а не Юрия, младшего?
– Да дядья и кумовья всякие, похоже, зуб на княжеский престол точат. Глеб у нас тихий уродился, да хитрый и решительный, а Юрий взбалмошный, но в чужих руках мягок и податлив. Хошь горшки из него лепи, хошь веревки вей. Вот и надоумили они князя Глеба от двора отослать. Чтоб он в Королевстве Польском остался, может статься, и с концами.
– А чего ж ты молчишь, скажи князю о том.
– Зелен я еще князю советовать, – вздохнул Акимка. – Он меня выслушает, конечно, да не поверит. А то и палок на конюшне высыпать велит, чтоб напраслины на его родню не возводил.
– Как бы не пришлось потом за неверие такое локти кусать, – покачал головой Ягайло.
– Ты за свои локти сильней переживай, – ухмыльнулся отрок. – А они уж во дворце сами как-нибудь перегрызутся. Ладно, витязь, все, иди ты спать. И так лишнего наговорил сверх всякой меры.
Ягайло кивнул и направился к своим покоям. Зашел в комнату, расстегнул застежку плаща и бросил его на покрытое соломенным тюфяком деревянное ложе. Снял с головы шлем и положил его на крепкий стол. Снял пояс с сабелькой и поставил ее в углу, дабы удобно было схватить, если что. Стянул через голову кольчугу. Вынул метательные ножи из-за голенищ и снял сапоги. Завалился на топчан, вытянул ноги, заложил руки за голову и блаженно прикрыл глаза. После дня сегодняшнего, проведенного в седле, и перед днем завтрашним, который будет проведен в седле же, отдых был особенно сладок.
В дверь тихонько поскреблись.
– Кто там? Входи уже, – пробасил Ягайло, кладя ладонь на нож.
Дверь приоткрылась без скрипа, и на пороге замерла девица, простоволосая, в белом платье до пят. Едва колыхая подол, она просеменила к столу и поставила на него глиняный кувшин. Застыла, словно ожидая чего-то.
– Ну, чего столбом стоишь? – поднял брови Ягайло. – Надо что?
– Акимка сказал, – пролепетала девица, – что если вы чего захотите… Чтоб я это… – Щеки ее загорелись пунцовым румянцем, заметным даже в мерцающем свете тонких свечей.
– Тьфу, охальник, – поморщился Ягайло. – Иди, девица, отседова, не надо ничего от тебя. Почивать я буду.
Та улыбнулась и рыбкой выскользнула за дверь. Ягайло поднялся, задвинул тяжелый засов, задул свечи и снова вытянулся на ложе, заложив руки за голову. Закрыл глаза. Перевернулся на бок, потом на живот. Повздыхал. Сон не шел. Его перебивали невеселые думы. И даже не о предстоящем походе, за годы службы он повидал такого, что пропажа княжеского отпрыска казалась детской забавой. Из головы не шли давешние слова князя. Выходило по ним, что кругом враги. С одной стороны Орда, с другой – поляки, с третьей – Московия, и каждый норовит поживиться. И ведь поживится, чуть слабину дашь. Может, один, а может, и в сговоре. И чтоб того не случилось, князю самому надо в сговоры вступать, интриги плести, изворачиваться и пугать соседей, чтоб тем даже на ум не пришло. А не то…
Перед его мысленным взором встала ощетинившаяся копьями железная стена тевтонских рыцарей, надвигающихся мерным, обманчиво-неспешным шагом. Стремительно мчащиеся на невысоких лошадках орды кочевников. Падающие под ударами кривых сабель мужики в белых рубахах. Уволакиваемые в полон за косы бабы, плачущие детишки. Пепелища и обугленные яблони, роняющие в пепел белые лепестки.
А если ничего о том не знать и не думать, то как славно в княжестве живется: тишь, благодать и красоты неземные, что зимой снежной, что летом жарким. Да, пожалуй, одной княжьей дружины для оберега границ будет маловато. Вот бы всех мужиков на некоторое время, зимой, когда работ немного, сгонять в одно место да учить копьем пользоваться. А понеже топором и вилами, чтоб могли отпор дать тем, что под рукой есть. Да в строй вставать и держать его перед неприятелем. И повторять раз в год. Чтоб науку ратную не забывали.
Он и не заметил, как уснул за этими воинственными мыслями. И снился ему какой-то странный сюжет из недавно читанного греческого свитка, будто огромный голый мужик с дубиной наперевес гонится за худющим облезлым львом и кричит что-то неразборчивое. Настигает и начинает бить по голове часто и дробно, а лев, закатив глаза, стоически принимает его удары. Наконец до замутненного сном сознания стало доходить, что гулкие удары раздаются не во сне, а в самом деле. Кто-то сильно молотит в дверь.
Ягайло вскочил с кровати. Нырнул в сапоги и, прихватив в кулак один из ножей – мало ли что, – пошел открывать. За порогом стоял Акимка в легком байдане[7]. Начищенные звенья поблескивали в утреннем свете. На голове круглый шлем-норманка без острия сверху, в руке плетка-многохвостка, черенком которой он и колотил в дверь.
– Чего шуму столько делаешь? – хмуро спросил его Ягайло.
– Так тебя ж иначе не добудиться, – блеснул улыбкой Акимка. – Сон воистину богатырский. И едьбы небось алкаешь?
– Да, живот подвело, – признался Ягайло.
– Давай одевайся да выходи во двор. Там кадушка воды, девки тебе польют, а закусим уже в дороге. Я с собой и хлеба, и мяса взял, и… А, ты ж праведник теперь, – снова ухмыльнулся Акимка. – Жду у коновязи, которая ближе к Троицким воротам. – Его каблуки застучали по полу коридора.
Ягайло поднялся, одернул влажную со сна рубаху, накинул кольчугу, разгладил ладонью складки. Подпоясался. Свернул плащ небольшим квадратом и, положив на него шлем, взял под мышку. Миновал коридор и оказался на боковом крыльце. Прищурился на поднимающееся над башнями солнце и направился к корыту, около которого возились две смешливые девки. Без лишних разговоров закатал рукава и склонился над корытом, выставив сложенные черпачком ладони. В них блестящей струей полилась студеная колодезная водица. Фыркая и отплевываясь, Ягайло омыл лицо, шею, уши, побрызгал на волосы, с наслаждением чувствуя, как ледяные капли скатываются за воротник. Морщась от стылой ломоты в зубах, набрал полный рот воды и, прополоскав, сплюнул на сторону, стараясь угодить в важно бродившего неподалеку гуся. Не попал, но склочная птица все равно наградила его презрительным взглядом и недовольным гоготом.
– Ишь какой важный, – усмехнулся Ягайло, принимая из рук одной девицы вышитый рушник. – Смотри, в ощип к обеду не попади.
Девки прыснули в кулаки, а обиженный таким обращением гусь отвернулся и заковылял куда-то, переваливаясь на огромных красных лапах. Ягайло поднял с земли шелом и водрузил его на соломенные кудри. Накинул плащ и направил стопы свои к Троицкой башне.
Пустынная в такую рань улица вывела его к стене, вдоль которой прохаживалась ожидающая смены ночная стража. Выползали из щелей уличные собаки в поисках утренней поживы. Еще квартал – и коновязь. Буян уже был приведен из дальней конюшни, взнуздан и оседлан. Ягайло благодарно кивнул конюху, который обтер бока коня мокрой соломой и расчесал ему гриву и хвост, и, не касаясь стремени, взлетел в седло. Вопросительно взглянул на Акимку, горячившего неподалеку своего каурого, рыжегривого жеребчика.
– Что, двинемся, помолясь?
– Хмельного не пьешь, с девками ни гу-гу, да еще и помолиться на дорожку предлагаешь? – присвистнул Акимка. – Ты, смотри, в монахи не уйди, Ягайлушко. А то будет для нашей рати горе неизбывное.
– И монахи меч в руке держивали али посох кованый. И на защиту земли своей вставали не хуже дружинников княжеских. И бились честно, – ответил витязь.
– Ладно, ладно, – замахал свободной от повода рукой Акимка. – Проповеди для других оставь. Им нужнее будет. – И, повернувшись к толпящимся у ворот стражникам крикнул: – А ну открывай, мужи сонные!
Стражники навалились, откинули запирающий брус и потянули в стороны тяжелые створки. Не дожидаясь, пока разойдутся окончательно, Акимка дал шпоры жеребчику и с улюлюканьем вылетел на простор. Его удаль и задор заставили улыбнуться даже отстоявших ночной караул хмурых стражников. Улыбнулся и Ягайло. С младенчества почти знал он княжьего сокольничего и никак не мог нарадоваться, каким знатным парнем растет единственный сын его друга и учителя. Хотелось надеяться, что и с небес это видно.
Тронув коленями бока Буяна, Ягайло направил его в ворота. Акимка вертелся в седле от нетерпения, передавая свой азарт жеребчику, уже роняющему пену с недоуздка.
– Давай до ближней засеки? Взапуски?
– Охолони, друже, – снова усмехнулся Ягайло. – Кони не разогреты, куда их в галоп. Да и незачем, путь впереди неблизкий. Успеем еще им холку натереть.
Акимка сморщил нос:
– Ягайло, иногда мне кажется, что я дружу с древним стариком. Лишнего движения, лишнего слова от тебя не дождешься.
– Это я твою горячность уравновешиваю, – отшутился витязь. – Взрослей давай, а то князь на серьезные дела отправляет уже, а ты все с шалостями своими.
Акимка притих, пристроился к Ягайлову коню стремя в стремя, и они порысили по дороге, ведущей на запад.
Однообразные деревеньки с домами из тесаных бревен, а то и из камня проползали мимо путников. Вековые дубравы сменялись тучными лугами, где лениво паслись крутобокие коровы. Встречные крестьяне с сыто выпирающими над кушаками животами кланялись вежливо, но шапок не ломали и в пыль на колени не бухались. Держались с достоинством. Иногда попадались целые семьи с выводками босоногих детишек, поспешающих за родителями или сонно посапывающих в телегах. От их вида у Ягайло щемило сердце. Он старался гнать от себя воспоминания, пробовал топить в вине, пытался забыться в разгуле лихой драки, но они всегда возвращались. Наверное, поэтому и удалился он из княжьих покоев в далекую хижину. Чтоб пореже видеть счастливых…
– …За тем холмом, – вернул его в мир голос Акимки.
– Что?
– Место, говорю, вот за тем холмом. Приехали уже.
– Быстро что-то, – сказал Ягайло, потирая предательски зудящие глаза.
– Да ничего не быстро. Вечереет. Это ты все в каких-то облацех витаешь, витязь.
И правда, темнело, а Ягайло и не заметил, погруженный в свои думы. Да и обоз княжича двигался куда медленней, чем всадники на лошадях. Если б вышел из стольного града одновременно с ними, досюда едва б к завтрашнему утру добрался. Всадники пришпорили коней и птицами взлетели на холм.
– Вот там, там оно, – загорячился Акимка, тыча вниз черенком плетки-многохвостки. – В овражке все и случилось. Поедем скорее, покажу, пока не стемнело.
– Погоди, осмотримся давай. Отсюда свысока видно хорошо.
Дорога разрезала пополам темную лощину. По левую руку произрастали березки и дубы, светлый сухой лес. По правую болотная трава темным клином втыкалась в самую дорогу, а основанием уходила вдаль и растворялась в надвигающейся с востока ночи. Земли болотников, людей таинственных, диких и не признающих никакой власти.
– Ну, поскакали? – спросил нетерпеливый Акимка.
– Поехали. Шагом. И мимо.
В глазах отрока застыл невысказанный вопрос.
– Темнеет уже, а кони во тьме видят плохо. Ну как яма на дороге? Да и какие следы мы сейчас сыщем. Утра надо дождаться, тогда уж и браться за дело.
– Прав ты, Ягайло, – почесал Акимка в затылке рукоятью плети. – Как есть прав. Давай заночуем в трактире, а поутру выдвинемся.
– А далеко ль трактир? И давно ли?
– Года три как открылся. А ехать до него верст пять. Там, за лесом.
– С границей польской рядом? – удивился Ягайло.
– Не поверишь, витязь, прямо на ней.
– Да как такое возможно?
– Трактир человек держит из сынов израилевых. Он и с поляками, и с нашим князем договорился. А возможно, даже и с болотниками какие-то дела имеет. А если нет, то что-то знает, видел или слышал. Пронырлив невероятно.
– Понимаю теперь, почему тебя князь со мной отправил, – улыбнулся Ягайло.
Акимка в ответ на похвалу зарделся до корней волос, но виду не подал. Нарочито равнодушно повел разговор дальше:
– Я туда намедни двух верных людей заслал, под видом паломников в Святые земли. Чтоб они носом поводили, послушали, о чем в трактире судачат. Да и если свара какая выйдет, вступятся.
Он украдкой посмотрел на витязя, ожидая очередной похвалы, но тот, казалось, уже израсходовал весь дневной запас.
– Да еще князю велел, чтоб на заставе пограничной слушали, а если услышат, как зимородок кричит, чтоб на помощь скакали.
– Не рано ли тебе, отрок, князьями повелевать? – сдвинув брови, спросил Ягайло.
– Ну… Предложил. А что, добрая ведь задумка?
– Задумка добрая, только ты этими сыскными делами не увлекайся – заиграешься. А это не твой ли трактир? – Он указал на мерцающие вдали огоньки.
– Он самый, – обрадовался смене разговора Акимка.
Уставшие путники пришпорили коней и через десять минут въехали в ворота из тонких реек. Из верхней, горизонтальной, торчало два кованых ушка – наверное, когда-то на них висела табличка с названием заведения, но давно пропала. Равно как и забор. Его след еще угадывался в линии, разрезающей вправо и влево кусты и травы, но ни одной гнилой доски видно не было.
Трактир, большой каменный дом о двух этажах под гонтовой крышей, возвышался среди расчищенной в лесу поляны. В слюдяных окнах первого горел свет и мелькали тени постояльцев. В окнах второго царила тьма, лишь изредка прорезаемая неясными алыми сполохами. То ли отблесками огней из нижнего зала, то ли прикрытыми тряпкой фонарями. Небольшой фонарь горел и перед вывеской, что была прикручена над дверным козырьком. Ее явно сняли с ворот, отшлифовали и выбили новые буквы.
– Украи́на, – по слогам прочитал Ягайло – грамота была не его стихия. – Что за слово такое, Украи́на?
– Не Украи́на, а Укрáина, – поправил Акимка. – Это по-польски, земля у края. Приграничная, стало быть, по-нашему.
– Ясно. А отчего она на польский лад называется, раз стоит на нашей земле?
– Да в том и фокус, – рассмеялся Акимка. – Зайдем, сам все увидишь.
Они подъехали к коновязи, у которой, опершись на бердыш, дремал на лавочке седобородый сторож. Осторожно, чтоб не напугать, разбудили старика и вручили ему поводья коней. Ягайло снял с седла переметные сумы, закинул их на плечо и, опираясь на копье, поспешил вслед за неугомонным Акимкой. Тот, склонившись в шутовском поклоне, распахнул перед витязем дверь, выпустив наружу густые запахи еды, очага и крепкого мужского пота.
Они вошли. Пристанище это, на первый взгляд, ничем не отличалась от многих, что стояли вдоль проезжих трактов. Внизу огромная комната со столами на толстых ножках и грубо, но крепко сколоченными скамьями. На подпирающих потолок столбах коптящие светильники. В постреливающем искрами камине огромные поленья. Посредине лестница наверх, к доходным комнатам. А от стены до стены, ровно по центру зала, – начертанная белым мелом линия, кое-где прерываемая следами сапог.
За столами проезжий люд, немного, человек восемь. Компания толстеньких ганзейских купцов, видать, по торговым делам, за поташом и ворванью. Молодой пан с тонкими, словно нарисованными углем усиками, какие-то невнятные люди в широкополых шляпах и черных плащах да два православных монаха-паломника. Простоволосые, в черных рясах с обтрепанными подолами, с окладистыми бородами да чинными лицами. Но цепкие глаза, крепкие руки и посохи с царапинами и засечками с головой выдавали в них княжьих дружинников. Правда, никому в зале и дела не было до двух божьих людей, вкушающих в углу хлеб под колодезную воду. Даже хозяину, который стремительно несся к новым посетителям.
Сгорбленный, с крючковатым носом, с сивой бородой и в маленькой черной шапочке на затылке, он настолько сильно напоминал черта, что Ягайле захотелось перекреститься, но он сдержал руку, побоявшись обидеть держателя трактира.
– Здг’авствуйте, гости дог’огие, – приветствовал их хозяин, широко распахнув объятия. – Чего изволите? Покушать, попить, пег’еночевать?
– И ты будь здрав, – важно ответил Акимка. – А изволим мы всего. И попить, и покушать, и переночевать. А может, и еще чего. – Он заговорщицки подмигнул хозяину.
Тот подмигнул в ответ и уставился на Ягайлу черным как смоль глазом. Но взгляд витязя оставался холодным и равнодушным. Старик в замешательстве потер ладошки, но снова обрел былую уверенность и гонор.
– Пг’исаживайтесь вот за тот столик, а я пришлю к вам человека и г’аспог’яжусь насчет комнаты. Вы будете ночевать в одной или вам г’азные?
– Одну, – твердо ответил Ягайло, привыкший экономить княжьи деньги.
Акимка глянул на витязя с неудовольствием, хозяин трактира – с интересом, но лишних вопросов задавать не стал.
– На какой стог’оне?
– На нашей, понятное дело, – ответил Акимка.
Хозяин кивнул и растворился за ведущей на кухню ширмой. Вместо него выскочил румяный парень в подпоясанной кушаком алой рубахе, быстро обсказал, что есть из готового, а что надо подождать, чем можно запить – и приняв заказ, нырнул обратно. Через мгновение перед путниками появился жареный рябчик, каравай хлеба, жбанчик меда и пара выточенных из цельных кусков дерева блюд, долженствовавших исполнять роль тарелок.
Ягайло достал нож, несколькими движениями разделал рябчика на аппетитные ломтики, положил пару себе, пару на тарелку своего спутника, нагреб немного пареных овощей, которыми была обложена тушка птицы, отломил добрый кус хлеба. Акимка тем временем плеснул по деревянным кружкам меда и некоторое время за столом был слышен только треск разгрызаемых крепкими зубами хрящей. Утолив первый голод, осоловелый и подобревший, Ягайло откинулся назад и прислонился к стене.
– Слышь, друже, а что за сторона, про которую хозяин спрашивал?
– Так трактир стоит ровно на границе, эта сторона еще наша, а та уже польская. Я тебе уже сколько об этом талдычу.
– Не возьму я все в толк, кто ж ту границу вымерял, леса да болота кругом? Вот была б река…
– Думаю, это сам хозяин придумал.
– Зачем?
– Трактиров-то по Руси много, а такой, через который граница проходит, – всего один. В таком побываешь – не забудешь. Другим расскажешь, они тоже посмотреть захотят. Так и пойдет слава, а вместе с ней постояльцы, а вместе с ними и доход.
– Хитро, – пробормотал Ягайло.
– Надо б землемеров послать, да затвердить границу, да посты организовать, чтоб следили зорко, а не как нынче.
– Зачем, Акимка?
– А затем, что шляются все, кому не лень. Что носят, к кому ходят? Может, злоумышляют что, а мы и не знаем. Да и знаешь, как в песне поется, «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим»? То-то.
– Государственно мыслишь, – молвил Ягайло. – Толковый советник князю растет.
Акимка подозрительно уставился на витязя, но не нашел в его лице и следа усмешки. Ягайло твердо взглянул в глаза отроку, склонился к столу и вновь заработал челюстями.
Акимка последовал его примеру.
– Что-то рябчик странный, – сквозь хруст мелких косточек произнес Акимка.
– Что ж странного в нем? – спросил Ягайло, не переставая жевать.
– На голубя вкусом смахивает.
– Твоя правда, – присмотрелся к блюду Ягайло, – хотя черт его… Съедобен, и ладно. Голубь что, мне вот как-то вместо кроля кошку – зверя малого, но вонючего, из сарацинских земель, подсунули, вот то гадость была.
– Бог с тобой, Ягайло, за трапезой такое рассказывать, – отмахнулся измазанной жиром рукой Акимка. – Меньше думаешь – плотнее наедаешься.
Когда оба путника, сытые и довольные, лениво догладывали последние косточки, к ним подскочил хозяин.
– Господа г’ыцари, ваша комната пг’иготовлена, а для…
Акимка сделал страшные глаза и незаметно для Ягайлы махнул рукой, уходи, мол, не надо ничего. Хозяин понимающе кивнул. Оставил на столе ключ с большим кожаным ярлыком, на котором горячим железом была выжжена цифра 9, и исчез, словно растаял в воздухе. Эта его манера появляться ниоткуда и исчезать никуда стала беспокоить витязя, очень уж скользким казался хозяин.
Напоследок Ягайло еще раз оглядел зал. Бюргеры-ганзейцы допились до красных рож и тихонько тянули какую-то песню, постукивая по столу днищами деревянных кружек. Типы в широкополых шляпах исчезли. Молоденький пан мирно посапывал, уронив курчавую главу на стол, прямо посереди объедков. И только монахи без особого удовольствия продолжали вкушать в углу хлеб и воду. Акимка подошел к ним, будто для благословения, и, видимо, перекинулся парой слов, но со стороны этого не было заметно.
«Ловок, черт», – с отцовской нежностью подумал Ягайло и тут же украдкой перекрестил себе рот, посетовав, что помянул к ночи нечистых.
Они поднялись по скрипучей лестнице, нашли свою комнату, занесли скарб и закрыли дверь на ключ, а потом и на тяжелый внутренний засов. От греха. Акимка снаял кафтан, стянул через голову пододетую под него кольчугу. Сбросил сапоги, повалился на тюфяк из соломы и тут же захрапел. Вот и славно, подумал Ягайло, а то с блудницами местными связываться – себе дороже. Еще подхватишь заразу какую заморскую, лечись потом от бубонов ртутью[8]. Привычным движением он раскинул на ложе свой плащ, положил в изголовье саблю, разоблачился до исподнего и провалился в вязкий, без сновидений сон.