24. Варшава
Теперь Хелен поняла, что имел в виду Патрик Вейш, когда говорил, что, возможно, его отец сошел с ума. Она с удивлением оглядывалась по сторонам. Они вышли из большой комнаты и оказались в маленькой, расположенной за деревянной дверью. На ум Хелен тут же пришло понятие «инь и ян». Если первая комната была поразительно светлой и роскошно обставленной, то здесь глазам нужно было еще привыкнуть к тусклому освещению. Потолок оказался значительно ниже. Однако главный контраст заключался в экспонатах. Если Вейш-младший только что говорил о коллекции красоты, то девизом этой части экспозиции должно было стать слово «уродство».
Как и на верхних этажах дома, стены комнаты украшали картины, посвященные исключительно жестоким, безобразным или отвратительным мотивам.
– «Голова Медузы». Рубенс. Она долгое время висела в Музее искусствоведения Вены как экспонат, предоставленный во временное пользование, – прокомментировал стоящий рядом Патрик Вейш. – А картина рядом, на которой старик словно кусает младенца, – это тоже Рубенс. Здесь изображен Сатурн, пожирающий своих детей.
Хелен испуганно отпрянула и наткнулась на что-то твердое – оно тут же резко вскрикнуло и принялось отчаянно махать руками у нее за спиной. Обернувшись, она увидела лицо черта с вывалившимся языком, выпученные глаза которого двигались в деревянных глазницах. Грубо выструганное туловище, хаотически раскачивающееся из стороны в сторону, стояло на ящике с шестеренками внутри.
Вейш рассмеялся.
– «Прикованный раб». Автомат легендарного Манфредо Сетталы[7], датируемый XVII веком. Жутко, правда?
Хелен поспешно отодвинула статуэтку, по-прежнему издававшую жалобные звуки, подальше от себя.
– Как я уже говорил, мой отец сошел с ума, – извинился перед ней Патрик Вейш, когда она снова повернулась к нему. – Экспонаты в этой комнате могут напугать вас. Вон там, позади, в стеклянном саркофаге даже лежат настоящие останки доисторического человека.
– Спасибо, я видела достаточно, – отозвалась Хелен, поднимая руки, словно сдаваясь. – Вы упоминали, что нашли здесь указание на меня… и Мэйделин.
Постепенно ей начинало надоедать это путешествие по загадочной стране чудес Вейша. Пожалуй, у нее есть заботы и поважнее.
– Вот здесь лежал блокнот с вашим именем и номером телефона. – Патрик Вейш показал на стоящий у стены небольшой секретер, взял бумагу со стола и протянул ей.
Это был самый обыкновенный лист белой бумаги, на котором корявым почерком было выведено ее имя. Она не сразу узнала номер своего мобильного телефона, поскольку к нему был добавлен международный код Соединенных Штатов. В животе у Хелен все судорожно сжалось, когда рядом она прочла имя Мэйделин. Оно действительно было обведено сердечком. Судя по толщине линий, кто-то сделал это несколько раз. Так, как обычно рисуют, болтая по телефону, при этом ни о чем особенно не думая. Под ним она разобрала несколько слов, судя по всему, на польском языке.
– «Красавица и чудовище», – сказал Вейш-младший. – Я еще раз спросил у слуги. Я перевел правильно.
– Странно, – вырвалось у нее.
– Что странно?
– Номер моего мобильного телефона почти никто не знает.
– Может быть, моему отцу дали его в институте?
Хелен покачала головой.
– Я не из тех телефонных маньяков, которые хотят, чтобы им можно было дозвониться везде и всегда.
– Это хорошо, – ответил Вейш. Хелен вопросительно посмотрела на него. – Потому что, возможно, это даст нам первую подсказку. Судя по всему, ваше имя и ваш номер телефона были очень важны для моего отца. Я выяснил, что дворецкий купил ему этот блокнот незадолго до его исчезновения. Чем меньше людей знают ваш номер телефона, тем проще будет выяснить, кто именно его дал ему.
Это звучало логично.
– Вы нейроэстетик, верно? – оторвал он ее от размышлений. – Я навел о вас справки, – добавил он и робко улыбнулся.
Хелен кивнула. Она по-прежнему размышляла о записке. Теперь, когда она собственными глазами увидела имя своей дочери в обрамлении сердечка, все это начало казаться ей еще более странным.
– И вы говорите, что в ближайшее время у вас дела в Париже?
– Да, я буду исследовать картину в Лувре.
– Какую картину?
Казалось, Вейша действительно интересовала ее деятельность, и это ей льстило. Однако в данный момент Хелен не хотелось рассказывать о себе. Она приехала, чтобы найти дочь. Кроме того, она подписывала обязательство о неразглашении.
– Я не имею права говорить об этом.
Ей самой было неприятно, что это прозвучало так отстраненно. Как бы там ни было, Патрик Вейш привез ее сюда за свой счет и проявил интерес к ее работе. Однако тот, похоже, не обиделся.
– Звучит очень загадочно, – слегка улыбнувшись, произнес он.
– Мне нужно будет измерить человека, изображенного на одной картине. Возможно, вы читали в интернете о шаблонах, которые я разработала? О шаблонах Морган?
Вейш покачал головой.
– Способ достаточно сложный. Но я полагаю, что использование некоторых пропорций в искусстве, в первую очередь в живописи, вызывает в мозге человека определенные реакции. За минувшие годы я создала соответствующую… как же вам объяснить?.. сетку. Мои шаблоны можно представить себе как большие географические карты из прозрачного плексигласа. Наглядным примером использования этих пропорций является… та конкретная картина, которую я буду исследовать в Париже. По крайней мере, такова моя гипотеза, которую я должна буду подтвердить в ближайшее время. Если нет… – Она осеклась.
– Мы найдем вашу дочь, – произнес Патрик Вейш и осторожно коснулся ее плеча. – Но теперь мне, конечно, стало интересно, какую именно картину вы имеете в виду. – Он улыбнулся. – Вы не переживайте, я не собираюсь смущать вас. Просто куплю вашу следующую книгу и тогда-то, наверное, все и узнаю.
– Наверное. – Хелен тоже улыбнулась.
Внезапно Вейш посерьезнел.
– Значит, ваша деятельность как нейроэстетика связана со всем этим? – Патрик жестом указал на окружавшие их произведения искусства.
– В некотором роде да, – признала его правоту Хелен. – Речь идет о прекрасном…
– Наверняка мой отец записал ваше имя и номер телефона не случайно.
– А какую роль играет тут Мэйделин?
Патрик Вейш пожал плечами.
– Красавица и чудовище, – пробормотал он. – Это тоже как-то связано с красотой.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Он стоял перед ней и казался растерянным. «Ребенок, ищущий своего отца, – промелькнуло у нее в голове. – И мать, потерявшая дочь».
Внезапно он вздрогнул.
– Все это меня запутывает. Значит, вы не представляете, чего мог хотеть от вас мой отец? Он не звонил вам? Не оставлял сообщений на голосовой почте?
– Я совершенно уверена, что не говорила с вашим отцом.
Она увидела, что его плечи опустились на пару сантиметров. Видимо, он слишком надеялся на то, что она сумеет помочь ему объяснить исчезновение отца.
– Мне действительно жаль… – извинилась она.
– Наверняка потерять несовершеннолетнюю дочь гораздо хуже, чем упрямого и безумного отца.
Его сочувствие было приятно, но, услышав его слова, она почувствовала, как сжалось ее горло.
– И все-таки я был бы рад, если бы вы немного осмотрелись здесь. Возможно, что-то покажется вам знакомым, вдруг что-то имеет отношение к вам, к вашей работе… или вашей дочери. Любая зацепка окажется ценной.
Теперь он почти умолял ее. Она осмотрелась бы и без его просьбы в надежде найти указание на то, что все это как-то связано с исчезновением Мэйделин.
Она подошла к письменному столу. На нем царил беспорядок. Не похоже было, что его хозяин намеревался исчезнуть, скорее казалось, что он всего лишь отошел за кофе. Ей вдруг стало стыдно, будто она без спроса рылась в чужих вещах.
Рядом с клавиатурой лежала стопка бумаг: счета, накладные. На некоторых она увидела названия знаменитых музеев. В пепельнице остались окурки сигар. Только теперь Хелен почувствовала витавший в воздухе застарелый запах табака. Никаких подсказок. Она перевела взгляд на стену над столом. Там липкой лентой были приклеены вырезки из газет и фотографии. Хелен наклонилась к ним. Список названий модных журналов, большинство казались знакомыми. На висевшем рядом листке была нарисована пчела. Отдельные части ее тела были обозначены стрелочками с латинскими названиями. Выглядело это как страница, вырванная из учебника биологии. Два понятия были подчеркнуты, рядом что-то написано неразборчивым почерком. Под рисунком пчелы висела карта мира достаточно большого масштаба, чтобы разглядеть отдельные страны. На некоторых континентах красным карандашом были начерчены большие круги.
И поверх этого кто-то приклеил статью из журнала, которую Хелен пробежала глазами. В ней говорилось о предстоящих выборах Мисс США в Нью-Йорке. В статье один абзац был выделен цветом, тот, где речь шла о Мексике. Возникло ощущение дежа вю, но тут же исчезло.
Дальше справа, над плоским монитором компьютера, висела фотография величественного здания с одной-единственной башней. Башня была перечеркнута крест-накрест красным фломастером. Может быть, это замок где-то в Европе? Под зданием тем же красным фломастером были записаны адрес электронной почты и имя.
– Андреас Шлибергер, – прочла она вслух.
Видимо, имя немецкое. Оно ни о чем ей не говорило. Рядом с ним значились цифры, в которых она не сразу узнала позавчерашнюю дату, поскольку европейцы указывают сначала день, а потом месяц.
– Что это такое? – Она показала на фотографию с башней.
Вейш пожал плечами.
– Почему ваш отец развесил здесь все эти снимки и статьи из газет?
Ответа на этот вопрос Патрик Вейш тоже не знал.
Хелен еще раз пробежала взглядом статью о выборах королевы красоты. Снова посмотрела на огромную пчелу. Представила себе, как она жужжит. На фото легли пятна ярких весенних красок, но тут же все затмил серый фильтр. Хелен вспомнила статью о гибели пчел, которую читала в самолете. А еще – словно она открыла дверь в кратковременную память – дело о похищении королев красоты в Мексике.
В последние несколько дней от сообщений на эту тему было просто некуда деться. Она тщетно пыталась найти дату в заметке на стене, но, судя по всему, она была написана до трагедии в Акапулько. В душе ее возникло смутное мрачное подозрение. Пульс сразу участился. Она бросила быстрый взгляд на Патрика Вейша, который все еще неподвижно стоял рядом и, похоже, не замечал того, что происходило с ней.
Она осторожно сделала шаг назад, чтобы осмотреть стену с большего расстояния. Только теперь она обратила внимание на фотографию, где был изображен мужчина в белом медицинском халате. Судя по всему, он был арабского происхождения или родом из какой-то южной страны. В волосах у него появилась первая седина, они были аккуратно зачесаны на пробор. Среди штрихов шариковой ручки, закрывавших почти все его лицо, сверкали белоснежные зубы, словно кто-то в ярости пытался сделать его неузнаваемым. Рядом с ним было написано имя: Мона.
– А это кто? – спросила она.
– Доктор Ахмед Рахмани, – отозвался Вейш с едва заметным презрением в голосе. – Врач. По крайней мере, так он себя называет. Он в ответе за смерть моей матери. Очевидно, отец повесил здесь его фотографию, чтобы никогда не забыть об этом. – Слова Патрика Вейша донеслись до нее в путанице ядовито-зеленых пятен.
Хелен кивнула, толком не зная, что сказать.
– Мои соболезнования, – негромко произнесла она.
Вдруг она почувствовала, что колени ее слегка задрожали, и ей пришлось опереться на стол. Рука коснулась книги, которая лежала там, раскрытая посередине. Называлась она «Diario di Luca Pacioli»[8]. На вид книга была весьма старинной. Пока она размышляла, сколько ей может быть лет, перед глазами вдруг все закружилось.
– Вам нехорошо? – спросил Вейш и подошел к ней сзади. Она почувствовала, что он сжал ее плечо, подвел к офисному креслу, усадил в него. В нос ей ударил терпкий аромат его лосьона после бритья. – Спасибо за сочувствие, но с тех пор прошло уже несколько лет. Она умерла во время операции.
О чем он говорит? Хелен вдруг стало трудно следить за его словами. Ах да, он упоминал о своей матери…
Она перевела взгляд на стену перед собой, на статью о выборах королевы красоты. Рисунок пчелы отсюда казался огромным.
А потом она увидела ее. Фотографию, похожую на снимок папарацци. Сделанную словно исподтишка, со слишком большого расстояния и оттого нерезкую.
Но она сразу узнала впалые щеки, большие умные глаза и полные губы.
Это была Мэйделин, ее дочь.