Визуальная культура в медиасреде. Современные тенденции и исторические экскурсы. Раздел I. Современная медийная среда (Е. В. Сальникова, 2017)

Ситуация повседневного многомирия

Обратимся к той повседневной среде, в которой существуют экраны, транслирующие и кино, и видеоклипы, и телепрограммы, и бесконечное множество компьютерных реальностей.

Исследователям урбанистической культуры начала XXI столетия совершенно очевидно, что маленькие и большие экраны сопровождают теперь людей повсюду, определяя и вид повседневной среды обитания, и режимы коммуникации[43]. В процессе исследования феномена визуального мы пришли к выводу, что многоэкранная медийная среда, которая и является повседневной средой жителя большого города, играет особую, структурообразующую роль в современной цивилизации. К аналогичным выводам приходит и А.В. Костина: «Световая среда или “третий интервал”, в исторической ретроспективе сменивший пространство (технологическое освоение географической среды) и время (освоение физической среды), проявляет способность оформления “пространства” над/за временем, пространства, возможного только в ситуации “реального времени”. Эта единая, глобальная темпоральность начинает доминировать над пространством… Презентация в данном случае означает телепрезентацию, присутствие – телеприсутствие, бытийность – телебытийность»[44].

Как мы уже писали, многочисленные экраны транслируют «картинки» бесконечных миров, живущих в виде виртуальной реальности благодаря средствам коммуникации и запечатления. «И эти экранные зоны переходности множатся, завоевывая все новые зоны повседнев ной среды обитания людей. Дома и в офисах, в больницах и банках, магазинах и ресторанах, в автомобилях и метро, на вокзалах и в почтовых отделениях – повсюду разбросаны зоны сообщения с иными информационно-образными мирами. И поскольку эти зоны подразумевают на данный момент жесткие контуры входа, их будет правомерно обозначить как порталы (тем более, что именно этот термин взят на вооружение виртуальностью электронного типа)»[45].

Иными словами, мы обитаем в тотальной зоне переходности между посюсторонним трехмерным пространством, доподлинной социальной реальностью и потусторонним, внутриэкранным пространством, где обитает бесплотная визуальная образно-информационная материя.

То, что идет умножение именно тех экранных систем, которые подразумевают возможность восприятия их контента без «выключения» окружающей реальности, говорит о том, что современный человек дорожит именно своей симультанной подключенностью и к посюстороннему бытию, и к внутриэкранным мирам.

«Выключение» физического пространства может происходить, к примеру, с помощью гаснущего света, как это стало принято со второй половины XIX века в театрах (впрочем, не во всех и не всегда) и как необходимо для восприятия киноизображения[46]. Ни уходить всецело в заэкранную виртуальность, ни оставаться один на один исключительно с окружающей реальностью современные люди не желают. В силу этого представляется плодотворным рассмотрение вездесущих экранных средств в контексте современной повседневности.

Чтобы понять период первых десятилетий XXI века, следует попытаться проанализировать этот новый симбиоз – множественность экранных систем различных периодов изобретения в повседневной жизненной среде рядового человека, взаимодействие человека с этими системами, новые ритмы действий, новые психофизические комплексы, типичные ситуации, логику сосуществования людей и экранов. Работая над этим аспектом темы, мы вели многолетнее, хроническое полевое исследование, наблюдая поведение людей в самых разнообразных публичных местах, в некоторых приватных пространствах, в ряде городов в период с 1991 по 2014 год[47].

Совершенно очевидно, что обозначенная модель – активность окружающей реальности с активностью множественных порталов входа в полифункциональные экранные миры – создает дополнительный уровень публичности. Обозначим его как виртуальную публичность или дистанционную публичность, которая теперь может включаться по индивидуальному желанию индивида и сопровождать его где угодно и сколь угодно долго, будучи заключенной в корпусный экранный носитель.

Сидя у себя дома, работая в одиночестве в кабинете офиса, уезжая на дачу, передвигаясь по городу в общественном транспорте или уединяясь в примерочной бутика, современный индивид может выйти на связь с любой точкой мира, пообщаться с ведущими телестудии, подключиться к хронике событий в горячих точках, поздравить с днем рождения дальних родственников, пообщаться с друзьями, находящимися на другом краю света, мысленно и зрительно погрузиться в перипетии фантазийного мира кинофильма или компьютерной игры… Наличие этого альтернативного уровня публичности может по-разному изменять общую картину мира, в которой существует индивид.

В случае если в окружающем индивида пространстве нет элементов публичности (например, он находится один или в узком кругу самых близких людей у себя в квартире, коттедже, на даче), экранные средства могут восполнять отсутствие традиционной публичности с помощью внедрения в окружающую индивида среду элементов виртуальной дистанционной публичности.

Возможно, индивид пребывает в одиночестве или в узком кругу близких, но на чужой или нейтральной территории, то есть в публичном пространстве, будь то пустое кафе, номер отеля, пустынная улица, лифт и пр. Экранные средства могут виртуально «анимировать» публичное пространство, если они транслируют аудиовизуальные образы, связанные с большим миром.

Во многих случаях современные люди включают виртуальную публичность по доброй воле, полностью или частично фокусируя на ней свое внимание, хотя при этом они и так находятся в густо населенном публичном пространстве, будь то территория торгово-досугового центра, аэропорт, вокзал, шумная площадь города и пр. Тогда уровень виртуальной публичности как бы отодвигает на задний план реальное публичное пространство. Ему приходится знать свое место, из безальтернативных социальных обстоятельств превращаясь в сво его рода «задник», декоративное оформление повседневности, вторые и третьи планы жизненной мизансцены, в которой продолжает пребывать индивид. Но может складываться и противоположная ситуация, в которой экраны публичного пространства воспринимаются не более чем декорация или реквизит, острой сиюминутной необходимости которых индивид не ощущает.

Так или иначе, а будучи вооружен экраном и тем более мобильным экраном, современный человек уже не столь неминуемо зависим от реального публичного пространства. Вполне закономерна активная циркуляция идеи «падения публичного человека», или исчезновения публичного человека, о чем пишет, в частности, Джон Паркинсон, во многом связывая это явление с утратой современным городским пространством достаточного количества территорий, где люди могли бы осуществляться как граждане своего общества, а не только как потребители, демонстрирующие свое участие в процессах потребления[48]. Однако проблема, вероятно, не только в этом, но и в последовательном наращивании городским пространством полифункциональных территорий, где людям предлагается выбирать различные занятия и модусы поведения, в том числе не связанные непременно ни с непосредственным общением и обсуждением интересующих всех вопросов, ни даже с фокусировкой внимания на каких-либо объектах окружающей среды. На городской площади, в городском транспорте, в галерее искусства и пр. люди могут сохранять погруженность в свой экранный мир на том или ином электронном носителе.

Теперь человек способен регулировать качество и контент виртуальной публичности и уровень собственной включенности в публичность традиционную, посюстороннюю и реальную. Как справедливо замечает Ф. Тонкисс, это в известной степени снимает акцент, к примеру, с такого существенного понятия, как одиночество в толпе, одиночество в городе[49], разобщенность индивидов, попадающих в те населенные пункты, которые не являются для них стабильным местом проживания, и пр. Помимо всевозможных объединений, сообществ в их традиционном виде имеет место идентификация по интересам или каким-либо признакам с помощью интернета, виртуальных социальных сетей. Если раньше не существовало эффективных возможностей почувствовать себя в единстве с неким человеческим множеством, не встречаясь с ним в одном реальном пространстве, то теперь, в эпоху интернета и все более повсеместной системы wi-fi, такие возможности имеются. И одиночество индивида видится уже не столь социальным, и не так прочно связано с ситуацией пространственной изоляции от своего/своих сообществ.

Одиночество начинает по-новому цениться, поскольку становится все менее и менее достижимым в прямом смысле, хотя бы как одиночество в толпе внутренне чуждых или толпе просто незнакомых людей. Ведь находясь в таких толпах, у человека все больше возможностей выходить на связь или продолжать быть на связи с теми знакомыми, родными и близкими людьми, которые требуют общения различных типов, по различным поводам и с различной степенью эмоциональной и интеллектуальной активности.

Современный индивид создает нечто удивительное – некую «личную модель» публичности как игровой ситуации. Суть этой ситуации заключается в том, что она как бы приглашает индивида, то есть неделимого субъекта, стать все-таки умозрительно «делимым» на существо, тело которого и какая-то часть души остаются в традиционном публичном пространстве, а другая часть души вместе с направленностью взора и часто слуха устремлена и, быть может, даже мысленно переносится в пространство виртуальной публичности. То есть человек выступает как некий шампур или пограничная «территория»; на него нанизываются два и более мира, им связуются в целостную, хотя и многомерную среду различные миры.

Публичность как таковая утрачивает прежние ясные очертания и смыслы. Фиксация упразднения «публичной сферы» как «пространства демократии», деактуализация идеи «форума, где частные люди, собираясь вместе, заставляют органы публичной власти легитимизировать себя в глазах общественного мнения» (как передает мысль Ю. Хабермаса современный ученый), является общим местом множества современных западных исследований[50].

По всей видимости, публичность деполитизируется, во всяком случае, в традиционном представлении о политике как роде публичной деятельности. И это при том, что политические акции могут регулярно происходить на площадях и улицах, в зданиях публичной функциональности современных городов. Однако, как пишет Тимоти Люк, большинству обитателей больших городов уже понятно, что «структуризация будущего происходит не прямыми средствами и незаметно в исследовательских лабораториях… а не в парламенте или политических партиях»[51]. Или, как наотмашь формулирует Ульрих Бек, нету больше ни политики, ни аполитичности, актуально лишь «экономически направляемое действие, преследующее некие интересы»[52]. Научно-техническое развитие вкупе с экономическими параметрами современной цивилизации, во многом связанными с этим развитием, стихийно меняют жизнь, а не общественно-политическая деятельность как таковая. Можно сказать, что атмосферу современного большого города задает разрастание пространств внеколлективной, неупорядоченной, децентрализованной, деидеологизированной публичности.

Параллельно с публичностью существенные перемены претерпевает и приватность, что точно уловлено Кристиной Слейд в ее формулировке «глобальное приватное пространство», характеризуемое как воображаемое, умозрительное, тотально рассеянное[53]. Публичное и приватное перестают существовать в прежнем режиме, который можно обозначить как соседство. В новом столетии происходит взаимопроникновение пространств публичного и приватного на динамичной публично-приватной территории с мобильной, гуттаперчевой, виртуальной приватностью и столь же подвижной виртуальной публичностью. В этой новой ситуации не только заведомо транзитные места вроде роддома, зала ожидания вокзала, супермаркета, но и любое пространство, в котором человек пользуется экранным устройством, – будь то туристическая достопримечательность либо место повышенной социокультурной актуальности (например, здание ООН) или приватной биографической ценности (дача родителей, «моя» школа, «наш» двор) – наделяется функциями транзитного, переходного пространства, «non-lieu», как определяет этот феномен Марк Оже[54]. Времен ная, сиюминутная значимость таких «не-мест» может заключаться в наличии порталов, гарантирующих интегрированность их обитателя или гостя в мир безграничных техногенных коммуникаций. Чтобы увидеть очертания этой недавно формирующейся территории, рассмотрим подробнее современные взаимоотношения человека с экранными средствами.

В современной жизненной среде порталы экранной реальности расположены на разных расстояниях от человека. С одной стороны, есть ощущение, что междуэкранная повседневная среда полна хаотической динамики, при неуклонном нарастании количества экранов. Вехи повседневной деятельности современного человека помечены движением между множеством экранных устройств. Человек встает по сигналу будильника, встроенного в мобильный телефон, идет умываться, после гигиенических процедур приступает к завтраку, во время которого включает телевизор или одно из новейших экранных средств, будь то планшет, i-pad и пр. Выходит из дома и, сев в машину, пользуется навигатором, экран которого находится сбоку от места водителя. Или пользуется наземным транспортом, где нередко также имеются экраны. В метро, в городской среде, в торгово-досуговых центрах, кафе, даже в музеях, банках, на почте и во множестве самых разных учреждений включены экраны, которые транслируют какую-либо информацию.

Каждое из экранных устройств предполагает определенный «идеальный» вариант взаимодействия с индивидом. Динамика жизненной мизансцены требует постоянного принятия человеком волевых решений, сохранить ли ему «идеальные» дистанции или нарушить, отодвинув от себя то, что требует тесного контакта, и подходя вплотную к тому, что должно быть на значительном расстоянии от глаза. Пересмотреть «круг приближенных» или же оставить все как есть; убрать в сумку мобильный телефон и пойти в кино, включить ноутбук и отвернуться от телевизора, задержаться перед экраном с рекламными роликами или сосредоточиться на финансовых операциях при помощи экрана банкомата. Изучать презентацию преподавателя на большом экране или углубиться в виртуальную реальность личного i-pad’а. Человек занят тем, что работает над уточнением или изменением направленности своего внимания и дистанции до того или другого экрана.

Кажется, что специфика современного цивилизационного пространства состоит именно в вездесущности экранных систем, которые могут быть стабильно расположены в самых разных точках жизненного пространства, а могут спорадически появляться где угодно, с тех пор как в быту укоренились личные мобильные экранные устройства. Однако, несмотря на непосредственное ощущение хаотичности, наша гипотеза заключается в том, что в сегодняшней междуэкранной среде имеет место стихийно складывающаяся система различных типов коммуникации.

Попытаемся выявить элементы системности в современной междуэкранной среде как среде коммуникативной, определить типологию взаимодействий отдельного индивида с разнообразными экранными устройствами, находящимися в поле его обзора и возможностей манипуляции. Проанализируем подробно наиболее актуальные для современного периода типы коммуникации с экранными средствами. Рассматривается случай современной мегаполисной среды.

Как нам представляется, наиболее существенными параметрами коммуникации человека с экранными устройствами (как и вообще с предметами) являются расстояние между человеком и экраном, наличие визуального контакта, степень фокусировки внимания на экранном устройстве как предмете, степень фокусировки внимания на транслируемом с экрана контенте, длительность коммуникации, наличие тактильного контакта с экранным устройством, возможность индивида регулировать режим функционирования экрана и влиять на контент. Вместе с тем невозможно определить, какой из перечисленных параметров наиважнейший. Скорее, значимо то, как несколько параметров сочетаются в разных случаях сосуществования публичного и приватного начал.

Средово-ландшафтная коммуникация

Итак, самая протяженная дистанция – между человеком и экранами, расположенными в публичном пространстве городской среды. На площадях и улицах города, в метро, в витринах магазинов и салонах больших деловых интерьеров, будь то торговый центр или банк. От человека до экрана может быть от нескольких метров до нескольких десятков метров. Возможно восприятие, ограничивающееся беглой фиксацией самого наличия выключенных или включенных экранов, транслирующих какое-либо изображение. Этот тип коммуникации можно назвать «средово-ландшафтным». Его популярность связана, вероятно, с тем, что в исследовании Нанны Верхоефф именуется «жаждой панорамности», или потребностью в нефизической, непрямой вовлеченности в жизнь окружающего пространства[55]. Само наличие экрана и визуальных посланий важнее для воспринимающегося, нежели содержание и формы транслируемой информации, которые могут вообще не считываться ин дивидом ввиду большого расстояния, «какофонии» работы множества экранов[56] либо из-за отсутствия внимания к их работе.

Чаще всего информационные послания на различных экранах при средово-ланшафтной коммуникации не образуют единого текста, одного целостного логичного послания, а также могут быть не связаны напрямую с происходящим в трехмерном пространстве городской среды. И объединяет их с людьми и явлениями той же местности прежде всего сама одновременность, симультанность пребывания и функционирования.

В подобных случаях экраны воспринимаются как составляющая цивилизационной среды, как часть общего городского ландшафта или интерьера, некий сигнал о присутствии в городе множественных порталов связи с виртуальными мирами. Экраны в такой мизансцене городской жизни объективно оказываются символами современности, электронной цивилизации. Например, придя в музей и увидав в залах разнообразие экранных форм, которые так или иначе предоставляют визуальную и вербальную информацию потенциальным посетителям, человек может ни разу не сфокусировать свое внимание на этой экранной информации, интересуясь исключительно предметными экспонатами. Однако наличие экранов скажет посетителю о том, что он попал в музей, который считает необходимым учитывать пристрастие современных людей к восприятию экранной информации, демонстрировать свое развитие в ногу с эпохой, интерес к тем широким возможностям, которые объективно связаны с использованием экранов.

При средово-ландшафтной коммуникации человек воспринимает сам экран и его «картинку» или «картинки» неотделимо от потока множества прочих впечатлений. Экран попадает в ряд прочих форм близлежащего к нему пространства, будь то деревья, столбы, провода, витрины, окна, стены зданий, памятники, рекламные растяжки, небо с облаками, транспорт, прохожие, посетители, предметы. Восприятие в таком режиме может быть весьма кратким, например несколько секунд во время проезда мимо экрана на автомобиле или на эскалаторе метро. Или же относительно длительным – от нескольких минут до нескольких часов. Например, при периодическом поглядывании в сторону экрана или экранов на улице через окно или в случае обзора площади с экранными устройствами с территории кафе, с лавочки сквера и пр. Однако во всех случаях человек смотрит не столько на экраны, сколько в сторону экранов, его внимание рассеяно или обращено на какие-либо иные явления. Фокусировка на контенте, транслируемом с помощью экрана/экранов, отсутствует.

Это одна из закономерных защитных реакций индивида на избыток симультанных потоков информации в нынешнем повседневном пространстве. «Информационное общество будет характеризоваться все возрастающим количеством “информации”, но будет ли в нем больше знания?» – еще недавно задавал риторический вопрос исследователь[57]. Современная ситуация наглядно демонстрирует, как это работает – информация может просто не восприниматься в парадигме знания, а интерпретироваться как элемент современной декорации и атмосферы цивилизованного пространства.

И уж конечно, нет индивидуального физического контакта с экраном, как и нет потребностей (хотя не исключены возможности) индивидуального воздействия на контент или режим трансляции. Экранная информация носит имперсональный характер, она транслируется как бы для всех и ни для кого в отдельности, да и транслируется скорее в саму среду, словно и не апеллируя к психофизическому восприятию живого индивида.

То есть, суммируя, можно сказать, что средово-ландшафтный тип коммуникации – это тип рассеянного, фонового восприятия, без фокусировки, интерактивности и личного воздействия на режим работы экрана, при ощущении имперсональной адресации информационных посланий.

Появление экранных устройств в разомкнутом пространстве улиц и площадей, как и наличие портативных личных экранов, создает невозможный ранее тип симультанного сосуществования визуальности природной – картины неба, с его облачными массами и светом небесных тел, будь то солнечное сияние, свет луны, поблескивание звезд в сумерках, – и визуальности искусственной, экранной, рожденной посредством либо запечатления трехмерной реальности действительно существующего мира или моделирования виртуальной реальности с помощью компьютерных технологий. Такое сосуществование может рождать множество самых разных коннотаций. Так, например, в 2001 году в Ялте праздновали 40-летие создания советского кинохита «Человек-амфибия» и транслировали этот фильм на огромном экране, на набережной. События фильма разворачивались на расстоянии нескольких шагов от реального Черного моря, на побережье и в глубинах которого проводились съемки фильма, где показаны, в свою очередь, фантастические события в неких морских глубинах и на побережье. Толпа на набережной, гуляя и поглядывая на экран, могла ощущать себя как бы между двух морей и воспринимать современный морской ландшафт как продолжение фантазийной реальности кино. Впрочем, каждый в той толпе мог придерживаться своего личного режима восприятия, выходя за пределы средово-ландшафтного варианта, однако не исключая и его.

Локально-информационная коммуникация

Второй тип коммуникации, условно говоря, – «локально-информационный», с краткой фокусировкой внимания на экранной информации. Например, это прицельный взгляд человека на табло, расположенное в банке, аэропорте, вокзале, вагоне метро и т. д. с тем, чтобы найти и считать с экрана необходимую информацию. Таковой информацией может быть все что угодно, и служить оно может тоже чему угодно, от ориентации воспринимающего субъекта в пространстве и времени, инструкций в текущей жизнедеятельности и до сиюминутного развлечения какими-либо эстетическими образами, внезапно привлекшими внимание воспринимающего.

В последнее время бурно развивается целая индустрия статичных или очень кратких динамических интернет-изображений, которые призваны развлечь, удивить, рассмешить пользователя. Подобные «картинки» рассчитаны именно на кратковременное, «точечное» внимание индивида. Они не обязаны быть каким-либо образом связаны с контекстом, важным для пользователя, с актуальными общественными или культурными событиями, с временем суток или географическим пунктом, где обитает индивид. Каждая интернет-картинка может воздействовать напрямую на эмоциональное состояние рассматривающего и рождать сиюминутные реакции – смех, умиление, удивление, приятный умозрительный ужас, восхищение и пр.

Если картинка очень понравилась воспринимающему, он может решить перевести ее в другой тип коммуникации, например, закачав себе в ноутбук или на мобильный телефон, пересылая ее друзьям и близким, выкладывая на личной странице какой-нибудь социальной сети и пр. Как раз такие картинки с «прикольными подписями», мини-комиксы, видеоролики на несколько секунд – сегодня становятся одним из типичных посланий приватного интернет-общения, в процессе которого интернет-картинка фигурирует как «новость», как нечто только что узнанное, увиденное и нуждающееся в распространении и даже обсуждении, хотя никакой серьезной, полезной и стратегически важной информации в такой картинке нет. В этом смысле она может быть даже менее актуальна и менее завязана на социокультурных веяниях современности, чем свежий анекдот.

Неделовой контент восприятия при локально-информационной коммуникации, скорее всего, воплощает острую необходимость кратких образных «инъекций», лишенных практической пользы, однако нарушающих рутинные ритмы социально-делового функционирования современного человека – и в то же время, не имеющих права претендовать на более длительное восприятие и более существенное место в повседневной активности человека.

Для локально-информационного типа коммуникации в более ранний период были характерны реализация в публичном пространстве, «казенные» носители экранов, отсутствие интерактивности и способов личной регуляции режима работы экранного устройства. Еще недавно человек сам никак не воздействовал на экран и не мог претендовать на это, но лишь считывал транслируемый контент, поскольку находил его необходимым и полезным лично для себя.

Сегодня в публичной среде обитания приживаются экранные устройства, предполагающие активное персональное воздействие пользователя, который способен регулировать появление информации на экране – например, взаимодействуя с банкоматом или автоматом для покупки билетов, для оплаты счетов и пр. Имперсональная трансляция в таком случае сочетается с персональной активностью заинтересованного восприятия. Однако в обоих случаях, как правило, человек с экраном не образует единого ситуативного «техноорганизма», не объединяется с ним в некое пространственно-пластическое композиционное целое. Человек воспринимает экран и транслируемый им контент, что называется, со своей колокольни, с точки зрения своих личных интересов, из своего микромира, внеположного экранному устройству.

Альтернативно-дублирующие коммуникации

Третий тип коммуникации возникает тогда, когда экраны, находящиеся в поле зрения индивида, транслируют то, что происходит перед взорами индивида или вокруг индивида в той самой пространственно-предметной среде, где пребывают и он и экраны. Это альтернативно-дублирующая надличностная коммуникация, актуальная сегодня в концертных залах и на стадионах, в пространстве выступления перед массовой аудиторией политиков и артистов, спортсменов. Рождается ситуация «двойного совместного» наблюдения за разворачивающимися событиями и представлениями – зритель смотрит не только вместе с толпой, но и вместе с видеоглазом, который предлагает свои ракурсы и свои границы кадра, добавляя и свои технические возможности. В том числе – возможности моделирования иных ракурсов по сравнению с ракурсом взгляда зрителя из определенной точки пространства, а также возможности моделирования иллюзии другой дистанции до объекта трансляции. Индивид получает возможность симультанного наблюдения за происходящим в природном временном потоке и в его экранном варианте, где оно фрагментируется и запечатлевается, пока не выбывая из того же самого природного временного потока.

Например, театрализованное шоу открытия и закрытия Международных Олимпийских игр 2014 года в Сочи включало гигантские экраны, фрагментирующие и транслирующие происходящее. Реальность события в настоящем текущем времени как бы расслаивается, и индивид оказывается перед фактом этого расслоения, который может никак не зависеть от его личных пожеланий и предпочтений. Тем самым живой наблюдающий индивид получает сигнал о двухслойной публичности, в ситуации которой он пребывает, поскольку работающие экраны подразумевают наличие модераторов экранной реальности, в которую превращается реальность живая, непосредственно разворачивающаяся вокруг зрителя.

В потенциале и сам зритель может стать объектом запечатления и трансляции, утрачивая свою статусную неприкосновенность, что теперь уже не связано с прямым физическим касанием и взаимодействием с какими-либо персонами из сферы публичной активности. Неприкосновенность утрачивается дистанционно, вместе с тем приобретается новое «членство» в круге избранных, подлежащих запечатлению и демонстрации посредством экрана. А это, в свою очередь, означает внимание незримых наблюдателей, которые управляют функционирующими видеокамерами и экранами, что требует также наблюдения за теми же самыми происходящими событиями, которые воспринимает посредством своих физических чувств рядовой зритель.

Где-то неподалеку от зрителя во множестве других зрителей теперь пребывают новые субъекты ситуации – модераторы визуальной трансляции, каковых зритель может спонтанно представлять в виде техноорганизма или в виде людей – организаторов процесса запечатления и трансляции. В соседстве с этим кругом субъектов происходит концерт, шоу, спортивное состязание, заседание партии и пр.

Возможен и другой вариант – альтернативно-дублирующая, но при этом инициативно-личностная коммуникация, при которой сам индивид фиксирует на свой личный ноутбук, айфон, телефон или видеокамеру то, что происходит в окружающем пространстве, и чередует наблюдение за реальностью через экран с наблюдением за реальностью поверх экрана, поверх камеры, в обход экранного средства. Так происходит, к примеру, когда человек идет по улице, видит выступление уличных актеров и решает записать его на свой мобильник, стоит напротив и вот уже смотрит живое выступление через свой экран.

Нечто аналогичное можно наблюдать на днях рождениях, свадьбах, прочих приватных и корпоративных мероприятиях. Причем сегодня мы нередко наблюдаем, как некое малое неформальное сообщество, будь то группа старшеклассников, студентов или детей с родителями, празднует день рождения прямо на фуд-корте, посреди множества снующих туда-сюда людей с подносами, уборщиц, персонала. Несколько столиков сдвигаются в ряд, к стульям привязываются воздушные шарики, на стол ставится еда, купленная здесь же, в одном или нескольких кафе быстрого питания.

И вот уже вся компания поднимает пластиковые стаканы и улыбаясь произносит тосты. Один или несколько участников праздника вооружаются фотоаппаратом или мобильным телефоном с видеокамерой. В таких ситуациях поиски выгодного ракурса и стремление эффектно запечатлеть свое праздничное застолье выполняют те функции, которые нереализуемы в физическом пространстве – приватное мероприятие локализуется в пространстве, вычленяется из разомкнутой и общедоступной реальности фуд-корта и как бы «закрывается» в рамках кадра, как в стенах частной территории, неподотчетной остальному миру, который слишком вплотную примыкает к участникам застолья. Съемки и сам взгляд на свой праздник через объектив выполняют роль символического позиционирования особости, автономности и внебудничности приватной группы в публичном, общедоступном и довольно будничном пространстве.

Человек с устройством запечатления как бы расслаивается на непосредственного участника и наблюдателя, с одной стороны, и на фиксатора, дистанционного наблюдателя, который смотрит на происходящее со стороны, выбирает выгодные ракурсы, осуществляет селекцию потенциальных «картинок», то есть становится видеолетописцем события. Приватное «свое» пространство автоматически переосмысляется в такой ситуации как публичное «другое» пространство, чья жизнь в потенциале имеет право быть опубликованной.

Посредником между человеком и окружающей реальностью оказываются экраны, через которые эта непосредственно развивающаяся реальность пропускается, просеивается и где она комментируется и сохраняется. Из особых профессий оператор и журналист превращаются в повседневную, хроническую жизненную позицию, индивидуальную пристройку к бытию, от которого желательно отстраниться и которое желательно запечатлевать на личные носители, а не просто проживать и переживать в реальном необратимом времени, покорно наблюдая, как событие этим временем безвозвратно уносится. В обиходе возникает возможность перманентно или от случая к случаю сотрудничать с информационными службами, такими как телеканал «Lifenews», приглашающий всех обладателей мобильного интернета присылать к ним в редакцию материалы, то есть запечатленные события, интересные кадры и пр., получая гонорары в случае использования предоставленных видеоматериалов.

Одним из самых популярных детских саморазвлечений сегодня оказывается фото- и видеоселфи или фото- и видеохроника с последующим просмотром, часто многоразовым. То, что только секунду назад было частью человека, его лица, его внешности, дистанцируется от него, преображается в виртуальную реальность, которая может быть объектом рассматривания, индивидуального или коллективного восприятия и обсуждения. Родные игрушки и интерьеры, попадая в кадр, как бы обретают второе рождение, переживают преображение. Оно состоит уже в том, что из части интимного мира превращается в часть «другого мира», в потенциале всегда подлежащего публичному восприятию, поскольку и сам оператор съемки теперь не вполне «свой» для своих предметов и своей среды обитания, он как бы снаружи всего этого, в отдалении, на позиции фиксатора, а не обитателя.

Характерной чертой современности становится формирование индивидуально-мобильных форм технической коммуникации, которые заимствуют принципы, ранее осуществимые только в публичном пространстве, в случае значительных событий нечастного масштаба, при участии внеличных могущественных субъектов, таких как телекомпании, издательские концерны, рекламные фирмы, политические партии, государственные и общественные организации.

Культурно-регламентационная коммуникация

Четвертый тип коммуникации, напротив, подразумевает именно образование некоего целостного культурного «техно-организма» – когда происходит сравнительно длительная фокусировка внимания индивида на экране и транслируемом с него образно-информационном потоке, в специально предназначенном для этого пространстве, в условленное заранее время. Таков тип коммуникации зрителя кинотеатра, пришедшего на сеанс и смотрящего фильм в кинозале.

В подобном случае также отсутствует интерактивность и возможность зрителя определять режим функционирования экрана, однако резко усиливается степень эмоционально-интеллектуальной включенности человека в саму ситуацию публичного просмотра фильма в кинотеатре, а также душевная погруженность в мир транслируемой виртуальной реальности. Во всяком случае, в идеале должно быть именно так. На этот тип коммуникации претендует кинотеатр с кинозалом, где расположен киноэкран. Назовем данный тип коммуникации «культурно-регламентационным», поскольку он подразумевает способность человека не только длительно быть исключительно объектом культурного воздействия, но и отвечать правилам поведения кинотеатра, ограничивать свои проявления (приходится отказаться на время от жизни при включенном свете, от разговоров в полный голос, от частых и произвольных перемещений и пр.).

Средово-ландшафтный тип коммуникации в известной степени равняет воспринимающего индивида и экраны. Они все на равных правах существуют внутри некоей, часто разомкнутой, с нефиксированными строго границами территории. Экраны как бы обращены сразу ко всем и ни к кому в отдельности. И человек воспринимает как будто сразу все и ничто в отдельности, не вычленяя экраны и их контент в отдельное автономное явление и объект личного внимания.

Средово-ландшафтная коммуникация не отрицает возможности параллельно вести другие типы коммуникации, в том числе с экранными устройствами. Она весьма толерантна к человеку и лишь требует его умения не терять потоки локально-информационной и прочей коммуникации среди фонового средово-ландшафтного «шума», если пользоваться термином Лотмана[58].

Культурно-регламентационный тип коммуникации во многом противоположен средово-ландшафтному, поскольку, напротив, оставляет человека один на один с контентом экрана, изолируя от основного массива составляющих остального мира, и выдвигает ряд декларируемых и недекларируемых требований к индивиду, отводя ему роль духовно активного реципиента, а контенту экрана – роль главного и единственного центра внимания.

И этот статус контент киноэкрана сохраняет на протяжении формально условленного отрезка времени.

Обозначенный комплекс условий культурно-регламентационного типа сложился ранее, нежели появилось искусство кинематографа. И театр, и консерватория (концертный зал и пр.), и во многом музей или выставки произведений искусства также подразумевают подобный комплекс: способность человека относительно долго быть сосредоточенным на восприятии художественных или исторически значимых произведений, определенным образом себя вести, приходя на просмотр к определенному часу или укладываясь в определенный регламент работы музея, выставочной территории, театра, концертного зала и пр.

Средово-ландшафтная коммуникация нередко протекает как бы сама собой. Не осознаешь, когда она начинается и ради чего происходит, поскольку в ее свободные объятия попадаешь, как только покидаешь дом или иное помещение. Культурно-регламентационная коммуникация рассчитана на рациональное, заранее спланированное решение человека вступить в ее пространство, выделив для нее определенный период своего времени. В музей или в театр трудно случайно заскочить. Человек должен собраться в музей, театр и даже кино специально, узнав о расписании работы, о предлагаемых объектах восприятия и, нередко, отклонившись от маршрутов своих повседневных перемещений. Музей и театр – это, как правило, отдельно стоящие здания, и в России пока это так и остается, это два института, охраняющие свою консервативность и автономность в городской среде. Культурно-регламентационная коммуникация подразумевает доминирование публичного пространства.

Однако специфика современности заключается в том, что возникает много возможностей получить дома то, что ранее можно было получить и осуществить лишь выйдя из дома и побывав в том или ином публичном пространстве. Интеллектуальная работа, покупка продуктов, приобретение кулинарных блюд, финансовые банковские операции, заказ туристических поездок, покупка одежды, отправка и получение корреспонденции и пр. сегодня легко осуществляются без выхода со своей приватной территории. Поэтому если раньше человеку не надо было искать поводы для попадания в широкое публичное пространство, внутри которого немало территорий для культурно-регламентационной коммуникации, то теперь нередко приходится такие поводы искать специально.

Истинной целью выхода за пределы приватного пространства у современного человека все чаще может выступать именно внутренняя потребность побыть в пространстве публичном. Недавними социологическими исследованиями установлено, что человек в большинстве случаев включает телевизор просто для того, чтобы включить телевизор, чтобы быть подключенным к жизни большого мира, мелькающей в компактном предмете[59]. И если публичное виртуальное пространство необходимо человеку само по себе, без каких-либо сложных практических мотиваций, то и невиртуальное, вполне посюстороннее реальное пространство тоже может быть необходимым как существенная цен ность и часть современного стиля жизни. Человек бессознательно моделирует малые «условные цели» – пойти в торговый центр, чтобы посмотреть, не завезли ли в один из магазинов новую коллекцию одежды, а заодно оплатить интернет, сделать маникюр, посидеть со стаканом кофе не у себя дома, а за столиком кафе, хотя, быть может, кофе получается лучше в собственной кофеварке или турке. Тем не менее пить кофе или чай не дома, а в кафе – один из ритуалов Нового времени, и пока ничто не способно его отменить.

Современная эпоха информационной свободы позволяет смотреть многие новые фильмы по интернету чуть ли не раньше, чем они появляются в прокате. К тому же выбор домашних просмотров, благодаря интернету, сегодня практически не ограничен. А в кино еще не известно, что покажут. Возьмем случай «рядового» кинотеатра, не ориентированного на специальную селекцию картин по их художественному уровню. В обыкновенном кинотеатре можно нарваться на очень низкопробную картину. И тем не менее туда идут, тратят дополнительное время на путь в кино, согласовывают свое жизненное расписание с расписанием сеансов, тратят деньги на билеты…

Видимо, все это – ради того, чтобы получить при походе в кино нечто особенное, чего нет при домашнем кинопросмотре. В обоих случаях (домашнего просмотра и просмотра в кино) само смотрение фильма постулируется, хотя бы чисто формально, в качестве главного события. Но при походе в кинотеатр это главное событие обрастает несколькими слоями других событий – назовем их сопутствующими.

Во-первых, человек одевается и покидает дом. И в любом случае должен преодолеть какое-то расстояние, пропутешествовать к кинотеатру. Процессуально он занимается сокращением расстояния от себя до киноэкрана. И пока длится этот процесс, человек получает впечатления от окружающей реальности – улицы, транспорт, незнакомые люди, толпы, витрины, небо, деревья, грязь, погода, одним словом, обширный спектр температурно-тактильно-визуальных впечатлений.

Допустим, человек направляется в кино не из дома, а с работы, от друзей, из магазина, банка, зубного врача. В любом случае он движется в кинотеатр, то есть специальное учреждение, которое существует ради публичной демонстрации фильмов на большом киноэкране. То есть на таком экране, которого в большинстве случаев нет на иных публичных и уж тем более приватных территориях. Вместе со сменой обстановки происходит смена экранного устройства.

Фильм смотрится, как и было раньше, в темном зале, совместно с чужими незнакомыми людьми. В темном – потому что иначе не будет видно почти ничего. Но для современного человека это не очевидное и не безальтернативное объяснение. Ведь в своей повседневности (а она осталась где-то в отдалении) он окружен экранами, на которых все хорошо видно и при свете. Темнота может подспудно мотивироваться по-другому: в кино так принято.

Кинозал – это территория традиций, так как само искусство кино создавалось в относительно далеком прошлом и использовало старые, доэлектронные типы техники. И хотя современная аппаратура для трансляции кинофильма уже во многих случаях новейшая, цифровая, способ трансляции все еще старинный – «по воздуху», с помощью проектора на автономный киноэкран. Последний, в свою очередь, претерпел множество изменений, однако он остается именно автономно существующей плоскостью для демонстрации киноизображения, а не экраном большого плоского телевизора, как в случае системы «домашний кинотеатр». «Неинтегрированность» киноэкрана в какое-либо иное, более сложное устройство – главная ценность кинотеатра. Именно киноэкран нельзя купить, унести, «потребить». Многие зрители не сознают всю ценность киноэкрана и его отличие от электронных экранных устройств. Но на них действует аура особенного, архаического экрана и атмосфера его функционирования. Можно, конечно, сказать, что они – потребители ауры кинотеатра. Однако честнее признаться, что речь идет уже не о потреблении как таковом, а об использовании ряда возможностей для получения необыденных, не вполне привычных и не успевающих надоесть впечатлений от окружающего мира.

В кинотеатр зритель приходит на свидание к фильму – и это нечто торжественное, несмотря на попкорн. Он может выбирать только из тех сеансов, которые есть. Некие имперсональные социальные силы хотят совпадения во времени фильма и зрителя, их встречи в одном кинозале в одно и то же время. Это режим бытия и восприятия зрелищной реальности, живой, незаконсервированной, аналогичной спектаклю с живыми актерами, представляющему одно из древнейших явлений игровой культуры. Кинотеатр на то и кино-театр, что он настаивает на театральном режиме социального взаимодействия кинофильма и зрителя как двух живых организмов.

Есть невидимые посредники, которые организовывали кинопоказ, готовились к нему, ждали покупателей билетов. То есть человека ждали в кинотеатре, и ждали не только как абстрактного функционирующего пользователя, включающего где-то там кнопочки пульта телевизора или щелкающего мышкой перед компьютером. Нет, человека ждали как вполне физическое лицо, для него готовы специальные кресла, и их много. То есть подразумевается, что кинопросмотр должен быть публичной акцией. И каждый отдельный покупатель билетов мыслится как участник такой акции. Таким образом, кинозал есть зона постулируемой обязательной публичности, и в эту зону индивид заходит специально, вне зависимости от того, насколько заранее он принимает решение об этом.

Однако сама публичность кинозала и кинотеатра в современном контексте повседневности оборачивается рядом специфических черт. Это локальная, замкнутая публичность внутри безбрежных разомкнутых публичных территорий.

Трансляция изображения на экран происходит с очень близкого расстояния – из рубки кинотехника, где стоит кинопроектор. То есть зритель присутствует в пространстве, где находится не только экран, на которой транслируется изображение, но и сам транслятор. Все близко, все предметно, физически завершено и обозримо.

Кинозритель восстанавливает ощущение своей психофизической целостности индивида, для которого приготовили не только конкретный фильм, но и особые места, и вообще всю «декорацию» кинозала с освещенными ступеньками.

Зрители – своего рода часть этой декорации и субъекты восприятия одновременно. Возникает их публичная органическая взаимосвязь с пространством зрительного зала. Зримое произведение восстанавливает в пространстве свою органическую целостность – визуального явления на искусственном носителе, техники для проецирования и восприятия, наконец, самой проекции визуального произведения. Одним словом, кинопросмотр воссоздает театральный эффект единства места, времени и действия. И это действие гораздо более автономно, самодостаточно, нежели просмотр фильма по телевидению или интернету, когда источник трансляции далек, пространственно неопределен, в ряде случаев невыявляем. В кинотеатре можно пережить иллюзию собственной временной автономизации от бесконечного внешнего мира – без ухода с публичной территории.

Кинотеатры существуют стабильно, в специально оборудованных местах, и это означает, что службы кинотеатров уверены в наличии у целого ряда людей времени, денег и желания ходить в кино. Приходя в кинотеатр, человек подтверждает эту концепцию, эту веру кинотеатра и проявляет себя как инициативную персону, что повышает его социальный статус. Пользуясь кассой, видеобутиком, баром, туалетом, гардеробом кинотеатра, получая и сдавая очки для 3D-фильмов, он как бы зарабатывает одобрительный взгляд кинотеатральной службы и приобретает ее себе в союзники, а она, в свою очередь, приобретает индивида в союзники себе. Таков милый, невинный и негласный заговор, сообразно которому индивид по доброй воле на время ограничивает свое пользование постмодернистскими дарами и свободами.

В кинозале нельзя громко разговаривать, постоянно пересаживаться с места на место, ходить и вообще заниматься чем-то, явно противоречащим основной функции этого места. В своей монофункциональности кинозал весьма архаичен, зато серьезен и даже торжественен. Он требует, чтобы на время восприятия кинореальности человек приостанавливал свою жизнь в реальном мире. Это допостмодернистское требование. Телевизор, и тот уже воплощает постмодернистские права личности на двоемирие, позволяя совмещать просмотр телепрограмм с множеством иных видов деятельности при естественном свете или включенном освещении.

При всей демонстративной ориентации на создание комфорта при просмотре кинозал мобилизует своего зрителя. Человек чувствует – от него ждут определенной модели поведения, то есть его включают в некую не слишком современную поведенческую программу. Он пребывает временно в определенной социокультурной роли.

Совершенно очевидно, что основное событие похода в кино – просмотр фильма – окружено плотными слоями сопутствующей событийной атмосферы. Впечатления от фильма достраиваются и обволакиваются впечатлениями от не своей, не купленной и не перерабатываемой человеком, однако развернутой к нему особой предметно-пространственной реальности, со своими правилами и законами пребывания в ней. Восприятие фильма достраивается и впечатлениями от себя самого, современного человека в роли кинозрителя, попадающего в публичное пространство на сеанс социально-культурной игры.

Впрочем, теперь кинотеатры все активнее стремятся не столько приобщать зрителей к своим «антикварным» правилам бытия, сколько играть по правилам современности, с ее разомкнутым публичным пространством, предполагающим комплексность предложений, полифункциональность, размытую внутреннюю сегментацию. Так, типичным современным вариантом кинотеатра становится кинотеатр без отдельного монофункционального здания, а встроенный в территорию торгово-досугового центра или какого-либо иного культурного учреждения, каким является, к примеру, кинотеатр в здании Дома литераторов в Москве.

У таких кинотеатров нет собственного входа и вообще внятных материальных границ. Человек бродит среди кафе и магазинов, каких-то рекламных афиш и автоматов, витрин с книгами и фотографий – и вдруг обнаруживает, что оказался в двух шагах от касс кинотеатра или от входов в залы кинотеатра. Кино словно всеми средствами показывает потенциальному зрителю, что не требует от него выбора в свою пользу (фильм – вместо кучи магазинов, кафе, витрин, творческих встреч, пресс-конференций и гула хаотического движения посетителей). Не требует самого ухода с территории большого мира, а просто предоставляет дополнительные возможности. Не в последнюю очередь это возможности уединения внутри торгового центра или иного учреждения, часто на пятачке небольшого кинозала, где нет толпы зрителей.

Внутри одного гигантского комплекса продаж и услуг помещается много других менее гигантских, однако тоже сложносоставных комплексов продаж и услуг – таковыми типичными комплексными учреждениями являются супермаркет, фуд-корт с несколькими кафе, салон красоты (парикмахерская, косметический салон и солярий вместе) и кинотеатр (кино, видеомагазин, кафетерий или бар, туалет, гардероб, зона ожидания, информационные постеры, стенды и «приколы», кассы). Кинотеатр надевает маску полифункционального торгово-досугового комплекса, в котором есть эксклюзивные «кабинеты», кинозалы, – с их избранной публикой кинопосетителей, с их игрой в «загашенную» публичность темного зала.

Культурно-регламентационная публичность кинотеатра несет в себе обаяние стареющего культурного кода, связующего современность со зрелыми формами классической культуры, будь то музей или интерьерный театр.

Еще недавно экран в зрительных залах кинотеатра закрывался занавесом, который перед началом сеанса открывался. Низкая же площадка сцены до сих пор сохраняется даже в современном строении кинозала, если у кинотеатра есть хотя бы малейшие претензии на более обширную публичную деятельность, нежели прокат кинофильмов. Так что поход в кино сегодня может оказаться походом в музей-квартиру экранной культуры, сознает это зритель или нет.

Телевизионная трикстерская коммуникация

Прежде взаимодействие индивида с телевизором укладывалось в режим приватного одностороннего восприятия[60], и было бы резонно считать его приватной до-интерактивной коммуникацией, в процессе которой могло рождаться неведомое прежде чувство привязанности к некоторым медийным лицам, с которыми телезритель никогда напрямую не контактировал[61]. Ее характер определялся разрывом между частным, уединенным, никому не подотчетным восприятием телевизионного контента – и его все нарастающими возможностями обзора жизни огромного мира, а также его зависимостью от идеологических установок, которые транслировало ТВ как часть корпоративных интересов бизнеса, политики, государства, общественных институтов. Раньше ТВ могло то, чего не могло более ничто.

Сегодня телевидению в его традиционном виде есть альтернативы. Можно купить в магазине или скачать из интернета интересующие программы и потом крутить их у себя дома и в других домах и даже учреждениях (на занятиях в вузах, допустим). И это будет телевизионный контент в режиме частного или учебного видео, автономного от линеек телепрограмм, от каких-либо телевизионных служб, функционирующих в режиме естественного временного потока.

Посмотреть и услышать телепрограммы можно в различных режимах по интернету, на разных электронных носителях. Это будет телевидение без телевизора и без доинтерактивной, безальтернативной диктаторской тенденции телевидения – показывать в те часы и тот контент, который определяют на телевидении, без гибкого подстраивания под сиюминутные потребности частного лица.

Для молодых, технически оснащенных и ценящих свое время персон телевидение сегодня все больше превращается в производителя и склад-носитель интересующей аудиовизуальной продукции, которую удобнее потреблять вне телевидения и даже телевизора. Фрагмент фильма или программы, увиденный на экране телевизора, как правило, с множественными рекламными перебивками, часто в неудобное для зрителя время – это не более чем анонс, реклама фильма или программы, которые он посмотрит потом, на удобном носителе, в удобное время, в удобном режиме.

В таком случае, ТВ – это поток анонсов и рекламы культурной продукции. И с ней человек взаимодействует в режиме локально-информационной коммуникации.

Включенный телевизор все активнее используется как фон и для домашней жизни, и для публичного бытия. Ведь телеприемники теперь нередко устанавливаются в самых разных интерьерах, будь то холл отеля, приемная юридического агентства, преддверие медицинских кабинетов, почта, кафе и пр.

Телевизор в таких случаях важнее телевидения, это своего рода мини-декорация, динамический «задник». Он украшает интерьер, производит эффект дополнительного присутствия, умножает реальную публичность виртуальной публичностью, демонстрирует заботу о посетителях. В таком случае телевидение становится участником средово-ландшафтной коммуникации.

Человек всегда может использовать работающий телевизор для культурно-регламентационной коммуникации. Включить телеприемник строго перед началом определенной программы, усесться перед телевизором и смотреть программу, не отрываясь, не переключаясь ни на другие телеканалы, ни на другие домашние дела, и так до самого окончания телепрограммы или фильма, демонстрирующегося по ТВ. Тем самым будет воспроизведен режим киносеанса, в процессе которого зритель добровольно откажется от множества свобод, потенциально предполагаемых при взаимодействии с телевизором.

А можно заказывать себе фильмы через службу «домашних кинозалов» кабельного телевидения, осуществляя как бы покупку билета на киносеанс – только без самого билета и кинотеатра. И тогда приватный телеприемник будет выступать своего рода «почтовым ящиком», аналогичным электронному почтовому адресу, куда приходят различные блоки аудиовизуальной информации. Пользоваться приобретенной возможностью просмотра определенного фильма можно по-разному. Воспринимающий сохраняет свободу распорядиться полученным фильмом сообразно самым разным из обозначенных типов коммуникации.

Как мы видим, телевидение и телевизор гибко подстраиваются под многообразие современных потребностей, перенимают особенности функционирования других экранных форм. Телевидение как бы приглашает пользователя относиться к нему по-современному, то есть легко менять один тип коммуникации на другой и третий. Эти трикстерские качества, несомненно, сдерживают процессы устаревания телевидения.

В нынешнее время сделались более внятными очертания некоей сущности (или сущностей) телевидения, а вместе с этим окончательно сформировалась и становится массовой особая мотивация телепросмотра. Люди включают телевизор не потому, что им нравится контент. Даже не только потому, что им необходим легкодоступный портал выхода на просторы большого мира в его виртуальной ипостаси. Телевидение создается либо государственными компаниями, либо частными, либо общественными учреждениями. И потому его воздержание от интерактивности и подлаживания под очень разные социальные страты есть своего рода гарантия, что оно представит достаточно адекватный автопортрет либо государства, либо общества, тех или иных деловых кругов, одним словом, того человеческого сообщества, которое является в прямом или переносном смысле заказчиком данного телеконтента. Можно включать ТВ для того, чтобы увидеть, как подается этот мир определенными сообществами, силами, структурами. Увидеть, как эти сообщества, силы и структуры хотят показывать жизнь. Можно смотреть телевизор для того, чтобы понять, как модераторы линеек телепрограмм мыслят своих зрителей. Телевидение – это многократное «возвращение портретов».

Поэтому сохраняют актуальность бурные эмоциональные реакции телезрителей на то, что им показывают. Далеко не всем просто лень выключить телевизор или попытаться найти подходящие себе каналы в коммерческих пакетах кабельного ТВ, переключиться на интернет или ходить в театр и кино вместо того, чтобы тратить свое время за телеящиком. Подспудно люди желают, чтобы телевидение само хотело и могло быть другим, таким, чтобы оно временами им нравилось и даже восхищало. Потому что это будет означать, что автопортрет общества, государства и большого бизнеса устраивает зрителя, то есть эти могущественные структуры зрителем одобряются, вызывают уважение, надежду, их взгляды на мир вызывают в зрителе понимание, солидарность, интерес. Таким образом, сегодня телепросмотр, будучи «средством конструирования идентичности», особенно актуальным в обществе, где «в силу исторических причин, возникли серьезные проблемы самоописания»[62], все чаще выступает импульсом для индивидуальных поисков идентичности. И поиски эти происходят в процессе критической рефлексии о телевизионном контенте как серии парадных портретов своего общества.

Итак, свойства экранного трикстера сочетаются у ТВ со свойствами общественного автопортретирования. В восприятии всякого конкретного зрителя оказываются более и менее значимыми и востребованными те или иные типы коммуникации. Гибкость современного человека и многовариантность взаимодействия с экранными средствами как таковыми восполняют тот недостаток гибкости и инерактивности, который объективно заложен в самой сути телевещания.

Глубинная личностная коммуникация

Идеально осуществляют такую коммуникацию ноутбук и стационарный компьютер с монитором, клавиатурой и процессором. Предполагается местонахождение экрана на расстоянии вытянутой или чуть согнутой руки. Наиболее органичное для такой коммуникации – автономное пребывание экрана не в руке человека, а в статике и покое, на какой-либо поверхности (стол, прилавок, диван, колени пользователя и пр.). Также важна возможность длительного комфортного использования экранной техники в положении сидя.

Подобные расстояния годятся для осуществления жестов довольно официального приветствия с рукопожатием. Мизансцена аналогична мизансцене встречи и проведению длительных переговоров за столом, в процессе светских, политических, деловых контактов, целеустремленного общения. Возникают и ассоциации с мизансценой настольной игры, будь то карты, шахматы или нечто иное. Впрочем, с таким же успехом можно рассматривать настольную композицию с компьютером по аналогии с мизансценой трапезы и беседы близких людей. Мышка и клавиатура находятся примерно на расстоянии согнутой или полусогнутой руки – чуть дальше, чем тарелка со столовым прибором. Монитор – еще на полруки дальше, на расстоянии сахарницы, кофейника, вазы с цветами, настольной лампы, настольной фотографии семьи в рамочке, сувениров и пр.

За собственным компьютером, расположенным на приватной территории пользователя, удобно сидеть долго и заниматься какими-либо делами, требующими длительного сосредоточения, выполнения большого ряда задач, восприятия больших блоков аудиовизуальной информации, которую нежелательно дробить на более мелкие и разрозненные блоки, отстоящие друг от друга во времени восприятия. Регулярность, частота и длительность сеансов как бы подразумеваются изначально. Домашний индивидуальный компьютер словно приглашает человека осуществлять погружение в свои недра, осваивая все новые и новые операции, а также погружаться в недра интернета, осваивая все новые и новые информационные блоки.

Компьютер, находящийся в круглосуточном пользовании и готовности к работе, словно предъявляет пользователю требование быть усердным работником, неутомимым игроком, активным блогером, любознательным искателем, бесстрашным открывателем. Кажется, что потенциальные возможности, связанные с пребыванием за компьютером, заведомо и многократно шире и масштабнее возможностей и потребностей одного человека. И пользователь оказывается перед лицом этого непроизнесенного, однако неотменяемого факта. Поэтому роль домашнего компьютера гораздо противоречивее, нежели роль услужливого стюарта, умного ассистента или доброго друга, который всегда рядом. Наряду с этими ролями прочитываются и роли оценивающего босса, требовательного партнера, коварного конкурента, соблазняющего субъекта, словно постоянно вопрошающих своего обладателя: «Что ты можешь? Насколько многого ты желаешь? Докуда простирается твоя амбициозность, азартность, изобретательность, фантазия?

Умеешь ли ты загружать меня работой по-настоящему? Сколько во мне ты еще не понял?»

Противоречие между внешней вещностью компьютера и внутренней бескрайностью его контента, гигантским объемом возможностей и функций, радикально отличающим его от вещей без электронной начинки, создает вечное поле напряжения. Компьютер нельзя постичь до конца. И в этом он действительно сродни одушевленному существу, которым нельзя просто манипулировать, просто пользоваться.

Компьютер – символический образ современной электронной цивилизации. В этом смысле он наследует место трактора, автомобиля, самолета, космической ракеты. Его отличие от предшественников, также являвших символическое обозначение современности и центральные образы (каждый – своей эпохи), заключается в том, что он круглосуточно находится в том приватном пространстве, где человек живет.

Компьютер не остается ни в поле, ни в гараже, ни на аэродроме или космодроме. Мы чаще видим не его изображение или его модели, находящиеся в общественном пользовании, в публичном пространстве. Компьютер маячит перед глазами, сопровождая нашу повседневность, нашу обыденность. И при том, что человек имеет шансы полностью адаптироваться к виду компьютера как продолжению мебели и семьи, все-таки компьютер остается центральным символом эпохи, который предъявляет своему хозяину эту самую эпоху, постоянно напоминает о мобилизованности человека бегущей вперед, в будущее, современностью.

В каком-то смысле приватное жилище перестало быть по существу и полностью приватным после того, как там поселился сначала телевизор, потом компьютер, а теперь все чаще – несколько компьютеров и еще мелкая мобильная электроника. Дом является «новейшим транспортным средством», как метафорически формулирует О. Сергеева[63]. Возникает тип «центробежной» приватности, при которой пользователь может позволить себе физическое уединение в частном пространстве, однако не может отключиться от публичного присутствия в большом мире, ведя дела по интернету. И если живому человеку необходимо делать перерывы в активной жизнедеятельности, то компьютеру достаточно всего лишь перезагрузки, что ставит индивида перед лицом силы, заведомо превосходящей его собственные. Мобилизует не контент электронных массмедиа, а само сознание возможностей круглосуточного функционирования компьютера бок о бок с живым утомляемым человеком.

У современника, не являющегося профессионалом компьютерного дела, может рождаться комплекс «несоответствия должности идеального user’a», а вместе с ним – комплекс несоответствия своей эпохе, комплекс собственной недостаточной ориентированности в электронное будущее. Компьютер – то, что человека как будто бы внутренне оценивает, потому что человек бесконтрольно начинает оценивать себя применительно к компьютеру. Компьютер, в свою очередь, тоже оценивается своим хозяином по критериям, которые множатся и множатся, уточняются и отменяются в процессе длительного взаимодействия. В любом случае на подсознательном уровне у домашнего компьютера и его обладателя есть определенные отношения. Они могут быть деловыми, романтическими, драматическими, но, как правило, они есть, и они определяют атмосферу процессов длительного, с погружением, взаимодействия компьютера и человека.

Еще 20–25 лет назад в России, да и в Европе компьютер на домашней территории выступал во множестве случаев как техника для семейного пользования. Компьютеры были отнюдь не у всех, и в обиход на краткое время вошли приходы в гости «на компьютер», хотя это так и не называлось в отличие от прихода «на телевизор» в советские 1950-е годы. В случаях коллективного сидения за домашним компьютером небольшой группой мог возникать эффект двойного размыкания приватной территории – на нее попадали субъекты со стороны, и попадали для того, чтобы с помощью компьютера как «портала» виртуальности мысленно унестись опять же в пространства, внеположные частному жилищу, где стоит компьютер. Приватная территория начинала выполнять роль переправы, зала ожидания, «подставки» для всех участников сеанса взаимодействия с экранным интерактивным устройством. Приватная территория наделялась функциями публичного пространства.

В наши дни, когда у многих дома уже не один компьютер на всех, но несколько сугубо индивидуальных, пользователь часто сидит за компьютером в полном одиночестве. И все-таки он менее «один» и менее отделен от окружающего пространства, нежели когда он пользуется мобильным телефоном, к примеру. Потому что в мизансцене стационарного компьютера обязательно присутствует мебель, поддерживающая монитор с клавиатурой и мышкой (а то и процессором), стул, поддерживающий user’а, плоскость пола, поддерживающая процессор. А еще надо брать в расчет настольных «немых свидетелей» – чашки, безделушки, блокноты, принтер со сканером и пр. Все они тоже присутствуют при сеансе выхода в виртуальность. Это снижает градус интимности процесса взаимодействия с экранным носителем, так как вещный мир на тех же плоскостях, что и компьютер, напоминает не столько о себе, сколько о том, что с этими вещами связано – третьи лица, дела, обязательства, индивидуальная биография, состояние финансов, уровень занятости. Прошлое, настоящее и будущее в их материальных пластических формах.

Очень важным элементом, упраздняющим тотальную интимность при настольной коммуникации одинокого пользователя, является наличие пыли на поверхности стола и вещей. Компьютер жаждет стерильности, а потому пыль даже самого родного и любимого дома становится чужой в близком соседстве с компьютером. Вместе с восприятием пыли как чужой пыли, поскольку она чужда и враждебна компьютеру, происходит отчуждение от родного пространства, которое вдруг начинает мешать тем, что оно – не столь идеально, дружелюбно по отношению к компьютеру и не столь легко управляемо, как виртуальное. В виртуальном мире нет пыли, в крайнем случае – горы ненужной информации. А здесь за столом – пыль. Дискомфортная, пластическая фактурность, неидеальность окружающих и подпирающих поверхностей тянет за собой ряд коннотаций – неприятные обязанности, рутина быта, нехватка времени, дефицит личной воли, небрежение долгом, недостаточность заботы о родном компьютере. Недостаток деятельной любви к компьютеру.

Комплексы вины как никогда актуальны в процессе взаимодействия с новейшими экранными гаджетами. Вина перед стационарными компьютерными системами аналогична вине перед родным пространством или тяжело больными, недвижимыми родственниками, которые нуждаются в гигиенических процедурах, которые лежат на ваших плечах, но производятся без должного рвения и не всегда своевременно. Человек может быть на грани угрызений совести, на грани самоосуждения, испытывая на бессознательном уровне достаточно сложный комплекс чувств к своему «я», проявляющему себя не самым нравственным образом по отношению к электронному корпусному носителю виртуальности и тотальной коммуникации. Ведь он для нас все делает. А мы для него? Одним словом, компьютер, стоящий на почетном месте, на письменном столе, требует от человека заботы. Человек втягивается в некие отношения с техникой, удобной для настольной коммуникации. А в процессе этих отношений у самого пользователя могут активизироваться рефлексии о самом себе, своем стиле жизни, построении жизненного графика, приоритетах.

Длительная, с погружением личностная коммуникация грозит выйти из берегов «работы» или «дела», превращаясь в нечто большее, в разновидность близких человеческих отношений[64]. У окружающих близких людей это может вызывать не только раздражение, но и ревность. За компьютером или ноутбуком их близкий родственник или дорогой человек может проводить больше времени, нежели в общении с ними. И хотя формально ноутбук или компьютер являются лишь средствами достижения разнообразных целей, со стороны часто видится совсем другое – своего рода «роман» с ноутбуком, «мания» сидения в интернете, важные душевные предпочтения индивида, нуждающегося в домашнем интерактивном экране чуть ли не больше, чем в живых людях.

Экранная техника, пока будучи далека от внешних параметров антропоморфности, фактически претендует на членство в семье, в дружеской среде, в любовном дуэте, который грозит стать треугольником или четырехугольником, поскольку все больше резонов каждому активному члену семьи обзаводиться своим личным компьютером, а не делить его с другими.

Подобно тому, как телевизор далеко не всегда сегодня собирает перед своим экраном всю семью, поскольку в жилище семьи присутствует несколько телеприемников, домашний настольный компьютер тоже все чаще воспринимается как индивидуальная собственность, а не предмет, которым имеют право пользоваться все члены семьи. Взаимодействие с экранной техникой при глубинной коммуникации может влиять на климат в приватном мире, так как за нее в полной мере отвечает индивид и индивиды, входящие в этот приватный мир. Покажите, как распределяется ваша активная жизнедеятельность в среде между компьютером и «остальными» членами семьи, – и можно будет сказать, кто вы, какой вы, каковы ваши отношения с людьми, с большим миром, с самим собой.

Селфи. на пути к «интимной» коммуникации

Последние рубежи ближайшего круга интимных вещей – на расстоянии вытянутой руки – сегодня отданы жанру «селфи», автопортретной съемке. В сущности, этот тип съемки занимает пограничное положение между явлениями первого и второго круга.

Автопортретная съемка претерпела существенные изменения от эпохи фотоаппарата до эпохи мобильного телефона со встроенной видеокамерой. Раньше человек задавал определенный режим фотоаппарату и срочно спешил отдалиться от него, заняв желаемую позу, как бы играя в свою гораздо большую дистанцированность от фотокамеры, нежели это комфортно и органично при статусе хозяина – пользователя фотокамеры. Надо было разрушить ближнюю интимную дистанцию и изобразить третий тип дистанции, удаленность от шага до пяти-десяти шагов. Теперь, напротив, должен «убегать» сам телефон, который отодвигается рукой пользователя-автопортретиста на значительное расстояние от своего лица, разворачивается к пользователю и «смотрит» с этой намеренно смоделированной дистанции на человека.

С 2010-х годов в широкий обиход вводится «палка для селфи», которая призвана продлевать человеческий жест, быть своего рода временным протезом человека и фотоаппарата, упрочивая идею техноорганизма, а вернее «мультиорганизма», при наличии которого органическая антропоморфная форма переходит в механическую неорганическую, а от нее – к электронной, объединяя человека с устройством визуального запечатления и превращая их в нечто единое.

Телефон движется вместо человека и занимает не самую типичную для себя позицию, претендуя на активность мизансценирования. А рука живого человека выполняет функцию штатива или «элемента» штатива. Симулируется дистанция уже не только в один шаг или вытянутую руку, дистанция светско-официального рукопожатия и общения, но и дистанция в несколько шагов, по сути, создающая иллюзию присутствия другого субъекта, занятого видеосъемкой и, соответственно, смотрящего на объект съемки со стороны, «чужими глазами». Человек буквально расслаивается на человека снимающегося и человека снимающего. Это помогает телефону или фотоаппарату изображать свою принадлежность более обширному пространству, играть в свободу дистанцирования от объекта запечатления, изображать свою личную независимость от партнера по взаимодействию. Игра во взгляд на себя со стороны, но со стороны самого близкого из возможных технических глаз, замещающего собственно взгляд автопортретиста.

Психологические и культурные результаты повального увлечения селфи будут более очевидны спустя одно-два десятителия, когда те поколения детей и молодежи, которые сейчас развлекаются (вернее, думают, что развлекаются) с помощью автоматического автопортретирования, начнут входить во взрослую жизнь и влиять не только на ее атмосферу, но и на ее систему ценностей, повседневных устоев, социальных законов бытия. Можно предположить, что «поколения селфи» трансформируют самоощущение человека, его понимание себя, в том числе своей психофизической сущности, а это может, в свою очередь, иметь весьма серьезные последствия.

Стоит обратиться к исследованиям, посвященным телесной идентичности, созреванию индивидуальных представлений о своем теле и гендерных особенностях, как окажется, что огромное количество исследовательских практик посвящены изучению реакций животных, приматов и детей на собственные отображения в зеркале[65]. Способность идентифицировать образ в зеркальном пространстве со своим телом, с собой, принадлежит лишь шимпанзе, орангутанам и человеку, отделяя их тем самым от всего остального живого мира. Во второй половине XX века исследования показывали, что у человека эта способность формируется примерно к году и десяти месяцам[66]. Возможно, в будущем временные границы этой способности будут смещены к более раннему сроку. Так или иначе, а селфи есть разновидность сознательного взгляда на себя в «зеркало», в отражающую экранную плоскость, которая ставит индивида перед визуальным образом своей телесной оболочки, находящейся по эту сторону экрана. Частота применения селфи уже говорит о том, что взаимоотношения индивида с самим собой, своими отображениями и окружающим миром вступают в какую-то новую стадию.

Вместе с тем следует учитывать и то, что мотив отражения в воде, в зеркале, в волшебном предмете весьма укоренен в истории культуры. И миф о Нарциссе, и миф о победе Персея над Горгоной Медузой воплощают ужас встречи индивида со своим отображением, с этим несущим гибель образом[67]. Как полагает Л.И. Сараскина, рождение телевидения десакрализовало то, «прообразом чего служили зеркала. Телезритель не захочет отождествлять себя с экраном, не будет пытаться увидеть в нем свое «второе я», так что магия телевизора не окажет на него такого сильного воздействия», да и сами зеркала утрачивают свое почетное положение в центре публичной части дома, перемещаясь в коридоры и ванные комнаты[68]. В таком случае мобильные экраны начала XXI столетия возвращают массового пользователя в ситуацию «ресакрализации» зеркального отображения субъекта наблюдения.

Впрочем, большой вопрос, можно ли говорить о собственно ресакрализации самого отображения. Человек начинает с новой силой интересоваться своими отраженными, зафиксированными образами в электронных экранах, не испытывая ни страха, ни благоговения перед самой возможностью лицезрения себя, однако сигнализируя миру о важности собственного пребывания в мире и важности создания лич ных версий своего внешнего облика в определенных точках пространства, особо значимых для индивида. Популярный алгоритм повседневного бытия современного человека таков: каждая стадия преодоления пространства, всякое прибытие в новое пространство, пускай даже для того, чтобы быть в этом пространстве зрителем, и в ряде случаев – неистовым заинтересованным зрителем – ознаменовывается самозапечатлением. Так, сегодня можно увидеть людей, делающих селфи в музеях, в интерьерах кинотеатра и даже в кинозале, в аэропорте и салоне самолете, на рок-концертах и пр. Селфи попадает на роль метки, возвещающей о контроле над определенной территорией. Только вместо контроля как такового речь идет скорее о пользовании новой территорией, о включении ее в сферу своего восприятия.

«Интимная» коммуникация

Совершенно очевидно то, что есть стабильный круг предметов, вплотную примыкающих к индивиду и, как правило, требующих одной или двух рук для держания во время использования. Само же использование предполагает тесный контакт предмета с рукой и с какой-либо частью тела пользователя. Стало быть, рука должна быть согнута, полусогнута и направлена человеком в сторону самого себя. Этот круг предметов мы условно обозначим как интимный. В нем можно выделить три уровня. Первый уровень интимного круга – зубная щетка, емкость для полоскания рта или для питья (кружка, чашка, стакан, бокал), ложка, вилка, зубочистка, сигарета, ушная палочка, глазные линзы, спрей для носа, средства женской гигиены, то есть те небольшие по величине предметы, которые могут соприкасаться с определенными участками тела или в какой-либо степени проникать в полости человеческого тела. Первый слой интимного круга вещей имеет внятно выраженную оральную доминанту.

Второй слой того же интимного круга – губная помада, пуховка пудры, кисточка для теней, кисточка для бритья, тампон для снятия макияжа или нанесения на лицо каких-либо косметических средств и сами косметические средства, губка/мочалка, очки, шейный платок, носовой платочек, салфетка, туалетная бумага, парик, головной убор, носки, чулки, колготки, нательное нижнее белье, полотенце, маникюрные ножницы, пилочка для ногтей, расческа, то есть предметы для тесного соприкосновения и взаимодействия с поверхностью тела, прежде всего головы и шеи. И второй уровень интимного круга имеет уже менее ярко выраженную, но все-таки присутствующую face-доминанту.

Так было не всегда, поскольку прежде предметов, относящихся к интимному взаимодействию с индивидом и касающихся не только лица, головы и шеи, но и остального тела, было несколько больше[69]. И применительно к XIX веку, к примеру, правильнее говорить о body-доминанте. Ранее к тому же слою интимного круга могли быть причислены мушки, парики, перчатки, чулки и, возможно, помимо белья еще накрахмаленный воротник и корсет. Таким образом, за период модернизации костюма и повседневности от XIX до XX века уменьшилось количество предметов, находящихся в длительном тесном контакте с большими участками поверхности тела, вне лица и головы. Уходят в прошлое непременные ранее лифы, нижние сорочки, бюстгальтеры, панталоны, корсеты. И остаются в большинстве случаев лишь трусы и, у женщин, однако далеко не всегда, бюстгальтер; губка, большое полотенце и махровый халат, которые используются после «водных процедур».

Однако и сегодня, и в предшествовавшие периоды очевиден уклон в физиологическое обслуживание индивида, в том числе подразумевающее немало процедур, требующих полного уединения или хотя бы максимально возможное сокращение круга потенциальных зрителей – присутствующих при процедуре. Все это весьма далеко от процессов созерцания, фокусировки внимания на восприятия зримых образов, не связанных напрямую ни с конкретной материальной фактурой предмета, ни с пространством повседневной среды, в которую встроен физически индивид.

Некоторый компромисс между чисто физиологической доминантой и эмоционально-личностным началом, воплощенным во взаимодействии с предметами, в прошлом могли составить табакерка, зеркальце, веер, трость, зонтик, четки, монокль, театральный бинокль, портмоне, карманные часы. Значительно позже – портсигар, пудреница с зеркальцем, очки и в особенности «черные» очки от солнца, наручные часы. И наконец, цитаделью духовно-личностного начала во взаимодействии с предметным миром сначала являлся личный молитвенник, позже – дорожный дневник и книга.

Разнообразие внешних форм и фактур, очевидное в случае всевозможных вещиц интимного круга, книга заменила относительным единообразием формы, постепенно достигая и аскетичности в решении фактуры переплета. Уходили из обихода дорогие материалы переплета, будь то кожа, бархат, шелк, драгоценные каменья, пряжки и замочки; на сегодняшний день осталось в основном золотое тиснение. Книга все менее форсировала свое предметное начало, перенося акцент на то вербальное богатство смыслов и форм, которое являет сам текст. Из роскоши, доступной для немногих, за века своего существования книга превратилась в повседневный атрибут образованного человека.

В отличие от вещиц физиологической доминанты книга – носитель внеинтимного информационно-образного поля, часть большого мира творческих процессов. Книга предполагает высокую длительность взаимодействия с ней. В XX веке к книге прибавились фотоаппарат и аудиоплеер. Однако до недавнего времени книга оставалась тем видом предмета духовной доминанты, взаимодействие с которым происходило наиболее регулярно. Отхождение от книжной культуры, особенно у молодежи, наметилось во второй половине XX века. В какой-то степени книгу попытался заменить аудиоплеер. Однако тотального распространения эта тенденция, как нам представляется, не получила.

Другим предвестником нынешнего бума индивидуальных средств трансляции и хранения аудиовизуальных образов стал легкий компактный и простой в обращении фотоаппарат с символическим прозвищем «мыльница». «Мыльница» отсылала к ассоциациям с тем кругом предметов, аналогичных по фактуре, форме, элементарности обращения, который как раз и относился к слою относительно интимных компактных вещиц, в данном случае для гигиены. Однако монофункциональность «мыльницы-для-души» делала заведомо ограниченными периоды ее использования.

К концу XX века образовался дефицит носителей духовного начала в пределах интимного круга вещей. И вероятно, прежде чем разразился нынешний бум мобильных малых экранов, подспудно нарастало «духовно-информационное голодание» в сфере интимного предметного взаимодействия. Небумажных носителей информационно-образных блоков, рождающихся в разомкнутом публичном пространстве и воплощающих рефлексию об этом разомкнутом публичном пространстве, носителей, которые можно взять в руки, положить в карман, потеребить и повертеть в руках, достать в метро, на уроке, в поезде, в автомобиле, в офисе, на улице, на пляже, в ресторане, в кино, при гостях, в одиночестве, везде и всегда… их не то чтобы не было совсем – не было таких, которые самой своей структурой оправдывали бы частое, ежедневное, длительное и многообразное взаимодействие с ними современных людей разного пола и возраста, уровня занятости, социального статуса, разных предпочтений и потребностей.

В последнее же время мы все являемся свидетелями формирования и разрастания нового слоя предметов, которые тоже могут быть причислены к духовной доминанте интимного круга. Они тоже располагаются сплошь и рядом в полусогнутой и сильно согнутой руке, прижимаются к уху, на них часто нажимают и по ним часто проводят пальцем. Эти предметы находятся в тесном взаимодействии с телом человека, в особенности с руками и головой, а точнее, с руками, ушами и глазами.

Сначала монофункциональные плеер и фотоаппарат потеснил пейджер. Одна из характерных иронических стилизаций эпохи – «Сегодня не спалось. Лежал. Перечитывал пейджер. Много думал» или «Читал пейджер отца. Много думал» и пр. Наконец и пейджер был вытеснен в силу своей опять же монофункциональности и несамодостаточности функционирования.

В повседневности воцарились мобильный телефон, смартфон, i-phone, планшет, i-pad. Они находятся либо прижатыми к уху, либо висящими на груди вместо украшения, либо располагаются в согнутой руке. Нередко снабжаются маленькими наушниками, которые «врастают» в ушные раковины пользователя. Человек может проводить с этими предметами длительные манипуляции, они могут занимать гораздо более долгое время, нежели чистка зубов, выпивание чашки напитка, выкуривание сигареты/сигары/папиросы, принятие душа и даже ванны.

Итак, появился ближний круг мобильных средств для манипуляции с аудиовизуальными формами. Это источники мобильной «духовной пищи», интимного комфорта, развлечения, оперативной реакции на рабочие или домашние обстоятельства. Также это средства общения, саморефлексии (фото-селфи, ведение мобильного дневника), самоконтроля (напоминалки, будильник, календарь, калькулятор и пр.). Иными словами, мобильные средства интимного круга полифункциональны и отвечают за коммуникацию с живыми субъектами и за манипуляцию аудиовизуальными материалами, принадлежащими большому миру или «личным коллекциям» обладателя. Сеансы взаимодействия с такими предметами удлиняются и не предполагают непременного уединения. Напротив, эффект уединенности и погружения в свой мир происходит с помощью активного взаимодействия с мобильным телефоном, к примеру, в любой публичной среде. Происходит совмещение интимного и приватного контекста с публичным пространством, с работой, официальным общением.

Популярность новой мобильной электроники говорит об увеличении потребности в симбиозе приватности и публичности, в возможностях создания «ниши» приватного мира в дебрях публичного и чужого пространства. Оно тем самым одомашнивается психологически, без нарушения его жизни, его правил общественного поведения и пользования.

Ранее человек использовал вещи интимного круга для коммуникации с самим собой, для подготовки своей телесной оболочки к выходу в большой публичный мир, а также для физической подпитки организма. При этом человек мог производить с помощью гигиенических и косметологических процедур психологическое самонастраивание на определенный стиль жизни и деятельности. И все это могло становиться своего рода психофизическим ритуалом с орально-тактильной доминантой.

Теперь духовная составляющая с бестелесным восприятием образов и информации выходит на первый план. Пользователь мобильной электроники попросту отключается от проблем, связанных с телом. И это существенно колеблет тенденцию перманентной рефлексии индивида по поводу своего веса и соответствия западному образу идеального тела, которая может казаться достаточно универсальной приметой современности[70], если не учитывать регулярное погружение современного человека в электронную реальность. Кстати, очередь к кабинету врача и косметолога теперь имеет далеко не тот вид, какой был ей свойствен еще одно десятилетие назад. Вместо людей, вынужденно бездействующих, сидящих с унылыми или напряженными лицами или вяло листающих журналы, мы можем видеть ряд персон, погруженных во взаимодействие со своими телефонами, планшетами и пр., эмоционально отключенных от окружающей реальности поликлиники, клиники, косметического салона.

Особенно ярко эта способность мобильных экранов отвлекать пользователей от окружающей действительности проявляется в процессе реабилитационных процедур детей с ограниченными возможностями, в частности, с нарушениями работы опорно-двигательного аппарата и даже зрения. Процедуры, которые требуют длительного бездействия, сегодня часто проходят у пациентов этого типа «под айфон» или «вместе с планшетом». Ребенок сидит с экраном на коленях и погружается в действие анимационного или игрового фильма, а то и активно манипулирует сенсорным экраном, играя в игры, рисуя или общаясь в режиме online.

Ряд процедур, требующих от пациента механической активности, проходит опять же перед включенным экраном, который является частью тренажера или прилагается к тренажеру или процедурному кабинету (например, спелеокамере) в качестве необходимого оборудования. Во всех подобных случаях транслируемый поток визуальных или аудиовизуальных экранных форм используется как фактор психологического комфорта и необходимое условие адаптации к ситуациям скуки, вынужденного бездействия или, наоборот, крайнего психофизического напряжения и активности на грани индивидуальных возможностей. Причем и сознательное, последовательное, организованное использование экранной техники медицинским учреждением, и стихийное «самовооружение» мобильными экранами со стороны пациентов и сопровождающих их персон весьма сходно по своим практическим целям: помогать пациенту игнорировать его настоящее физическое состояние и тяготы лечебного процесса ради возможного улучшения здоровья в будущем, позиционировать индивида с ограниченными возможностями как полноценного современного человека, жителя XXI столетия. Весьма показательны диалоги, которые временами происходят между пациентами в процессе процедур, проходящих «в компании» с экранными устройствами:

Девочка, 14 лет (пишет что-то с помощью сенсорного телефона). Ты тут с чем? (т. е. с каким диагнозом. – Е.С.)

Мальчик, 12 лет (играет в электронную игру на планшете). Я ни с чем.

Девочка. А тогда чего ты тут делаешь?

Мальчик. Я самолетики сбиваю… А ты чего тут?

Девочка. А я тут с подружкой общаюсь.

(Оба во время разговора не поднимают глаз от своих экранов, хотя сидят совсем рядом.)[71]

Мобильные экраны нивелируют множество гендерных различий, будучи продолжением моды «унисекс» и стиля жизни «унисекс». Мальчики и девочки всех возрастов, девушки и молодые люди, мужчины и женщины различных возрастных категорий и социального статуса в равной степени сегодня увлечены повсеместным использованием мобильных экранов.

Последние абсолютно одинаковы для обоих полов и одинаково многообразно реализуют потребности мужского и женского начал. И лишь их оформление, да и то совсем не обязательно, может нести в себе более или менее демонстративные черты мужественности или женственности. Этот гендерный универсализм или игнорирование гендерности несколько ослабляет сконцентрированность на гендерных вопросах, характерную для XX и начала XXI века. Эфемерная вещность мобильных устройств не столько отсылает к телесному началу, сколько побуждает мысленно осуществлять синтез символизации мозга и глаза, мира внутреннего и окружающей человека бесконечной вселенной. (В то же время мобильная электроника может акцентировать возрастные различия и финансовые возможности пользователей, что требует уже скорее социологического анализа.)

Физическое взаимодействие с поверхностью экранного устройства, с самой поверхностью экрана призвано компенсировать тот недостаток активного физического взаимодействия с орудиями труда, которые, как описывал этот процесс Бодрийяр, требовали ранее от человека значительных физических усилий и составляли разновидность символического сексуального взаимодействия, что приводило к некоторой разрядке внутренней эмоциональной напряженности человека, позволяло ему совершить некий энергетический сброс. Потом, по точному наблюдению Бодрийяра, эта система отношений с вещами была заменена легкими касаниями[72]. С помощью кнопок человек скорее задавал программу действий умному механизму, и тот далее действовал уже самостоятельно. Человек же оказывался больше модератором деятельности механизмов, нежели собственно физическим актором. Сбросить энергию, включая стиральную машину или ставя емкость с пищей в микроволновку, невозможно.

Человек дистанцировался от предметного мира, и, казалось бы, эпоха активного и длительного физического взаимодействия с необходимыми в повседневности предметами осталась навсегда в прошлом. Чтобы оказаться перед необходимостью затрачивать ощутимые физические усилия, заставляя предмет «работать», человек должен был отправиться в тренажерный зал, заниматься экстремальными видами спорта, экстремальным туризмом и т. д.

Но вот в начале XXI века наступила эпоха мобильной экранной электроники, словно отвечая на беспокойство Бодрийяра процессами дистанцирования человека от предметного мира. К нажатиям кнопок добавились разные режимы вождения пальцем по экрану. Это значительно расширило и упрочило поле физического контакта человека и предмета. Однако никакого возвращения «жестуальности труда» не произошло. Обращение с мобильными экранами являет собой скорее завуалированную, утепленную теснотой общения с предметом, но снова «жестуальность контроля».

Использование мобильных экранов имеет весьма широкие границы возможностей, так как визуальная составляющая теперь доминирует, не требуя специальных средств изоляции (в отличие от звуковой составляющей). Хаотичного перекрывания разных потоков визуальной образности не происходит, так как они распределяются по разным экранным системам и сегментам окружающего пространства, не смешиваясь друг с другом, но лишь сосуществуя, создавая атмосферу и декорации современной публичной пространственной среды.

«Интимная» коммуникация создает иллюзии карманного, «ручного» мироздания, многообразно управляемого прямо из рук индивида, прямо в руках индивида.

Здесь уже нет посредников и свидетелей из числа других предметов, зато есть некоторый паритет дистанцированности от экранной реальности, с одной стороны, и физической активности контакта с самим экраном, с другой стороны. Все, что показывает и делает мобильный экранный гаджет, он делает «only for you», как бы напрямую, по кратчайшему пути транслируя свои образно-информационные флюиды в поле зрения, в зону бесед без повышения голоса, в зону тактильных ощущений индивида. И через сумку, портфель или рюкзак, и через поверхность стола индивид может уловить вибрацию беззвукового режима. Телесность мобильного гаджета и его нарастающая полифункциональность делают сам физический контакт с ним привычкой, если не сказать больше – манией нефункционального общения с мобильником.

Психофизическая зависимость от мобильника[73] призвана хотя бы немного уравновесить зависимость в другом смысле слова – глубо кую социоэкономическую зависимость индивида от более далеких и непредметных явлений вроде макроэкономических процессов, политических коллапсов, состояния рынка занятости, разного рода коньюнктурных перемен и прочего. Большой мир то и дело проявляет себя враждебно по отношению к отдельному индивиду и отнюдь не всегда позволяет тому строить свой приватный и интимный мир в трехмерном пространстве так, как хочется. А мобильный экран ориентирован на своего хозяина, как верный слуга и спутник.

Весьма показательно, что в этот же круг интимной дистанции попадают многие элементы фаст-фуда, в современных технологиях которых в наши дни могут применяться ингредиенты, призванные вызывать привыкание едоков и гарантировать их многократный приход за очередной порцией того или иного фаст-фудного блюда. Еду классического фаст-фуда надо брать прямо руками и не просто есть, а производить некие манипуляции с ее упаковками, что аналогично манипуляциям с чехлами мобильной электроники или с кнопками ее корпуса. Именно усложненность упаковок при отсутствии классических столовых приборов определяет прелесть и необходимость для современного человека гамбургеров, биг-маков, пирожков, картофельных изделий, кондитерских сладостей, напитков, сэндвичей. Их обязательно надо открывать и вынимать из коробочек, разворачивать из оберток, распаковывать из конвертиков, пакетиков и мешочков. Стаканы же имеют во многих случаях специальные крышечки и соломинки.

Таким образом, пища упаковывается и распаковывается подобно несъедобным подаркам, сувенирам, всяким приятным и необязательным мелочам, которые должны акцентировать праздничные моменты жизни, развлекать процессом постепенного проникновения в упаковку и обнаружения подарка-дара. А это, в свою очередь, всегда отсылает нас к понятию чуда, магического предмета, с которым могут быть связаны некие важные упования и надежды человека, мечты и символические ассоциации.

Фаст-фуд, отсылающий к мотивам праздничного обретения магического дара, замещает более редкое переживание реального праздника и обретения каких-либо даров. Food-court современных площадей и торгово-досуговых центров – это своего рода повседневное квазипраздничное поле, из которого каждый получает свою долю упований на милость большого мира, на везение в публичном и приватном пространствах. Во взаимодействии с фаст-фудом человек, как и во взаимодействии с мобильной электроникой, активизирует свою мелкую моторику, процессы физического взаимодействия с предметом на ближайшей, интимной дистанции. Само по себе это уже праздник в эпоху тотального нарастания дистанционных операций и бестелесных интернет-контактов.

Легкая психофизическая зависимость от гамбургера и мобильника призвана хотя бы немного уравновесить глубокую социоэкономическую зависимость от более далеких и непредметных явлений вроде макроэкономических процессов, политических коллапсов, состояния рынка занятости, разного рода коньюнктурных перемен и прочего. Большой мир то и дело проявляет себя враждебно по отношению к отдельному индивиду и отнюдь не всегда позволяет тому строить свой приватный и интимный мир в трехмерном пространстве так, как хочется. А мобильный экран ориентирован на своего хозяина и готов быть носителем ровно того количества информации, которое нужно хозяину.

Современное мобильное электронное устройство нередко более плоское и компактное, чем гамбургер или кусок пиццы. Мобильный телефон напоминает очертаниями шоколадку, печенье или тостер. Но в его недрах могут теперь помещаться все тайны внутреннего мира индивида, все бескрайние просторы документальной и вымышленной реальности, подключения к которой жаждет пользователь. Мобильный телефон, сегодня все чаще меняемый на смартфон и айфон, явился комплексным вариантом сразу многих явлений старого мира. Он заменил обычный телефон, записную книжку, потом пейджер и, наконец, «все остальное». В нем можно хранить довольно большое количество изображений, видеоматериалов, вербальных материалов, а также создавать все новые и новые, а также пользоваться с его помощью всеми возможностями интернета. В результате это уже не только телефон, а мобильный семейный и дружеский альбом, туристический дневник, интимный повседневный дневник, досье, хранилище тайных документов, то есть сейф, магнитофон с любимыми мелодиями, почтовый ящик, интернет-портал.

То, что раньше было разведено по разным углам комнаты, по разным полкам книжного шкафа или ящикам письменного стола, а то и разным зданиям (дом, рабочее место, междугородный переговорный пункт, банк, архив и т. д.), теперь помещается в одном и том же маленьком плоском корпусе. Если раньше человек мог носить с собой одну или две особо дорогие фотографии или вещицы, которые скрепляют его связи с семьей, дорогим человеком, значимым общественным учреждением, то теперь массив контента личного мира, подлежащего транспортировке, принципиально возрос.

В принципе человек может носить с собой все символические образы, которые ему дороги и должны его «греть» в трудные жизненные минуты, а также представительствовать за человека в процессе его коммуникаций. Классическая мизансцена современного общения – две головы, склонившиеся над одним или сразу двумя мобильными экранчиками. Каждый из партнеров по общению показывает нечто, дорогое и ценное для него, что характеризует его пристрастия, его образ жизни, его опыт и пр. О себе все чаще не рассказывают, а показывают элементы того, что служит презентацией мира личности.

Контент личного мира способен теперь транспортироваться далеко за пределы физического пространства личного мира как такового. В виде визуализированных образов, теней и дубликатов настоящих вещей, фотографий эпохи доцифровой съемки, нарисованных от руки рисунков и пр. личный мир фланирует по публичному пространству вместе с человеком, обнаруживая себя по мановению руки своего обладателя.

Личный мир индивида визуализируется, аудиозируется, становится мобильным, но попутно он дематериализуется. И если раньше он являл предметно-пространственную среду, внутри которой мог в некоторые периоды жизни находиться человек, то теперь человек находится перед своим мобильным личным миром, напротив него, вернее, напротив его визуальных компактных оттисков. Они могут быть под рукой всегда. Выйти из реального личного мира, уйти со своей приватной территории можно, но при этом можно никогда полностью не отключаться, не отрываться от восприятия образов своего личного мира. Пользователь может внутренне праздновать победу над реальным пространством, над реальными расстояниями. Но – без победы над материей как таковой.

Сами вещи, сами интимные предметы, знакомая среда дома или дачи остаются недосягаемыми. Заставляет ли это страдать? Или возможности, пускай неполной, подключенности к личному миру перевешивают все остальное? Это риторические вопросы, которые подразумевают индивидуальные варианты соотношений плюсов и минусов дистанционного восприятия знакомых вещей.

Современный человек склонен привязываться к своим гаджетам и испытывать к ним сложный комплекс чувств. Их «одевают», как кукол, – покупая разнообразные красивые чехлы, футляры, мешочки и пр. Им устраивают «домик» или «переноску», приобретая специальные подставки и сумки. По ним скучают в те периоды, когда по каким-либо причинам нельзя ими пользоваться – к примеру, во время полета на самолете, похода в посольство, пребывания на уроках и лекциях строгих преподавателей. К ним испытывают чувство вины – за отсутствие своевременной подзарядки – по типу «Ну вот, опять я тебя не покормил». При всех элементах отношения к мобильному экрану как к виду питомца весьма относительна подлинная иерархия взаимоотношений мобильной электроники и ее владельцев. Кто тут кому хозяин, кто кем руководит и кого себе подчиняет – это всякий раз нерешенные вопросы.

И если Поль Вирильо приводил высказывание Пауля Клее «Теперь уже не я, а вещи на меня смотрят»[74], то на новом витке развития визуальной культуры айфон смотрит на пользователя, общается с ним, требует от него соответствия своей многоуровневой системе, ждет способностей формировать задания и использовать многообразие функций, то есть загружать работой, подстраивая уровень своих потребностей и фантазий под новый, все возрастающий уровень технических возможностей. Человек постоянно рискует оказаться начальником, который менее продвинут, нежели его подчиненный.

Мобильные телефоны новых поколений, хотя и могут способствовать расслаблению пользователя, на самом деле в не меньшей мере мобилизуют человека, как бы оспаривая у социума и государства прерогативу быть мобилизующей силой для индивида. Таким образом, мобильный экран создает эпицентр сразу двух систем – приватной, интимной, в котором прочна связь человека и его питомца, любимца, партнера, волшебного помощника, с одной стороны, и социальной, в которой между отдельным человеком и человеческими множествами располагается технический посредник, альтернативный хозяин, воплощающий власть цивилизации и современности, параллельную государственной и общественной власти.

Поскольку сеансы взаимодействия с мобильными устройствами первого интимного круга все удлиняются, а функции этого взаимодействия все разнообразнее, их спектр все шире, то и привычка строить свою повседневную жизнь с учетом мобильных экранов все прочнее приживается в современной психологии.

Современный человек приучается строить свои эмоции трехэтапно, если не четырехэтапно. Первый этап – непосредственное восприятие каких-либо явлений внешнего мира, которые могут быть расценены как важные, актуальные для индивида и нуждающиеся в запечатлении. Второй этап – выбор технических параметров запечатления, восприятие реальности в процессе ее запечатления и «сохранения» в недрах мобильного устройства. Третий этап – восприятие запечатленной реальности в отрыве от нее самой, с тем чтобы вызвать в себе определенные воспоминания, эмоциональные импульсы, размышления. Мобильное экранное устройство – это, как правило, механизм воздействия на собственную душу. Четвертый этап – шлейф этого воздействия, этих эмоциональных импульсов, воспоминаний, размышлений, который человек переживает уже после того, как мобильное устройство выключено, сеанс восприятия его содержимого завершен.

И что тогда венчает эту лестницу мировосприятия? Пожалуй, возвращение актуализированных, акцентированных эмоций внутрь духовного мира индивида, не подключенного в данный период ни к носителю воздействующих образов, ни к той реальности, которую они фиксировали. Но это не вершина многоступенчатого восприятия, а, скорее, «пауза», пустая временная ниша, в рамках которой индивид ни на что не опирается, кроме своего сознания и подсознания. Однако пребывание в подобной нише не бывает слишком длительным. Человек возвращается к какой-либо из уже прожитых, пройденных ступеней, притом возможно, далеко не к самой первой, а сразу к третьей.

Мобильное устройство попадает на роль экстериоризированного сердца. Импульсы и флюиды от него ведут к душе воспринимающего пользователя. Тем самым миниатюрное мобильное устройство с экраном и разнообразными функциями невольно сакрализуется.

Особенно это очевидно в ситуациях туризма-паломничества по христианским святыням, когда пользователь мобильного телефона с видеокамерой или цифрового фотоаппарата, нередко не выпуская из рук своего гаджета-сердца или же повесив его на шею, крестится, кладет поклоны, даже падает ниц и простирается, с благоговением производит целование сакральных предметов или элементов интерьера храма, а потом запечатлевает святое место и отдельные его элементы на свою мобильную электронику. После же – просит кого-нибудь, часто незнакомых людей, взять его мобильник или фотокамеру и запечатлеть уже его самого на фоне святого места, в тесной близости от каких-либо сакральных предметов или изображений. Таким образом, поведение, приличествующее глубоко верующему и поклоняющемуся совмещается у одного и того же человека с психологией туриста, отдыхающего, фиксирующего свою формальную, сугубо внешнюю и краткосрочную причастность святому месту или предметной святыне. Все описанные действия и манипуляции могут происходить в различных последовательностях.

Чем более глобальным мировым значением обладает храм, чем более людным центром паломничества является местность, тем более флегматично и терпимо относятся к подобной деятельности служители святого места, даже иногда помогают удобнее расположить мешающую ручную кладь, выбрать более правильную мизансцену для съемок. Мобильная экранная техника де-факто становится дистанционным «касанием» святыни взглядом, дистанционным хранилищем сакральных образов и доказательств личной внешней причастности пользователя к ним.

Во временном передоверении своей техники другому человеку – жест доверия, преодоления своей атомизированности, готовность разделить с другим индивидом значимость момента, важность пребывания перед святыней и создание визуального образа-импульса к многократной активации переживаний в будущем.

В профанной обыденности ситуация прилюдного взаимодействия индивида с личным электронным устройством окрашена иными красками. Нередко процессы интимной переписки, приватного общения с удаленным реципиентом, индивидуальное творчество, дела происходят в публичном пространстве, на виду у посторонних, и все-таки скрыты или как бы скрыты, абстрагированы от них. Наличие посторонних воспринимающих, «свидетелей» индивидуальной активности, адресованной отнюдь не окружающим людям, игнорируется прежде всего на психофизическом уровне пользователя. Дом там, где твой сотовый телефон, i-pad или что-то в этом роде. Дом там, где есть возможность комфортно воспринимать образно-информационные послания и транслировать их, создавать их с помощью личного гаджета. Блуждающая зона приватности, дрейфующий вместе со своим хозяином-пользователем портал связи со второй реальностью – типичная ситуация наших дней.

Сама зона приватности при этом может становиться весьма небольшой, похожей на невидимую и физически никак не зафиксированную в своих границах подразумеваемую территорию – это человек со своим экранным устройством, то пространство, которое они занимают. Их можно касаться (к примеру, проходя мимо занятого столика на foodcourt), можно случайно толкать (к примеру, в процессе движения по улице, школьному коридору, аэропорту и пр.), «зажимать» между другими людьми (в давке общественного транспорта). Однако в наличии этой зоны важны уже не юридические права на нее, не фиксированный адрес в географическом пункте, не простор территории, не прочность и очевидность ее внешних границ. Всего этого может не быть. Это не дом, не адрес, не улица, не населенный пункт, не комната, даже не фрагмент какого-либо интерьера, но сама стойкая взаимосвязь двух составляющих, образующих «двухчастное зерно», «двухчастное ядро», «человек+мобильное экранное устройство».

Главное – это взаимодействие человека и мобильного экрана, фокусировка человека на экранном устройстве, способность мысленно и эмоционально отодвинуть от себя весь материальный окружающий мир, располагающийся в трехмерной жизненной среде, и готовность экранного устройства реагировать на команды человека, отвечая динамике его потребностей. То есть речь идет о чем-то нематериальном, не статичном и не стабильном, официально не декларируемом, эфемерном, однако в реальности очень важном для современного самочувствия.

Сам человек создает себе энергетические векторы приватности – создает в любом пространстве и в любой ситуации, которая позволяет ему внутренне, мысленно, эмоционально концентрироваться на своем мобильнике. Что не отрицает и способности эмоционально и интеллектуально отключаться от него и смотреть вовне, в окружающее пространство, как будто из окна, или с балкона, из своей невидимой «ложи», каковой является сама мизансцена «человек + мобильное экранное устройство».

Посторонние находятся нередко в состоянии вынужденного подсматривания, поскольку чужой мобильный экран находится в радиусе их поля зрения. Количество этих вынужденных подсматриваний увеличивается. Наблюдение за взаимодействием посторонних людей со своими порталами выхода во вторую реальность становится стабильной ситуацией повседневности, иногда воспринимаемой благосклонно, иногда утомляющей избытком ненужной для стороннего наблюдателя информации. Реципиент поневоле, реципиент чужой виртуальности – новая социокультурная роль нашего времени.

Приметой нашего времени середины 2010-х годов может служить тотальная мобильность: человек идет по улице, вокруг него все движется, едет, мелькает, в том числе мелькают изображения на больших городских экранах. А в руке у человека мобильный маленький экран, внутри которого тоже мелькают и струятся картинки. В свой экран индивид смотрит, с ним и посредством него он общается, а также осуществляет навигацию, распознает объекты территории, по которой передвигается. Перманентное моделирование личной публичности-приватности становится излюбленным режимом бытия современного человека. Без отмены теперь уже «классического» симбиоза чистоты и красоты в качестве новомодного идеала современности утверждается симбиоз не качеств, но возможностей – развлечения и работы без границ, симбиоз информированности и интегрированности, симбиоз визуального, вербального и звукового, активности и пассивности пользователя.

Типичные ситуации междуэкранной среды

Из общения с современными жителями больших городов или, что точнее, оснащенных современной техникой населенных пунктов с современной интенсивностью жизнедеятельности становится очевидным, что жизнь проходит вместе с экранами, в среде функционирующих экранов.

Татьяна, 71 год, пенсионер, в прошлом инженер, жительница ближнего Подмосковья:

«Утром встаю и сразу включаю телевизор. Пока оденусь, смотрю в комнате. Потом за завтраком включаю маленький в кухне. Я долго завтракаю, часа полтора, потому что еще на обед что-нибудь готовлю. В магазин схожу и снова включаю телевизор. Сижу и под телевизор кроссворды разгадываю. С дочкой раза по два-три в день sms-ками перебрасываемся. Она что-нибудь там у себя в Питере смешное услышит и присылает мне. Или я что-нибудь придумаю и тоже ей шлю. Про лекарства все по интернету читаю, а то на этих бумажках все так мелко, я не вижу даже в очках. Вечером телевизор смотрю, или без звука, если позвонит кто…»

Вадим, 39 лет, офисный служащий, житель Москвы:

«…Встаю по будильнику, который в мобильнике. Стараюсь поставить какую-нибудь хорошую мелодию, чтобы прямо жить хотелось. И не выключаю ее, пока не пойду в ванну. Я дома не успеваю завтракать, мне до работы полтора часа, так что я только по интернету погоду гляну, новости там, ну, «В контакт» зайду, конечно, и в машину. В пробке стою, ленту друзей листаю, что вечером не успел отсмотреть… На работе ем в буфете, там у них всегда телек включен. Весь день сижу за компом, достает уже к четырем… Прикольно, когда звонит кто-нибудь не по делу. Хоть что-то для души. Сотовый всегда прямо перед собой кладу. Ненавижу, когда внутренний телефон звонит – это значит точно по делу. Обедать некогда бывает, так, схватишь чего-нибудь, принесешь за стол и прямо перед компом съедаешь не глядя. Так что вечером компа видеть уже не могу. По дороге домой в кафе заезжаю одно, хорошее, там сижу, никого не надо, сижу, пью чего-нибудь, ем чего-нибудь такое, и хоть полчаса спокойно с телефоном проведешь, успокаиваешься, домой приезжаешь уже нормальный. Чтоб ни на кого не рявкать…»

Сергей, 47 лет, врач, житель Евпатории:

«Я считаю, у меня XXI век начался, когда я тарелку поставил наконец и ноут себе купил. И ноут с телеком соединил, так что теперь фильмы с интернета я через телек смотрю. Очень удобно, глаза не ломает. Каждый вечер на сон грядущий по фильму, когда футбола нет. Утром мама на кухне телевизор старый включает. Я говорю: «Мама, ну что ты смотришь! Давай новости!» Она в сериал какой-нибудь уткнется и смотрит, а я не могу сериалы. Короче, новости уже на работе смотрю по компу, – кстати, вот этого не люблю, но приходится. Я люблю новости по телевизору, как белый человек, спокойно, сесть и от начала до конца. Я зимой, когда работы нет, по пять раз новости смотрю. Когда у нас тут все бурлило, я пойду, на Театральной площади поснимаю, и «В контакт» выкладываю. И когда море замерзало, тоже выкладывал, круто было, даже из Болгарии и из Германии мне все написали, что круто получилось…»

Лена, 28 лет, помощник секретаря коммерческой фирмы, Москва:

«Обожаю перерыв, потому что мы с девчонками из бухгалтерии идем в напротив кафешку, там можно сесть на угловой диванчик, там нас уже все знают, и пока ланчуем, смотреть клипы по планшету. У нас однажды получилось три планшета на троих, и каждая свой любимый клип нашла, мы там чуть не напугали всех. А вообще класс, когда мы после работы в кино сразу идем. И с моим любимым мужчиной идем, и с девчонками идем. Я уже прямо с утра чувствую, что вечером кино. А чего ненавижу, когда мне моя начальница звонит и что-то спрашивает, а я в кино сижу. Не слышно ни фига, и все настроение сразу насмарку. А нельзя телефон отключать, нас за это штрафуют. Один раз мне пришлось срочно прямо в кинозале находить в своем ноуте один документ и посылать целых пять sms-ок по поводу этого документа, я чуть не озверела. Потом смотрю обратно на экран, там уже половину героев нету, не понятно ничего… Телевизор мне некогда смотреть, и вообще зачем он нужен, у меня родители его и то почти не смотрят»[75].

Итак, человек просыпается утром, включает за завтраком телевизор, смотрит новости, к примеру, или ищет на каналах что-нибудь нераздражающее, чтобы легче было начинать день. Потом садится за компьютер дома или на работе, с чашкой кофе или другого напитка, моделирует наполненность временного объема образно-информационными блоками.

После работы или в обеденный перерыв, скорее всего, покидает свой рабочий стол, идет, к примеру, в кафе, где рядом с тарелкой, стаканом или чашкой кладет сотовый телефон, смартфон, планшет, ноутбук – и снова погружается в моделирование наполнения временного объема, или смотрит мультики, клипы, новости, пишет сообщения, что угодно. То есть использует мобильную электронную технику как телевизор, карманный кинотеатр или все-таки компьютер. А вокруг человека за столиком, погруженного в свою личную экранную структуру, могут быть расположены мониторы, транслирующие рекламу, какие-нибудь документальные фильмы о природе, музыкальные клипы, самую разную аудиовизуальную образность и информацию.

Вечером человек может завалиться дома на диван перед телевизором и перейти в режим траты личного времени в обмен на ожидание чуда, то есть индивидуально приемлемого или даже одобряемого телеконтента. Но человек может сходить и в самый настоящий кинотеатр, усесться в темном зале и настроиться на получение удовольствия от приобщения к экранной «второй реальности». Тут нашему герою звонят с работы, из дома или присылают sms-сообщение. И он вынужден одним глазом следить за фильмом, а другим глазом воспринимать послание на экране телефона. Потом, возможно, ему придется достать ноутбук и снова погрузиться в дела, а может быть, достаточно будет смартфона и даже просто телефона, с помощью которых он выполнит ряд необходимых дел, так или иначе связанных с поиском, созданием и трансляцией информационных блоков. Но в любом случае кинозал превратится в многоэкранную структуру, где наряду с далеким большим экраном сразу для всех в любой момент могут активизироваться один или несколько экранов малых, предназначенных для индивидуального пользования.

Само присутствие многоэкранности, таким образом, нестабильно. Оно может и не быть заранее организовано инфраструктурой той или иной среды человеческого обитания, но возникает в соответствии с индивидуальными потребностями отдельных людей, не являясь внутренне согласованной, единой технической системой. Сегодня можно говорить о «броуновском движении» экранов в современной среде человеческого обитания. А также о привычке участвовать (насколько позволяют и требуют обстоятельства) в многократном рождении полиэкранности и, соответственно, политемпоральности в том или ином пространстве.

Человек у себя дома или в кафе сидит за ноутбуком, работает или развлекается. А рядом лежит наготове сотовый телефон – вдруг кто-то позвонит, придет важное сообщение или взаимодействие с ноутбуком приведет к необходимости срочной телефонной связи с большим миром. Или пользователь делит поровну свое внимание между ноутбуком и телевизором, поскольку ему одновременно важно и то, что показывает «ящик», и то, что можно делать в компьютере. Тут звонит сотовый телефон, и человек начинает вести беседу, при этом нажимая на клавиши ноутбука и время от времени поглядывая в телеэкран.

Или: человек едет в метро, играет в компьютерную игру на мобильнике, поглядывает на электронные экранчики со схемой движения, читает бегущую строку. Посматривает на экран соседа, который смотрит фильм, слушая аудиоряд через наушники.

Или: Человек с семьей сидит в аэропорте, ждет вылета, а пока вылет откладывается, надо чем-то занять ребенка. И папа дает ему планшет или какое-нибудь еще экранное мобильное устройство, которое транслирует мультфильмы. Мама ведет переписку по айфону. Папа попеременно поглядывает на табло с информацией, в анимационную реальность ребенка и в экранчик айфона жены – просто так. А вокруг снуют пассажиры и служащие аэропорта, возят тележки с багажом, мелькают изображения на больших экранах с рекламой.

Современные люди привыкают находиться как бы между реальной публичностью окружающего трехмерного пространства и виртуальной публичностью больших экранов. Внутри средово-ландшафтной коммуникации индивид приучается выстраивать для себя зоны интимной коммуникации, отыскивать зоны культурно-регламентационной коммуникации, переходить по мере необходимости или желания к альтернативно-дублирующим формам коммуникации или же просто терпеть присутствие возможностей таковых видов коммуникации. Курсирование между разными экранными средствами – траектории современных обитателей больших городов.

Разные виды коммуникации могут находиться в свободном чередовании, плотном миксе или толерантном сосуществовании в единой пространственной среде. В коммуникации одновременно способны участвовать экранные устройства разных размеров, поколений, принадлежности. Приватная ниша, не маркированная очевидными материальными границами, внутри разомкнутого публичного пространства – типичная мизансцена нашего времени.

Описанная выше ситуация перманентной многоэкранности сформировалась совсем недавно, и поэтому, думается, сегодня невозможно с уверенностью определить ее смыслы и последствия. Можно позволить себе говорить о некоторых ощущениях, смутных предположениях. Они состоят в том, что ввиду формирования виртуальной публичности, которая симультанна реальной публичности, происходит адаптация общества к очевидному кризису «публичной сферы» в понимании Ю. Хабермаса[76], сформированном им еще в 1960-е годы, а вместе с тем – трансформация «публичной сферы» в дрейфующую, плавающую, игровую, аполитичную, децентрализованную публичность[77]. Если можно согласиться с тем, что публичная сфера становится «более широко понимаемой общей средой взаимодействия, где граждане получают информацию»[78], то непременность «публичных дискуссий» в таком пространстве уже вызывает сомнения. Новое качество публичности зачастую не подразумевает выработки общих мнений, требований, воззваний и даже вкусов, как не подразумевает и сплочения людских множеств в сообщества или хотя бы в толпы.

Множественность виртуальных ниш приватности приводит к деструкции в публичном пространстве любых социальных монолитов, любых потенциальных человеческих объединений краткосрочного или долгосрочного характера. Впрочем, до известной степени это относится и к приватной сфере. Если еще недавно в качестве типичного примера «ритуализированного поведения перед электронными объектами» приводился сбор семьи перед телевизором или компьютерный терминал именовался очагом высокой концентрации напряжения[79], то приметой сегодняшнего дня становятся индивидуальные и внесемейные ритуалы, связанные не с телевизором и даже не со стационарным компьютером, а с мобильной электроникой: проверка электронной почты, просмотр новых постов «ленты друзей», обмен поздравительными sms-сообщениями, совместный просмотр видеоконтента с другом/ подругой и многое прочее, что можно делать очень часто и практически везде, независимо от семьи и любого коллектива.

В полиэкранной жизненной среде выработка отношений с разными экранами начинает фокусировать внимание индивида в большей степени, нежели восприятие других индивидов, находящихся также в поле зрения и воздействия. Теперь зачастую они лишь проходные звенья, некая декорация публичного пространства на пути к объектам/целям, коими являются экраны.

Растущая частота и интенсивность взаимодействия с экранными устройствами или частота восприятия экранной реальности выступает некоторым завуалированным умиротворением человека, обитающего в обществе, где на самом деле чрезвычайно затруднен контроль за происходящим. Ни аэропорты, ни вокзалы, ни улицы городов, ни здания театров и концертных залов, ни жилые дома, ни рестораны и клубы, ни метро не защищены по-настоящему от террористической угрозы, от аварий, как и цивилизованное человечество в целом не защищено от климатических, экологических и прочих катастроф.

Растущее обилие экранов и камер наблюдения должно создавать иллюзию идеального перманентного и повсеместного контроля за происходящим. Сопровождается эта иллюзия модернизацией идеи комфорта, которая на сегодняшний день означает уже не «все удобства», не уют, удобную мебель или «стильный дизайн», но интегрированность того или иного клочка пространства в общую глобальную систему-сеть коммуникаций.

Коммуникативный комфорт и наличие «выбора» экранных средств должны компенсировать недостижимость комфорта безопасности, комфорта защиты. Комфорт покоя и уединения заменяется комфортом интегрированности и востребованности, комфортом виртуальной доступности, избыточности потенциальных контактов.

Наконец, учитывая стремительные темпы модернизации городских пространств, приводящие нередко к ощущению утраты городом своей души, своей идентичности[80], экранная среда выступает опознавательным знаком «нового-своего», «современного-родного» мира, в котором все-таки есть то, что трудно не принять, не присвоить, не впустить в свой приватный мир. Как бы ни отторгались многие городские новшества жителем Нью-Йорка, Парижа или Москвы, но он вынужден все чаще вступать во взаимодействие с экранными устройствами, находящимися как у него в кармане, так и в публичной городской среде. Это связывает в единую топографическую конструкцию приватные и публичные зоны современного города, это заставляет критически настроенного человека все же вступать в контакт с городом, а через город – с современностью.