2. Устье Ижоры
Поход Ульфа Фаси, начавшийся с ожидаемого отказа короля Норвегии Хакона Хаконссена принять участие в мероприятии (так как был занят подавлением восстания мятежного герцога Скуле Бардссона), также с потери трёх шнек в связи с внезапным штормом, а вместе с ними трёх капитанов с наёмными отрядами, предстоял полный забот и тревог. На одном из погибших кораблей следовал инженер-итальянец, нанятый готландцами за тридцать марок и отвечающий за возведение укреплений. И если убыль личного состава можно было как-то компенсировать норвежскими добровольцами, то с потерей главного строителя вместе с шанцевым инструментом шансы экспедиции из разряда позитивные переходили в малореальные. Оставшиеся два монаха, присланные епископом, говорили на латыни, могли читать написанный текст, но ни черта не понимали в чертежах фортификационных схем. Повальная безграмотность – бич того времени – давала о себе знать. Ульфу оставалось полагаться только на свои силы и знания по возведению острога. Кое-что в укреплениях он сам смыслил, что-то посоветуют его сослуживцы, а что-то снизойдёт само собой, как это обычно бывает. Вот только расчеты его строились на том, что после того, как конунг Новгорода получит известие о начале вторжения, пройдёт не меньше месяца. Пока тот соберёт войско и станет предпринимать попытки по его выдворению, если вообще начнёт, то он успеет. С матёрым волчарой Ярославом такой фокус бы не прошёл, а с его сыном вполне может выгореть. За это время планировалось возвести кое-какие укрепления или хотя бы насыпать вал с частоколом. А там, глядишь, и подвоз провианта наладится, а дальше – дальше он побьёт молодого князя, возможно, постарается взять его в плен и будет диктовать свои условия торговой столице Северной Руси.
Тем временем в стольном граде на берегах Волхова события развивались отнюдь не так, как мы планировали. Ещё бы чуть-чуть, и столь драгоценное время было бы безвозратно упущено. А всё из-за стремления власть предержащих создать себе «тёплое болото» из спокойствия и благополучия, невзирая ни на какие беды и катаклизмы. Хорошо, хоть Сбыслав Якунович не подвёл. Помимо того, что использовал всё свое влияние на военного князя, так ещё уговорил Мешко, обладавшего лучшей соколиной парой в Новгороде, постоянно быть у того на глазах да наговаривать на шведов. Александр всё ещё надеялся, что придётся наказывать обнаглевших северных купцов, решивших обустроить вотчину на его, как он мечтал, землях, и не то что не спешил, а всем своим поведением выторговывал у новгородских бояр всё новые преференции. Вроде и готов городу послужить, а вот, чего-то не хватает. Словно имел по этому поводу чёткие инструкции от своего властолюбивого папаши. Когда оговоренные сроки стали подходить к концу, бояре вместе со своими дружинами, продемонстрировав приличное по численности войско, выступили. Новгородская рать шла к Ладоге самостоятельно, составляя почти две сотни человек, и не лапотников-ополченцев, вооружённых только что срезанными и заточенными кольями, а крепко сбитые отряды, ощетинившиеся железом, имевшие за своей спиной не один удачный грабёж или поход, как кому нравится. Сила впечатлила, и, догадавшись, что цацкаться с князем больше не намерены, Ярославович отдал команду на выдвижение. По пути к новгородцам присоединились четыре десятка ладожан с хорошими доспехами, в основном дальние родственники застрельщиков похода. Как ни странно, озёрные жители прихватили с собой немалое количество лошадей, дабы сподручнее было увозить награбленное добро. Что им напел Сбыслав, история умалчивает, но пошли с радостью, пообещав домашним скорейшее возвращение. В итоге, укомплектовав войско подвижным обозом, всего две дюжины волокуш, объединённая новгородско-ладожская рать двинулась к точке рандеву с основными силами на реке Тосна.
За день до объединения, в купленном ещё в прошлом году, как оказалось у приказчиков Пахома Ильича, ярко-бирюзовом шатре, два старых приятеля рассуждали о своих делах скорбных. Сбыслав Якунович восседал на особом, отслужившем не одну военную кампанию массивном походном сундуке, с крышкой из переплетённых кожаных полос и слушал, как его друг Гаврила Алексич вздыхает при каждом упоминании о серебре. Точнее, разговор шёл о пифосе с вином. Емкости, литров так на сто, отряжённой князю в знак расположения и будущих совместных дел. По-простому – о банальной взятке, призванной поспособствовать вылазке этим летом. А ведь не только привозным спиртным исчислялись затраты. Один только купчишка-разведчик, вернувшийся практически с убытком, довёл хозяев чуть ли не до расстройства желудка. Послухи в стратегических местах, проводники и прочие шпионские штучки, вылившиеся в весьма затратное мероприятие. Только вместо давно задуманного – они здесь. Поход и так оторвал от дел насущных, потребовал срочных капитальных вложений и пока не давал никакого дохода. Сбыслав уже жалел, что не был проведён молебен. Тайный от всех вояж за сокровищами свеев не имел идейной составляющей, которая придаёт воинству особую силу духа. Тот последний козырь, который бросают в игру во время кризиса. Грабить шли с радостью, но при серьёзном сопротивлении, экспроприаторы, как правило, думают о личном спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу. В общем, проблем хватало, и решения отнюдь не рисовались радужными тонами. Тем не менее, Сбыслав Якунович не стал рассказывать товарищам об одном интересном эпизоде, когда во время застолья у Пахома Ильича опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана. Появившееся столь нескромное желание повеселиться и услышать пение артистов-скоморохов оказалось удовлетворено несколько необычным способом. Тут ему и предстало прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или, напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. Представьте на секундочку, что вы никогда в жизни не видели и не знаете, что такое акустические наушники и для чего они предназначены. Прибавьте к этому осознание, что девайс сей работает с вами персонально, как бы делая вас избранным. А теперь умножьте на психологический эффект, который достигается тональностью хорового исполнения. Материя этого действия ох как не проста. Хотите испробовать? После этого случая доверие всем словам своего нового друга было полное.
– Господи, – причитал Гаврила, – как я мог согласиться на эту затею с казной?
– Пахом Ильич врать не будет, дело верное, – утешал Сбыслав.
– Да ты мне каждый раз говоришь, что дело верное.
– А разве когда-то ошибался?
– Ну…
– То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали… многого стоит. Поверь мне, Гаврюша.
– А коли побьёт нас этот Фасе-масе, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Карелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал или льна уволок.
За шатром раздался шум и отчётливый крик дозорного:
– Ладья! Свеи к Ладоге идут!
Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Вскоре к ним присоединились вожди похода. Как ни странно, но ладья стала поворачивать к затону. Не доходя до суши метров семи-восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку, с борта прокричал какой-то важный человек:
– Я рыцарь Магнус Ульвссон, – доносился до слушателей хрипловатый голос, – пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга!
После этих слов Гаврилу Алексича как подменили. Он стал похож на обиженного ребёнка, стоявшего долгое время у прилавка с мороженым, которого родители взяли за руки и повели прочь.
– Да что ж это творится, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял да наверняка нашу казну деребанет. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить!
– Конунг Александр Ярославович завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами, – боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.
– А кто ты такой? – Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.
– Сбыслав Якунович, боярин новгородский, – представился командир ополчения и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице собеседника: – А ты не родич Рогодичам?
Магнус, несколько раз бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц, вспомнил боярина.
– Родич! Но это к делу не относится.
Ладья пристала к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке, показывая всем видом не слишком дружелюбный настрой. Тем не менее, через какое-то непродолжительное время общий язык был найден, и вскоре ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.
Со своими особыми понятиями о справедливости и правде на земле, Микула промышлял разбоем под Киевом, состоя в организованной преступной группировке с весьма серьёзным покровителем. Затем, когда уяснил, что рядовыми татями жертвуют без малейшего сожаления, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов, волей судьбы оказавшимся среди пленных людей Биргера.
– Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как, – делился слухами со своими товарищами Микула.
– Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так, что ли? – не веря в сказанное, усомнился Путята.
– Снорька так рассказал, он всё бачил. Не веришь? Пойди, сам спроси. Мы с ним три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь вот просит, чтоб из полона выкупил.
– Нет ничего проще. Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него твоего дружка. – Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. – На, сходь, отнеси Снорьке, приятелю твоему. А то не жрамши они, даже костра не распалили.
Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё полтушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, добавил луковицу – быстрое движение пальцев рук, и готов узелок.
Снорри сидел на борту ладьи, свесив ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё дед, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Предок передал внуку любовь к оружию и рыбной ловле, а также ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, насаждавшим свои порядки и являющимся виновниками потери столь доходного места. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло и после смерти матери было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлассон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов бывшего бонда чуть не убили. Старушка, не иначе как финская колдунья, выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.
– О… Микула, снова хочешь истории послушать? – Снорри с сожалением посмотрел на удочку – рыбы не было. – Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.
– Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. – Микула бросил узелок своему бывшему однополчанину.
Что для голодного организма пол-утки, так – три минуты трапезы. Но свей управился в полторы, так как отдал половину гостинца соседу.
– Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?
Микула знал немного, но рассказал всё, что слышал.
– Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема на шесте стоит.
– Да уж, – Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума было мало, – чем больше богатства, тем меньше сострадания, – дело плохо.
– Ты не переживай, Снорька, потерпи чуток, – Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем недолго, – выкупим тебя али обменяем.
– Мы на свейском подворье жить будем, у гардских купцов[4], – уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлассон.
В это время в шатре Сбыслова по случаю появления гостей шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не особо жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов – самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути – такие же, как и мы.
– На Готландский двор сразу идите, Магнус знает, он там был. – Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться и к кому лучше ходить в гости.
– А храм… там… есть? – Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.
– Есть, конечно, церковь святого Олафа. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. Так что уже больше ста лет стоит ваша Варяжская божница.
Сбыслав вспомнил, как ему доводилось в составе посольства ходить к франкам, и там православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в новгородских мехах. Да и воск в свечах, в своих мрачных церквах палили оттуда же. Впрочем, все эти триадологические, мариологические и прочие расхождения в догматике его мало интересовали и не заботили, но эта несправедливость заставила задуматься, и тогда он решил, что его вера сильнее, раз не боится ставить чужие храмы на своих землях.
– Это хорошо, – промычал Биргер.
– А то! Главное, к немцам не ходите. Не любят они вас. Ваши в Любеке в начале весны чего-то натворили, теперь вам отдуваться придётся. Хотя пивоварня там замечательная, но всё равно, не ходите. Слушай, а как это тебя угораздило?
– Шлем прадеда, с полумаской. Нос прикрыт, а хлебало… да и Людвиг знатный рыцарь.
– Очень знатный, – Сбыслав перешёл на шёпот, – я тебе по секрету скажу: тебя правнук германского князя Оттона пометил. Только ты помни, это секрет.
Пир шёл полным ходом, а стоящий за спиной Биргера молоденький оруженосец Хаук смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а новгородцы встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь. «Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом», – думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь он захотел стать похожим на этих руссов.
Передовой отряд дружины Александра Ярославовича прибыл в лагерь новгородцев к полудню, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек. С этих слов обрисовывался неутешительный вывод: бросаться в бой при соотношении один к пяти – чистое самоубийство. И даже если князь приведёт с собой в два раза больше воинов, чем сейчас новгородцев, то всё равно, численный перевес будет у противника.
– Сколько их там, Гаврюша? – Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.
– Две сотни всего, правда, конные. – Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было – расстроился, – да ижорских охотников с три десятка.
– Ничего, конный это как три пеших, у Пахома Ильича почти сотня, и стрел он нам передал столько, сколько я в жизнь не видел.
– Это так, людей бы с луками к этим стрелам.
– А полков суздальских тебе не дать? Дай то бог, они о нас не знают, а мы уж… пошли князя встречать. Да что б тебя… зараза такая.
Сбыслав вновь перемотал портянку на левой ноге и, закрыв глаза, благополучно надел сапог.
В тринадцати верстах от русского лагеря в устье Ижоры входил флот. Остатки судов удалось собрать вместе ещё в море, и уже два дня огромный караван змейкой стремился к реке Ингри, именно так была обозначена Ижора на готландской карте.
– Бросайте в воду бревно, да аккуратно, – скомандовал Фаси.
Явно языческое действие, но поступи иначе – и большая часть войска просто не поймёт, отчего в столь важном мероприятии не соблюдаются традиции предков. Испокон веков жители северных морей предпочитали строить новый дом только там, куда причалит пущенное в воду дерево с нацарапанными рунами. Тут даже вопли протеста римского монаха: «Какое бревно? Господь и так указал место строительства», – восприняли как каприз ничего не понимающего в высоких материях иностранца.
– Не мешай, монах, а то я заставлю прокатиться тебя на этом бревне. – Кормчий шнеки, на которой следовал Фаси, легонько топнул ногой по палубе, и дурно пахнущего латинянина как ветром сдуло.
Бревно нырнуло в речную гладь, омылось водой, всплыло и вскоре уткнулось в песчаный откос, как раз напротив одинокого дома ижорца. Кормчий задрал голову к небу, что-то тихо прошептал, потом недовольно тряхнул головой.
– Ну что, Гунгир? – Фаси не терпелось выскочить на землю, которую он уже по праву считал своей.
– Всё будет зависеть от нас. – Кормчий прошёл мимо своего ярла, ещё раз спугнул монаха и занял своё место на корме, еле слышно прошептав: – Бревно ударилось тонким концом. Боги давно отвернулись от нас, неужели ты не заметил?
Через пару часов бивуак, ибо назвать это военным лагерем у меня не поворачивался язык, был разбит. Ближе к берегу, то тут, то там появились грязно-серые навесы из прохудившихся парусов, шалаши из шкур и жердей, палатки, иногда даже с искусно раскрашенным деревянным каркасом, а кое-где и разноцветные шатры с многочисленными флагами и баннерами. Всё это многообразие с отсутствием привычных для военного инженера элементов полевой фортификации являлось ужасом перфекциониста (иными словами: как бык поссал), не говоря про какие-нибудь удобства, подразумевающие канавы для сточных вод и выделение площадей для лошадей, а также загона для скота. Альбрехт Дюрер ещё не родился, а наработки римских легионеров уже позабыли. Последние купеческие ладьи сгружали остатки продовольствия и уцелевших паломников, которые радовались то ли окончанию затянувшегося перехода, то ли бочонкам с брагой, выставленным так сказать, на новоселье.
Свеи не подозревали, что в двухстах шагах от них, на противоположном берегу, за ними наблюдает парочка странно одетых людей, периодически прислоняя к глазам предмет, не похожий ни на что в этом мире.
– Лексей, ты посчитал сколько их?
– Тьфу, сбил со счёта, Пахом Ильич. Больше чем я ожидал. Суда весь берег заняли.
– Ничего, смотри, некоторые отходят.
– Да где отходят?
– Вон, с краю, видишь боров с крестом на брюхе, здоровый такой, на немца похож, в полон бы его взять. Левее от него шнека Хлёда отчалила, я этого купца знаю.
Пахом как-то нервно задвигался и хлопнул себя по шее. Насекомое, чудом пробравшееся через маскировочную сеть, избежав действия специальной мази, умудрилось впиться купцу в загривок. Пока всё это происходило, в указанном мне месте действительно две лодки отошли от берега и взяли курс к Ладоге.
– Почто он тебе взялся? Пленных, что ли, мало?
Ильич аж засопел, высматривая пухлого оккупанта, чья кота раздулась пузырём.
– Понимаешь, Сбыслав… в общем, мечта у него тайная есть.
Вскоре, оставив свой наблюдательный пункт, мы поспешили к лесу, где нас поджидали Кирьян с Семёном.
Одиннадцать сотен воинов, среди которых было восемнадцать рыцарей, начали военные действия против новгородских земель. И начали с банального убийства зайца. Пращник подбил «косого», когда тот подпрыгнул, да так ловко, что зверёк несколько раз перевернулся в воздухе. Это послужило началом к широкомасштабной охоте. Загонщики гоняли по полю зайцев, а несколько оруженосцев рыцарей соревновались в точном метании камней.
– Позвать ко мне Спиридона, – распорядился Фаси, устраиваясь на покрытой медвежьей шкурой лавке. – Гунгир, ты не чувствуешь странного запаха тут?
– Мертвечиной пахнет, похоже, сама Хейд[5] побывала здесь. – Кормчий ещё раз принюхался и прикоснулся правой рукой к груди, где в специальном мешочке надёжно был зашит амулет.
– Надо будет поставить мой походный шатёр, дышать здесь не могу. Пошли отсюда.
Ульф встал с лавки и направился к выходу, где нос к носу столкнулся со Спиридоном. Чертовски хотелось чихнуть, однако отпрянувший с дороги боярин сбил не только чих, но и мысли. Спустя мгновение свежий воздух сделал своё дело. В носу перестало свербить, а в голове наступил порядок. Да и полегчало как-то. Уставившись на Спиридона, он вспомнил, зачем его звал.
– Звал, ярл? – Глазки у боярина забегали, в памяти всплыла картина годичной давности, когда точно так же он столкнулся с женой ижорского кузнеца, именно в дверях.
– Где хлеб?
– На той стороне, вверх по течению, с полверсты. Людишек бы мне, одному несподручно. – Спиридон отчётливо помнил, что Пахом Ильич пригласил наёмников для охраны склада, но на этом внимания не заострял.
– Забери с собой весь сброд, который припёрся с монахами. От них всё равно пока толку мало, обустраиваться только завтра начнём, – ярл нагнулся к земле и поднял скатившуюся с крыши старую шишку, на кончике которой блестела серебряная капелька, – всё перенести сюда, под крышу. Выставишь охрану, взвесишь, а потом поговорим.
– Хотя бы три десятка воинов, – заскулил Спиридон.
– Одного хватит! Те, что были с тобой. – Фаси стал внимательно рассматривать капельку, игнорируя боярина. – Хм… тут даже шишки с серебряными зёрнами, богата земля, ох как богата.
К Ульфу подкрался монах, пытаясь подсмотреть, что за предмет, столь пристально изучаемый ярлом.
– Гунгир! Посмотри, это интересно. Может, нам стоит собрать все шишки в окрестном лесу? – Командир экспедиционного войска впервые улыбнулся за весь поход.
– Если б зёрна у всех шишек были из серебра, – верный друг вернул шишку своему ярлу и заулыбался в ответ, – то какие бы выросли деревья?
Мрачным остался только монах, рыская глазами по траве, пытаясь обнаружить драгоценные дары леса.
Жучок сработал просто великолепно. Все разговоры и приказы командира шведов были нам слышны, не хватало только картинки лагеря, но об этом я как-то не подумал. Да и бог с этим видео, хорошо, что шишку не разломили. Вот бы удивились.
– Пахом Ильич, пошли готовиться к встрече гостей, заодно посмотрим, как они будут по реке скакать.
Две самые трухлявые шнеки из Лёдёсе, нанятые фактически для перехода только в одну сторону, забитые паломниками под завязку, через час тронулись в свой последний путь. Нищие, обессиленные постом и регулярными молитвами люди неумело начали выгребать против течения, стремясь войти в Ижорку. Лишь чудо спасло суда от столкновения, прямо напротив лагеря. Под неуёмный хохот с берега и рычание Спиридона, раздававшего тумаки направо и налево, лодки начали движение. Никакого вперёдсмотрящего не было и в помине. Кормчие шнек, не один десяток лет возившие продовольствие из Вестергётланда с минимальным экипажем, держа стиры[6] в мозолистых руках, молили Ньерда[7] о скорейшем завершении короткого плавания. Но разве могли старинные боги помочь своим детям, когда те отказались от них? Зато молитвы нынешнему не остались без внимания. Едва лагерь скрылся за извилистым берегом, как паломникам выпала неслыханная удача. На берегу лежал кверху дном однодеревок со сложенными на широких досках вёслами. Рядом был разведён костёр, на котором парил подвешенный на палке котелок. Лодка явно ремонтировалась, но не она являлась ценным призом, а аккуратно – не иначе как выкаченные по сходням – стоявшие рядышком несколько бочонков. Два мужичка, завидев чужаков, тут же бросились наутёк, а вся добыча в виде крепкой браги была вскоре погружена в шнеку к Спиридону.
К полудню жуткий вой тонущих людей разнёсся над рекой. Многих паломников спасло только то, что они были легко одеты. Десяток наёмников, успевших напиться в хлам, и шедший с ними на первой ладье личный состав потонул весь, сам Спиридон спасся благодаря тому, что умел хорошо плавать и, не раздумывая, резал ножом цеплявшихся к нему людей. Когда Ульф увидел жалкие остатки мокрого продовольственного отряда, то чуть не зарубил предателя-боярина.
– Безмозглые тупицы! Ты же сам не раз ходил по этой реке. Как можно было напороться на подводные камни у печины? Кол тебе в зад! Даже дети знают, что там, где у яра выступ, всегда большая глубина и быстрое течение. Молчишь? Да на тот берег можно вплавь перебраться, прямо отсюда. – Ульф негодовал. – Чтоб завтра с утра эти мокрые курицы были на том берегу. На своих горбах потащите, сукины дети. Грот поведёт их, а ты, пскович, будешь сидеть тут и думать об упущенных марках.
Ярл сто раз пожалел, что связался с таким неудачником, как Спиридон. Отправить же с паломниками надёжного рыцаря не представлялось возможным. Приказы в армии, конечно, не обсуждают, но в войске в те времена существовало негласное правило: обозом руководил самый больной или самый неспособный командир. Назначенный рыцарь мог просто обидеться, а так как в экспедиционном корпусе Фаси все офицеры были наёмниками, то после получения подобного приказа уважаемый человек, скорее всего, просто бы резко почувствовал недомогание и отправился выздоравливать домой. И самое главное, никто из круга благородных воинов его бы не осудил. Наоборот, приказ бы посчитали глупым. И лишь в одной армии средневекового мира, в Венеции, за эту должность шла настоящая резня. Лишь через несколько столетий, когда маршруты движений армий возрастут до нескольких сотен вёрст, полководцы поймут, что отточенная логистика снабжения – залог половины победы. А пока бывший ландбор и состоявшийся шпион ждал дальнейших указаний.
– Я б осьмушку украл, а Грот сопрёт четверть, – пробурчал под нос вымокший до нитки Спиридон.
– Грот! Ты слышал приказ? А чтобы доблестные воины поскорее высохли, отправь их в лес, нам нужно много дерева. Ха-ха-ха. – Фаси заржал, как конь перед свиданием, окружающие его рыцари тоже хихикнули.
– Лексей, – Ильич сидел на пеньке, слушая приёмник и вместе со мной комментируя услышанное, – что-то я не пойму. Больше сотни утопло, а они, нехристи, смеются.
– Во-первых, ярл этих паломников даже за людей не считает. Во-вторых, это нервы, Пахом, не может человек только одной войной жить, не выдерживает.
Я вспомнил записки натовских аналитиков, которые писали о том, что местные жители Афганистана смеются над американцами, постоянно ходящими в амуниции, не снимая оружия. Обзывают их трусами и сравнивают с храбрыми шурави. Конечно, те хоть воевали честно, лицом к лицу. Мало того, русские после службы могли даже без перочинного ножа пойти в духан, где веселились от души. Могут ли знать аналитики, что русский мужик на протяжении тысячелетий, сея хлеб, не знал и одного десятилетия мирной жизни. За этот период в нас выработалось отношение к войне как к труду. Иначе с ума сошли бы. Взять хотя бы Велимира, отрубившего пятидесяти кочевникам бошки на льду. Палача-профессионала и то стошнило бы, а он, как пришло время обеда, только руки снегом помыл и кашу сёрбал за двоих. Но как только трапеза закончилась, сразу стал воином, словно на работу пошёл. Поэтому и не надо нас злить.
Тем временем Александр Ярославович, изображая собой эталон спокойствия и выдержки, равнодушно выслушивал текст письма, который Магнус читал по слогам. Не то чтобы он испытывал триумф, в его душе зарождалось нечто иное, похожее на гордость. Ведь всё получалось, как в той «умной» китайской книге о военном искусстве, стоящей у него в шатре на резной подставке. Осознание того, что некоторые, так заботливо охраняемые тайны, благодаря его людям и друзьям давно не являются таковыми, не просто взбадривало князя, оно давало некую уверенность. А что может быть важнее этого чувства у лидера, тем более столь юного?
– Достаточно, я уже читал что-то подобное, не утруждайся. – Князь слез с сундука и приблизился к послу. – Если б вы не нарушили договор о лоцманском сопровождении и не напали на ладью Пахома Ильича, то… в общем, ты свободен, послов у нас в поруб не сажают, а вот с остальными я так не волен поступить.
– Большего и не прошу, конунг, – пожилой рыцарь склонил голову, слова давались нелегко.
Магнус вышел из шатра и направился к кораблю. Тяжкие мысли одолевали старого рыцаря. Их можно было построить по порядку и анализировать, но что толку, если молодой князь, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, так уверен в себе, и даже больше, Магнусу показалось, что он обрадовался, узнав о прямой угрозе. А по виду вроде и не отморозок, пережравший мухоморов. Хуже того, о содержании послания, которое было запечатано восковой, смешанной с тёртым мелом печатью, знал не только ромей с греческим огнём, но и Сбыслав Якунович, который почти близко к тексту процитировал часть письма. А теперь, оказывается, и для новгородского конунга это было вовсе не тайна. Надо беречь Биргера как зеницу ока не потому, что просили помочь с его секретной миссией церковники, он один из всех видел, что печать цела. И самое важное, что буквально с тревогой кричало в его голове – новгородцы абсолютно готовы к свейской экспансии. А это означало полную инициативу и чёткий план по противостоянию потугам Ульфа Фаси. Как ни крути, из этого похода он ничего не принесёт, а значит, и залог достанется монастырю.
Как только полог шатра скрыл фигуру уходящего шведского рыцаря, Александр махнул рукой своему оруженосцу, подзывая его поближе.
– Пелгуй, ты всё слышал, да опусти свой самострел, тут никого нет.
– Может, и нет, но так спокойнее.
Юноша вышел из-за шторки и приблизился к князю.
– Ты вроде из этих мест, и моё поручение выполнить не станет труда. Сбыслав расскажет тебе, где найти Пахома Ильича. Передай своему названому отцу, что мы атакуем, как и было оговорено. – Александр снял один из самых скромных перстней со своего пальца и вложил в ладонь ижорцу.
– Передам, только как обратно-то? – Мальчик немного смутился.
– В Новгороде встретимся, оттуда направимся в Торопец, поспеши. – Князь развернулся и пошёл обратно к сундуку, где лежала карта устья Ижоры.
Уроки ориентирования, полученные под Смоленском, не прошли для юноши даром. Правда, один раз пришлось влезать на дерево, но в остальном, как и предполагал князь, исполнить приказ особого труда не составило. Почти затемно, двигаясь вдоль реки, по известным приметам Пелгуй отыскал замаскированный лагерь, где его чуть не подстрелил Семён, чудом распознав в гонце бывшего зуйка.
– Дяденька Семён, а я вас и не увидел. – Ижорец так обрадовался, что, соскочив с лошади, бросился обниматься с дозорным.
– Полно тебе, зуёк, какими судьбами? – Семён по-отцовски похлопал отрока по плечу. – Заматерел, настоящий воин.
– На три вершка подрос, – Пелгуй чуть-чуть привстал на цыпочки, – во. Хорошо, что кольчуга на вырост.
– Да не, больше. Ты мне по грудь был, а теперь по выю почти. Молодец и за доспехом, гляжу, присматриваешь.
– Присматриваю, один раз деды так научили, что… Мне ж к Пахому Ильичу надобно, да коня обтереть и пристроить, чуть не заплутал, ища вас. – Ижорец погладил по шее скакуна, полез свободной рукой в сумку, пошарил там, извлёк надкусанную морковку и скормил остатки корнеплода лошадке.
За две версты от поляны, где русская рать остановилась на короткий, но столь необходимый перед боем отдых, у кромки леса вовсю хозяйничали свеи. Одна группа под руководством розовощёкого монаха, который для солидности таскал с собой пергамент с планом будущего острога, вбивала колышки в землю. Другая, более многочисленная, начала копать ямки под брёвна. В это же время Грот пытался построить ещё одну группу паломников, вооружённых плетёными крошнями за спиной и больше заинтересованных, как бы что украсть, чем выполнять команды.
– Ублюдки! Не дай бог, кто-нибудь из вас попытается прихватить хоть горсть зерна. Лично вспорю живот и спущу кишки в реку, – кричал Грот стаду фуражиров, размахивая плетью.
– Гавкай, гавкай, нам бы только до скотницы добраться, а там посмотрим, чей ножик острее, – ворчал кто-то из толпы.
Ведь если не вдаваться в подробности, то паломниками они были лишь из прихоти епископа Томаса. Те, кого должны были ссылать на каменоломни и рудники, либо как позже, гребцами на галеры, по велению наместника бога превратились в воинов Христовых. Но одной прихоти явно маловато. Дабы из преступников и попрошаек склепать пслушных работников, даже децимаций не достаточно. Фактически готовая в любой момент пуститься в бега людская масса двинулась вдоль реки. Возглавлял шествие отряд из двенадцати воинов-надсмотрщиков под командованием Хальвдана. Бывший разбойник до посинения торговался с Гротом и выбил из него по одному эре[8] на двоих, в случае удачного завершения операции, и по две, если будет бой. Деньги не малые, но благодаря подмоченной карме мероприятия другие отряды запросили вдвое больше. И если бы не жадность свея и чуточку лучшая организованность, то всё бы могло закончиться иначе. Грот был уверен на все сто процентов, что охрана давно разбежалась. Шум от лагеря стоял жуткий, и наверняка какой-нибудь любопытный решит проверить, что ж там происходит, а обозрев тысячу воинов – пустится наутёк. Именно это обстоятельство заставляло торопиться, так как беглецы с каждым часом имели больше возможностей эвакуировать продовольственные запасы или, не дай бог, их сжечь. Вскоре отряд дошёл до места, где произошло кораблекрушение. На берегу лежало несколько трупов, стая ворон вспорхнула, прокричала что-то обидное и, немного покружась, уселась на ветки деревьев. За поворотом, насколько Грот помнил, была небольшая отмель, которая вела в глубь леса к полянке. Там он чуть не подружился со стрелой.
– Почти пришли… – Он пропусил вперёд нанятых охранников. – Хальвдан, смотри по сторонам, не хватало ещё стрелу схлопотать. Новгородские стрелки белке в глаз бьют за сто шагов.
Не зря в народе говорят о недопустимости высказывания вслух плохих пророчеств. Вероятность ощутить их наяву весьма высока. То ли негативные мысли скорее материализуются, то ли ещё что-то, но примета такая есть. Через семьдесят шагов показалась небольшая полянка с остывшими кострищами, а ближе к лесу стоял огромный навес, забитый мешками и плетёными корзинами. Навскидку и десяти кнорров не хватило бы, дабы перевести всё добро одновременно. И как насмешка над жаждущими, огромная бочка с вонючей бражкой. Понятно, дабы не пропало подпорченное зерно, оно пошло в переработку. Толпа нищих ринулась вперёд, расталкивая, друг дружку.
– Стоять! – только и успел прокричать Хальвдан.
Земля перед навесом провалилась, десятки людей рухнули в яму, напарываясь на острые колья. Задние подталкивали передних, внося ещё большую сумятицу. Вслед за этим позади рухнуло дерево, за ним ещё одно, перекрывая выход с «поляны смерти». Пятнадцать арбалетных болтов и несколько пуль сразили наёмников одновременно. Хальвдану как раз прямо в глаз. Падая, он зацепил щитом своего нанимателя, тем самым спасая ему жизнь.
– А-а-а! Не хочу! – Грот упал на попу и стал сучить ногами, пытаясь отползти назад, к поваленным деревьям.
– Хочешь жить – замри! – раздался голос из леса.
«Жить, жить», – стучало молоточками в голове Грота, и он вскочил, петляя как заяц, бросился наутёк, за ним побежали оставшиеся в живых паломники. В их спины полетели стрелы. Свей споткнулся, зашиб колено, но нашёл в себе силы, снова поднялся и побежал. Впереди мчался обезумевший человек в рубище. Огибая на ходу словно специально поваленные крест-накрест берёзы, он как лось прокладывал сквозь молодую поросль деревьев дорогу. Вдруг паломник упал, причём как-то странно, словно что-то ударило его по ногам, и Грот спустя мгновенье понял почему. Между стволов дрожала тонкая верёвка зелёного цвета. Она была не одна. Чуть левее, где пространство между деревьями позволяло проехать и волокуше, на высоте ладони был натянут ещё один трос – и так по всему периметру поляны. Незамысловатая препона и остановила наиболее прытких паломников. Когда после падения голова стала соображать, за спиной Грота прозвучал тихий юношеский голос:
– Тебе же сказали не шевелиться, – и на шею наступила чья-то нога.
Наверняка кто-то сумел преодолеть защитные препятствия и избежал стрелы в спину, но гоняться за парой-тройкой беглецов никто не собирался. Пойманных фуражиров собрали возле ямы, куда скидывали за малейшее непослушание. Единственный шанс выбраться оттуда, заключался в добросовестном труде, а именно освобождении от любой одежды и амуниции погибших. Двадцать девять человек, в основном выходцы племени сумь, во главе со своим командиром попали в плен. Их раздели догола и затолкали в землянку, вырытую невдалеке от ложного склада. Дверь подпёрли бревном, бросив предварительно узникам остатки пшеницы (из которой делали брагу), вываленные в корыто, да бочонок с водой. Вот и весь хлеб, который им достался. И вскоре произошло одно весьма занимательное событие. Пока заталкивали наиболее ретивых, решивших выразить несогласие, я подошёл к груде сваленных в кучу трофеев.
– Пахом Ильич, надо спешить, – напомнил я купцу, который старательно потрошил широкий пояс Грота. – Нам ещё полверсты по лесу пробежать да знак Бренко падать, скоро начнётся.
– Погодь, Лексей, вот! Смотри, как знал. – Ильич вытащил золотую пластинку. – У меня дома точно такая, в чулане схована.
– Покажи-ка… вот это номер. – На моей ладони лежал треугольник с вычеканенным глазом на его вершине.
– Как возвернёмся, мы владельца пояска на муравейник посадим, всё скажет. – Пахом потряс в воздухе поясом и отшвырнул его в кучу доспехов и оружия, сложенных под ёлкой.
Воеводы новгородско-ладожской рати – Сбыслав, Меша и Гаврила Алексич – стояли напротив Александра. Перед каждым была поставлена индивидуальная задача и оговорены способы связи. Последние наставления перед атакой получены, и, полагаясь на воинское умение своего князя, новгородцы лишь кивнули головами. Русская рать была разделена на четыре отряда, охватывая полумесяцем лагерь свеев. Конно-пешая рать новгородских бояр, стрелки из ижорских охотников и часть морской стражи с ушкуйниками Меши и конная дружина Ярославовича. Кавалерия стала скапливаться на правом фланге. Проскочить сквозь лес и ударить единым кулаком в другом месте оказалось невозможно. Но и оно не давало всей нужной площади для построения. Для этого был придуман отвлекающий манёвр.
Столетнее дерево прошуршало листьями, приветствуя детей своей земли. «Спасибо, родной», – Ратмир погладил рукой кору дерева, вытер нож, подмигнул Савве, который подбирал добрый топор, рядом со вторым убитым. Дозорные, расположившись у самого леса, так и остались сидеть в теньке дуба. Казалось бы, всё на стороне новгородцев, но внезапной атаки не получилось. Протяжный вой волка вспугнул лесных птиц, когда Гунгир залез на крышу дома ижорца, с целью вырезать защитные руны. Это заставило его посмотреть на опушку, как в это время со стороны леса блеснуло железо брони. Никто, кроме дежурного отряда облачён не был, значит – враг.
– Тревога! – заорал Гунгир.
Лагерь всполошился, все ожидали возвращения интендантского взвода с продовольствием, а тут, совершенно с другой стороны, да ещё так не вовремя. Дело в том, что в палатке командующего проходил завтрак-совещание по одному из самых основных вопросов средневековых вооружённых наёмных сил. На походном раскладном стуле за грубо сколоченным столом восседал предводитель, ел кролика и отбрёхивался от рыцарей, которые тонко намекали о необходимости получения очередного транша за доблестную службу. По условию найма, четверть была выплачена перед отплытием, вторая четверть должна была осесть в кошелях по прибытию на место, оставшаяся половина отдавалась в конце похода. Расставаться с марками жутко не хотелось. Все уже услышали, что серебро на флагманской шнеке, и, как только закончат насыпать вал, то будет произведён расчёт. В принципе, нормальные условия, но устраивали они далеко не всех.
– Без лопат? Вал с полгода будут насыпать. У меня течь до сих пор заделать не могут, надо покупать смолу, доски, нанимать корабелов. Или ярл предлагает заделать дыру словами? – Рыцарь в щегольской шёлковой рубахе пренебрежительно окинул собравшихся соратников взглядом.
– Рагнар правильно говорит, без нормальных, окованных лопат ни рва, ни вала в ближайшее время нам не видать. А значит, и обещанной платы. Ярл, платить надо сейчас, как обещал. – Голос с сильным швабским акцентом раздался из угла шатра.
Фаси кивнул головой, якобы соглашаясь, и прислушался; зычный голос своего старого друга он не спутал бы ни с чьим иным, Гунгир мог с кормы орать в шторм, да так, что на носу было отчётливо слышно. Однажды в лесу, на охоте, кормчий своим рыком отогнал разъярённого медведя, который чуть не прибил неловкого оруженосца. Ульф часто вспоминал тот неприятный момент в своей жизни и очень гордился своим другом.
– А ну тихо! Вы слышали?
– Тревога! – Гунгир прокричал ещё раз и ловко сполз по крыше домика на землю.
Двадцать два неплохо экипированных воина, оставив лошадей в укромном месте, во главе с Гаврилой Алексичем высыпали из леса. Крича и размахивая сулицами, они обрушились на скопившихся возле выкопанной ямки свеев, которые, побросав колышки с верёвками, бросились к лагерю. Розовощёкий монах успел ойкнуть и упал на землю, лишившись чувств.
– Господи! Сколько же их тут? – Гаврюша окинул взглядом кишащий людьми неприятельский лагерь, и внизу живота стало неуютно.
Одно лишь успокаивало, пожелание Александра: «Гаврила Алексич, – напутствовал князь, – на тебя вся надежда, как можно больше шума, выскочил из леса, шороху навёл и сразу назад». Вроде, когда смотрел из-за деревьев, неприятеля было в разы меньше. Впрочем, хорошо считать после боя. Свой знаменитый на весь Новгород именной полуторный меч со сложной гардой, купленный у Пахома Ильича за сто соболей, Алексич обнажил, да вот только воспользоваться им не пришлось: опытные бойцы действовали молниеносно. Маленькое копьё, брошенное с десяти-двенадцати шагов, шансов практически не оставляет, и как результат: больше дюжины полуголых тел лежали на земле. Гаврила попятился назад, первая часть плана выполнена, внимание привлекли, теперь обратно в лес.
– М-м-мы, – раздался голос из-под ног.
Новгородец наступил на лежащего ничком на траве монаха, тот пришёл в себя, попытался заорать от боли, но вовремя зажал рот рукой, притворившись убитым.
– Отходим, ребята! – подал команду Гаврила. – А ты, дружок, побежишь со мной.
Алексич перекинул круглый щит за спину, поддал пинка монаху, схватил левой рукой за верёвку рясы и поволок к зарослям, как за спиной завопил прячущийся в траве мальчишка.
– Они схватили отца Лоренцо! На помощь! – надрывался мальчуган.
Служка, состоящий при монахе, с коим священник проводил куда больше времени, чем с остальными, обладал потрясающе звонким голосом. Так что если кто и не увидел, так точно услышал. Любой воинский стан, неважно, разворачивается ли он или наоборот, покидает место стоянки, имеет дозорных и боевое охранение. Можно криво или ровно поставить палатки, гадить, не отходя от них, либо посещать отхожую яму, тут же принимать пищу или столоваться в специально отведённом месте. Выбор в средневековой армии был всегда, за исключением дежурного отряда. Это как «Отче наш» для верующих. Так повелось с крестовых походов. Этакие пограничники, выручающие всех и принимающие на себя первый удар, несли службу при любых обстоятельствах. Подразделение в три десятка бойцов бросилось вдогонку за обидчиками. Не будь рыцарей на важном совещании по выколачиванию денег, может, и обошлось бы. Бежать в малознакомый лесной массив, где за каждым деревом поджидала верная смерть, немного безрассудно. Но дать правильный приказ оказалось некому, а напавших навскидку не так и много. Да что рассуждать, когда наказ ярла оберегать монахов пуще глаза никто не отменял, вот и помчались сыны фьордов на выручку римскому священнику. Стрелки Меши смогли пустить по две-три стрелы каждый, прежде чем оставшиеся в живых свеи сообразили, что на ногах всего да ничего воинов, а полянка, на которую они выскочили, стала похожа на капкан. Спасавшийся бегством противник вдруг развернулся и издал боевой клич: «Новгород!»
Гаврила Алексич снова повёл своих бойцов в атаку. Короткая стычка, и последний противник в дорогой кольчуге, с бронзовой крестовиной на шлеме, отбросив щитом новгородца, ловко крутанул секирой вокруг себя.
– Не подходи! – почему-то по-русски прорычал швед.
– Где-то я тебя, иуда, видел? – Гаврюша приблизился к противнику, пытаясь рассмотреть черты лица через кольчужное полотно шишака.
– Выпустите. Христом Богом клянусь, никого не убью. – Спиридон немного попятился, поигрывая топором.
– По голосу узнал! Ты у вощанника моего воск в долг взял. Ну гнида, плати недоимки!
Гаврюша рубанул наискось по выставленной вперёд ноге, пытаясь одним ударом закончить дело, да только противник оказался не из простых.
– Я, боярин Ярослава Владимировича… Спиридон, – приняв очередной удар на щит, отводя меч в сторону и ухнув секирой в разрез, – давил вас новгородцев и буду давить как клопов.
Вжик! Железо противно заскрежетало. Чешуйка с панциря Алексича слетела, словно бритвой срезало. Новгородец еле успел отскочить. Всем хорош ламеллярный доспех, кроме подобных случаев. Спиридон ещё раз обвёл секирой вокруг себя, чтоб никто не приближался. И тут щит с руки Гаврилы как-то съехал вниз, а он сам, развернувшись вокруг себя на пятке, с силой метнул в противника деревянный диск. Тот врезался в коленную чашечку медной окантовкой и откатился в сторону.
– Ах! – Нога Спиридона подломилась.
Алексич медведя мог заломить, настолько был силён, а щитом не раз сшибал кабана. Так что бросок был отработан. Диск из тополиных дощечек, подобно камню, брошенному из пращи, сломал кость противнику. Предатель осел на траву, рыча от боли, опираясь на одну ногу и щит, который уткнулся в землю.
– Поспешай, Гаврила Алексич! – Фёдор, правая рука боярина, заметил, что свеи один за другим стали облачаться, выдвигая деревянные рогатки навстречу предполагаемой атаке, за которыми замаячили несколько арбалетчиков.
– Тридцать серебряников за воск – оставь себе! – Подобно жалу, клинок метнулся в раскрытый рот Спиридона, брызгами разрывая колечки.
Искусно сплетённая из серебряных, вперемешку с медными кольцами бармица красива, подчёркивает особый статус и выгодно выделяется на фоне мрачного железа, но не совсем функциональна. А уж супротив выкованного из многопакетной компоновки «Сияющему как солнце» меча и вовсе не преграда. Отрубить голову бывшему псковскому боярину да пересесть на лошадей было вообще минутным делом. Как только символ недавней победы водрузился на рогатину Фёдора, стрела с жёлтой лентой устремилась ввысь. Сбыслав Якунович повёл свой отряд с четырьмя десятками ладожан на свейский лагерь. Его поддержали стрелки Меши и охотники, пускавшие срезни навесом, прямо в толпу суетившихся людей, особо не целясь. Главное – частота выстрелов, одна из трёх-четырёх стрел обязательно найдёт свою жертву. И вот, вопли, переходящие в стоны, огласили побережье Ижоры.
– Гоните их к шнекам!
Сбыслав орал, сидя на коне, размахивая огромным топором. Тем самым, с которым предок когда-то посетил Сигтуну. И теперь внук продолжал славные подвиги своего деда, начатые пятьдесят три года назад на берегу озера Меларен. Строй новгородцев бежал и скакал как прибывающая в половодье вода, стремительно и беспощадно, перемалывая любую преграду на пути. Пока свеи были наполовину вооружены и одеты, всё шло точно по плану. Новгородское конное ополчение смяло жидкие ряды шведских воинов и уже орудовало рядом с вытащенными на берег судами, прямо у палаток с навесами, когда поддержка стрелков прекратилась и нарисовался грозный противник – хускарлы.
Фаси на редкость быстро сумел оценить угрозу и не стал спасать избиваемые первые ряды лагеря. Спешно отойдя к кораблям, оставляя как бы ни четверть лагеря противнику, построил наиболее опытных воинов и приказал контратаковать. Как только хускарлы сдвинулись с места, настала очередь позаботиться о серебре, потому что на войне всякое случается.
– Гунгир! Возьми два десятка гребцов и живо отходи от берега. На тебе казна. – Ульф терпеливо ждал, пока застегнут поножи, успевая подавать команды, и громко крикнул: – Коня! Мне надо всё видеть самому.
– Войско решит, что ты собрался сбежать, – тихо сказал кормчий.
– Нет, друг. Добрый рыбак и улов и лодку спасёт. Так я покажу, что буду стоять здесь до конца.
Уже сидя на лошади, Фаси проводил взглядом уходившего Гунгира и полностью отдался бою. Почти сотня закалённых в боях ветеранов вгрызлась в новгородцев, которые из плотного строя превратились в одиночных грабителей, настолько было велико искушение пошурудить в оставленных сундуках. Пятеро ладожан были моментально убиты, трое ранены, и судьба явно не была к ним милостива.
– Строй! Держать строй! – Сбыслав ударил обухом топора по голове подвернувшегося под руку свея, пришпорил подаренную Пахомом Ильичом лошадь и неожиданно оказался в самой гуще врагов.
Бывший жеребец Генриха вдохнул ноздрями запах битвы. Теперь он не был беззащитен, как недавно, под жадным ливонцем. Теперь всё иначе. Пластинчатый доспех, выкрашенный красной краской, прикрывал грудь, налобная пластина с рогами – голову, толстая переплетённая кожа – бока, отборный овёс и заботливая рука конюха сделали из коня красавца. Отчего б не послужить новому хозяину? Переднее копыто опустились на чей-то щит, подминая храброго шведского воина, пытавшегося встать на пути Якуновича. Боевой конь почувствовал одновременный лёгкий толчок в свои бока, наездник потянул на себя уздечку.
«Хозяин предлагает поиграть в солдатиков», – расценил полученную команду конь, вставая на задние ноги.
Лошадь боярина одним своим видом сеяла ужас в рядах неприятеля. Бронированное сорокапудовое чудовище било копытами по головам свеев, почище богатырской палицы. За пять секунд боя возле Сбыслова образовался островок свободного пространства, куда боялась ступить нога человека. Сообразительный шведский воин выхватил из полузатушенного костра, над которым сиротливо покачивался опорожнённый помятый котелок, тлеющую головню и швырнул, целясь в голову коня новгородца. Дымящая коряга брызнула затухающими искрами, рассыпаясь о налобный щиток мелкими угольками, один из которых, прижёг шкуру животного. От внезапной боли конь точно взбесился. Замотал головой, пронзительно заржал и в один скачок сблизился с обидчиком. Наверное, в этот день, в устье Ижорки, жеребец Сбыслава Якуновича был самым злопамятным конём на поле боя. Боярину казалось, что это он управляет лошадью, но дестриэ думал иначе. Метатель угольков дёрнулся влево, ища спасения за щитоносцами, те отпрянули от него как от чёрта. Уворачиваясь от топора новгородца, поскользнулся, еле удерживая равновесие, поднялся и бросился вправо, вновь оказавшись у костра. Попытки улизнуть от возмездия закончились очень скоро. Вопя во всю глотку от полученных ожогов, обидчик лошади сидел на кострище и, при попытке подняться, не без помощи подкованного копыта вновь опускался на угли. Жаль, что безусловная победа новгородского оружия распространилась не по всему полю битвы.
– Наших бьют! – Яков, видя, как одномоментно пали ладожане первой линии, просто озверел. Бросившись вслед за Сбыславом, сразил двух шведов копьём и оказался по левую руку от своего родича. За ним устремились его братья, а вскоре их окружили пешие щитоносцы. Контратака свеев захлебнулась, но и новгородцы не смогли продвинуться вперёд. На мгновение настало шаткое равновесие сил. Резерв, брошенный в центр сражения, мог решить битву в пользу шведов, этим и воспользовался Фаси. Пять рыцарей повели свои отряды, выстраивая новую линию для атаки, пропуская сквозь свои ряды деморализованных воинов, стараясь свежими силами опрокинуть новгородцев. Так же подумал и Александр.
– Вперёд! Бей! – Конная дружина Александра, выскочив из леса, склонила чашу весов сражения в сторону Новгорода. Одновременно с княжьей дружиной, с левого фланга, вперёд пошли бойцы Меши и Гаврилы Алексича, тяжело, прокладывая рогатинами и расчищая топорами на длинных рукоятях дорогу к центру лагеря. Часть кораблей, которые находились со стороны Невы, оказались отрезаны от шведского ледунга. Началась страшная сеча, когда невозможно углядеть, с какой стороны по тебе врежет топор или воткнётся стрела. Наконец мощный удар конницы прорвал правый фланг. Три рыцарских копья, попытавшихся сдержать конную лаву были перемолоты. Ярославович неумолимо продвигался к центру, шатёр Ульфа был уже в сорока шагах и, казалось, что резервов у неприятеля больше нет. За Александром следовали пять конных лучников, поражая стрелами каждого, кто пытался встать на пути князя, пока не попали под прицельный залп арбалетчиков. Снова образовалась куча из раненых лошадей.
Фаси обернулся к реке, верный друг уже отходил от берега, спасая драгоценную казну, но не один. Проклятый Рагнар вместе со швабцем, погрузившись на свои посудины, улепётывали вслед за Гунгиром. Почти сотня великолепно подготовленных воинов покидала сражение, когда они были так необходимы. На других шнеках, принадлежащих норвежским добровольцам, тоже началось шевеление, и вместо того, чтобы встать в строй, стали заносить недавно выгруженные предметы обихода обратно.
– Трусы! – в сердцах воскликнул Ульф. Вот она, помощь союзничков. Как запахло жареным – сразу в кусты. – Римлянин, выше крест. Стоять насмерть!
– Гривну на шею, кто захватит шатёр! – Звонкий голос Александра разнёсся над рядами дружинников.
– Ратмир, ты слышал? – Савва бился плечо к плечу со своим другом. – Я первый!
Две метко пущенные сулицы вонзились в шведских воинов. Друзья бросили своих коней в образовавшуюся брешь. Савве повезло, его лошадь сумела проскочить, конь Ратмира споткнулся и рухнул на траву, поражённый несколькими копьями. Княжий ловчий вылетел из седла, упал на свея, сбив того с ног, и тут же получил удар секирой. Кончик лезвия вспорол кольчугу на спине, нанося глубокую рану.
– Совсем не больно, – сдавливая стон, прохрипел Ратмир, – мне не больно.
Ловчий выхватил короткий нож и бросился на шведа, чья секира была окрашена его кровью.
– Волк Одина! – заорал перепугавшийся свей.
Он видел, как его топор рассёк спину новгородского дружинника, но тот, словно не почувствовал смертельной раны, вновь оказался на ногах. Наёмники прыснули в разные стороны от Ратмира. Троих из них ловчий зарезал ножом. Последнее, что увидел герой, отвлекая на себя охрану командирской палатки, как конь Саввы смял шатёр.
– Твоя гривна. – Ратмир сделал ещё один шаг, врагов рядом не было, качнулся и упал. Бой продолжался.
– Первый! – раздался радостный крик.
Савва обернулся, друга детства рядом не оказалось, рубанул трофейным топором зазевавшегося свея, да так удачно, что противник отлетел на полотно шатра и накренил столбик, на котором крепилась верхушка. Конечно, потом можно было утверждать, что невоспитанные ижорские кроты специально понарыли своих ходов. Иначе, как бы основательно вбитый в землю столб смог накрениться? Как-то смог, да так, что покосившийся шест вскоре рухнул, утягивая за собой всю конструкцию. Мне же кажется, что случилось это потому, что шатёр разместился аккурат над могилой семьи ижорского кузнеца. Вот так Юха и отомстил своим обидчикам.
– Ратмир! Наша взяла! Ратмир… ты что? – Друг лежал весь в крови, улыбался и, казалось, что-то прошептал, перед тем, как навсегда обратить взгляд в голубое небо.
Падение шатра ослабило, но не сломило дух шведского войска. Знамёна Фаси всё ещё развевались за спинами свеев, и линия противостояния стала напоминать колыхающийся на ветру ковыль. Сражение длилось почти час, люди начали уставать. Всё чаще бойцы первых линий отходили назад, перевести дыхание. Многие спешились. Казалось, ещё один напор, и неприятель не выдержит, побежит искать спасения на своих кораблях. Вот только сил и резерва на решающую атаку уже не осталось.
– Поднажмём! Едрить их кочерыжку! Поднажмём! – Сбыслав подбадривал новгородцев.
Правая рука уже еле держала топор, рубаха прилипла к спине от пота. Но вместо растерявшихся, кое-как вооружённых врагов, валявшихся теперь под ногами и позади новгородской рати, напротив стояли озлобленные, готовые биться на смерть, закованные в броню воины севера.
– Якунович, надо что-то придумать, – Яша уже не столько атаковал противника, как пытался уберечь своих братьев от ловких выпадов неприятеля, – свеи стеной стали, не пробиться.
Сбыслав окинул взглядом поле. Дружина Ярославовича, покрошив львиную долю неприятеля, выдохлась и стала отходить, пытаясь перестроиться для нового таранного удара. У Меши ситуация не лучше: как не много было стрел в начале боя, но всему рано или поздно приходит конец. Хуже того, ни брони хорошей, ни умения биться в строю у ушкуйников не наблюдалось. Только сдерживают, не больше. Чуть лучше у Гаврюши, он за корабли бой ведёт и умудряется даже что-то ценное прихватить. А где же Пахом Ильич?
Пахом вывел команду ладьи и приказчиков на правый берег устья реки. До стоящих друг возле дружки судов противника всего двадцать пять саженей – рукой подать. Ка бы не вода. Стоя на невысоком холмике, сражение было видно почти как на ладони, но основное внимание было уделено совершенно другому событию. Три шнеки спешно отходили в сторону Невы, и если на первой были только гребцы, то две последующие, плотно набиты людьми.
– Лексей! Уйдут ведь. Чего ждёшь? – Пахом видел, как я чиркал зажигалкой, пытаясь поджечь бересту, чтобы бросить её в заранее приготовленный горшок с топливом. Заметив столб чёрного дыма, Бренко должен был избавиться от маскировки и спешить к устью, дабы перехватить суда, на которых, по моему мнению, должны были перевозить деньги.
– Да ща! Не кричи под руку, Пахом Ильич.
Бензино-масляная смесь наконец-то полыхнула, обдав меня едким дымом. Сигнал устремился в небо.
– Так, ребята, подсобим нашему повольнику. Слишком вольготно свеи на наших речках устроились. – Пахом приложил приклад самострела к плечу, старательно выцеливая загребного.
Команда Ильича изготовила к бою арбалеты. Пелгуй лишь покачал головой, для его малютки расстояние слишком велико. Шнеке Гунгира не повезло, выпущенные болты проредили её экипаж. Из двадцати гребцов продолжали работать вёслами только семь человек. Но корабль, подгоняемый течением, уже вышел из устья.
– Гуннар, помоги раненым. – Гунгир обернулся к враждебному берегу и потряс кулаком.
На лодках преследователей этот жест приняли по свою душу.
«Марки на том корыте, – подумал Рагнар и подозрительно посмотрел на судно своего подельника, которое отставало на два корпуса, но шустро сокращало расстояние. – Пусть поторопятся, я с удовольствием предоставлю им право взять на ножи беднягу Гунгира». Сам же он даже не удосужился переодеться для боя, так и стоял на корме в своей яркой шёлковой рубахе. Для его отряда поход уже закончился, да и цели у него были несколько иные. Версия же его отплытия для всех: нет обещанной платы – до свидания, пишите грамоты до востребования, – никого не удивила. Норвежцы также не спешили вступить в сражение, собравшись вокруг своих кораблей. «Этот отряд пригодится чуть позже, – продолжал размышлять наёмник, – в сентябре, когда орден выйдет к Изборску». Сам Рагнар знал, что у их капитана был полный план укреплений, который ему продал Спиридон, при активном посредничестве Грота. Не знал только одного, что норвежцы стали третьими, кто купил подобный пергамент. Да и ладно, совсем скоро они снова встретятся, и события на берегах Ингрии уже никого не станут волновать, как тот отрезанный ломоть, выкинули и забыли.
– Ах, …ля, – разнеслось над водой. Сквернословие предводителя готландцев повторили ещё с десяток наёмников.
– Щиты на борт! Живо! – Рагнар моментально среагировал на угрозу, спрятавшись за слугу, который стоял чуть позади него с ростовым щитом. – Быстрее гребите, чёрт бы вас побрал!
Щиты, конечно, смогли обеспечить небольшую защиту от арбалетных болтов, да только то тут, то там образовывались бреши, куда в искателей удачи влетали всё новые оперённые посланцы смерти.
– Немца, немца с крестом не убейте! Живой он мне нужен. – Переживал Пахом.
Через пару минут шнеки вышли из-под обстрела. Пулять вдогонку уже было бессмысленно, болт не пробьёт деревянную обшивку за двести шагов, а три опустевших магазина требовалось зарядить. Если б я знал, что швабец планирует напасть на лодку Гунгира, как только она отойдёт подальше от устья, то видит бог, помог бы последнему отбиться. Теперь Бренко мог полагаться только на свою удачу. На одном из трёх судов находилась казна. Взять одновременно на абордаж все удирающие шнеки – нереально, но тут уже как повезёт.
– Господин, – амброзат наёмников перетягивал ремнём, чуть повыше локтя, раненую руку Рагнара, – глотните из этой фляги, так надо.
– Что за дрянь у тебя там, Браги?
– Сарацинская настойка. Надо немного обождать. Не переживайте, никто не посмеет сказать, что вы сознательно покинули поле боя.
Староста наёмников Браги являлся представителем рядовых кнехтов перед рыцарем, ходатайствовал за них, предоставлял жалобы и вообще был основным связующим звеном. Аналог в современной армии – старшина роты, и он был единственный, к мнению которого Рагнар прислушивался. К слову, идея покинуть сечу как раз исходила от амброзата, и трусостью здесь абсолютно не пахло. Суровая действительность наёмных отрядов такова, что выражение: «деньги вперёд» к ним подходит как нельзя лучше. Рагнар выставил по договору[9] с Ульфом пятьдесят пять мечников, полностью экипированных и обеспеченных продовольствием. По одной марке серебром за каждого бойца и четыре – за рыцаря. И заплати Ульф Фаси вовремя, крепкий отряд был бы хорошим подспорьем. Но слишком много накопилось условий, противоположных действительности.
– Поменьше мели языком, плевать я хотел на чьё-то суждение. Фаси не уплатил ни одного эре, которые мне причитались. Иди, подготовь своих «готландских бродяг» к бою. Мы заберём сами, даже сверх того, что было обещано, и посматривай за нашим другом.
Браги обрезал хвостик болта у самой кожи и выдернул деревяшку из раны, после чего скрутил наконечник, заботливо положив в свой кошель на поясе. Им же и будут прижигать руку после боя.
– Наёмники Гутна славятся не только тем, что всегда верны присяге, мы никому не позволяем себя обманывать. – Староста ухмыльнулся, потрогал свой кошелёк и качающейся походкой побрёл на нос шнеки.
Корабли встретились на середине Невы. Оставшиеся в живых гребцы флагманской шнеки начали перевязывать раненых, когда Гуннар, двоюродный брат кормчего, обратил внимание на странное поведение воинов приближающихся лодок. Он не питал иллюзий, но уж слишком невыгодным было их положение, так что с надрывом обречённого он произнес:
– Они изготовились к бою, Гунгир! Что будем делать? Может, сможем договориться?
– Эй, помощь не нужна? – Рагнар, с раненой рукой на перевязи, стоял на носу судна и откровенно издевался. – А то, я смотрю, вас совсем мало, а шнека явно перегружена.
Гунгир выложил свой последний козырь, надеясь, что с берега будет всё видно.
– Ульф всё узнает.
– Отдай то, что принадлежит мне, и клянусь, я уйду.
В это время лодка швабца зашла с правой стороны, беря шнеку с казной в клещи.
– Я скорее прорублю дно своего корабля, чем отдам сундук, проклятый ублюдок! – Гунгир погладил на прощание стир, выхватил из-за пояса короткий топор и бросился в трюм.
Бренко находился в полумиле от сцепившихся крючьями шнек, когда за борт полетели тела убитых. Окровавленного кормчего, под гнусавый хохот Браги, почти без сознания вышвырнули последним:
– Иди, ха, ха, ха… послужи своему Ньерду, проклятый язычник.
Казна всего войска досталась швабцу и Рагнару. Сундук с серебром и мешочками с золотом стоял на залитой кровью палубе, ожидая дележа. Ещё минуту назад резавшие вместе гребцов Гунгира наёмники были друзьями. Но теперь их разделяло богатство, и достаточно случиться маленькой искре, чтобы вспыхнуло пламя вражды.
– Как будем делить марки, Гюнтер? – Рагнар поворошил лезвием топора монеты.
– У меня больше людей, значит, и серебра я заберу соответственно.
Швабец запустил руку в сундук, наслаждаясь холодом металла. Одновременно с этим он прикинул, сколько готландских бойцов уцелело после губительного обстрела с берега.
– Предлагаю пополам. Так будет по-честному. – Рагнар незаметно подмигнул своему амброзату.
– По-честному… тебе достанется треть. – Это была не искра, слова, произнесённые Гюнтером, оказались равносильны зажженному факелу.
По своему недавнему другу Рагнар рубанул топориком без лишних эмоций, молча, как палач. Вот только левой рукой действовать оказалось неудобно, и удар вышел корявым. Гюнтер успел подать корпус назад. Панцирь под холщовым налатником защитил швабца, сталь чиркнула по широкой пластине, рассекла несколько колец кольчуги, но дальше – не прошла, застряв между чешуйками доспеха. Гюнтер свалился от удара, рёбра затрещали, грудь опалило огнём боли.
– Браги! Сундук! – крикнул Рагнар, бросив топорик в теле швабца, отступая за строй своих воинов.
Готландцы рванули через шнеку Гунгира на соседнее судно. На кону стоял сундук, полный сокровищ, наёмники бились отчаянно, никакой пощады. Гюнтер блефовал, численного превосходства у него не было. Наоборот, согласно утреннему списку, сорок головорезов, собранных с миру по нитке, противостояли пятидесяти пяти морским разбойникам, привыкшим к бою на палубе. Учитывая сегодняшние потери после обстрела с берега, силы, конечно, изменились, но пропорции остались те же. В ход пошло всё: мечи, топоры, копья, ножи, обломок весла и даже зубы.
– Они что, не видят нас? – Ладья Бренко подошла к сцепившимся судам настолько близко, что можно было метать крючья. – Начнём, други.
Людвиг сдёрнул брезент с огнемёта, чиркнул колёсиком зажигалки и направил сопло прямо по центру шнеки. Новгородские стрелки дали залп, стреляли в общую массу ревущих наёмников, не разбирая, кто островитянин, а кто швабец. Две струи пламени прошлись по головам, вопли ужаса и боли обожженных врагов слились со стонами раненых от стрел. Вместо того чтобы забыть распрю и объединиться, противник продолжал резаться друг с дружкой. Воистину, золото лишает людей разума. Когда же стало понятно, что напряжение боя на палубах кораблей сошло на нет, а живых осталось не более полутора десятков, мечники перешагнули борт. Почти не встречая сопротивления, они прошли по окровавленной палубе до самого конца.
Гюнтер очнулся от дикой боли в груди, дышать было тяжело, на его животе лежала нога Браги. Ушлый староста получил маленький метательный топор точно в затылок, как раз в тот момент, когда своими загребущими руками пытался отнести сундук на свой корабль. Силён был, раз смог поднять такую тяжесть, с которой два крепыша еле совладали. «Молодец, бургундец», – подумал Гюнтер, вспоминая вечно молчаливого воина, который в свободное время не предавался распитию бражки, а всегда тренировался в метании своего бродекса. Швабец приподнялся и увидел руссов. Однообразно экипированные воины освобождали от доспехов как раненых, так и убитых, складывая их на палубу, ближе к корме судна. Сейчас очередь дойдёт и до него. Ловкие руки бородатого ушкуйника расстегнули ремень, задрали холщовую накидку и перевернули швабца на живот.
– Добрый панцирь, не иначе воевода, Сеня, подсоби стянуть. – Новгородец разрезал ножом ремешки и с помощью друга стал стягивать бронь.
Сознание вновь покинуло Гюнтера, одна только мысль: откуда здесь могли взяться руссы – лишила его чувств.
– Смотри, как кольчужку стянули, вроде задышал, этого на нос. – Сеня сдёрнул сапоги, перевязал их за голенища обрезком кожаного шнура, перекинул через плечо и вместе с Жданом поволок тело швабца к кучке раненых.
Притулив пленного к борту, Ждан и Сеня отправились продолжать увлекательное занятие, за пару минут боя ушкуйники стали богачами. По скромным оценкам Якова, который больше врачевал, нежели воевал, от продажи одного оружия и доспехов на брата выходило по десять гривен. А ведь ещё был целый сундук с серебром.
– Слышь, Ждан, я на будущий год к Пахому Ильичу напрошусь снова, думаю, не откажет. – Сеня высматривал, кого б ещё обыскать на предмет ценных вещей, не обратив внимания, что Гюнтер уже переваливался через борт, стараясь избежать рабства.
– Держи! Уйдёт нехристь!
Но было уже поздно, в одном исподнем и зацепившейся за ногу накидке с крестом швабец нырнул в Неву. В отличие от своих наёмников, Гюнтер умел плавать. Как ни странны бывают жизненные обстоятельства, но искусству надолго задерживать дыхание и плыть под водой его научил славянин, долго живший в замке отца. Оно и спасло его от земляков учителя. Гюнтер Штауфен плыл под водой, стараясь оказаться как можно дальше от проклятого места, где разбились все смелые мечты авантюриста. До берега, где ушкуйники Меши грабили корабли, отбиваясь от наседавших свеев, оставалось двести пятьдесят саженей и в два раза больше от конной дружины новгородского конунга.
Яков Полочанин подъехал к князю, передал новый щит и протянул флягу с ключевой водой со словами:
– Отходить надо, Ярославович. Воев зря положим.
– Крепко встали, – сквозь бульканье воды послышался ответ.
Александр утолил жажду, отдал флягу своему ловчему, посмотрел на червленое поле нового щита и задумался. Бой почти прекратился, возле дома ижорца Фаси организовал непробиваемый для конницы строй копейщиков, окружив себя личной дружиной и баррикадой с двух сторон. На левом фланге новгородцы так и не смогли продвинуться вглубь, хотя и оттеснили свеев от берега к устью. Сбыслав Якунович со своими людьми стоял в центре подобно скале, но стоял, а не двигался вперёд. Пахом Ильич на том берегу из самострелов только беспокоил тыл вражеского войска. Хоть это и заставляет неприятеля держать почти сотню у кораблей и наверняка не один десяток убитых с ранеными, но опять-таки, они не связаны боем и могут быть использованы как резерв. Надежда, что свеи пошлют на противоположный берег десант, не оправдала себя. Вместо этого шнеки ушли на середину реки и перестали быть видны.
– Победит не тот, за кем останется поле, а тот – кто выполнил всё задуманное в бою. – Яков процитировал одно из высказываний учителя Александра, Фёдора Даниловича, который наставлял молодого князя несколько лет назад, в Торопце.
Внезапно взревел боевой рог. Со стороны свеев отделился всадник без оружия и поскакал в сторону князя, рядом с которым развевался стяг.
– Герольд, – тихо высказал вслух своё предположение знаменосец.
– Кто? – переспросил князь, не расслышав из-за звука рога своего дружинника.
– Переговорщик! Пропустите его! – Яков громко крикнул, чтобы все слышали.
Герольд говорил на понятном новгородцам языке, очень гордо, но было заметно, что волнуется.
– Ярл Ульф Фаси предлагает прекратить кровопролитие. Позвольте нам похоронить павших воинов. На рассвете мы уйдём. Во сколько конунг оценивает нанесённую ему обиду?
Вопрос был задан очень щекотливый. По сути, претензии мог предъявить только владелец земель, на которые высадились свеи, то есть выборный Совет, которого здесь не наблюдалось, а значит, новгородцы оставались не у дел, хотя и участвовали в бою. Александр, как приглашённый князь, по сути, оказывая городу неоценимую услугу, лишь выполнял свою работу. И если не вдаваться в хитросплетение отношений князя и бояр Новгорода, то перемирие он мог заключить и без одобрения последних. А вот вопрос войны и преференций – нет. Но если в этом году свеи подпишут мирный договор, то новгородцы получат козырного туза в противостоянии с Твердилой Иванковичем, который спит и видит свой Псков вышедшим из-под опеки соседа, пусть и в католических объятиях ордена. Упускать такого момента было нельзя.
– Хорошо, сначала мы заберём своих и отойдём на три полёта стрелы. Передай Фаси, что мне нужен договор о мире, на десять лет.
Герольд вернулся к дому ижорца, передавая ответ. Крест возле Ульфа несколько раз дёрнулся, и вскоре переговорщик прискакал снова. Фаси принял все условия, но с одной просьбой: отдайте отца Лоренцо, монах, мол, не воин, гулял, цветы собирал.
– Если он в полоне, то отдадим. Яков, труби отход. – Александр развернул коня и отправился в сторону леса.
Новгородское ополчение отходило с поля боя, унося убитых и раненых. В это время из воды на четвереньках выполз Гюнтер. Возле полузатопленной шнеки валялись тела убитых, берег стал красный от крови, а сопутствующий смерти запах поспособствовал освобождению желудка.
– Вяжи его, ребята! Как раз на Снорьку сменяю. – Микула подскочил к обессиленному швабцу, ловко связал ему руки, накинул петлю на шею и поволок за собой.
– Господи! Что ж не везёт мне так? – Гюнтер, только что чудом освободившись из плена, снова оказался у руссов, только теперь весь мокрый и связанный, да ещё обблёванный.
В это время Ждан докладывал Бренко, когда тот осматривал собранные трофеи.
– В шнеке, что посерёдке, прорублено дно, вода так и хлещет. Я заткнул тряпками, но если не законопатить основательно, к утру затонет. Дальняя – не протянет и до осени, гниль. Огонь мы потушили, но я бы и год назад в пруду на неё не сел бы, да и тлеет там что-то.
– Мёртвых на дальнюю, а эту, – Андрей показал рукой на судно, к которому была пришвартована ладья, – с собой. На ней крови меньше. Все за работу!
Едва живых, но уже не безнадёжных девятерых наёмников уложили на развёрнутый трофейный парус. Судьба подарила им ещё один шанс и не обманула. Не то, что бы лекарское искусство было на высоте, просто вовремя наложенная повязка со мхом и немного заботы со стороны победителей, вносящих лепту в будущий капитал, не дали окончательно загнуться раненым. Каждый пленник стоил денег, особенно воин. Причём раза так в два дороже кожевенника или горшечника. Только лечение ран не дешёвое удовольствие, так что не было никакого сострадания, только расчёт. Посему и отсутствовали слова возмущения, когда живых, но со смертельными ранами скидывали вперемежку с трупами. Таковы были правила войны, впрочем, и в наше время, несмотря на все принятые конвенции, они не намного изменились.
Ближе к обеду два корабля пристали к берегу в условленном месте. Пахом Ильич одновременно радовался и немного был опечален. Сеня случайно нашёл в трюме второй сундук, когда вытаскивал плотницкие инструменты. Меньше основного, но также с серебром. А вот, немца, на которого он так рассчитывал – не было. И если бы его просто убили, так нет.
– Утёк гад. Понимаешь, Лексей. Как бы объяснить… Сбыслав, он так хотел, ай, бес с ним. Главное, что все живы.
Ильич в сердцах махнул рукой и направился к сундукам пересчитывать марки. Спустя час, после доклада Бренко он уже представлял весь объём добычи и мог послать гонца к боярам. Сумма впечатляла даже привыкшего за последний год к большим цифрам Ильича. Тут-то и охватила купца настоящая печаль. Вызвав к себе командира своей дружины, Пахом поделился с ним мнением, что неплохо бы организовать маленький, но весьма надёжный и, самое главное, преданный отряд. Богатство и беда если и не братья, то очень близкие родственники. Не дай бог, кому-нибудь стукнет в голову подлая мыслишка, – горе начнётся; вот и должны в этот момент отобранные люди пагубные для всего коллектива идеи пресечь. Бренко задумался, а потом назвал с десяток имён, причём несколько из них были не из его старой шайки. С ними уже занимался я. Немного убеждений, немного угроз, немного обещаний, приправленных религиозными идеями и пара фокусов. В общем, этот десяток теперь находился в непосредственной близости к сундукам.
Протяжный троекратный рёв рога возвестил об окончании бойни на реке Ижорка, впоследствии названной Невской битвой. Новгородское войско отошло к своему лагерю, приблизительно, где сейчас находится Усть-Ижорское кладбище, выставив боевое охранение, которое каждый час докладывало, что творят недавние противники. Пора было подводить итоги. Убитыми было потеряно двадцать три дружинника боярского ополчения, почти половина из примкнувших ладожан и с дюжину ижорских охотников. Оставшиеся в живых все через одного пестрят окровавленными повязками. Сколько из них переживут эту ночь, не брался сказать ни один лекарь. Хорошо, если выживет треть. На полянке все места, где давали тень деревья, были устланы самодельными носилками с перевязанными горожанами, вокруг которых бродили несколько стариков с молодыми помощниками. Местных колдунов привёл ижорский вождь, и те оказывали примитивную медицинскую помощь, в основном специализированными болеутоляющими препаратами. Княжья дружина не досчиталась сорока человек, ранен был каждый пятый, и огромные потери среди лошадей, настолько, что заводных коней не осталось вовсе.
Гаврила Алексич сидел в палатке Якуновича, схватившись за голову. Поход за казной вышел кровавым.
– Что я дома скажу?
– Новгород отстояли! Честь нам и слава за это. А серебро, Гаврюша, оно приходящее. – Сбыслав успокаивал друга.
– К вам тут гонец от Пахома Ильича. – В палатку заглянул караульный, увидел опечаленных бояр и тут же скрылся, закрыв за собой полог.
– Зови скорее! – раздалось из шатра.
Пелгуй вошёл, перекрестился на складень, сделал паузу и на одном дыхании выпалил:
– Пахом Ильич просил передать, казна захвачена, четыре сотни марок.
– Я же говорил, что всё получится, Сбыслав, а ты мне не верил. – Гаврила Алексич так обрадовался услышанному, что опрокинул кубок с медовухой.
– Э-э-э… Пахом Ильич больше ничего не просил передать? – Якунович воровато посмотрел по сторонам, вытирая капли со своих сапог.
– Четыреста марок – это ваша доля. Через пять дней Пахом Ильич будет рад встрече в своём тереме, в Новгороде. – Пелгуй поклонился и вышел.
Не слишком радостное настроение отмечалось и в противоположном лагере. Фаси вновь оказался в доме убитого ижорца и ходил мрачнее тучи. Поход, который должен был принести богатство и славу, обернулся с точностью наоборот. Занятые под безбожный процент марки накрылись медным тазом, армия разгромлена, крепость не выстроена. Одно утешение: личный отряд относительно сохранён и Гунгир всё ещё в этом мире. Еле живой, он смог продержаться на воде, ухватившись за какую-то корягу, и выплыть к берегу. Рассказ о вероломстве сосватанного в поход Томасом наёмника Рагнара, вообще не входил ни в какие рамки. Вызванный священник что-то мямлил, опустив голову.
– Твой епископ сознательно навязал своего прихвостня. Я ни за что не взял бы его с собой. – Ульф смочил тряпку в воде и приложил её к голове израненного друга.
– Сам в недоумении, но на то воля Господа. Всё за грехи. – Священник сложил ладошки лодочкой и стал читать молитву, слова которой ярл не понимал.
– Я забуду об этом, если Томас возместит ущерб, так и передай ему, я ничего не должен и вообще ничего не было! Никаких упоминаний! Позор скроет это проклятая земля, ноги моей здесь больше не будет.
– Передам, вот только обрадуется ли епископ этому? Тем более что потерян Лоренцо, – пытался напомнить священник, – он очень важен.
– Ах вы твари! Шелудивая свора! Лоренцо потерян (передразнивая), а девять рыцарей, изрубленные на куски? А брат Гунгира? Вон отсюда! – Ульф вскочил в бешенстве.
– Побойся Бо… – Священник выскочил за дверь, спасая свою шкуру.
Отложив шишку, которую он собирался запустить в церковника, Ульф склонился над Гунгиром. Тот раскрыл рот, силясь что-то сказать, и, собрав всю волю в кулак, переборол боль. Ярлу показалось, что он произнёс: «Слушай».
– Там, на шнеке, где Гуннар хранил свои инструменты, за доской с руной я спрятал тысячу марок. Рагнар не нашёл, скорее, Ульф, спаси хоть это. – Гунгир снова потерял сознание.
Ждан ошибся, шнека не дотянула до утра. Вода уже покрывала палубу, и прогнившие, обгоревшие борта судна Гюнтера не выдержали, лопнули, отпуская в последнее плавание мёртвый корабль. Лодка, направленная на спасение остатка казны, замерла в ста саженях от места трагедии. Нева сомкнула свои воды, окончательно похоронив надежду Фаси. Это была последняя точка. Четыреста двадцать свеев и почти столько же раненых возвращались восвояси, оставив за собой братскую могилу и горящий дом ижорского кузнеца.