Нерадостные вести
До первого сентября оставалось два дня, но никаких вестей о Марселе не было, Бернар тоже не появлялся… Я говорила себе: очнись, хватит тебе грезить, уехали, и все, а твоя жизнь здесь. Но разве чувства можно обмануть? Во всяком случае я изо всех сил старалась, загрузив себя учебой, общественной работой, в которую входило проведение политинформаций.
Раз в неделю мы проводили комсомольское собрание, где рассказывали о событиях в нашей стране и за рубежом. Я предпочитала рассказывать о капиталистических странах. В наших газетах печатали о том, как там плохо живется трудящимся, о забастовках, о бездомных, о том, как «жируют» богачи. Для своих выступлений я пользовалась газетой «За рубежом», там информация не всегда была негативной.
«Представьте себе: экстравагантный художник Сальвадор Дали пришел в парижский ресторан „Максим“ с двумя гепардами на поводке. Эти звери со страху нагадили во вращающихся дверях», – так писали советские газеты о «чуждом» искусстве. Но мы, конечно же, знали, кто такой Дали. Передавали друг другу с трудом добытые репродукции.
Другие студенты специализировались на событиях, происходящих в СССР. Например, обсуждалось письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда»:
«Уважаемый товарищ редактор!
Прочитав опубликованное в вашей газете письмо членов Академии наук СССР относительно поведения академика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского ученого, мы считаем своим долгом выразить полное согласие с позицией авторов письма.
Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба – веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны. В нынешний исторический момент, когда происходят благотворные перемены в политическом климате планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и по существу призывающих Запад продолжать политику «холодной войны», не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения.
Мы обсуждали, голосовали «заклеймить», но очень мало кто знал, о чем идет речь. Источником информации был в основном «Голос Америки»10. Благодаря друзьям мне удалось почитать некоторые распечатки «Архипелага ГУЛАГ», но это было опасно. Как-то во дворе библиотеки Светлова я застала небольшой костер, где жгли книги. Книги! Как можно! Я подошла к приготовленной куче и вытащила «Роман-газету» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Так я узнала, что книги Солженицына запрещены. Хотя ничего крамольного в этой повести я не нашла. Просто хорошая, честная литература. Тогда же я и Набокова читала, получив огромное удовольствие от прекрасного русского языка. Эти книги, «Дар» и «Защита Лужина», были изданы в Париже и привезены с дипломатической почтой в СССР. Здесь уже энтузиасты делали с них ксерокопии, сильно рискуя, потому что ксероксы имелись только на некоторых предприятиях и были на строгом учете. Если не могли найти ксерокс, то перепечатывали на пишущей машинке, с помощью копирки получая несколько копий.
А официально это все было похоже на абсурд:
«БРЕЖНЕВ: Во Франции и США, по сообщениям наших представительств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына – „Архипелаг ГУЛАГ“. Мне говорил тов. Суслов, что Секретариат принял решение о развертывании в нашей печати работы по разоблачению писаний Солженицына и буржуазной пропаганды в связи с выходом этой книги. Пока что этой книги еще никто не читал, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое – на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам».
И вот в конце октября я наконец-то увидела Бернара. Моя тренировка как раз заканчивалась, когда он въехал в манеж на рыжем Резоне. Я глазам не поверила, ведь никаких вестей не было почти восемь месяцев. Бернар изменился, похудел, на нем был синий редингот, белые бриджи и даже перчатки. Раньше на тренировку он одевался как конюх, ему было все равно.
Я сгорала от нетерпения с ним поговорить, узнать новости, а мне пришлось сначала отшагать свою Тогу, потом завести ее в денник, расседлать, расчистить и только после этого вернуться. Я сидела на трибуне и ждала, пока Бернар отъездится. Проезжая мимо меня, он растерянно улыбнулся, а потом ни разу не посмотрел в мою сторону, отрабатывая застоявшегося жеребца. Резон был одним из самых строгих коней, и, работая с ним, нельзя было отвлекаться. Он всегда был готов подловить зазевавшегося всадника. Я терпеливо ждала, пока Бернар закончит тренировку, пока расседлает коня… Он здесь уже два часа, а я не услышала ни слова…
Бернар наконец пришел, держа в руках шлем, вытирая платком пот с шеи, большой, шумный, но невеселый.
– Да! Все плохо. И я тебе расскажу все как есть, ты имеешь на это право. Помнишь, как ты расплакалась весной? Предчувствия тебя не обманули…
Я боялась шелохнуться, начался какой-то неприятный шум в ушах, тело как будто обложили ватой…
Бернар продолжал говорить, но в глаза не смотрел.
– Я по порядку. Уйти из Корпуса Марселю не удалось – такими специалистами не бросаются, но отпустили его на длинный поводок. Он подал документы в Национальную школу администрации «ЭНА», это очень серьезное заведение, там учатся полтора-два года, но поступить туда очень трудно.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? Лучше скажи, как Марсель, что с ним?
– Не спеши, пока я тебе рассказываю, я собираюсь с мыслями, я только с лошади, мозги растряслись… Вот ты ведь знаешь Сорбонну, так она по сравнению с ЭНА – просто курсы кройки и шитья при Доме культуры… Ее окончили Жискар д’Эстен и Жак Ширак, большинство французских премьеров, министров, госсекретарей, депутатов, послов.
– Ну да, да! Хорошая школа! Ты побыстрее с мыслями собирайся!
– Ну, еще немножко: знаешь, там самый главный экзамен – устный, который дает больше всего баллов, «гранд ораль», экзаменаторы задают буквально любые вопросы: какова территория Австралии, какой климат в районе Великих Африканских озер, в чем разница между шиитами и суннитами и т. п.
– Ну и?.. Он его сдал?
– Конечно, он бы – и не сдал! У него было много времени подготовиться.
– Что ты недоговариваешь?
– Ну, самую малость… То, что он вряд ли когда-нибудь к тебе приедет, этот дурак! Возможно, он считает, что отсутствие ноги его оправдывает…
– Ну-ка повтори! Что ты про ногу сказал?
– Ладно. Не избежать объяснений! Слушай. В марте, во время утренних «полетов» по Парижу, он разбился. Первые две недели он был в коме, думали, что не выкарабкается: переломы, ожоги… И, пользуясь его беспомощным состоянием, эти убийцы в белых халатах оттяпали ему ногу! Когда я к нему приходил, он не хотел ни с кем разговаривать, но потом отошел, стал еще в госпитале готовиться к экзамену. Боже мой, эти разговоры о лучших моделях протезов! А потом попросил меня сказать тебе, что он умер! Это тебе-то! Идиот! Начал мне доказывать, что авария была не случайной, что ему никогда не развязаться с Корпусом, что не хочет подвергать тебя опасностям, вообще городил всякую чушь. Я думал, это у него бред, но чем лучше он себя чувствовал, тем чаще об этом заговаривал, а потом взял с меня слово, что я расскажу тебе о его смерти. Вот, я рассказал. Не совсем так, как он просил.
Я сидела оглушенная. В голове билось «НЕТ!», оно росло… но я вдруг успокоилась. Все это выдумки, они все умеют врать, что-то здесь правда, но что-то ложь…
Бернар достал маленькую плоскую фляжку и налил в колпачок коньяку, потом еще. В голове немного прояснилось, но на душе творилось что-то ужасное. В горле стоял комок, было трудно дышать.
Бернар обнял меня.
– Я же говорил тебе, что он эгоист, мог бы и сам приехать, а то как самое трудное, так мне. На что он тебе? Ты милая девушка, найдешь достойного парня, он будет носить тебя на руках!
Он говорил со мной долго, манеж опустел, погас верхний свет, мы вышли на улицу…
– До следующей среды! – сказал Бернар, садясь в машину. – Я-то тебя не брошу!
А я пошла к метро, разговаривая сама с собой, стараясь прогнать обиду на Марселя, на Бернара. Он решил, что мне лучше будет здесь? Без него? Безопасность! Безопасность в СССР только до тех пор, пока не поднимаешь голову… Он решил, опять решил за меня…
В следующую среду Бернар приехал на тренировку вовремя, и мы могли пообщаться побольше.
– Не помню, говорил ли я тебе, что я женился?
– Ты?! Рассказывай скорей!
– Да, ее зовут Клер, она самая красивая девушка, и я скоро стану отцом!
Его просто распирало от гордости!
– Теперь я начальник, и у меня есть подчиненные!
Я была очень рада за него и особенно за то, что он по-настоящему любит свою жену. Раньше в его рассказах о своих девушках чувствовалось легкое пренебрежение к ним. Да, они очень милы, очаровательны, но и только. А сейчас, когда он говорил о Клер, в его глазах был волшебный свет.
В этот раз Бернар болтал без умолку о своей женушке, и я не стала донимать его своими расспросами о Марселе…