Вид с больничной койки (сборник). Однова живём (Н. Ф. Плахотный, 2011)

1

В зимних моих планах госпитализация не значилась. Вышло же наперекор всему и вся. Явившийся по вызову участковый врач, прослушав левое и правое легкое, почему-то сердито изрекла:

– В клинику, немедленно!

– Да как же… У меня дела…

Через полчаса у подъезда заскрежетала разболтанными тормозами машина с полустертой красной полосой.

В приемный покой брел я на ватных ногах. Переступив щербатый порожек, отпрянул было назад. Показалось, что по недоразумению угодил в подсобку молочно-товарной фермы захудалого колхоза. К тому ж тут было холоднее, чем на улице. Да и немилосердно воняло, как в туалете Казанского вокзала.

– Смелей, смелей заходите, – пропищало из-за ширмочки. – Будем сейчас беседовать.

Сделав два шага в сторону, оказался в закутке. За чистым, без единой бумажки столом сидело молоденькое существо – то ли доктор, то ли медицинская сестра – с блестящим фонендоскопом на хилой шейке. Строгим голосом приказала раздеться донага. Долго-долго я разоблачался, аж вспотел.

Процедура обследования была явно формальная: тыкнули металлом один раз в грудь, потом еще со спины. Пока я влезал в свою одежку, девица в белом халате завела на меня дело (историю болезни) под номером 11270. После чего вызвала проводницу.

Меня долго вели сумеречным, кривоколенным тоннелем; узкими закоулками, стены были испещрены какими-то бессмысленными словами и загадочными знаками. Наконец остановились перед грузовым лифтом. Он поднял нас на верхотуру. На противоположной стене с трудом читалась вывеска: «1-я терапия».

Прошли полумраком с десяток шагов, оказались на плохо освещенной площадке.

– Куда новенького? – крикнула моя валькирия в пространство.

– Заводи в 409-ю.

Первое, что увидел, – устремленные на меня пять-шесть пар проницательных глаз.

Непроизвольно вырвалось:

– Здравствуйте, товарищи!

Ответом было молчание.

Не разбирая постель, в одежде бухнулся на койку.

Больничная жизнь вошла в нужную колею, покатилось колесо за колесом. Впрочем, не набрав нужных оборотов, на повороте угодил в колдобину. Из телеги едва на обочину не вывалился.

Отчетливо помню: на завтрак давали рисовую кашку. Сидел я на койке с тарелкою на коленях, меланхолически пережевывал казенное варево. Вдруг в зеве что-то кольнуло. Я закашлялся, изрыгнул. На ладони оказался остроконечный стальной завиток: обрывок от мочалки, которой чистят кухонную утварь.

Находка пошла по рукам.

– Кабы проглотил, не обошлось бы без резекции, – щегольнул хирургическим термином сосед Борис Николаевич. Судя по внешнему виду, он прошел огни и воды. Все тело бедолаги было покрыто рубцами, шрамами.

По подсказке сопалатников понес я «пищевую добавку» буфетчице Надежде Николаевне. Поилица-кормилица отреагировала безо всяких эмоций:

– Ай, не бери в голову… Получай добавку.

– Да мне и той порции хватило.

– Ешь, ешь, здоровей будешь.

Я не паникер, успокоился. А дня через два вдруг опять…

Ужин привезли на тележке прямо в палату: геркулес или манную кашу. Взял геркулес, любимое блюдо. Ем неспешно, стараясь продлить удовольствие. Но что это… По небу будто лезвием бритвы провели. Боже, опять! Вместе о кровью выплюнул осколок бутылочного стекла. Как шальной, выскочил в коридор, едва не сбил с ног шеф-повара Михееву В.С. Прямо в руки передал смертельную находку. Пообещала разобраться. Однако с того вечера Веру Сергеевну больше не встречал, хотя прежде на наш этаж она частенько наведывалась. В 1-й терапии, в индивидуальной палате лежала матушка главного врача больницы В.В. Никулина. По собственной инициативе шеф-повар персонально обслуживала родительницу «хозяина» клиники. Приносила заказные, персонально изготовленные блюда – вместо того, чтобы серьезно делом заниматься.

– Плюнь, браток, не связывайся, – посоветовал Борис Николаевич. – Если же повторится, тогда уж катанем общую телегу, прямиком в горздрав.

Внял совету ближнего. Не стал собачиться. Да и силенок не было.

На том приключения не кончились. Из холодильника умыкнули кус сыра. Для неработающего пенсионера – весомая потеря. Тем более что накануне продукт сей чуть не втрое подорожал. Было подозрение, к краже причастны кавказцы из бокса, что напротив нашей халупы. Накануне там была ночная гулянка. Искали закусь… Аллах им судья. Наступил сам себе на горло: подавил крик… Задумался о вечном, высоком. Вывело из забвения очередное (внеочередное!) ЧП. У крайнего в нашем ряду Левицкого В.В. украли бумажник. Ценное выпотрошили, документы нашли в урне на межэтажном переходе. И за то, как говорится, спасибо. Однако настроение в палате скверное: хоть текай. Это – не больница, а одесская барахолка сороковых годов прошлого века.

2

На пятые сутки синклит отделения определил диагноз: пневмония с бронхиальным компонентом. Койка моя стояла у окна, из щелей дуло, как из подворотни. К тому же двери в палату не закрывались. Их сорвал с петель сквозняк в бытность июльской бури. Потому мои компаньоны, кроме основных своих болячек, периодически обретали новые. Порог 61-й больницы переступил я с температурой 37,4, через трое суток на градуснике было 39, 6. Чувствовалось, и это не предел.

Сменили антибиотик. Сказали: кончился! Назначили то, что оказалось под рукой. И опять незадача. Лечащий врач Татьяна Юрьевна, торопясь в отпуск, не указала дозировку. Впереди же было целых два выходных дня. Медсестры на свой риск решили: выдавать уменьшенную дозу.

В понедельник с отчаянья постучался в дверь кабинета завотделением А.З. Нагиевой. Поведал о своих злоключениях. Алина Зиятдиновна посмотрела на меня печально и молвила:

– Больше юмора, больной. Вам вредно волноваться.

Рад бы шутки шутить, душевных сил не хватало, чтобы нейтрализовать окружающее зло.

Первый зимний день календаря запомнился тем, что получил изрядную дозу адреналина прямо в сердце. Случилось это у кабинета ингаляций. Здесь всегда сутолока, толчея. Страсти накаляют блатные с улицы. Услуги они, как правило, получали без очереди, по персональному вызову медсестры. Талон у меня был на 9.20, часы показывали уже половину одиннадцатого.

На меня нашла оторопь, апатия. Захотелось свернуться калачиком. Жаль, мала была скамья. Еле ноги волоча, дошел до лифта. Потом по стенке, по стенке доковылял до своего логова. Левицкий с одного взгляда определил мое состояние и пошел искать врача.

Я размежил глаза: у изголовья стоял незнакомый врач. Весьма похожая на Афину Палладу, царственно-величественная, только без меча. Взяла мою руку, пощупала пульс.

– Что случилось?

Сбивчиво, путано рассказал о сутолоке у дверей ингалятория.

– Не забивайте себе башку чепухой.

Достала тонометр. На шкале высветилось 185/90. Таких показаний у меня сроду не было. Явилась медсестра, врезала в ягодицу два кубика реланиума с димедролом. Вскоре все мне было уже «до лампочки». Стал спокойным, как шланг, из которого выпустили воду.

3

Бронхитников с астматическим компонентом терапевты называют хлюпиками. Не только за то, что наш брат (и сестра тоже) постоянно шмыгают носом, – к тому же страдаем мы повышенной чувствительностью на запахи и раздражения.

Курс моего лечения шел по казенной схеме. Доктора нажимали исключительно на лекарства. К таблеткам прибавили физрастворы с добавкой калия, магния и всемогущего эуфиллина. Шло как будто на поправку. Но как на грех в Москву нагрянул с севера циклон, через щели в окнах дул немилосердный норд-ост. В палате сифонило. Среди ночи температура моя подскочила к 39. Грудь словно ватой заложило. Кашель разрывал бронхи, легкие. Чувствую – задыхаюсь. В критический момент закричал благим матом, ибо электрическая сигнализация на медпост теперь повсеместно или отключена, или нарочно сломана, дабы не возбуждать панических настроений.

На крик явился полусонный врач-дежурант с другого этажа: молоденькая, хрупкая, совсем девчушка. Послушала – грудь, спину… Покачала головой: «Убегайте-ка отсюда поскорей… своими ногами». Да я и не прочь был, хоть сей момент, но как же без документов? Тут же, как на зло, подряд три красных дня в календаре.

Короче, докашлялся до крови, хотя перед тем бронхи были вроде бы сухие. Врачи требовали пробы на анализ. Я лишь руки разводил: чего нет, того нет! Не обессудьте! Теперь же будто из помпы полилось, только емкость подставляй… Но возникла закавыка сугубо канцелярского свойства: врачи заранее не побеспокоились вооружить меня необходимыми документами. Иными словами, не выписали направление в лабораторию. А без бумажки – ты букашка… Я решил попытать счастье.

Несмотря на череду праздничных дней, лабораторный комплекс функционировал в обычном режиме.

В первом кабинете, узнав, в чем вопрос, не захотели дальше и разговаривать. В другом, углядев, что я с пустыми руками, напустили на свои физиономии отрешенный вид с последующим комментарием: им, дескать, категорически запрещено обслуживать пациентов без надлежащей сопроводиловки. На обратном пути попал в открытый кабинет. В глубине сидела хозяйка, склонившаяся в три погибели над микроскопом. Похоже, врач. Запомнил ее имя-отчество: Галина Васильевна… Не рассуждая ни о чем и не вдаваясь в детали «вопроса», вручила мне «чашки Петри», приказала зайти за ширмочку и там хорошенько прокашляться. Все это я прилежно исполнил… В палату летел, как на крыльях, будто дуриком выиграл миллион по лотерее. То был единственный случай, когда в ГКБ-61 ко мне отнеслись истинно по-гиппократовски.

Кто-то сказал: на земле два самых печальных места – тюрьма да больница. В принципе человек к любой обстановке приспосабливается, даже в аду «живет». Другой вопрос: за ради чего страдаем, какую цену за «неудобства» платим. И все равно, есть же предел человеческому терпению.

В 409-й был свой «рецидивист», Александр Л. В ту пору было ему лет тридцать. Профессиональный дворник – называл себя «дворецким»… От скуки и интереса ради получил права водителя троллейбуса, катал свою «лайбу» по пятому маршруту… И все же вернулся в ДЭЗ, на прежнюю работу. Объяснил так: «Здесь я сам себе хозяин». Человек же он, как выяснилось, недюжинный, творческий. Нет, не стихи и не картины пишет – на досуге разработал Алекс оригинальную технологию уборки тротуара, позволявшую труженику метлы и лопаты на 25 – 27 процентов сократить личные физические затраты!

Местная управа засуетилась: нонсенс. Ведь заодно с дворником-рационализатором конторские захребетники обращали на себя внимание вышестоящего начальства и заодно, значит, могли обрести политический капитал.

На участке «дворецкого» сгоряча устроили показательный семинар с чаепитием из рюмок. Распространение же опыта новатора застопорилось. Аппаратчиков захлестнула рыночная стихия – точнее сказать, бум гаражного строительства. В середине 90-х годов спекуляция земельными участками для металлических пеналов затмила нефтяной и газовый бизнес вместе взятый.

Конечно же, для любого авто нужна крыша и увесистый замок на воротцах… А все ЭТО должно ведь стоять на земле… Канцелярская кодла великие деньги делала ленивым росчерком тридцатикопеечной шариковой авторучки. Рука «дающего» порой немела; золотой поток не ослабевал. За какие-то два-три года белокаменная столица превратилась в «Шанхай» со своей спецификой… Оную придают Москве бесчисленные стаи бродячих псов. Поголовье бездомных «друзей человека» статистика ориентировочно определяет в полмиллиона или около того. В то же время достаточно точно известно: до сорока тысяч граждан обращаются за медпомощью в связи с покусами собак. Для многих «гомо сапиенс» стычки с четвероногими кончаются летальным исходом.

Все эти вопросы дворник-интеллектуал обозначил в своем послании на имя мэра Лужкова. Ответа не было… Между прочим, братва 409-й палаты держала под контролем переписку дворника с важным государственным деятелем. Ксерокопию зачитали чуть ли не до дыр. Некоторые даже на всякий случай переписали регистрационный номер документа. Автор же, конечно, все помнил наизусть и держал на личном контроле. Бывало, когда в палату наведывался отец Алекса, первым вопросом был: «Есть ли новости?» (Подразумевался ответ из мэрии!) Визитер разводил руки в стороны. И без слов все было понятно.

Вообще тот год для Л. выдался никудышним, трижды побывал в одной и той же клинике. Диагноз: обструктивный бронхит в сочетании с анемией (по-народному, малокровие). Недуг сей передался от матушки. Она скончалась в молодом возрасте после неудачного вторжения хирургов в головной мозг. С тех пор в осиротевшей семье укоренилось недоверие к медицине как к таковой. Отец же вообще не признавал казенных эскулапов – пользовался услугами народных целителей. Авторитет его по медицинской части – дед Пафнутий, живущий на восточном склоне Карпат, в селении Кабаки. Москвич с Пречистенки наведывался к знахарю регулярно раз в два года. Всякий раз возвращался домой сильный духом. И телом тож.

Папаня Алекса – увядшая копия своего сына… Тот же бегающий взгляд исподлобья; пунцовая родинка, но не на левой, а на правой щеке; гибкий, прямо-таки юношеский торс; скользящая, будто на роликах, походка. Приносил родитель «с воли» один и тот же презент: две буханки «бородинского» да флакон святой водицы из родника при храме Переяславской Богоматери. Чернушку Александр поглощал благоговейно, будто просвиры, к водице же относился без видимого почтения. Как и к лекарствам: принимал их бестолково, с нарушением предписаний. Причем дозы делил на две, а то и на три части. Безоговорочно признавал только капельницы и уколы. Говоря: «Сие зелие идет напрямую в кровь».

Как только до ушей нашего сопалаточника долетело слово «пункция», помчался с заявлением к зав. отделению: дескать, отказывается от обследования. Вплоть до выписки!.. Просьбу в момент удовлетворили. Вслед было сказано: вход в клинику ему впредь заказан. Хотя средний и младший медперсонал втайне держал сторону Алекса. При нужде его использовали на физических работах в качестве такелажника, когда необходимо было переместить какой-то громоздкий предмет, перевезти тяжелобольного с места на место. В экстренном случае готов был любому вызвать медсестру, доктора. Так что Л. в глаза и за глаза называли братом милосердия.

Вообще палаточное сообщество, как правило, являет собой маленькую коммуну, в которой четко разграничены функции и обязанности едва ль не каждого – с учетом индивидуальных возможностей. Причем исключительно на добровольной основе. На этом фоне печально выглядят отщепенцы-индивидуалы. Им сродни новички, прозябающие в холле, в коридоре. Они оторваны от сообщества, им же словом-то не с кем переброситься. А в случае чего не к кому обратиться за малой услугой… Той же водицы подать, чтобы таблетки запить. Так что нескрываемое желание каждого коридорника – приобщиться к компании, стать сопалатником.

X. прибыл в Первую терапию своим ходом. В палате места не нашлось. Устроили на диване, в холле, напротив медпоста; приписан же был, как сказать, к туалету нашего блока. По какой-то причине сестры изменили ему маршрут. Стал новичок хаживать в 405-ю палату.

Никто и ничего не знал об этом человеке: кто, откуда, с чем поступил. Внешность же бросалась в глаза: в каком-то смысле была демоническая, что ли. Между прочим, напоминал мима в гриме… Лицо будто маска. Выразительные, глубоко посаженные глаза с грустинкой. Скорбные складки у рта; гибкие, пластичные руки. Чувствовалось, человек – необычной судьбы. У меня мелькнула мыслишка: не помешало бы с товарищем по несчастью поближе сойтись.

После ужина вся братва разошлась по закоулкам, по делам. Я с книжкой расположился наискосок от медпоста, подле китайской розы: она была в полном цвету.

И все же есть, есть предчувствие беды. Какая-то сила заставила меня оторваться от чтива. Поднял голову… В проеме двери, ведущей в 405-й блок, стоял «мим», опираясь на суковатую трость. Казалось, был он в раздумье, в какую сторону устремить стопы. Наконец сделал решительный шаг, но, видимо, поспешный; непослушные ноги занесло. Попытался обрести устойчивость с помощью посоха… Палка, чиркнув по линолеуму, выскользнула из руки и, описав замысловатую дугу, очутилась возле стула, на котором остывал ужин бедолаги.

Действо заняло ну от силы секунды полторы. Все, кто находился в холле, ничего не поняли, глядели как завороженные. А «мим»потерял равновесие и все точки опоры. Как стоял, так и рухнул затылком, словно подкошенный.

Шустряки бросились на помощь, я тоже оказался в том числе. Замелькали белые халаты. Павшего подняли на руки и на весу – почему-то ногами вперед – понесли к его ложу.

– Восстановлению вряд ли подлежит, – послышался из угла, возможно, голос бывалого автомобилиста.

В ту ночь я долго не мог заснуть. Болело сердце, душу щемило. Угнетало чувство собственной вины и собственной же беспомощности в драматическом больничном эпизоде.

Едва в небе забрезжило, вышел в коридор. Сильно пахло хлоркой, блестел разводами свежевымытый пол. Деловито сновал медперсонал. У всех на лицах была написана важность, профессиональная озабоченность. И еще нечто такое, что трудно выразить словами.

На цыпочках пересек холл. Заглянул за ширму. Логово «мима» было пустым. Матрац, подушки свернуты в тугой рулон.

Мда-а-а… Был человек, и нет человека.

Возник дурацкий вопрос: «А что запишут врачи в ЕГО историю болезни и… смерти?»

В нашей палате ЧП не обсуждали. По всему, однако, чувствовалось, что так или иначе каждый молча обмозговывал случившееся, как бы примеряя на себя.

4

Однажды сумерничали после ужина; Алекс без всякой связи с вялотекущим разговором обронил:

– По больничным правилам тому дядечке необходимо было хотя бы «утку» предложить.

Молчание. Вздохи. Кряхтение. Покашливание. От своего плеера оторвался пэтэушник Петя:

– А кто б, к примеру, за ним выносил?

У «дворецкого» готов был ответ:

– Да я бы первый. И еще нашлись бы охотники.

Подал голос старожил палаты Григорий Наумович, в прошлом флотский офицер:

– В гнусное время, товарищи, живем. Всяк хлопочет только о себе. Таковы нынешние правила человеческого общежития… Ну и в итоге худо всем.

На том обсуждение темы в тот вечер и кончилось. Да вскоре имело продолжение. В ином, так сказать, ракурсе, в новой ипостаси.

Прогуливаясь по длинному коридору, заметил на доске у лифта скромное объявление: «Одиннадцатого февраля с.г. в зале для заседаний профессор Кахновский И.М. читает для аспирантов и студентов медакадемии им. Сеченова лекцию о бронхите. Приглашаются все желающие».

Я был желающий! Попросил своих домашних в назначенный день принести диктофон с кассетами. В урочный час первым явился в указанную аудиторию, расположился вблизи кафедры. Палец держал на кнопке, дабы не пропустить ни слова, ни звука.

Позже, в процессе редактирования, боялся, что лекция профессора утратит информационность… Но не стал ни корежить, ни сглаживать шероховатости живой речи. Решил: пусть и на бумаге останется так, как в аудитории звучало.

Вот тот «непричесанный» текст.

Откровение профессора от медицины И.М. Кахновского

Здравия желаю своим коллегам и пациентам, которые специально или ненароком оказались в этой аудитории. (Низкий поклон.)

Вижу: публика собралась довольно пестрая, потому позвольте сказать несколько фраз о кафедре внутренних болезней академии имени Сеченова.

Что характерно: обосновалась она не в стенах вуза, а под крышей обычной больницы. Случилось это летом 1940 года. Первым руководителем был Владимир Николаевич Виноградов, сподвижник и друг легендарного Склифосовского. Незнайкам докладываю: Виноградов вошел в историю отечественной медицины как организатор реанимационной службы в столице. Да и в СССР.

Еще информация для размышления: именно здесь, в этих стенах, впервые на практике применили эндоскопию. Это был по тому времени фантастический – бескровный! – способ проникновения хирургов в глубины человеческого тела. По этой же схеме потом развивалась модная нынче ангиопластика. Между нами говоря, в послевоенное время медработники всех уровней фанатично боролись за каждую человеческую жизнь. К величайшему сожалению, по разным причинам теперешнюю медицину хвалить не за что… Вы загляните на досуге в статистику.

В моей судьбе определяющую роль сыграло то обстоятельство, что я оказался у истоков реанимационной службы. В 1956 году соответствующим образом была оборудована единственная (!) машина «скорой помощи». Она немедленно выезжала по спецзаданиям, по вызовам к тяжелобольным. Я ездил на этой «карете» по столице, как бог.

Было в отечественной медицине еще одно принципиальное направление и связано оно с именем Владимира Харитоновича Василенко… Это он положил начало исследованиям в пульмонологии с использованием антибиотиков. Ваш покорный слуга был рядовым бойцом на этом фронте.

Историк Карамзин некогда сказал, что у России две беды: дураки и дороги. Совсем худо, когда дураки выступают в роли диспетчеров: указывают народу, по какой дороге нам идти. Прежде существовал незыблемый принцип: «Все для человека!». Сейчас на каждом перекрестке кричат: «Все для рынка, для пополнения мошны!» Но заглянем, товарищи и коллеги, в Библию (хотя все мы тут атеисты). В Ветхом завете предки нас предостерегали, говоря, что корыстолюбие, стяжательство – великий грех, идет от дьявольского наущения. Не вняли истине новые поводыри – потому-то теперь страна и вымирает. Между болезнями и человеческой жадностью к деньгам – прямая связь. Задумайтесь…

Кто-то, пожалуй, назовет меня экстремистом. Но я и прежде говорил, и теперь повторяю: мы утрачиваем искусство врачевания. Порой для больного много значат проницательный взгляд доктора, легкое прикосновение пальцев медицинской сестры, душевная и умная речь консультанта у постели лежачего пациента. При всем том, разумеется, решающая роль остается за медикаментозными средствами. Теперь слышно на каждом шагу: лекарства дороги! Дороги – точнее, не всем доступны. При этом существует множество бесполезных снадобий. По сути, это так называемые плацебо, в переводе с латыни: пустышка. Она не лечит, а обманывает. В лучшем случае облегчает страдания. Но главное зло медицины – воровство. С великой грустью в глазах академик Львов Дмитрий Степанович предал огласке убийственный факт: в стране «идеально» поставлено (организовано) воровство лекарственных средств. Каковы масштабы? По неполным сведениям, это три годовых государственных бюджета. Положа руку на сердце, скажу: сегодня, в этой аудитории обозначенное зло мы с вами не искореним. Знать же об этом должны все.

Стало модно вкривь и вкось поносить советское прошлое. На этом действе бесталанные люди делают карьеру, набивают мошну. Конечно, не все в прежней медицине отвечало стратегическим задачам общества. Впрочем, с полной определенностью можно сказать: в стране была хорошо поставлена служба диагностики, которую переняли все цивилизованные государства. Аналоги с Францией, Германией, США не имеют резона. Убыль населения в России – медицинский вопрос.

Вот вам страшная государственная тайна: только два процента с инфарктом миокарда попадают в первый час в стационар, – а ведь именно этот временной отрезок определяет судьбу болящего: жить или не жить. Ежели в первые час-полтора инфарктники не попадают на больничную койку, грош цена новейшим целебным средствам – стрептазе, урокиназе, актилизе, которые способны растворить и вывести из сердца любой тромб.

Кстати сказать, если регулярно, раз в год проводить в медучреждениях с использованием лабораторных средств только внешний осмотр человека – не будет среди населения запущенных меланом, лимфосарком. Например, жуткую саркому Беркита вылечивают в 80 – 90 процентах случаев. А ведь эта «хворь» убивает атлета за два-три месяца – человек превращается в скелет. В клиники же, как правило, привозят подлеченных горемык, которых знахари пытались поставить на ноги подручными средствами, обычно с помощью преднизалона. В этом зале собрались главным образом пульмонологи и их пациенты. Существует ходячее выражение: «От бронхита-де не умирают, от него страдают.» Не иначе как психотерапевты пустили сей афоризм в оборот… По моим наблюдениям, бронхит «подхватывают», как правило, люди беспечные, бесхарактерные, на определенном этапе жизни чем-то очень увлеченные. Легкое недомогание воспринимают за простуду, которую можно излечить горячим чаем с медком. Бронхит же, привязавшись, так просто свою жертву не отпустит. Он хитер, коварен, изворотлив до чрезвычайности. Попавшись в его лапы, мы в течение многих лет не принимаем кашель или незначительную одышку за проявление серьезного заболевания. Тем более что бронхит – «привилегия» старших возрастных групп. Он развивается в основном после сорока лет, а с возрастом прогрессирует, усиливается. Пациенты бегут к врачу, когда воспалительный процесс в легких обретает хроническое течение. В эпикриз имярек врач записывает приговор: обструктивный бронхит. И этим все сказано!

Бронхит – предтеча заболеваний не только в легочной, а и в сердечно-сосудистой системе, плюс головного мозга… Периодическую вспыльчивость, нервозность неверно воспринимают даже врачи, средний же медперсонал отвечает адекватно сплошь и рядом! Пожалуйста, имейте в виду: агрессивность бронхитника идет часто не от дурного характера пациента – это наружный симптом его болезни.

Попутное замечание. На улице, в транспорте наблюдайте внешность людей. Болезни, как правило, отражаются на лицах. В таких случаях здоровые люди должны – обязаны! – корректировать свое поведение среди окружающих, в том числе, разумеется, и среди своих близких. Это будет помогать в конечном счете сберегать как свое здоровье, так и чужое. Да, в каком-то смысле это – индивидуальная профилактика.

И последнее. Пациент должен всячески помогать… врачу в борьбе со своим недугом. Памятуя, что у них общий враг.

Ну и попутное: учитесь брюшному дыханию. Очень пригодится в жизни. Возможно, и спасет.

Беседа профессора длилась всего лишь академический час. Когда мэтр закончил говорить, аудитория некоторое время находилась, как ныне говорят, в трансе, в оцепенении. Неожиданно в зале вспыхнули аплодисменты.

С подготовкой материала к печати я замешкался. Вдруг узнаю: И.М. Кахновский оставил сей бренный мир, будучи еще молодым, не дожил до пенсии. Это случилось на девятом месяце после той памятной публичной лекции.

Теперь по доброй воле пришел я в 61-ю ГКБ, чтобы показать уже порядком отлежавшийся материал коллеге Игоря Максимовича, профессору медакадемии Маринину Валерию Федоровичу. Он не только завизировал текст, а и добавил несколько нужных строк. В конце Маринин сказал:

– Друг мой и коллега сгорел как метеор, ворвавшийся в плотные слои нашей рыночной атмосферы. Личность же была незаурядная, творческая, фигура знаковая не только в медицинском мире… Игорь Максимович внес весомый вклад в науку о внутренних болезнях, пытался постичь тайны бронхита, других легочных заболеваний. Но многое не успел расшифровать, унес с собой в мир иной.

5

Перечитывая позже записи, сделал я такой вывод: советы профессора Кахновского пригодились бы персоналу клиники – от главврача В. Микулина до только что введенной в штат больницы молоденькой санитарки. Пафос лекции Игоря Максимовича (почетного и действительного члена многих зарубежных университетов) в сжатом виде сводится к максиме. Всевозможные сложнейшие и дорогостоящие медикаментозные средства часто бьют мимо цели, лишь умножая расходы на больных, если при этом не обеспечены элементарные санитарно-гигиенические условия. Это особенно актуально теперь, когда наше здравоохранение в целом влачит жалкое существование.

Об этом неистово спорят, порой криком кричат, но главным образом с трибун, основная же масса мучается втихомолку на больничных койках. Но все это – словеса, пустые звуки, пока чиновная рать собственным боком не почувствует все «прелести» современного медобслуживания. Но, как известно, новые номенклатурщики (численность их в сравнении с советским прошлым удесятерилась!) живут отнюдь не по официально провозглашенным правилам – по тайному регламенту. Для СВОИХ предусмотрен набор жизненно важных ценностей (читай: благ), которые классики марксизма-ленинизма, помнится, обещали массам на завершающей фазе строительства коммунизма. Так что теперешняя властвующая элита имеет полный пакет всего-всего чего только душе угодно взамен за беспорочную службу. Но этого мало! По ходу дела чиновная сволочь казну опустошает, народ персональными поборами мучает.

Не будем, однако, копаться в чужих кошельках, ибо, как учил нас Егор Гайдар, это несимпатично, недемократично и негигиенично. Впрочем, сама за себя говорит скудная информация насчет того, как организовано медобслуживание сильных мира сего, их дражайших отпрысков и приближенной челяди. Дабы не расплываться мыслью по древу, можно сказать: на этом участке бытия полный порядок – номенклатурщикам гарантирован европейского пошиба догляд. Они прикреплены к бесплатным медицинским центрам, где персонально дважды в год их обследуют на генетическом уровне. Каждому господину (и его присным) гарантирован отдых в лучших санаториях; их тонус и форму поддерживают в дорогостоящих фитнес-центрах; в случае необходимости везут за границу, в дорогостоящие клиники. И все это на средства госбюджета, значит, за наш с вами счет, в том числе и бомжей. Попутная информация: годовой медполис чиновника средней руки стоит, как минимум, от ста тысяч рублей и выше. Номенклатура первого разряда, так называемые «шишки» (со шлейфом домочадцев) обходятся налогоплательщикам на порядок выше. Оттого и цены в стране немилосердно растут везде и всюду.

Медперсонал казенных клиник (разветвленной системы ЦКБ) отнюдь не брезгует пациентами так называемого среднего класса, а также физическими лицами без определенных занятий, но с тугой, разумеется, мошной.

Администрация Президента РФ, похоже, совсем оборзела. С неких пор по радиостанциям Москвы гуляет рекламный ролик лечебного центра № 2 (что в Матвеевском, обочь «дачи Сталина) такого формата: «Наша хорошая больница для хороших людей. Милости просим!» При этом не оглашаются цены, тариф. Окольным путем удалось вызнать. За местечко в обычной палате здесь берут от 600 до 800 рублей в день. Плюс плата за лечение, за разные лабораторные обследования…

Во время бессонницы всю эту цифирь спроецировал я на себя. Вот что вышло. Двадцать восемь суток провалялся я в ГКБ-61. Окольным образом вызнал… Моя медицинская компания «Солидарность для жизни» (нелепейшее название) выделяет лечебному учреждению за каждого больного 28 рублей в сутки. Итак, МСК израсходовала на меня – за 28 суток – 2640 рублей. А это была уже вторая госпитализация за год. Значит, я пациент невыгодный, со мною можно прогореть. Однако никто, слава богу, не горит и не разоряется, а только причитают: « Ах, больницы бедствуют. Нет нужных лекарств. Градусников даже не хватает. Экономят на полотенцах. Белье драное».

И все же эта картина безобразий неполная. Как и всюду, здесь тоже контрасты… Многие кабинеты диагностического назначения оснащены большей частью современной аппаратурой – электронной, лазерной. Пять-шесть лет назад ничего подобного не было. Вместе с тем страшно подумать: искусно оперированный больной может запросто загнуться в палате от сквозняка или же попадет на поварскую «мормышку», заглотнув ее вместе с кашей, как я испытал в тот заезд дважды.

Двадцать восемь суток моего пребывания в клинике – явно сверхнормативное. Обострение бронхолегочной болезни (как записали в анамнезе) случилось из-за воспаления легких, которое я подцепил, лежа у щелястого окна, на сквозняке… За это я должен кланяться и благодарить Никулина!

С некоторых пор меня мучит боль в ступне. Ощущение такое, словно от пламени паяльной лампы. Районный невропатолог послал меня в диагностический центр. Было обследование. С сосудами, с нервами будто бы все в порядке, пятка же огнем горит. Оказавшись в тот раз в клинике, поведал о своем недуге. Лечащий доктор Чикарева проявила к моей болячке неформальный интерес, заодно проинформировав коллег неврологического отделения, этажом ниже.

На следующий же день после завтрака явился врач, назвалась Татьяной Геннадьевной. Между нами состоялся ознакомительный разговор на общие медицинские темы. Не глянув на проблемное место (не предложила хотя бы носки снять!), сказала: явиться в их отделение. Что на следующий день я в точности исполнил, застав в ординаторской пир горой.

Спору нет, медики тоже люди, ничто человеческое им не чуждо. У них свои компании и своя же личная жизнь. Сквозь гомон и звон бокалов мне крикнули через головы открытым текстом: «Потом, потом!». Приволочился на следующий день. Угодил на общую трапезу. На столах букеты метровой высоты, между ними горы яств.

Через лечащего врача передали: невропатолог нанесет визит в мою палату сама. Два или три дня прошли в нервном ожидании. За это время прошел я компьютерное обследование (платное!), меня облучили на аппарате Допплера… Иногда встречал в коридоре Татьяну Геннадьевну – она бросала на ходу что-то нечленораздельное и уносилась вдаль.

Поделился сомнениями с сопалатниками. В один голос было сказано: доктор меня ангажирует. Проще говоря, намекает, что вероятную услугу врача я должен заранее профинансировать.

Многому научила меня жизнь – к счастью или к несчастью, не освоил техники всучения взятки. Ну пусть бы Татьяна Геннадьевна на манер официантки в ресторане открытым текстом обозначила: «Это вам, больной, будет стоить столько-то. Извольте платить по внутреннему прейскуранту… Ну и о чаевых, пожалуйста, позаботьтесь». Право, так было бы честней, чем морочить голову (и еще нечто!) непрактичным субъектам.

С отчаянья решился я на последний шаг. Поплелся к зав. неврологическим отделением З.И. Крутик за советом: что мне дальше делать, как жить? Сообразив, что дело зашло уже далеко, Зинаида Ивановна пригласила на разборку свою коллегу Фатееву. Не кривя душой, поведал я дамам о своих проблемах, как все началось… Выслушав меня, заведующая изрекла: она-де отвечает за больных только своего отделения. На то вроде бы даже есть соответствующий приказ городского комитета здравоохранения, запрещающий врачам контактировать с «чужими» пациентами. Из этого следовал недвусмысленный намек: труды Татьяны Геннадьевны обязана оплачивать не страховая компания, а имярек, обратившийся, за медпомощью…

Тут уж я не выдержал и заявил, что с самого начала ни к кому за медпомощью не обращался – меня втянули в авантюру. Дамы, естественно, надули губки! Я же с чем пришел, с тем и ушел в свою палату.

6

Время на больничной койке тянется медленно, проходит в основном в раздумьях о бренном, а также о том, что было с нами прежде и как стало. На незримых весах чаша прошлого перетягивает. Теперь ЭТО не жизнь, а, как заметил русский классик, житие! В тот приезд до меня дошло: из нашей медицины выпало важнейшее звено – душа, в обиходе называемая МИЛОСЕРДИЕ.

Смрадный, рыночный дух проник в больничную атмосферу: мутит головы, портит нравы. Медперсонал об этом, разумеется, прямо не говорит, но дает понять-почувствовать! Сколько заплатим, на столько и будет отпущено здоровья. Хотя объем и качество оного вроде бы гарантированы действующими стандартами Минздрава. Все услуги как бы оплачивает за нас страховая компания, к которой каждый приписан.

Пожалуй, не мешает внести ясность в вопрос о медицинских страховых компаниях и сказать пару слов о полисе.

МСК – никакая не богадельня, как это многие себе представляют, а деловая мафия интересантов. Довольно метко определил ее суть наш Алекс, сказав: «Да это же дикий малинник блатных». Официально же под солидной вывеской собираются несколько врачей, юристов, финансистов, которым передают подряд: энную сумму бюджетных денег… Эта компания берет на себя честное обязательство: оплачивать по установленным тарифам труд медиков, которые занимаются лечением серой народной массы своего околотка. МСК – закрытое акционерное общество коммерческого профиля. Компании наделены правом не только распределительных функций, но могут тихо-о-онько зарабатывать денежки. Как? О том не принято открыто судачить, словно о срамном. Способов много, причем все жлобские.

От щедрот власти на каждого из нас планируется израсходовать на медицинские надобности приблизительно двадцать тысяч рублей в год. Это решительно на все: от лечения кариеса на зубах до операции на сердце и замены внутренних органов. Иные по нескольку лет не заглядывают в свою амбулаторию, другие же к эскулапам обращаются бывает и по несколько раз в году из-за разной чепухи. А есть и хроники, они из больницы не вылезают. Счет же идет – на компьютерных файлах вся эта кутерьма, как в зеркале отражается. Быть такого не может, чтобы МСК перерасходовала спущенный ей лимит. Это означало бы полное банкротство, разорение. Тогда бери суму – и иди по миру! Подобного ЧП, слава богу, еще не было. Как, впрочем, никто еще на Руси чаинкою не подавился!

Страховые компании уши востро держат, строгий счет рублям ведут. При необходимости уменьшают финансирование подопечных медицинских объектов, таким образом сокращают объемы, а главное – качество предоставляемых пациентам услуг. Что, конечно, не проходит бесследно: увеличивает число покойников, а также лихорадит персонал медучреждений по всей вертикали, за исключением клиник высшего разряда, кои держатся на специальном пайке, на государственных – полнообъемных – дотациях. Да, хитрющая механика, на грани чародейства Воланда, сатанинского посланника.

В реестре самых дорогостоящих пациентов больниц и «прихожан» районных поликлиник значатся ветераны и инвалиды труда, участники ВОВ и межрегиональных военных действий. Они главные потребители бесплатных медикаментов; иные чуть ли не круглогодично валяются на больничных койках. Проку от этого контингента ну никакого – одни лишь капризы да претензии. В лучшем случае сунут дешевую шоколадку или яблочко. Сами не в силах даже постельное белье на койке переменить. Об этом вслух не говорят, думают же постоянно. Единственное, что медики и невидимки из таинственных МСК себе позволяют, – переводят бедолаг с дорогостоящих лекарств на таблетки дешевые, просроченные и фальсифицированные, т.е. поддельные. Поди потом разберись: что, как и отчего.

В госпитальном мире нашли свою нишу и аптекарские коробейники. Вольно и развязно шныряют они по коридорам, палатам, предлагают «нуждающимся» разного рода патентованную хреновину от всех недугов – от «а» до «я», за исключением разве воспаления коленной чашечки. Бьюсь об заклад, торг санкционирован свыше. Своими глазами видел офеню, выходящего из кабинета завотделением.

Больной Голубев (90 лет), как и я, простыл на сквозняке, грипповал… Умолял врача дать что-либо от насморка. Тот беспомощно руки развел. В тот же вечер или на следующий (не помню) в палату залетела вороватого вида девица в белом халате: явно с чужого плеча.

– Есть хорошее средство от насморка, от гриппа… Глазолин непосредственно от производителя. Можете воспользоваться.

Дедушка купил два пипеточных флаконца. Сам справиться не мог, на подмогу вызвали сестру.

На следующее утро Голубеву стало совсем худо. Нос был похож на отваренную репу. Кровоточил. Поднялась температура. Несчастного уволокли в инфекционное отделение. На его койку поместили возвратившегося с «воли» Александра Л. Беглец вид имел не только виноватый – явно пришибленный.

Может, я не прав, пусть меня поправят. В одну из бессонных ночей мне открылось… Медицина отечественная ожесточилась. Прежде врачебная философия была проста: поставить пациента во что бы то ни стало на ноги, невзирая на его статус в обществе, несмотря на его платежеспособность. Спасали любой ценой, подчас жертвуя собственной жизнью. Порой врачи при необходимости первыми давали свою кровь оперируемому. В боевой обстановке полевые санитарки пригревали раненого от мороза своим телом, не требуя «за услугу» денежной компенсации. Причем это и не считалось героизмом, входило в круг медицинских обязанностей. Так мы и сберегали друг друга. Оттого-то численность населения, несмотря на колоссальные потери на полях сражений, а также гибель в тылу (пресловутом ГУЛАГе) прибавилась… Нынче в ходе социальных реформ произошел ужасный сдвиг по фазе. Жизнь, здоровье людей перестали оценивать по высшей шкале общественных ценностей. Видно это не только с высот государственной власти, а с каждой индивидуальной колокольни. Живем, как нас убеждают, пока еще в мирное время, тогда как положение в стране хуже чрезвычайного… И это уже не просто констатирует – криком кричит! – официальная статистика. За два десятка последних лет Россия потеряла от 12 до 18 миллионов душ. Точное число ведомо лишь небесной канцелярии.

7

В больнице вел нечто вроде дневничка – тешил себя иллюзией, будто нахожусь в творческой командировке. Значит, потом, говоря языком журналистов, должен был непременно отписаться. Иначе от руководства могли быть неприятности, а от товарищей «по оружию» подшучивание, презрение. Так что по возвращении на круги своя поневоле пришлось браться за перо.

Сперва решил проинформировать медицинскую страховую компанию, под чьим покровительством жил я к тому времени уже добрый десяток лет. Вопрос поставил ребром: персонал терапевтического отделения неэффективно потратил выделенные из фонда МСК деньги на мое излечение: ориентировочно 2600 – 2750 рублей. В итоге пробыл я на излечении лишних 12 суток – и все равно не крепко стою на ногах. Напрашивался вывод: медицинская страховая компания вправе истребовать с ГКБ-61 возврата выделенных средств за плохо выполненную работу. Расчеты подтвердил я конкретной фактурой. Не отпереться и не отвертеться.

Заявление отправил не почтой, пошел в МСК пешком. Нашел их офис на 3-й Фрунзенской в великолепном особняке из красного кирпича. «Кляузу» никто не хотел принимать, мотивируя отказ тем, что «в данный момент технологический перерыв», что «сегодня день неприемный», что «жалобы без паспорта не рассматриваются», что «все работники и без того перегружены делами»… Тогда я тихим голосом сказал, что к делу подключу городскую прокуратуру.

На шум явилась главный специалист Соколова А.Ф.

– Какой вы больной, – изрекла дама с дрожью в голосе. – Вы не больной, вы насильник.

Я тоже не отмолчался:

– С волками жить, – говорю, – по-волчьи выть!

Заявление, тем не менее, приняли и зарегистрировали.

Время быстро летит, а сказка долго сказывается. Месяца через два обнаружил я в почтовом ящике тощий конверт. В нем оказалось письмо из «родной» МСК. Цитирую по подлиннику:

«Ваше обращение внимательно рассмотрено экспертным отделом с выездом на место. При изучении медицинской документации установлено… В соответствии с клиническим анализом (хронический слизисто-гнойный бронхит, в стадии обострения. Эмфизема легких. Пневмосклероз) Вам в полном объеме проведены необходимые обследования и показанное (?) лечение.

Ваше обращение в МСК детально рассмотрено с руководством больницы. Претензии приняты к сведению. Руководству ГКБ № 61 рекомендовано усилить контроль (!) за организацией лечебного процесса и качеством оказания медицинской помощи.

В свою очередь, компания «Солидарность для жизни» готова оказать вам помощь в организации консультации в одном из квалифицированных медучреждений

Вице-президент Л. Любимова.
18.1.1999 г.».

Подумалось: мой горький опыт поможет коллективу клиники, говоря казенным языком, изжить подмеченные недостатки. Но максималисту хотелось большего! Приключения на больничной койке собственные и бедолаг-сопалатников решил предать огласке. Короче, замыслил откровенный репортаж. Целиком его опубликовала газета «Достоинство». Нашлось место и в журнале «Человек и закон».

Из разных мест пришло много откликов от малоимущего контингента. Номенклатурщики и приравненные к ним, разумеется, помалкивали. Ведь они имели все – их врачевали по высшему разряду… Дважды в год медосмотр по полной программе, с головы до пят. По индивидуальной схеме – строгий фитнесс с гольфом и теннисом; санаторный отдых на элитных зарубежных курортах. Да, господам на жизнь грех жаловаться. Слава богу, наконец-то все расставлено по своим местам. Всяк занимает отведенную ему нишу. В том числе и в сфере медицинского обслуживания.

В ворохе редакционной почты оказалось письмо с грифом Комитета здравоохранения Москвы. Это, понятно, льстило, в то же время и настораживало.

Известно всем: чиновники теперь неохотно общаются с прессой, тем более считают ниже своего достоинства отвечать на критические выпады. Местечковая философия: «На каждый чих-де не наздравствуешься, – работать будет некогда». В обществе сложилась анекдотическая ситуация: журналисты лезут из кожи вон – пописывают! – чиновная же гвардия вышедшую из-под пера «стряпню» с умным видом почитывает. Но не более того. В итоге создается видимость гармонии, покоя, общественного благополучия.

Как ни вспомнить тут слова забавной песенки, что певали еще наши родители. И снова на язык просится: «Все хорошо, прекрасная маркиза… Все хорошо, все хорошо!».

Порой же пишущая братия слишком много на себя берет. Ненароком вдруг глубоко копнет и выворачивает на поверхность пласты гадостей и мерзостей, на коих лежат свежие или давние отпечатки грязных лап чиновных вельмож. В таких случаях возникает шум и грай. Виновные (преступники), как правило, ускользают от наказания – и в худшем случае отделываются условным сроком или же подпадают под амнистию.

Со щелкоперами же все куда сложнее.

В нашем демократическом обществе возникли поразительные порядки, сложились удивительные нравы… Провинившихся журналюг к стенке не ставят, на каторгу в Сибирь (без права переписки) не ссылают. Слишком жестоко! Да и что Европа скажет? При этом журналисты куда-то безвозвратно исчезают: их кто-то отстреливает, словно уток на весенней охоте. Еще нашего брата «остепеняют» и приводят в чувство штрафными санкциями… Чуть-чуть пишущий не потрафил – выкладывай миллион, а то и все три за публичное оскорбление «физического лица» из властного департамента – банальная прокурорская формула, которую никому еще не удалось переспорить. Для усиления тяжести приговора обыкновенно добавляют еще и такие «занозы»: автор-де передергивал факты, пережарил их или же пользовался непроверенной информацией.

Штраф, повторяю, еще полбеды. Есть дела неподсудные, к коим СМИ не подпускают и на пушечный выстрел. Но ведь запретный плод особенно заманчив. Так возникает почва для инакомыслящих, для диссидентов, для тайных и явных коррупционеров. На всю эту пакость, скажем так, падки публицисты – особенно «золотые перья» журналистики. Им это даром не проходит! Их карают со всех сторон. Они становятся жертвами ДТП, их убивают в подъездах собственных жилищ, в темных закоулках, в лифтах, на городских площадях, на отдыхе, во время непосредственного исполнения служебных обязанностей.

Но более всего поразительно и в то же время немного смешно то, что при этом непременно является сволочь из нашей же когорты, которая, захлебываясь от экстаза и бия себя по бокам задристанными перьями, кликушествует: «Ах, как плохо жилось журналистам при советской власти! Не было ну ник-к-какой свободы печати. Нам платили жалкие гроши, не хватало даже на вареную колбасу. Не выпускали за границу… Сексом запрещали заниматься в служебных кабинетах. Теперь же все-все доступно, в том числе и мужеложство… Ну чего еще творческой личности надобно. Садись и пиши, никто ни в чем тебя не ограничивает… Вот что такое демократия!».

У МВД есть собственные сейфы с черной информацией. Так вот, по негласной статистике, Россия занимает третье (!) место в мире по числу истребляемых журналистов. Такова наша се ля ви.

Всяк девятиклассник (и пэтэушник) теперь знает: виновниками репрессий в 40 – 50-е годы были Сталин, Берия и примкнувший к ним Семичасный. Между прочим, власть беспощадно школила и лучших представителей творческих союзов. Теперь же виноватых нет… Если уж на то пошло, журналисты нынешнего призыва сами ж виноваты: это наш собственный выбор!

Мне тоже неоднократно угрожали расправой: и устно (по телефону), и письменно (по почте), и писульками, кои бросали в почтовую ячейку. Порядка ради я проинформировал МВД, телефонный узел, за одно и весьма ответственную структуру. Люди в погонах однозначно дали понять, чтобы раньше времени я не подымал шмон и горячку. Будет на руках конкретика, тогда, дескать, и сигнализируй… Типичный образчик казенной этики и логики. Хорошо хоть так… Я не тщеславный, нет. Хотя, признаться, лестно было получить из главной конторы медицинской службы столицы уведомление на свою публикацию. Была, была тайная надежда, что мои заметы кто-то всерьез примет к сведению. Ведь на стол главнокомандующего отраслью лег живой слепок с действительности. На казенном сленге – объективка, которую ни при каких обстоятельствах не выдаст ни тайная, ни официально ангажированная комиссия. Тут же богатый материал – прямо с места – выдан был добровольцем, на собственный риск и страх.

Теперь я только догадываюсь: в штабе главнокомандующего сразу же возникли вопросы, как оную информацию воспринимать, какую дать оценку? Ну и попутно возникла скрытая обида: « Кто это нам мораль читает. Не иначе как инакомыслящий!» Моментально приняли боевую стойку. По цепи пронеслось: « На-аших бьют!» И вот, захлебываясь от эмоций, руководство комитета отправило в два адреса (редакции газеты и автору репортажа) гневную филиппику. Вот она, под рукой.

«Комитет здравоохранения внимательно рассмотрел факты, изложенные в статье «Вид с больничной койки».

По имеющимся медицинским документам, больному (имярек) проведено обследование и лечение с имеющимися у него заболеванием в полном объеме. Получены объяснения от медицинского персонала, принявшего участие в обследовании данного больного. Во время пребывания (имярек) в больнице он отличался повышенной требовательностью, акцентуировал(!) имеющиеся у него заболевания, вводя их в: особо редкие, проявил себя придирчивым к медперсоналу, конфликтным по отношению к соседям по палате.

Факты недоброкачественности пищи (металлическая стружка, стекло в ней) подтвердить не представилось возможным, т.к. указанные посторонние предметы больной отказался показать медперсоналу. Во время посещения терапевтического отделения, где лежал П., больные медицинским обслуживанием, лечением, обстановкой в палатах были довольны, питанием удовлетворены, в палатах чисто, тепло.

Врачи категорически отрицают приведенные факты вымогательства и готовы предъявить автору статьи иск, как журналисту, грубо нарушившему действующее законодательство, – в части распространения через средства массовой информации непроверенных сведений, порочащих честь и достоинство.

Председатель Комитета А.П. Сельцовский».

Читая и перечитывая строгий рапорт, вспомнил я диалог из очерка Салтыкова-Щедрина. Один губернский начальник при доверительном разговоре задал губернатору острый и нелицеприятный вопрос: «Иван Иванович, вы взятки берете?» Тот ответил резко и вместе о тем доверительно: «Никогда!»

Диалог весьма-весьма схож с парафразом г-на Сельцовского, особенно в той части, где речь идет о том, что врачи-неврологи категорически отрицали факты вымогательства. Наряду с этим обратили внимание на то, что имярек акцентуировал (!) имеющиеся у него заболевания, возводя их в особо редкие.

Тут, как говорится, каюсь: грешен! Помнится, в порядке шутки, при разговоре с лечащим врачом, посетовал, что не дает мне покоя странная боль в ступне… К сказанному добавил: ни у кого из родных, близких, знакомых и даже от соседей по лестничной площадке не слышал о таком странном заболевании… Возможно, моя болячка уникальна, представит интерес для отечественной медицины.

Татьяна Геннадьевна, помню, выскочила из палаты как ужаленная и вскоре возвратилась с коллегой из неврологии. Как затем дело повернулось, читайте выше… Комиссия же из Комитета здравоохранения, прибывшая в больницу с намерением во что бы то ни стало опровергнуть или хотя бы дезавуировать не поддающуюся опровержению фактуру из честного репортажа пациента «Вид с больничной койки», – сделала дурацкий вывод: автор-де морочил медперсоналу головы, акцентуируя воображаемые недуги!

Мне было и грустно, и смешно… Грустно, потому с тех пор начались из-за недолеченного бронхита и воспаления легких серьезные проблемы. Смешно же оттого, что вспомнился реальный случай из моей армейской жизни. Дело было так. Один новобранец, маменькин сыночек, капризуля, недоволен был солдатской кухней. Сдуру накатал тайком письмо прямо в штаб корпуса. В Советской Армии порядки были строгие. В роту немедля явилась авторитетная комиссия во главе с генералом. Он не удовлетворился отчетом командира полка: явился в столовую, угодил в разгар обеда, чтобы не было никакого обмана и очковтирательства.

Разгладив плавными движениями пышные усы с подусниками, генерал обратился к обедающим солдатам с непростыми вопросами: а) довольны ли службою? б) есть ли к начальству своему претензии? в) сыты ль служивые, хватает ли довольствия? (Тут надобно заметить, что накануне в роте провел соответствующую психологическую подготовку старшина.) И вот на прямой генеральский вопрос, хватает ли довольствия, – крупногабаритный сибиряк во всю силу легких гаркнул: «Харчей хватает… Даже в мисках остается!» Генерал, однако, был не промах и уточнил: «А что же, солдатик, в мисках остается.» Был ответ: «Лавровый лист остается, товарищ генерал!»

В таком виде «объективка» и пошла по армейским инстанциям.

Не затесался ли теперь тот ротный старшина в аппарат ведомства г-на Сельцовского? И я решил провести разведку.

До Андрея Петровича не допустили. Принял меня заместитель председателя А.А. Хрупалов. Чиновник как чиновник: в меру скрытный, частично откровенный, по-своему хитер, по-современному немного фрондер, заметно циничный.

– Статья ваша очень неприятная, – в первую же минуту выдал Андрей Александрович. – Нет, не по фактуре. Вы там лежали, все своими глазами видели, кожей прочувствовали… А вот раздражает общая тональность, фразеология, фельетонный налет.

– Вам повезло, что в 61-ю больницу угодил не Салтыков-Щедрин, а второразрядный журналист эпохи Аллы Пугачевой.

– Юмор понял.

– В следующий раз обещаю быть поаккуратней при выборе слов и выражений… Но основную претензию, мне кажется, вы еще не высказали.

Хозяин кабинета принялся нервно перекладывать на столе предметы, теребить бумаги. Попутно нес околесицу насчет грандиозных задач, кем-то в последнее время поставленных перед работниками лечебно-профилактических учреждений. Причем со значением было сказано: дескать, перечень не поддается ограничению (?): может и должен пополняться новыми задачами. Все это немного напоминало бред… Потом уж я смекнул: на самом деле Андрей Александрович тянул время, подыскивая нужные слова под ускользающие мысли.

Жаль было чиновника. Но я молчал: пусть сам выкручивается. Тут с языка Хрупалова слетела мысля затаенная:

– Вы слишком много взяли на себя: текст попахивает враждебной пропагандой. Вы дали козырь в руки врагов России.

«Ничего себе заявочка!» – подумал я про себя.

– Вы сеете смуту: вносите, может, того не желая, раскол в общество, которое теперь, как никогда, нуждается в сочувствии единомышленников, в сплочении разнородных сил.

Тут до меня наконец дошло: мне «шьют» деструктивизм.

– Ну а конкретно, в чем же я неправ?

Теперь это был явно другой человек: боец, а то и рыцарь без страха и упрека. Он виделся мне на коне, с остроконечной пикой наперевес.

– Вы же недвусмысленно, открытым текстом высказали крамолу, будто теперь в стране творится… геноцид.

– Да разве не так?

Хозяин кабинета резко встал с кресла. Лицо его было каменным. Впрочем, и сам он стал похож на монумент работы Зураба Церетели.

Расстались без рукопожатия. Через какое-то время я навел справку. Хрупалова взяли в аппарат Михаила Зурабова.

Первый заход

Под лопаткою после полудня заныло, немного погодя и в загрудине сжало, закололо. Однако «скорую» не стал беспокоить, обошелся подручными средствами. Когда же боль отпустила, поплелся в поликлинику, к своему терапевту. В очереди оказался последний. Только через час с небольшим переступил наконец порожек.

После неторопливого прослушивания и постукиваний – по груди, по спине – доктор обронил: «Ваше состояние, милейший, соответствует возрастной планке».

Это был комплимент. Я не знал, как благодарить эскулапа за внимание. Как вдруг… по сценарию невидимого режиссера, в московском небе загрохотало, засверкало, и следом хлынул благодатный летний ливень.

Решили шальную грозу переждать. Не торопясь, заварили чаек. Хотя и мало были знакомы, разговорились. По старой привычке я не расстаюсь с диктофоном. Открыто выложил аппарат на стол, да вскоре о нем и забыл. Говорили же не о женщинах и не о футболе. Рассуждали мы с Олегом Федоровичем Федоряевым вкривь и вкось о житейском, впрочем, имеющем прямое отношение к ведомству Гиппократа.

Н.П. Народ все чаще, негромко, вполголоса, корит отечественную медицину. Говорят о равнодушии персонала, о корыстолюбии. Между прочим, еще и о том, что люди в белых халатах с большим старанием, прилежанием лечат успешных, богатеньких… Есть в этом нечто анафемское… Говорю не с чужих слов, отец мой тоже был врач участковый. Знаете, как он бросил курить? В дурной привычке его в сердцах упрекнул наш сосед, страдавший бронхитом.

О.Ф. В вашем перечне добродетелей вы не сказали о душевности. Нынче черствость заполонила человеческие души… Помню, перешагнув порог Одесского мединститута, я остановился пораженный перед бронзовой плитой на стене. На ней огненно сияли слова: «Болезнь лечится не только лекарствами, но и душою самого болящего». Знаете, чьи слова? Не угадаете – Вересаева. Только много лет спустя постиг я смысл сказанного… Лечение идет успешней, если больной безотчетно верит своему Лекарю. Вместе с тем вера его укрепляет волю врача, подымает дух – и он готов до последнего мгновенья сражаться за спасение своего подопечного ДРУГА… Моя вера в успех передается больному, мобилизует его внутренние ресурсы, энергию. Больной очень нуждается в вере своего спасителя – улавливает ее в голосе, в глазах, в мимике врача; в то же время замечает малейшие колебания, сомнения. Обычно он это черпает из встречного взгляда.

Н.П. Говорите, продолжайте…

О.Ф. Но для таких импульсов у нашего брата времени не хватает. На каждого входящего во врачебный кабинет отпущено, согласно инструкции, всего-навсего десять минут. Добрая половина тратится на писанину, на оформление рецептов. Теперь появились компьютеры, но рядовым участковым они недоступны. А ведь нужны, как воздух! В прошлом веке было известно полтора десятка «ходовых» болезней: горячка, сухотка (чахотка), простуда, холера, сибирская язва, антонов огонь – потом обнаружили тиф брюшной, сыпной… Теперь мы знаем, что болезней тысяча!

– При этом врач общей практики, как говорил мой отец, обязан знать досконально (по своей склонности, уму) хотя бы о трех-четырех болезнях. В чем-то хотя бы малость быть узким спецом.

– И непременно беспрерывно совершенствоваться, не останавливаться в развитии. Следить за наукой, за техническим прогрессом в той области медицины, которую ты выбрал по призванию, по внутренней тяге. Хотя информация нынче дорого стоит. За подписку на ходовой журнал надо сотни рэ выложить. Ну а компьютеры… Эти штуковины у нас имеют лишь трое из полста душ. Потому многие мои коллеги… бегут в медицинский бизнес. Их места занимают поденщики или «многостаночники». Высунув язык, они мечутся меж двумя, а то и тремя работами.

– Я наблюдал этот процесс, когда с перерывами лежал в 61-й больнице. За три года там наполовину поменялся персонал. Во 2-й терапии из прежних остались лишь старшая медсестра да буфетчица на раздаче.

– Идет бессмысленный крутеж. Нет стабильности. Портятся нравы. Ожесточаются сердца… А ведь сердце врача сделано из того же материала, как и у пациента.

– Вот что я заметил, Олег Федорович. Врачи в сельской местности все-таки гуманней, отзывчивей, сердечней, нежели городские.

– К сказанному могу прибавить… Остались еще фанаты на станциях «Скорой помощи»… Три года варился в том котле. У них там как в окопе, на передовой линии. Ситуация постоянно экстремальная.

– И ведь приспосабливаются.

– Много и таких, кого клещами не вытащишь… Лично меня спасало чувство юмора и философское отношение к действительности. В молодости я приобщился к высокой литературе. Запоем читал Монтеня, Монтескье, Шопенгауэра, Ницше, Дидро. Достаточно серьезно относился к такому вроде бы не очень нужному для медика предмету, как диамат. Общие лекции и семинары расширяли кругозор, служили в каком-то смысле гимнастикой для ума.

– Это то, чему не учат в западных вузах. Оттого тамошние спецы узколобы, подчас ограниченные.

– Согласен. Не только советские врачи, а и технари отличались от европейских широтой кругозора. Наши мыслят широко, диалектично, хотя подчас проигрывают в глубине познаний. Россиянам вообще свойственней взгляд на вещи, на жизнь широкого спектра. Потому там, особенно за океаном, на наших специалистов до сих пор большей спрос.

– Вас прельщает частная практика?

– На то нужен соответствующий склад ума: коммерческий. Я же не люблю барахолки. В принципе.

– Сейчас много говорят о медицинских фирмах частного формата. Туда будто бы идут яркие личности.

– Пусть идут. Это так называемые шустряки, люди энергичные, желающие иметь не только кусок хлеба (символический!), сверху еще и такой же слой масла… Меня же воротит от гамбургеров.

– Побывав раз за разом в нескольких клиниках, я понял, что отечественная медицина сама сильно больна. Результат – высокая смертность. Об этом сами медики, особенно высокое начальство, не любят вдаваться в подробности. Мужчины редко дотягивают до пенсионного возраста. Тому нет оправданий.

– Это горе, позор и стыд. Вина же врачей в губительном процессе убывания этноса – чисто символическая. Да и как бороться за жизнь обреченных, ежели они сами себя не берегут. Образ жизни наших соотечественников, как правило, выходит за рамки разумного. Только тогда, когда обреченный оказывается у роковой черты, умоляет врача: «Спасите!» Но я ведь вправе задать встречный: вопрос: «Где ты, мил человек, раньше-то был?» Ведь здоровье, как и честь, надо беречь смолоду. Может, жестоко, но справедливо. И другим поучительно.

– Тезис сей нынче в ходу, муссируется в разной связи и без повода… Администрация, власти таким образом снимают с себя ответственность за беды и горести народа. Придумана соответствующая формула: «Всяк сам делает свой выбор». Да, сознание наших людей по-прежнему советское, коллективистское. Разными способами нам в мозги втемяшивали: ради блага Родины себя не жалей! Потому-то смело шли в огонь и воду… Зато, когда человек попадал в беду, было ему трудно, всяк в душе был уверен: государство не оставит его в одиночестве. Тем более, если дело касалось здоровья. Первыми на подмогу являлись врачи.

– Вы правы. Медицина была без прикрас народной. Врачи пользовались глубоким уважением, а то и поклонением… Конечно, себя не жалели, были в общей массе подвижниками. Такое существовало общее настроение в обществе. Тут вполне подходит слово «жертвенность». Вслух это не высказывалось, хотя всяк в душе его носил.

– Может, прозвучит выспренне, но ведь был реальный факт той жизни: наряду с передовиками производства портреты медиков помещали на Доски почета.

На донышке моей памяти сохранился мальчишеский эпизод. В книге для чтения школяров второго класса заверстан был такой рассказец… В глухом сибирском поселке (с точным адресом) в семье геолога заболел единственный ребенок: тяжелый случай дифтерита. Обезумевший от горя отец шлет в Москву, в Кремль, на имя Сталина телеграмму-молнию: «Спасите сына. Обещаю воспитать его таким, как Чкалов». В тот же день в таежную глухомань вылетела бригада врачей. Малыша спасли. И это жизнь, а не кино в формате сериала.

Однажды я об этом писал, но снова повторюсь… Несмотря на великие потери на фронтах и в тылу за 1941 – 1945 годы, население в СССР прибывало. Теперь же за десятилетие «мирных реформ» число соотечественников снизилось со 150 миллионов (контрольная цифра 1991 года) до 145 миллионов в двухтысячном. Ведь жуть берет… Как вы этот показатель прокомментируете как врач?

– Друг мой, тут же неразрывный узел проблем, гордиев узел. Теперь ведь тоже идет великая война, никем не объявленная, но не менее кровопролитная. Идет война народная, под умопомрачительный грохот мегаваттных колонок, визгливых рок-музыкантов. Тут же по соседству – пластаются в корчах нашприцованные наркотиками чуваки и чувихи. Цвет нации чахнет в тюрягах; юноши и девицы загибаются от недоедания и безобразного образа жизни, теряют человеческий облик. А сколько судеб исковеркала проклятая чеченская война, одна и другая… К тому надо приплюсовать десятки тысяч наших сограждан, которые из-за безысходности положения не находят для себя ничего лучше… суицида. Мы тут мировые лидеры.

Нация себя не щадит, не бережет, что противоречит не только законам социальным, но и биологическим. В природе нечто похожее случается, когда животные оказываются перед неминуемой катастрофой: в некоем ареале или в глобальном масштабе. К сожалению, многие наши современники руководствуются безумным принципом: «Бери от жизни все… После нас хоть потоп!». Говоря ученым языком, происходит безумное самоуничтожение популяции… Тот же суицид в планетарном масштабе. «Однова́ живем!» – подзадоривают друг друга молодые оболтусы… и без оглядки на мораль и закон срывают цветы удовольствий, будто ради этого они и явились в сей мир. Бездумно расходуют отпущенные Богом годы. Едят, пьют без разбору, лишь бы сорвать пресловутый кайф. Будучи уверенные, в случае «чего», из объятий смерти вытащит «Скорая помощь». Именно на «скорую» обыкновенно уповают испуганные и отрезвевшие. Да вскоре забывают о том, что недавно стояли на краю бездны.

Нам не хватает трезвости, рационализма. Между тем на том же «проклятом» Западе обыватель не так-то и прост: себе на уме. Тому частично содействуют страховые компании. Куришь – плати в двое-втрое больше за лечение. Сибаритствуешь, не занимаешься спортом, ведешь исключительно сидячий образ жизни – снова раскошеливайся: дороже обойдется медицинский полис. Потому-то там всяк себе терапевт… У нас же, повторяю, народ беспечный, рисковый. Вот схема: может, на сей раз нелегкая пронесет, авось кривая вывезет.

Банальная ситуация: частенько вижу своих вчерашних пациентов на улице с бутылкою пива в одной руке и с сигаретой и другой. А ведь накануне он вызывал медработника на дом. Нет, это не симулянт – это самоубийца… Другая ситуация тоже идиотская: Н., имея на руках больничный лист, ходит на работу, да еще хвастает своим геройством. Прав поэт: умом Россию не понять.

Предвижу возражение: как мы будем себя беречь, ежели даже правительство о своем народе не беспокоится. И будете, конечно, правы. То же самое касается и медицины. Важнейшая отрасль брошена на произвол судьбы. Теперь говорят: при советской власти врачи бедствовали, нам мало платили. Как же теперешнее-то положение определить. Говорю не о материальном положении… Вся медицина – от самого верха до низшей ступени – кем-то весьма искусно поставлена в оппозицию к… народу. Нас постоянно сталкивают лбами, стравливают будто недругов. Мы понимаем, на больных грех обижаться. Однако порой срываемся, после чего казнимся, места себе не находим. Я тоже иной раз с каменным сердцем возвращаюсь домой. Откровенно говоря, что чаще всего, к примеру, пациентов-инвалидов нервирует. Нет четкого порядка выдачи – оформления! – льготных лекарств. Трудно тут подобрать подходящее слово. В целом это настоящая волокита, отнимающая у обеих сторон уйму времени и унижающая человеческое достоинство. В то же время коллектив поликлиники живет под постоянным подозрением всевозможных контролирующих организаций. Ищут криминал, воровство, сговор. Одна представительная комиссия сменяет другую. Работаем урывками.

– Где по-вашему труднее – в поликлинике или в стационаре?

– В больницах все-таки более углубленное отношение к болящему. Зато там остро стоит фармацевтический вопрос, как бы даже не хуже, чем у нас. Богатеньким легче, их вынуждают покупать таблетки и ампулы на стороне… Лаской да таской тот же бронхит не одолеть.

– Лаской да таской – очень точное определение способов борьбы за человеческую жизнь…

Впрочем, не сделать ли перерыв? Соберемся с мыслями и через какое-то время встретимся вновь. Да ведь и дождь давно прошел.

Второй заход

Встретились спустя три месяца. Пришел я к своему доктору, чтобы устно отчитаться о пребывании в стационаре. Олег Федорович внимательно изучил больничный эпикриз. С улыбкой сказал:

– Продолжим лечение.

– За чем и явился к вашей милости… Но поначалу продолжим беседу.

– Вроде обо всем переговорили.

– Мы лишь кончиком пальца коснулись проблемы взаимоотношений врача с пациентами.

– Это же море безбрежное. В его водах утонуть можно.

– Ну вот для затравки факт… В добрые старые времена редакционная почта больших и малых газет, а также журналов наполовину состояла из благодарственных писем, телеграмм от поправившихся больных своим исцелителям. Был еще другой поток благодарностей – на радио, телевидение. Письма в эфир, как правило, заканчивались просьбами: исполнить для доктора (полное имя, отчество, фамилия), а также для медицинской сестры, нянечки и т.д. конкретную музыкальную заявку.

– Ваш покорный слуга не раз был обласкан в эфире. Есть в том нечто чарующее. Но и ко многому обязывает.

– Это можно понять… Теперь же в редакции поступает много критических сигналов. Пациенты сетуют по поводу беспорядков и грубых нравов в медучреждениях. О том же и журналисты пишут.

– Скажу честно: это моя боль. Есть предчувствие, что однажды открою газету и увижу заметку от пациента, которого ненароком обидел или не защитил.

…На днях в руки случайно попала газета «Известия». На последней странице рассказана жуткая история смерти пожилой москвички. Запомнилось имя: Наталья Романовна. Поступила в клинику с диагнозом: нарушение мозгового кровообращения. Со слов сына, вокруг матери возникла склока из-за того, что он «неадекватно отблагодарил благодетелей», которые поначалу хватили лишку. Поняв, что вознаграждение не соответствовало внутреннему тарифу, переменили свое решение… Перекантовали тяжелобольную из блока интенсивной терапии в обычную пятиместную палату, где Наталья Романовна среди ночи скончалась.

Сын попытался разобраться в ситуации. Стучался в кабинеты разных медучреждений. Дошел до горздрава. Теперь вместо матери имеет на руках бумагу, подписанную чиновником весьма высокого ранга… (Цитирую по газете) «Уважаемый Н.Н. Жалоба Ваша рассмотрена. По ней проведено служебное расследование. Факты подтвердились. На лиц, допустивших халатность, наложены дисциплинарные взыскания… Однако смерть больной не связана с выявленными недостатками в работе персонала ГКБ № 79.»

– Если бы искатель стал распутывать клубок дальше, ниточка привела бы его в высокие инстанции. Но ответ был бы точно таким. Ну разве только мысль была бы выражена другими словами. Но то в лучшем случае. Обычно же власть рубит с плеча. Хотите пример. Пожалуйста…

Недавно в многотиражной газете ЗАО «Округа» прочел я открытое письмо руководителю Департамента здравоохранения столицы А.П. Сельцовскому. Так вот там крупным шрифтом было напечатано: «В 2002 году в Москве умерли 130 тысяч человек». А ниже шрифтом помельче набрано: «Уважаемый Андрей Петрович, что делать… Неужели Вы бессильны».

Глава ведомства продемонстрировал собственную дееспособность. Главный редактор издания вынужден был оставить свой пост. Что касается газеты «Округа», она в корне изменила свой формат. Сильно пожелтела. Стала скучной, пустой.

– В жизни все взаимосвязано. Не зря же генетическая молекула человека имеет вид бесконечной цепочки.

– Олег Федорович, но человек же хомо сапиенс – существо разумное. Мы живем не только благодаря данным природой инстинктам, но и по понятиям, по обычаям, по меняющимся законам человеческого общежития. Опять же есть извечные божьи заповеди. За многовековую историю существования медицины выработаны священные врачебные каноны. Один из которых никогда не утратит актуальности: не убий!

– Мы отошли с вами от края моря разливанного, рискуем сегодня не дойти до другого берега.

– Погодите, дайте не захлебнуться от волны брошенного вами в омут камня.

– Валяйте! И без того мы вышли уже из графика.

– Тогда перекину мостик через океан… В Чикаго всей семьей эмигрировал мой друг М.Х. С трудом они вживались в тот мир. В конце концов приспособились, стали родину забывать… Вдруг – семейку заколебало. Заболел серьезно зять Михаила, человек немолодой, 87 лет. Чтобы не быть домочадцам в тягость, перебрался старче в пансионат для престарелых, где его сразил инфаркт головного мозга.

– Тяжелый случай, шансы мизерные.

– Из богадельни доставили его в клинику, поместили в специальную палату интенсивной терапии. Медперсонал начал круглосуточную борьбу, не рассчитывая при этом на оплату дорогостоящего лечения.

– Неужели спасли?

– Пять или шесть дней парализованного держали у аппаратов искусственного дыхания, искусственного кровообращения, искусственной почки. Иногда умирающий приходил в сознание, видел родных, в его зрачках вспыхивал свет. Лишь когда приборы зафиксировали полную остановку работы мозга, аппараты отключили.

– Ну и что дальше?

– Похоронили эмигранта. После похорон осиротевшие домочадцы пришли в клинику с огромным букетом роз.

– Красивая байка. Однако, дружище, вернемся к нашим баранам: измерим-ка наше давление. (После процедуры…) Ну вот, батенька, сто сорок пять на восемьдесят. Все ваши эмоции отразились на шкале. Учитесь, дружище, управлять своими чувствами. Не распускайтесь по пустякам. Совершенно очевидно: без бета-блокатора вам уже не обойтись. Будем выбирать схему… Поначалу в сочетании с предукталом. Он ценен тем, что действует на клеточном уровне.

– Вы разговариваете со мной на равных, будто с коллегой.

– Мы более чем коллеги. Мы сообщники!

– Врачи обычно играют со своими пациентами в молчанку, боятся проболтаться. А ведь сказано: «Слово лечит».

– Многие боятся, что их НЕ ТАК поймут или же превратно истолкуют.

– Полтора года назад я опубликовал в одной газете очерк. Образно говоря, получился широкоформатный снимок, сделанный с высоты скорбного ложа. Я и половины не высказал того, что прошло перед глазами. Последний абзац заканчивался так: «Сия больница вносит свою лепту в губительный процесс сокращения народонаселения в стране. Процесс называется геноцид».

Боже, какой шум поднялся в чиновных апартаментах. Мне грозили судом, что я-де нарушил закон «О печати», выдал страшную государственную тайну. Сгустились тучи и над редакцией, коллективу угрожали великими штрафными санкциями. И наверняка осуществили бы кару… Нас поддержал только что вступивший в должность новый президент страны. Всем на удивление, с трибуны Совета Федерации В.В.Путин огласил тезис: России угрожает геноцид!

И уж тут-то все чиновники от медицины дружно закивали головами, как болванчики, хваля Владимира Владимировича за откровенность, за честность, прямоту.

– Теперь и я начинаю своего старого пациента побаиваться… Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Тем более что между нами на столе еще и диктофон лежит.

– Будьте спокойны. Кто же тогда меня врачевать будет! Кстати сказать, после той публикации я еще трижды отметился в клиниках. Последний раз лежал в 51-й больнице. Да вот же и эпикриз перед вами. Но на этом листе не зафиксировано то, что прошло перед моими глазами. Например, борьба омоновцев с бомжом, который попал в Первую терапию «по ошибке», ибо ему законом определено место на скамейке или в кустах возле станции метро… Туда его люди с автоматами и в пуленепробиваемых жилетах быстренько спровадили.

Еще был уморительный случай… В нашу палату (общую) по ошибке поместили аристократа из столичного бомонда. Для него был заказан «люкс», но дежурная спросонья перепутала места – сноб попал в компанию «совков». Оказалось, что вип-больной был под большим бодуном. Проснулся Т. среди ночи по малой, так сказать, нужде. Сделал два шага, стал мочиться на голову соседа. Тот не сразу сообразил, что деется. Когда ж дошло, закричал благим матом и с кулаками набросился на клубного хулигана. Тут персонал разобрался в ситуации. Т. подхватили «под вицы» и увели в одноместную палату. Пострадавший сосед хотел было требовать компенсацию за моральный ущерб, но завотделением популярно объяснила крикуну: случившееся надо понимать как бесплатный сеанс уринотерапии.

– И смех, и грех.

– Еще своими глазами видел я, как уходят из жизни… Вы видели это.

– Множество раз. Врачам приходится освидетельствовать сам факт смерти, оформлять соответствующие документы.

– Я имею в виду… последние мгновения угасания человеческой жизни, как бы мерцание свечи. На моих глазах отлетела в космос солдатская душа моего соседа по палате – фронтовика Ивана Ивановича Трусова. Несколько дней он не принимал никакой пищи. Большей частью лежал на спине, беспрерывно почесывая правый бок. Был задумчив. Похоже, предчувствовал свой конец.

После обеда встретил Ивана Ивановича в туалете. Сидел он на подоконнике, курил. Увидал меня и почему-то застеснялся. Потупившись, обронил: «Захотелось вот… напоследок табачком побаловаться… Извините». Когда я выходил вон, снова ко мне обратился: «Если вас не затруднит, прошу очень… Пока не уберут… не унесут из палаты… перекрестите раба божьего напоследок». Меня оторопь взяла: что за разговорчики! Не иначе как у бывшего фронтовика нервишки расшалились. Надо бы принять успокоительное.

Помню, день был воскресный. В ординаторской сидела одна лишь дежурантка, ломала голову над кроссвордом. Косноязычно передал разговор в туалете. Докторша посмотрела на меня удивленно, будто рядом человеческим голосом заверещал сверчок. Растягивая слова, изрекла: «Идите-ка, больной, в свою палату. – Смерив меня с ног до головы брезгливым взглядом, прибавила: – Не мешайте, пожалуйста, работать».

– Олег Федорович, ответьте, откуда такие кадры берутся?

– Из жизни, мил человек, берутся, из жизни… Вы только оглянитесь окрест.

Никогда не забуду ту ночь… Против окон палаты высился фонарный столб. Свет четким прямоугольником лежал на соседской постели, высвечивая малейшие складки, вмятины. По случаю выходных палата наполовину опустела: остались только неприкаянные да самые тяжелые.

Иван Иванович теперь лежал на боку, в позе младенца в материнской утробе. По-прежнему почесывая тело вблизи диафрагмы. Тут до меня дошло: старик помирает. Сигнализация, как обычно, не работала. Своим ходом отправился за доктором. Ординаторская оказалась на замке. Постучался, громко подал голос. Ответом было молчание. Возвратился в палату. За это время Иван Иванович переменил положение: лежал пластом на спине; зрачки устремлены в потолок; той же рукой механически почесывал все тот же бок. Был третий час ночи.

Очнулся я от подозрительной тишины. Уличный фонарь к тому времени погас, в палате же было не то что светло – скорее сумрачно… Потянуло к окну… Что еще за чудо! Прилегающий к больничному корпусу парк снизу доверху засыпало снегом, хотя по календарю был май. Всмотревшись пристальней, понял: это ж черемуха зацвела… Вернулся к постели, хотел было свежей новостью поделиться с соседом, порадовать беднягу… Глянул на Ивана Ивановича и понял: вместо него осталось нечто. Меня «обожгли» холодом оловянные, устремленные в космос покойницкие зрачки. Спину вдруг морозом ожгло.

На сей раз в дверь ординаторской забарабанил я двумя кулаками. Закричал что было духу: «В четыреста тридцать четвертой покойник!»

Бегом вернулся назад, чтобы до прихода медперсонала совершить над усопшим крестное знамение. Потом по собственной уже инициативе поднялся на пятый этаж (там в холле была устроена молельная) и возжег у иконы Спасителя поминальную свечу.

Госпитальную новеллу сбивчиво пересказал я Федоряеву, чем сильно растрогал своего участкового. С минуту или даже больше кабинет был погружен в тишину.

Как будто издали донесся голос Олега Федоровича:

– Мементо мори! – говорили древние римляне. Подтекст максимы таков: рационально расходуйте отпущенное судьбою время; разумно, терпимо относитесь друг к другу, берегите собственную душу. Возможно, только что сделанный вами шаг – последний… Мементо мори! Отсюда и повышенная ответственность за каждый свой поступок и решение.

– Это немного другое.

– Почему? Это ваш же тезис… Я же развиваю его с другой стороны… Уход из – жизни логическое завершение юдоли на земле. Готовиться же к тому надо исподволь, всю жизнь. Причем совершенствоваться, каяться до последнего своего издыхания.

– Принимаю в целом. Попутно рискую у доктора спросить: вы верите в загробную жизнь?

– Ох-хо-хо! Из моря-океана не выбравшись, тянете меня в омут… Отвечу коротко: человеку необходимы тайны, особенно для души. Без тайн людям скучно. Той же задаче служат и церковные тайны, таинства… Это в каком-то смысле узда на наши страсти.

– Весьма оригинальная трактовка. Тогда вопрос на засыпку: душа материальна? Один знакомый патологоанатом, будучи совершенно трезвым, признался: человеческая душа имеет массу. Товарищ нашел способ ее измерить… Так вот, душа весит 22,7 грамма, не больше и не меньше.

– Вопрос путаный, сложный, неоднозначный. Сегодня не готов его разбирать, к тому ж в служебной обстановке.

– Помните, у летчиков была развеселая песня. А в ней слова: «Мне сверху видно все, ты так и знай!». А что видит обычный доктор со своей колокольни, со своей позиции?

– Пусть пациенты мои не обижаются… Скажу, как на духу. Восемьдесят процентов из них страшно ленивы, беспечно относятся к собственному здоровью. Это черта национальная, чисто русской натуры. Едва ли не сакраментальная врачебная фраза у постели безнадежного больного: «Почему не обратились ко мне немного раньше?». В больших городах медики могут еще как-то помочь оказавшимся на грани… Но сами-то, дорогие мои, не теряйте золотое время. Ведь лучше профилактики лекарства нет! Помнится, в Одесском мединституте ходила притча о лекаре при дворе японского императора. Докторам платили зарплату, пока хозяин Киото был здоров. Но лишь заболевал, ни гроша на руки не давали… Так что да здравствует профилактика!

– Попутно у меня к вам сугубо личный вопрос: как болезнь отражается на лице человека? Ну и заодно на походке, в поведении.

– За годы врачебной практики пришел я к выводу: всяк сам выбирает свою болезнь. Правда, существует еще и некая проекция. При всем том каждому уготована не только судьба, а и смерть. На сей счет и поговорка есть: «Утопленник не мог быть повешенным». Как это в жизни происходит, как складывается. Например, у Ивана Ивановича обнаружилось некое заболевание. Надо меры принимать, лечить, пока недуг не запущен. Однако Иван Иванович от лечения всячески уклоняется, ссылается на какие-то неотложные дела, на неудобные обстоятельства. В сущности – безвольность, безучастность к самому себе… О системном, направленном лечении и речи нет. Поначалу же необходимо было что-то изменить в образе жизни, заодно и в питании.

– Лет десять назад прочел я статью американского ученого-психолога под сногсшибательным названием «Добровольное» стремление к смерти». Так что ваши рассуждения на сей счет не новы.

– Я и не претендую на авторстве идеи. И могу повторить всем давно ведомое: здоровье – это большая работа каждого, великий труд. В конце концов сложная и неустанная борьба.... Человек должен всю жизнь, все время, изо дня в день вкладывать в нее свои силы, личные средства. У нас же многие на собственное здоровье смотрят как на подарок судьбы. И не более. А надо бы быть… Плюшкиным: быть скупым, бережно расходовать собственный ресурс… Вот где нужна воля человека. Таким образом даже хилый от рождения или в молодости по глупости подорвавший свое здоровье, ведя разумный образ жизни, может «протянуть» и восемьдесят, и девяносто лет. Пример тому – судьба Льва Николаевича Толстого, который в младенчестве был обречен. Но выжил, более того, стал долгожителем.

– Как я понял, врачи способны корректировать – в нужном направлении! – генетическую схему индивидуума.

– Абсолютно верно.

Отбив на столе средним и указательным пальцами какой-то замысловатый хип-хоп, мой участковый проговорил с растяжкой:

– Не желаете ли обследоваться в Кардиологическом центре, у Чазова?

На вопрос я ответил вопросом:

– А разве такое реально?

– В этом году как раз юбилей вашего инфаркта.

– Как же я забыл… Действительно, случилось это в ноябре.

– Мне кажется, я почти уверен, что кардиологам тоже будет интересно: сравнить развитие, сопоставить с течением времени: что и как… Вот вам и путевочка.

Это был сюрприз, нежданный подарок. Таким образом я переступил порог института имени Бакулева, и снаружи, и изнутри являвший оный вид дворца халифа Гаруна аль Рашида. Впрочем, человек ко всему ведь привыкает, со многим свыкается.

Поместили меня в смежный блок на двоих. Более вместительные палаты и проектом не были предусмотрены. Кормежка, правда, обычная, типичная больничная. В холле стоял небольшой телевизор, но к нему мало кто тянулся… Зато постельное белье было, на удивление, классное, льняное.

На четвертый день лечащий врач, сибирячка Зоя Бланкова остановила в процедурной, шепнула на ухо:

– Сегодня к вам нагрянет сам Юрий Никитич. Ждите.

Наверное, у меня челюсть отвисла. Зоя успокоила:

– Ничего страшного, он хороший.

Сижу. Жду. После двенадцати дверь широко распахнулась. Вошли трое. Вмиг в палате тесно стало.

Приказали раздеться. Процедуру эту я исполнил с некоторой даже поспешностью. На шее остался нательный крестик.

– Это тоже снять? – спросил я академика.

– Не надо. Мы же с Богом не спорим, – сказано было на полном серьезе.

Я почувствовал на своей хилой груди холодок фонендоскопа.

Следом началось великое таинство… погружение жреца Гиппократа в сокровенные глубины человеческого организма. Казалось, доктор в обыкновенном белом халате лишь материально присутствовал здесь, в этих стенах, – душа же его блуждала в неких неведомых сферах.

Существует в своем роде выспреннее выражение: «Маэстро весь обратился в слух». Словосочетание это впервые услышал я в юности, живя в Молдавии. Помнится, в ту пору обретал и Кишиневе старый еврей, Исаак Файбисович. Существовал он благодаря тому, что приводил в чувства расстроенные клавишные инструменты. Проще говоря, это был настройщик роялей. В молодости же величался неподражаемым тапером: играл на белом рояле в частном кинотеатре «Карамболина». Фильмы тогда всех сводили с ума. В зал же, что находился на улице Бендерской, после десяти вечера приходили меломаны… Не ленты смотреть – слушать по ходу кинодействия игру Изи.

Потом была война. Файбисович немного воевал, был дважды контужен. Короче, получил ранение левой кисти. Пытался было одной рукой бренчать в одном подвальчике на цимбалах (за что имел кличку Цымбаларь), но вскоре понял, что это дело не для него. Вот так, не имевший себе равных кишиневский тапер поменял профессию: стал заурядным настройщиком «пиано», ходил по вызовам кишиневских любителей музыки. Кто-то назвал его «клавишным доктором» – Файбисович не обижался. Тем более что с некоторых пор (тут у легенды появился еще один завиток) Изя Файбисович стал появляться «на публике» с черным футляром из натуральной крокодиловой кожи. Внутри находилась черного же цвета слуховая трубочка терапевта из суданского эбонита, чтобы квалифицированно прослушивать нутро роялей, пианино. Эту очень необходимую для настройщика клавишных инструментов «штучку» подарил бывшему таперу его давний поклонник, практикующий врач, в чей дом однажды «по вызову» явился доктор музыкальный.

В первую же секунду Изе бросилась в глаза эта удивительная вещь. Хозяин ее все понял без слов. Вместо гонорара отдал он футляр со стетоскопом маэстро, с которым тот уже не расставался. Эбонитовой трубочкой он прослушивал все нутро заболевшего музыкального инструмента – только потом по мере надобности брал в руки пассатижи, отвертку, гаечный ключик или что-то другое.

Всякий раз это действо напоминало хорошо разыгранный спектакль. Файбисович превращался в сказочного мага; он чародействовал, казалось, добирался до ФИБР ДУШИ занемогшего «пациента», возвращая ему здоровье, а то и жизнь.

Слух о чудесном исцелителе клавишников быстро распространился по молдавской столице. Маэстро взяли в штат филармонии, за ним закрепили персональное авто. Изя Файбисович собственноручно привел инструмент «в порядок» для самого Святослава Рихтера, когда тот сделал короткую остановку в Кишиневе по пути на гастроли в Вену.

Да, бывали времена, а теперь моменты!

И вот наяву, много-много лет спустя в палате Кардиологического центра мне представилось, будто вижу перед собой… маэстро, но уже от медицины. Только вместо черной эбонитовой трубочки в его руках был блестящий фонендоскоп. Отпрянув от груди, шеф кардиологии схожие манипуляции проделал со стороны спины.

Пауза, тишина… Закончив действо, профессор Беленков, как бы размышляя вслух, проговорил:

– От инфаркта и рубца не осталось. Вижу, была честная, штучная работа.

Тут голос подала доктор Бланкова:

– Юрий Никитич, значит, вопрос об ангиопластике пока возбуждать не стоит?

– Пока нет острой необходимости.

То был диагноз академика, который на этом уровне обсуждению не подлежал.

Беленков дружески положил свою руку на мое левое плечо.

– Спасибо, доктор.

– Не за что, – прозвучало в ответ.

На третий день Зоя Николаевна выдала выписной эпикриз, на трех листах, мелкого компьютерного набора.

– В случае чего примем вас вне очереди… Вы представляете для нас клинический интерес.

В словах врача чувствовалась отнюдь не пустая формальность. На следующий день пешком поднялся двумя этажами выше.

Приемная Беленкова оказалась пуста. Дверь кабинета была приоткрыта.

– Не помешаю?

– А-а-а, заходите, – хозяин кабинета оторвался от ноутбука. Я рубанул, что называется, сплеча:

– Юрий Никитич, есть идейка… Почему бы академику не поговорить с глазу на глаз со своим пациентом.

– О чем?

– О жизни. О медицине. О нашем времени. О человеческой душе, между прочим.

Долгая пауза. Зазвонил телефон. Похоже, с кем-то был трудный разговор. Наконец трубку положил на аппарат. Откинувшись на высокую спинку кресла, академик какое-то время пребывал в задумчивости. Но вот, глянув мне прямо в глаза, сказал:

– А для чего?

От неожиданности я растерялся. Пока собирался с мыслями, вновь тот же вопрос:

– Дак для чего?

Пришлось раскрыть творческие планы.

– Редакция журнала «Москва» предложила мне сделать интервью с медицинским авторитетом о положении дел на кардиологическом фронте: о победах, потерях, перспективах. И все это сквозь призму нашего времени.

– Вижу, батенька, вы максималист… Впрочем, почему бы и не попытаться. Будете приезжать в этот кабинет?

– Полагаю, двух-трех встреч будет вполне достаточно.

– Что ж, оставляйте свои координаты.

Прошло недели три. Позвонила личный секретарь директора Кардиоцентра:

– Юрий Никитич просил передать: он ждет вас в понедельник. Ровно в десять ноль-ноль.

Разумеется, я явился как штык!

Первая встреча

Расположились в креслах, по обе стороны журнального столика. Не теряя ни секунды, я включил диктофон.

Дабы придать беседе доверительность, поначалу пару слов сказал о себе самом. Предки мои имели некое касательство к врачеванию. Прадед Юхым был хуторским коновалом в Елисаветградском уезде, что на Украине. Сами понимаете, профессия эта ко многому обязывала. Безграмотный Юхым знал, как останавливать кровь, умел также прерывать приступы падучей, был и дантистом. Дедушка Евдоким разбирался в фитотерапии, то есть в травах, имел свою аптеку, соорудил каморю (камеру), в коей делал всевозможные вытяжки из дикорастущих растений. Кроме того, купил у австрияка-алхимика хитрой конструкции реторту, варил на ней совершенно удивительной силы эликсиры по собственной рецептуре. Кроме того, удачно акушерствовал.

Потом была династическая пауза. Многие полагали, в нашем роду иссяк талант знахарства. Всем на удивление, линию продолжил Фома, пятый по счету сын нашей бабушки Макриды. На сей раз не обошлось без прямого участия новой власти. Уком комсомола послал своего выдвиженца в Харьковскую академию: учиться на конячего хирурга. Так «бисов хлопецъ» не только точно в срок прошел весь курс ветеринарных наук, параллельно бегал на лекции в мединститут, что находился на другом конце тогдашней украинской столицы. Тогда-то он увлекся фанатично идеями великого Мечникова – втихую занимался практикой омоложения человеческого организма по схеме своего кумира… Экспериментировал под крышей районной ветлечебницы; дома ставил опыты на домашних животных; даже на себе самом. Хотя здоровьишко имел слабое от рождения. Опять же на войне силенки подорвал…

– Да, Мечников ученым мужам и практикам от медицины вскружил головы. Теперь его идеи снова актуальны… Аридовы веки – отнюдь не миф, не плод научной фантастики. Продолжительность жизни «гомо сапиенс» природой рассчитана как минимум на 125 – 130 лет, если не больше.

– У моего отца была заветная мечта: с глазу на глаз встретиться с академиком от медицины, час-другой побеседовать по душам. Эх, батя теперь мне сильно позавидовал бы.

– Мой отец, Никита Юрьевич, тоже прошел разные этапы опытничества. По профессии он – физиолог, заведовал кафедрой того же профиля в Горьковском медицинском институте, был членкор АМН СССР. Так что я пошел по проторенной родителем стезе.

– Между прочим, мой отец был не просто читателем, выписывал домой журнал «Физиология».

– Мой же к тому времени был его автором, часто печатался.

– Боже, как, однако, все в жизни связано, переплетено.

– Очень точно выразились: связано и переплетено.

– Знаете, не зря мы встретились. Короткой беседой, пожалуй, не ограничиться. Для затравки первый вопрос: «С высоты вашего положения каким представляется нынешний уровень отечественной медицины, сравнительно с мировым уровнем?»

– Вопрос правомерный, ожидаемый… Кардиология, как отрасль медицины, за последние 20 – 25 лет если не пережила, то претерпела свойственные эпохе резкие перемены бытия. Одни оценивают их как кризисные, другие – как негативные… Развивая ваш тезис, хочу подтвердить оный образным, вернее, историческим примером.

Во МХАТе некогда шел замечательный спектакль «Кремлевские куранты» по пьесе Николая Погодина. И был там, между прочим, такой характерный, взятый из жизни эпизод. В дни октябрьских событий семнадцатого года оказались выведенными из строя главные государственные часы, символ страны, – Кремлевские куранты. Владимир Ильич Ленин пригласил искусного мастера-часовщика. И поставил вопрос: «Можно ли восстановить куранты?» В ответ услышал: «Люди эти часы сделали. Люди их сломали… Значит, люди же способны сломанные часы и починить». Позволю себе спроецировать ситуацию применительно к предмету нашей беседы, имея в виду положение дел в отечественной кардиологии.

За годы так называемой перестройки наши стратеги и новаторы немало дров наломали. Сказалось это, между прочим, и в сфере здравоохранения. Следовательно, отразилось и на здоровье нации.

В подтверждение печальная статистика… Берем за ориентир конец восьмидесятых годов. На данном временном отрезке смертность от сердечно-сосудистых заболеваний составила 3,2 процента от числа госпитализированных с этим недугом. В следующее десятилетие в средней и старшей возрастных группах (45 – 65 лет) число госпитализаций фактически удвоилось, – соответственно возросло количество летальных исходов. Речь идет о кризисных масштабах заболеваний сердца в разных ипостасях.

Глобальные сдвиги в обществе неизменно сказываются на человеческих сердцах как бы не в первую очередь. Этот орган чутко реагирует на все, в том числе и на нестабильность экономической, финансовой жизни в государстве. В частности, это суммарно фиксируется в рублях. Заглянем в статистические справочники. На нужды здравоохранения в стране (в 80-х годах) отчислялось 3,7 процента валового национального продукта. Для сравнения: в США этот показатель втрое выше. Между тем на текущий, 2004 год наше здравоохранение получит в свое распоряжение только 2,1 процента от ВВП. Печальные цифры.

Надо признать, данная отрасль бытия и прежде – в лучшие годы – не была любимицей Госплана. И все же благодаря общим усилиям (и авторитету бывшего министра здравоохранения Е.И. Чазова) забота о здравии народа стояла во главе угла на всех уровнях – от сельсовета до Совмина.

И это были отнюдь не голые слова. В начале восьмидесятых на западной окраине столицы, в лесопарковой зоне выросли корпуса Кардиологического центра, где мы теперь с вами находимся. В сущности, это научно-производственное объединение ничем не уступает мировым аналогам. Немного погодя был заложен фундамент родственного подразделения: кардиологический комплекс практической хирургии имени Бураковского. Его строительство и полное оснащение аппаратурой мирового уровня завершено к 1995 году. Так что страна наконец обрела триединый кардиологический комплекс.

– Уточните специфику вашего НИИ.

– Наш «конек» – терапия. Мы разрабатываем перспективные способы лечения коронарных заболеваний лекарственными средствами.

Это не все. С некоторых пор пытаемся своими способами и средствами проникнуть внутрь организма не только с помощью шприца. Речь идет о бескровных операциях. О них потом.

Готов высказать мысль, возможно, банальную, вместе с тем и парадоксальную. На необозримом фронте борьбы за жизнь и долголетие наших соотечественников у медиков, к великому сожалению, нет полного взаимопонимания с теми, ради блага которых эта борьба и идет. Имею в виду наших пациентов. Таков уж русский менталитет, что ли: мы беспощадно относимся к собственной плоти. Особенно смолоду. Себя не щадим! Нет культа долголетия. Часто ради куража на мелочи растрачиваем силы, бесценное свое здоровье. А ведь прежде была поговорка: «Береженого и Бог бережет!». Спохватываемся тогда, когда жареный петух клюнет в одно место. Ну а ежели совсем-совсем прихватит – есть же «скорая помощь», кличут чудодейственных целителей. Порой на шарлатанов никаких денег не жалеем.

– Все это, Юрий Никитич, очень знакомо. Ибо параллельно с официальной – белой медициной – существует теневая отрасль знахарства на коммерческой основе. Если быть точным, это спекулянты, пользующиеся нашей доверчивостью, темнотою. Цепочкою потянулись сюда падкие на деньгу жулики, вместе с тем каркас составляют дипломированные врачи, обратившиеся в оборотней. Я слышал, что оборот подпольных медицинских услуг в несколько раз превосходит государственные вложения в эту отрасль.

– Понимаю вас и полностью разделяю состояние вашей души, ума. Многие граждане не отдают себе отчета, что здоровье ни за какие деньги не купишь, его надо беречь от рождения и всю сознательную жизнь. Постоянно следить за его состоянием. Не просто прислушиваться: «Ой, что-то в груди кольнуло!» Или: «Отчего-то голова закружилась!» Речь идет о систематическом контроле. В первую очередь, разумеется, важно следить за артериальным давлением. Для чего не следует всякий раз бежать в поликлинику. В домашней аптечке рядом с градусником должен лежать тонометр. Всяк должен знать точные параметры своего АД. Ежели повысилось, тут же принимать адекватные меры. По объективным данным, гипертонией у нас страдают от 32 до 37 миллионов. Это уже люди обреченные на преждевременную смерть. Об угрожающих последствиях названного симптома большинство знает, но из их числа лишь половина сердечников обращается к врачам. Да и то, как правило, в критических ситуациях.

Из общего числа больных хронической сердечной недостаточностью (ХСН) только пять процентов мужчин принимают адекватные меры. У особ противоположного пола этот показатель несколько выше: 17,9%, то есть женщины более ответственно подходят к своему здоровью. Но в сравнении со странами Западной Европы мы и тут безбожно отстаем. Считаю, что настало время вести в школах – с младших классов – уроки медицинского ликбеза.

– Когда я впервые оказался на больничной койке в отделении кардиологии, лечащий врач на полном серьезе сказал: «Н.Ф., вы совершенно необразованный пациент!»

– Это еще не худший вариант… Есть еще так называемые малообразованные «умники»… Нахватавшись верхов, занимаются самолечением, а, оказавшись в клинике, публично дискутируют с врачами. Ну и заодно «просвещают» соседей по палате, любопытных в холле… Там порой можно услышать такую дичь, что уши вянут. Говорю об этих несчастных заблудших им не и укор – в предостережение, в том числе и их пастве.

Что еще необходимо знать… Серьезные неприятности у сердечников часто случаются вроде бы без особых на то причин, без очевидного повода… Все как будто хорошо, но вдруг участился пульс, возникло сердцебиение. Качнулось вверх давление: стало 140 на 90. При этом самочувствие вроде бы еще терпимое. Да, все вошло бы в норму, кабы не бытовая ссора или служебная неприятность. А тут как назло возник в атмосфере неблагоприятный геомагнитный фон. И пожалуйста, получайте сердечный криз, чего вполне достаточно для инфаркта, для инсульта. Окружающие при этом руками разводят: Н. был в расцвете сил, полон жизненной энергии, все имел, ни в чем себе не отказывал, – и вот остановка, что называется, на полном скаку.

Ценою невероятных усилий Н. удается вырвать из объятий смерти… Родные, близкие, друзья рады, счастливы. Они еще не знают, что увозят из больницы домой живой труп. Вскоре выясняется: Н., в сущности, способен вести лишь растительный образ жизни. Такое существование, понятно, не приносит окружающим радости, хотя «жизнь» порой растягивается на несколько лет.

Все это, повторяю, можно было избежать, если бы пациент с признаками сердечной недостаточности повнимательней следил за собственным здоровьем.

– Мой стаж сердечника (ишемия), доложу вам, вышел за пределы уже двух десятков лет. На моей памяти прошло много всевозможных лекарственных препаратов, которыми приходилось пользоваться в критические моменты. Но вспоминается при этом старое… Родители не могли жить, например, без валерьянки, без ландышевых капель. А скольким людям жизнь спас нитроглицерин. В конце 60-х в моду вошли капли Вотчала. Помню, мама Богом молила выслать ей (в глубинку) сей чудо-эликсир. В аптеках столицы бывало его днем с огнем не сыщешь. Пришлось поехать в Боткинскую клинику, на территории которой работал сей замечательный труженик науки и практик одновременно. Я был принят профессором в его рабочем кабинете и ушел не с пустыми руками…

Потом была столь же яростная погоня за сустаком, за коринфаром, адельфаном, индералом, нитронгком. Почти одновременно во врачебную практику вошли нитросорбит, затем капотен. Теперь районный кардиолог потчует меня отечественного производства верапамилом, эналаприлом, дигостином… Может, я что-то и упустил… О, чуть было не забыл гэдээровский валокардин, без капель которого миллионы сердечников не засыпали.

– Чувствуется, вы наш пациент, и бывалый. Бегло обрисовали схему, подобную эволюции колеса: от деревянного кругляша из дуба до современного шарикоподшипника с электронной начинкой. За последние 40 – 50 лет отечественная кардиология прошла сложный и тернистый путь. Для шестидесятых, между прочим, была присуща терапия с непременным подключением диуретиков. Вместе с мочой из организма выводились, условно назовем, соли лития и другие элементы, затруднявшие бесперебойную, ритмичную работу сердечной мышцы.

В 80-е годы последовал новый виток исследований в самом уязвимом отделе сердца: определение причин перерождения миокарда. Мы не были робинзонами, работали в согласном сотрудничестве с коллегами Европы, Америки. В ходе творческого содружества было выявлено новое лекарственное средство – капотен, благодаря ему удалось заметно снижать физиологические нагрузки на сердце. С 1991 года данный препарат стал выпускать завод «Акрихин», что в Старой Купавне Подмосковья.

Наука не признает штурмов – ее движение медленное, поступательное, от простого к сложному, по спирали. Надо признать, пока еще до конца не поняты и не осмыслены методы терапии в коронарных закоулках. Правда, подходы, способы воздействия на мышечную плоть нащупаны. Ими владеют уже не только исследователи-первопроходцы. Научились ими пользоваться врачи в специализированных стационарах, в хорошо оснащенных амбулаториях. Перефразируя ходячий афоризм, готов сообщить вам две новости… Хорошая заключается в том, что при правильном использовании лекарственных средств прогноз выживаемости больных с тяжелыми формами ишемии стал прогнозируемым, оптимистичным. Теперь сообщаю новость плохую: даже при достаточно активной терапии процент выживаемости наших пациентов недостаточно велик.

Не в оправдание, а ради истины скажу: не надо во всем укорять медицину. Социальные коллизии, пертурбации последних лет вызвали чудовищную деформацию не только в сфере властных структур – потрясли они и внутренний мир человека. Особенно пострадали индивидуумы с повышенной рефлекторной склонностью, неадекватно реагирующие на резкие жизненные обстоятельства, на разного рода передряги. Скачки смертности среди контингента больных ишемией совпадают с пиками социальной напряженности. И это уже не гипотеза, а реальность. Вот этот график: 90-й, 93-й, 98-й год. Как экология фиксируется на годичных кольцах стволов деревьев… Оперативно о том говорят, точнее, криком кричат! – замеры артериального давления в сосудах.

– Какое же хуже: высокое или пониженное? Я слышал противоречивые суждения. Причем не только от умников-всезнаек, а и от дипломированных, высокомудрых спецов. – Стабильно высокое кровяное давление всегда настораживает. Вдвойне опасно, ежели это возникает резко, внезапно. Что касаемо гипотонии – часто присуще молодым женщинам. С возрастом 85 процентов гипотоников становятся магнотониками, затем плавно переходят в стан гипертоников. (По известной аналогии: близорукость с годами переходит в дальнозоркость). Как правило, эта динамика имеет наследственную предрасположенность. При всем том у гипотоников имеются свои проблемы – скажем, неудобства. Как известно, фармакология в основном нацелена на производство медикаментов, снижающих давление… Наиболее ходовой препарат – кардеомин. Полезен также чай, особенно зеленый.

В этой связи надо сказать: мужской тип гипотонии большей частью – свидетельство более глубоких изменений в организме. На языке врачей: это всегда симптом «чего-то». Между прочим, свидетельствует и о прединфарктном состоянии.

– Слышно о неких суперсовременных методах излечения сердечной недостаточности. Или же это досужие разговоры?

– Придется сделать экскурс в прошлое. Начало 90-х годов для кардиологии – время знаковое. На данном временном отрезке была реализована на практике идея так называемых бета-блокаторов, сдерживающих кровоток. Спасибо надо сказать фармакологам: они подобрали состав логичных ингибиторов. Так что стало возможным регулировать оптимальное содержание адреналина в крови – и значит управлять работой сердечной мышцы. Первый такой ингибитор вошел в историю медицины под названием КАПОТЕН. В эту серию входит и амидрол. Немного позже на фармакологическом рынке появились эналаприл, верапамил, нифедепин.

– Я заметил: теперь ослаб интерес к препаратам нитратных свойств… В аптеках нет уже некогда популярного сустака. Врачи редко выписывают нитросорбид. Боюсь, канет в прошлое и легендарный нитроглицерин.

– Как регуляторы сердечной недостаточности нитраты сыграли великую роль. В последнее время их действительно потеснили несколько ингибиторы АПФ, что в порядке вещей. И все же первые пока еще не сняты с вооружения медиков – ими пользуются пациенты с ревматическими пороками сердца… Короче, борьба на кардиологическом фронте за жизнь больных с признаками ХСН (хронической сердечной недостаточности) за два истекших десятилетия прошла довольно-таки сложную эволюцию: от «золотых стандартов» 60-х годов до ингибиторов в сочетании с бета-блокаторами.

Подходя к постели больного, любой врач решает сложную задачу со многими неизвестными. С появлением мощных диуретиков и высокоэффективных гликозидов, наконец, ингибиторов АПФ кардиологи заметно укрепили своя позиции на широком фронте борьбы за здоровье нации. Немаловажно еще и то, что редкие лекарства уже производят отечественные фирмы, выдавая продукт мирового стандарта.

– Позвольте высказать мысль скандальную… Почему же в этой ситуации наши чиновники при первом же случае едут поправлять свое здоровье за границу. Значит, брезгуют лечиться в отечественных клиниках, не доверяют свою жизнь нашим докторам. Говорю на сей счет не наобум… Нынешней зимой возле подъезда своего дома поскользнулась мать министра Лесина: перелом бедра. В объезд клиники Склифосовского пострадавшую прямиком повезли сперва в Кремлевскую больницу. Но здесь, по-видимому, не нашлось достойного костоправа… Что же дальше. На следующее утро без проволочек мадам отправляют спецрейсом Аэрофлота в ФРГ, в Штутгарт.

Сам же Михаил Юрьевич аккурат в это время отдыхал под кущами, на Канарах. Отдых министр прервал не из-за травмы матушки. Его досрочно вызвали в Москву, пригласили в Кремль на ответственное совещание. Здесь Президент В.В. Путин обратил внимание присутствующих на упущения в работе Минпечати и, вместе с тем, отметил цветущий вид М.Лесина.

Замечания и оброненный главой государства комплимент министр, похоже, принял близко к сердцу. По возвращении из Кремля в свой рабочий кабинет имярек почувствовал себя неважнецки. По «скорой» Михаила Юрьевича доставили в ЦКБ. Почти двое суток продолжался врачебный консилиум, но вынуждены были признать собственную недееспособность. Пациента без проволочек отправили самолетом в Германию, в частную клинику Карлсруэ. Тамошние кардиологи, осмотрев вип-персону, смущенно пошептавшись, изрекли: «Ничего страшного, обычный невроз… Напрасно, господа, тратились».

Розовощекого министра в сопровождении персональных телохранителей следующим рейсом доставили в Шереметьево.

Похоже на анекдот, не правда ли? На днях в центральной газете появилась статья под броским заголовком: «Наша смертельно больная медицина». Этот трехколонник обсуждали от нечего делать в очереди у кабинета терапевта. В ходе обмена мнениями пришли к выводу. Положение дел в здравоохранении надо менять кардинально… Например, поменять местами контингент медучреждений. Схема простая… Элитные отдать в пользование страждущему народу, а народные – районные, городские поликлиники, больницы – пусть обслуживают дражайшее и милое наша чиновничество, дельцов от политики и бизнеса, магнатов, олигархов с их челядью и домочадцами. Тогда уж можно не сомневаться: эта братия быстро реанимирует доведенную до крайности отечественную медицину. То есть подымет на уровень своих потребностей. И всем станет хорошо.

– Нечто подобное в России уже было… Не стоит повторять пройденное и пережитое.

– Согласен, голь на выдумки хитра. Но положение же парадоксальное. Льготами медицинского обслуживания (из госбюджета!) пользуются исключительно высокооплачиваемые. Народ же брошен на произвол хапуг, криминальных врачей и знахарей, работающих под прикрытием чиновников-казнокрадов. Все поставлено с ног на голову. Оттого и геноцид. Или я неправ?

– Это вопрос большой политики. Сейчас, в этом кабинете мы его не разрулим. Вернемся к сугубо медицинскому предмету беседы… В борьбе за человеческую жизнь не все зависит от лекарственных средств. Много значит личный опыт врача, его мастерство, наконец, тактика. То есть индивидуальный подход в каждом конкретном случае. Это и есть искусство врачевания. Оно же во многом определяется, между прочим, морально-этическим климатом данного лечебного учреждения.

– О, что-то новенькое.

– Как раз старенькое, но позабытое. Доктору нужны толковые подручные: медсестры, фельдшеры, лаборанты и прочий толковый медперсонал. При этом, считаю, первый помощник лечащего врача – сам пациент… Взаимопонимание – при полном доверии друг к другу! – верная гарантия, что лечение даст прогнозируемый результат. Все усилия, труды медиков пойдут насмарку, если больной по каким-то обстоятельствам не стал единомышленником своего целителя: хитрит, лукавит, что-то не договаривает. В итоге нарушается стратегия и тактика врачевания. Это особенно важно теперь, когда борьба за жизнь идет уже на клеточном пространстве.

Поясню мысль. Была эпоха, когда сердечники обеими руками держались за «капли датского короля», взбадривали, приводили себя в норму валидолом… Потому не было ничего страшного, ежели больной ошибался в счете: вместо, скажем, тридцати капель принимал на 5 – 10 больше. Теперь снадобья по своему химическому составу таковы, что малейшие перекосы в ту или иную сторону чреваты грустными последствиями. Иные вообще не поддаются коррекции. Попав в организм, они образуют биохимические соединения, способные проникать в сферы клеточного пространства (и даже молекулярного) и выполнять определенно точную созидательную программу. Эффективность ее зависит от количественных пропорций действующего вещества, к тому же в строгих рамках временного отрезка.

Таков он теперь, современный уровень сердечной терапии. Так что понятие «образованный пациент» – не затейливая игра слов, а реально действующий научный фактор.

– Коль коснулись вы столь деликатного вопроса, позвольте и мне слово молвить.

Не все зависит от пациента. Человеческие отношения, как известно, строятся на взаимности. По принципу: как аукнется, так и откликнется. Давно заметил я: нынешние доктора малоразговорчивы. Во время, скажем так, прослушивания больного с языка в лучшем случае сорвется два-три слова. Никакой беседы не возникает, хотя, известно, слово лечит! Зато не жалеют слов медики от бизнеса: эти соловьем заливаются. Ну а коль покупают время в радиоэфире, в программах ТВ, тут уж несет их неудержимо. Обычно это бред или галиматья.

Буквально на днях, когда я редактировал наш текст, по каналу проводного радио России более двадцати раз прозвучала реклама, как было сказано, новейшего средства от инфаркта – БРЕЙНБАУЭРА. Вы, главный кардиолог Минздрава РФ, что-либо слышали о таком чудо-лекарстве? Если же знаете, почему не используете на практике.

– Первый раз слышу… Во многих жизненно важных вопросах теперь, к сожалению, преобладает олигархический подход. Спорить, кому-то что-то доказывать подчас совершенно бесполезно. Потому в общественное сознание вброшена обывательская формула: каждый вправе делать свой выбор. И тут же вам затыкают рот статистикой, которая часто меняется по нескольку раз на дню. А есть же французская поговорка: «На навозной куче роза не вырастет!»

Да, очень много значат почва, среда, общественная атмосфера, в которой формируется человеческий организм, а заодно и сознание.

Стремительный рост и распространение разных форм ишемии чуть ли не в планетарном масштабе во многом обусловлены недостаточной физической активностью наших соотечественников – при необузданных гастрономических привычках. Отсюда вывод: на одних лекарствах не продержаться, мы – должно выразиться и категорично – обязаны! – вести благоразумный образ жизни. И первое – сердечники должны постоянно контролировать свои пищевые пристрастия. От легкого чувства голода, поверьте, кайфа не меньше, чем от обжорства.

Вторая встреча

В следующий раз встретились спустя месяц. За это время Юрий Никитич Беленков побывал у своих коллег в Японии, Индии. Вид у собеседника был усталый, чувствовалась плохо скрываемая нервозность. Бегло пробежав текст прошлой беседы, мой визави подал знак: я нажал рычаг диктофона.

– За последнее время у нас выявились три тенденции или три тактики лечения болезней сердца. Первая – по-прежнему лекарственный метод. Это традиционно и меняется в зависимости от появления на фармацевтическом рынке новых препаратов. Второе направление – операции на открытом сердце в случаях серьезных проблем с кровотоком. На пораженный участок ставят так называемый шунт. Берется он из соседней артерии или из других мест пациента, вживляется там, где необходимо.

– Похоже на ремонтно-монтажную работу.

– Можно и так сказать. Теперь это достаточно широко практикуется не только к столице, на периферии тоже. Совсем недавно освоена новейшая технология оперативного вмешательства в коронарную систему. Речь идет о бескровной операции, причем освоили ее уже не хирурги – непосредственно сами терапевты.

Коротко суть. Это тоже внутрисосудистое вмешательство, но при закрытой грудной клетке. Проходимость сосудов восстанавливается с помощью специальных катеторов. Движение к пораженному участку начинается от бедра (паха) пациента, реже от плеча. Баллончик, исполняющий функции каркаса, устанавливается в определенном месте – в итоге кровоток возобновляется. Операция длится 35 – 40 минут. Гарантия: пять-шесть лет.

Коронарное шунтирование и так называемая ангиопластика служат восстановлению кровотока на критическом участке. Что не просто продлевает жизнь индивидууму, но и заново возвращает в лоно трудовой деятельности. В дальнейшем возможны вторая и третья операции… В странах с высоким уровнем здравоохранения стало нормой: мужчин в 50-летнем возрасте от ишемии не лечат – при первых ее признаках терапевты предлагают больному ангиопластику. Через пять-шесть лет бескровная операция повторяется. А на рубеже семидесятилетия хирурги делают классическое шунтирование. Так что человек во второй половине своей жизни не теряет ни трудоспособности, ни прочих радостей бытия. Таков современный алгоритм преодоления коварного атеросклероза, что, между прочим, не исключает и применения лекарственных средств. Первая группа – препараты, снижающие количество холестерина. Вторая группа – разжижающие кровь. К сожалению, пока еще не найден универсальный образчик, способный помогать всем и каждому при всех кризисных обстоятельствах.... Кстати сказать, снижающие холестерин – статины – пока что дороговаты, не всем по карману. Тем не менее в Европе их принимают до пятидесяти процентов больных, перенесших инфаркт. У нас это лекарство доступно пока 8 – 9 процентам больных.

В этой связи вот что хочется сказать. В мировой практике экономический потенциал страны не всегда ограничивает широкое использование населением дорогостоящих лекарств. Пример тому – Бразилия. Эта страна пережила череду сильнейших кризисов, однако упомянутый выше статин принимают почти тридцать процентов сердечников, иногда просто в порядке профилактики. Схожая ситуация и на Кубе, где здравоохранение твердо держится мировых стандартов, хотя страна в целом живет, как известно, во многом скромно, довольствуется малым.

Что касается препарата, разжижающего кровь, он знаком каждому: это обычный аспирин.

– В обывательском толковании мнение об этом лекарстве до сих пор противоречивое. Помнится, таблетки ацетилсалициловой кислоты выдавали едва ль не от всех болезней. Потом прошел слух: аспирин-де вреден для желудка, вызывает язву двенадцатиперстной кишки. В 80-х годах появилась информация, что признают только аспирин! Все стали скупать эти дешевые таблетки, на которых красовались лейбы фармацевтических фирм США… А наш участковый доктор доверительно сообщил мне, чтоб я не увлекался аспирином. Однако не стал вдаваться в подробности.

– Ничто не стоит на месте, развивается и фармакология. В медицинскую практику входят новые, все более эффективные лекарственные средства, отвечающие уровню цивилизации, общего прогресса. Смею вас заверить, в вашем лице и миллионы граждан: аспирин не устарел. По-прежнему остается в арсенале медицины, приносит пользу человечеству.

Америка, безусловно, нам не указ. Но реалии таковы: в США ежегодно делают свыше 200 тысяч коронарных шунтирований, плюс 800 – 850 тысяч операций типа ангиопластики. При этом американцы не расстаются с… аспирином. Перефразируя слова поэта, аспирину все возрасты покорны. Но есть противопоказание для людей, страдающих язвой желудка, кишечника.

Впрочем, не могу обойти стороной такой постулат: лекарства не продлевают нам жизнь – лишь облегчают страдания. Качество жизни больного улучшает прямое хирургическое вмешательство. Кстати оказать, это магистральный путь развития медицины. Потому теперь на повестке дня остро стоит проблема поиска имплантантов (запасных частей) для замены утративших свой ресурс внутренних органов.

– Опять же есть еще пациенты, живущие с кардиостимуляторами. Какой-то десяток лет назад люди с вживленными под кожу батарейками в левой части груди воспринимались окружающими чуть ли не как фантомы. Теперь это стало обычным.

– В скором времени технический прогресс сможет несказанно обогатить и расширить сферу применения наукоемких технологий в борьбе за человеческую жизнь. Возможно ,. самое невероятное.

– Вернемся все-таки к терапии. О чем у ученых нашей отрасли теперь душа болит.

– Проблем не счесть. Стоит особо отметить, что, несмотря на экономические трудности в стране, постепенно расширяется сеть научных центров кардиологического профиля, которые способны автономно решать актуальные исследования и, вместе с тем, оказывать эффективную врачебную помощь. Так что понятие «периферия» в смысле «второсортность» утратило традиционный подтекст. За последнее десятилетие возведены и достаточно хорошо обустроены Кардиологические центры в Волгограде, Казани, Иркутске, Новосибирске. Сложная медпомощь оказывается многим пациентам в местах их проживания. В свою очередь, наш институт поддерживает рабочие связи с кардиологами Германии, Франции, США. Идет взаимное обогащение научными идеями, информацией, техническими средствами. Развал военно-промышленного комплекса на территории Советского Союза пагубно отразился на материально-техническом обеспечении медицинской науки, породив множество диких проблем в лечебных центрах, в том числе в районных больницах, в поликлиниках. Ни для кого не секрет, предприятия ВПК работали не только на оборонку и космос – они выполняли важные заказы медиков, клепая подчас неказистые на вид, но весьма нужные приборы широкого спектра использования, – в том числе уникальные. Скажу больше: существовало ведь специальное министерство – Медпром – со своими производственными фирмами… Поверьте, они зря небо не коптили. Теперь ведь почти все везем из-за рубежа: даже градусники, манометры… Согласен, в мире должно быть разделение труда. Но ведь мы пока что не разобрались в тонкостях и хитростях международной специализации, товарообмена, того же бизнеса, черт его побери! Вот и рубанули отечественную промышленность под корень. Теперь наконец, собравшись с разумом, начинаем восстанавливать сгоряча, порушенное. Имею в виду не только сферу здравоохранения.

– Юрий Никитич, а ваше отношение к народной медицине?

– Позволю себе одну вольность. К народной медицине – в широком понимании знахарству (чем, кстати сказать, промышляли и ваши прародители) – надобно относиться как к собственному прошлому, к корням. По сути ведь это НАРОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО, но в сфере здравоохранения. Истоки медицины лежат в глубинах народного сознания. А ежели копнуть глубже… Ведь и дикие, и домашние животные порой сами себя лечат. В случае острой необходимости находят для себя нужную травку, листочки, корешки.

Как кардиолог с величайшим почтением отношусь к растениям, в которых накапливаются вещества, благотворно влиявшие на сердечно-сосудистую деятельность человеческого организма. Как правило, это в основном профилактические средства или же облегчающие страдания больным. Тут более подходит, пожалуй, слово «успокаивающие». Первое среди равных валериановый корень. Помогает также пустырник, первоцвет, горицвет, наперстянка, корневища лопуха, корешки молодого пырея, вся земляника (от верхушки до корешков). Сюда же надобно отнести и ягоды черники.

– А я недавно совсем для себя открыл калину. Удивительное растение. Все в нем полезно, необходимо – и почки, и молодая кора, и стебельки, и листья, и цвет. Ну и, разумеется, ягода. Вокруг куста калины круглый год пасутся и насекомые, и птицы. Есть даже поговорка: «Калину только ленивый не клюет». Калиновый куст – настоящая аптека под открытым небом. Мне становится лучше, когда я просто стою и просто гляжу на калинов цвет.

– Вы правы! Надо свято верить в то, чем лечишься.

– А кстати, вопрос к академику… Как расшифровывается профессиональный символ медицины? Имеется в виду змея, обвившаяся вокруг изящной чаши.

– Если память не изменяет, легенда связана с именем греческого Асклепия (Эскулапа). Был он сын Аполлона. Выросши, творил чудеса исцеления. Спас от верной смерти великое множество людей. Но ведь как подчас в жизни бывает: добрые дела не всегда воспринимаются однозначно… В ведомстве Плутона были сильно раздражены подвижничеством бескорыстного целителя. Ведь из-за него на том свете стало сокращаться население. Плутон пожаловался самому Зевсу. И тот в ярости пронзил своей смертоносной стрелой дерзкого докторишку.

Однако после кончины Асклепия слава его еще больше возросла. В его честь люди воздвигли величественный храм, внутри поставили статую из золота и слоновой кости. Внизу же, в подвале, поселилась его любимица змея… Это существо, по народной этимологии, олицетворяет идею обновления; она ежегодно сбрасывает прежнюю кожу. Кроме того, яд змеи обладает уникальными целебными свойствами… Вообще все, кто был близок к Асклепию, переняли его дар врачевания. Известно также, женой его была Эпиона (унимающая боль), а дочь, по имени Гигия, являла собой образ свежести и здоровья. Короче, чаша со змеей – своего рода символ полезной мудрости – образчик как для врачей, так и для их пациентов.

– Может, вопрос покажется странным… Существуют ли разные подходы или методы врачевания, скажем, сердца мужского и женского?

– По своей физиологии женский организм наделен особой системой защитных свойств, особенно в период гормональной активности. Женские половые гормоны четко контролируют содержание холестерина в крови. Прекрасные представительницы рода человеческого в детородный период практически не болеют ишемическими болезнями, атеросклерозом. Это шутка, но с примесью правды: когда женщина начинает заниматься тяжелым физическим трудом, она исподволь подхватывает и мужские болезни.

Отрицательно сказываются на женском организме интенсивные эмоциональные нагрузки – на этой почве развиваются характерные неврозы, истерики. Часто беззащитны женщины и в кризисных ситуациях – тут-то подчас и выходят на первый план сердечная недостаточность, атеросклероз. И все равно, по статистике, женщины живут у нас на девять-десять лет дольше мужчин. Это достигается главным образом за счет факторов риска. Мужчины в. этом отношении беззаботны, беспечны: злоупотребляют куревом, алкоголем. Теперь вот прибавились и наркотики. Но у женщин своя слабина: им свойственна предрасположенность к родовым истокам. Речь, в частности, идет о генетической зависимости… Если бабушка имела проблемы с диабетом, почками, страдала от гипертонии, – это часто передается дочери, внучке и т.д. Так что актуально старое правило: «Берегите женщин и детей!» Одна из актуальных новаций на фронте борьбы с ишемией и атеросклерозом у женщин уже в послеклимаксовый период – использование гормонотерапии. До недавних пор это была едва ли не панацея. Оказалось же, эффект обманчивый. С одной стороны, гормонотерапия улучшает состояние пациента, при этом сдерживая вымывание кальция из организма, что само по себе уже неплохо, ибо переломы костей в пожилом возрасте у женщин являются весьма распространенным явлением. Вместе с тем благодаря гормонотерапии удается существенно снижать содержание холестерина в крови, но…

С другой стороны, именно гормоны усиливают предрасположенность организма к онкологии. Так что приходится выбирать одно из двух зол.

Могу сообщить новость. Недавно Американская ассоциация кардиологов приняла трудное решение: ограничить использование гормонных аналогов во врачебной практике, о чем и объявлено в большой прессе. Буквально на днях прочел я в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» об этом. Вывод такой: не просто напрочь исключить гормонотерапию – применять выборочно, при следующих условиях. Первое: дозы минимальные. Второе: короткий фармацевтический период. Третье: в сочетании с определенной группой блокаторов.

По-моему, достаточно разумное, взвешенное решение. Нам бы неплохо кое-что перенять из медицинской практики заокеанских коллег…

Тут вдруг раздался резкий телефонный звонок. Выслушав абонента, академик Беленков сказал коротко: «Да». Потом поглядел на меня… Мы расстались.

Третья встреча

Над Москвой пронеслась повальная буря с сильнейшим дождем. Больше суток лило безостановочно. Дорожники, коммунальщики сбились с ног, разбирая завалы. К подъезду нашего дома круглосуточно чалились машины с красной полосой на борту.

Когда небо прояснилось, позвонили из Кардиоцентра:

– Как себя чувствуете?

– Пока терпимо.

– В среду, с девяти тридцати, Юрий Никитич свободен… Привет вам большой от него.

В урочный час расположились мы на сей раз широким рабочим столом. Друг против друга.

Беленков: – Итак продолжим… Сердце таит в себе неисчислимое множество загадок. Иной раз маститых докторов удивляя. А то бывает и ставит и тупик, несмотря на то, что многие наши клиники вооружены достаточно совершенной аппаратурой. Однако жизнь полна нелепостей и парадоксов. Есть категория людей, которые готовы тратить деньги на дорогие, новомодные препараты вместо того, чтобы освоить простейший гимнастический комплекс. Короче, прибавить себе посильные физические нагрузки, ну и заодно уж отказаться хотя бы от части вредных привычек.

Снова и снова приходится напоминать о том, что мы сильно вредим своему здоровью, слепо веря слухам и навязчивым рекомендациям, которые нескончаемым потоком льются из бульварного толка медицинских брошюр, радио– и телепередач…

– Извините, профессор, что перебиваю. Пора бы уже признать, что эта бессовестная реклама возникла не на пустом месте. Трепу пифий в эфире народ верит потому, что молчат штатные медработники во время осмотра записавшихся в очередь на прием в поликлинику или являясь по вызову в наши дома, а также при утренних обходах в больничных палатах… И все молчком! В лучшем случае мелят нечто пустопорожнее: как правило, сетуют на погоду, на неблагоприятный электромагнитный фон в атмосфере. В сущности бред какой-то! Простите ради Бога, это непарламентское выражение в адрес ваших коллег. Но это уже общее мнение, так все говорят.

Мысль, возможно, покажется бредовой, но создается впечатление, будто имеет место сговор: казенные медики помалкивают, – тем самым открывают оперативный простор беспардонным рекламным компаниям, которые, играючи, захватили рынок медицинских услуг и загребают при этом баснословные прибыли. И спросить вроде не у кого. В худшем случае второстепенных жуликов обвинят в банальной халатности.

По простоте душевной я назвал бы это так: капитализм в действии! Или того проще: бизнес на наших костях. Ведь задача рекламодателя простая, как амеба, и вместе с тем беспощадная: любым способом сбыть свой товар, к тому ж еще и залежавшийся. При сем огульно: не учитывая ни индивидуальные особенности «потребителя», ни характер недуга.

…Прошлый раз, Юрий Никитич, мы с вами аптечные снадобья разложили строго по полочкам. Теперь счет таблеткам ведем не на штуки – на микроны действующего вещества и даже на молекулы. И все как бы псу под хвост. Хотя еще с древнейших времен лекари действовали не шаблонно: в лучшем случае по наитию. Теперешние сбытовики лекарств поступают подчас хуже дикарей. Верно подметил один из авторов редактируемого вами журнала «Легкое сердце», сказав, что усилия дипломированных медиков часто сводят на нет шарлатаны от фармакологии и подкупленные ими чиновники новейшей формации… Вкупе они лечили желающих от ожирения не наобум, а исключительно по группе крови; другая жульническая компания снижала АД с помощью циркониевого браслета. К счастью, этот бум мы уже пережили, но скольким людям это стоило жизни, один Бог знает.

– Мы пытались по своим каналам как-то воздействовать на определенные структуры – эффект был минимальный.

– Вам, любителю русской поэзии, хочу напомнить стих Петра Вяземского, друга Пушкина. Поэт чистосердечно делился сокровенным, в том числе о том, как борется он своими средствами с дурью и низкими нравами тех, кого причисляют к элите общества. Так вот этот, не утративший по сей день своей актуальности куплет:

– Прекрасный стих. На досуге перечту.

– Перечтите, не пожалеете… А тут по Московскому радио в программе Бориса Войтецкого выступил гендиректор Клинского пивзавода… В один голос оба нахваливали неповторимое во всех отношениях «Клинское». Это была часовая передача. К диалогу журналиста и дельца подключались молодые парни, даже девчата. Все выражали полный восторг. Мысль же сквозила одна: увеличить производство хмельного пития – с ним весело жить! Вдруг в дружный хор единомышленников врезался трезвый, явно незапланированный голос. На связь вышла немолодая уже москвичка. Представилась так: «Звонит врач Бехтерева… Да, я внучка известного академика от медицины Бехтерева, который работал еще в царское время… Хочу сказать: дед мой и его коллеги потратили много сил на борьбу о алкоголизмом. Выступали не только против водки… Кардиологи знают, что непоправимый вред здоровью наносит не только сорокаградусное зелье, а и пиво. Есть даже выражение: пивное сердце – ожиревшее, слабое, с переродившимися сосудами, мышечными тканями. «Бизнес в данном случае сильно подрывает здоровье нации», – интонационно усилила мысль великого доктора Бехтерева, сама тоже врач. На этом месте ее голос моментально вырубил из эфира дежурный оператор.

– Спорить, в пику что-то доказывать – бессмысленно, все равно что стрелять по воробьям из пушки. Оппоненты заткнут вам рот статистикой: дескать, у нас алкоголя употребляют меньше, чем во Франции, в Испании, в Италии… Статистика, конечно, лукавая.

Алкоголь, бесспорно, вреден, но куда важней то, почему – с чего! – человек пьет. Радостный, эмоциональный посыл идет в тело – и результат соответствующий.

Повторюсь, но скажу: медицинская наука соответствует уровню цивилизации, идет в ногу со временем. На свет появляются уже не просто новые, а умные препараты, обладающие способностью избирательно воздействовать на организм.

Сердечные недуги подбираются к нам скрыто, исподволь. Порой не обращаем внимание на быструю утомляемость. При эмоциональных вспышках и физических нагрузках за грудиною возникает давящая боль, отдает в плечо, в лопатку. Знайте: это явные признаки стенокардии. Ее верный спутник – гипертония.

Снижение давления у сердечников – одновременно и простая и сложная задача. Открою профессиональный секрет. До недавнего времени считалось: снизить АД до 160 – 100 единиц – уже хорошо. Нынче кардиологи сошлись во мнении: оптимально АД должно находиться в границах 80/85 на 130/185 единиц. Возраст пациента обычно особого значения не имеет. (Речь конкретно идет в данном случае о гипертониках.)

Медиков обычно считают консерваторами, в добром значении этого понятия. В том есть практическая целесообразность, свой резон. Положение обязывает: врачи не любят рисковать без достаточных на то оснований. «Спешите медленно!» – предупреждали потомков древние. Одно из давних, вместе с тем достаточно эффективных лекарств от гипертонии – диуретики. Их назначение, грубо говоря, состоит в том, чтобы выводить вон излишнюю жидкость (с вредными примесями), тем самым снижать нагрузки на сердце и ближайшие сосуды.

Другая группа препаратов для больных ишемией – бета-блокаторы. Они призваны регулировать частоту сокращений сердечной мышцы (до 55 – 60 в секунду). Это вполне нормальный ритм даже для атлета. За последние два-три года выделилась так называемая селективная группа (метропол, атенопол, бисопрол), которые стимулируют работу миокарда, не вызывая при этом побочных отрицательных явлений. В этом ряду стоит ставший уже достаточно популярным верапомил.

Третья группа препаратов для гипертоников – ингибиторы. Их применение обусловлено при нарушениях функций левого желудочка сердца. Самый ходовой из ингибиторов – ренаприл и его аналоги. До недавних нор их завозили к нам из-за рубежа. Теперь производство освоено на том же самом «Акрихиме».

– Дорог он. Доступен ли гражданам с тощими кошельками?

– Диапазон розничных цен достаточно широк: от 50 до 750 рублей за упаковку. Но я не скажу, если лекарство дешево, значит оно плохое. Дело в том, что дешевые препараты надо просто чаще принимать: два-три раза в сутки, тогда как дорогое – только раз. В итоге выходит баш на баш.

Справедливо – и не без оснований – теперь с тревогой говорят и пишут об атеросклерозе. Он коварен, дает осложнения. Холестерин, двигаясь по кровотоку, откладывает на стенках сосудов гибельный слой. На минуту заглянем внутрь процесса. Холестерин – жировая субстанция в виде стеарина. Он присутствует до всех клетках и тканях организма. Холестерин, кстати сказать, является составной частью любой оболочки клетки (мембраны). Печень использует его для синтеза желчных кислот, необходимых для пищеварения. Кроме того, холестерин входит в состав некоторых гормонов, в том числе и половых.

Как это вещество возникает? Его синтезирует печень. Во внутрь же холестерин попадает вместе с продуктами питания – сливочным маслом, яйцами, жирными сортами мяса – особенно много его в субпродуктах.

Несмотря на то, что холестерин технологически нам необходим, вместе с тем он и вреден (в чрезмерных пропорциях). К тому ж и по происхождению он разный – отсюда и разная структура его частиц… Липопротеиды высокой плотности прилипают к внутренним стенкам сосудов, образуют своего рода накипь – она-то и затрудняет кровоток, вызывает разрыв коронарных сосудов, в том числе и миокарда.

Повторяю: холестерин структурно разный. Кроме «плохого» есть и «хороший» холестерин. Одна из функций последнего заключается в том, что он разбирает (счищает) со стенок сосудов прилипшие склеротические бляшки.

Такой вот происходит внутри нас диалектически противоречивый процесс. В 90-х годах прошлого века были проведены широкомасштабные клинические испытания. Под наблюдением находилось более тридцати тысяч пациентов из разных стран. На них испытывалось воздействие статинов, которые обладали свойством блокирования «плохого» холестерина, вместе с тем повышали уровень содержания «хорошего». Появление названной группы препаратов явилось знаменательным событием в клинической кардиологии. Ведь ежегодное использование статинов возрастает на 16 – 20 процентов.

Лидер среди них – липримар. Он тем хорош, что, во-первых, захватывает холестерин с поверхности печеночных клеток, то есть еще до того, как он проник внутрь сосудов, не успел двинуться по кровотоку. Действие этого статина без преувеличения можно сравнить с результатами операции на сосудах вблизи сердца.

– Отечественная медицина имеет к этому лекарству какое-то отношение?

– Прямое – нет, косвенное – да… Слава богу, у наших ученых головы пока на плечах. В сфере фундаментальных исследований, то бишь в теоретическом плане, наши кардиологи даже опережают американских, шведских и французских коллег. При моем патриотизме должен, однако, признать – мы уступаем в части клинической практики, ибо являемся потребителями иностранной аппаратуры, чужих технологий.

Помню, был курьезный случай. В Кардиоцентр по «скорой» попал руководитель одного известного московского «ящика». Наши врачи сделали все, что могли, поставили тяжелобольного на ноги. В порыве чувств сей товарищ при прощании изрек: «Чем могу быть вам полезен?» У меня с языка сорвалось: «В диагностическом центре нам нужно заменить старый томограф… Новый купить не за что».

Через пару дней в институт явился головастый электронщик. Покопался внутри томографа и пообещал через месячишко склепать заводскую самоделку… Пришел к нам раньше срока, Кулибин имел вид потерянный. Оказалось, прибор-то он склепал, но полной гарантии безупречной работы дать не может. Для необходимой точности не хватает полгорсточки… датчиков. Эту мелочовку делают в Японии из особо чистой и однородной керамики. Причем именно эта деталька у них и запатентована. А чтобы купить ее, надо выложить в лапы фирме бешенные деньги. Дешевле обойдется купить новую вещь.

Международное сотрудничество ученой братии зачастую основано на принципах взаимного интереса. Наверное, это можно сравнить с любовью: насильно мил не будешь! В прошлом наши творческие связи между учеными социалистического и капиталистического лагеря являлись как бы продолжением политических игр – оттого и были малопродуктивными. Мы отгораживались друг от друга, перешептывались, секретничали. Порой возникали все же связи неформальные, дружеские, основанные на личных симпатиях. Надо сказать, мировая кардиология безо всяких скидок и уступок признавала бесспорный авторитет нашей хирургической школы в лице академика Валерия Ивановича Шумакова… К слову, у В.И. Шумакова уже «лежал на полке» протез левого желудочка сердца…

– Тут мы подошли вплотную к разделу об использовании в кардиологии так называемых стволовых клеток. Нынче об этом ходит множество разных слухов, есть и досужие… Приоткроем завесу профессиональной тайны, к которой, насколько я осведомлен, вы персонально тоже причастны.

– Суть вкратце такова. Первые опыты по стволовым клеткам потрясли умы медиков еще в 70-х годах прошлого века. Известны имена первооткрывателей: Иосиф Чертков и Александр Фриденштейн. Их опыты не получили в СССР развития. В конце 90-х годов стволовые клетки были, что называется, заново открыты, но уже американцами. К делу подключились биотехнологические компании США.

Казалось, вот-вот и наша медицина получит в руки конкретный материал для лечения.

– А как бы выразиться попроще, на обывательском языке?

– Эмбриональные клетки человека (полипотенты), пересаженные в иную среду, способны трансформироваться, перевоплощаться в другие клетки: мозга, нервов, легких, костей, печени, сердечной мышцы и так далее. Это в принципе дает возможность восстанавливать, реанимировать погибающие участки тканей, даже целиком отдельные органы.

– Напоминает предвидение героев романов писателя-фантаста Беляева.

– Да, это великий прорыв в глубины живой природы. Но пока что поиски пробные, сугубо научные. И на то есть свои причины.

Всякая революция – не только социальная, а и научно-техническая – должна развиваться плавно, как бывало говаривали, перманентно, дабы не кромсать жизнь, не уродовать общественное сознание (психику) народа. Говорю это как несостоявшийся историк, не утративший, однако, интереса к данной науке. Помнится, несколько лет тому назад, когда в Англии начались опыты с эмбрионом, породившие легендарную овечку Долли, на первый план выпятился вопрос отнюдь не по поводу практической целесообразности начинания, а о том, соответствует ли оно человеческой этике, нравственности и т.д. То же самое можно сказать и теперь, когда речь зашла о стволовых клетках.

– При чем здесь мораль, этика? Возможно, я что-то недопонимаю.

– Мы затронули сферу интима… Речь идет об использовании эмбриональной ткани неродившихся младенцев, когда прерывают по определенным причинам беременность… Прежде тот «материал», как известно, утилизировался. Теперь доказано, что эту ткань можно пустить в дело: например, спасти обреченного на смерть пока еще живого человека. Кто тут готов быть судьей? Чью сторону принять? Вопрос, что называется, неоднозначный.

Это этическая сторона проблемы. А есть еще и юридическая. И снова вопрос стоит ребром, значит неустойчив: готов качнуться в любую сторону. Соответственно и ответ опять неоднозначный. Исходит от юристов и звучит так: «Кто обладает правами на клетки эмбриона. Его биологические родители или ученые, стоящие за спинами хирургов в операционной». Ну и сразу ж попутный вопрос: «Кто несет ответственность в случае неблагоприятных последствий для жизни пациента?» Имеется в виду, что вместе со стволовыми клетками в организм больного могут попасть и вирусы СПИДа, и онкологические клетки, и прочая нечисть.

Вопросы отнюдь не праздные. За ними стоят строгие биоэтические нормы, общественное мнение, а также большие деньги инвесторов. Так что при всей значимости для человечества в целом исследования эмбриональных стволовых клеток (ЭСК) пока что выведены за пределы госбюджета – как дело рисковое, непредсказуемое отдано на откуп частных лиц, фирм, а также энтузиастов. Во многих странах этот эксперимент находится вообще как бы вне закона, на него наложено табу. Невольно в этой связи вспоминается запрет в СССР на сомнительные генетические опыты.

Прошлое учит: научные открытия, прорывы в неведомые сферы совершаются порой не там, где созданы для энтузиастов благоприятные условия, а там, где рискуют, работают подпольно, нарушая житейские нормы и религиозные постулаты… Но такова жизнь, которая, как известно, капризна, противоречива.

Манипуляций со стволовыми клетками независимо от человека творит по собственной программе мать-природа. Чуть ли не каждый день видим мы эти чудеса: заживают порезы и страшные раны, восстанавливаются хрящи, костная ткань, кожа и т.д. У иных рептилий целиком реанимируются утраченные части тела… Похоже, что люди движутся в нужном направлении. Вопрос заключается к одном: не ЧТО делать, а КАК? Необходимо терпеливо накапливать фактический материал совместными усилиями биологов, нейрологов, кардиологов, а также инженеров разных отраслей. Перед нами открыто широкое поле творческой деятельности. Надо лишь набраться терпения и уповать на Бога.

– Пока же вокруг нас рутина, руины! Реформа здравоохранения принесла народу мало утешительного. Постоянно дает сбой, работает исключительно на самого себя система медицинского страхования. Старое лихо и беспощадно выкорчевали, новое же оказалось не таким, каким представлялось издали.

– Почти с вами согласен. Более того, признаюсь, что, будучи депутатом Госдумы РФ и занимая должность заместителя председателя Комитета по здравоохранению, в силу неких обстоятельств оказался причастен к ныне действующей системе ОМС.

– Как же случившееся объективно оценить?

– Любое начинание можно извратить, опошлить. Начиная, как тогда говорили, эксперимент, мы ведь ничего не изобрели: воспользовались опытом медицинского страхования ряда развитых стран и перенесли на русскую почву. К сожалению, дело сделали спешно, топорно, с перекосами, впопыхах. Образно говоря, вознамерились накормить пятью хлебами миллионы голодных, страждущих, забыв о том, что мы отнюдь не боги. Да и, честно говоря, проблема была до предела политизирована. Короче, верхи стали мудрить, химичить… За основу-то взяли все-таки прежнюю систему, а к ней подстроили западную модель, как к той кобыле хвост. Получилась натуральная химера. Теперь то бюрократическое порождение совершенствуют, но ОНО цепляется за жизнь, попутно порождая новые проблемы… То ли еще будет.

– Получилось по басне Крылова: «От ворон-то мы ушли, к павам не пристали!»

– По сути так. Но есть же еще диалектический постулат: противоречие роста. Кроме того, с самого начала всем нам не хватало решительности, напора. Ведь русский человек, как известно, силен задним умом.

– Из гуманных соображений рубили ящерице хвост не сразу, а дольками, по частям.

– В итоге сложилась система двойного страхования: обязательное и добровольное. Платежеспособные трудовые коллективы, фирмы, а также частные предприниматели с тугими кошельками вносят свою договорную лепту в лечение своих сотрудников и подопечных пенсионерок. Согласитесь, схема логичная. Но применительно к жизни возникают всякого рода перекосы. А это уже категория рыночная, субъективная.

– Наши капиталисты и жадные на деньгу хозяйчики всячески уклоняются от честных платежей в фонд социального страхования, как, впрочем, и в пенсионный фонд. Причем делается это с молчаливого согласия покорных и одураченных работников. Редко кто нынче не получает из черной кассы конвертов с денежкой. Хотя ни дли кого не секрет: эти жалкие заначки возникают у хозяев от утаенных выплат государству. А чтобы «рабы» не хныкали, им затыкают рты крошечной халявой… Лишь позже, попав на больничную койку (при серьезных заболеваниях) или по выходе на пенсию, обманутые прозревают. Оказывается, благодетели-то их жестоко надули. Кинули дурачкам копейки, сами же тишком прикарманили миллионы.

– Таков уж менталитет нашего народа, так называемая простота. В привычках, в замашках опять же много «кой-чего» от советской эпохи.

В мире заведен порядок: каждый работник, смолоду начав трудовую деятельность, накапливает на личном счету деньги, которые пригодятся на старости. Такова мировая схема, и нам тут мудрить не стоит.

Пациенты Кардиологического центра на семьдесят и более процентов – это малоимущие граждане. Комплекс лечебных услуг предоставляется им за счет средств фонда обязательного страхования. Ежели требуется сложная, дорогостоящая операция, ее финансирует Минздравсоцразвития Федерации. В то же время состоятельные платежеспособные организации, фирмы, компании полностью оплачивают содержание и лечение своих сотрудников.

– Тут мы вплотную подошли к проблеме – бизнес в медицине.

– Мы твердо держимся принципа: государство ни при каких обстоятельствах не должно наживаться на медицине. Это все равно, что рубить сук, на котором сам сидишь. Мы дошли до опасной черты… Прав президент Владимир Владимирович Путин, заявив, что Россия докатилась до геноцида. В первую очередь это укор, конечно, нам, медикам. Лично я слова Путина принял близко к сердцу.

– Известно, что во многих медицинских учреждениях, в клиниках персонал нагло прирабатывает, так сказать, на услугах болящим. Расширяется круг платных консультаций отнюдь не медицинских авторитетов, а заурядных вымогателей… Собрав с паствы гонорар, они тут же делятся подаянием с организаторами, менеджерами, чиновниками. Их наглость порой не имеет границ. Вот, пожалуйста, образчик. По радио «Эхо Москвы» под брендом Управления делами президента несколько раз в сутки звучит такая зазывалка: «Предлагаем все виды медицинских услуг. Справки по телефону: 442-33-22. Волынская больница для хороших людей!». Это рядом с моим домом. Но ведь с обычным полисом меня встретят не доктора, а охранники с автоматами наперевес.

– Это унизительно, аморально, разлагающе действует на весь трудовой коллектив уважаемой больницы. Она действительно оснащена первоклассным оборудованием… У нас в Кардиологическом центре всякие поборы исключены. В официальном порядке нам помогают финансово состоятельные пациенты-благотворители, тайные добродеи. Финансовый счет Центра обнародован в Интернете…

– В России проживает почти полтысячи толстосумов, их на зарубежный манер величают олигархами или еще более заковыристо – магнатами… Их состояние оценивается… Точной цифры, конечно, никто не знает, ибо провозглашено: «Некрасиво чужие деньги в чужих кошельках считать». Народ наш пока помалкивает, в то же время между делом анекдоты сочиняет. Ежели не возражаете, могу один рассказать.

– Ну-ка!

– Приглашает президент в Кремль Абрамовича. И говорит: «Знаю, Роман Аркадьевич, вы внесли огромный вклад в развитие нашего государства: подняли металлургию, нефтяную промышленность, футбольное хозяйство… В этой связи хочу вас денежной премией наградить. Вот чековая книжка: впишу в нее любую сумму, какую сами ж назовете. Ну так как?» Абрамович молчит. «Ну так сколько: пятьдесят, сто миллионов?» Абрамович по-прежнему мнется и сопит. «Ну 250 миллионов долларов ДОСТАТОЧНО?» Абрамович вздыхает, с запинкой говорит: «Достаточно, Владимир Владимирович. Большое вам спасибо, Владимир Владимирович». Путин мягко улыбается. Вписывает в чек названную сумму. Потом складывает бумажку пополам и вкладывает в карман пиджака Абрамовича. Потом бережно берет олигарха за локоть и спокойно, со значением говорит: «Ну а остальное, Роман Аркадьевич, надо вернуть в Центральный банк!».

После некоторой паузы Юрий Никитич обронил:

– Умный анекдотец… Причем с тонким подтекстом.

– Да, в атмосфере носятся новые веяния. Насколько мне известно, Кардиологический центр как был, так и остается в собственности государства… Вопрос насчет приватизации не возникал?

– Были досужие разговорчики. Лично я против. Делать деньги на здоровье наших соотечественников кощунственно. Назову только одну цифру: операция на сердце не самой высшей категории сложности стоит пять-шестъ миллионов долларов. Кому такое по карману? Немного сыщется в стране таких пациентов. Значит, при всем нашем желании здоровья нации мы не прибавим. Да и сами не разбогатеем. Получается – что? Порочный круг.

– И вывод?

– Оставить все как есть… Хотя не исключаю конкуренции. И еще раз более веско повторил: – Такой вариант не исключаю. Возможно объявится инвестор, который в ближнем Подмосковье возведет и, главное, на современном уровне оснастит на собственные кровные Кардиологический центр-2… Затем в торжественной обстановке по акту передаст пахнущий свежей краской объект Минздраву. И это было бы честно, благородно и вместе с тем прагматично… Сохранение здоровья великой нации не должно быть сугубо частным делом. Это задача общая: го-су-дарст-венная.

Я глянул на часы: мы вышли из регламента. В последние минуты нашей беседы в дверях кабинета возникала головка секретаря с молящим взором. Я понял: пора-де и честь знать.

Дома не без удовольствия крутил на диктофоне туда-сюда кассеты: переводил звуки в текст. Правка была мизерная, на языке журналистов – щадящая. Да особой-то необходимости в том не было. И все равно дал рукописи срок отлежаться.

Хорошо помню, был четверг… Будто на крыльях полетел я на Старый Арбат, в редакцию журнала «Москва», отчитаться о проделанной работе. Заведующая отделом публицистики С.Д. Селиванова, сославшись на занятость, попросила прийти за ответом денька через три.

Еле дождался понедельника. По крутой скрипучей лестнице поднялся на второй этаж… Меня ждали. На столе редактора лежала моя рукопись, раскрытая на титульной странице.

Будто с небес раздался спокойный голос:

– Материал интересный, поучительный… Хотели было отсылать в набор. Да не нашли визы вашего собеседника…

От души отлегло:

– Это не проблема… С академиком у нас полное взаимопонимание.

Селиванова была неумолима:

– Это отнюдь еще ничего не значит. Потому поспешите. Мы выпили чайку и дружески расстались.

В течение месяца методически набирал я номер телефона Кардиоцентра. Секретарь ровным голосом отвечала: «Юрий Никитич очень занят. Звоните в следующий раз».

Я не гордый. Но с каждым звонком энтузиазм мой слабел. С первым снегом почувствовал в душе тревожную пустоту. В этом состоянии и отстучал на машинке несколько строк. Закончил послание так: «Прошу возвратить стенограмму беседы. Судя по всему, нашему интервью еще не время для публикации».

Вскоре почтальон принес заказную бандероль. Все-все странички были на месте. На некоторых, правда, виднелись следы незначительной правки. И никакой пояснительной записки, комментариев. Как будто и не встречались!

Поначалу хотелось предать рукопись огню – Господь образумил. Нашел старую папку из пуленепробиваемого картона. На лицевой стороне красным фломастером вывел: «Интервью, написанное вилами по воде».

Та папка пролежала в пыльном углу без малого четыре года. А тут нечаянно под руки попала. Перелистал заново от корки до корки.

Первая мысль: за истекший период на фронте борьбы за здоровье народа ничего решительно не изменилось. Кабы хуже еще не стало…

Интервью под перестук колес

Прошлое лето я провел в ближнем захолустье. В разношерстной экспедиции социологов Высшей школы экономики и МГУ, зондировавших бытие в глубине «северной Атлантиды»… Всего-навсего в семистах верстах от «белокаменной столицы», – точнее в Мантуровском районе Костромской области.

В историческом смысле земля обетованная, овеяна героикой. Здесь истоки достославной династии Романовых. Кроме того, край заповедный, сказочно богатый, – причем благополучный в экологическом значении. В то же время в хозяйственном отношении запущенный до крайности.

Дружина ученых являла собой компанию из социологов, экономистов, демографов, историков. Перед ними стояла задача: осмыслить сложившееся положение региона и разработать реальную программу выведения конкретного региона из системного кризиса. Работа, разумеется, адская – до завершения ее пока что далеко. Но начало положено.

Выполнив поставленное задание, поспешил я в Москву скорым поездом. Компаньоном в купе оказался врач, к тому же кардиолог. Сразу же выяснилось: Петр Николаевич – коренной костромич, доктор медицинских наук – трудится в самостоятельной компании в Нижнем Новгороде. Кабы не сам Гиппократ послал мне попутчика, о котором я не смел и мечтать. Последнее время снова когтил мне душу вопрос: почему академик Беленков не завизировал в сущности готовое интервью для журнала, чем поставил редакцию в затруднительное положение, заодно и нашей уже наметившейся дружбе дав коленом под дых.

На полпути к Костроме язык мой развязался, я сболтнул соседу: дескать, имел честь все лето общаться с Беленковым.

Последовал лобовой вопрос: «Где же мы прочтем интервью? Или оно уже увидело свет?»

Признаюсь, я сильно пожалел о своем фанфаронстве. И дабы хоть малость смикшировать нелепость положения, без утайки деталей поведал все, как было.

Никогда, кажется, не встречал я такого внимательного собеседника. Меня несло. По памяти кусками цитировал слово в слово целые абзацы, пересказывал диалоги. Попутчик мой напрягся; когда речь зашла о сердечной терапии, фармакологии в частности. В одну из пауз был я озадачен встречным аргументом:

– Насколько известно, по части лекарственных средств институт Бакулева исповедует парадигму: любыми средствами бороться за снижение давления в сердечно-сосудистой системе своих пациентов… Таким образом как бы невольно порождая разные проблемы в иных частях организма. В частности, в головном мозге.

Это была слишком сложная материя.

Вдруг вагон сильно качнуло из стороны в сторону. Будто под колесами были не стальные стрелки, а колдобины и ухабы проселка, заезженного тяжелогруженными лесовозами. Казалось, в следующее мгновенье состав сорвется с рельс и понесется как угорелый вскачь по шпалам… На сей раз вроде б обошлось.

Из последующей беседы выяснилось: попутчик мой – физиолог. Его специальность – коронарные заболевания, но иного профиля. Оказывается, у нас в стране существует с неких пор (уже лет десять) своего рода школа или направление в медицине. Его сообщники поставили своей задачей излечение сердечников не традиционным, так сказать, фармакологическим способом, а инженерно-техническим. Сама идея давно уже носится в воздухе, материализована же лишь теперь: умом и руками доктора наук от медицины Юрия Николаевича Мишустина. Его лаборатория, точнее научно-технический центр, базируется в городе Самаре. А мой транзитный попутчик – его соратник и популяризатор.

Петр Николаевич «обогатил» меня статистикой. Отечественные кардиологи трудятся не покладая рук… Зачастую же их усилия пропадают даром. По следам академика Евгения Ивановича Чазова, каждый третий «откаченный» их пациент через месяц-другой возвращается на больничную койку подчас в худшем состоянии. Но уже с новым диагнозом: инсульт!

По сути ситуация аховая! Как ни парадоксально, люди у нас зачастую гибнут от рук своих же спасителей. Могли бы еще и пожить, кабы лекари лечили в точном соответствии с телесной физиологией, а не вопреки ей.

В чем проблема? Она не за семью печатями: давно носится в воздухе. Вот как ее сформулировал сам глава современной школы Е.И. Чазов. Причем сказано было не в узком кругу единомышленников – с высокой трибуны национального Конгресса кардиологов в 2003 году. Вот этот тезис: «Почему, несмотря на появление новейших методов диагностики, а также колоссальный арсенал лекарственных средств, эффективность лечения сердечно-сосудистых заболеваний не только не увеличивается, но, судя по росту больничной летальности, даже уменьшается?» К сожалению, ответ на поставленный вопрос в той аудитории так и не прозвучал.

Оказывается, причину – истоки национального бедствия уже тогда знал мало кому известный провинциальный ученый Ю.Н. Мишустин и его узкий крут сподвижников.

Во время продолжительней стоянки на станции в Ярославле нечаянный попутчик приоткрыл мне таинственную завесу:

– Традиционно врачи во всем винят самих пациентов. Дескать, они такие-сякие, себя нисколько не щадят, ведут неправильный образ жизни. Едят, бедолаги, что попало. По пустякам психуют, нервничают. При этом не контролируют свое артериальное давление, редко наведываются к врачам… В общем и целом упреки-то справедливы, по делу. Но ведь и 15, и 20 лет назад пациенты кардиоклиник были точно такими же: не-пра-виль-ными! При всем том уходили в небытие гораздо позже. Хотя, как убеждают сами себя и свой народ первые лица государства и их приспешники, жизнь в стране в материальном отношении стала вроде бы лучше. Опять же и здравоохранение (по статистике) лучше теперь финансируется! В разных регионах возникло аж девять кардиологических НИИ, в том числе широко известный научно-производственный комплекс на западе столицы. Однако денежные вложения соответствующей отдачи не дали. Более того, В.В. Путин ситуацию в здравоохранении сравнил с… геноцидом.

Формулировочка, конечно, нелицеприятная. Но ежели глянуть правде в глаза, жрецы Гиппократа поставлены в жесткие рамки ведомственных пунктов и параграфов. Смысл оных сводится к одной парадигме: любыми, всеми способами снижать у пациентов-сердечников возрастающее артериальное давление до известного ведомственного стандарта: 120/80. Задача стала чуть ли не стратегической. К ее решению подключена всемирная фармакологическая служба. Эта статья расхода почти что превосходит потенциал нашего нефтяного и газового комплекса.

– Странно… Неужели за годы перестройки наши медики разучились трудиться эффективно?

– Дело не в медперсонале. Люди в белых халатах делают то, чему их в аудиториях учили, а теперь в приказном порядке и требуют. Наша медицина устроена по армейской схеме: получил приказ – выполняй неукоснительно, не раздумывая о последствиях… Все дело в системе! Она же состоит не только из клиник. Неотъемлемая часть системы – фармацевтическая отрасль. Причем ведь – самая богатая и во многом задающая тон. Во всяком случае в здравоохранении весьма много определяющая.

Не знаю, сознательно или сгоряча, Петр Николаевич поведал мне, непрофессионалу, заповедные тайны, ведомые лишь узкому кругу медицинского синклита. Вот суть проблемы:

– При анализе методики излечения больных сердечного профиля выявилось, между прочим, следующее! За последние полтора десятилетия принципиально изменилась схема лечения сердечно-сосудистых заболеваний. До этого в ходу в основном были средства седативного – успокаивающего – действия: бромистые соединения, плюс валерианка, валокордин и т. п. Благодаря им снижается возбудимость центральной нервной системы, что позволяет как бы утишать болезнь, смягчать остроту приступа. Даже разовый курс лечения давал прогнозируемый эффект на месяцы, на годы. В трудных ситуациях больные получали сосудорасширяющие препараты, которые не угнетали и не травмировали мозг. У многих на памяти еще эти средства: всем знакомый папаверин, дибазол в сочетании с сустаком.

– По моим представлениям, медицина по сути своей должна быть в меру консервативна.

– Точно подмечено. Действительно, жизнь – это эволюция. Взрывы, скачки ей противопоказаны. А теперь слушайте, – заговорщически молвил Петр Николаевич. – После девяносто третьего года на основании рекомендации некоего Международного общества по гипертонии лечение успокаивающими препаратами отечественного производства (весьма дешевыми) было вдруг отменено. Седативные лекарства одним махом вычеркнули изо всех справочников и рекомендательных врачебных списков. Валокордин и близкие к нему аналоги заменили импортные формы, предназначенные не для лечении гипертонии, исключительно для купирования острых приступов на короткое время. Академики-кардиологи будто по сигналу дали молчаливое согласие: сделали кивок. И тотчас же в Россию хлынули западные снадобья. Теперь им уже и счету нет! Предназначение оных: самым изощренным способом купировать в организме больного давление… При этом цены на импортные пилюли растут по нескольку раз в году.

По команде бывшего министра Зурабова средства для оздоровления контингента сердечников косяком хлынули в города и веси. Задачу они частично выполнили, при этом вызывая в мозгу непредсказуемые изменения. Попутно порождая еще более худшее: инсульт в разных модификациях.

– Да разве такое возможно? Это похоже на базарный бизнес в гадском исполнении.

– Интуиция вас не обманывает, – заметил ученый. – Но гипотеза ваша скоропалительна. У авторов проекта была благая цель. Они намеревались искоренить изначальное зло, точнее его конкретное проявление, а именно: повышенное артериальное давление.

– По-моему, тут отдает схоластикой, формализмом.

– Как сердечник с многолетним стажем вы вправе дискутировать с учеными мужами не заочно, а прямо с трибуны кардиологического симпозиума.

– Ну это, пожалуй, слишком…

– В спорах рождается истина… Бороться за жизнь больного ишемией путем снижения артериального давления равносильно тому, если бы доктор решил вылечить своего пациента, предположим, от пневмонии, способом понижения температуры тела… Да и тот же тонометр выявляет всего лишь факт нарушенного (или обычного) давления в системе кровообращения.

И далее после некоторой паузы:

– Физиологи знают: резкое снижение АД чревато непредсказуемыми последствиями. При этом имеет место скрытая зависимость: ежели уменьшается скорость кровотока, соответственно ухудшается кровоснабжение мозга, сердца. Не зря же в руководствах по применению диротина, энапа, престариума и им подобных препаратов фирмы предупреждают врачей и пациентов о так называемых побочных влияниях на организм названных лекарств, указывая при этом на опасность нарушения мозгового кровообращения. Перечисляются и соответствующие симптомы: головная боль, головокружение, тошнота, рвота, общая слабость. То же самое читаем и в инструкциях к нолипрелу, ришекору, энапу и им подобным лекарствам. Отсюда вывод: лечишься от высокого давления, – следом вам угрожает инсульт.

– Какое, однако, коварство… Куда же смотрит медицина?

– Повторяю вышесказанное: «В медицине – как в армии… Дан приказ – выполняй неукоснительно!» В противном случае администрация найдет других исполнителей.

– Проблема эта хорошо известна специалистам по инсультам, то есть неврологам. – Петр Николаевич извлек из портфеля небольшую книжицу, быстро нашел нужное место. Чеканя слова, цитировал подчеркнутое: «Если стараться у всех больных поддерживать артериальное давление в одинаковой мере и доводить до формальных цифр 120/80, у части пациентов подобное снижение вызывает инсульт мозга… Как правило, это следствие «чрезмерной терапии»… А это не менее серьезная проблема… Пора бы нам найти уже взаимопонимание с кардиологами. Нет ничего более страшного в жизни, чем болезнь, созданная руками врача».

Близился рассвет. Наш поезд застрял на полустанке – видимо, в ожидании встречного.

Я сидел, опершись локтями на стол, осмыслял противоречивую информацию. Ведь еще в ходе беседы с академиком Беленковым не все тезисы его казались мне бесспорными. При всем том была, конечно, и магия авторитета, и обаяние незаурядной личности. Между тем в обществе все явственней слышен ропот о несовместимости бизнеса и медицины. Коммерческий дух (душок!) стал особенно чувствоваться с приходом в здравоохранение хитромудрого Зурабова. Пора уже назвать вещи своими именами… Этот делец много зла причинил стране, нации в целом. В этой связи пора б уже сказать веское слове Генеральной прокуратуре вкупе с Советом безопасности РФ.

А что делать в этой ситуации нам, больным людям, пока госслужбы будут разбираться с Минздравом, а Минздрав с академиками? Ведь людские потери в отечестве день ото дня растут; а бизнесмены от медицины, торопясь, набивают мошну… Но, слава богу, свет клином не сошелся на «продвинутых» лекарственных новинках с заморскими лейбами, к коим руки приложили наши бизнесмены в белых халатах. Благо, в свите Гиппократа есть еще «инакомыслящие»… К тому ж время они не теряют. Возглавляет эту когорту энтузиастов маститый академик-физиолог Н.А. Агаджанян. В молодые годы он трудился в центре подготовки космонавтов и внес личный вклад в многосложную проблему: восстановление кровообращения у пациента, побывавшего в экстремальных условиях. Да, кстати сказать, и теперешняя наша жизнь тоже ведь сплошной экстремал, – причем в глобальном масштабе.

По сей день доктор космонавтов не почивает на лаврах. С группой энтузиастов – в нее входит и его коллега, ученый-физиолог Юрий Николаевич Мишустин – ищет выход из тупика, в котором оказались то ли по умыслу, то ли по недомыслию их титулованные собратья. Ну и вместе с ними бесчисленные пациенты-сердечники. Но вот вроде бы появился свет в конце туннеля… Речь идет о сконструированном сообразительными докторами чудесном приборе под титлом «Самоздрав». Одно название о многом говорит. С его помощью сам болящий может корректировать многие жизненно важные функции головного мозга.

В какой-то момент я почувствовал у плеча прикосновение руки соседа:

– Пусть эта книга будет вашей, – после чего чиркнул на первой странице несколько слов.

При тусклом свете настольной лампы прочел я уже знакомое мне имя: Ю. Мишустин. И название: «Выход из тупика». Книга вышла в четвертом издании в городе Самаре.

Под конец мы обменялись телефонами. При расставании Петр Николаевич сказал:

– В крайнем случае подайте сигнал. Чем сможем – поможем.

Дома перечел я книгу Мишустина безотрывно. И понял: написать ее мог человек очень смелый и глубоко убежденный в своей правоте.

После этого извлек из дальнего угла шкафа собственную рукопись «Записки пациента». И не нашел в ней ни одного абзаца, который нуждался бы в корректировке. Мои мысли, наблюдения толкования нынешней медпрактики линейно совпадали с тезисами автора книги «Выход из тупика».

И все же, признаться, не дает покоя интервью с академиком Ю.Н. Беленковым. Ведь осталось невыясненным: почему Юрий Никитич не завизировал текст? Листы сияли чистотой, не считая маловыразительных трех-четырех закорючек на полях… Хотя, возможно, главное таилось между строк. Особенно в тех местах, где речь шла о фармацевтическом бизнесе. Бесспорно, это «штука» деликатная, многогранная, явно не для ума дилетантов. Лишь только после прочтения книги Мишустина кое-что приоткрылось. Пожалуй, был я прав в смутных своих подозрениях.

Но вот что понял я окончательно: на медицинском олимпе не так-то все просто, как и на разоренном уже Черкизовском рынке. Базар, он и есть базар, в какой бы сфере нашей жизни ни затаился. Похоже, вскружил он головы и авторитетам в белых халатах! Страдает же, как всегда, несчастная Россия и ее ныне явно обездоленный народ. Увы нам! И еще раз увы.

I

Вынесенная в заголовок фраза, слетела с уст не профессора от медицины на вводной лекции для первокурсников, не врача высшей категории и не важного чиновника из системы здравхрана на совещании в кругу коллег… Вот на самом деле как оно было.

По агентурной информации, во второй терапии ГКБ-31 в тот день ждали важную комиссию. К нам в палату влетела как угорелая, с вытаращенными глазами сестра-хозяйка. На ходу провела мизинцем по ребру зеркала над раковиной умывальника. Поморщилась. Повернувшись вокруг оси, обвела наметанным взором пространство палаты. На каком-то румбе голова ее дернулась, брови взметнулись выше лба.

– А это еще что такое? – завизжала кастелянша первого ранга, узрев на подоконнике прикрытое драными шторами барахло.

– Чье? Убрать немедленно!

Из-под одеяла высунулась взлохмаченная голова:

– Дует же немилосердно.

По палате вольно гуляли сквозняки. Даже меня доставали. Хотя мое логово было в закутке и загорожено высоким холодильником. Угол же, где расположился Стас, называли северным полюсом. Когда в Москву врывался норд-ост, бедняга вообще не снимал верхней одежды – спал, укрывшись с головой.

– Вернусь через двадцать минут, – предупредила разгильдяя хозяйка отделения. В ответ раздался сухой, надрывный кашель.

Ситуацию прокомментировал старожил Заборин:

– На подоконнике леду намерзло толщиной в ладонь, – но то был глас вопиющего в пустыне.

Немного погодя в палату занесло лечащего врача. С порога глянула в угол. Покачала головой:

– Безобразно! Меня же и накажут.

Точно через двадцать минут явилась «хозяйка» в сопровождении старшей медсестры.

– Полюбуйтесь, Наталья Петровна!

Снова откликнулся Заборин:

– Я уже дважды простужался. Дома буду долечиваться.

– А Волынского досрочно выпишем, с волчьим билетом, – не унималась главная виновница. – Ведь хуже бомжа. Спит в куртке, джинсы не сымает. На таких белья не напасешься.

Обитатели цепочкой потянулись в коридор. Никому не хотелось с «хозяйкой» собачиться. Мы с Валерием остались одни. Я пробрался к северному полюсу, тронул парня за плечо. Не вдруг выпростал он из-под одеяла взлохмаченную голову.

– Вчера ты, кажется, не ужинал, сегодня на завтрак не ходил.

– Аппетита нет. Даже запах еды противен.

Я взял с тумбочки градусник: 40,3. Это утренняя температура, ночами обычно выше.

– Мне б хоть капельку погреться, – слетело с его уст.

Пошел на кухню. Дверь оказалась запертой. Вернулся в палату, собственноручно вскипятил чай. Бросил в бокал двойную порцию заварки. Достал пакет со сдобными сухариками… В дверях вдруг свет застило. На пороге стоял завотделением Виктор Соломонович.

– Значит, имеете свой кипятильник! Что категорически запрещено.

Из-за его спины раздался твердый голос Максима Заборина:

– А то, что в палате холод собачий, это по правилам, да? Лекарства только зазря переводим.

В казенном учреждении назревал бунт. Виктор Соломонович сделал шаг назад и с достоинством удалился.

Точно по графику явилась в больничную палату со своим уборочным комбайном санитарка Галина Денисовна. Выждала паузу, как бы раздумывая, с какого угла начинать. Глубоко вздохнула, взяла курс на северный полюс.

Не спеша поштучно перебрала и протерла на тумбочке Волынского каждую вещь. Наметанным глазом глянула на градусник, покачала головой. Стас почуял присутствие постороннего, приоткрыл часть лица.

– Что-то ты, голубчик, у нас зажился.

С губ болящего слетело нечто нечленораздельное.

– Поняла, поняла, похвастаться тебе нечем, – отреагировала покорная раба Гиппократа.

– У меня же сессия на носу, курсовая не закончена.

Санитарка предложила свои услуги:

– В таком случае, позволь у тебя на окошке уборочку сделать.

С другого конца палаты раздался слабый голос новенького:

– Там вообще раму надо менять, в труху превратилась.

Галина Денисовна и тут нашлась:

– Сперва порядок надо навести, опосля уж все остальное.

И куда-то умотала. Возвратилась с двумя старенькими одеялами. Все второстепенное рассовала по пакетам, убрала под койку. Какие-то вещи сунула в изголовье. Снова куда-то убежала. Принесла шикарное ватное одеяло, явно предназначенное для люксовой палаты. А к нему еще и приклад, хрустящий пододеяльник. В занюханной больничной камере свежо повеяло озоном, будто после шальной июльской грозы.

Заботливые женские руки – они способны чудеса творить. В довершение всего Галина Денисовна произвела настоящий фокус-покус: поставила на общий стол вазочку с геранькою в цвету. Каждый из восьми пациентов 537-й палаты отреагировал на это движение души технички по-своему. Кто-то многозначительно головой покачал, кто-то слегка присвистнул… Волынский, сидя на кровати по-турецки, от полноты чувств сентиментально прослезился. Возможно, с этой минуты болезнь его резко пошла на убыль.

В тот день несколько больше обычного санитарка-нянечка потратила свое время в нашей палате и, похоже, не торопилась к соседям. Навела порядок на общем столе. Перебрала все газеты и журналы – старые сложила в отдельный пакет для макулатуры, ничейные книги выстроила в стройный ряд. Фактически из ничего возник симпатичный библиотечный уголок.

Истинный мастер в завершенную уже вещь обычно вносит некий, казалось бы, неуловимый для неискушенного глаза штрих. Так возникает нечто из ряда вон выходящее. Галина Денисовна провела ладошкой по веточкам герани, по ходу движения удалив несколько уже пожелтевших листьев. Отчего весь цветок от корня до верхушки обрел природную красу, свежесть. Хотя, как известно, декабрь – не лучшая пора для комнатных растений.

– Ну все, пошла я, – не обращаясь персонально ни к кому, проговорила жрица чистоты, берясь за штурвал своего санитарного комбайна. Тут-то и слетели с ее уст поразившие всех нас слова:

– На больных-то не обижаются.

Каждый воспринял сказанное на свой счет. Хотя это адресовано было не узникам 537-й палаты, а неким авторитетам, имеющим прямое или отдаленно-косвенное отношение и к этой клинике, и ко всем другим на пространстве нашего государства. Оное усиливает гадостная обстановка, нарочитое небрежение медперсонала. В сущности – то вульгарный способ вымогательства из подопечного МСК не облагаемой налогом мзды. Причем никакой гарантии на… долгожительство. Наоборот, берущий втайне желает поскорей избавиться от… соучастника. Дабы концы в воду!

После кто-то из сопалатников слова Галины Денисовны назвал вещими. В том смысле, что им место над входам во всякое медучреждение, – заместо крикливых лозунгов и пустопорожних призывов.

II

Копаться в медицинской буче – занятие неблагодарное, чреватое всевозможными неожиданностями, в том числе и летальными. Инициированное в 52-м году самим Хозяином Кремля «дело врачей», как известно, не получило развития… Инициатору та буйная затея вскоре вышла боком. То, что к злодейству причастен Лаврентий Берия, народ не сомневался ни тогда – по свежим следам, ни теперь. Многих смущало, что палача в генеральском мундире в два счета, без суда и следствия убрали с политической арены.

Слухи о том, что Сталина отравили, возникли сразу. Собрать же документальные доказательства удалось только пятьдесят пять лет спустя.

Собственное журналистское расследование целенаправленно провела газета «Комсомольская правда». При поддержке редакции ее корреспондент получил эксклюзивный допуск к личному делу И.В. Сталина. Итогом кропотливой работы Николая Добрюхи явилась книга под названием «Как убивали Сталина».

Великие преступления в одиночку не делаются. К случившемуся на рассвете 5 марта 1953 года на загородной даче оказались причастны реальные действующие лица – охранники, телохранители, медперсонал разного ранга.

С обнаружением новых архивных материалов и живых свидетельств прежние версии, относящиеся к смерти Сталина, по сути, превращены и политическую макулатуру. Да, то было хорошо упакованное вранье, не соответствующее действительности. А реальность такова: в крови пациента № 1 в последний момент обнаружились с чего-то токсины.

Пустить такую информацию в народ, в мир было бы форменным безумством для тех, кто стоял на страже здоровья вождя. Потому-то и началась лихорадочная возня с бумагами, с протоколами. Профессору Лукомскому задним числом Политбюро поручило оформить «Историю болезни, составленную на основе журнальных записей течения болезни И.В. Сталина». Но вот выясняется следующее: сей непреложный документ в течение короткого срока переделывался по меньшей мере четыре раза! Всякий раз становился все более и более «совершенным»… Первый вариант датирован 17.03.53 г. Второй возник уже несколько дней спустя. Потом был третий (черновик, вообще без даты). Потом на свет явился четвертый вариант – чистовик! – подписанный всеми членами медицинской комиссии. Впрочем, тоже без даты, на основании июльского дубликата.

Почему, спрашивается, была необходимость раз за разом возвращаться к «больному вопросу» в течение четырех месяцев? Дело в том, что в конце того же года был арестован Хозяин Лубянки, оттого, значит, и надлежало внести коррективы в текст в связи с новыми обстоятельствами текущих событий.

Медики – протокольный, весьма политизированный народ. Для них бумага – все! Это флюгер, а вместе с тем и спасательный круг… Нет, не для пациента – для врача. Профессор Игорь Максимович Кахновский, помнится, признался: «Часто, братец мой, шагаем мы вслепую, движемся по лезвию ножа».

За десять лет «скорая» пятый раз доставила меня в приемный покой 61-й клинической больницы. За этот исторический отрезок времени столько же раз (если не больше!) поменялся тут чуть ли не поголовно медперсонал. Мое отделение (терапия!) чем-то напоминало лесной квартал после плановой вырубки или стихийного бурелома. Сохранились лишь внешние очертания помещения на фоне мерзости запустения.

Борьба за человеческую жизнь – сложнейший процесс. Наряду с умнейшей аппаратурой и точной фармакологией много значит и убранство холлов, обставленных недорогой, но удобной мебелью для времяпрепровождения после утомительных процедур или для душевного общения с новыми друзьями, товарищами, родственниками, а то и лечащим врачом.

А тут – стоп!

Процесс лечения во многом таинственный, порой загадочный процесс. Нередко за спиной лечащего врача, в кругу завсегдатаев больниц, горемык и бедолаг, идет просветительская беседа, как и какими способами (средствами) бороться со своей хворью-недугом. Между прочим, делятся друг с другом рецептурной информацией. Хотя это официально категорически возбраняется. Да ведь сами врачи волей-неволей тому способствуют, принуждают.

Рискую прослыть крутым максималистом, но не промолчу: скажу то, что замалчивается, чему не придается значения. Речь идет об общении больных с медперсоналом. И наоборот.

С неких пор стал я замечать: люди в белых халатах неохотно контактируют с обитателями больничных палат. Осмотр обычно сопровождается двумя-тремя стереотипными короткими фразами. «Глубоко вздохните… Так… Еще раз… Повернитесь спиной… Так. Кашель беспокоит. Так… Опустите рубашку». Бывало, для осмотра следовало обнажиться. Теперь достаточно задрать нательную рубашку к голове. Так быстрее! Даже давление не всегда проверяют. Хотя за тонометром далеко ходить не надо. Эта блестящая штучка всегда под рукой, болтается на шее. Доктора бегают с ними даже в туалет. Между тем в дело пускают с неохотой. Все куда-то бегут, торопятся как на пожар!

Однажды по крайней нужде заглянул я в ординаторскую, а там дым коромыслом. Перед компьютером тесный кружок, на экране светилась забавная программа «Одноклассники». Теперь это ходячая забава, но, право же, не в рабочие часы. Лечащий врач Инна Валерьяновна, заметив меня, окрысилась: «Всего полчаса назад была у вас. Что еще случилось?» От такого приема я растерялся, пролепетал невнятное. «По этому делу следовало обратиться к медсестре», – и доктор с недовольной миной возвратилась к экрану.

Все вместе это вылилось в негатив, поэтому я не отблагодарил своих благодетелей как подобает. И получил в отместку ляп! Выданный на руки эпикриз оказался филькиной грамотой. На казенной бумаге все было перепутано, исковеркано. Когда явился в свою поликлинику, чтоб приобщить документ к истории болезни, замглавного врача Е.Б. Родина подозрительно поглядела на меня и изрекла: «Кто вам дал на руки эту фитюльку? Это же явный подлог, дело подсудное». Мне нечем было крыть.

Вырос я во врачебной семье. Отец частенько приносил с работы забавное, смешное, поучительное, как теперь сказали бы, шоу. Домашних это развлекало, вместе с тем и воспитывало. Тем более что часто соседствовало анекдотичное, грустное, трагическое.

За давностью черное, душещипательное из памяти выветрилось, расщепилось, в то же время малозначительное, легковесное, вопреки законам природы и физики, обрело весомость, значимость, выпало в осадок, по сей день живет в душе.

Одно время, еще до войны, жили мы в городе Белеве Тульской области. В городке отсутствовала поликлиника, была лишь амбулатория для приходящих больных. Среди постоянных пациентов врача по общим болезням была некто Марго, в прошлом помещица, разорившаяся в пух и прах еще в царское время. Последние годы жила из милости у двоюродной сестры. Зарабатывала на жизнь уроками музыки и, между прочим, имела успех – на сцене городского Дома учителя.

У Марго был букет разных болячек, относилась же она к ним философски. Порог любого врачебного кабинета мадам переступала с такими словами: «Я к вам не за рецептом, просто поговорить». Для белевских обывателей эта фраза в конце концов стала крылатой, ее применяли к случаям, далеким от медицинской практики. По сей день та присказка в той округе гуляет. Возможно, долетела до ушей потомственного врача и замечательного писателя Вересаева, жителя тех мест.

Профессиональный опыт складывается из множества составляющих. Кстати, народная мудрость гласит: «Слово лечит!» Тем более если обронено с уст уважаемого лекаря. Ну и попутный вопрос другу-читателю: когда последний раз по душам вы беседовали со своим лечащим врачом? Вопросец можно повернуть и в другую сторону: когда инициатива сердечной беседы исходила от самого врача? Лично я такого междусобойчика что-то не припомню. На сей счет существует «железная» отговорка: времени нет! Причина лежит гораздо глубже. Культуре (искусству) взаимодействия врача с больным в медвузах не учат. Такого предмета нет, программой не предусмотрен. Златоустов же в жизни, к сожалению, мало. Тем более что в наше утилитарное время и спроса на них нет.

Не ради украшения вставил я в текст старый провинциальный анекдот. Да и мадам Марго не потехи ради ходила в амбулаторию. Просто-напросто хотелось в кругу медиков душу отвести. И тем фактически жила!

Буквально на днях под руку попало вересаевское, его знаменитые «Записки врача». Читаю – оторопь берет. Вот это место: «Везде, на каждом шагу врачу приходится быть актером. Особенно это необходимо потому, что болезни излечиваются не только лекарствами и назначениями, но и душою самого больного: его бодрая и верящая душа – громадная сила в борьбе с болезнью, и нельзя достаточно высоко оценить эту силу. Одно время меня удивляло, насколько успешнее оказывалось мое лечение по отношению к постоянным моим пациентам, горячо верящим в меня и посылающим извозчика за мною с другого конца города… Я видел в этом довольно комическую игру случая и лишь позже убедился: это отнюдь не случайность, что мне действительно могучую поддержку оказывает завоеванная мною вера, удивительно поднимающая энергию больного и его окружающих. Больной страшно нуждается в этой вере, чутко ловит в голосе врача всякую ноту колебания, сомнения… И я привык держаться при больном самоуверенно, делать назначения безапелляционным – докторальным! – тоном… Нужно цепляться за тысячи мелочей, напрягаю всю силу своей фантазии, тонко считаясь с характером и состоянием больного, его близких».

Более ста лет назад легли на бумажный лист эти строки. Теперь уже в здравоохранении существует самостоятельная отрасль, так называемая психотерапия. Однако в широкой медицинской практике душевное общение врача и пациента не то чтоб стала нормой, в сущности редкое исключение.

Медицинская тема напоминает спираль животворной молекулы ДНК – нет у нее ни конца, ни начала. Вот еще один поворот, и тоже заход в прошлое. Приблизительно в одно время с «Записками врача» Вересаева в журнале «Нива» другой доктор, а именно Антон Павлович Чехов, опубликовал повесть «Ионыч». В ней был выведен колоритный образ хапуги от медицины, делающего бизнес на несчастье и человеческом горе. Благо, в губернском городе С. была богатая, неистощимая врачебная практика, дававшая не просто необходимые дли жизни средства, но и сверх того, так называемые барыши. Сам доктор Старцев доходы свои откровенно называл наживой. Духовный авторитет города С. опускался все ниже, ниже. А ведь в студенчестве Старцев слыл романтиком гегельянского толка. Был полон честолюбивых планов, собирался служить народу. Но деньги в конце концов выжгли и опустошили пламенную душу. Хочется сказать «на фене»: жадность фраера сгубила!

Ионыч предстает передо мной как живой. Более того, напоминает реальных персон теперешней системы здравоохранения, с коими мы по нужде великой сталкиваемся. Нет, без цитаты любимого классика, пожалуй, не обойтись. Вот каким рисует своего героя Чехов: «Да и характер у него (Ионыча) последнее время сильно изменился: стал тяжелым, раздражительным. Принимая больных, он обыкновенно сердится и кричит неприятным голосом: «Извольте отвечать только на вопросы… Не разговаривать!» Согласитесь, ведь дико звучит. С кем как не с попом да врачом грешнику душу свою отвести… Наши священники пока еще, слава богу, все еще идут на контакты с прихожанами. Врачи же избаловались: любят пациентов бессловесных… Переняли дурную привычку своего прототипа.

Возможно, кто-то назовет меня занудой – и все же публично откроюсь… С некоторых пор стал я приходить к врачам с секундомером. Осмотр у участкового занимает 7 – 9 минут. Кровяное давление теперь измеряют в отдельном кабинете. Изредка (раза два в году) врач выписывает квитки для посещения вспомогательных кабинетов. Самая трудоемкая операция – оформление справки на получение путевки в санаторий. Последний раз случилось это первого апреля (!) в 2000 году. Однако хлопоты и беготня не пошли впрок: я своей ветеранской льготой по сей день не воспользовался. Практичные друзья говорят: действовал недостаточно интенсивно, нецеленаправленно.

Поликлиника – содом в миниатюре. Но и в стационарной обстановке больной предоставлен сам себе. Режим сплошь нарушается, не соответствует вывешенным на коридорном перекрестке скрижалям. Врача приходится ждать часами. Его заносит в палату шалым сквозняком. К этому времени «кворума» уже нет. Большая часть больных (за исключением тяжелых) разбрелась по разным этажам выполнять спецназначения доктора-куратора. И такой порядок действует по всей вертикали отрасли. Если я не прав, пусть меня переубедит руководитель Минздрава Татьяна Алексеевна Голикова, сменившая Зурабова, который, по образному выражению моей квартирной соседки Любови Тимофеевны, четыре года безвылазно сидел у народа в печенках. От себя добавлю: после Чубайса Зурабов – в ряду одиозных личностей перестроечного цикла – занимает место под № 2.

Ныне в верхах вдруг стала модной тема здравоохранения. Лихорадочно, суматошно составляют грандиозные планы реорганизации, следовало бы сказать, реанимации запущенного и разваленного больничного хозяйства. Боюсь, проект превратится в мираж. В лучшем случае, на местности возникнет один-другой объект замысловатой конфигурации – с башенками, шпилями и флюгерами, коим позавидовал бы сам Манилов.

По законам логики и зодчества, всякий объект начинать следует с фундамента. Применительно к нацпроекту «Здоровье» – с простых больничных комплексов, оснащенных новейшей аппаратурой. На это не жалко израсходовать половину, а то и больше средств из государственной заначки, которая почему-то хранится в сейфах США и год от года тает от девальвации.

Эти финансовые штучки умом граждан не понять – да и денежные дела никто народу не объясняет, они преподносятся верхами и штатными политологами как некая аксиома, – в сущности коварная хитрость, приносящая безумные дивиденды чиновникам, олигархам и иже с ними. Ну а для блезира, для отвода глаз Воланды от политики заигрывают с народом: устраивают световые эффекты; осыпают одуревшую от шума публику «зеленью»; она после представления превращается в фантики, а то и в погань, от соприкосновения с которой хочется руки с мылом помыть.

В этом театре абсурда маячат верхушки небоскребов. По замыслу градоначальника и его супруги Елены число их в ближайшее время должно было возрасти до 72. Вот-вот первые лица страны в компании с помазанником божьим должны перерезать золотую ленточку главного портала московского сити. Да и без того, по словам начальства, Первопрестольная преобразилась до неузнаваемости. С лихорадочной быстротой возводят для себя многоярусные палаццо оборзевшие от богатства застенчивые олигархи, а также разные оборотни в погонах и без. Вошло в обычай: «избы» строят толстосумы не на потребу сегодняшнего дня, а впрок, на неопределенный срок. Теперь это самый надежный способ вложения капитала. С наступлением сумерек монолитные гиганты стоят в ночи с темными окнами, будто внутри обитают призраки… В то же время в нашем, одном из богатейших городов планеты не имеет пристанища более миллиона наших соотечественников. Это презираемые обществом бомжи. Их образом пугают детей. Не приведи господи благородным, преуспевающим оказаться в их шкуре. В действительности же страдают они ради прекрасного будущего своей Родины. Среди них есть люди в прошлом знаменитые. Теперь же им нет входа в благородные заведения. Им запрещено ездить в общественном транспорте; их не принимают даже в больницы. Я лично был свидетелем безобразной сцены в 51-й ГКБ… Спецназ обрушил всю свою силу и мощь против инвалида на костылях, который обманом проник в отделение пульмонологии и несколько дней ютился на койке без белья в коридоре.

Москва преображается, город хорошеет… На фоне шального строительного бума убогими выглядят объекты Минздрава. Их внешний вид и внутренний интерьер угнетают, отпугивают. Электропроводка, как и сантехника, вызывают опасение. Пожары от короткого замыкания стали стихийным бедствием. И какая же мотивировка. Коммуняки виноваты… Это они оставили демократам такое убогое наследство. Куда ни глянь, везде разруха, аварии, крушения, нелады, бестолковщина. Между прочим, даже сосульки с крыш на головы прохожих, как назло, нынче падают чаще прежнего. А тут явилось новое безобразие: на улицах, на дорогах от автопробок житья нет, водители в своих «тачках» звереют. И снова как бы Сталин виноват. Это он в 1940 году под генпланом столицы свою колдовскую руку приложил.

Градостроительная стратегия того времени отдавала предпочтение общественному транспорту, что отвечало возможностям экономики и государственной философии тож. Целесообразно было и с точки зрения природоохранительной… Все эти факторы снова обрели жизненную целесообразность, причем не только в России, но и на всей планете.

Теперь все зациклились на денежных потоках, на самом же деле нам житейской логики не хватает. Кругом хитрят, лукавят. Простите меня, грешного, напрашивается сама анекдотичная ситуация. В первую брачную ночь хитрюга импотент со стажем на полном серьезе в разобранной постели убеждал супругу в том, что мягкий пенис интересней и лучше, нежели твердый, прямостоячий.

Наряду с транспортной проблемой схожая судьба и у отечественного здравоохранения. Если не хуже. За двадцать с лишним перестроечных лет в столице не прибавилось ни одной больницы, хотя скученность здесь сравнима с зэковскими учреждениями.

Недавно самолично испытал я госпитальные прелести знаменитой Боткинской больницы. Ветерану труда не нашлось места в двенадцатиместной палате. Весь срок – от и до – пролежал в коридоре, обрел титул «коридорник». Это было испытание на мужество, на жизнестойкость, на покорность. Я не сноб, не пижон и не денди. Всякое на веку повидал. Спал в пургу под елью в тайге, живал в металлической «бочке» бок о бок с первопроходцами на целине… Но у меня не хватает слов – и начинает трясти, как компрессор, к которому подключены все шесть отбойных молотков, – чтобы на словах передать интерьер сортира пульмонологического отделения. Высказать это невозможно, не хватает слов, даже в комплекте с матерными. Тут нужна кисть… Да и не всякий художник возьмется – лишь работающий в жанре абстракционизма.

Теперь-то я знаю: самые злостные курильщики – астматики. Дружными усилиями превратили они так называемый туалет в газовую камеру. В первый же заход у меня случился первый бронхоспазм, а через день и второй. Я рухнул на бетон без сознания.

Стал искать варианты… Из женского туалета меня быстро шуганули. В поисках отхожего места побывал на всех этажах, во многих организациях. За мной учинили надзор, меня преследовали как чужака, как персону нон грата. Признаюсь, дважды воспользовался персональным сортиром главного врача клиники В.Н. Яковлева – по персональному письменному заявлению.

Не в тайном кружке инакомыслящих и не в километровой колонне инакомыслящих услышал я позабытый уже постулат марксизма: «Бытие определяет сознание».

В 61-й больнице познакомился с пациенткой из соседней палаты – Ириной Сергеевной. Как-то после ужина, испросив позволение, приземлилась дама со мною рядом на задрипанный коридорный топчан. Да и не заметили, как три часа пролетело. Впервые в жизни не я, мне дама читала стихи. Наряду с классической поэзией звучали куплеты неведомые, как потом выяснилось, собственного сочинения. После того мы и обедали, и ужинали всегда за одним столом. Иногда фланировали по длинному, причудливо изогнутому коридору, как по бульвару.

В первую же встречу выяснилось: с Ириной Сергеевной мы коллеги. Она тоже окончила филфак, но МГУ. Активно участвовала в художественной самодеятельности, в студенческом театре, на Моховой. Вдруг вожжа под хвост попала – поступила во ВГИК.

И опять ушла со второго курса: увлеклась астрономией. Тем не менее в ее трудовой книжке всего одна-единственная запись по поводу трудовой деятельности: Московский планетарий, что на Садовой-Триумфальной. Я не раз бывал в этом космическом храме: сперва один, позже с дочкой хаживали. Меня очаровывал и завораживал скрытый то ли в выси, то ли в глубине галактики вибрирующий женский голос, который у посетителей общедоступного космического центра невольно ассоциировался с голосом Аэлиты. Сорок лет спустя я увидел лицо это неземной невидимки.

Оказалось, что это Ирина Сергеевна – москвичка в восьмом поколении. От рождения живет в доме на Поварской, в той же квартире, некогда принадлежавшей прабабке.

После революции прямым наследникам отошла лишь треть жилой площади. Нет, то был не самозахват, не рейдерство в современном понимании. Как известно из истории, Моссовет своей властью ограничивал привилегии господ не только в политических правах, а и в собственности. Так семейное гнездо бывшего служащего иностранной компании превратилось в… коммуналку.

Мало-помалу чужаки свыклись, друг к дружке приспособились, при этом научились брать от нового быта приятности, радости. Именно при советской власти семья инженера Р. обзавелась кабинетным роялем фирмы «Беккер». Месяцем позже тот же Моссовет вдруг выдал ордер на расширение жилплощади – они снова заняли в бывшей своей же квартире третью комнату.

Жизнь соткана из сплошных противоречий. Бабушка Ирины, Капитолина Аркадьевна, принадлежала к старинному дворянскому роду, имела собственную деревеньку под Рузаевкой, в Мордовии. Но то была страшная семейная тайна, на эту тему открытым текстом не говорили даже в семье. Так что среди домочадцев бытовала скрытая неприязнь родителей к существующему строю, к советским порядкам, нравам, хотя никто из близких не почувствовал на собственной коже «ежовых рукавиц», не побывал в бериевских казематах. И все же отдавали должное коммунистам… Да, они поддерживали в стране строгий порядок, тем самым как бы удерживали народ в узде, не позволяли людям шататься, расслабляться. В конечном счете все это служило высоким общественным задачам, идеалам.

– Вы, наверное, тоже точно такого же замеса? – напрямик спросила меня Ирина Сергеевна.

Я не собирался противоречить. Со своей стороны с ходу выдал наш семейный анекдот.

…Однажды моя мама, замешкавшись, опоздала на службу минут на двадцать и таким образом попала, как тогда выражались, под наркомовский указ… На разгильдяев накладывался административный взыск. Маму судом судили как злостную прогульщицу и вынесли вердикт: отработать целую пятидневку с метлой, по соответствующей тарифной ставке дворника. Зато какой потом смех в нашем доме стоял год или два.

Сей анекдот Ирина Сергеевна так прокомментировала:

– Я уверена, в тех порядках была своя суровая необходимость… Да иначе нам Гитлера ни за что бы не одолеть. – После паузы, сделав на лице серьезную мину, изрекла нечто вроде сентенции:

– Русская интеллигенция не может не фрондировать. Это наша национальная черта.

Мои родители были интеллигентами в первом поколении, откровенно говоря, получили от новой власти немало реальных житейских благ. Вместе с тем нутром поддерживали некие принципы и максимы из популистских программ Бухарина, Зиновьева, Каменева и даже Троцкого. Свои политические мнения отец и мать публично не высказывали, но вечерами, за чаем часто спорили до хрипоты, крика. В их дискуссиях изредка принимала участие и моя тетушка, комсомолка Таисия. Как я теперь понимаю, роль ее была чисто резонерская; несмотря на молодость, она выступала как трибун, как третейский судья. Ведь наша Тая была завзятая активистка городской организации КИМа… Так что когда родители сгоряча переходили некую незримую грань (например, в запале поносили вождя), Таисия Алексеевна, склоняя голову набок, часто говаривала: «Ну вот, мы уже покусываем сосцы кормящей груди». Что на спорщиков всегда действовало отрезвляюще. Меня в таких случаях отправляли в постель; отец же отчего-то бежал на кухню и долго там полоскал рот.

Пардон, занесла меня в далекое прошлое случайно оброненная Ириной Сергеевной классическая фраза: «Бытие определяет сознание». Я сразу же почувствовал ее философический склад души и соответствующий характер. Без щегольства, запросто сыпала она цитаты то Ницше, то Шопенгауэра, то Аввакума, то Ларошфуко, то Сталина, то нашего современника Игоря Губермана… И то было отнюдь не щегольство эрудицией, накопленными знаниями, а попытка публичного самовыражения и самоанализа. Ну и попутно разобраться в собственной душе. Ведь больничная атмосфера располагает человека к исповедальности, к откровенности кабы не сильнее винных паров.

– Теперь опять стало модно кичиться своим аристократизмом, – размышляла звездочет, она же первая дама августовского заезда. – Этой весной меня вдруг потянуло в монастырь, на исповедь. Захотелось очиститься, снять с души суемудрие, тщеславие и иже с ними.

– Вы хотите сказать…

– Правильно, угадали… Всю жизнь сатану тешила: двурушничала, скрытничала. Служила и нашим и вашим. Вот и в августе девяносто первого как дуреха побежала к Белому дому. Готова была жизнь отдать за один только образ своего кумира. Да, слава богу, вскоре поняла, что он и сам оказался… двоедушным лицемером. Так вот и случился на Руси раскол, третий или уже четвертый по счету за всю нашу историю.

– И на какой же день вы прозрели?

– Точно не помню… Я ж тугодумка. Мне нужен срок немалый. Помог Карл Маркс, озарил его тезис…

– Бытие определяет сознание! – молвили мы в один голос.

От врожденной угловатости и прямолинейности своей натуры часто попадал я впросак, проигрывал в апогее. Одна из моих жен дала мне такую деловую характеристику: «Летаешь ты, дружок, немного выше сороки-белобоки и пониже порхатого скворца». Действительно, хищником никогда не был, но и на стервятину не зарился. Кстати сказать, более четверти века состоял действительным членом охотничьего союза. И за все дарованные сезоны из своей новенькой двустволки всего дважды выстрелил; зато наповал сразил бешеную собаку. Ну и, пожалуй, самое главное… То ли по лености ума, то ли по инерции души, дожив до седых волос, будто таким и родился, в сердце своем ношу одну-единственную молитву, которую адресовал Богу-Отцу Иисус Христос: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…». Кроме того, наизусть знаю (еще со слов отца) пролетарский гимн «Интернационал»… Рабочая карьера меня нисколько не вдохновляла. Снеговые вершины обходил долинами или ущельями. Путь к заданной цели часто удлинялся вдвое, а то и втрое. Потому высоко и не взбирался. Зато первоначально данные природой душевные силы не растратил на кружения, на интриги. Соответственно, значит, и богатства не нажил. Унаследованную малую собственность без сожаления пустил на ветер. Ныне помышляю даже не о благоустроенной богадельне – всего лишь о монастырской келье где-либо в таежной глубинке.

Мечту заветную выболтал в первую же встречу нечаянной больничной узнице. Ирину Сергеевну это ничуть не удивило, словно это было ей откуда-то ведомо, я же лишь подтвердил информацию. За что был награжден милым комплиментом: меня сравнили со светским львом. Намекнув, что выдающиеся из оных логически завершали жизненный путь в скиту… Так, дескать, было прежде, ныне же снова в обычай входит.

Конец ознакомительного фрагмента.