Desde niño pintaba como Rafael, pero me llevó toda una vida aprender a dibujar como un niño.
– Pablo Picasso1
Все разбежались. Я рискнул залезть на дерево с густой листвой, стоявшее совсем рядом с водящим.
– Десять! Я иду искать!
Я замер, не дожевав яблоко, и с азартной улыбкой стал наблюдать за моим охотником. Это неописуемое чувство, которое люди, взрослея, почему-то перестают испытывать. Я назвал бы это «радостный страх» – нет ничего более подходящего, чтобы описать подобное состояние.
Он отошёл от меня в сторону кустов и резко повернулся с нахмуренными бровями. Я прижался плотнее к дереву, стараясь слиться с ним в единое целое.
Неожиданно он поднял брови и побежал к месту счёта.
– Тук-тук, Володя!
Мне казалось, что я съезжаю с огромных американских горок почти под прямым углом. Да ещё и слетаю с рельс.
– Тук-тук, Алёна!
– Нечестно, я видела как ты п…
С каждой минутой моя волнительная улыбка становилась шире. Я ничего не слышал и ничего не видел. Мое единственное желание было, чтобы водящий (я не расслышал его имени, когда мы познакомились, а переспросить постеснялся) поскорее всех нашёл, и я смог выбежать и застучать за всех, тем самым победоносно поднять свой флаг.
– …у нашёл, Саню нашёл, остал-ся Макс… Куда он делся интересно?
– Может, домой ушёл? – в своей идиотской манере выдал Саша.
Наконец, мой противник завернул за угол дома. Я стал торопливо спускаться с дерева. Осталось совсем чуть-чуть и… Лёгкий ветерок сзади, а затем радостный возглас: «Тук-тук, Макс!».
Я совсем забыл, что дом можно обойти и продолжил медленно спускаться с дерева.
– Ты водишь.
– Как это? Я же последний.
– А вот так! Водит последний.
Я не стал спорить, но это был для меня удар. Ещё минуту назад я был так высоко, и вдруг… Мне захотелось отомстить. Странно, но эта животная жажда возникает даже у детей. Может это инстинкт?
Мы договорились, что теперь водить будет первый пойманный, т.к. по логике он спрятался хуже всех. Я встал лицом к стене, закрыл глаза и начал считать. Я был сильно обижен и довольно сдержанно выкрикивал эти «Один, два, три…».
– Я иду искать!
Резко выйдя из угла, я прищурил глаза и почувствовал, что моя кровь холодно закипела – это был он, водящий в прошлой игре. Он самодовольно смотрел на меня сквозь листья и думал, что я его не вижу. Я помахал «кустам» рукой и быстро побежал застукивать своего обидчика.
– Тук-тук!..
«Чёрт!» – подумал я, ведь я же совсем не знаю его имени. Но тут произошло нечто совсем неожиданное.
– Ты подглядывал!
– Ты с ума сошёл? Как я мог…
– Ты (…увидеть…) подсмотрел (…тебя,..) в какую (…когда…) сторону (…ты…) я убежал (…был за домом?)
Смочив засохшее горло слюной, я отчаянно крикнул:
– Да не подглядывал я!
– Подглядывал!
– Не подглядывал!
– Поклянись сердцем матери!
В этот момент я остолбенел. Я смотрел на своего противника и, не зная, что ответить, стал поочерёдно поглядывать на наших друзей.
– Ну! – нетерпеливо выдал он.
Я не понимал, как можно клясться сердцем матери, но отчётливо осознавал, что играл честно… Однако нужно было что-то ответить. Что? Эти обвинительные взгляды…
– Не могу – с трудом выжал я.
– Значит, подглядывал!
– Нет!
– А что тогда?
– Ну, не могу и всё…
В эти минуты я, наверное, ужасно покраснел… Но тут похоронное спасение!
– А… – отступил мой противник, – прости… Я не знал.
– Что не знал?
– У тебя нет мамы?..
– Нет, нету…
По дороге домой я думал о том, почему люди не придают такого большого значения словам. Мне казалось, что я совершил какое-то страшное преступление, сказав это «нет». Я не сделал ничего плохого, но мне почему-то было ужасно стыдно… больно.
Прохожие начали снисходительно пускать в меня стрелы вежливой сострадательности: «Мальчик, тебя кто-то обидел?», «Ну-ка не плакать, боец!», «Что случилось?». Я уронил свои глаза на асфальт и покатил их в стороне от этого беспощадного обстрела. Иногда мне кажется, что, взрослея, люди хуже понимают друг друга, не осознавая, как глубоко эти стрелы могут ранить человека.
Придя домой, я сразу пошёл ужинать. На столе меня ждал аппетитный жареный бекон, но я никак не мог отделаться от навязчивых размышлений. Разве можно клясться сердцем собственной матери?
Мы с раннего детства совершенно не придаём никакого значения словам. Люди часто говорят о любви, но забывают о том, что чем чаще мы говорим «я люблю тебя», тем дешевле становятся эти слова, и спрос на них падает. Суровая экономика жизни. Возможно, если бы люди ценили их так же как деньги, и не разбрасывали их направо и налево, то мир был бы немного богаче.
Закончив ужин, я посмотрел в окно и увидел великолепный летний закат. Я отбросил все мысли и решил спокойно насладиться вечером. Иногда мне кажется, что я слишком много думаю для своих лет. Но глядя на взрослых, полагаю, что со временем это пройдет.
Любоваться подобным закатом в одиночку было немного нечестно. Я пошел в спальную комнату и постучал в дверь:
– Мам, – сказал я и приоткрыл дверь, – ты спишь?
Я осторожно вошёл в комнату и увидел, что она мирно спит лицом к стене, не производя ни малейших движений. Я не стал её будить, аккуратно подошёл к кровати и прошептал:
– Большое спасибо мамуль, было безумно вкусно!
Я хотел поцеловать ее в щёку, но, когда наклонился, вдруг заметил, что её глаза открыты. Я испугался и резко схватил её за руку. Она была ледяная.
– Мама! – крикнул я и быстро перевернул её на спину.
На её бледном лице не было ни единого признака жизни. В руках была открытая коробка с таблетками, которые она время от времени принимала из-за сильных болей в сердце. Её глаза обвинительно уставились на меня, словно я был её убийцей. Я схватился за голову и вспомнил, что сказал сегодня своему оппоненту. Упав на колени, я вскрикнул, думая о том, почему люди не придают большого значения словам.