Вы здесь

Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире. Введение. Непостоянство (Ручир Шарма, 2016)

Введение

Непостоянство

Вдокризисную эпоху – годы, предшествовавшие кризису 2008-го, – мир наслаждался невиданным экономическим бумом, охватившим территории от Чикаго до Чунцина. Хотя бум продолжался всего четыре года и имел довольно шаткие основания, многие расценивали его как начало золотого века глобализации. Казалось, потоки денег, товаров, людей будут вечно расти с рекордной скоростью, повышая уровень благосостояния по всему миру. Все больше бедных государств пополнит ряды богатых. Все больше граждан этих государств вырвутся из бедности и смогут зарабатывать на достойное существование, сокращая разрыв между одним процентом населения и остальными. Повсеместный рост и укрепление среднего класса заставит диктаторов ослабить цензуру, провести настоящие выборы и открыть новые возможности. Рост благосостояния повлечет за собой политические свободы и демократию, а те, в свою очередь, – еще большее процветание.

Потом грянул 2008 год. Докризисная эпоха уступила место посткризисной. На смену ожиданиям золотого века пришла новая реальность. Восторги по поводу глобализации сменились ропотом о необходимости деглобализации. Общая картина сложна и противоречива, потому что не все традиционно связываемые с глобализацией потоки замедлились или пошли вспять. Например, поток информации, измеряемый интернет-трафиком, продолжает расти. Резко возросли потоки туристов и авиапассажиров. Зато поток экономических мигрантов, перемещающихся из бедных стран в богатые, уменьшился, несмотря на яростные столкновения, произошедшие в 2015-м по поводу беженцев-мусульман из Сирии и Ирака. А международные потоки капиталов вместе с международной торговлей товарами и услугами – то, что самым непосредственным образом влияет на экономический рост, – значительно замедлились.

Государства сделали упор на внутреннюю экономику, восстанавливая торговые барьеры и отгораживаясь от соседей. В 2010-х, впервые после 1980-х, международная торговля росла медленнее, чем глобальная экономика. Крупные международные банки, опасаясь давать ссуды за рубежом, отступили внутрь родных границ. После тридцати с лишним лет бурного роста потоки капитала достигли в 2007-м исторического максимума в 9 триллионов долларов[2] и 16 % от мировой экономики, а затем упали до 1,2 триллиона и 2 % – той же доли, что и в 1980-м.

Когда денежные потоки иссякают и объем торговли падает, то же происходит и с экономическим ростом. В национальных экономиках рецессия – нередкое явление, но, поскольку где-нибудь в мире всегда есть быстрорастущие государства, глобальная экономика в целом сокращается редко. Поэтому Международный валютный фонд определяет глобальную рецессию не в терминах отрицательного роста ВВП, а в терминах падения роста доходов, сокращения рабочих мест и других факторов, из-за которых мир чувствует себя в объятиях рецессии. По данным МВФ, таких периодов было четыре: в середине 1970-х, в начале 1980-х, в начале 1990-х и в 2008–2009 годах. Во всех четырех случаях темпы роста глобального ВВП упали ниже 2 %, при том что долгое время они составляли 3,5 %[3]. Глобальный рост упал ниже 2 % и в 2001 году, когда в США лопнул пузырь на рынке высоких технологий. Таким образом, с практической точки зрения можно сказать, что с 1970 года произошло пять мировых рецессий, и объединяет их одно: все они начались в США.

Однако следующая глобальная рецессия, похоже, будет “сделана в Китае”. За последние годы Китай превратился во вторую по размеру экономику мира; он вносит самый большой вклад в ежегодный рост глобального ВВП. В 2015 году из-за замедления роста китайской экономики глобальная экономика росла всего лишь со скоростью 2,5 % и к концу году балансировала на грани очередной рецессии. Спад в Китае особенно сильно ударил по другим развивающимся странам. Если исключить Поднебесную, то остальные развивающиеся экономики растут со скоростью чуть выше 2 %, то есть медленнее, чем гораздо более богатая экономика США. Среднедушевой доход в этих бедных и средних странах больше не догоняет показатель ведущей экономики мира. Развивающиеся экономики – от Бразилии до ЮАР – спускаются вниз по лестнице развития. Ощущение открывшихся возможностей, возникшее на фоне глобального процветания, сменилось сварой из-за поиска ниши для выживания.

Мировой порядок нарушился. Надежда, что процветание породит свободу и демократию, тоже не оправдалась. По данным организации Freedom House, начиная с 2006 года число стран, в которых происходит ограничение политических свобод, ежегодно превосходит число стран, где наблюдается их расширение. В целом за последние десять лет 110 стран (более половины стран мира) испытали некоторое ограничение свобод{1}. Значительного изменения числа демократических стран не произошло, но репрессии усиливаются даже в таких странах, как Россия, которые поддерживают видимость выборов. Мало кто продолжает утверждать, что в Китае процветание приведет к демократии. Отмечается, напротив, что возникает новая и все более агрессивная форма авторитаризма: вслед за Россией и Китаем целый ряд режимов отрицает демократию как универсальную ценность и защищает мягкие формы политических репрессий как выражение уникальной национальной культуры.

Серьезный удар по глобальному процветанию и политическому спокойствию был нанесен примерно в 2010-м, когда замедление экономического роста распространилось с США и Европы на развивающиеся страны. В предыдущее десятилетие мир сталкивался в среднем с четырнадцатью эпизодами крупных социальных потрясений в год, но после 2010-го это число подскочило до двадцати двух. Движущей силой во многих случаях было растущее негодование среднего класса, вызванное ростом неравенства и стареющими режимами, погрязшими в комфортный докризисный период в коррупции и самодовольстве.

Первые серьезные волнения возникли в ходе “арабской весны”, когда протесты, вызванные ростом цен на продовольствие, породили надежду, что на Ближнем Востоке могут возникнуть новые демократические государства. Эта надежда была похоронена с возвращением диктатуры в Египте и возникновением гражданских войн на территории Ливии и Сирии. К 2011-му волнения охватили более крупные развивающиеся государства. Они были вызваны экономическими неурядицами, усугубленными глобальным спадом: инфляцией в Индии, политическим кумовством в России, неудовлетворительными зарплатами и условиями труда в ЮАР. Кульминация произошла летом 2013-го, когда миллионы людей вышли на демонстрации в городах Бразилии и Турции – стран, еще недавно демонстрировавших бурный рост экономики.

Американский драматург Артур Миллер однажды сказал, что эпоха подходит к концу, “когда исчерпались ее основные иллюзии”{2}. Сегодня иллюзии докризисной эры о воцаряющемся повсеместно экономическом благополучии полностью исчерпали себя. Последней умерла надежда, что бурный расцвет Китая будет продолжаться вечно, приводя к подъему другие страны – от России до Бразилии и от Венесуэлы до Нигерии, – преуспевание которых было вызвано в основном экспортом товаров китайцам. Предполагалось, что постоянно растущий китайский спрос породит “суперцикл” растущих цен на сырьевые товары и вызовет подъем благосостояния всюду – от Москвы до Лагоса. Такой ход событий стал казаться не слишком правдоподобным к 2011-му, когда начали снижаться цены на медь и сталь, а в конце 2014-го, когда цены на нефть за несколько месяцев упали более чем наполовину, окончательно ушел в сферу несбыточного.

Непостоянство глобальных трендов лучше всего иллюстрирует судьба государств, вызвавших такой фурор в 2000-е: Бразилии, России, Индии и Китая. Маркетологи объединили их акронимом БРИК; предполагалось, что этим четырем гигантам предстоит доминировать в глобальной экономике. Теперь же этот акроним часто снабжается эпитетами вроде разбитый или рассыпающийся, расшифровывается как “безумно разорительная инвестиционная концепция” или перетасовывается в акроним КРаБ, чтобы показать, как нелепо смотрятся теперь Китай, Россия и Бразилия. В посткризисную эру годовой рост ВВП в Китае упал с 14 % до (согласно некоторым оценкам) менее 5 %, в России – с 7 % до минус двух, а в Бразилии – с 4 % до минус трех{3}. Из всех членов БРИК только у Индии сохраняются – пусть минимальные – шансы, что ее 2010-е годы по темпам роста хотя бы отдаленно напомнят 2000-е.

Посткризисная эра воспринимается особенно болезненно из-за эйфории предшествовавшего ей бума и из-за того, что лишь немногие наблюдатели предвидели кризис. Мир жил в преддверии бесконечного блаженства, а вместо этого настали тяжелые времена. Мир рассчитывал на растущий спрос со стороны процветающего среднего класса, а вместо этого столкнулся с падающим во многих странах спросом со стороны возмущенного среднего класса. Стандартные опасения инфляции уступили место страху перед дефляцией, падающими ценами, что в некоторых случаях еще опаснее для экономического роста.

Модные персонажи докризисной эры ушли в забвение. В связи с тем, что денежные потоки иссякли или повернули вспять, валюты развивающихся стран значительно ослабели. С тех пор как в 1978 году стали регистрировать международные денежные потоки, в развивающийся мир ежегодно вливались капиталы. Первый отток произошел в 2014-м, а в 2015-м случился прорыв плотины – отток составил 700 млрд долларов. Внезапная потеря развивающимися странами этих финансовых ресурсов осложняет выплату их внешних долгов. Многие такие страны, усердно трудившиеся, чтобы выбраться из долговой ямы, снова в нее свалились. На пике докризисного бума в 2005 году МВФ не провел ни одной спасательной операции и, казалось, был готов свернуть свою деятельность по выдаче экстренных ссуд, но в 2009-м ее пришлось возобновить в увеличенном объеме. С тех пор МВФ запускает по десять-пятнадцать новых программ помощи ежегодно для стран от Греции до Ямайки.

В посткризисную эру пришло более широкое осознание опасностей, грозящих экономическому росту. Начавшийся в 2009-м подъем глобальной экономики станет, по-видимому, самым скромным за период после Второй мировой войны. В 2007-м, перед самым началом финансового кризиса, темпы роста замедлялись лишь в одном из двадцати развивающихся государств. К 2013-му соотношение составляло уже четыре из пяти, причем этот синхронный спад продолжался уже третий год подряд – дольше всего в новейшей истории. Он длился дольше, чем падение темпов роста в развивающемся мире в 1994 году после кризиса мексиканского песо, или после азиатского финансового кризиса 1998 года, или после того как в 2001 году лопнул пузырь на рынке высоких технологий, или даже после кризиса 2008-го{4}. По мере углубления застоя привычный поиск очередной звезды развивающегося мира уступает место осознанию: экономический рост не является непреложной закономерностью. Крупнейшие регионы мира, включая Византийскую империю и Европу времен до промышленной революции, прошли через периоды практически полного отсутствия экономического роста, продолжавшиеся столетия.

Специалисты Goldman Sachs изучили статистику за последние сто пятьдесят лет и выделили страны, в которых экономический рост в течение долгого времени был ниже среднего, а среднедушевой доход снижался относительно других стран той же категории. Они обнаружили девяносто таких периодов стагнации продолжительностью не менее шести лет каждый, в том числе двадцать шесть затянувшихся дольше чем на десять лет. Такие спады наблюдались в Германии в 1860-е и 1870-е, в Японии в 1990-е и во Франции в 2000-е. Самый долгий период стагнации (23 года) начался в Индии в 1930-м, второй по продолжительности (22 года) – в ЮАР в 1982-м. Эти периоды стагнации не так известны и не так хорошо изучены, как послевоенные десятилетия бурного роста азиатских стран, благодаря которым Япония (до 1990-го) и некоторые ее соседи перешли в категорию богатых государств. Однако стагнация встречается по меньшей мере так же часто, как бурный рост, и имеет, пожалуй, больше отношения к посткризисной эре.

Важно понимать, что даже бизнес-циклы не обеспечивают возрождения государств предсказуемым, линейным образом. Если развал экономики превышает определенные масштабы, она может потерять способность к самовосстановлению. Например, обычно рецессия увеличивает уровень безработицы и снижает уровень зарплат, что в итоге ведет к новому циклу найма и восстановления. Однако слишком долгая и глубокая рецессия может привести к потере трудовыми ресурсами навыков, к многочисленным банкротствам и уничтожению промышленных мощностей, что вызовет еще более длительный спад. Такую опасность принято называть “гистерезисом” – когда медленный или негативный рост порождает не восстановление, а еще более медленный рост. В застойную посткризисную эру возник страх, что некоторые государства так и застрянут в этом состоянии.

Зыбкая и сложная природа устойчивого роста теперь очевидна и вызывает простой вопрос. Как в этом непостоянном мире предугадать, какие государства, скорее всего, пойдут на подъем, а какие – на спад? Каковы важнейшие признаки грядущих перемен в государстве и как эти признаки заметить? Чтобы помочь ориентироваться в этом полном противоречий мире, подверженном подъемам и спадам, в этой книге приведены десять правил, позволяющих проверить, находится ли государство на подъеме, на спаде или просто плетется кое-как. Вместе эти правила работают как система предсказания перемен. Они в большей степени применимы к развивающимся государствам, отчасти потому что там слабее развиты экономические и политические институты, что делает такие страны более уязвимыми для политических и финансовых волнений. Однако далее я покажу, что применение многих из этих правил к развитым странам тоже может оказаться полезным.

Распознавание закономерностей: на каких принципах основаны правила

В основе всех правил лежит несколько базовых принципов. Первый принцип – непостоянство. На пике бума 2000-х множество глобальных факторов – льющиеся рекой из банков Запада “легкие деньги”, взметнувшиеся ввысь цены сырьевых товаров, расцвет мировой торговли – удвоили скорость роста развивающихся экономик. Масштаб подъема был беспрецедентным: к 2007 году число стран, растущих со скоростью более 5 %, достигло сотни, то есть в пять раз превысило послевоенную норму, – но составители прогнозов сочли этот аномальный всплеск поворотным пунктом. Экстраполируя существовавшие тренды, они пришли к выводу, что если все бурно растущие экономики продолжат свой бурный рост, вскоре многие развивающиеся страны по среднедушевому доходу сравняются с развитыми странами или по крайней мере приблизятся к ним – этот процесс назвали “конвергенцией”.

Такое прямолинейное прогнозирование едва ли можно считать чем-то новым. В 1960-х Манила выиграла право разместить у себя штаб-квартиру Азиатского банка развития (АБР), отчасти благодаря предположению, что быстрый рост Филиппин делает страну будущим лидером Азии. К следующему десятилетию рост – в условиях диктатуры Фердинанда Маркоса – застопорился, но штаб-квартира АБР навсегда осталась в Маниле. В 1970-е аналогичные упражнения в экстраполяции привели некоторых американских ученых и аналитиков спецслужб к выводу, что советская экономика станет крупнейшей в мире. А вместо этого она к концу 1980-х развалилась. К тому времени лидером следующего столетия была объявлена Япония, но и этой экономической звезде было суждено вскоре закатиться.

Все это не помешало очередному всплеску энтузиазма в начале 2000-х, на этот раз по поводу БРИК или БРИКС (С – от первой буквы английского названия ЮАР, которую иногда включают в эту группу) и суперцикла сырьевых товаров. Пик шумихи пришелся примерно на 2010-й, как раз тогда, когда процесс уже начал сворачивать на традиционные рельсы: за десятилетним подъемом цен на сырьевые товары, как правило, следует двадцатилетнее падение. Сегодня представление об этих государствах как о региональных экономических тягачах стало далеким воспоминанием.

Из принципа непостоянства мира вытекает второй принцип: никогда не предсказывать экономические тренды на слишком отдаленное будущее. Глобализационные тренды приходят и уходят со времен Чингисхана, в XII веке наладившего торговлю по Великому шелковому пути, а формирующие экономический рост циклы бизнеса, технологий и политики коротки – в среднем около пяти лет. Электоральный цикл тоже в среднем составляет пять лет и может ввести в игру лидеров-реформаторов, способных подхлестнуть стагнирующие экономики. В результате любой прогноз, рассчитанный более чем на один-два цикла (пять – максимум десять лет), скорее всего, не сбудется. По этой же причине нелепыми кажутся модные разговоры о грядущем азиатском (или даже африканском) веке.

Одна из задач этой книги – перевести разговор о мировой экономике с неопределенного будущего в более практичные рамки пяти-десяти лет и сосредоточиться на прогнозировании грядущих подъемов, провалов и возможных политических волнений. Предсказания на следующие 20–100 лет не могут оправдаться в принципе, поскольку новые экономические конкуренты могут появиться за пять лет, как это было с Китаем в начале 1980-х, Восточной Европой в 1990-е и значительной частью Африки – в 2000-е. Точно так же за пять лет практически из ниоткуда может выскочить новая технология, как в 1990-е появился интернет, а сейчас появляются новые цифровые технологии производства – вроде 3D-печати. В послевоенное время даже двадцать восемь самых долгих периодов “сверхбыстрого” роста – когда подушевой ВВП рос быстрее 6 % в год – длились в среднем менее десяти лет{5}. Поэтому чем дольше длится рост, тем менее вероятно, что он еще продолжится. Когда такая страна, как Япония, Китай или Индия, интенсивно растет в течение десятилетия, аналитиков должны интересовать не причины, по которым рост будет продолжаться, а момент, когда он прекратится.

Распространенная вера в то, что хорошие времена продлятся вечно, подкрепляется феноменом так называемой “якорной смещенности”: разговоры тяготеют к той точке (якорю), с которой начались. В 2000-е анализ глобальной экономической конкуренции привел некоторых к убеждению, что двузначный годовой рост ВВП – нормальное явление для Китая и что рост свыше 7 % – норма для развивающихся стран. Эти сверхвысокие темпы роста были беспрецедентны, но стали точкой отсчета (якорем). В 2010 году мысль о том, что развивающийся мир ждет скорое падение средних темпов роста до 4 %, была настолько ниже якоря, что казалась немыслимой, хотя 4 % – это средний показатель для развивающихся государств в послевоенное время. Вообще говоря, при выборе правильной точки отсчета для любого прогноза надо вернуться назад до тех пор, пока не наткнешься на надежные данные; это позволит выявить закономерность, наиболее обоснованную исторически. Описанные в этой книге закономерности взлетов и падений основаны на моих собственных исследованиях, опирающихся на базу данных по пятидесяти шести развивающимся странам послевоенного мира, которые смогли поддерживать рост в 6 % на протяжении как минимум десятилетия.

Привычка привязываться к плохо выбранному и неправдоподобному якорю усугубляется феноменом, известным как “предвзятость подтверждения”, – стремлением отбирать только информацию, подтверждающую ваше мнение. Во времена безудержного оптимизма 2000-х в мире господствовала предвзятость подтверждения в отношении радужных перспектив БРИКС, но чаще всего в моде пессимизм. Именно он представляет наибольшую опасность в наше время, когда, учитывая тяжелую обстановку в мире, очень трудно убедить кого-нибудь, что у каждого государства есть шансы на подъем. Вместо характерного вопроса: Как будет выглядеть мир, если сохранятся нынешние тенденции? нужно всегда задаваться вопросом: Что произойдет, если все будет идти по стандартному сценарию и цикл будет повторяться каждые лет пять? В каком-то смысле все правила сводятся к правильному выбору вероятностей на основе циклических закономерностей непостоянного мира.

Скептикам, которые полагают, что ограничение прогноза периодом в пять-десять лет отражает узость и недальновидность подхода Уолл-стрит, я бы сказал – подождите. В главах этой книги рассказывается, что долгие периоды уверенного роста происходят потому, что лидеры стран избегают тех видов излишеств, из-за которых возникают кредитные и инвестиционные пузыри, валютные и банковские кризисы и гиперинфляция – различные виды провалов, которыми кончаются экономические чудеса. Так что правила можно использовать и как руководство по достижению долгосрочного экономического успеха.

В таких странах, как Бразилия или Индия, часто можно услышать, что если правительство делает упор на экономическом росте, то страдают здравоохранение, образование и другие показатели человеческого развития. Но это не так. В странах с самым низким подушевым доходом обычно и показатели человеческого развития очень низкие. ООН ежегодно составляет Индекс развития человеческого потенциала (ИРЧП), ранжируя страны по показателям образования (таким как продолжительность школьного обучения), здравоохранения (таким как ожидаемая продолжительность жизни) и базовой инфраструктуры (таким как доступность водопровода и электричества). Совокупный рейтинг страны по ИРЧП часто очень близок к ее рейтингу по подушевому доходу – результату ее экономического развития. Например, в последнем рейтинге Индия занимает 135-е место из 187. Только десять стран, отставших от Индии по среднедушевому доходу, обогнали ее по ИРЧП и только пять с более высоким доходом отстали по ИРЧП.

Рейтинги Индии повысились, но лишь в меру роста ее экономики. В 1980 году, когда ИРЧП подсчитывался всего для 124 стран, Индия занимала сотое место. В последующие десятилетия экономика Индии выросла на 650 %, при том что мировая – меньше чем на 200 %. В результате Индия поднялась в рейтинге ИРЧП и сейчас занимает 89 место среди исходных 124, прибавив 11 пунктов. Однако страны с более высокими темпами роста повысили свой рейтинг еще сильнее. Экономика Китая выросла на 2300 %, и его ИРЧП повысился на 30 пунктов, с 92 до 62. И такая зависимость наблюдается не только в бедных странах. Экономика Южной Кореи выросла на 700 %, и ее рейтинг повысился на 30 пунктов, с 45 до 15. Есть, конечно, и исключения: например, в ЮАР люди живут на редкость недолго для страны со средним доходом в 6500 долларов, что объясняется отчасти высоким уровнем убийств и эпидемией СПИДа. Если страна сильно отстала от других стран своего уровня по какому-то показателю развития, имеет смысл сосредоточить усилия именно на этом показателе. Однако в целом если страна делает упор на рост экономики, то развитие приложится.

Непрактичная наука

Экономическая наука вызывает в обществе все большее разочарование, потому что экономисты не смогли предсказать не только события 2008-го, но и многие кризисы, потрясшие мир как до, так и после. Экономистов критикуют даже их собственные коллеги за излишне академичный подход, за чрезмерную увлеченность элегантными математическими моделями и теориями, в которых предполагается, что люди всегда действуют рационально, и за стремление опираться на накопленную статистику, которая меняется слишком медленно, чтобы по ней можно было предсказывать будущее. А практики – будь то политики, дипломаты, бизнесмены или общественные деятели – не могут ничего планировать без обоснованных предположений о том, что будет дальше. Эта книга предназначена именно практикам. Они довольно скептично относятся к хрустальным шарам, но им нужно уметь и заглядывать вперед, и с первого взгляда распознавать ложную экономическую футурологию.

На экономику все чаще смотрят как на непрактичную науку. Для ряда ученых прогнозирование – интеллектуальное упражнение, они получают награды за публикацию гениальных идей. Результатом часто является одномерный или идеологический взгляд на мир. Некоторые американские и европейские интеллектуалы намекают, что мусульманская культура слишком отсталая и не может обеспечить быстрый экономический рост. Иные крайне правые считают, что любое действие властей плохо по определению. Либералы часто приписывают устойчивый экономический рост демократическим институтам – объяснение, которое не работает во многих случаях, включая длительный бум в Азии (1980–2010), когда большинство режимов региона не были либеральными.

Экономисты и журналисты склонны преувеличивать важность какого-либо одного из факторов роста – будь то сложности, обусловленные отдаленным географическим положением, преимущества либеральных институтов или демографические плюсы молодого и растущего населения – в механизме подъема и падения государств. Эти факторы, убедительно описанные в новейших бестселлерах, действительно нередко играют важную роль в формировании долговременного роста, но, по моему опыту, ни один из них не может служить надежным признаком того, как будет меняться экономика в ближайшие пять лет. Например, “нефтяное проклятие” вполне реально: в бедных странах, не готовых к игре в нефтяную лотерею, открытие крупных нефтяных месторождений способствует росту коррупции и замедлению развития. Однако из-за острой неприязни к коррумпированным нефтедержавам составители прогнозов могут не заметить, что, когда мировые цены на нефть вступают в десятилетие бума, многие нефтяные экономики с большой вероятностью тоже ждет бум.

Экономические теории важно понимать, но не менее важно знать, как их применять, в каких сочетаниях и в каких ситуациях. Темпы роста экономики зависят от множества факторов, и баланс этих факторов меняется с течением времени, по мере увеличения богатства страны и изменения ситуации в мире. Поэтому, чтобы ничего не упустить, большинство ведущих составителей прогнозов создают безумно сложные системы. Различные организации, в том числе Всемирный банк и МВФ, учитывают десятки и даже сотни факторов, которые оказывают статистически значимое влияние на экономический рост, – от доли студентов, изучающих юриспруденцию, до этнолингвистического состава страны и того, является ли она бывшей испанской колонией.

Для составления прогноза, имеющего практический смысл, нужно отбраковать всю информацию, которая не обеспечивает перспективного подхода и не является надежной и актуальной. Захлебывающиеся информацией жители развитых стран могут удивиться тому, насколько в странах развивающихся трудно добыть надежные сведения по основным вопросам, таким как размер экономики, – а также тому, насколько нерегулярно эти сведения обновляются. В начале 2014 года Нигерия официально объявила, что ВВП страны составляет 500 млрд долларов, что мгновенно увеличило размеры ее экономики вдвое. Этот резкий скачок не привлек особого внимания, потому что специалисты по развивающимся рынкам уже привыкли к подобным статистическим кульбитам. Всего за год до этого Гана произвела такой же грандиозный пересмотр, за счет которого одним махом перешла из разряда бедных стран в средний класс. По поводу частых пересмотров официальных экономических сведений статистическим бюро Индии бывший председатель индийского Центробанка Я. В. Редди однажды сказал мне, что если будущее туманно всюду, то в Индии туманно даже прошлое.

Статистика, поступающая из развивающегося мира, обладает удивительной изменчивостью и зачастую корректируется в интересах ведущих рыночных игроков. Аналитики, сомневавшиеся в достоверности официальных данных о росте ВВП Китая, начали сличать их с другими показателями, такими как объем грузоперевозок и потребление электроэнергии. Такая проверка может быть очень надежной, да только в 2015 году обнаружилось, что власти приказывали строителям включать свет даже в пустующих жилых комплексах: таким образом повышали потребление электроэнергии, приводя его в соответствие с официальными показателями экономического роста. Это классический пример закона Гудхарта: когда экономический показатель становится целью, он теряет свою ценность – отчасти потому, что очень многим становится выгодна подтасовка данных ради достижения заданного значения{6}.

Полезную и актуальную информацию дают цены на глобальных финансовых рынках: в обычное время они весьма точно отражают всеобщие ожидания в отношении развития той или иной экономики. На рынках находит материальное воплощение то, что Джеймс Суровецки назвал “мудростью толпы”, – реакция рынка мгновенна и подвержена эмоциональным перегибам, но не безумным пересмотрам{7}. Резкое понижение цены на медь всегда служило для мировой экономики грозным предзнаменованием, из-за чего этот базовый металл получил в финансовых кругах прозвище Доктор Коппер[4]. В США, одной из немногих стран, где финансирование привлекается в основном с помощью облигаций и других долговых инструментов, а не банковских кредитов, рынки заемного капитала стали подавать сигналы бедствия задолго до начала трех последних рецессий: в 1990, 2001 и 2007 годах. Кредитные рынки посылают иной раз и ложные сигналы, но по большей части их можно считать вполне надежным индикатором.

Фондовые биржи, несмотря на периодические припадки эйфории или паники, тоже имеют хорошую историю предвидения экономических тенденций. В 1966 году нобелевский лауреат Пол Самуэльсон саркастически отметил, что фондовая биржа “предсказала девять из пяти последних рецессий”, и его часто цитируют, стремясь принизить точность биржевых прогнозов. Однако сам Самуэльсон был не лучшего мнения и об экономистах с их еще менее надежными прогнозами. В 2014 году в публикации Ned Davis Research отмечалось, что, несмотря на несколько больших проколов, когда рынок падал в ожидании рецессии, которая так и не случилась, фондовая биржа продолжает служить надежным индикатором как периодов преуспеяния экономики, так и ее спадов. В 1948 году фондовый индекс S&P500 стал в среднем снижаться за семь месяцев до пика экономического подъема и начал подниматься за четыре месяца до дна рецессии. С другой стороны, по сообщению Ned Davis, изучение истории прогнозов профессиональных аналитиков, регулярно привлекаемых филадельфийским отделением Федрезерва, показало, что эти ведущие экономисты как группа в целом “не предсказали ни единой” из семи последних рецессий начиная с 1970 года{8}. В США официальным регистратором рецессий является Национальное бюро экономических исследований, и оно объявляло о начале рецессии в среднем через восемь месяцев после ее реального начала.

Сами по себе числа, не считая рыночных индикаторов, не могут дать ключ к пониманию реальных перспектив государства. Большинство экономистов склонны игнорировать любой фактор – даже такой существенный, как политика, – если он не поддается количественной оценке или не встраивается в прогнозную модель. Поэтому “политику” они изучают через количественные показатели вроде государственных расходов и процентной ставки. Однако числами нельзя измерить энергию, порожденную непримиримостью нового лидера к монополистам, взяточникам или бюрократам. Ни одна страна не имеет неотъемлемого права на экономическое процветание; ее лидерам приходится за него бороться, и бороться постоянно. Поэтому в моих правилах предусмотрен смешанный подход, учитывающий конкретные данные – кредиты, цены, денежные потоки – и менее осязаемые предвестники изменения политики и экономического курса.

Вот базовые принципы: избегайте прямолинейных прогнозов и туманных разглагольствований о грядущем веке. Относитесь скептически к универсальным однофакторным теориям. Избегайте предвзятости любого рода, будь то политическая, культурная или “якорная”. Не верьте, что недавнее прошлое является прологом к отдаленному будущему, и помните, что встряски и кризисы – это норма жизни. Отдавайте себе отчет в том, что любая страна, как бы успешна или неуспешна она ни была, скорее вернется к долговременному среднему темпу роста для своей категории дохода, чем будет бесконечно расти ненормально быстро (или медленно). Следите за сбалансированностью роста и уделяйте особое внимание ограниченному набору динамических показателей, которые позволяют предвидеть цикличные изменения.

Практичное искусство

Я выработал свои правила в ходе двадцатипятилетнего изучения движущих сил экономического развития – факторов, которые теоретически и практически приводят к переменам в экономике. Эти правила помогают мне и моим сотрудникам сосредоточить внимание на самом важном. Приезжая в ту или иную страну, мы собираем впечатления, рассказы, факты и данные. Все наблюдения содержат определенную информацию, но нам нужно знать, какие из них ранее позволяли надежно судить о будущем страны. Правила были выработаны на основе наших умозаключений и протестированы на практике – мы проверяли, какие из них срабатывают. Исключение несущественного позволяет направить разговор в нужное русло, чтобы определить, что происходит в стране: подъем или спад.

Я сократил обширные списки факторов роста так, чтобы можно было следить за самыми важными движущими силами перемен, но чтобы с числом индикаторов можно было справиться. Теоретически рост экономики можно разбивать на составляющие разными способами, но некоторые подходы оказываются полезнее других. Рост можно определить как сумму государственных расходов, расходов потребителей и инвестиций в строительство заводов и жилья, покупку компьютеров и другого оборудования и вообще в развитие государства. Обычно инвестиции составляют существенно меньшую часть экономики, чем потребление, часто в районе 20 %, но они являются одним из самых важных индикаторов перемен, потому что всплески и падения инвестиций обычно влекут за собой восстановления и рецессии. Например, в США волатильность инвестиций в шесть раз превышает волатильность потребления, и если во время типичной рецессии инвестиции уменьшаются больше чем на 10 %, то потребление практически не снижается – просто его рост падает примерно до 1 %.

Рост можно рассматривать и как совокупность производства в различных отраслях, например сельском хозяйстве, промышленности и сфере услуг. При этом промышленность во всем мире приходит в упадок – сейчас она составляет менее 18 % мирового ВВП, а в 1980 году ее доля была 24 %, – но она остается важнейшей движущей силой перемен, потому что традиционно является основным источником рабочих мест, инноваций и роста производительности. Поэтому в правилах уделяется большое внимание инвестициям и заводам и намного меньшее – потребителям и фермерам. Есть мнение, что промышленность идет по стопам сельского хозяйства по мере того, как механизация сокращает рабочие места, и мои правила уточняются, чтобы отразить этот сдвиг. Но пока что промышленность – по-прежнему ключ к пониманию экономических перемен.

Из этого вовсе не следует, что нужно выкинуть все учебники, – нужно просто сосредоточить внимание на наиболее существенных для прогнозирования движущих силах. Вот хорошая иллюстрация: в учебниках говорится о важной роли сбережений в привлечении инвестиций и стимуляции роста, потому что банки вкладывают сбережения частных вкладчиков и компаний в дороги, заводы и новые технологии. Но вопрос сбережений сродни вопросу о курице и яйце: совершенно неясно, что возникает раньше, устойчивый рост или большие сбережения. В этой книге рассматриваются и другие знакомые многим вопросы, такие как влияние переинвестирования и избыточного кредитования, опасности инфляции и неравенства, превратности политических циклов. Но все эти факторы можно отслеживать и измерять сотнями способов, а я хочу показать, например, как именно нужно анализировать национальную долговую нагрузку и как понять, когда она говорит о повороте к лучшему или к худшему.

Я игнорирую факторы, которые влияют на рост экономики в долгосрочном плане, но мало показательны в качестве знаков перемен. Например, образование – излюбленное средство повышения квалификации трудовых ресурсов и производительности, но в моих правилах ему уделяется мало внимания. Отдача от инвестиций в образование происходит так нескоро и она настолько неоднозначна, что образование практически бесполезно в качестве индикатора экономических изменений в ближайшие пять-десять лет. Многие исследователи связывают произошедший после Второй мировой войны бум в США и Англии с введением всеобщего государственного образования, но его введение началось еще до Первой мировой войны. Недавнее исследование Центра городского развития (Centre for Cities) показало, что в 2000-е быстрее всего росли те британские города, которые больше всего инвестировали в образование в начале 1900-х. Экономист Эрик Ханушек в публикации 2010 года показал, что двадцатилетняя реформа образования может увеличить экономику на треть, но этот рост произойдет через семьдесят пять лет после начала реформы.

В послевоенное время экономический рост во многих случаях наблюдался в странах с низким уровнем образования, таких как Тайвань или Южная Корея. Специалист по Азии Джо Стадвелл отмечает, что в Тайване доля неграмотного населения составляла в 1945 году 55 %, и в 1960-м оставалась значительной – 45 %. В Южной Корее в 1950 году уровень грамотности был сравним с показателем Эфиопии. Когда в Китае в 1980-е начался экономический рост, местные власти активно инвестировали в дороги, заводы и другие объекты, которые дают быструю отдачу, потому что карьера чиновников зависела от немедленного обеспечения высоких показателей роста. До школ руки дошли позже.

Инвестирование в образование часто рассматривается как священный долг, вроде защиты материнства, и мало кто интересуется его реальной пользой. В некоторых странах огромные расходы на систему высшего образования не дали почти никакого экономического эффекта, даже в долгосрочном плане. Россия имеет самую высокую среднюю продолжительность школьного обучения (11,5 лет) и самую высокую долю населения с высшим образованием (6,4 %) среди развивающихся стран. Однако доставшемуся ей в наследство с советских времен высокому уровню научно-технического образования еще только предстоит отразиться на экономике. Россия по-прежнему зависит от сырья, и, хотя в стране есть несколько динамичных интернет-компаний, в ней практически отсутствует сектор высоких технологий, а темпы развития ее экономики в 2010-е годы были одними из самых низких в мире.

Я не вижу особой пользы и в обзорах, авторы которых, по сути, стремятся превратить в науку измерение некоторых благоприятных для повышения производительности факторов. В докладе Всемирного экономического форума о международной конкуренции упор сделан на двенадцати базовых категориях, но влияние многих из них, таких как институты и образование, сказывается с большим запаздыванием. Например, Финляндия уже давно имеет высокий рейтинг по системе форума, а в 2015-м занимала четвертое место в мире, будучи первой в дюжине подкатегорий, от начального образования до антимонопольной политики. А среди стран ЕС она была вообще на первом месте. Тем не менее из кризиса 2008 года она выходила чрезвычайно медленно – намного медленнее США, Германии и Швеции, почти с той же скоростью, что и наиболее пострадавшие страны Южной Европы. Это стало расплатой за быстрый рост долговой нагрузки и зарплат и за сильную зависимость страны от экспорта древесины и другого сырья в период падения мировых цен на эти товары. И наличие в Финляндии хороших начальных школ не защитило страну от натиска более серьезных движущих сил.

Всемирный банк тоже публикует рейтинги стран по всевозможным параметрам – от качества дорог до того, сколько дней нужно для открытия новой компании, – и эти рейтинги приобрели большую популярность. Это порождает свои проблемы, потому что все больше стран начинают нанимать консультантов, которые помогли бы им повысить тот или иной рейтинг (еще один пример закона Гудхарта в действии). В 2012 году президент Владимир Путин поставил цель в течение шести лет повысить позицию России в рейтинге Doing Business со 120-го места до места в первой двадцатке, и результаты не заставили себя ждать. К 2015-му Россия поднялась на 51-е место, обогнав Китай больше чем на тридцать пунктов, а Бразилию и Индию – на шестьдесят. Возникает вопрос: если в России так легко заниматься бизнесом, почему там никто этого не делает? В 2015-м в Москве продолжает усиливаться враждебность к международному бизнесу и изоляция от него в гораздо большей степени, чем в Китае, Бразилии или Индии. По мере возможности я стараюсь не опираться на показатели, которые поддаются политическому манипулированию и маркетингу.

В разные годы и в разных странах на первый план выходят то одни, то другие движущие силы перемен. В посткризисную эпоху в экономике доминировала тема долговой нагрузки: страны, которые больше всего сделали для выплаты долгов, накопившихся к 2008 году, – и множество стран, которые еще глубже погрязли в долгах, пытаясь противостоять начавшемуся спаду. В целом глобальная долговая нагрузка сейчас больше, чем она была в 2008-м, и это серьезная проблема. Но свою первую главу я посвятил правилу не о долгах, а о людях и о демографии: именно они могли бы сыграть особенно важную роль в развитии экономики.

Еще одна простая характеристика экономического роста – продолжительность рабочего дня в сочетании с почасовой производительностью. Однако производительность плохо поддается измерению, и результаты постоянно пересматриваются и оспариваются. Зато количество рабочих часов отражает рост трудовых ресурсов, который определяется ростом населения, а его вычислить относительно несложно. В отличие от экономических прогнозов, прогнозы в отношении населения зависят от немногих простых факторов – в основном от рождаемости и от продолжительности жизни – и давно подтвердили свою надежность. С 1950-х и до начала нового тысячелетия ООН двенадцать раз предсказывала размеры населения земного шара в 2000 году, и для всех прогнозов, кроме одного, отклонение от реального значения составило менее 4 %. Первое правило говорит о влиянии роста населения на экономику, остальные – в той или иной степени – касаются производительности. Но я не использую данные о росте производительности напрямую, потому что они ненадежны.

В определенном смысле прогресс в экономике наполовину зависит от роста народонаселения. С 1960 года мировая экономика, включая как развитые, так и развивающиеся страны, в среднем росла примерно на 3,5 % в год[5]. Половина этого роста объясняется ростом населения, точнее, ростом трудовых ресурсов, то есть тем, что большее количество людей работает больше часов. Вторая половина обусловлена ростом производительности. Это соотношение 50 на 50 сохраняется и поныне с одним удручающим изменением: обе части уравнения уменьшаются.

Зависимость экономического роста от народонаселения довольно жесткая: уменьшение трудовых ресурсов на один процентный пункт влечет замедление экономического роста примерно на один процентный пункт. В последнее десятилетие именно это в целом и происходило. Рост мирового ВВП имел тенденцию к снижению, и сейчас он более чем на один процентный пункт меньше своего долгосрочного среднего значения в докризисный период. Не случайным является тот факт, что с 2005 года рост населения трудоспособного возраста (с 15 до 64 лет) замедлился до 1,1 % с 1,8 % в предыдущие пятьдесят лет. Чем это грозит, пока неясно, но в разных странах процесс идет неравномерно. Население трудоспособного возраста уже уменьшается в Германии и в Китае; оно растет, хотя и очень медленно, в США, и оно по-прежнему резко растет в Нигерии, Филиппинах и в ряде других стран. Замедление роста населения мира может задержать, но не может прекратить регулярные взлеты и падения государств.

Остальные правила относятся в той или иной степени ко второй половине мирового роста, который некоторым образом связан с ростом производительности. Здесь общая картина мира тоже выглядит в лучшем случае смешанной. В 1960–2005 годах среднегодовой рост производительности составлял около 2 %, но за последнее десятилетие он снизился почти на целый процентный пункт. Как и темпы роста населения, официально зарегистрированные темпы роста производительности тоже в разных странах снизились в разной мере: от менее одного процентного пункта в США до более чем двух пунктов в Южной Корее и почти четырех – в Греции. Но если демографический спад несомненен, то вокруг реальности снижения роста производительности кипят споры.

Рост производительности складывается из трудноизмеримых параметров повышения квалификации работников, из числа и мощности используемых ими орудий производства и из неуловимого фактора x, отражающего то, насколько хорошо применяют работники эти орудия[6]. Этот фактор x, на который может повлиять что угодно, начиная с компьютерных навыков и более совершенного управления и кончая улучшением дорог, позволяющим быстрее доставлять работников на рабочие места, является самой туманной частью этого сложного вычисления. Техноскептики утверждают, что произошедший в последнее десятилетие спад роста производительности объясняется тем, что последние технические новинки дают лишь тривиальные усовершенствования в связи и развлечениях: Twitter, Snapchat и тому подобное. Даже после обучения и тренировки работников эти новинки не дадут того прироста производительности, какой давали изобретения прошлого: электричество, паровой двигатель, автомобиль, компьютер или кондиционер, который резко повысил производительность труда задыхавшихся офисных работников.

Оптимисты возражают, что измерения роста производительности не отражают экономию затрат и времени, вызванную новыми технологиями: искусственным интеллектом, все более мощной широкополосной связью и нарождающимся “интернетом вещей”. Например, в США стоимость широкополосного интернета много лет подряд остается неизменной, хотя широкополосные соединения стали намного более быстрыми и приобрели мобильность – что дает огромную экономию времени, никак не отраженную в данных о росте производительности{9}. Если оптимисты правы, то производительность растет намного быстрее, чем показывают текущие измерения, а вместе с ней ускоряется и экономический рост. Кто бы ни был прав, обе стороны согласны, что проще измерять рост населения, который имеет более очевидное влияние на экономику. Меньше работающих означает более медленный рост экономики, и этот эффект в последние пять лет повсеместно становится все более заметным.

Все правила предназначены для учета тонких взаимосвязей между кредитами, инвестициями и другими ключевыми факторами, необходимыми для функционирования экономики. По ходу книги станет – я надеюсь – ясно, каким образом эти десять правил работают вместе как единая система. Коротко говоря, в государстве, вероятнее всего, начнется устойчивый подъем, если оно оправляется после кризиса, исчезло с радара глобальных рынков и СМИ и выбрало демократического лидера, имеющего мандат на реформы. Этот лидер создаст условия для привлечения продуктивных инвестиций, особенно в строительство заводов и дорог, а также в развитие технологий, которое укрепит инфраструктуру и тем самым сдержит инфляцию. А вероятность того, что бум скоро закончится, увеличивается, когда страна начинает чувствовать себя слишком комфортно, а частные компании и лица залезают в долги для покупки нелепой роскоши, особенно импортной. Этот период расточительства лишит страну возможности оплачивать заграничные счета, увеличивая в то же время разрыв между миллиардерами и всеми остальными, между столицей и провинцией, и вызовет мощный политический протест, который и сметет одряхлевший к тому времени режим, после чего цикл может возобновиться.

В последней главе книги бегло описано, каков в настоящее время рейтинг ведущих развивающихся и развитых стран относительно этих десяти правил. Рейтинги постоянно меняются, поэтому в последней главе дан просто моментальный снимок работы правил как системы. Наш подход не дает никаких гарантий в условиях непостоянного мира. Самое большее, на что можно рассчитывать, – это что он повысит вероятность выявления очередного поворота в постоянном цикле взлетов и падений государств. Эту систему анализа глобальной экономической конкуренции следует отнести скорее к сфере практичного искусства, чем непрактичной науки. Здесь нет крупномасштабных прогнозов на 2050 год – только объективные усилия предугадать наиболее правдоподобное развитие событий на ближайшие пять-десять лет. Цель – практическое руководство по прогнозированию взлетов и падений государств в реальном времени.